Холодная кожа

Смерть станет мне вечным домом
Туда я приду
Под темным сладким покровом
Слеза падет по румяной щеке
И станет монеткой
В моей мертвой реке

(с) Шосс


Кожа холодна, и кровь холодна,
Холод ее лютей
Реки, промерзшей до дна


********



Скорее всего эта дорога станет для нас последней. Я пытаюсь согреть ее окоченевшие от холода руки, но не смотрю в глаза. Пытаюсь не смотреть. Лишь прижимаю к себе ближе и утыкаюсь лицом в бесконечные кудри ее волос.
На улице -20, и мы едем по единственной дороге, соединяющей все населенные пункты за десятки километров.
Али повернулся и сказал, что до Альты ещё около часа езды. Значит, мы близко. Я почти уверен, что он там, и он жаждет мести. Да, он не оставит этого просто так.

Сорок километров.

Я знаю, что нас ищет не только он.
Не настолько же он глуп, чтобы делать это в Финнмарке в одиночку. Даже местный саам Гуннар в Скоганварре предупреждал нас об этом. Хотя я и так это знал.

Тридцать километров.

- Куда мы едем? - резко повернувшись, спросила она.
Ничего не отвечаю и отворачиваю лицо. Все равно чувствую ее взгляд. За эти несколько месяцев мне то и дело казалось, что она своим умением наводить флюиды то доброжелательности, то враждебности, обладала чертами, когда-то доступными людям, но оставленными ими далеко в прошлом.
- Ты сейчас не в том положении, чтобы задавать вопросы, - собравшись духом, грубовато ответил я.
Она долго смотрела на меня, затем снова отвернулась. Она боится. Я это чувствую, но ничего поделать не могу.

Двадцать километров.

Али водит аккуратно, так как впереди дорога проходит рядом с громадным обрывом. Весь регион Финнмарк — одна бесплодная земля из камней и ледяных озёр. Для меня до сих пор загадка, как люди тут выживают. Ландшафт за окнами автомобиля выглядит выцветшим и размытым, серые тона у горизонта сменяются тускло-зелёными, а ледяное море вдали чуть темнее стального неба.

Десять километров.


Она долго пыталась уснуть у меня на руках, то и дело вздрагивая от холода, пока наконец не закрыла глаза. Почему-то я уверен, что она ещё многое захочет рассказать из того, что я и так знаю. Но я понимаю ещё и то, что сейчас не время для разборок. Не только потому, что она выбрала меня и теперь едет к неизбежному. Просто рядом с ней у меня звенит кожа, словно струны забытого всеми пианино. Мне хочется, чтобы она исчезла здесь и сейчас, но я не могу стереть себе память, либо заставить эту память работать на себя. Я должен задать ей один вопрос, чтобы наконец иметь возможность спокойно умереть, либо выжить, но без каких-либо угрызений совести. Я хочу понять, что ею движет, почему она пришла сюда. Но каждый раз, когда я намереваюсь задать свой главный вопрос, мной овладевает проклятая меланхолия. Я посмотрел на неё как в последний раз, внимательно и долго, будто тарантул смотрит на свою ещё не съеденную жертву.
Ненавижу себя за то, кто я.

----------------------------------------

Давуд Шехич

Наши дни.


Во мне словно живет некая другая сущность, которая методично, шаг за шагом, тянет меня далеко на дно, отравляя собой последние остатки человечности. Некая агрессивная, до дрожи отвратительная сущность, которой порой нет никакого объяснения. Я чувствую ее там, глубоко внутри своего чахлого тела, между жизненно важными органами, готовую вывалиться наружу и распространиться дальше. Иногда мне просто хочется прострелить свою черепную коробку. Пустить пулю, на какую-то долю секунды ощущая, как она быстро идет к своей цели, раздробляя кости и кромсая все, что внутри. Это была бы почти идеальная смерть. Но такая смелость мне не под силу. секунды ощущая, как она быстро идет к своей цели, раздробляя кости и кромсая все, что внутри. Это была бы почти идеальная смерть. Но такая смелость мне не под силу. Вместо этого я раз в неделю прихожу к обрыву Геттинсген в черте города, чтобы в очередной раз убедиться в том, что для самоубийства у меня не хватает смелости. Это словно заставить себя выпить зелье, заранее зная, что оно начнёт медленно сжирать тебя изнутри. Я могу и умею причинять себе вред, но вот осознанно свести счёты с жизнью — это уже совсем другое.
Жизнь до того, как произошло разрушение, разделилась на до и после. Помню, как я упал на асфальт, прилипнув к нему лицом и одаривая его собственной кровью, пытаясь вновь встать на ноги. Помню, как очень плохо соображал, когда привезли в госпиталь, как очнулся весь перевязанный, пытался встать, но мне что-то быстро вкололи.
В какой-то момент я в подсознании начал искать свой деревянный ножик, который всегда бережно вытачивал, лелея его, будто это моя главная ценность. Он и правда всегда спасал меня, хоть и через увечья.
Разумеется, я имею в виду слово «разрушение» в метафизическом смысле, а не в прямом. Год назад моих родителей убили. Зверски, под покровом ночи в собственном доме. Отца зарубили топором, а мать получила несколько выстрелов, скончавшись на операционном столе. И все это сделал мой неуравновешенный старший брат. Во всяком случае так считает полиция, и соседка, которая слышала его крики в адрес отца перед тем, как он пустил в ход топор. Я в этот момент только возвращался домой после встречи с друзьями, и допрашивать меня начали чуть позже, потому что в ту ночь случилось еще кое-что. По дороге до дома я попал в аварию, где погибли люди. Мой джип буквально смял их автомобиль, не оставив никакого шанса на жизнь. Это все это из-за того, что мне пришлось резко повернуть на соседнюю полосу, потому что по встречной на огромной скорости на меня несся какой-то сумасшедший на "Вольво". Я пролежал в больнице почти три недели со сломанной ногой и сотрясением мозга, затем еще месяц потратил на поиски этого психа, но безрезультатно. Пережитое в ту ночь, а впоследствии полное одиночество не сделало меня слабее. Но оно превратило меня в некое подобие человека, каждодневно истязающего себя, падшего морально и духом.
Я с детства был угрюмым и нелюдимым, хотя мы, Шехичи, всегда славились разгульным образом жизни. В этом плане мы с отцом были очень похожи. В юные годы, когда я еще смотрел на мир в совсем другом цвете нежели сейчас, он как-то сказал мне:

— Не надо никогда думать, что все обойдётся. Ничего не проходит бесследно. Важно, как ты к этому будешь готов. Мужчина должен быть готовым. К трудностям, к радостям, к разочарованиям, и даже к борьбе с самим собой. Будь готов, что тебе придётся нести ответственность не только за себя. И никогда не бойся - страх съедает изнутри, и я чувствую, что он уже проник в твое сердце. Не дай ему победить себя.

Эти слова запали мне в память надолго, но суть их я понял лишь недавно. Год назад мои родители были
Я одновременно потерял всех, кто был мне так дорог, и сам же убил людей. Да, именно убил. У меня был выбор — съехать в кювет и погибнуть самому, либо повернуть на встречную, зная, что могу отнять чужие жизни.
В последние месяцы я часто задумывался о самоубийстве, размышляя как я это сделаю. И только отсутствие смелости и решимости каждый раз останавливают меня от этого шага. Это постепенно перешло в некое хобби, увлечение. Разве нормальный человек станет предаваться размышлениям о том, как ему было бы лучше умереть? Я давно забыл, каково это - искренне и по-настоящему радоваться чему-то. Я перестал измерять жизнь важными событиями, зная, что завтрашний день лишь продлит мою агонию. С ужасом я стал понимать, что мне осточертел город, в котором я живу. Он хранил в себе радостные воспоминания, уже давно и прочно перечёркнутые плохими. Я любил этот город со дня переезда сюда, но от него прежнего практически ничего нового для меня не осталось. И осознание этого появилось не вчера, а с того самого момента как я понял, что одинок, и это одиночество - бремя, которое я обязан нести до самого конца. Никто даже близко этого не поймёт. Только я сам. Точнее какая-то часть меня, в которой еще теплится что-то, что осталось от лучшего меня.
Словно я снова спускался в подвал дома моего детства в родном Мостаре. В этом подвале родители прятали меня и брата когда в городе шла война. Каждый мой шаг туда приближал к необратимой бездне, разрушающей человеческие судьбы и целые города. Железные ступеньки давно заржавели. Ровно выкрашенные стены стали почти бесцветными, но сам путь в подвал был все такой же темный и еле заметный.
Вокруг не было слышно ни стрельбы, ни взрывов. Лишь капельки, стекающие вниз с обветшалой крыши, которая дёргалась от сильного порыва ветра. Свои шаги я делал медленно, тщательно взвешивая каждое движение в сторону давно поджидавшей меня темноты.
И весь этот путь вниз мне сопутствовала лишь одна мысль, с которой я, пусть и не сразу, но смирился, ибо сопротивляться было бы бессмысленно. Мой единственный спутник по этой лестнице - это я сам.
Да, я запутался. Не знаю, как другие могут объяснить этот феномен, но в минуты, когда я наедине с самим собой, мне все больше начинает казаться, что все мои мысли, поступки, все воспоминания, которые порой уносят с собой - это не я. На многое ли способен человек, которому есть что терять? А если совсем нечего?...
Каждый раз этот вопрос остаётся без ответа для меня.
Обрыв Риксгатен тянулся от окраины города вплоть до морского берега. Море здесь повсюду, оно видно даже с соседних островов, в обрамлении серых облаков вдали. Эти острова также являются частью городской агломерации, но на них мало кто живет. Я прихожу сюда практически каждый день на протяжении месяца, с одной лишь целью - совершить прыжок и покончить со всем этим. Но что-то постоянно меня останавливает. Мысли о том, боюсь ли я умереть терзают меня не первый день. Еще когда мне было восемнадцать лет, у меня резко прихватило сердце по дороге домой. С каждым шагом дышать было все труднее и труднее. Вокруг не было ни души, я с трудом присел на тротуар. Боль не утихала, а напротив только увеличивалась. Казалось, на тот момент я уже всё понял, и, хоть и не был особо религиозным человеком, мысленно начал читать молитву. Минут десять я сидел в таком положении, когда вдруг боль внезапно стала отступать, дыхание начало учащаться, и уже через несколько минут я дышал как прежде. Позже врач поставил мне диагноз - «пневмония легких», хотя и был удивлен тому, что мой организм переборол этот недуг без каких-либо лекарств. Тогда я был морально готов к смерти, но сейчас...


7 ноября
Фуад Шехич

Фуад проснулся раньше обычного, полусонными глазами пытаясь вглядеться в окно. Сквозь темноту и тусклый свет уличных фонарей он разглядел маленькие снежные хлопья, массово бьющиеся по стеклу. Начало ноября, но зима в Тромсе уже полноценно вступила в свои права. Селима все еще спала, приобняв двумя руками большую подушку. В следующем году будет ровно тридцать лет, как они вместе. За эти годы многое было пережито, - разлад с семьей Селимы из-за их нежелания выдать дочь за Фуада, войну, затронувшую их родной Мостар, переезд в другую, совершенно незнакомую для них страну. Сколько разочарований и боли им пришлось пережить, сколько раз перед ним захлопывались двери, когда, казалось, нет никакого выхода. Фуад никогда не любил вспоминать прошлое, но именно сейчас, когда дела шли не очень хорошо, он все чаще думал об этом.
Он спустился на первый этаж, и, поняв, что забыл наверху телефон, хотел было подняться, но вдруг резко остановился. На диване чуть поодаль кто-то лежал. Бесцеремонно, скинув рядом обувь. В темноте Фуад не разглядел лица, но он и без того был уверен, что это один из его сыновей, Миралем. Только он мог прийти после своих гуляний посреди ночи и лечь в гостиной, а не в своей комнате. Фуад покачал головой и присел недалеко от него. В Мостаре в свое время он бы никогда так не смог вести себя по отношению к старшим. Отец Фуада был властным, грубым и прямолинейным, настоящим человеком своего времени. Уважение для него стояло на первом месте. Но проблема его была в том, что сам он за этим временем не успевал. Вот и Фуаду теперь казалось, что нравы слишком быстро меняются, и он к таким переменам не готов. Быстро одевшись, он вышел на улицу, сел в машину и направился в сторону порта.
Стояло раннее ноябрьское холодное утро. Со стороны прибрежных скал доносился ровный рокот прибоя. Фуад вглядывался вдаль, рассматривая медленно приближающиеся к берегу корабли. Он ждал очередной груз с необходимыми материалами. Ближайший месяц должен стать самым сложным в его жизни с момента переезда в Норвегию. По крайней мере, об этом говорили все последние события. Его компания сильно опаздывала по срокам, поэтому стройка административных зданий на Банкгате в последние дни кипела. Но время сдачи неумолимо близилось, и все шло к тому, что Фуад не сдержит своего слова перед заказчиком. А уж реакцию заказчика предугадать было совсем несложно.
Датский корабль «Брондбю» встал в порту. После непродолжительного времени из него вывалился капитан корабля, грузный мужичок с растрепанными волосами. Он устало огляделся и по часовой стрелке погладил живот.
- Здраствуйте, герр Шехич. Мерзкая нынче погодка в Тромсё, - с отличительным датским акцентом сказал он.
- Вы должны были прибыть ещё вчера вечером.
- Все мы что-то не успеваем, - заговорщицким тоном ответил капитан.
Фуаду показалось, что в его голосе была явная усмешка. Он презрительно взглянул на датчанина, подписал необходимые документы и дал указание доставить материалы на объект.  Дойдя до машины, Фуад с минуту призадумался, затем все же решил идти в мэрию пешком. Сидя в машине ему думалось хуже. Он уже неделю как откладывал свой поход туда, размышляя над тем, какую бы придумать отговорку, дабы получить столь нужную ему отсрочку. В голову лезли самые разнообразные идеи, но он их отбрасывал один за другим. Другого выхода нет — придётся рассказать о положении дел как есть на самом деле. За эти дни Фуад уже много раз представлял себе недоброжелательную физиономию Уве Серенсена, заместителя мэра по вопросам строительства. Настолько много, что это уже переходило в откровенную злобу. Он осознавал, что вероятнее всего может произойти в случае провала по срокам.
Серенсен молча слушал его, уперевшись в кресло и рассматривая Фуада маленькими глазёнками. Он то и дело потирал свой широкий лоб, ожидая, когда его собеседник закончит говорить.
- Все, что ты рассказываешь...эм, - он сделал глубокий вздох. - Все это очень интересно.  Чего же ты хочешь от меня?
Фуад знал, что это такая игра. Уве Серенсен прекрасно понимал, что именно необходимо Фуаду, а он в свою очередь знал, что нужно Серенсену.
- Мне нужно, чтобы... чтобы вы дали мне ещё два месяца. Учитывая все обстоятельства.
- Ах да, обстоятельства, - грубовато усмехнулся Серенсен, резко сменив тон. Он встал со своего места, поправил ремень, затем машинально сел обратно.
- Знаешь, какое обстоятельство волнует сейчас меня? Я поручился за тебя перед людьми, дал возможность заработать. Это Норвегия, мать твою! Я был первым, кто принял твою иммигрантскую физиономию в этом городе, и вот так ты мне теперь отплачиваешь?
- Не обязательно разговаривать именно в таком тоне, герр Серенсен.
- А как с тобой ещё разговаривать?! Это я добился, чтобы ты строил объекты в городе, это я создал твою фирму. Мой сын в составе учредителей!
- Ваш сын никакого участия в этом не принимает, и ничего не понимает в строительстве.
Фуад видел, как Серенсен от злости краснеет с каждым сказанным его словом. Он поднёс руку ко лбу и потёр его.
- Эти несколько зданий... Ты настолько глуп, что не понимаешь их значения. Для тебя это просто очередной заказ, бесполезные постройки, но сейчас именно они — повод для руководства выше взять меня за задницу и больше не отпускать. На меня и так неровно дышат, а если ещё и это...
- Я прекрасно понимаю, о чем речь. И я их дострою, обещаю.
- Они нужны сейчас! Я дал тебе возможность...
- Ты нехило на этом зарабатывал все эти годы, - не сдержался Фуад, перейдя на «ты». - Я вернул тебе сполна, если ты забыл.  За твою лояльность я платил тебе намного больше, чем ты официально зарабатываешь. Ты должен подождать, черт возьми.
- Ладно, ладно, - Серенсен жестом показал Фуаду, чтобы тот говорил тише. - У меня нет времени на твою пустую болтовню. Ты начал прослушивать Гратта?
На несколько секунд в комнате воцарилась тишина. Трульс Гратт, недавно пришедший глава департамента по вопросам строительства, теперь всеми силами пытался выдавливать Серенсена из этого отдела. Во всяком случае так Серенсен рассказывал Фуаду. Он знал, что Гратт в последнее время частенько вызывал Фуада на ковер, как одного из главных подрядчиков города, выясняя текущее положение дел на стройках. Ему срочно нужен был компромат на Гратта, рычаг, за который в нужное время можно ухватиться и ковылять им. Иначе слишком скоро настанет момент, когда возьмутся за него самого.
- Я работаю в этом направлении, - ответил Фуад
- За последний месяц ты был у него как минимум два раза, и один раз на общей конференции. Ты должен начать.
Серенсен посмотрел на часы и откашлялся. Фуаду в этот момент его толстая, массивная физиономия показалась ещё более мерзкой, и он на мгновение отвернулся. Ему показалось, что этот жирный боров заметил неладное, но даже если так, виду не подал.
- На сегодня все. Можешь идти, - сказал Серенсен, потирая лоб. - Хотя нет, стой.
Он подошел к Фуаду и протянул руку. Тот быстро ее пожал, и хотел было отпустить и выйти, но Серенсен придержал его, приблизившись на полшага.
- Запомни одну вещь, - он едва заметно улыбнулся, приподняв уголки губ. - Когда моешь правую руку, не забывай, что левая в этом нуждается не меньше. И не пытайся делать вид, будто не понимаешь, о чем идет речь. Мы все плаваем в одной лодке, друг мой, но если она заполнится хоть немного, кого-то придется сбрасывать за борт. Не забывай об этом.
Выйдя на улицу, Фуад почувствовал усталость. Но усталость не физическую, а моральную. Он устал играть в эти игрища, устал столько лет плавать вокруг крупных рыб, пожиравших друг друга ради власти, которой ни одна из них на самом деле не заслуживала. Но Фуад также понимал, что другого выбора у него нет. На кону стоит практически все.


Давуд Шехич

Наши дни.

Одиночество не делает человека слабее. Оно просто делает его другим. Поразительно, как люди меняются, волею или неволей становясь одинокими. Лично я стал более собранным, и, как мне казалось, был готовым ко всему. Если не считать вчерашнего конфуза на окраине города и событий двухмесячной давности, я вел вполне спокойную жизнь, привыкая к тем реалиям, которые уготовила мне судьба.
Сегодня я должен встретиться с друзьями. Обычно такие встречи ничем полезным не заканчиваются, но я очень ценю это время. Если бы не друзья, я бы окончательно ушёл в себя. Мне сложно это обьяснить, но морально я чувствую себя намного лучше после времени, проведённого с ними.
Холод на улице пробирает до костей, даже учитывая особенности местного климата. Конец лета здесь равен концу осени в более южных странах. Я живу в столице северной Норвегии, в городе Тромсё. Это городок с населением семьдесят тысяч человек, город без души, где все друг друга вроде бы знают, но всем друг на друга абсолютно все равно. Здесь, по большому счёту, созданы все условия, чтобы человек мог спокойно доживать свои дни, без потрясений и неожиданностей. Это место не любит тех, кому нравится жить лишь сегодняшним днём.
Я дошёл до моста Тромсебруа, который соединяет обе части города. Прохладный ветерок давал понять, что оделся я слишком легко - в простенькую ветровку и не очень теплую кофту. Я потрогал уши, они были ледяными. На мгновение мне стало смешно. Ещё вчера я был готов к смерти, а сегодня беспокоюсь за то, что могу заболеть. Странный я человек, если призадуматься. Но холод отбрасывал в сторону все мысли, и я даже не заметил, как прохожие, задевая меня за плечо, шли мимо. Я стоял посреди дорожки, ведущей к мосту, а они оглядывались на меня, полагая видимо, что я сошёл с ума. Благо они утеплились заранее, и одеты намного больше по погоде. Вообще, предосторожность у норвежцев в крови, и это совсем неудивительно. Жизнь в условиях, когда зима длится бесконечно долго, вкупе с природной прагматичностью - это нормально для любого местного жителя. И в этом им можно только позавидовать, потому что я за все эти годы так и не привык к этим проклятым холодам. Я родился в Югославии, а если быть ещё точнее - в Боснии. В те времена, в начале девяностых годов шли войны, кровопролитные, разрушительные, наложившие тень на репутацию Балканского полуострова, как самого жестокого региона в Европе. Здесь, в Норвегии, никто и в страшном сне не сможет предположить, что целые народы могут резать друг друга лишь потому, что они разные. Всю свою историю норвежцы старались держать нейтралитет между воюющими народами. Они ловили рыбу, растили детей в мире, стараясь не мешать другим жить так, как им захочется. Мой отец часто шутил, что если бы землю заселяли только люди с менталитетом норвежцев, жизнь на земле была бы невыносимо скучной. Большинство наших родственников обосновались здесь ещё в 90-ых, получив убежище или найдя себе здесь работу. Правда, со временем почти все они либо вернулись обратно, либо уехали в более южные страны, так и не найдя себя в этом полуледяном царстве, где зима холодна настолько, что ее потом приходится вспоминать все остальное время года. Но мой отец был не из тех, кто легко сдаётся, и пошёл ещё дальше. Из Ставангера, что на юге страны, он перевез нас в город за полярным кругом, в самый север Норвегии, и открыл здесь строительную фирму, которая теперь осталась на мне. Я сразу почувствовал на себе эту смену обстановки - холод в Тромсё совсем необычный. Тут нет сквозняков, постоянных зимних ветров и грязи на дорогах, остающейся после обильного снегопада, как в Ставангере. Снег здесь чистый, и его всегда очень много. Он идеально ложится на трёхэтажные дома на улице Сторгата, а главный мост во время снегопада похож на огромную дорогу из белого льда, величественно возвышающуюся над рекой, проезжая которую ощущаешь себя особенным человеком, как пять своих пальцев знающим, что тебя ждёт впереди. Но это бывает зимой, а сейчас, когда осень только-только вступает в свои права, в городе довольно ветрено и не прекращаются дожди.
Я договорился встретиться с друзьями на площади Сторторгет в самом центре города, но слишком поздно вышел из дома, поэтому ускорил свои шаги. У меня четыре друга, двое из них боснийцы, а двое норвежцы - братья Али и Адам Идмановичи, Йеспер Фоссен и Торстен Мольсен. Я мог бы долго описывать каждого из них, скажу лишь, что они очень верные друзья и мне с ними повезло. Али считается моим лучшим другом, поэтому он знает обо мне больше, чем остальные. Мне кажется, что мы с ним очень схожи характерами. Он старается меньше говорить и больше думать, в отличии от своего говорливого брата Адама. Он не из тех, кому нужно быть в центре внимания, и не из тех, кто бросает слова на ветер. Внешне Али похож на актёра, играющего второстепенные, ничем не примечательные роли - с горбинкой на носу, щетиной и внушительным телосложением. Из нас пятерых он выглядит наиболее угрожающе, из-за чего является предметом постоянных шуток в нашей компании. Адам и Йеспер, напротив, большие любители попадать в разные истории и наживать себе приключения. Такие люди могли оживить любую дискуссию, и из любой ситуации найти повод для шуток. Чего, кстати, не скажешь об угрюмом и всегда скептически настроенном Торстене. Он обычно болезненно относится к шуткам или критике, что мне в нем больше всего не нравится. Иногда Торстен довольно высокомерно отзывается об иммигрантах и других приезжих в стране, но никто не воспринимает его слова всерьёз, потому что в Норвегии такие темы в принципе не принято затрагивать. Торстен внешне похож на викинга из древних норвежских саг, и ему очень льстит когда об этом кто-то напоминает. У него светло-бледное лицо и огромная густая светлая борода, которую он носит уже много лет. Торстен раз в год делает на теле новую татуировку, каждая из которых представляет очередного персонажа древних саг. Он также подрабатывает в местном Полярном театре, играя роль одного из викингов, покоривших и заселивших Исландию.
Я наконец дошёл до площади Сторторгет, и зашёл в пиццерию "Пеппес", где уже расположились друзья. Они сидели в самом углу заведения и что-то бурно обсуждали. Йеспер выступал в роли рассказчика, а ребята то и дело перебивали его, задавая какие-то вопросы. Лишь Торстен молча слушал, временами улыбаясь и посматривая на свою пустую тарелку. Увидев меня все резко замолчали, но когда я подошёл к столу, Адам, видимо поняв, что я заметил издалека их оживлённую дискуссию, обратился к Йесперу:
- Да, ты прав, "Тромсе" сегодня должен победить, твои доводы меня убедили, - с заумным видом сказал он.
- Вот и я о том же! Мы ведь в последних двух матчах побеждали, - тут же ответил тот.
- Последние две игры мы провели с аутсайдерами, а сегодня игра с прошлогодним чемпионом. Протрите глаза, недоумки, - с безучастным видом сказал Торстен.
Я внимательно посмотрел на Адама и Йеспера, затем поздоровался со всеми и сел на своё место.
- Чего опаздываешь, ковбой? Через час футбол, а ты только прикатил, - обратился ко мне Адам, затем чуть прибавив в голосе, сказал:
- Ну где там наша пицца, в конце концов!
Проходившая мимо официантка кивнула ему в ответ в знак того, что пицца скоро будет готова.
- Вы ведь не футбол обсуждали. С чего это вы вдруг замолчали когда увидели меня?
Наступило недолгое молчание. Друзья переглянулись между собой, не зная что ответить. Первым молчание нарушил Йеспер.
- Все очень просто! Понимаешь, дело в том, что недавно мне разбили сердце. Я долго и упорно добивался расположения одной...эмм...девушки, а неделю назад она обьявила мне, что уезжает в Тронхейм. И тут я принялся с прискорбным видом изьясняться ей в любви, говорить ей что я всего этого не переживу и прочую чушь. На мгновение мне показалось, что я превращаюсь в Давуда, но слава Богу меня быстро отпустило. Но ты не подумай ничего плохого, просто я не хотел травмировать твою и без того ранимую психику столь душераздирающим эпизодом из своей жизни. А вчера... Я не выдержал и рассказал об этом одной красотке, и она даже похлопала меня по плечу. Скажи мой друг, тебе это знакомо?
Он так артистично говорил, что Адам и Торстен уже не могли сдерживать смех. Лишь Али молча слушал и качал головой. Видимо, его этот бред сумасшедшего не особенно повеселил, как и меня.
- Ну и к чему ты сказал весь этот бред? - спросил я.
- Йеспер видел тебя вчера в кафе "Амундсен" с какой-то девушкой, и ты ей что-то долго втирал, - с равнодушным выражением лица проговорил Али.
Все друзья тут же в недоумении посмотрели на него, на что тот лишь пожал плечами.
- А что? Я лично не собираюсь его допытывать, если он захочет, то сам расскажет.
- Чёрт возьми, ты мог хоть чуть-чуть подождать?! Ещё немного и он сам прокололся бы! - недовольно воскликнул Йеспер.
Я смотрел на них с полным оцепенением. Чувство досады не покидало меня. Теперь они весь вечер будут допытываться, кто же эта девушка, которой я вчера так рьяно изливал душу. Но что я им могу рассказать, если и сам практически ничего о ней не знаю?... Мне вдруг захотелось уйти к тому обрыву, чтобы снова все осмыслить, понять что привело меня туда. Я бы хотел также узнать о ней побольше, расспросить о ее жизни, об интересах, о семье. Я не могу сказать, что она мне сильно понравилась, но сегодня я весь день ждал ее звонка.
Торстен недоверчиво посмотрел на меня, пока остальные друзья отшучивались и отпускали пошлые шутки.
- Когда ты с ней успел познакомиться? Я думал, что...
- Ты слишком много думаешь, тебе не кажется? - перебил его своим вопросом Йеспер, затем обратился ко мне:
- Слушай, да она просто красотка! Где ты ее откопал? Признайся честно, сколько раз был с ней наедине? Только не говори, что один!
- Нисколько, - честно ответил я.
- Серьёзно?! Ну ты бы хоть соврал...
- Слушай, а тебе не приходило в голову, что я мог только вчера с ней познакомиться?! Думай головой хоть иногда.
- И ты познакомился с ней в "Амундсене"? - недоуменно спросил он.
- Нет... Не там.
- А где же?
- Я... Ну... У обрыва Геттинсген, - замешкавшись, ответил я.
Тут уже не удержался даже спокойный Али. Безудержный смех охватил всех друзей. Официантка издали недовольно посмотрела на нас, думая что мы смеемся над ней. Действительно, познакомиться с девушкой у обрыва мог только полный идиот, либо совсем отчаянный парень. Но лгать я не люблю с детства, и к тому же я сторонник того, что тайное всегда рано или поздно становится явным.
- Нет, я конечно знал, что ты умом тронулся, но не настолько же, - сквозь смех сказал Йеспер.
- И много девушек водится у обрыва Геттинсген? - отсмеявшись спросил Адам.
- Достаточно, - ответил я.
- Ладно, оставьте его в покое, - вступился за меня Торстен. - В конце концов это его дело. В шутках тоже должна быть грань.
Сказать, что я с ним был согласен - ничего не сказать. Хоть это и друзья, и шутки ниже пояса для них в порядке вещей, я все же не люблю, когда они подшучивают именно надо мной. Наконец, официантка принесла две огромного размера пиццы, посыпанные сверху мясным фаршем, что решительно избавило меня от едких шуток. До начала игры оставалось полчаса, а до стадиона от кафе идти около десяти минут, но мы решили пойти заранее, чтобы занять места получше.

Стадион "Альфхейм" со стороны выглядит как огромная круглая бочка. Округленное здание, внутри которого есть даже офисные помещения, напоминает скандинавский вариант современного Колизея. Из-за причудливых форм местные жители называют здание не иначе как "Lubben". Сам стадион вмещает шесть тысяч зрителей, но на моей памяти ни разу полностью не заполнялся. Был период, когда я не пропускал ни одной игры, но со временем мой интерес к местной команде начал пропадать. Теперь мне нравится бывать тут именно в те дни, когда футбола нет. Я обычно закупаюсь едой и напитками, и сажусь на Восточной трибуне. Это очень странные ощущения, но в такие моменты я чувствую какое-то душевное спокойствие, у меня есть возможность задуматься о чем-то важном. Мысли словно уносят меня куда-то далеко за пределы Тромсе, туда, где я никогда не был...
Сегодня у нас в городе что-то вроде праздника, ведь к нам приехал многократный чемпион страны "Русенборг". У меня лично нет сомнений что мы проиграем, причем с крупным счетом, но мои попутчики категорически со мной не согласны. Они лучше меня знают местную команду, но до сих пор верят в какое-то несбыточное чудо. Футболисты вышли на поле, и зрители традиционно запели гимн Норвегии.
"Да, мы любим край родимый, край лесистых круч..."
Слова и мелодия, так хорошо знакомые с детства. Они словно каждый раз переносят меня обратно в Ставангер. Помню, как часами я просиживал на набережной у причала, разглядывая прибывающие с моря корабли. Я напевал тогда слова гимна и разгадывал, откуда плыл тот или иной корабль. Из иностранных в основном были шведские и датские корабли, реже немецкие или российские. Я обходил набережную вдоль и поперек, знал каждый уголок этого прекрасного города. Для меня все было в новинку, словно я попал в какой-то другой мир, со своим укладом и традициями. Я часто путался в словах гимна, и моё более чем ужасное произношение норвежского было заметно за версту. В школе учитель нервно поправлял меня, считая, что я никогда не смогу выучить местный язык, и вряд ли он вообще меня интересует. Он предрекал, что я не полюблю Норвегию, и уж тем более не останусь тут жить, но ошибался. Всего за пару лет я выучил язык так, что говорил уже практически без акцента. И разумеется, полюбил этот гимн новой для меня страны.
"Гаральд здесь набегам вражьим
Положил предел
Хокон был нам верным стражем,
Эйвин песни пел"
Отчего-то становится тепло на душе, ощущение необратимости окутывает все тело, с ног до головы.
Гимн закончился, и мы стали с интересом наблюдать за происходящим на поле. Болельщики начали прыгать на своем месте, пытаясь подбодрить команду. Бессвязный шум толпы нарастал с каждой игровой минутой. К тридцатой минуте футбольный клуб "Тромсё" ожидаемо проигрывал "Русенборгу" со счётом 0:2. Я встретился взглядами с расстроенным Адамом, который больше всех кричал, что мы сможем победить.
- Ну что, как там ставки? - с улыбкой спросил я.
Он лишь махнул рукой с лицом человека, явно раздосадованного тем, что происходит.
- Что, нашёл новую подружку и решил, что ты крут?! - прокричал он сквозь шум толпы, обратившись ко мне на боснийском.
Я пожал плечами и посмотрел на поле, хотя мне совсем не понравился его вопрос. Какой-то холодок прошёлся по моему телу. У меня вдруг появилось острое желание уйти. Ближе к сороковой минуте Коппинен мощным ударом сократил отставание в счете, и трибуны буквально взревели, скандируя его фамилию. Я пробрался сквозь толпу, и, быстро спустившись с лестницы, вышел со стадиона и побрел в сторону дома.

Миралем Шехич. 15 ноября 2009 г.

Миралем Шехич. 15 ноября 2009 г.

Миралем только со второго раза смог вздохнуть полной грудью. Кажется, дело было плохо. Поначалу он сделал несколько затяжек, почувствовав легкость и расслабленность. Но второй заход как-то совсем не пошел, и уже через полчаса, вперемешку с выпитым ромом, его охватила дикая изжога и головокружение. Он взялся за сердце и опустил голову. На мгновение от этого недомогания Миралем даже позабыл, где находится. У него кое-как получилось подняться со своего места и оглядеться, — похоже было на какую-то старую заброшенную комнатку из военных фильмов, где жители в спешке покидали свои дома, разбросав вокруг все вещи. Только пара картин на стене из бордовых обоев давали понять, что все не так уж плохо.
Несколько человек сидели с ним за одним столом, о чём-то шутя и смеясь. Чаще всего в таких компаниях находится какой-нибудь умник, который травит всех остальных далеко не всегда смешными анекдотами или рассказами из жизни.
Помутнение в глазах позволило Миралему только кое-как разглядеть выход. Он сделал несколько неровных, тяжелых шагов в сторону двери.
- Эй, Мирко, твоя очередь затянуться.  Косячок ждёт, милый, - обратилась к нему девушка со знакомым голосом. - Ты вообще куда?
Кажется, это была Элиса. Только она всегда называла его Мирко, остальные знакомые и семья - Миро. Он как-то пытался до неё донести, что Мирко это скорее сербское имя, а он родом из Боснии, но бесполезно. В Норвегии такие тонкости никому не интересны.
- Наверное, ему хватит, - произнёс чей-то басистый голос из дальней части комнаты. - Вы посмотрите, он же сейчас блеванет.
- Малыш Мирко дал заднюю. Как предсказуемо.
Элиса громко рассмеялась, а вместе с ней и остальные. Да, эта штучка не из тех кто подбодрит, когда плохо. Она была светловолосой и веснушчатой, с овальной формой лица и тонкими губами. Про таких как Элиса парни его возраста обычно говорят: «Ну так, средненько, сойдёт». Миралем долго глядел на них, словно оценивая каждого, затем снял с вешалки куртку, открыл дверь и вышел.
Узкий и длинный коридор отдавал запахом табака и дешевых женских духов. Миралем побрел неровными шагами в сторону лестницы, одной рукой держа болезненную голову. Красный с узорами по краям ковёр под его ногами был затоптанным и грязным. Из дальней двери коридора играла громкая музыка и доносились крики веселья.
Миралем огляделся. Часы на стене показывали далеко за полночь. Сколько же он просидел в этой комнате? Спустившись на первый этаж, он чуть не согнулся от запаха перцовки, который отдавал в нос. На полу, весь в собственной крови, лежал мужчина, а рядом перцовый баллончик. Видимо, он пытался его использовать, но не успел это сделать в полной мере и был кем-то избит, и теперь лежал почти без движения. Не похоже было, что бил его один человек.
- Мужик, ты живой?
Миралем потряс его, но тот поначалу даже не шелохнулся. В какой то момент он резко схватил Миралема за руку, пытаясь потянуть к себе ближе.
- Где... где моя дочь? - хриплым голосом прокричал он. - Катрина!
- Я не знаю где твоя дочь, я только спустился, - ответил Миралем, вырвав свою руку.
- Так найди её! Ей всего семнадцать, она ещё совсем...
Он запнулся, потому что изо рта начала литься кровь. Миралем вытащил из кармана куртки несколько салфеток и вытер ему лицо. Кровь все равно сочилась из разбитого лба.
- Это не мои проблемы, - опустив голову, ответил Миралем.
- Послушай, - мужчина закашлялся. - Тебе ничего не нужно делать, просто найди ее и скажи, чтобы она спустилась к отцу. Вот и все.
- Хорошо, хорошо. И где же она?
Мужчина ничего не смог выговорить, просто показал наверх.
- Там четыре этажа. На каком именно? - спросил Миралем.
- Кажется... третий.
- Как тебя звать?
- Арве. Меня зовут Арве. Вытащи её оттуда, сынок. Прошу тебя.
Миралем быстро поднялся на третий этаж, но пройдя несколько шагов по коридору, остановился. Он боялся. Какого лешего он вообще за это взялся? Внутренний голос, который так редко его посещал, в этот момент подсказывал, что не стоит лезть не в своё дело. Для этого есть более смелые и находчивые, и Миралем в их число точно не входил. Он прекрасно знал также чем ю это все может для него закончиться.
 А может эта минутная слабость, проявленная Миралемом из жалости к избитому человеку, пытавшемуся вытащить свою дочь из плохой компании, — способ показать что не такой уж он и бездарь, как утверждает отец, и что он тоже чего-то стоит? Жалость Миралема к этому человеку, который пытался, как ему наверное казалось, защитить свою дочь, все же перевешивала страх в его голове. Тяжело дыша, он подошёл к единственной двери, откуда был слышен шум веселья, и постучал. Дверь открыл худощавый светлоголовый паренёк. Увидев Миралема, он заметно нахмурился.
- Ты кто такой?
- Я... я ищу...
- Чего? - переспросил светлоголовый, жестом показывая, что ничего не слышит. - Внятнее говори. Ты чего трясёшься?
- Катрина тут?
Паренёк посмотрел на своих товарищей, затем снова повернулся к Миралему.
- Ну и на кой черт она тебе нужна?
- Её ищет отец. Он внизу.
- Отец? Ты сказал что-то про отца? - за спиной у парня послышался женский голос.
- Да... он... он весь в крови. Его зовут Арве. Он пришёл забрать свою дочь.
- Господи, - на этот раз вскрикнула девушка уже более испуганным голосом. - Что вы с ним сделали, выродки?
- Да он сам полез, Катрина. Пошёл на нас с кулаками, потом перцовку вытащил, прыснуть им хотел. Ну мы наподдали ему немного. Все с ним нормально, - спокойным голосом ответил ей светлоголовый парень, сидевший в дальнем углу.
- По его сильному акценту Миралем сразу догадался, что он явно не местный. В отличии от других своих дружков он был поздоровее, с татуировкой на шее.
- Какого черта, Никлас? Какого черта?!
Она начала кричать и сыпать оскорбления, а после того как худощавый пошёл ее успокаивать, дала ему хлесткую пощечину и выбежала из комнаты, на ходу оттолкнув Миралема.
- Какая боевитая сучка! - процедил худощавый, притрагиваясь к покрасневшей щеке.
Все в комнате уставились на Миралема, который продолжал стоять как истукан на том же самом месте, не предпринимая никаких действий. По их взглядам он понял, что присутствующие на него обозлены. Самый здоровый из них подошёл к Миралему, встав перед ним вплотную и продолжая недоуменно на него глядеть.
- Я Никлас Викандер, меня здесь все знают. А ты кто, мать твою, такой?  Зачем сюда пришел?
- Меня попросил её отец, - неуверенно ответил Миралем.
- И ты решил, что можешь так спокойно прийти сюда и побеспокоить меня?
С каждым своим вопросом он повышал голос и злился ещё сильнее. И чем громче он говорил, тем грубее звучал его заметный шведский акцент. Миралем ничего не отвечал. Ему нечего было возразить.
- Отвечай давай! H;rru, din fula j;vel! (Слышь ты, Чертов урод)
Он кулаками оттолкнул Миралема, затем внутренней стороной ладони ударил его по щеке так, что тот пошатнулся на месте, но при этом устоял на ногах, наклонившись от боли. Никлас наклонился с ним в унисон, держа при этом его шею своей широкой ладонью.
- Да, я так решил.
- Ты мне теперь должен, понял? Ты меня понял, kukjvel (придурок)?
- Я понял тебя, - ответил Миралем, уже поднявшись в полный рост.
Некоторое время Никлас молча смотрел на него, пытаясь отдышаться от злости, затем глубоко вздохнул и криво усмехнулся.
- А ты хороший малый, удар держать умеешь. Понимаю,  ты хотел помочь мужику, поступить по правильному. Но не всегда стоит брать на себя такой грех — он может стоить тебе жизни.
Последние слова он произнес заметно понизив тон, затем повернулся к своим товарищам. Те лишь кивнули ему в знак согласия.
- Ты может и поступил по совести, но поступать так не всегда правильно. Кому-то совесть позволяет и детей насиловать. Как тебя звать?
- Миралем.
- Очень странное имя. На норвежское не похоже.
- Я родом из Боснии.
Никлас поднял голову, будто пытаясь вспомнить, о какой стране идёт речь. Затем просто махнул рукой.
- Ладно, мне плевать откуда ты. Через четыре дня будь здесь, есть дело. Помни, ты мне теперь должен.
Миралем кивнул головой и побрел в сторону лестницы.
- Да, и не обижайся на удар, я просто иногда несдержан в эмоциях, - крикнул ему вслед Никлас.
- Придёт ещё время ответить, - вырвалось вслух у Миралема, но его уже никто не слышал.


Давуд Шехич

Наши дни.

Непреодолимая сила тянула меня туда... Ночью мне приснилось, будто я что-то знаю. Знаю, но пока не могу вспомнить. Вот я стою у обрыва Геттинсген. Затем я прыгаю. Но внизу меня ждёт не закономерная смерть, где на мокром асфальте красовалось бы моё распластавшееся в собственной крови тело. Это было бы слишком наивно и легко. Вряд ли сны созданы для того, чтобы мы так быстро в них умирали. Сны созданы, чтобы мотивировать нас жить и знать правду, которая наяву нам неизвестна. И этот мой сон был особенным, он отличался от других. Я лечу вниз, и словно возвращаюсь на два месяца назад, на место аварии... Я отчетливо вижу каждую деталь. Я еду по Лангнессвеген, на улице темно, лишь фонари своим тусклым светом освещают мокрую после обильного дождя дорогу. У меня в машине играет Крейг Дэвид, я тяну руку к кнопке, чтобы переключить на другую песню, но не успеваю... Словно зверь из подворотни на меня несется... Я вряд ли смогу назвать модель, но это точно был автомобиль Вольво. Водитель авто несся на меня с невероятно огромной скоростью. На что он рассчитывал? Думал, что я, также как и он понесусь в лобовую атаку? Но я резко дал влево и также вылетел на встречную... Удар. Шум. Крики. Я, пытающийся выбраться из машины и помочь тем, в кого врезался. Я, падающий без сил на дорогу... На мгновение мне причудилось, что я помню его лицо. Это был взрослый мужчина, лицо его обрамляла густая борода. Он, безусловно, был пьян и куда-то сильно спешил. Возможно, его ждала дома счастливая жена, а он, остановив машину в двух кварталах, скажет ей, что приехал домой на такси...
Я проснулся в холодном поту. Все же довольно странно размышлять о чем-то во сне. Странно и глупо. Беспорядочно созданные мимолетные кадры, пролетающие друг за другом в подсознании спящего человека вряд ли стоит воспринимать серьезно. По включенному радио передавали, что "Тромсе", как и ожидалось, бездарно проиграл "Русенборгу" со счетом 1:4. Что ж, теперь Адам должен мне по меньшей мере двадцать крон, ведь я угадал, что будет разгром. Я по привычке хотел отбросить от себя одеяло, но его на мне не было - я спал в одежде. Как так получилось? И почему включено радио? Оно обычно включается автоматически после... будильника. Черт возьми! Я понял, что проспал встречу с офицером полиции! Надев куртку, я быстро выбежал из дома. До полицейского управления десять минут быстрыми шагами, я побежал окольными путями и через шесть минут был уже там. На улице было еще светло и прохладно, мокрый асфальт и лужи повсюду давали понять, что ночью был сильный дождь. Я открыл дверь полицейского управления и спешно поздоровавшись с дежурным поднялся на второй этаж. Офицер Стьярнан вот уже два месяца ведет расследование моего дела, и хоть после выхода из больницы мне официально пока не предъявляли обвинений, я не стал возражать на его просьбу по меньшей мере раз в неделю посещать управление полиции. Я вошел в его кабинет без стука, и, поздоровавшись, встал как вкопанный у двери. Не дождавшись ответного приветствия, я сел прямо напротив него, у стены. В его кабинете было очень душно, повсюду валялись какие-то бумаги и подписанные грамоты. На огромном шкафу, занимавшем внушительную часть кабинета, лежали бесчисленные стопки раскрытых и нераскрытых дел. Он сидел с огромной кипой бумаг, и лишь поднял на меня свои огромные глазища. В маленьких очках и с выточенными ровно усами он был похож больше на европейского ученого или писателя XIX века, чем на офицера полиции.
- Опаздываете, - справедливо заметил он.
- Я прошу прощения, герр Стьярнан. К моему большому сожалению, я не услышал звук будильника. Дело в том, что я вчера встретился с друзьями, мы были на футболе и я поздно вернулся домой после игры...
- И вы сразу же пошли домой и легли спать? - перебив меня, неожиданно спросил офицер.
- Да, именно так.
- Вы пили?
- Что, простите? - я оторопел от такого вопроса.
- Полагаю, вы услышали меня. Я про алкоголь.
- Что... Нет, нет, я не пил. Я совсем не пью, - с улыбкой сказал я. - И вообще, даже если бы и выпил, вас это никак не должно касаться, при всем уважении.
- Да, безусловно, вы правы.
Он с задумчивым видом посмотрел на меня, затем медленно начал собирать бумаги на столе. Положив их на шкаф, он резко повернулся ко мне и спросил:
- Как вы себя чувствуете?
- Прекрасно. А почему вы это спрашиваете?
- Просто... Вы ведь долгое время пролежали в больнице.
Он смотрел теперь в сторону, явно не зная с чего начать.
- Из больницы я вышел три недели назад, и с тех пор вы ни разу не задавали мне подобных вопросов. Так в чем дело? - недоуменно спросил я.
Офицер взял маленький стул, стоявший в углу, затем поставил его прямо передо мной и сел, не сводя с меня глаз, словно боясь что-либо упустить. Он будто пытался увидеть в моих глазах то, чего он не знает, но очень хотел бы узнать.
- В таком случае извольте объяснить, что с вами происходит? Вы не пьете, и абсолютно здоровы. Так в чем дело?
- Я не понимаю ваших загадок. Что вы хотите этим сказать?
Он откашлялся.
- Офицер Гравессен видел вас вчера блуждающим в полночь по Лангнесвиген. Вы несколько минут стояли прямо на том месте, где была авария, затем сели на скамейку неподалеку и все равно продолжали смотреть туда же. Как-то не сходится с вашей версией о том, что после футбола вы ушли домой, ведь игра завершилась в десять часов вечера, и одному Богу известно, где вы были целых два часа между матчем и своими блужданиями по городу.
- Я был у обрыва... Возможно, - еле слышно сказал я.
- У обрыва? Вы о чем? - прищурив глаза, удивленно спросил офицер.
- Я не знаю, что вам на это сказать... Я ничего не помню.
- Господи, он ничего не помнит! Да вы видно сказочник! - эмоционально повысив тон, сказал он.
- Но я правда ничего не помню, клянусь вам!
Стьярнан снова недоверчиво оглядел меня, затем, покачав головой, сказал:
- Послушай сынок, я знаю большую часть жителей на этой стороне города. Я знал и твоего отца, и твоего брата. Они были честными и добропорядочными людьми. Твой отец обеспечивал рабочие места и исправно платил налоги, а брат активно участвовал в вопросах благотворительности. Мы даже списывали ему ужасное произношение норвежского языка, - по доброму улыбнувшись, сказал он, - Но ты... Ты всегда казался мне очень странным. Тихий, молчаливый. Тебе ведь было наплевать на все эти вопросы, этим ты и отличался от своего брата.
Мне нечего было возразить офицеру - он абсолютно прав. Но меня интересовала совсем не биография моей семьи. Я пытался вспомнить вчерашний день. Его слова будто вогнали меня в ступор. Я не мог понять, почему я ничего не помню, и что я делал на Лангнесвиген в полночь. Он продолжал говорить и расписывать достижения моей семьи, но я его уже не слушал.
- Я благодарен вам, герр Стьярнан, за ваше доброе отношение к моей семье. Все бы хорошо, вот только их уже не вернуть, - сказал я, встав со своего места, тем самым давая понять, что хочу уйти.
- Как и человека, который пропал несколько дней назад?
- О чем это вы?
- Есть еще один факт, и о нем я вам еще не говорил, - снова перейдя в обращении на "вы", проговорил он.
Я присел обратно, и внимательно посмотрел на офицера.
- Был еще один свидетель произошедшего в тот день. Он поначалу сказал, что видел только саму аварию, и ничем помочь не может. Четыре дня назад он пропал. Незадолго до этого он позвонил мне и сказал, что знает главного виновника, но по телефону называть его имя отказался. Он добавил лишь, что я этого человека тоже знаю.
- И где же он может быть сейчас?
- Я не знаю... За эти три дня мы не смогли найти никаких следов его исчезновения. Я совершил большую ошибку, не поспешив встретиться с ним в тот же день, как он мне позвонил.
Стьярнан задумчиво посмотрел на меня, надеясь услышать какой-то осмысленный ответ на все вопросы, крутившиеся в его подсознании, но я попросту не находил слов. Я понимал, что он пытался найти связь между исчезновением свидетеля, о существовании которого я даже не догадывался, и моим странным поведением.
- Вы... Вы хотите сказать, что я как-то причастен к этому?
- Я ничего не утверждаю, герр Имадинович, но очень многое в ваших показаниях не сходится. Я хочу напомнить, что если сказанное вами ложь...
- Да, меня ждет минимум десять лет тюрьмы, я знаю.
Я снова встал со своего места и направился к выходу. Мне хотелось поскорее выйти на улицу и подышать свежим воздухом.
- Трое, Давуд, - сказал мне вслед Стьярнан.
- Что трое? Вы о чем?
- В автомобиле, который протаранил ваш джип, было три человека - муж, жена и их двухлетний ребенок. Все они погибли. Хорошего вам дня.

Следующие несколько дней я никуда не выходил. Каждый день я звонил офицеру и спрашивал не нашелся ли свидетель, но раз за разом он давал отрицательный ответ. Я понимал, что потихоньку надо мной нависает реальная угроза стать главным подозреваемым в этой аварии и в деле с исчезновением свидетеля. Размышлять о том, кто этот свидетель было бы бессмысленно - я все равно его не знал. Но почему Стьярнан не назвал его имени? Я снова и снова листал городские газеты двухмесячной давности об аварии на Лангнесвиген, просматривал новости на официальном сайте города и на сайте полиции, но нигде не было информации о пропавшем свидетеле. В какой-то момент я даже решил, что офицер мог попросту соврать мне, ведь в таком маленьком городе как Тромсе такая новость вероятнее всего не могла остаться незамеченной. Так или иначе, мне оставалось только ждать. Я посмотрел на настенные часы. Я должен был встретиться с Али на Сторгате, но позвонил ему заранее и попросил зайти. С недавних пор я временно передал под его управление строительный бизнес, доставшийся мне по наследству от отца. Он должен был завершить два объекта - офисные центры на Хольтсвиген и Банкгате. Рабочие отказались строить после того, как им стали задерживать выплаты. Я отдал это дело Али, потому что никому кроме него не мог такое доверить. Он поздоровался со мной с порога и по-хозяйски прошел на кухню. Взяв с холодильника маленькую бутылку сока, он залпом выпил содержимое, затем повернулся ко мне и сказал:
- Деньги я смог обналичить и выплатить рабочим, а также закупил с бригадиром материалы, так что стройка продолжается.
- Что ж, это отличная новость!
- Они все были недовольны тем, что на последней встрече ты ничего конкретного им не сказал. Я объяснил, что ты тогда только вышел из больницы. Представь, эти идиоты поверили, что я твой родной брат!
- Они готовы поверить хоть в то, что ты свазилендский король, лишь бы им платили деньги, так что в следующий раз смело говори, что ты король Свазиленда и у тебя тридцать жен.
- Да, наверное так оно и есть, - ответил он, будто находясь в раздумьях.
Али импонировал мне своей максимальной логичностью - он говорил коротко и ясно, и только по делу. У таких людей обычно мало друзей и знакомых ввиду их малообщительности. Люди тянутся к веселью и шуткам, а не к суровой реальности, в которой, как правило, не слишком то много веселого. Али же всегда старался говорить только то, что знает, и никогда не говорил больше, чем нужно. Без сомнения, это был единственный человек из моего окружения, с которым мне приходилось разговаривать больше, чем слушать. И даже сейчас он не стал выдумывать что-либо остроумное на мою реплику, так как не знал о каком короле идет речь и где вообще находится эта загадочная страна с таким смешным для жителя Норвегии названием.
- Как сходил к офицеру? По телефону ты мне не сказал об этом и поспешил перевести тему.
- Неплохо. Скажи, на нашей последней встрече ты видел меня только на футболе?
- Да, ты ушел после первого тайма. Просто встал и ушел. Я подумал, что ты решил отойти на пару минут. После игры я позвонил, но твой телефон был отключен.
- Я блуждал в полночь по Лангнесвиген, - чуть слышно проговорил я слова офицера, сказанные несколько дней назад.
- И какого черта ты там делал? - удивленно спросил Али.
Я решил рассказать ему все. И про пропавшего свидетеля, и о том, что я делал на самом деле у обрыва Геттинсген, предварительно взяв с него слово, что он никому обо всем этом не проговорится. Он молча слушал, затем спросил, не рассказывал ли я Стьярнану о предпринятой мной неудачной попытке суицида, я ответил что естественно нет. Это было бы глупо, и очень странно, что он обо мне так подумал.
- Это очень хорошо, - сказал он.
Я закончил говорить, и мы оба замолчали, погруженные каждый в свои мысли. Мы знали друг друга с детства, и я был уверен, что он, мягко говоря, шокирован от услышанного, хотя и не подавал виду. Но я не мог не рассказать ему об этом, ведь он был единственным человеком, которому я мог доверить даже свою жизнь. Он поддержал бы меня, даже если бы все отвернулись.
Али отвел взгляд в сторону, затем встал, подошел снова к холодильнику и вытащил две бутылки апельсинового сока, одну из которых кинул мне.
- Знаешь, я не собираюсь примерять на себя функции твоего отца или старшего брата. Я просто хочу сказать, что ты поступаешь очень безрассудно, и тебе пора уже начать приходить в себя. Я понимаю тебя, мне тоже очень жаль эту погибшую семью. Но поступать таким образом - это значит обречь себя на позор.
Я молча кивнул головой.
- Да и тем более ты сам знаешь, как в Исламе карается самоубийство. Я понимаю... Понимаю, что ты не слишком религиозен и мы находимся в Норвегии, но ты не можешь этого не знать.
Я был готов к тому, что он заведет тему религии, поэтому опустив голову молча кивнул в знак согласия, будто провинившийся школьник, получивший двойку в аттестате.
- Так ты не знаешь кто этот свидетель? - спросил Али.
- Нет, но очень хотел бы узнать его.
- И ты не помнишь куда ушел после футбола?
- Нет, совсем не помню, - честно ответил я.
Он рассмеялся. Да, это действительно смешно - не помнить, чем ты занимался всего несколько дней назад. Даже если бы меня пытали с целью выяснить, что я делал и где был в тот вечер, я бы скорее придумал что-нибудь оригинальное и обманул бы любой детектор лжи, чем вспомнил бы что было на самом деле.
- Не то, чтобы я совсем тебе не верил, - отсмеявшись, сказал Али, - но ты явно что-то недоговариваешь.
- Ты же знаешь, что это неправда.
- Да, да, знаю брат, но что-то тут явно не так.
«Что-то тут явно не так» - какое правильное и тонкое замечание. Мысль о том, что тут что-то не так уже несколько дней сидела у меня в голове, и я все время пытался с ней бороться. Она словно съедала меня изнутри, не давая сконцентрироваться на чем-либо другом. Хорошо, что и Али наконец это понял. Две головы всегда лучше.
- Я еду в Треслетту за материалами. Поедешь со мной? - спросил он.
- Нет, спасибо, мне пока не до рабочих вопросов.
- Да, понимаю.
Он надел куртку и открыл дверь, но внезапно повернулся и спросил:
- Кстати, как там эта девушка?
- Какая? Ты о ком?
- Ну та, с которой тебя видел Йеспер, и которая была тогда у обрыва. Ты уверен, что она не проговорится никому о том, что видела?
Я не стал отвечать на этот вопрос, а только попрощался с ним и закрыл дверь. Я совсем забыл про нее! На мобильный она не звонила и не писала, но я на всякий случай оставлял ей и домашний номер, которым, правда, давно не пользуюсь. На автоответчике было два голосовых сообщения, и одно из них принадлежало ей. Я сразу узнал ее веселый, нежный и чуть хриплый голосок на другом конце провода, который проговорил:
«Герр... Тьфу ты... Господин Давуд Имадинович, вам звонит Лаура Скансен с не островной части нашего прекрасного городка. Я назвала вас "господин" а не "герр", потому что вы вовсе не норвежец, и я, к моему большому стыду, совсем не знаю, как на вашей исторической Родине почтительно обращаются к мужчинам...»
В этот момент она рассмеялась. Меня тоже рассмешили ее слова.
- Какая же ты забавная, - проговорил я вслух, будто она рядом.
Лаура продолжила:
«...Надеюсь, вы все еще живы, и не кинулись в море за эти несколько дней. Море сейчас довольно холодное, поэтому если вы туда все же прыгнули, то стоит полагать, что далеко не для того, чтобы поплавать. Я, правда, без дела тоже не сидела, и временами поглядывала сводки новостей, но вашего имени там не нашла. Смею все же предположить, что вы еще живы. В таком случае разрешаю вам мне перезвонить, и рассказать все ваши истории, которых я еще не слышала. С уважением, фру Лаура Скансен.»
Послышались короткие гудки. Я посмотрел в окно. На улице начался сильный ливень.

Мы встретились с Лаурой спустя два дня на Стаккевольвеген. Она опоздала на полчаса, и мне пришлось ждать ее в кафе неподалеку. Буквально забежав в заведение, она спешно поздоровалась и извинилась за опоздание. По сравнению с прошлой нашей встречей Лаура явно похорошела. У нее были распущенные длинные волосы и большие накрашенные ресницы. Одета она была в удобные джинсы и кожаную куртку.
- Ну, что будем делать? - спросила она.
- На твое усмотрение, - ответил я.
- Тогда пойдем гулять. Сегодня отличная погода, надо ловить момент.
Мы вышли на улицу и направились в сторону центра города. Впереди по улице на нас шла толпа школьников, направлявшихся на экскурсию. Преподаватель выкрикивал их имена, но те даже не оборачивались. Дружным строем они зашли за угол дома, вопя от радости, что сегодня они смогут пропустить уроки.
- Эх, как я иногда скучаю по школе, - сказала Лаура, после того как школьники скрылись из виду.
- Ну, по тебе видно, - попытался отшутиться я.
- Я бы сказала, что видно по тебе, но предпочту быть корректной, - не растерявшись, тут же с улыбкой ответила она. - Может, пойдем по мосту и перейдем на мою сторону?
Я ничего не ответил, только кивнул в знак согласия.
- Скажи, ты всегда такой угрюмый?
- Нет, я просто спокойный.
- Ну, по тебе видно, - ответила Лаура моими же словами.
Я улыбнулся и пожал плечами.
Мы уже шли по мосту, разговаривая обо всем на свете и обсуждая последние новости. Лаура говорила не переставая, а я лишь кивал в ответ или выдавливал из себя какие-то слова. У меня совсем не было должного настроения для разговора. Случись эта встреча хотя бы полтора года назад...
- Знаешь, когда ты мне наконец-то перезвонил, я подумала "Ну неужели! Этот психопат жив!". Я каким-то образом потеряла номер твоего мобильного, хотела позвонить уже на следующий день. Потом вспомнила, что записывала на телефон твой домашний номер.
- Ты реально думала, что меня уже нет в живых?
- Да кто тебя знает, - загадочно сказала она. - Ты слишком непредсказуем.
- Ну с этим бы я поспорил.
Она улыбнулась и легонько толкнула меня, как обычно шутя это делают все девушки. Мы спустились с моста и неспешными шагами прошли мимо Арктического собора в сторону улицы Скогвеген.
- Хотел у тебя спросить...
Я замешкался, подумав на мгновение, стоит ли говорить ей об этом. Мало ли, совпадений бывает масса. Лаура молча кивнула мне, чтобы я продолжал.
- Скансен... У тебя интересная фамилия. Когда я еще учился в школе, в младших классах была девушка с такой фамилией. Кажется, ее звали Даниела. Ей сейчас по моему где-то восемнадцать лет.
- Оу... Ну, ей девятнадцать. И она моя младшая сестра.
- Ну ничего себе! - воскликнул я.
Мне показалось, что Лаура вздрогнула от моего излишне громкого удивления, но она тут же улыбнулась и похлопала меня по плечу.
- Да, с возрастом ты немного ошибся, но справедливости ради надо сказать, что она такая же малышка, какой и была. И, кстати, ты всех девочек с младших классов помнишь? Это немного настораживает.
- Да нет же, просто фамилия запомнилась, - улыбнувшись, ответил я.
- Хочешь такую же?
- О, нет, мне и своя нравится.
- Имадинович... Ты что, грек? Или итальянец?
- Нет, босниец.
- Даже не буду спрашивать, кто такие боснийцы, и что они забыли в этом забытом всеми городе.
- Да, лучше не спрашивай. Эта история покрыта легендами.
Поднявшись на улицу Ассвеген, мы свернули налево и пошли в сторону Скарвеген. Лаура рассказывала о своих увлечениях, о том, что она хорошо поет и участвовала в различных конкурсах. Пока мы разговаривали начался дождь, который потихоньку начал перерастать в ливень.
- Ну что, вот и моя улица, а там в конце мой дом, - подпрыгнув на месте сказала Лаура, когда мы дошли до Скарвеген.
- В таком случае быстрей беги, пока не превратилась в водяную мельницу.
- Ты себя то видел? Хотела бы напомнить, что тебе еще мост переходить. И кстати, водяных мельниц не существует, - шутливо отмахнувшись сказала она, и тут же побежала в сторону дома.
Я смотрел ей в след, пока она окончательно не скрылась в конце улицы, затем быстрыми шагами направился в обратную сторону. Сократить дорогу не получилось, и пришлось идти тем же путем. Люди спешно забегали по домам или укрывались на ближайшей остановке, но мне хотелось поскорее дойти до моста. Я соврал ей, сказав, что мне просто запомнилась фамилия. Вряд ли она в это поверила, так как мои аргументы выглядели неправдоподобно. Я видел Даниелу еще два года назад в Полярном театре на спектакле, где участвовал Торстен. До этого я частенько сталкивался с ней в школе, но не обращал на нее внимания. В тот вечер в театре она была невероятно красива. На ней было черное платье до колен с золотистым ремешком. Я помню ее как сейчас - потрясающие длинные кудри, милое белоснежное личико, и конечно ее улыбку, адресованную мне, когда она с подругой прошла мимо и села во втором ряду. "Неплохо для девушки с младших классов" - подумал тогда я. С тех пор я не видел ее и благополучно забыл, пока не услышал снова эту фамилию.
Дождь все усиливался. Я натянул капюшон, но это не сильно помогло. Улицу окутал туман, что еще больше затруднило обзор. Шедший мне навстречу мужчина вдруг остановился, дожидаясь когда я подойду ближе. Из-за ливня и тумана я не сразу его разглядел, но сделав еще несколько шагов тут же узнал. Это был Арне Гуддельсен, старый добрый друг нашей семьи. В свое время отец очень сильно выручил его, и тот был частым гостем в нашем доме. Мы крепко пожали друг другу руки и обнялись. Честно говоря, я был даже рад его видеть.
- Какими судьбами сюда занесло?
- Провожал девушку до дома.
- Интересно, и что же это за девушка, которая даже домой не пригласила в такой-то ливень? - усмехнулся он.
- Ну, когда мы прощались, ливня еще не было. Да и к тому же, мы едва с ней знакомы.
- В таком случае идем ко мне домой, я живу на соседней улице. Жена готовит вкусный ужин из стейка с гарниром, я как-раз поэтому и спешил домой. Пойдем, покушаешь и отогреешься, отказы не принимаются, - сказал Арне, и не дав возможности ответить, взял меня за руку и повел в сторону своего дома.
Отказ от такого предложения в этих краях считается признаком плохого тона.

______


Старинная норвежская сага гласит о простом и добродушном Гуннаре, влюбленном в девушку по имени Сигрун. Каждый день они проводили вместе, мечтая о том времени, когда смогут породниться семьями. Но родители влюбленных, едва узнав об этом, собрали общий совет и единогласно выступили против такого союза. Гуннар не находил себе места, он не мог даже предположить, что проживет остаток жизни без своей любимой. Спустя время, узнав о заселении новых земель викингами, он задумал план. Гуннар убедил свою родню, что более не испытывает ничего к Сигрун, и что им не о чем беспокоиться. То же самое сделала и она. В один из вечеров они сбежали, заставив всколыхнуть всю деревню. Они шли на юг, повсюду преследуемые своими семьями. Им отказывали в ночлеге, они спали на скалистой местности, в прибрежных местах. Их тела нашли совсем недалеко от берега, откуда корабль увез бы их на новую землю, которая позже была названа Исландией. Белокурая Сигрун, превратившаяся в миниатюрную статуэтку из льда, крепко обнимала Гуннара. Он погиб от холода чуть раньше, а она просто не захотела дальше идти...
_______

Последующие две недели я полностью погрузился в работу - нужно было наверстывать упущенное. Я несколько раз ездил в Треслетту за материалами, и их все равно не хватало. Мы снова побывали с Лаурой в "Амундсене", сходили на футбол, и вновь разговаривали обо всем на свете. Она говорила так много, что иногда я даже не успевал уловить, что она пытается до меня донести. Порой казалось, что ей в свое время просто не дали выговориться. Рабочие, как обычно, взбунтовались и мне пришлось лично решать эти вопросы, так как Али разозлился и чуть не побил их бригадира. Я заверил их, что остальные деньги им выплатят, как только банк из Осло соизволит наконец перечислить их на счет компании. Я понимал, что объяснять такие тонкости простым рабочим бессмысленно, но по-другому я не мог. Говорить, что им нужно подождать еще неделю представлялось еще более бесполезным занятием.
Офицер Стьярнан как всегда ждал меня в своем кабинете в полицейском управлении, с невозмутимым видом перечитывая очередное дело. Все эти две недели я пытался до него дозвониться, но безуспешно. Я даже хотел было прийти к нему раньше времени, но потом отказался от этой затеи. Все равно он не принял бы меня.
- Доброго дня, герр офицер, - сказал я с порога.
Тот кивнул в ответ и показал мне, чтобы я садился.
- Как поживаете? - спросил он.
- Почему вы не отвечали на мои звонки? - не выдержав, спросил я.
- Вы слишком нетерпеливы. Это признак плохого тона.
- Я и не стремлюсь быть хорошим. Так вы ответите на мой вопрос или нет?
- А что, можно не отвечать?
- Вы же прекрасно знаете сами.
- Что знаю?
- Я не могу вам что-то запретить.
Он молча поглядел на меня, затем снова опустил глаза на бумаги.
- Я не отвечал вам, потому что не люблю когда меня отвлекают во время расследования. Свидетель так и не был найден. Никаких следов, никакой зацепки, даже малейшей. Мы делали запросы во все ведомства страны - ничего. То же самое и с запросами информации о том, покидал ли территорию Норвегии человек с таким именем. Нам остается только продолжить поиски.
- С каким именем? Как его зовут?
- В интересах следствия я не могу назвать его имя.
- Что изменится от того, что вы назовете?
- Я не знаю что изменится, просто не вижу в этом смысла, - прищурившись, ответил офицер. - Но я чувствую, что он где-то здесь, недалеко. Может, он чего-то боится и не хочет выходить на связь.
- Почему вы так думаете? - удивленно спросил я.
- Просто, интуиция. Хотя она меня нередко подводит.
- Может, дело не в интуиции?
- А в чем же?

Меня не покидала мысль о том, что я знаю того, кто это все сделал. Возможно, это всего лишь иллюзия и мое больное воображение, но я уверен, что этот человек где-то рядом, дышит, радуется каждому мгновению и доволен всеми своими поступками. Мне приходится вздрагивать от ужаса при этой мысли, но я не могу по-другому объяснить все то, что он делает.
На улице было довольно многолюдно. Из офисного центра неподалеку неторопливо и лениво начали выходить один за другим уставшие от  тяжелых рабочих будней люди. Проходя мимо них, я посмотрел на свои руки – они дико тряслись. И вряд ли я мог понять от холода, или от того ужаса, что я увидел. Я не боялся смерти. Смерть – лишь последняя инстанция, которая не терпит сомнений и уж тем более права выбора. Она ждет всех и каждого. Но я все же отказывался до этого дня верить в то, что люди умеют так цинично и кровожадно убивать друг друга.
В кофейне на площади Сторторгет почти не было свободных мест. Люди обсуждали последние новости о тяжелой болезни короля Харальда V. Вообще, его вряд ли назовешь популярной фигурой в Норвегии, но новость о отважной борьбе короля с раком всколыхнула в последнее время все норвежское общество от юга до севера. Но мне лично он был совсем неинтересен. Теперь я знал имя убитого, и совсем нетрудно было догадаться, где он жил. Я знал, что у него осталась вдова, а также дочь, которая жила в Осло. Он, безусловно, хорошо знал убийцу, знал, где тот мог находиться. Но он боялся, и его опасения за свою жизнь не были напрасны. Вероятнее всего он понимал, что справедливость в наши дни не только не ценится, но и порой имеет необратимость наказания. И осознание своей полной беспомощности наверняка мучило его. Я всегда считал, что лишь глупое мимолетное наваждение заставляет человека считать, что знание и правота дают ему полную власть над ситуацией и над самим собой. Выпив глоток кофе я не выдержал, и выйдя из кофейни быстрыми шагами направился в сторону дома на Лангнесвиген.
Едва я обошел квартал от площади, как ощутил легкий морозец, пробежавший по всему телу. Странно, но когда я шел из участка то не чувствовал абсолютно никакого холода. Зима в Тромсё, по всей видимости, должна была быть суровая. Впереди по улице нависал большой баннер, принадлежавший известной в свое время сети магазинов оптики. На нем был изображен довольно массивный мужчина с огромной физиономией. Он держал в руках очки и улыбался, показывая всем скорее свои белоснежные зубы, чем рекламируя товар, и его улыбку ни в коей мере нельзя было назвать искренней – скорее он делал это из нужды и не от большого удовольствия. Этот баннер висел здесь еще до того, как я переехал в Тромсе. Компания уже давно обанкротилась и прекратила свое существование, но этот неприветливый мужчина с натянутой улыбкой продолжал все так же презрительно смотреть на жителей города. Дойдя до дома Йенса, я остановился. Какая-то странная атмосфера окутала эту улицу и этот дом.
Дверь мне открыла жена Йенса. На нее было жалко смотреть – худощавая, сгорбленная, щеки были покрасневшими от слез. Увидев меня, она вздрогнула, и сделала шаг назад. Я тут же поспешил представиться и сообщить цель визита. Несколько секунд она смотрела на меня, застыв будто статуя, и, видимо ожидая от меня дальнейших действий, но затем все же тихим голосом предложила войти.
- Простите, что побеспокоил вас, фру Ханна. Хочу выразить свои соболезнования в связи с убийством вашего мужа.
Она жестом предложила мне присесть, но ничего не ответила на мои слова. Я заметил, как по щекам Ханны прокатились две слезинки, которые она спешно вытерла. Комната была обставлена в светлых тонах в типично скандинавском стиле. Повсюду были разбросаны их с мужем совместные фотографии, и детские фотокарточки дочери. Я уже было собрался с мыслями, и вдохнул воздуха, чтобы начать, но она опередила меня.
- Может, вам что-нибудь принести?
- Нет, спасибо, не утруждайтесь, я совсем ненадолго.
- Что же вам угодно?
- Мне… Я хочу задать вам пару вопросов о вашем муже, хотя и понимаю, что вам сейчас очень нелегко. Поэтому мне немного неудобно… Вы позволите?
В уставших и заплаканных глазах Ханны я заметил удивление. Она еще не знала, что я был одним из участников того инцидента на дороге, из-за которого убили ее мужа. Вероятно, она подумала, что меня направил к ней офицер Стьярнан, так как я сказал, что пришел от него. Глядя на Ханну не было ощущения, что она хотела бы отомстить за убитого мужа, будь у нее такая возможность. Она посмотрела мне прямо в глаза, затем повернула лицо в сторону окна.
- Я не знаю, как дальше жить… Это так тяжело осознавать, что его больше нет. Что я никогда его больше не увижу… Боже…
Она села и закрыла лицо руками. Я молча смотрел на нее и старался не двигаться. На мгновение мне показалось, что я ощутил на себе всю горечь и негодование, которое испытывает моя собеседница. В ее измученных глазах проглядывались лишь маленькие искорки жизни – той жизни, что была у Ханны до того, как не стало самого любимого для нее человека. Но все остальное ей уже не принадлежало. Руки тряслись, а слова она выдавливала так, будто ее к этому кто-то насильно принуждал. Хоть я совсем ее не знал, но было тяжело смотреть на нее такую. Мне почему-то пришло в голову, что в любой другой ситуации она производила бы впечатление достаточно жизнерадостной женщины, которая умеет познавать только радость от самой сути своего существования.
- Мой муж был самым добрым человеком, – продолжила Ханна. – Он никому и никогда не делал ничего плохого. Почти двадцать лет он проработал диспетчером в аэропорту нашего города…
Она попыталась продолжить, но внезапно навернувшиеся слезы снова не дали ей это сделать.
- Когда вам сообщили о его смерти? – спросил я.
- Три дня назад.
- Он что-нибудь говорил вам о том, что ему угрожают?
- Нет… не говорил. Но… я догадывалась об этом. Я знала Йенса двадцать два года, и мне нетрудно было понять, что он сильно напуган. После той аварии он стал слишком нервным, стал говорить о том, что нам стоит ненадолго переехать в Тронхейм. Там он родился, и там живут его родители, но мне не нравился этот город. После недолгих уговоров и споров я согласилась, и нам оставалось только найти билеты, но за день до отъезда он заявил мне, что передумал. В его голосе чувствовалась воля и твердость принятого им решения. Никогда до этого я еще не видела Йенса таким… таким решительным, и поэтому я не стала допытывать его о том, почему он постоянно меняет планы. Я просто вытащила обратно вещи из чемодана и пошла спать. Мне казалось, что все его мучения закончились, и мы, наконец ,снова будем жить как прежде, но оказалось, что самое ужасное ждало нас впереди.
- Вы имеете в виду его пропажу?
- Не только… За два дня до своей пропажи Йенс, придя домой, начал крушить все, что видел перед собой, стал бредить о том, что нам нужно бежать и сжечь этот дом дотла, забыть все прошлое, искать себе новое место, и так далее. Я очень испугалась и заплакала, просила его остановиться и успокоиться, но он меня даже не слушал. Только вглядевшись в его глаза и притронувшись к его рукам, я поняла, что он лихорадит... Его трясло так, будто он только-только пережил острый инсульт. Когда он обхватил двумя руками мое лицо, я заметила, что уголки его губ были опущены. Он стал делать мне больно, сжимая лицо все крепче, я закричала, но он никак не реагировал. Путем невероятных усилий я смогла оттолкнуть его от себя, после чего он быстро выбежал из дома. На следующий день он позвонил и каменным голосом сказал, что все в порядке, что он вечером будет дома, и мы спокойно все обсудим. После того, что произошло вечером, я ужасно боялась, и все равно стала ждать его. Но… в тот день он так и не пришел. И в последующие дни тоже.
Ханна тяжело вздохнула, давая понять, что каждое сказанное слово дается ей с особым трудом. Наступила тишина. Я сидел все так же, не в силах шелохнуться и пораженный ее рассказом, а Ханна предпринимала все усилия для того, чтобы не заплакать снова. Нам нечего было сказать друг другу. Все, что я хотел услышать, я услышал. Сильный ветер на улице нарушал нашу тишину, отбрасывая веточки от стоявших рядом деревьев на оконные стекла.
Наконец, Ханна встала.
- Мне нечего вам добавить, герр… простите, забыла вашу фамилию. Скоро должны приехать родители Йенса, я бы не хотела…
- Я понимаю. Крепитесь, вы должны выстоять. – проговорил я.
Она кивнула в ответ, чуть приподняв уголки губ, но улыбнуться так и не смогла.
Я шел по Лангнесвиген от Ханны с тяжелым сердцем. Домой совсем не хотелось. Все, чего я желал – уехать, забыться, найти себе другое пристанище, придумать другую судьбу. Я был удивлен и поражен тому, насколько сильно понимал Йенса в его стремлении найти себе новый дом.
Убежище… Нам всем оно нужно. Нам всем иногда нужно понять, куда мы катимся. Понять, изменили ли мы сами себе, своим принципам, в какую сторону мы меняемся или же просто застряли в прошлом. Нам нужно такое место, где мы никем не будем востребованы. Мы все имеем право на свое убежище.
Я прошел по небольшой тропинке в гущу деревьев, неспешными шагами идя в сторону улицы Нордслеттвиген. Листья еще массово не опадали, но приближение долгой зимы чувствовалось. Холод. Повсюду только холод. Он шел от моря, от близлежащих фьордов, от соседнего острова, из самой сущности этого города. Здесь все холодно и безжизненно, и, будто сами люди, зная это, стараются подражать клочку земли, раскинутому на нетронутом веками ледяном севере. Звонок по мобильному телефону прервал мои мысли.
- Да, Йеспер. Нет, не занят...


Его голос звучал более чем властно и убедительно. Голоса отвечавших ему, напротив, производили впечатление подобострастия.
В основном говорил Никлас. Остальные внимательно слушали, либо утвердительно кивали, переглядываясь между собой. Говорили о прибыли, о расходах, которые стоило бы уменьшить.
Миралем ещё не до конца понимал, зачем сюда пришёл. Всю дорогу до отеля его одолевали сомнения. И судя по тому, как в его сторону постоянно оглядывался тот самый худощавый тип по имени Йонас, ему что-то собирались поручить.
Собрание происходило в той же комнате, где четыре дня назад они все с Миралемом познакомились, — облезлые стены, кожаный коричневый диван не первой свежести, небрежно повешенные жалюзи, державшиеся на честном слове. Кроме того, стоял какой-то смрадный запах, подобный тем, какие бывают в тамбурах старых поездов.
Сидевший у края стола здоровяк встал со своего места и начал рассказывать о своей поездке в Тронхейм и о каком-то дельце, которое нужно провернуть как можно быстрее. Остальные присутствующие окликали его Джинджером, может быть из-за объемной рыжей бороды, которая обрамляла его массивную физиономию.
Пока он говорил, Миралем сверлил взглядом холодильник позади него. На ней, прижатая за край керамическим магнитом в виде якоря, висела фотография. Шесть кадров из фотобудки, с полоской, как на документы. На них Никлас и несколько девушек.
Точно такая же фотография была и у него дома: отец, он, его брат Давуд, мать на фоне заснеженных гор. Миралем часто подолгу вглядывался на нее, особенно когда они с отцом ссорились, а это происходило регулярно. Недавно он поймал себя на мысли, что их взаимоотношения уже давно перешли черту, когда сын таит обиду на отца за оскорбления, которые тот неоднократно извергал в порыве гнева. Следующей чертой была уже ненависть.
Джинджер закончил, оглядел всех присутствующих в комнате и сел обратно. Со стороны могло бы показаться, что в этих четырёх стенах обсуждается какой-то грандиозный план, способный изменить чужие судьбы. Но на деле тут обсуждали тех, кто свою судьбу так или иначе определил сам.
Когда Никлас перешёл от обрисовывания планов к конкретике, Миралем наконец понял, что речь шла о проститутках, которых они собираются переправить из Нарвика в этот отель для каких-то очень важных людей.
- Эти девицы реально хороши, скажу я вам, - говорил он, нахмурив брови и важно приподняв нижнюю губу. - Они работали в Осло, но там немного начудили, и пришлось уехать на север. Но это точно не те марамойки, которые, мало того, что страшные, так ещё и подставили нас.
- Да они торчали по-чёрному, - быстро отреагировал Йонас, улыбаясь во весь рот.
- Не вижу в этом ничего смешного! Вы знаете, какие люди к нам ходят? Мы их всех растеряем! - гневно выпалил Никлас, сверля взглядом каждого. - Мы не для того втерлись в этот отель, чтобы вот так разбрасываться связями. Наша цель здесь - кайфовать и зарабатывать. Кому это не понятно?
Все одобрительно закивали.
- Вчера приходили копы. По поводу того мужика, отца Катрины. Похоже, они намерены и дальше нас шерстить, - встав со своего места, сказал Джинджер.
Его телодвижения выглядели чересчур наигранно и нелепо. Миралему хотелось засмеяться, когда тот отчитавшись быстро присел на своё место, точно ученик в школе.
- Твою мать, откуда она вообще нарисовалась со своим чекнутым папашей! - прищурив глаза, воскликнул Йонас.
- Да плевать на них. У нас все в порядке, копы не посмеют что-либо сделать. За нас заступятся, если вы понимаете о чем я, - ответил Никлас, наливая себе виски.
Все снова одновременно закивали.
В комнате наступила тишина. Миралему она показалась немного зловещей. Он поднял было голову, но тут же поймал взгляд Никласа, пристально его рассматривавшего. Тот выглядел так, словно только что сошёл с обложки глянцевого журнала для геев, — подтянутый, подкаченный, с трапециевидной формой лица. Если бы Миралем случайно увидел его фото на прилавке газетного киоска в одном из журналов, то и не заметил бы подвоха.
- Ты поедешь с этим типом, - обратился он к Йонасу.
- На кой черт он мне упёрся? - недовольно ответил тот, презрительно глядя на Миралема. - Послушай, Никлас, я справлюсь и один. Мы даже толком и не знаем, кто он такой.
- Я уже навёл о нем справки. Он тут периодически покуривает травку со своими дружками. Он не проколется, за ним долг, - последние слова Никлас произнёс, слегка повысив голос.
- Ну конечно, - язвительно ответил Йонас, уводя глаза в сторону.
Не обращая внимания на его слова, Никлас вплотную подошёл к Миралему, присев на край стола.
- Ты поедешь с Йонасом для подстраховки, и если понадобится он объяснит что к чему. У тебя есть шанс исправить свою ошибку, а иначе я с тебя шкуру сдеру. Не заставляй меня разочаровываться в тебе. Ты ведь теперь с нами, - заговорщически улыбнувшись, сказал он.
Миралему пришлись по душе последние слова, произнёсенные Никласом. Он никогда не ощущал себя частью чего-то важного, никогда не был нужным. Был как-будто брошенным кем-то, хотя его никто не бросал. Просто потому, что никому до него не было дела.
Но теперь он в команде.
В настоящей команде.


Миралем Шехич, 17 ноября 2012

Дорога до Нарвика, с учётом ремонта на участке при выезде из города, заняла около четырех часов. Все это время Миралем ловил нервные взгляды своего спутника. Всем своим видом тот показывал, что совершает над собой огромные усилия, посадив в свою машину чужака. Он то нервно постукивал пальцами, при этом крепко держась за руль, то быстро смахивал пот со лба, покуривая одну сигарету за другой.
Проезжая обрыв, они оба почти одновременно взглянули вниз в сторону моря. Вода была темно-синей, а волны монотонно бились о берег. Вокруг витали тучи, грозные и рассерженные, словно копили всю свою ненависть ради этого момента.
Доехав до города, они припарковались возле главной станции и направились пешком в сторону улицы Лансгата.
- Здесь недалеко идти, если ты об этом, - сказал Йонас, показывая, что они неспроста остановились здесь, а не доехали до пункта назначения. - Лучше лишний раз перестраховаться.
Миралем до этого никогда не был в Нарвике. В отличие от Тромсё, здесь люди казались слишком сонными. Прохожие словно не замечали ничего вокруг, даже таких подозрительных типов, как Миралем и его спутник.
Они шли по улице Фрайденлундгата, а со всех сторон были видны фьорды и горы. Город казался совсем небольшим.
- Ты так сильно не оглядывайся. Не привлекай внимания! - нервно процедил Йонас.
- Хорошо, - покорно согласился Миралем.
- Это тебе не туристическая поездка, ясно? Тем более, в этой дыре смотреть нечего.
Миралем охотно закивал, лишь бы тот отстал. Йонас производил впечатление несносного нытика. Такого он точно не стал бы никуда отправлять.
Дойдя до улицы Скиппергата, они свернули налево и направились в сторону двухэтажного дома в конце улицы. Маленький, невзрачный дом с потрепанными окнами и немного покосившейся кровлей. Второй этаж служил скорее как склад, чем жилое помещение.
Они встали возле дома и Йонас жестом дал понять, что Миралем должен отойти от него на несколько шагов. Подойдя к двери, он быстро  постучался. Никто не открыл.
- Давайте быстрее, мать вашу! - нервно выругался Йонас, постучав ещё громче.
Миралем оглянулся вокруг. Совсем недалеко от них шла компания каких-то фриков. Один из них нес на плечах магнитофон, из которого играла песня «Saint” в исполнении Мэрилина Менсона.
Через некоторое время возле двери послышался чей-то хриплый голос.
- Чего разорался, ковбой? Давно пуд соли в заднице не ощущал?
Им открыл небритый толстяк, маленького роста и с кривой улыбкой. Судя по явному акценту, он, как и Никлас, тоже был шведом.
Нехило их тут развелось, про себя подумал Миралем.
- Где девки? - сразу перешёл к делу Йонас.
- Может, зайдёшь?
- Я что по-твоему, похож на гребаного путника? Зови их, они должны были уже собраться. Нам надо ехать.
- Да тихо ты, - снова улыбнувшись, поднял свои огромные ручища толстяк. - Чего такой нервный? И что это за хрен с тобой приперся?
Он кивнул в сторону Миралема, переминавшегося с ноги на ногу.
- Лучше не спрашивай. Так где они?
- Пошли напиваться в бар Аструп. Телефоны оставили здесь.
- Ты серьёзно?! - завопил Йонас.
Толстяк только пожал плечами.
- А чего бы и нет? Пойло там отменное.
Оттолкнув его, Йонас забежал в дом, и через несколько минут, нервно выругиваясь, вышел с двумя чемоданами на колесиках, кивнув Миралему, чтобы тот помог.
- Ты, кстати, поменьше нанюхивайся, а то так и до могилы недалеко. Причесался бы хоть, - презрительно бросил он хозяину дома.
В кафе в такое время на удивление народу было немного. Две посетительницы в дальнем углу что-то обсуждали, подмигивая друг другу и попивая пиво «Лервиг».
- Ну и какого хрена я тащусь с вашими чемоданами по всей улице?! - возмутился Йонас, подойдя ближе.
- Ты вообще кто хоть такой? - спросила та, что посимпатичнее, прищурив глаза и разглядывая новых знакомых.
Она была одета в фуфайку с надписью «Селтик» и рисунком четырехлистного клевера на черном фоне. Коротко отстриженные светлые волосы и тонкие губы придавали ей и шарма, и развязности одновременно.
- Тот, кто будет драть тебя всю ночь с короткими остановками на водопой, - парировал Йонас, жестом показывая, как намерен это делать.
Девушки одновременно рассмеялись.
- Да у тебя кишка тонка, сынок.
- Собирайтесь, нам ехать ещё четыре часа, - будто не слушая никого сказал Йонас. - Никлас ждёт. Берите выпивку, допьёте в машине.
Они переглянулись, затем нехотя поднялись со своих мест.
Обратная дорога обещала занять меньше времени, так как ремонтных работ видно не было, но теперь Йонас нервничал ещё больше.
- Я Мария, а это Ева, - обратилась к парням та, что посимпатичнее. - А вас как зовут, гангстеры недоделанные?
- Я Миралем, а за рулём Йонас.
- Плевать мне, как вас всех зовут, - огрызнулся Йонас. - Вы привезли то, что были должны?
- В чемоданах, - ответила молчавшая до этого Ева.
Йонас резко притормозил, ударил по рулю и громко выругался.
- В чемоданах?! В тех самых, которые я таскал несколько кварталов?
- Тебя никто не просил их таскать! Я что, в сумочке должна была его засунуть? - огрызнулась Мария.
- А в чем дело? - поинтересовался Миралем.
- Ты вообще не лезь, - ответил Йонас.
- В одном из чемоданов три килограмма чистейшего кокса, - будто бы шутя сказала Мария.
- Твою мать, ты ещё выйди на улицу крикни это!
- А что такого? Я думала он знает.
- Так, заткнулись все, - не унимался Йонас. - Никаких больше разговоров.
Остаток пути все молчали. Только птицы за окнами нарушали всеобщее молчание. Они пикировали с небесных высот, рыская над морем, всапывая поверхность воды остриём крыльев, а эхо их криков, блуждая и рикошетя мимо проезжающих машин, вздымалось над берегом, помноженное и усиленное.
Миралем внимательно наблюдал за этой картиной, понимая теперь, из-за чего всю дорогу до Нарвика и обратно Йонас был на взводе. Если бы полиция поймала их с тремя килограммами наркотиков, то участь каждого была бы не завидной.

- Ты вообще в сознании или нет? Эй, амиго!
Я очнулся от пары хлестких пощечин. Меня как будто оторвали от чего-то важного и значимого. Словно кто-то беспардонно ворвался в мое личное пространство, разломав надвое все мои устремления и планы. Я почувствовал сильную переутомленность, когда чья-то рука начала тянуть меня за плечо. Это был Йеспер. Я огляделся вокруг – мы были на стадионе “Альфхейм”. На табло горел счет 2:0 в пользу местной команды, а под ним отмечено, что оба гола были забиты неутомимым Коппиненом.
- Господи, этот Коппи просто зверь! – радостно воскликнул Йеспер. – Ты что, все это время спал?
- Вроде да.
-Тебе что, дома не спится? Такой футбол не каждый день увидишь. Ты хоть оглядись вокруг!
Толпа вокруг неистовствовала, выкрикивая имена то одних футболистов, то других. Мне было трудно представить, как я смог уснуть при таком шуме. Видимо, усталость за последние недели давала о себе знать.


Мне снилась мать. Она была совсем молодая, в длинном чёрном платье и с убранными волосами. Она тянула меня за руку вниз по лестнице в подвал. Я пытался спросить, для чего она это делает, но мать слишком сильно потянула меня за руку и велела молчать. Обернувшись, я увидел, как отец берет на руки болезненного брата, и так же направляется в нашу сторону. С каждым шагом, с каждой пройденной ступенькой становилось темнее и холоднее, будто это была ледяная пещера а не подвал. Вдруг вдалеке послышались выстрелы, какое-то беспорядочное громыхание. Брат сразу заплакал, а я от страха прижался к матери. Она быстро нагнулась и крепко обняла меня, затем с той же быстротой снова взяла за руку и спустилась со мной в подвал. Стрельба на улице не прекращалась, напротив, было ощущение, будто теперь все происходит совсем рядом с нашим домом. Мы с братом сели на грязный и пыльный диван. Он не переставал плакать, и никто не мог его успокоить. Отец вытащил из шкафчика старое ружьё, доставшееся ещё от деда, и начал заряжать. На мгновение он остановился и посмотрел на нас. Его лицо обрамляла густая светлая борода. Кажется, и спустя много лет он совсем не изменился. Я видел его глаза - в них была только грусть, и осознание необходимости действия. Отец, безусловно, понимал, что именно он должен нас защитить, именно на нем и не на ком либо другом возложена эта ответственность, и в этом нет ничего героического и сверхъестественного. Он взглянул на нас с братом будто в последний раз, затем кивнул матери, и ничего не сказав молча выбежал наверх. Мать, опустив голову и трясясь от страха покорно пошла за ним. Я встал со своего места и подбежал к ней, начал тянуть за подол её платья, умоляя, чтобы она осталась. Она медленно повернулась - на глазах стояли слёзы. Она обняла меня и разрыдалась. Я знал, что она боялась не меньше нас с братом, но она никак не могла остаться. Она провела ладонью по моей мокрой щеке и сквозь слёзы прошептала: "Что бы ни случилось, знай - я люблю тебя. Люблю так, как ни одна мать не любит своё дитя. Я знаю, ты будешь самым хорошим сыном... Самым хорошим другом, мужем, отцом... Я всегда буду любить тебя. Прошу тебя, сядь на место к брату."
И она ушла. А я стоял, как вкопанный, и лишь смотрел, как она медленно поднимается по лестнице, готовая отдать свою жизнь ради нашей...
Я открыл глаза. Глухая темнота и безмолвная тишина застилали комнату. Сколько раз по ночам я просыпался так, понимая, что теперь я абсолютно один – нет ни матери, ни отца, ни брата. Есть только тишина и пронизывающий душу холод, словно напоминание о моем безнадежном одиночестве.
На улице послышались голоса. Двое изрядно выпивших мужчин о чем-то спорили. Судя по говору, оба были явно откуда-то из южной Норвегии. Я начал вслушиваться, о чем они говорят – ничего особенного. Обычный пьяный бред, который часто неизбежно переливается в поток взаимных обвинения и оскорблений. Настенные часы показывали ровно восемь утра. Эти часы с изображением шведского короля Густава II еще давно на какой-то по счету день рождения мне подарил друг отца Микаэль Эрдстрем. Он умер несколько лет назад от рака почек. К несчастью или к счастью, это был единственный швед, которого я знал и видел в живую, и если судить только по нему, то шведы довольно веселые и жизнерадостные люди. Часы были выполнены в виде трех корон с красивой желкто-синей гравировкой внутри.
Внезапно я понял, что это был совсем не сон. Я вовсе не спал. Это были воспоминания в полусне. Город Мостар, июнь 1992 года. Мне тогда было шесть лет, и я плохо помню детали. Помню, что брата с раннего утра охватил сильный кашель. Отец хотел отвезти его в больницу, но тут началась стрельба, бомбежки… Город словно замер на некоторое время. Затем были крики, истошные, обессиленные крики. Это были крики матерей, потерявших своих детей, сестер, жен, чьи братья и мужья долго пытались сдержать натиск наступавших, но в конечном итоге вынужденные капитулировать перед превосходящими силами. За несколько минут перед тем, как мать взяла меня за руку и потащила в подвал, мне удалось взглянуть в окно. Улица была залита кровью и отчаянием. На тротуаре чуть поодаль от нашего двора лежал труп пожилой женщины. Я видел ее почти каждый день, она жила на соседней улице. Видимо, она возвращалась с почты. Я посмотрел на соседний через дорогу дом – он был почти в руинах. Осталась только часть первого этажа от огромного трехэтажного дома. Мы часто с братом смотрели на него из своего окна и мечтали, что у нас будет такой же большой дом. Внезапно на дорогу с двумя автоматами наперевес выбежал сосед Эдин, и всхлипывающим голосом что есть мочи закричал, обращаясь ко всем мужчинам, чтобы те брали ружье и шли с ним в центр города. Он прокричал это два раза, затем наклонился, упал на колени и заплакал. Он прижался лицом к асфальту, и, рыдая, то произносил имя своей погибшей дочери, то сыпал проклятия в адрес сербов. В течение одной минуты к Эдину подбежали еще двое мужчин с оружием, и подняли его с земли. В этот момент мать взяла меня за руку и оттащила от окна, но я успел услышать, как он прокричал: “Вы еще не знаете, какова сила возмездия! Но вы узнаете, клянусь!”. Много лет спустя мать сказала мне, что отец присоединился к ним, но ни разу не рассказывал ей о судьбе остальных мужчин, которые последними защищали город.