Черт, кошка и жестянщик

 
Костер горел несильно, но огня вполне хватало, чтобы согреться. К тому же, старый прокопченный чайник уже начал булькать – значит, все идет своим чередом и скоро будет Прокофьич пить чай. Пить пахнущий лесными травами кипяток, слушать, как гуляет в ветвях высоких сосен ветер,  и думать о чем угодно. Прокофьичу не так давно исполнилось девяносто, борода была совершенно белая, но видел и слышал он так же хорошо, как и в двадцать, да и хвори как-будто обходили его стороной. На всю округу один он был такой долгожитель, распространяться на эту тему не любил, да и вообще общение с людьми в последние годы сводил к минимуму, предпочитая при первой же возможности запирать сарай, служивший ему мастерской, и уходить подальше ото всех  в лесную чащу. По профессии был он жестянщиком, жил на окраине поселка в маленьком обветшалом доме и почитался человеком со странностями.
            Не каждый найдет приятным сидеть в одиночестве у костра в самой чаще дремучего старого леса, да еще и ночью. Но Прокофьич не боялся ни темноты, ни лесных зверей – в девяносто лет страшиться чего-либо не пристало. Подкинув в огонь несколько сухих веток, он, не спеша, достал из кармана фуфайки железную банку с заваркой и сушеными травами вперемешку, и приготовился заваривать чай.
            За спиной его что-то зашуршало, но старый жестянщик даже не вздрогнул. Не оборачиваясь, он спросил только:
            - Ты, что ль, рогатый?
            - Я, Прокофьич, - из-за деревьев вышел черт и подошел к костру. В левой руке рогатый держал узелок, в правой – трубку с длинным чубуком. Сам весь заросший рыжеватой шерстью, из одежды – старый-престарый сюртук. Ни ужаса, ни даже намека на испуг не промелькнуло в глазах Прокофьича – черта он знал столько, сколько помнил себя, и визит рогатого не был неожиданностью, так как черт всегда приходил погреться у костра и попить чаю.
            Жестянщик высыпал содержимое банки в кипящую воду, снял чайник с огня и закрыл его крышкой. Черт, тем временем, уселся рядом со стариком. Подцепив узелок хвостом, он пододвинул его ближе к Прокофьичу, затем порылся в кармане сюртука и извлек оттуда кисет.
            - Чугунок, что ль, прохудился? – спросил Прокофьич, в свою очередь,  доставая из кармана фуфайки трубку, не с таким длинным чубуком, как трубка рогатого, темного дерева, обожженную и, наверняка, очень старую.
            - Прохудился, Прокофьич, - черт набил свою трубку табаком, протянул кисет старику. Задумчиво почесал за рогом и продолжил: - Вот ведь, сколько времени служил, а теперь течь дал. Поможешь?
            - Чего ж не помочь, дома запаяю. Эх, холода пошли, до зимы рукой подать. Снег пойдет – долго еще так не посидим.
            - Долго, - согласился черт, старательно затянулся и выпустил из ноздрей клубы дыма. Прокофьич в свою очередь также забил трубку табаком, затянулся, и одобрительно кивнул.         
            - Знатный у тебя табачок. Давай, что ли, кипяточку хлебнем?
            - Не откажусь, - черт вооружился кружкой, принюхался к содержимому и сделал глоток чая.
            - И чего ты просто индийский не завариваешь? Все ведь травы какой-то мудреной насушишь да в кипяток ее!
            -Это хорошие травки, полезные, - Прокофьич чай пил без сахара, чем рогатый немедленно воспользовался, покидав все принесенные стариком куски рафинада в свою кружку. – Чай – это просто чай. А тут ведь другой напиток совсем…
            - Слушай, Прокофьич, - словно что-то вспомни черт. – Что же это мы – все чай да чай? Может, в этом году последний раз тут сидим… У меня настойка есть! Желание есть остограмиться?
            Прокофьич призадумался, поморщил лоб, затем, как-бы нехотя, кивнул. Черт потер ладони, и невесть откуда вытащил запыленную бутылку с темной жидкостью. Вытянув деревянную пробку, налил себе и старику по полкружки настойки. Прокофьич задумчиво посмотрел на кружку, вздохнул, чокнулся с чертом и выпил. Затем негромко крякнул, вытер белую бороду и принялся выколачивать трубку о подошву сапога. Черт смотрел на костер, меланхолично подбрасывая в огонь тонкие веточки. Оба молчали, но это не значило, что говорить им было не о чем – просто оба наслаждались покоем, теплом костра и глотком настойки из пыльной бутыли. Первым молчание нарушил рогатый, когда вновь предложил Прокофьичу табака.
            - О чем задумался-то, старый?
            - Помру, небось, скоро, - размеренно произнес жестянщик. – Сколько уж живу – век почти. И ведь, посмотри: так и не женился, ни детей, ни внуков-правнуков… Людей никогда не жаловал, так один и помру… Сказать кому: единственный друг – нечистый!
            - Чего это я – нечистый? – тревожно спросил черт и украдкой понюхал шерсть на предплечье.
            - Ну… того… нечистая сила, значит…
            - А-а… ну, и что с того? – черт налил еще по полкружки себе и жестянщику.
            - И в церкви никогда не был, - осушив кружку, продолжал Прокофьич. – Вот сколько с тобой сиживали, все никак спросить не решался…
            - Так спроси, - пробурчал черт, которому, как и Прокофьичу, настойка уже слегка ударила в голову.
            - Ну, как это… Как там – в Аду?
            Черт поежился. Было заметно, что вопроса этого он ждал, но все же был немного смущен.
            - В Аду-то… Скверно там, страшно… Да я там и был-то раза три всего…
            - Как так – три раза? – изумился Прокофьич и даже про трубку забыл.
            - А вот так, - черт потянулся и зевнул. – Люди же тоже не все жестянщиками работают, верно?
            - Ну, верно, - поразмыслив, ответил старик.
            - Вот и у нас так же... Не все же в Аду коптиться должны. Я, лично, вообще боюсь воплей этих, причитаний. Поэтому и живу в основном в лесах.
            - Так в лесах же – лешие?
            - Какие еще лешие? – черт от негодования поперхнулся дымом. Закашлялся, потом чихнул и кисточкой хвоста вытер нос. – Нету никаких леших! Черти есть, а леших – нету! Просто самые… как сказать-то… неблагонадежные черти, они – в болотах, в лесах, некоторые даже в домах людских живут. А леших нету, и домовых нету!
            - Эвоно как… Так неблаго… как уж ты это… ну, это добрые черти, что ли?
            Черт надулся и уставился взглядом в землю.
            - Вроде того, - и молчали старик и черт еще довольно долго, сидели, думали каждый  о своем, лишь иногда приподнимаясь, чтобы подбросить веток в огонь. И вновь первым не выдержал молчания черт.
            - А ты чего о смерти-то заговорил?
            - Да думаю вот, что потом-то будет? Когда смерть приберет… А какая она?
            - Кто? – черт то ли спьянел, то ли запутался в разговоре.
            - Смерть.
            - Я не знаю, Прокофьич, - тихо ответил рогатый. – Даже я не знаю. Не видел никогда.
            - Говорят, кто безгрешен, того ангелы в Рай относят, а кто грешил – того черти в Ад тащат, - проинформировал жестянщик рогатого.
            - Чего говоришь-то? – черт аж вскочил. – Не тащит никто никого! Сами попадают куда нужно, сами! Понапридумывали на нашу голову!
            - Ты это, не серчай, - старик грустно улыбнулся. – Я подумал просто, когда помру – в Ад попаду, значит, и с тобой чаще видеться будем.
            - С чего это сразу – в Ад? – черт снова сел к костру и разлил по кружкам остатки настойки.
            - Я же некрещеный, - грустно ответил Прокофьич.
            - И что это – грех? – изумился черт. – Э, брат, нет, за это ты в Ад не попадешь. Да и что тебе там делать, ты же не воровал, не убивал, хороший ты человек! – рогатый даже сделал попытку обнять старика, но передумал почему-то. Допил настойку, задумался, потом сказал: - Но и в Рай тебя не возьмут…
            - Почему так?
            - Сам знаешь – людей ты не любишь. Это, может, и не грех, но и хорошего тоже ничего в этом нет.
            - Как же теперь – вообще что ли не помирать? – озадачено спросил Прокофьич.
            Черт ничего не ответил, только пожал мохнатыми плечами. Костер постепенно догорел, лишь светились в ночи огоньки двух трубок.
 
            Дырка в чугунке была с копейку величиной. Прокофьич в два счета ее запаял, повесил чугунок на гвоздь в сарае, а на следующий день повалил снег. Пришла зима, и старый жестянщик понял, что с прогулками по лесу придется повременить.
Прокофьич жил один, сам вел незатейливое хозяйство, а из живности держал дома только полосатую кошку, которой принципиально имя не давал, но в глубине души очень любил. Кошка жила у него уже двенадцать лет, что для кошек возраст немалый, была глуховата, но мышей ловила с той же ловкостью, что и в молодости.
Дни потянулись одинаковые, скучные, и Прокофьич в основном спал, изредка ходил в поселковый магазин за продуктами, а из гостей лишь раз в неделю принимал почтальона с газетами. Когда зима была в самом разгаре, и за окном лютовал январь, Прокофьич неожиданно затосковал. Тоска была необъяснимая, ни по кому тоска, но сжимала до боли сердце и покоя не давала ни днем, ни ночью. Хотелось кому-нибудь про эту тоску рассказать, но из кошки собеседник был неважный, а разговаривать с самим собой жестянщик привычки не имел.
К февралю стало совсем худо. Прокофьич слег, никуда не выходил, и обычно аккуратно расчищенная тропинка перед домом его исчезла, снег словно наступал на дом со всех сторон.
- Жизнь уходит, как вода из чугунка дырявого, - прошептал Прокофьич старой кошке. Та, мурлыкая, лежала рядом с ним на постели, свернувшись клубком. Жестянщик закрыл глаза и уже почти уснул, как вдруг кто-то тронул его за плечо. Он открыл глаза – рядом с кроватью с улыбкой на мохнатой морде стоял черт. Ничуть не изменившийся, все в том же старом сюртуке, весь в тающем снеге и сосульках.
- Спишь, старый? А я вот погреться зашел. Да и новость у меня для тебя есть!
Прокофьич вдруг понял, что вполне может встать на ноги, а это в последние пару недель давалось ему с большим трудом. Кошки рядом не было, она сидела в углу комнаты и настороженно поглядывала на гостя зелеными глазами.
- Ты, рогатый? – старик приподнялся и сел на кровать. – Давненько не виделись. Что за новость такая?
- Помер ты, дядька! – весело ответил черт.
Старику стало, впервые за долгие годы, очень страшно.
- Помер, значит, - хрипло сказал он. – Вот, значит, как… А как же… смерть-то где?
- Была уже, - черт отряхивался от налипшего снега. – Я уже после пришел, не застал.
- И… куда же мне теперь? – Прокофьич переводил взгляд с рогатого на кошку и обратно, и мыслить нормально просто не мог. – Раз ты здесь – в Ад отправляемся?
- Чего такое говоришь, - черт насупился и привычным движением вытер морду кисточкой хвоста. – Говорил же тебе – я в Аду и не был почти. Но ради тебя пришлось еще разок побывать.  Сказали: сложный случай. Но выявили, межу прочим, что счастлив ты был, когда сидел в лесу со мной. Вот в лесу тебе теперь и место… со мной! – и черт вновь расплылся в улыбке.
- Спасибо тебе, рогатый, - Прокофьич уже стоял на ногах. – Только вот… кошка-то как теперь?
Черт повернулся и посмотрел на кошку, насторожившуюся в углу.
- Кошка-то? Да пусть с нами будет, веселее втроем!
Мела метель. Снег застилал все вокруг, шумел ветер. Все было погружено в сон, когда в полночь лесная чаща приняла гостей – рогатого, седобородого старика и полосатую кошку, выглядывающую у старика из-за пазухи. Двигались не спеша, черт был весел, и без устали хвалил старика, вертя в руках запаянный чугунок.
 
                Ноябрь 2006 года.