Галя вернулась домой, когда уже все спали. Тихо прошла в свою комнату и, не раздеваясь, упала на тахту. Закрыла глаза. Голова закружилась от выкуренных сигарет, вина, музыки. Было легко, хорошо и немножко грустно. Она включила магнитофон. «Стива, Стива!» - звал кого-то Купер, «Стива, Стива!» - вторили ему голоса, «Стива, Стива!» - стонали гитары, выпущенные из двух стереоколонок. И было ужасно жалко этого Стиву, у которого отняли игрушки. А может, и не отняли, может, произошло что-то совсем другое. Грустно... Жалко... Легко... Нет ни верха, ни низа, ни стен, ни границ. Только две маленькие стереоколонки, пронзив нереальную пустоту, летят, завывая и плача.
- Галя, ты спишь? - в дверях стоял отец. На лице его была добрая утренняя улыбка. - Вставай, вставай, а то ишь распалась. Нечего поздно гулять. - Он прошел в комнату дочери и сел на краешек тахты. Галя сладко потянулась.
- У тебя со временем как? - спросил отец.
- А что?
- Понимаешь, мама, правда, сама хотела тебя попросить, но ты спала. Она ушла.
- Куда? - поинтересовалась дочь.
- В парикмахерскую, на укладку. Так вот, ей очень захотелось, чтобы мы сфотографировались все вместе, семьей, на память.
- Ой, как некстати. Нельзя было вчера, что ли. И вообще, зачем все это?
- Ну, маме очень захотелось. Она хочет выглядеть еще не старой, хотя бы на фотографии. Когда-нибудь и тебе будет приятно вспомнить, какими мы были когда-то.
- Но именно сегодня...
- Ну а когда?
- Завтра.
- Завтра на работу.
- Ну на следующей неделе.
- А ты уверена, что на следующей неделе у тебя будет время?
Геннадий Иванович встал и вышел из комнаты дочери.
- А Колька идет? - прокричала вдогонку Галя.
- А Колька идет? - снова спросила Галя, направляясь в ванную.
- Идет.
- Он же собирался в поход.
- Раздумал.
- Из-за фотографии? - Галя с изумлением смотрела на Геннадия Ивановича.
- Не совсем, конечно.
- Ага, - перебила его дочь. - У него там что-то не вышло, так он и соглашается. А мне очень надо...
- Тебе всегда надо, - сердито сказал отец.
- Да, всегда. У меня свои планы, а у вас свои. А ведь никто не спросит, вмешиваетесь...
- Во-первых, никто не вмешивается, а только попросили, а во-вторых - чего ты сразу кричишь?
- Я не кричу, но всегда так: думаешь одно, а...
- Ну, подумаешь, один раз.
- Один не один, - передразнила она отца.
Дверь открылась и в квартиру вошла не молодая, но еще привлекательная женщина.
- Да тебя не узнать, красавица, - сказал Геннадий Иванович.
- Прямо уж, - улыбнулась Лидия Дмитриевна. - Галочка, - обратилась она к дочери, - мы хотели сегодня...
- Да знаю.
- А ты что, не можешь?
- Почему? Могу.
- А говоришь, как будто одолжение делаешь.
- Ничего я не делаю - сердито огрызнулась дочь. - И вообще, в чем я пойду?
- Как будто тебе не в чем идти, - сказал отец.
- Да, не в чем.
- А розовое, - подсказала мать.
- Сама его надевай. Говорила же, сшей. Еще на той неделе.
- У меня времени не было.
- На укладку сходить время было.
- Как тебе не стыдно, - повысил голос отец.
- Да, не стыдно. Ну а что я одену?
- Совсем раздетая, - снисходительно улыбнулся Геннадий Иванович.
- Да, раздетая, - передразнила она его. - А что у меня есть? Что? Джинсы? Или сапоги на зиму?
- Да ты посмотри, весь шкаф только твоими тряпками завален, - возмутилась мать. - Что уж тогда мне говорить? Не помню, когда в последний раз платье сшила.
- А кто тебе виноват - шей.
- С тобой сошьешь. Тебе же все мало.
- Вы бы посмотрели, что у других имеется.
- А мы не можем гоняться за другими! - крикнул отец. - Мы не воруем и деньги не куем. Мы живем честно. А ты только и знаешь - сшить и тут же выбросить.
- В конце концов надо думать не только о тряпках. Здоровая дылда - не учишься, не работаешь. Из института выгнали, в техникум не пошла. Что ты вообще думаешь? Мотыльком всю жизнь порхать? Кому ты нужна такая? Дома от тебя никакой помощи. Посуду, и ту за собой вымыть не можешь.
- Ну хватит, надоела, - перебила дочь Лидию Дмитриевну. - Целыми днями одно и то же, одно и то же. Мне уже девятнадцать лет, я сама знаю, что мне надо. А ваше воспитание у меня вот где сидит: «Где была?». «Почему так поздно?». Куда хочу - туда хожу!
- Что? - закричал отец.
- Что слышал.
- Вон из моего дома, вон! - все сильнее распалялся отец. - Не желаю тебя видеть.
- Ну и не смотри, - дочь спокойно села на стул и демонстративно закинула ногу на ногу. - А с чего ты взял, что это твой дом? Он такой же твой, как и мой. Тебе одному, что ли, эту квартиру дали? Тут и мне кое-что причитается. Так что давайте, разменивайтесь. Вам комнату, мне комнату. Я на большее не претендую.
- Господи, я не могу это слышать. - Лидия Дмитриевна закрыла лицо руками. Слезы текли по ее покрасневшим щекам, подчеркивая появившиеся морщины.
- Успокойся, прическу испортишь, - сказала дочь. Ей было неприятно смотреть на исказившееся от плача лицо матери.
- Это кто претендует, это ты претендуешь? - отец смотрел на дочь, как будто видел ее впервые. - Бессовестная ты девка. Посмотри, до чего мать довела.
- Пусть успокоится, у нее нервы не в порядке.
- Господи, ну за что, за что мне такое горе? - причитала Лидия Дмитриевна, вздрагивая всем телом. - Воспитывали, воспитывали, а что получилось?
- Что хотели, то и получилось, - огрызнулась дочь.
- Замолчи, слышишь, ты, замолчи! Ты что, хочешь мать вообще убить? Замолчи сейчас же. И выйди, -Геннадий Иванович схватил дочь за руку и вытолкнул в коридор. - Выйди, я прошу тебя.
Он пошел на кухню и принес стакан воды.
- Успокойся, - сказал он Лидии Дмитриевне, - выпей воды и успокойся.
Лидия Дмитриевна взяла стакан, но никак не могла сделать даже одного глотка. Руки у нее все еще тряслись, и вода, выплескиваясь из стакана на ковер, оставляла темные пятна.
- Ну что за девочка, что за девочка, - говорила Лидия Дмитриевна, всхлипывая. - Ведь никакой жалости. Она ненавидит нас, просто ненавидит. Ей только наши деньги нужны, и чтобы мы прислуживали за ней. Как это мы ее проглядели?
- Ремня ей надо хорошего! Вот чего.
Лидия Дмитриевна встала и вышла в ванную. Через некоторое время она вернулась умытая, но глаза все равно оставались припухшими.
- А ты знаешь, тебе очень идет эта прическа, - сказал Геннадий Иванович, чтобы хоть как-то успокоить жену. Он подошел к ней и обнял за плечи.
- Не надо, - сказала Лидия Дмитриевна и отошла к окну. В комнате стало тихо, и только за стеной слышалась какая-то беззаботная мелодия.
- Я все думаю, - снова заговорила Лидия Дмитриевна, -может, действительно, мы не правы. Надо как-то с ними мягче. И ты хорош - сразу набросился: «Вон из моего дома!» Разговаривать не умеешь.
- Ну, конечно, теперь я виноват.
- Мы все виноваты. То слишком жалеем, а то сразу кричим. Я думала, вырастут дети - будет легче... Раньше - поругаешь, в угол поставишь и вроде бы все хорошо. А сейчас... Что делать - просто не знаю. Жалеем мы их очень. Ну а как же иначе? Ведь не чужие же. Вот поругали, а душа болит. Не знаю, не знаю. - Лидия Дмитриевна снова заходила по комнате. - Ну ладно, - сказала она, растирая набухшие веки, - позови ее, я, кажется, успокоилась.
Геннадий Иванович вошел в комнату дочери. Галя сидела в кресле и старательно обрабатывала ногти. Из приемника неслась какая-то ритмичная мелодия.
- Галя, ну все, мир, - заискивающе улыбнулся отец. - Иди, попроси у матери прощения.
- Не пойду, - сказала дочь и снова принялась за маникюр.
- Ну иди, иди, - ласково подтолкнул он ее.
Галя тяжело вздохнула и пошла в соседнюю комнату.
- Извини, - сказала она матери, стараясь не смотреть на нее.
Лидия Дмитриевна подошла к дочери, поцеловала ее, и они обе расплакались.
- Ну хорошо, не будем больше, - говорила Лидия Дмитриевна, вытирая слезы. - Пусть мы были с отцом не правы, но ведь и ты должна все-таки понимать.
- Лечится тебе надо, - снова перебила Лидию Дмитриевну дочь. Она уже успокоилась. - Устроили скандал, было бы хоть из-за чего. И ведь так постоянно - слово не так сказала - и уже целая драма. Я вообще у вас больше ничего просить не буду.
- Ну все, все, - Геннадий Иванович ласково обнял женщин. - Помирились? Мы же все-таки члены одной семьи, и ссориться нам никак нельзя. Мы все друг друга любим и должны прощать друг другу наши слабости. - Он поцеловал обеих женщин. - Сейчас Коля вернется и мы все пойдем фотографироваться.
- Только быстрее, - сказала Галя, - мне еще к двум часам надо успеть.
Она пошла к себе в комнату, с минуту постояла возле шифоньера, потом открыла дверцы и стала перебирать висевшие в нем платья.