- Гурудев разрешил тебе остаться с нами на полгода, - Айс вцепилась в меня внимательным жестким взглядом, усердно артикулируя и приправляя жестами прозрачных ладоней каждое свое американское слово, - Когда закончится месяц Карттика и паломники разъедутся по домам, мы начнем расписывать барельефы Гиридхари Матха. Некоторые из них почти готовы, другие нуждаются в реставрации, а вот этот, - она указала пальчиком на покрытую белым грунтом лепнину в 3 метрах над нашими головами, - его нужно будет расписать полностью. Ты понимаешь мой английский?
Худощавая Айс в белом сари светилась на фоне индийской ночи, лицом и жестами излучая сурдоперевод. В плане эмоцииональной выразительности ее мимика могла бы соперничать с клоунским гриммом.
Я кивнула. Айс взяла меня под локоток и подвела к торцу здания, где под самым потолком над центральным входом единой кинолентой располагался индийский лубок, иллюстрирующий мистический вайшнавский быт. Вот на одной картинке обезьянка летит в небе, держа над головой горку. А вот другая картинка, и тут пестрая стайка людей теперь эту горку обходит. А у горы глазки, гора живая, все понимает. А вот большое гипсовое полотно, и из его каменной плоскости выступают белые силуэты больших и маленьких людей. Барельеф высотой в метр растягивался метра на 3 в длину. Несколько фигур, отделившись от белой стены, словно принялись жестикулировать, но тотчас замерли, обратившись в камень.
- Это холи-лила, - пояснила Айс, разглядывая мое лицо, и не видя отклика, продолжила, - однако перед росписью красками нужно провести подготовительные работы. Протереть и почистить каждую фреску. Каждую фреску. Ты понимаешь меня? Через какое-то время насекомые начинают вить гдезда в барельефах. Сначала каждый нужно почистить, потом промыть. Некоторые, уже готовые, необходимо заново покрыть лаком…
Из лунной ночи мы вошли в обезлюдевший алтарный зал. Голубое сари Айс стало молочным в тусклом храмовом свете. Босое скольжение ее ступней в белых шерстяных носочках по мраморному полу беззвучно вливалось в мистическую тишину, и, приблизившись к алтарю, мы с Айс вдруг попали в немое кино. Айс медленно опустилась сначала на правое, потом на левое колено, ее худощавая фигурка сложилась вдвое, Она коснулась лбом пола и поклонилась Божествам на алтаре.
Три танцора катхакали взирали на нас с подмосток, одаривая блаженной улыбкой. Улыбка эта все длилась и длилась, и от ее бесконечности их лица стали белым мрамором. Струйка голубого дыма благовоний тянулась вверх и, извиваясь, таяла перед глазами Радхи; переливалось охрой золото в браслетах и ожерельях, сияние разноцветных камней в их диадемах дрогнуло от пламени в лампадах и замерло - обездвиженный немой фильм у меня на глазах стал картиной.
- Когда ты сможешь приступить к работе? - спросила Айс, улыбаясь и глядя на меня исподлобья.
- Да хоть сейчас, - просто ответила я, наблюдая, как линия ее носа, напоминающего клюв, изгибается вопросом.
- Прекрасно! – улыбнулась она, - Тогда начнешь сейчас, тебе понадобится влажная тряпка и щетка, чтобы чистить эти картины. Используй вон те лесы, они устойчивее…
Мы вышли из храма. Айс отправилась распорядиться, чтобы мне выдали тряпку, ведро, щетку.
Синева индийской ночи сгущалась в чернильный сумрак, и тишина густела. Лишь изредка полотно тишины вспарывало стрекотание насекомых. Звездная россыпь в небе сияла и пульсировала. А под звездами стояла я в центре маленького садика с бритыми газонами и кубическими кустами, из праздного интереса вычисляя засаду сверчка. Маленька фигурка на фоне индийской ночи.
Какая-то женщина вручила мне ведро, и я побрела обратно к храму.
Я тронула рукой трехметровые бамбуковые лесы. Гладкие на ощупь, сантиметров 15 в диаметре балки качнули всю конструкцию. Аккуратно пощупав ступеньку босой ногой, я принялась карабкаться выше. Лестница заскрипела, лесы сдвинулись с места. Баллансируя с ведром в руке, я карабкалась все выше, пока не добралась до маленькой деревянной площадки сантиметров 60 в длину и ширину. Усевшись на колени, я подвесила ведро на торчавшую перекладину, боясь вздохнуть, боясь глядеть вниз.
Мошки с глухим звуком врезались в лампочку у самого потолка. Рельефные фигуры, покрытые масляной краской, поблескивали в зеленоватом и мутном свете фонаря.
В окнах гестхауза давно погасли огни и все кругом уснули. Минутная стрелка сделала нервный шажок. Настенные часы показали час ночи.
«Ох и крут же характер у Айс, - предупреждала меня в Москве пожилая кришнаитка Тапта-Канчана, хозяйка квартиры, в которой мы с девочками жили перед отъездом в Индию, - не каждый сможет ужиться с ней рядом. Некоторые в ужасе убегали от нее и никогда не возвращались».
«А я останусь,» - мысленно ответила я московской знакомой с лес под потолком Гиридхари Матха, протирая тряпкой вычищенную фреску.
Я буду делать все, что ты скажешь, я буду идеальной кришнаиткой.
Я следую за тобой точно в трансе, как в гипонотическом сне, мне страшно дышать, я боюсь спугнуть грядущее волшебство.
***
Утро последующего дня ослепило Матх ярким солнечным светом. Месяц Карттика только начался, в ясном небе индийского октября каждый день палящее солнце цвета белого золота жгло невыносимо. Изнуряющий зной повис в воздухе, было горячо дышать, тошно двигаться. Я скребла фрески. На мне было индийское гофрированное пенжаби без рукавов цвета хаки и чадр покрывал мне грудь. Эта одежда на мне стала влажной в течение получаса. Лицо лоснилось от пота. Переодеть было нечего, ведь я приехала на Говардхан с одной лишь сумочкой через плечо. Жара казалась невыносимой.
Не прошло и пары часов, как я решилась принять душ прямо в одежде в одной из бетонных кабинок туалета. Отжав трусы, лифчик, пенджаби и чадар, я натянула все это на себя снова, ощутив невероятное наслаждение от того, что мокрая одежда облегает мое тело. Эту процедуру за день я повторила три или четыре раза, сражаясь с желанием напиться соленой грунтовой воды прямо из-под крана.
Днем вокруг было пустынно, все паломники отправились в святые места. Одна я, жертва собственного фанатизма, упорно отчищала порученные мне фрески. На третий день мою бурную деятельность заметила голландская Яшода, которая взяла меня за ручонки и отвела к Айс.
- Айс, эта русская девочка Калинди третий день чистит фрески. Но ты не знаешь, что она приехала сюда три дня назад всего лишь на часовой даршан, у нее даже нет с собой сменных трусов. Я думаю, ей будет лучше вернуться в Матхуру ненадолго, а после продолжить парикраму. Она в Индии первый раз и еще ничего тут не видела. А художественными работами она может заняться и после Карттики.
- О да, конечно, - улыбнулась Айс сладчайшей улыбкой жестокого удовольствия, - вы абсолютно правы.
И Яшода под локоток увела меня подальше от греха и фресок.
***
Я часто вспоминаю эти наши первые дни, мое пылкое желание сделать все, лишь бы восхитить Айс. Все ради ради улыбки ее тонких губ, смотреть, как хитро лучатся внимательные глаза и улыбается даже нос!
Я до сих пор вспоминаю эту комнату «номер пять» на втором этаже гестхаза, в которой она жила несколько лет. К ручке двери этой комнаты была привязана веревочка, а к веревочке кирпич. Когда открывали дверь, кирпич волочился по полу, и гулкий каменный скрежет эхом отзывался по всему коридору.
- Айс, а чего это у тебя там на веревочке кирпич? – как-то спросила я.
- А это от крыс. Тут такие здоровые носятся крысы по ночам, знаешь ли, сами двери открывают. Сильные. А с кирпичом открыть не могут.
***
Айс джи редактирует лекции за компьютором, а Манжари сидит с ней рядом и рисует картину. И вот вбегает крыса. Манжари-скок на стул и визжать. А Айс вот как сидела за компом, так и сидит, ноль внимания. Она редактирует книгу и не замечает крыс…
***
- Иногда мне приходилось отрывать ее от компьтора, - сетует Май.
- То есть как?
- То есть буквально. Она сидит перед монитором, у нее от усталости лопаются капилляры в глазах, но она сидит и редактирует эту книгу. И я говорю ей: «Хватит, тебе нужно поспать». Но она не слушается меня. Она продолжает печатать. И тогда я вырываю клавиатуру у нее их рук. А она вцепилась и не отпускает. Но я же сильнее… Я отбираю силой и заставляю ее лечь спать.
Май напрягает бицепс:
- Я профессионально занималась карате.
Ах вот оно что.
Ах, вот теперь все встало на свои места.
А помните мультик Миядзаки «Унесенные призраками»? Там девчулька Тихиро поступает на службу к колдунье Юбабе, чтобы вызволить из волшебного плена родителей, которых Юбаба превратила в свиней. Юбаба хочет этому воспрепятствовать. Но Тихиро требует Юбабe дать ей работу.
Только если Тихиро станет работать в волшебном мире, только тогда она может в нем остаться. (Такие там правила у этих волшебных миров.) Юбаба бесится, но дает работу. И Тихиро остается в волшебном мире.
Сева или служение – необходимое условие в вайшнавизме.
Вайшнав служит Гуру или Божеству, и это похоже на волшебный контракт.
Чем бльше энергии и жизненных сил он потратит на служение, чем больше ему «заплатят» сукрити. Сукрити это как бензин. Без него не поедешь. Без него не доберешься до своей духовной цели.
Да-да, Калинди. Айс не садистка. Она просто требовательна к другим также, как к самой себе.
***
Если спросят меня когда-нибудь «Калинди, что ты так долго делала в Харе-Кришна?», я отвечу, что я была влюблена. Что я просто любила вайшнавов.
И порывалось совершать трудовые подвиги в их честь. Что-то было во мне от Дон Кихота, и прекрасные вайшнавкие Дульсинеи то и дело манили меня за собой в духовные горизонты.
- Вери гуд герл! – ухмылялась Айс и тут же придумывала мне новое занятие.
Воображение у нее работало отменно, когда надо было озадачить кого-то трансцендентным служением. И Айс посылала меня подмалевать пару буковок деванагари на какой-то двери. А потом я мыла пол в ее честь. И двери в коридоре. И стены. Стирала сари всех девчонок и чистила кастрюли… Потом я то мыла, то лакировала, то расписывала фрески. И верила лишь в одно: я останусь.
***
Возможно, некоторым это покажется невероятной глупостью, но мне ужасно хотелось, чтобы Айс стала моим близким другом. И прошли годы, чтобы выплакать это несбывшееся желание и понять, что у нее нет и не может быть друзей. Поскольку она проповедник. И ее хорошо отлакированная биография будет изучена юными адептами сампрадаи в гурукулах. Ее житие с момента принятия инициации будет описываться в строгом соответствии с вайшнавским каноном.
Я никогда не смогу сыграть с ней в шашки, и, дурачась, обкидать краской.
У проповедников есть последователи. У монахини могут быть служанки. У редактора книг и художника есть коллеги по работе. Есть спонсоры. У нее есть несколько Гуру, которых она боготворит.
Человеческие эмоции, дружба, любовь будут просеяны через сито нечеловеческой аскезы. А что останется в итоге? Знает один Господь…
И она бесконечно устала улыбаться людям, которые задают одни и те же вопросы, взирая на нее как на божественное существо. Ей нельзя пукнуть, ей нельзя разозлиться. И ей нельзя быть откровенной ни с кем. Потому что это опасно, и всегда есть шанс дорого поплатиться за свою откровенность. Ничего человеческого.
И только неистовые храмовые крысы ночами двигают кирпичи.
И сквозь годы я слышу этот скрежет. Это Айс скребется за дверью, не в силах открыть ее, придавленную кирпичом.
***
Внезапно мне стало скучно играть роль служанки, изображая на лице подобострастное смирение, а по ночам душить подушкой слезы обиды. Я заплела косу, накрасила губы, надела пенджаби от Говинды Деви. Роскошное, из тонкого черного шелка с традиционной вышивкой красным и золотым… Я села на перила и поехала на попе вниз.