Каждая жизнь - подвиг

"Книги - это корабли мысли, странствующие по волнам времени
и бережно несущие свой драгоценный груз от поколения к поколению".
 (Фрэнсис Бэкон)
Друзья, читатели и почитатели моего литературного творчества, моих увлечений! Жизнь прекрасна, по сути, и уникальна по содержанию. Она скоротечна, не заметишь, как она и прошла.
Обидно, правда? Но обиднее вдвойне людям, которые жизнь свою по ветру пускали. Жизнь содержанием будет богатой не по велению судьбы, как принято считать, и не Всевышний нам ее устроит на свое видение. От каждого конкретного человека его жизнь зависит. Мы являемся архитекторами и устроителями нашей жизни. Не созидал кто на земле, не творил, не делал добра людям, не служил верой и правдой обществу, у этих людей жизнь не сложится.
Это меня всегда занимало и волновало. Этот вопрос я всегда изучал на людях, общаясь с ними, разговаривая, изучая их линию жизни.
И это я делал для того, чтобы понять смысл нашего бытия, смысл пребывания на земле в отрезке нашего времени. Этим я начал заниматься с поры моей юности.
А изучить жизнь человека можно как? Плотно общаясь с ним, слушая его рассказы о его жизни, наблюдая его жизнь. Я это делал и делаю до сей поры. Это меня увлекает, это мое призвание. Призвание полезное обществу, которое жило до нас, которое живет с нами и которое будет жить после нас.
Я, как селькор — краевед, постоянно встречался и встречаюсь с людьми интересной судьбы (с 1865 по 1945 годов рождения), слушал и записывал их рассказы: сначала карандашом в блокнот, потом на диктофон, потом на видеокамеру. И у меня накапливался уникальный материал их рассказов по истории их жизней, не повторяющихся по содержанию. Мне их рассказы оставалось малость редактировать и отсылать в разные СМИ. Их регулярно печатали. В результате, их жизни не остались безвестными, а стали гласными, изучаемыми, примерными для моего поколения. Рассказы мудрых бабушек и дедушек не выдуманы, их взахлеб читали. Они востребованы широким читателем всегда.
По их рассказам складывалась интересная история моего родного края, села. По их разнообразным рассказам представляется ярко история и нашего большого, многонационального государства СССР, теперь России.
И наша книга составлена по таким же рассказам удивительных людей, которые в разное время проживали в моих краях, которые являлись в свое время здесь активными участниками революции, гражданской и отечественной войн, организаторами колхозов и совхозов, строителями великого и неповторимого государства СССР.
Об этих людях читайте, судьбы их тяжелые, а порой и трагические. Изучайте их жизненные препятствия, учитесь их преодолевать. Будьте на них похожими, учитесь по их примеру жить и выживать.

Долгожительницы Марии

Услышав весть от Татьяны Шацких о том, что Марии Григорьевне Шмойловой исполнилось 95 лет, я, конечно же, порадовался за неё. Через заботливых осведомителей, коими являются работники библиотеки, которым до всего есть дело, я и пожелал ей долгих лет жизни, при хорошем здравии. А потенциал для этого у неё должен быть. Я хорошо помню, как меня просили написать статейку в связи с 95–летием ее матери Шмойловой Марии Романовны. Передо мной лежит та статья, которая одним красивым словом называлась «Романиха». И эта Романиха после выхода той статьи прожила ещё 7 лет. И ее дочери Марии Григорьевне за её добродетель, за скромный и честный труд и образ жизни Бог непременно даст такой же долгий срок жизни. В этом и мои селяне уверены. А насколько тяжела была судьба у этих замечательных женщин, судить читателям по рассказам самой Романихи (г. р. 1894).
- Ты вот успрашиваешь как мы жили? - Мария Романовна притормозила колесо в прялке и стала от мусора отряхиваться. – Ды так и жили мы тады – как и все. Он то и дело воевал, а я тут по хозяйству одна зимушку и летушку хлопотала. Скотина вся на мне была - и поле…. Тады же мы жили все индивидуально. Вот я с его отцом на поле и была и жнец, и севец, и погоняльщик, и молотильщик. А началось это с того, как мы с Гришкою поженилися. Это было-то по весне, в 1910 году. Ему тады 17 годков исполнилось, а мне 16.

И жить бы нам так дальше, да их с Петькой Денисовым в волостные рекруты записали. С месяц в них они походили и на действительную службу загремели. Год у кавалерии обучають их, другой, а я у его родителей проживаю. Я не то девка была тогда, не то баба. Нету ни детей у меня, ни плетей.
В четырнадцатом году на побывку Гришка прибыть обещал, а тут война с германцами и начнись. И пришел на побывку Гришка только в 1915 году. Пожил дома немного, в селе смута и начнись. Митинги, собрания разные. Ходил и он на них. Потом, как в 1916 году на службу уехал, так до 1922 года с конной армией и мотался. И ни слуху о нем, ни духу. А писать ему было ли куда? О том, что у нас с ним от побывки Машенька родилась. Адреса его не было. Так что мы и не знали, где он находится.
А тут из Туркестана письмо мне приходя. Мол, так и так, на учёбе меня задержали, приезжай. А Машеньки нашей пять годков сравнялось. Описываю ему о ней, а он мне - всё равно приезжай, я вас повстречаю. Связала я вещи в узел, Машу и себя в дорогу снарядила, и отвёз нас свёкор на лошади к железнодорожной станции. Год мы там жили, у нас Шура на свет появилась. Трудно на чужбине жить с двумя детьми - и опасно. Да и по Зуевке я дюже соскучилась. Стала звать своего Гришу домой. Время-то мирное наступало. И друзья его о нас хлопотали. Отпустили его с военной учёбы, и мы в 1922 году возвратились домой. И пошли у нас один за другим дети. За Шурой - Иван, за ним Нюрка, потом Таня. Жизнь в стране и в селе налаживалась, жилось и нам спокойно. Но опять война с немцами началась. Гриша на войну уходя, а через полтора года и сыночка Ивана забирають.И теперь забота о положении семьи ложится на нас с дочерьми. Мария к тому времени жила своей семьей. В начале войны ей было 25 лет, у неё свои дети. В голоде и холоде жили и работали мы в войну на самых тяжелых участках. За палочки (трудодни) в колхозе трудились.

Удивительно, и ведь не пали духом, не опустили беспомощно руки семьи Шмойловых и Хариных. Выжили в тяжелую военную годину, перенесли они и послевоенную разруху. Дождались со всеми вместе и порадовались за долгожданную Победу. Повезло двум Мариям и с мужьями, возвратился целым Шмойлов Григорий Алексеевич и Харин Андрей Ионович. Но не возвратился с фронта Иван. Утрата для Марии большая. С такими утратами уходила и доля ее жизни, здоровья. А за долгую-то жизнь много было у двух Марий таких утрат. Безвременно ушел из жизни муж Марии Григорьевны, потеряла она дочь Валентину, потом трагически погибла и ее любимая внучка. Но, как говорится, с судьбой не поспоришь. У Марии Григорьевны трудной жизнью вырабатывался твердый характер. Вырабатывался иммунитет противодействия всем невзгодам. Это и давало ей силы жить.

P.S. Марии Григорьевне Хариной недавно исполнилось сто лет. То есть, она как бы соревнуется по долголетию со старшей Марией, с мамой, которая прожила на этом свете сто два года. И такие люди, как Мария Григорьевна должны жить долго. Они нужны людям. Их линия жизни правильная, она для нашей молодежи является образцом. Жизнь старшего поколения и есть пример нам всем, они наша история.


В Архангельской ссылке 1937 - 1949 годы

С рукотворного портрета смотрят зоркие с прищуром глаза. Лицо утончённое, линии правильные. Портрет карандашный, но художник был явно высокого творческого таланта. Усы к лицу Пимона художник нарисовал точно живые. И кажется, он сейчас ими зашевелит. Шестьдесят один год Пимону Гавриловичу было, когда автор с него портрет этот писал. На картонном рисунке художник вывел числа: «20 ноября 1949 год».
Курбатов Михаил Тимофеевич рассказывал, что у костра в Архангельской тайге заключенные по вечерам, бывало, грелись и беседовали. Там, вероятнее всего, и запечатлел на память образ Шмойлова неизвестный узник-художник.
- Пимона Гавриловича же многие в лагере знали и с ним дружили, - рассказывает Михаил Тимофеевич, - он же там работал поваром. С ним дружить – значит иметь шансы выжить. И дата на рисунке не случайная. Нам уже объявили - собираться домой. Освобождения ждали, с сокамерниками прощались. В знак этого и явился на свет портрет друга моего, Пимона.

О том жутком времени, о жизни лагерной не принято было рассказывать даже близким и родным. Упаси, боже, на эту тему было откровенничать, как, впрочем, и исповедоваться. Даже знакомиться у костра с посторонними лагерниками было опасно. Сокамерники лагеря один другого не знал. А вдруг он шпионит и в чем-то проговорится. Письма проверялись, поэтому к родным приходили со скупыми фразами: «Не переживайте, у нас всё нормально». И всё же, всё же…. В редкие минуты прорывалась через заслон запретов правда, вопреки установленным правилам. Память выплёскивалась наружу из того страшного времени. Поэтому автор этих строк (то есть я) считает великой удачей для себя то, что довелось ему услышать рассказы бывших узников ГУЛАГа. Удалось через рассказы очевидца кое-что записать, отложить в своей памяти.
- Отбывали наказание в нашем лагере, вместе со мной, Шмойловым, Лудой Денисовым, разные люди, блатные и воры, карманники и отпетые уголовники. Мы же относились к так называемым политическим – «враги народа», - рассказывает мне Курбатов, - А среди политических заключённых оказывались люди истинно талантливые: музыканты, писатели, скульпторы, художники, артисты, специалисты народного хозяйства. Но их знания там никому не были нужны, да и опасно было опознавать себя знатоком какого-то редкого ремесла или редким специалистом. Вот только другу моему Пимону с военной специальностью в лагере сильно повезло. Начальство пронюхало, что он повар и послало его работать в лагерную столовую. Дружить с ним после этого в лагере хотел каждый, даже люди из лагерной охраны. Лагерный пункт общественного питания - спасительное место. В то время в лагере же шел эксперимент на выживание.
- И мы, и многие другие не выжили бы, не будь там таких людей, как заботливый добряк Шмойлов Пимон Гаврилович, - вспоминал и дядя Леня Тайганов, который родом с селения Подъем-Михайловка, а потом проживал в городе Куйбышеве (ныне Самара). К нему потом в базарные дни зуевцы на ночлег заезжали и находились как у себя дома.
И Михаил Тимофеевич позднее вспоминал:
– Удобрили бы и нашими костьми ту скудную архангельскую землю, не помогай нам по вечерам столовыми объедками Пимон Шмойлов.
Наши земляки в Архангельскую ссылку пришли разными путями, в разные годы, но по одной и той же 58-й статье с ярлыком «Враг народа». Адские муки выпали на их долю в тайге.
- Пригнали нас из какого-то тупика неизвестной станции этапом в таежную глушь, - продолжает Курбатов, - выстроили на большой поляне. Снега вокруг непролазные, морозы трескучие. А вокруг, будто все вымерло, пугающая тишина и безмолвие. Шепоток по рядам прошел: «Братцы, видать, здесь не жить мы будем, а помирать. Всем нам в тайге крышка!»

Вихрем влетел на поляну в это время донской казак на белом коне. Сам, как наши комиссары, в овчинном белом полушубке, кубанка набекрень, копна черных волос. Красавец мужик – кровь с молоком. Глянул он в наши понурые, сероватые лица, крутанул коня для форсу и страха, мол, знайте наших! Строй объехал, всматриваясь в толпы испуганных лиц, и речь начал говорить. Сыпет словами – одно страшней другого. О том, что за содеянное против Советской власти, против дорогого вождя Иосифа Виссарионовича не будет никому здесь пощады, прощения и тем более возвращения.
- Не на отдых приехали граждане осужденные. Прямо скажу вам, не свежим воздухом здесь подышать вы приехали, а работать и работать, до семи потов работать присланы вы сюда, - говорил он. – До семи потов на лесоповале отрабатывать будете днями, а то и долгими ночами, если потребуется. И не мудрено, костьми здесь многие лягут, искупая перед страной свой грех, зарабатывая прощения.
Сказал еще, что эту прекрасную, пустынную поляну нам самим придется и обустраивать. «Здесь вам предстоит долго жить и много работать». И еще он дал нам понять, что отсюда никому еще не удавалось убежать.

С этого и начались будни лагерной жизни. Подъём в пять утра, построение, скудный завтрак, развод, а в восемь часов строем шагом марш в тайгу, позднее - возвращение, часовые на вышках, охрана с собаками. Время будто остановилось, связи с внешним миром отныне нет почти никакой. И одна сверлит мысль «Как выжить, как физически и духовно сохранить себя, не потеряться, не сломаться при изнурительной работе, при повседневных оскорблениях и унижениях? Многие именно этого не выносили, сходили с «круга» - кончали жизнь самоубийством. Особенно тяжело было два первых месяца привыкания к новым условиям жизни. Они нам показались годами. Смирились постепенно с конвоем, с лаем собак, но началось истощение организма, обморожения пошли, болезни. Началась повальная смертность. За сутки из разных бараков выносились десятки трупов умерших. Умирали от упадка сил, от замерзания на работе, особенно те, кто не по сезону был одет. А лечения в лагере не было практически никакого. Но в больницу попасть все стремились. Там хоть отлежишься, отдохнешь от изнурительного лесоповала, отоспишься.

Да! Пророческими были слова кубанского казака, ставшего потом начальником нашего лагеря. О костях, идущих на удобрения, он нам правильно сказал. В короткие часы отдыха одно утешение – тихие беседы у костра, воспоминания о первом дне прибытия сюда, о доме, о былом домашнем тепле. Нормы на лесоповале были запредельными. Дополнительный паёк выделялся тем, кто перекрывал дневную (четырнадцатичасовую) норму. Но она под силу была бы мужикам в теле. Таких узников здесь было мало. Ослабленные в основном, больные, а на работу все шли, иначе зэки лишались главного – еды. В бараке оставались самые слабые заключённые. И то по согласованию бригадира с коллективом. За ослабленных заключённых норму тянули все сокамерники, уходившие на работу.

К сочувствующим бригадам относилась бригада Курбатова Михаила Тимофеевича. Были же бригады жестокие, безжалостные к больным, истощённым узникам.
- В такую бригаду попал наш земляк, Денисов Василий (по кличке Луда), родом с утевского Песчаного дола, - вспоминал Курбатов. - Иду я в тайгу однажды в первой шеренге своей бригады, - слышу, меня кто-то окликает: «Миш, земляк, от произвола меня избавь, заступись!»
Оглядываюсь по сторонам, справа от моей бригады Василий в одной нательной рубахе, босой на пеньке стоит, чтобы не закоченеть, прыгает. И это в мороз архангельский под пятьдесят. И по мне мороз пошел. Понял я, что Денисова специально до исподнего охранники раздели. Слышал я о таком наказании. Остановился, заступаюсь за земляка, с бригадиром разговариваю. А патруль собаку на меня травит.
- Иди, куда шел, - говорит он мне грубо, - а то и тебе заступнику пенёк тут такой же найдётся. Я и пошел с бригадой дальше, а Василий Денисов на том пеньке так и продолжал приплясывать. И видимо, окочурился земляк наш, мы его больше не встречали.

Не известно за что попал в ссылку Василий Денисов. Он колхозник, работал в мастерских, хорошо паял, лудил (отсюда и кличка). И теперь представьте, ну какой из него враг народа?
- А я пострадал за свою принципиальность, за честность,
 - рассказывает Михаил Тимофеевич. – Будучи бригадиром полеводства в зуевском колхозе, я не позволил два раза получить в моей бригаде сено по одной и той же выписке секретарю местной партячейки Семёнову (потом он станет председателем колхоза). И госпоставки сена отправлял я не в сенокос, а после его завершения. После сенокоса меня и забрали в сельсовет. А через три дня особая тройка на 10 лет осудила. Приписали они мне вредительство: «Срыв поставок сена государству. Ослабление мощи конной армии и Советского государства».

Пимону Гавриловичу припомнили крамольное высказывание на одной из сельских свадеб в адрес местной власти. За ним той же ночью пришли посыльные, забрали и в кутузку закрыли, а он из кутузки сбежал. А где тогда можно было скрыться? Поймали его, осудили с конфискацией имущества тоже на 10 лет. Всё из дома забрали, только машинку швейную Зингер сумела спрятать его проворная жена Просковья. Спрятала она и пару новых валенок, которые случайно на печной грубке завалились. Таким же образом забирали и других зуевцев (Занина Ивана Ефимовича, Гребенкина Марка Васильевича, Иванова Ивана, Левашова Андрея Платоновича, Полянских Павла Петровича и других). Из этих осуждённых, к сожалению, не выжил и не подавал сигналов о своем нахождении никто.
- Всучили нам всем по разным причинам по десятке, дальше с нами было как? С тайги доплетёмся вечером кое-как до казармы и рады месту, - продолжает вспоминать Курбатов. - Упадём на нары и спим как подбитые в одежде. Мертвецки уснём до ужина, пока команда не подана в столовую. Со столовой возвращаемся вдвойне голодными. После ужина по одному, украдкой пробираемся в коморку к Шмойлову. Он там нас теперь и подкармливает оставшимися порциями от умерших узников и объедками от охраны.
Первому из нас весточка о досрочном освобождении Тайганову Лешке пришла. Умные люди за него постарались. Для начальства сельского бумагу нужную составили. Председатель его села оказался понимающим. Он собрал сход, и решение вынесли: «Берем Тайганова Алексея на поруки, обязуемся трудом перевоспитать». В верхах их письмо рассмотрели и приняли решение о досрочном освобождении Тайганова.
У Курбатова и Шмойлова тоже появилась надежда на смягчение своей участи таким же методом. Написали они своему председателю сельсовета, такие же бумаги отослали. Но председатель сельсовета Зуев Иван Сергеевич на ней оставил резолюцию: «Заступаться за врагов народа не имею морального права». И они как миленькие дальше срок свой отбывали в тайге.

Прибыли Курбатов и Шмойлов в Зуевку осенью 1949 года. Курбатов работал в школе конюхом до ухода на пенсию. Прожил он свою жизнь нормально, в средине восьмидесятых годов его болезни одолели, он тихо умер. А Шмойлов Пимон после освобождения жил своим хозяйством, на подворье содержал скотину, занимался огородом. И тоже как-то внезапно заболел. Умер он в середине пятидесятых годов, на поселке Березовый он и был похоронен.
Позднее все их дела государство пересмотрело и реабилитировало. Сняли с них судимость. А о Полянских Павле Петровиче в присланном родственникам постановлении сообщалось, что за агитационно-подрывную деятельность он был расстрелян в сызранской тюрьме осенью 1937 года. Про остальных ссыльных до селян доходили противоречивые слухи.
Очевидно, все они, так или иначе, сгинули в лагерях всемогущего ГУЛАГа.

Поселки в степи

Раньше их было в округе поселения Зуевки десятки. И все они имели названия символические, красивые: Безгинов, Березовый, Лесной, Чилиговый, Луговой, Крутенький, Дольный, Соляной. И расположены они были разумно, с учетом природы и рельефа местности. Красивые были вокруг них места, чем и отличается ныне полусохранившийся поселок Березовый. Он теперь единственная память о былом времени, о живших там людях, о быте того времени.

В начале двадцатого века безземельные крестьяне поверили реформам Аркадия Столыпина. Именно тогда многие из них стали переселяться в заволжские степи. Обширные площади степных залежей Юго-востока Самарской губернии пустовали. Они и попали в списки территорий на расселение.
Через старожилов известно, поселок Берёзовый в 1910 году организовали переселенцы с Украины. И они же к 1914 году стали организовывать поселки такого же типа вокруг села Зуевки. Селяне рассказывали, что они  вырастали как грибы в дождь. А их красивые названия определялись рельефом местности или преобладающей растительностью.
Посёлки Дольный, Соляной, Чилиговый и Луговой опустели в голодные 1921 – 1922 годы. Посёлок Лесной опустел в военное и послевоенное лихолетье. Поселок Крутенький до семидесятого года существовал, стал не перспективным, его жители переселились в Зуевку. То есть, жители, приехавшие сюда в поисках счастья, не нашли счастья и разъезжаются кто куда, покидая обжитые места.
Я благодарен судьбе, что она мне предоставила возможность в некоторых поселках побывать в гостях, а где и пожить.

Cлучай в пути

У Василия фамилия Денисов. Она самая распространенная в нашей округе. Его малая родина поселок Крутенький. Он тоже один из выше указанных степных поселков-красавцев. А семей в нем всего в самые благоприятные времена пик проживало сорок. Но это были семьи так семьи, люди так люди. Настоящие. Об этом я могу теперь судить, побывал там, общаясь и узнавая изнутри людей.
С Василием мы подружились в Германии. Там мы в разных городах воинскую службу проходили, а по случаю демобилизации на сборном пункте города Ютербог (родина фельдмаршала Паулюса) встретились. Ехали поездом одним до города Куйбышева (Самара). У него на Безымянке проживали родственники. К ним заезжали, гостевали. И там договорились о моем последующем визите к нему на поселок. Но для нас с Василием он мог бы стать и трагическим исходом.

За два дня до нового 1957 года он прибыл в Утевку, приехал на попутном транспорте туда и я. И мы с ним санной упряжью на колхозной Рыжухе ехали из Утевского военкомата (где вставали на военный учет) на его поселок Крутенький. От райцентра до их поселка прямого пути 40 километров. Наш путь лежал через степные поселки Каменный дол, Песчаный дол и через поселок Березовый. На Березовом поселке мы должны были переночевать у его тетки, а на утро уже до его поселка Крутенький добираться. Путь не малый, а светлого времени оставалось четыре часа.
Доехали до Песчаного завидно. Вокруг ровная, сверкающая снежным серебром степь. Лесополос в те годы еще не было. Дорога шла накатанной лентой, просматривалась впереди далеко, а горизонт круглым обручем обрамлял нас. Лошадь торопилась домой, рысцой бодро бежала, будто и не устала. И мы на сенной подстилке сидим в тулупах, в тепле разговариваем. Времени и длинной дороги не замечаем. Василий мне все радужные картины рисует: как мы с дороги у его тетки с устатку да с мороза выпьем прихваченную в районном универмаге «Столичную», и он поведет меня к поселковым девчатам знакомиться.

Близился вечер, а нам еще до Березового десять километров ехать. Мы еще только-только миновали совхозное отделение №5. Но тут нежданно и негаданно потянул ветер, поползла через дорогу поземка. В степи началась метель, которая на дорогу наложила глубокие переносы. Тяжело стало тащить сани нашей Рыжухи. А еще через полчаса буран вокруг поднялся такой силы и плотности, дороги в двух шагах не видать, Рыжуха наша остановилась. От ее спины от холки пар валил, она тяжело дышала.
И мы стали думать, чем ей помочь. Слезли с саней, сняли тулупы, одним спину лошади накрыли. Сами, вчерашние солдаты, в шинелях и шапках солдатских, снег от саней руками и валенками стали разгребать. Против стихии это ничего, но этим мы грелись, отвлекались от мрачных мыслей. Замерзнуть в степи и пропасть мы пока не думали, но какая-то тревога нас брала: молодых, сильных, отдубасивших службу в ГДР.

А что? Против природы не попрешь. Мы находились в центре бушующей стихии. В открытой степи она бывает безжалостна.
Дали мы отдохнуть лошадке. Ехать бы, дороги не видно, на землю опустилась глубокая ночь. Чего делать? Вспомнили совет старожилов, отпускаем Рыжуху в «свободное плавание». Сами идем следом, сани из сугробов толкаем, лошади помогаем. Лошадка тяжело и медленно шла и нас за собой вела. Часов через пять, шесть подвела нас к оврагу. Прошлась вдоль его берега шагов пятьдесят и встала как вкопанная.
Уставшие, ходили мы с Василием вдоль оврага, искали переезда. А нам так хотелось поспать. Нам казалось, что наше тяжелое путешествие по степи было бесконечным. Но мы понимали, что засыпать уставшим опасно. Временно оставив на месте Рыжуху, мы стали перебираться на другой берег. Перебравшись, стали ходить кругами, каждый раз увеличивая диаметр круга. Буран к нашему счастью утихал. На каком-то кругу (может десятом) мы увидели огонек. Пошли на него. Светилось окно крестьянского дома. От хозяев мы узнали, что попали в поселок Жданов, а это рядом с Богдановкой, куда с Березового возили колхозное молоко в Пром. И на наше счастье трактор, отвозивший молоко, совсем недавно проехал с обратом назад.

Добрые хозяева уговаривали нас заночевать у них, но Василий был настроен добраться все же до своей тетки. Я не стал ему перечить. Поблагодарив хозяев за гостеприимство, мы отыскали на снегу свежий след трактора и прицепленных за ним саней, и по этому следу часам к двум ночи мы прибыли к тете Дуне. Она достала нам из печки томленые щи, под них мы выпили той самой водочки, успокоились и крепким сном заснули на печи.
И только к обеду следующего дня мы приехали на их поселок в его дом.
А в поселке Крутеньком переполох. Пропали два мальчика: Вася Барихин четырнадцати лет и Коля Кортунов двенадцати лет. Они накануне пурги, в которой мы с Василием Денисовым по степи блукали и чуть в ней не пропали (разумная лошадь спасла), взяли санки, мешки и отправились в степь за сеном в остожьях. Прошли сутки, а о них ни слуху, ни духу. Теперь их всем поселком ищут.

P. S. — Нашли через неделю их мешки с сеном. А еще через неделю в стороне к Зуевке найдены были их санки. Мальчики как в воду канули. Поговаривать стали «Мальчиков в степи замело снегом». Тела мальчиков весной обнаружили зуевские трактористы, которые на колхозном поле задерживали талые воды. Менее двух километров не дошли до Зуевки эти дети.
Пишу в назидание другим. Чтобы знали, прежде чем куда-то идти, ехать, лететь, подумай «А мне это срочно надо?»

Новый год отмечали всем поселком

Наступал новый год, далекий - 1958 - й.
В поселок «Березовый» мы прибыли гурьбой на санной упряжке. С нами были три девицы - красавицы. Это две сестры Некрасовых Катя с Машей и Аня Денисова, друга моего сестренка.
Мне двадцать два года, Катя моя ровесница, а Маша с Аней нас лет на пяток моложе. Юнцом я тогда выглядел, красавцем, салагой, как меня тогда звали погодки. Хотя за плечами у меня курсы трактористов, сезон работы на совхозном тракторе и три года службы в ГДР.
На вечере
Проведем мы его превосходно, впечатляюще, с последующими неизгладимыми воспоминаниями.
Пили на вечере самогонку стаканами, закусывали квасом со студнем. Хмелели на глазах. Вразнобой, не умолкая, говорили, нескладно пели.

Леша, завклубом, здесь был любимцем. Подогретый спиртным он играет в гармонь азартно, на все лады. Под ее мелодии выходят на круг сначала самые бойкие. Девчата и ребята дробят ногами на половых досках так, что дом ходуном ходит. Потянулась за ними молодежь теперь смирная. Парни из первой и второй группы кочетами заходили, а девчата ножками веселее затопали и бедрами заюлили. За столами кто сидел теперь языками зацокали, руками замахали. Выходило это, если со стороны смотреть, смешно и ладно.
Общее веселье под градусами спиртного разгоралось. Но тут гармонь вдруг ни с чего зашипела, засвистела и смолкла. Веселье сразу же угасло. Все вдруг замолчали, пребывая в догадках «Что случилось?». Кто-то сказал о гармони «Не бывает ничего вечного. Износилась и Лешина гармонь». Но Леша молодец. Он не растерялся, отложив гармонь на убранную еще кровать за подушки, заулыбался. Обращаясь к гостям с просьбой не расстраиваться, заверил их о том, что завтра же он свою старую гармонь наладит, сделает ее меха опять новыми.

И гости, следуя его совету, успокоились, сели опять за столы. Предновогоднее угощение, а потом и веселье продолжалось.
Пишем в редакцию
Скучными проходили следующие дни. Без гармони молодежь поселковая теперь куда? Если только на похороны.
Вот мы с Лешей в клуб с утра и подались. Леша стал клеить меха у гармони. Склеит, разведет, звуки опять и зашипели. Бросили затею и отправились в колхозную контору, где в должности главбуха был Лешин брат. Узнаю от Леши, что он ту самую гармонь Леше подарил когда-то на день рождения.
Главбух советует решать вопрос гармони с председателем. Пошли к председателю Пономареву. Я его знал, он родом, как и я, из Зуевки. Доказываем ему "Без гармони молодежи жить нельзя. Под нее молодежь в клубе поет, пляшет, танцует, сценки ставит". Председатель слушает наши доводы, но отвечает на них заученно «В колхозе денег на гармонь нет». Дескать, на носу у него посевная, уборочная.
Решились мы тогда с Лешей пойти на крайность,писать на председателя статью в газету «Сталинский луч», редактором которой был Петр Карпенко, родственник поселкового секретаря партбюро Андрея Карпенко (нас он поддерживал).
Сочиняя заметку, я сомневался, напечатают ли, а ее напечатали. И был в поселке переполох. В колхозе прошло собрание, люди голосовали за покупку гармони.
Поехали с Лешей в Утевку. В универмаге из всех гармоней Леша выбрал самую лучшую.
Узнаю, вскоре Лешу забирают в армию. Завклубом поселяне избирают Сашу Дробышева, которого Леша Ильченко еще ранее научил игре на гармошке.
Культурная жизнь на поселке продолжалась.

Новые встречи в поселках

Прошел так же быстро и год следующий, 1958-й. Но я успел и достичь многого в тот год. Позади моя учеба в школе киномехаников, в результате чего я теперь специалист по кино. А специальность мне присвоена квалификационной комиссией "Киномеханик широкого профиля".
В районном отделе кинофикации меня направляют в Бариновку, известное в Утевском районе село, уютное, красивое. Рядом протекает речка Самарка, много вокруг лугов, озер.
Кинопроектор КП-35, широкопленочный там стоял. С перерывом кино шло. Примерно 10 минут проходило, и кассета одна заканчивалась. А их бывает 8 или 9. Приходилось пленки перезаряжать, зрителя этим раздражать. Но кино тогда любили и на их просмотры люди организованно ходили. Так что киномеханик на селе был человеком почетным, авторитетным и даже интеллигентным. А платили ему за работу 39 рублей. И поскольку в селах тогда электричества не было, то в его ведении был еще и движок (моторчик одноцилиндровый, который назывался "Эл -3, дробь - 2"), с электрогенератором. Он вырабатывал электричество для аппаратуры.

Три месяца я в Бариновке работал киномехаником. Жил у молодой солдатской вдовы, у которой было двое маленьких сироток войны. Однажды по халатности моториста загорелся у нас этот самый движок. Радиатор от огня расплавился. Поругало меня мое начальство, но работу временную предоставило на киноустановке при районном СДК. Работа более ответственная, но авторитетная и более оплачиваемая (62 рубля).
А уже в канун нового 1960 года мне была предоставлена возможность с узкопленочной киноаппаратурой "Украина -2" ехать на поселок Березовый и там работать киномехаником.
Числа 25 декабря я туда санной упряжью из Зуевки прибыл. Привез с собой и передвижную киноаппаратуру. Пару дней осваивался с новой обстановкой, с жильем устраивался. У той самой тетушки Дуни на жительство определился, у которой мы с Василием на печи отогревались, в ту злополучную пургу. Подыскал я себе и разумного моториста на движок. На поселке Березовом электричество местное было, но кино я должен был демонстрировать и на поселке Крутеньком.

Объявил я 28-го декабря мой первый сеанс. Он не состоялся, аппаратура подвела, сломалась. Налаживали ее мы в местной кузнице с молотобойцем Анатолием Кузнецовым. Лудил, паял он мне так называемую грейферную рамку. Спаял, слава Богу. И, худо, бедно, 31 декабря 1959 года я березовцам  продемонстрировал кино "Андрейка".
Крутеньская пустынька
В окрестных селах и поселках до середины шестидесятых годов ХХ века это место называлось «Кузьминов родничок». Оно находится между поселком Крутенький и селом Летниково. И если следовать туда степными дорогами из Зуевки  в юго-западном направлении, то расстояние до пустыни 12 километров.
Вот уже много лет в эту пустынь собираются верующие из разных мест в определенные дни, в религиозные праздники. Раньше люди ходили туда пешком с верой избавления от физических и духовных недугов, в целях освобождения души от грехов. Зимой и летом шли они туда, терпеливо преодолевая свои болезни, непогоду и усталость.

В 1960 году работая киномехаником на поселке Березовый, ездил я со своей кинопередвижкой и на поселок Крутенький. Селяне тогда любили смотреть кино. Один раз в неделю я к ним приезжал на колхозной подводе и демонстрировал кино в частном доме Дробышевых (родителей гармониста и теперь заведующего Березовским клубом Саши Дробышева). Там впервые я и узнал о святой пустыни.
Мне подсказали, что на поселке проживает некий дед Рыбок, который любит о старине рассказывать, и в поселке он всех старше. Я его и посетил.
Когда я зашел к Денисовым, дедушка лежал на русской печи, я поздоровался с его дочерьми и с ним за руку, сказал о цели моего визита. По совету дочерей и с моей помощью Рыбок спустился по ступенькам на пол. Уселись мы с ним для беседы в горнице. Старичком он оказался маленьким, шустреньким и, что особо меня обрадовало, разговорчивым, хотя и не сразу.

О Крутеньской пустыни прошу его рассказать.
- О Кузьминовом родничке чтоль тебе рассказать? – переспросил он. - А чего о нем рассказывать? Все слыхали и все в него ходють, - он рассмеялся, глядя то на одну дочь, то на другую. Но те ему посоветовали рассказывать, мол, человек он новый и тебя просит.
- Ну, Кузьма жил в пустыне, старец. Он ее первым и обосновал. У землянки жил долго, потом саманушку люди ему сложили. Экий был загадочный этот старик. Сазон о нем рассказывал, еще мальцом он к нему верхом с пахоты ездил. На стане полевом уселись мужики кружочком - кашу сливную собрались обедать, а соли не оказалось. Такая у них оказия вышла. Мужики за солью Сазона у пустынь и отослали. А мальцу - ему чего? Он и поскакал, мигом -  и тама. К крыльцу подъехал, а дед кисет ему с солью подаеть, говорить «Вези соль-то быстрей. Мужики, небось, тебя заждались, кашу без соли сварили».
А там он себе, Кузьма-то родник за ручьем выкопал, - рассказывал дальше дедушка Рыбок, - к нему народ стал страждущий приходить. Исцеляться к нему ходить стали на Пасху, на Святую троицу и в дни Светлого Крещения.
Ды ты пройдись по поселку-то и спроси, от хвори там народ как лечится, от испугов, от других недугов? И тебе посоветують, мол, иди у пустынь и водицей родниковой спрыснись. Она теперь святая, как старик туда пришел. Поэтому и в прошлую войну Гражданскую народ туда валом валил, а в Отечественную и подавно. Особенно женщины вдовые туда в войну шли. Живой был еще Кузьма, можеть и его ученики. Они им точно судьбу и предсказывали. У плену ли, убитые ли, живые ли их мужья и сыновья, он узнавал - и они.

Эти легенды о пророке старце долго еще передавались из уст в уста нашим народом. Слышал я и позднее рассказы о старце, который долгое время жил в Крутеньской пустыне. Эту историю мне рассказывала бывшая жительница Крутенького, Натарова Анна. Она ровесница дочерям Рыбока, которые меня добродушно тогда в свой дом приняли и которые потом показали тропу в пустынь. Она рассказывала:
- Эта быль тоже о Кузьме-провидце, о приехавших к нему двух женщинах. Я ее от своей бабушки еще слышала. Они приехали из Несмеяновки или из Ореховки. И тоже старец их встретил у своего жилища, не давая женщинам переступить его порога. Он их сначала тут внимательно выслушал. А после этого указал на одну из них, говоря «Ты доченька на мою проповедь оставайся, одна ее послушаешь. А ты миленькая, - обратился он к другой, - возвращайся быстрей домой. Так богу угодно».
А поскольку ослушаться старца, пустынника в то время не решался никто, она на подводе и уехала. А другая женщина хотя и с волнением, но службу выстояла до конца и заторопилась уходить домой. Идти ей придется теперь пешком и к тому же одной, поэтому и волновалась. Но подошел к ней Кузьма и опять загадочно сказал:
- А ты доченька не торопись, успеешь. На лавке подождеть тебя соседка.

Вряд ли догадалась она намека старца, но не трудно нам понять ее потрясение, когда придя в свое село, она услышит весть о внезапной смерти ее попутчицы. Говорили, к ее приходу покойную успели по обычаю уже обмыть, обрядить и положить на лавку в передний угол, под цветы и под иконы.
Еще удивлялись его прихожане «Интересно, чем наш старец питается, уж не святым ли только духом?» Говорили, что Кузьма запрещал им делать ему приношения. Хотя чему удивляться, если местность, где облюбовал устроить себе жилище старец, по природным дарам была более чем щедрой. Много там разных ягод летом поспевает, есть в низинах целые заросли лугового чеснока, встречаются целые кулиги зверобоя лекарственного, солодового корня, картофеля полевого и других ценнейших лекарственных и съедобных растений. А на возвышенных местах, на холмиках и крутоярах пустыни росла издавна чилига мелкостебельная и полынь серебристая. Из этих растений местные жители заготавливали веники для себя и на продажу. Считалось, веники, если заготовлены в пустыне, они особо прочные, гибкие и более ноские.

Рассказывал мне Рыбок (по метрикам он Денисов Александр), как в его молодости (1915 – 1920 годы) в их пустыне появились еще два странника, Михаил и Федор.
- К тому времени наш Кузьма стареньким уже стал. И он их принял себе на замену, а можеть и от репрессий укрыл, - высказывал тогда свои предположения Рыбок. - И правильно поступил, во-первых, он им передал накопленный опыт проживания в его пустыне, во-вторых, он им успел передать и глубокую веру в бога и опыт служения людям, которыми сам обладал.
Говорили потом наши прихожане, что сам он после этого тихо и смиренно представился богу. Но и эти старцы там ненадолго задержались. А связано это было наверняка с притеснениями властей, которые начались после закрытия Зуевской церкви (июнь – 1932 год) и других событий. Именно при закрытии церкви в Зуевке был зарезан активист сельского совета, секретарь местной партячейки Денисов Алексей Ильич. А это не осталось без отместки. Начались гонения на верующих, отправили в ссылку звонаря зуевской церкви Рагузина Афанасия и подозреваемых в подстрекательстве прихожанок Шмойлову Уляшу и Пенькову Александру. Говорили, после этих событий и домик старцев у святого родника был разобран, а дом активиста Денисова подожжен.

Но и эти события не уменьшили веру людей в силу духа и в чудо Крутеньской пустыни, которую так и продолжали посещать. Там все такие же происходили странности. О них Анна Натарова мне тоже рассказывала:
- Однава с поселка Крутенький пошли наши женщины в пустынь за серебристыми вениками. Там землянка бывших старцев уже на половину завалилась, но могилка Кузьмы и крест были целыми. Походили они вокруг нее и решили рядом с крестом веников наломать. Но послышались три глухих слова «Явилися, рабы божии!?». Три слова, от которых женщинам стало не по себе. И они поспешили уйти из пустыни без веников.
И все же манила и манит теперь людей Крутеньская пустынь. Вот и я, когда услышал о ней первые подробности от Рыбока, поспешил увидеть ее собственными глазами. На лыжах туда поехал, зимой, в мороз лютый, не поленился. По заячьим тропам шел с охотничьим ружьишком. Приехал, а там сказочный, первозданный пейзаж, вокруг белым бело, иней на вениках и тишина. И только одна строчка лисьего следа вилючего на снегу. По ней я и нашел могильный холмик старца и единственный крест. Деревянный, покосившийся от времени крест, который одиноко и сиротливо стоял в простуженном зимнем поле, привлекая к себе пробегавших мимо диких зверей.

И еще раз я пустынь посетил, но уже лет через тридцать. Теперь я был не один, а с бывшим жителем поселка Крутенький, с Иваном Григорьевичем Кортуновым. Его год рождения, как ни странно, совпадал с годом закрытия церкви в Зуевке и с годом гонений в наших местах на верующих. Ехали мы с ним в село Летниково по делам колхозным проселочной дорогой, которая пустыню не минует. Ну и как нам было около нее не остановиться?
Походили мы по ее территории, нашли бугорок, где когда-то была землянка последних старцев; Федора и Михаила. А рядом с ней добрыми людьми, их мастеровыми руками была выстроена самодельная часовенка, около срубовой колодезь и железный крест на месте креста деревянного. На нем рукописный портрет Кузьмы, работы местного художника Ивана Голубенко, с которым я тоже дружил до последнего его часа. С рамки смотрел на нас старик, обросший весь, лица чуть видно, кроме глаз цыганских, острых, угольно черных. Он в монашеском облачении, цветы свежие вокруг и на кресте.
Иван Григорьевич, мой водитель все ходил по пустыне, вспоминал и мне рассказывал:
- Пустынь нас всегда заманивала к себе своею таинственностью, природой красивой, яствами. Устанем, пока сюда идем, летом жарко, пить захотим, тут родничок в овражке ключиком бьет и ягод разных навалом. Наедимся их, кручи все облазаем, овражки проверим. Обратно домой идем еще больше уставшие, но довольные.

А однажды, во время войны это было, нас тут кто-то пугать стал. Только мы направимся в светелки, а там хлопки. А нам было-то лет кому сколько; мне 9, другим чуть больше, кому и меньше. Думаем, уж не пустынник ли воскрес? Посоветовались мы, и решили понаблюдать издали. И, поздно, к вечеру заметили идущую женщину с узелком в руках. Узнал в ней наш дружок Васька тетку свою. Она незамужняя, ходила в пустынь на свидание к мужчине.
Долго ходила, потом по поселку слух прошел, забрали его милиционеры, посчитав за дезертира. А наша женщина еще так и продолжала ходить туда по привычке, крестясь на крест и навстречу с ним надеясь.

Березовские судьбы (Линия жизни Николая Коротких)

О человеке из посёлка Берёзового я поведу речь. На полтора десятка лет герой моего рассказа моложе родного поселка. А я с Николаем Ивановичем в конце пятидесятых годов познакомился. Квартировал у его родственницы, встречался, беседовал, ходили и с ружьишками мы с ним в степь на охоту. Лет тридцать пять ему тогда было. Работал он в то время на животноводческой ферме осеменатором. При ходьбе сильно прихрамывал, а на охоте на лыжах скользил по снегу без палок быстро. Отнекивался от бесед на военные темы, отмалчивался, не говорил, где воевал, где и как в ногу его ранило. А к юбилею 60 лет Победы его буквально обязали из районного Совета ветеранов дать мне развернутое интервью. На кинокамеру я записывал его воспоминания. Рассказ получился интересным.

- Родился я в 1925 году, немного помню, как жили во времена НЭП своим хозяйством. - Так начал рассказ о себе Коротких, - Два деда было в нашей семье: один по линии отца, другой по линии матери. Они управляли всем и всеми. Были тетки и дядья. У всех свои семьи, а дом общий. Жили сообща. Не помню, чтобы они между собой ругались. И работали на хлебном поле, на сенокосе или на подворье всем коллективом, ловко работали и дружно. Помню, как они и нас, детей с раннего детства приучали к труду. Скота на подворье разного было много: коровы, лошади, овцы, свиньи. Взрослые вставали до свету, шли в сараи и мы с ними. Помню, в году тридцатом это было, на задах лошадей в четыре конные сеялки мы впрягали. Меня и брата двоюродного Митьку сажают верхом на лошадей. Дорога еле видна, а мы в поле сеять едем. Отец мой, Иван Павлович на третьей сеялке сидел, брат его, Дмитрий Павлович - на четвертой. И там мы вчетвером весь световой день сеяли. Подсчитывали расстояние по кругам, по сорок километров мы с Митькой погонщиками по полю рядом с лошадьми выхаживали.

И помню, как к нам на подворье приехали представители из сельсовета. Они всё по двору ходили чего-то записывали, в дом потом зашли, курили и долго опять писали. Я ничего не понимал. А когда они верхами скот наш со двора погнали, и бабы ревмя заревели, я испугался и к прудам убежал. Там я уже один тоже ревел. Жутко мне стало. Сарай огромный, карда, всё это заполнялось скотом. Теперь - шаром покати, вмиг всё опустело.
В семье нашей всего детей было шестеро, я из них самый старший. Три года в школе проучился, отец мне и говорит: «Давай сынок науку свою кончай. Родителям помогать надо». Я мальчиком был послушным, отец сказал не ходи в школу, не кури, я так и сделал. Да я и вообще в семье долго за наседку служил: за братишками и сестренками приглядывал. Посчитай с тридцатого года и до призыва на фронт этим занимался.

Говорят, до 22 июня 1941 года о войне не было слухов. А мы числа 5, 6 июня косили траву вдоль степного тракта, я туда воду привез, дроги отпряг и коня в грабли конные запрягаю. А в это время мимо большая колонна военной техники с вооружением и солдатами проходила. Несколько автомобилей ЗИС-5 тормознули, с кузовов высыпали солдаты. Попили они у меня студеной водицы и в сторону Утёвки поехали. Я не знаю, учение ли это было или передвижение воинских частей на запад? Но движение воинских частей было не случайным. Через какое-то время из наших поселков, из Зуевки мужиков стали забирать на сорокадневные воинские сборы. Уехал на сборы и мой отец. На вечное прощанье по-мужски мне он сказал: «Коля, ты уже взрослый, имей ввиду – остаешься в семье за старшего. Помогай маме, не обижай младших».

И во исполнение его поручения я иду в колхоз работать. Председатель направил меня подпаском колхозного стада к Минуре. А год предвоенный выдался благоприятным по влагозарядке в почве. Неделю как завершился сев в колхозе, завершался сенокос, который изобиловал богатым разнотравьем. И судя по всходам, виды на урожай полевых культур были обнадеживающими. Это вселяло оптимизм на хорошее лето и богатую осень. Никто из нас тогда и не предполагал, что скоро начнется война и урожай останется почти весь в поле.
Когда в наш поселок дошла весть о войне, мне было 16 лет. На митинге наши руководители и уполномоченный из района говорили, что война не продлится долго, максимум год. Парадокс, кому-то на войну идти не хотелось, а мы боялись на нее опоздать. Поэтому, парней моего возраста посетило чувство обиды, мы не попадаем на войну. Зато мужикам рождения 1900 по 1916 год уже на митинге вручались повестки на фронт. Никто тогда и не представлял масштабов и сроков начавшейся мировой бойни.

Приближалась зима 1942 года. Меня вызывают в сельсовет, и с большой группой колхозников отправляют в Мелекес Ульяновской области рыть окопы. Там до прихода войны было рукой подать. С вечера окна занавешиваем, боимся налётов немецких самолетов. В это время ожесточённые бои шли под Сталинградом.
Возвратились к весенней посевной по вызову председателя колхоза потому, что враг под Сталинградом был разбит наголову. Посевная шла на много хуже чем раньше: людей не хватает, семян тоже, техника и лошади отправлены на фронт. Жернова войны перемалывали людские жизни страны. Похоронки в поселок почтальон привозит ежедневно, одну, а то и две в день. Парней рождения 1925 года обучают военному делу при сельсовете. К сентябрю 1943 года из моих ровесников призвали троих.
Мне повестку на фронт вручили 3 октября. Мать вечер собрала, даже сырца для этого где-то раздобыла. Выпили под тосты, всю ночь разговаривали, не сомкнув глаз. Утром конюх на лошади ко двору подъехал, мать повезла сыночка в Утёвский райвоенкомат. Там зуевцы встретились: Мальцев Пётр, Занин Николай и Мальцев Сергей. Нас посадили в полуторку, гляжу на маму, плачет, слезу утирает. Едем в Кинель. В Кинеле часа в два ночи с грубого рывка телячьи вагоны тронулись в неведомый путь. В Сызрани высадились, комиссию прошли, ехали до Кузнецка Пензенской области. В гору 40 километров шли пешком. Там казармы в пустой степи стояли. В них живем и учимся на пулеметчиков. Программа годичная, но в июне 1944 года на сенокос в соседний колхоз полк направили, затем уборка хлебов, потом картофеля. А в октябре 1944 года не обученных нас отправляют на фронт.
На пятые сутки езды на состав посыпались первые бомбы. В степь разбегаемся, в ямку или под куст голову прячем, лежим, не дышим. Улетели самолеты, команда: «По вагонам!». Не проехали и часа – опять разбегаемся по овражкам.
Не доезжая 200 километров до Киева, высадили. 5 дней шли это расстояние. Я ствол от пулемета «Максим» (24 килограмма) на себе тащу, напарник - плиту и воду для охлаждения. Пулемёт скорострельный, 20 пуль в минуту выбрасывает. Ствол докрасна при стрельбе нагревается, без воды может заклинить.
Приблизились к станции Дарвицы, обещали привал, с воздуха бомбы фрицы на нас сбрасывают, от Днепра снарядами их пушки пуляют. Рядом Днепр, переправляться приказ дают. Они его с воздуха и с того берега колошматят. Завечерело, солдаты наши сумерками стеночкой и мелкими группами под вой катюш к берегу Днепра приблизились. На ту сторону кто на чем переправляются, плацдарм там захватывают и удерживают его.

За Днепром деревней проходили. Уцелевшие дома горят, на улицах развалины не пройти, не проехать. Вот она картина настоящей войны. Ехали в поезде - о войне и понятия не имели, теперь глаза в глаза смотрим на нее: на ее ужасы и смерть. Хорошо - немец не атакует, огрызаясь, отступает. Не выдерживает немец натиска русских. Он на технике далеко от Днепра ушел.
Идем куда-то всю ночь и мы, на рассвете приказ дан окапываться. Роем окопы и проходы между ними. Боев пока нет, устраиваем землянки. Октябрь идет, но не холодно. Ноябрь слякотный, холодный наступил. В тех же окопах мы. Боялись простудиться, но бог миловал. Привыкает ко всему человек. Так в относительном спокойствии до середины декабря мы в земляных жилищах и прожили. Сидим как кроты в промерзлой земле, вспоминаем наши теплые хатки деревенские. Здесь и землянке солдат рад. На ночном дежурстве два часа постоишь, окоченеешь, сменят, в землянку к печурке бежишь греться, сушиться. Тоже спасение.

Так мы до 24 декабря 1943 года на рубеже стояли. Вечером, сказали: «Завтра пойдем в наступление». Советовали всем хорошенько выспаться. Какой сон, когда в голове сверлит одна мысль: «Жив то ли будешь? То ли ранят или убьют?». Рассветает ближе к новому году поздно, поэтому артподготовка назначена в восемь ноль-ноль. Залп первой катюши минута в минуту в назначенное время прошелестел. Это был сигнал другим стволам. И разом все стволы пушек, танков, миномётов шандарахнули. Всё вокруг песком и пеплом затмило. Удар был такой силы, перепонки того и гляди в ушах лопнут. Горизонт на их стороне осветился, поля и леса - всё там горело. Так били мы их ровно два часа. И так же всё внезапно стихло. Тут же раскатистая полетела команда: «За Родину, за Сталина! Ур-а-а!!!» Хватаю за дугу «Максим», вторым номером у меня сибиряк. Он с 1905 года рождения, здоровяк и вояка опытный. Бежим с пулемётом (в сборе в нём 32 килограмма), виляем от пуль по пересечённой местности. В стороне взрыв, солдата подбросило, орёт, ноги ему перебило. Я тормознул, испугался. Санитары к нему подбежали. Мы улеглись за кустик, стреляю наугад: «Та-та-та-та!». Встаём, бежим в ряду со всеми, виляем, уклоняемся от пуль, которые мимо вжикают. Следом бежит наш третий номер с патронами. С другого укрытия вижу немцев: «Огонь по ним! Огонь!», - шумит мой Фёдор. По ним стреляю: «Та-та-та-та». Контр атакующие немцы залегают. Их минометчик нас засёк: «Бу-бу-бу-бу». Бухает их миномёт редко в отличие от «Максима». Их очередь легла за нами:
- Берут в вилку! – объясняет опытный Фёдор, - Следующая очередь либо не долетит, либо будет наша.

Меняем позицию. Наши автоматчики как бежали рядом, всю группу миной и накрыло. Разметало, кого куда, всех изуродовало. Нас тем взрывом оглушило. Приказ после этого поступил всем залечь. Всю ночь окапывались. А утром опять идем в атаку. Атака не оборона, к ней не привыкнешь. Картинки вчерашнего боя стоят перед глазами. Сюрпризы в бою бывают непредсказуемы, опасностей всех не избежать. Их проецируешь на себе, думаешь, и меня пуля вот - вот зацепит.
И зацепила. А из-за чего? Дождик прошел, а после морозец. На мне шуба белая – офицерская сделалась темной и коловой, и я стал неповоротливым. Манёвренности не было, и ладонь мне их пуля пробила. Первую помощь санитары на месте оказали, в Киев лечиться отправили. Госпиталь офицерский с колес разгружался. Я к ним с направлением. В лечении и мне не отказали. До весны 1944 года у них лечился и, как легкораненый, работал, пищу разносил по госпиталю.
Часть свою догнал на реке Прут, она в обороне стояла. Ходили в разведку, готовились к наступлению, искали слабые места обороны противника. Дня и часа наступления не знали. Сценарий тот же. Был сумрачный рассвет, обрушивается двухчасовой огненный вал на противника. Кажется, он смел на пути всё живое. И вдруг пугающая тишина перед выходом из окопов. От напряжения слышно как бухает в груди сердце. Поднялись в атаку опять по команде, бежим, кто с ружьем, кто с автоматом. С поднятым пистолетом чуть впереди бежит и орёт «Ура» наш лейтенант. С Федей, чуть приотстав, катим Максим. Снаряд справа «Ба – бах»! Залегли, но поднялись не все, некогда и не принято смотреть на пораженных. Задача, от товарищей не отставать и укрытие, подходящее для стрельбы, найти. Нашли впадину, бьем по убегающим в гору немцам.

А в Карпатах весна, 3 апреля 1944 года, день как по заказу, солнечный. Шапки снежные на скалах в лучах поблескивают. Наша задача за перевал противника быстрее сбросить. За перевалом Венгрия, государство уже вражеское. "Изгнать быстрей эту нечисть туда, за нашу территорию", - убеждали нас перед атакой наши командиры и политруки. Рискуя жизнью, мы их и изгоняли. Было тихо и уже темнело, не стреляли, все остановились. Сгрудились кучками наши солдатики. Мы своим расчетом были в сторонке. Кожух охлаждения в Максиме пробило, его осматриваем. В одной из кучек спичкой кто-то чиркнул. И по ним сволота миной: «Ба-бах!» Там - ад, стоны , крики. Нас спасло чудо. Спрашиваю Фёдора: - «Что это?», говорит: - «Судьба». Ему видней, он повоевал, он везучий. Находясь с первого дня на войне, Фёдор, слава Богу, пока даже не ранен. На следующий день судьба разлучит нас с Фёдором. Из-за пробитого кожуха охлаждения списали с вооружения наш Максим. Нас вооружили автоматами и развели по разным полкам.

Воюем за перевалом. Преследуем немца, чтобы он не закреплялся, на ходу по нему стреляем. Но со стороны гор пулемет забухал: «Бу-бу-бу»… Его удар со страшной силой прошелся по моей ноге, я падаю и ничего не помню.
Сколько пролежал, определю по солнцу, придя в сознание. Правая нога страшно ноет и голова сильно болит. Озираюсь по сторонам, вспоминаю события дня. Помню, под склон с боем шли. "Начали спуск часов в одиннадцать. А сейчас солнце на закате. Примерно часов восемь без сознания я пролежал". Отчаиваться стал без возможности движения. "Найдут ли меня или лежать придется здесь, истекать кровью?" Ногой не шевельнуть, от малейшего движения становится очень плохо. Смотрю, человек с карабином приближается. Лежу, гадаю. "Позвать его или притвориться мёртвым?" Разные люди населяли Закарпатье. Бендеры могли быть, немцы, наши солдаты. Ближе приблизился, я понял - немец. В очках, пожилой, глядит пристально мне прямо в глаза. С ужасом гляжу и я глаза в глаза на него. Вплотную он не стал подходить, повернулся и к низу пошел. Минут через пятнадцать, другой немец идет. Этот молодой, рыжий, без головного убора, в руках, засученных по локоть, автомат. Думаю: «Этот уж точно пристрелит». А я перед этим боем медаль получил «За боевые заслуги» и удостоверение к ней временное. Они в кармане лежали. Немец наклоняется, карманы обшаривает, (не окажется потом моей медали, не окажется рядом и автомата, а в госпитале временное удостоверение наши врачи обнаружат в другом кармане, по которому только после войны мне выдадут точно такую же медаль, но под другим номером). И этот немец в меня не стреляет. Он автомат на меня наставляет, и стволом знаки показывает, мол, вниз ползи. Шевельнулся я, а нога как привязанная и боль нестерпимая. Тогда немец ствол ко лбу переводит и лопочет. Мне его дуло и мушка огромными показались. Он мне опять, мол, надо ползти. Я пытаюсь, а нога назад меня тянет. Набираю воздуха в лёгкие, дернулся и сознание потерял.

В себя прихожу, он в той же позе стоит. Я, как наркоз принял, пополз..., зубы стиснул, терплю. Руками за камни, за кусты цепляюсь и потихонечку продвигаюсь. Поглядел направо, там другой солдат под прицелом ползет. До изгороди доползли, они жердочку верхнюю сняли, под мышки меня берут, потом его и через них нас перетаскивают. Так под страхом быть убитыми, преодолевая боль, до крайнего дома деревушки мы и доползли. На соломе, один к одному там уже лежало десятка полтора раненых солдат. Немцы захлопнули за собой дверь и ушли. Не слышно вокруг ни выстрелов, ни людских голосов, а в избе слышны только наши стоны. Сутки лежим, вторые, третьи, неделю. Не заглянули за это время к нам ни русские, ни немцы. Умирать начали. Нога и голова болят и у меня, терпения уже нет. Ящик у стены увидал, отодрал три досточки, к ноге приложил, штанину разодрал, лентами перевязал. Боль немного занигунила.
Восьмые сутки миновали. Надежда на спасение со дня на день таяла. Мы уже всё здесь передумали. Сошлись на варианте: немцы отступили, нас не тронули, а наши деревушку миновали, ушли дальше с боями. И мы теперь все перемрем в этой вонючей хате, как никому не годные, беспомощные существа. Уже к этому шло, днем тепло, в окна сильно припекает. Пить всем хотелось, от ран и от трупов сильно воняло.

Но когда уже раненые от болей стали впадать в беспамятство и бессвязно кричали, в окне ствол появился. Шумим туда, что, мол, тут русские раненые. Тогда голова русского солдата показалась. Наш разведчик в окне улыбается. Спаситель наш, значит еще не судьба умирать. В избу зашел, расспросил, из съестного чего было, разделил нам по крохам, напоил. Попросили, чтобы он на стене чего-то о нас нацарапал. Ушел, лежим, еще двое суток. Истомились окончательно, стонем, ожидаем медицинской помощи. Какое-то воинское подразделение в селе появилось. Шумим, у кого силы ещё оставались. Услышал офицер, по рации медсанбат вызвал. Приехала полуторка, санитары два стола сдвинули, раны всем обработали. Меня за сообразительность похвалили. Шина ногу мою спасла. Не перевяжи ее, она бы могла в вывернутом положении застыть и даже отмереть. Обработанных всех на машину погрузили и в Иваново - Франковск увезли. Там раны еще обработали и на «кукурузнике» по одному, по два человека в Киев переправили.
И там я испытал муки лечения ноги. Перед тем как гипс на ногу накладывать меня к кровати привязали, а от лебедки к ноге протянули веревку. Врач начинает эту лебедку крутить, другой врач на ноге кости совмещает. И делается это вживую, без всякого наркоза. Терпел, как с немцем, стиснув зубы. Врачи сказали: «Хочешь с ногой остаться – терпи». Одним словом - инвалидом я стал в Закарпатье. Ногу мне мало того перебила пулей пулемета крупного калибра, она в ней между нервных связок еще и застряла на долгие годы. Хирург сказал в госпитале Киевском: «Придет время, наука разовьется и пулю твою врачи извлекут».

И он правду сказал, извлекут её врачи Нефтегорской больницы из ноги Коротких в 1985 году. Ее присутствие в ноге уже для него было невыносимым. А голова у него болела от черепно-мозговой травмы, которая им была получена при ударе головой о камень при ранении. И она его всю жизнь мучила. Врачи утверждали, что и потеря сознания в Карпатах это тоже следствие удара головой о камень. Случались моменты в его жизни, казалось, и повода для его волнения нет, а Николай Иванович сморщится от боли и как в тисы зажимает голову руками. Такое случалось с ним и при нашей беседе. И это спустя 65 лет после ранения.
– Так вот я и прожил, Иван Яковлевич все эти годы с немецкой отметиной, - жалуется мне Коротких. И как бы смиряясь с недугом, добавляет: - Теперь-то уж ладно, годы не молодые. Обидно было это терпеть по молодости.

Я спросил Коротких, как долго он пролежал с ногой тогда в госпитале.
- Осенью 1945 года я из госпиталя выписался без костылей. А ходить как? Деньги на дорогу выдали, я клюшки на них купил и домой с ними припрыгал. Всем поселком меня встречали. Мне всего двадцать лет, а я инвалид. Чудо! Но дома мне стены помогали. Примочками и настоями мать зиму меня лечила, о работе не думал.
Уборка 1946 года шла. Бригадир тракторной бригады Зуев Михаил Васильевич пришел и говорит: - «Николай, трактор «Нати» новенький в отряд приходит, может на нем порулишь? Руки у тебя здоровые. А к рычагам одной ногой приспособишься». А трактор с кабиной – мечта. Попробовал, долго с управлением не получалось. Потом приспособился, но клюшки три года так и возил в кабине. Три года мой "Нати" без ремонта обходился. Ухаживал за трактором как за молодой женой.
Кстати о жене и о женитьбе. Я об этом с матерью заговорил только в 1948 году. А до этого с клюшками ходил на сельские посиделки и невесту там присматривал. Эта вот Мария Владимировна и приглянулась (во время нашей беседы она сидела рядом и кое в чем ему подсказывала). Ничего она девка, скромная, работящая. На 8 марта мы играли нашу свадьбу. И теперь вот в любви, согласии 57-й год вместе доживаем. Она молодец, детей рожала, растила их, воспитывала, по дому управлялась и в колхозе постоянно работала. И я от клюшек, когда отошел, технику изучил досконально, рекорды в полеводстве стал показывать. Оценили это, в помощники бригадира перевели, потом в бригадиры. А нога так и побаливала, труда легкого требовала. На осеменатора учиться направили. Тяжеловато было осваивать не простую науку с тремя классами образования. Освоил и эту специальность. И двадцать лет на ферме коров колхозных осеменял. Перед пенсией ушел в сторожа.

А теперь нам с Марией Владимировной чего делать? Подводить итоги совместной жизни. Мы и родительские обязанности честно выполняли, вырастили и воспитали пятерых детей. Две дочери она мне родила и троих сыновей. Внуков у нас десять и правнуков четверо.
И Николай Иванович при этих словах вдруг весело рассмеялся, говоря мне сквозь смех:
- И я теперь-то понимаю, почему меня тот немец в Карпатах не пристрелил. Тогда Бог ему шепнул на ухо: «Не стреляй в Коротких. Он нам на земле будет еще нужен». - Я хоть и инвалид, но божье предназначение полностью оправдал.
Николай Иванович серьезно посмотрел на свою – Марию, спросил:
- Правильно я рассуждаю Мария? Не зря мы жили все эти годы?
- Не зря Коля, не зря! – ответила она, улыбаясь.

Илюшина любовь и вся его жизнь

Не любят фронтовики о любви рассказывать, О чём угодно говорят, только не о ней. Обычный ответ: «Об этом записывать бы не нужно».
И вдруг удача у Яшани. К случаю пришлась, запоздалому предзимью ноябрьскому. Праздники, помнится, отгуляли, за свиней взялись, продовольственную программу выполнять надо было, вырезать их начали. Яшаня надумал колбасу домашнюю из туши сделать. Сказали о насадке к мясорубке, которая вроде бы есть у Дорохина. Не поленился Яшаня, съездил за ней на велосипеде, изучил через ее владельца способ работы. И накрутил мяса, наготовил кружочков колбасных, аппетитных, ароматно пахнущих - на все новогодние и рождественские праздники их теперь хватит.
А после этого Яшаня с водочкой да с колбаской приехал к Илье, с расчетом. Гостю тот обрадовался, в переднюю провел, альбом с фотографиями на просмотр выдал, а сам стал чего-то для закуски поджаривать на кухне. До Яшани запахи манящие тут же и дошли:
- Илья Иванович, не хлопотал бы ты, а квашеного бы нам чего-то, и колбаски моей опробуем с водочкой. И вся недолга бы тут, - посоветовал Яшаня. Но вместо ответа с кухни еще пуще потянуло вкуснятиной.
За окном дождик заморосил, привычное дело осенью.
-Айда, Яшань, накрыл я тут стол сам, без хозяйки.
Кухонька человека на два, с окном в огород, Удобно наблюдать за грядками летом, смотреть, как лук с петрушкой развиваются на огороде под солнцем. Хозяин заметил взгляд гостя:
-В окно, бывало, и покойница моя, Андреевна за мной наблюдала. Я на огороде, она обед сготовит - зовет к столу. «Айда, Илюшк, хватит тебе работать, готово у меня всё». На скорую руку сготовит яичницу или еще чего. Теперь кто меня окликнет? - Илья Иванович с грустью посмотрел на огород, потом на собеседника.
- А я не слышал, что болела твоя Мария Андреевна, - сочувствует ему Яшаня. - Пошли, какие болезни, день, два и нет человека. Она же Агибалову (герой Советского Союза) племянницей приходилась?
- Приходилась, - вздохнул горестно Илья, усаживаясь с противоположного торца самодельного стола, где стояла сковорода с яичницей, а рядом на блюдце Яшанина колбаса в кружочках. Хлеб рядом, на дюралевом подносе, бутылка столичной и пара больших стаканов.
-Эх, Яшань, я так и думаю о жене, как о живой. Ушла будто к соседям, огород с ней пахать надумали, а трактор «Беларусь» есть у соседа. Ходила договариваться с соседом моя Мария. Ну а теперь зачем мне огород? Нет ее, не нужен мне теперь и огород.
- Как же, Илья Иванович? Нужен он, чтобы не скучать тебе. Летом на грядках морковных покопаешься, зимой с овечками повозишься, и время пойдет
веселее.

Яшаня знал Илью давно, еще по поселку Березовому, который советская власть посчитала потом не перспективным. Жителей переселили в Зуевку. Он впервые с Ильей, бывшим танкистом, о войне на поселке беседовал. Он тогда рассказывал, как его танк немцы подбили в первом же бою. Экипаж через нижний люк выбрался, когда стали отползать, близко разорвалась мина.
- И все, Яшань, у меня в один момент наступила темнота. - Мария в то время сидела на табуретке, вязала чулок из пряжи и слушала.
- А это на марше, было, - продолжал он, - мы колонной вдоль кукурузы ехали. По рации отбой дали, остановились вдоль дороги, и, кто чем занимаемся. Кто на траве развалился, кто вшей в гимнастерке ищет, кто пуговицу пришивает или обмотки просушивает. Рады привалу были, понимаешь, сам танкистом служил, рейды изнурительные представляешь.
И тут мотоцикл послышался, потом мальчишки бегущие показались, от фрица они удирали. От страха обезумели, в кукурузу забежали и в ней спрятались. А он стервец чего придумал? Разворачивается, метров пятьсот, шестьсот проезжает, глушит мотор и тоже в кукурузе прячется. Трое наших мальчишек посидели в кукурузе, успокоились, вышли в чистое поле и спокойно идут дальше. И тут фашист проклятый выезжает из своей засады и устремляется опять за ними. Они от него как зайцы - кто куда. Попадается на пути сухой колодец, они в нем спрятались. И немец, не думая, очередью автоматной чиркнул по ним, уложив ребятишек на глазах у всех. А нам чего делать оставалось? Бежим к люкам, несколько танков быстро завелись и помчались за немцем. По верху его головы очередью пулеметной пальнули, он остановился. К танкистам подъехали, немец чувствует, дела у него плохи, на колени опустился, бормочет, просит со слезами нашего прощения. Но, куда там, у нас от злости руки чешутся. Кто-то предлагает «На лесину его, ребята!». Березу пригнули, веревку живодеру на шею, дерево отпустили. Смерть за смерть, как говорится».

Яшаня предложил первые стопки выпить за Марию. Молча выпили. Илья хотел закуривать, но Яшаня наколол на его вилку колбаску – подал ему, сказал:
- Я о твоем рассказе не забыл. Он в книгу о войне войдет. Интересные факты там у тебя о немцах.
- Это война, Яшань, люди гибли. Их жалко, не вспоминал бы. А тут жить бы только моей Марии, она опрокинулась. А ушла она знаешь как?
Илья Иванович встал размяться, подошел к форточке, дыхнул в нее «Беломором», тряся спичкой, жмурясь единственным глазом. Глубокой затяжкой дыма успокаивал он себя.
- Эх, Яшань, расскажу я тебе еще один рассказ. Как я от войны проклятой чуть не уклонился. - Илья докурил папиросу, сел на табурете удобнее, раскупорил бутылку и плеснул из нее еще в оба стакана. Когда выпили, Яшаня освободил место для записной бумаги, приготовился к записи.
- Я и тогда бы рассказал, но Марию пощадил. Думаю, обидится. Ладно, пожили теперь-то с ней. Вот, с Марией поженились мы после фронта, до войны не до женитьбы было. В ФЗО нас забрали в сороковом году, уже к осени. На сварщиков выучили нас и по распределению в Москву работать направили.

В Огарево привезли, там заводик. Бочата высокопрочные сваривали. Позднее в них ГСМ наливали, с самолетов партизанам сбрасывали. Они летят со свистом, немцы принимали их за бомбы. Общежития заняты, разместили нас по квартирам. Нас шестеро, у старичка жили, у него дочка нашего возраста. У нас отдельная комната, вдоль стен расставили койки, беспечно и весело. Кузьма Федорович, хозяин толковый, инженером на соседнем заводе работал, жену недавно схоронил. По дому его дочка Лариса хозяйничает. Дом просторный, деревянный, двор за забором, огородик не большой прямо у крыльца. Одним словом обстановка деревенская.
- Красивая, Лариса – то? – поинтересовался Яшаня. Илья расхохотался, за сигаретой полез в карман рубашки. Помял ее, дунул в пустой конец, спичку зажег, клуб дыма теперь расстелился над столом. Илья сел удобней, скрестил ноги, продолжил:
- Это когда было то? Сорок первый шел, июнь, она с двадцать пятого. Отыми цифры – получится шестнадцать. А в таком возрасте девицы все красивые. Лариса Смирнова тоже была красивой и статной, с волосами каштановыми. Она от загара летнего смуглянкой выглядела. Росточка среднего, глаза по настроению: то веселые, с искорками, то грустные, с мутным оттенком.
При нашей первой встрече она была в простеньком платье, в тапочках домашних, в носочках белых с синими ободками. Такой она и залегла мне в душу, понравилась. Заговорила со мной она первой, вроде, как городская. А мы тогда были - деревенщина неотесанная.
Познакомились ближе, пошли на картошку, там говорю ей:
-Ларис, полоть ее надо. Сорняк выдергиваю, она тоже дергает. А в деревнях мы ее тяпкой пололи. И на другой день я две тяпки на заводе смастерил, черенки насадил. И закипела в огороде наша работа. А Кузьма Федорович в щелку глядит, радуется, помощь в доме, какая - никакая. А может и побаивался, не вышло бы чего у нас.
А я и спеть могу, и на гитаре сыграть любитель, На огороде у них и затяну «Оля цветочки рвала, низко головку склоняла».
- А ты ее напой - Илья Иванович, я слова запишу. Илья рассмеялся.
- А, чего, пиши, - сосредоточившись, хотел было запеть, но передумал.
- Нет, Яшань - еще по одной давай выпьем, я слова не вспомню.
Выпили, закусили, беседа пошла, о песне забыли.
- Вот, Яшань, и живем мы у Смирновых, работаем, отец ее смирился с нашей дружбой, но предупредил: «Илюшк, с Ларисой чего случится - убью». А молодость у нас, с Ларисой мы по правилам любви живем.
Потом началась война, хлеб, другие продукты выдаются по карточкам на заводе. Отдаем их хозяевам, питаемся сообща. Лариса ужин сама готовит, а обедаем в заводской столовой. К осени немцы на Москву нацелились, к зиме в город войти обещают. Всё чаще и чаще сирены по ночам воют. С тревогой воспринимает их только Кузьма Федорович.

 Как-то участковый во дворе появился. Походил, говорит:
- Картошка у вас поспевает.
-Поспевает, - согласился с ним Кузьма Федорович.
- Вот, я и объясняю: выкапывайте ее, а через два дня должно быть у вас убежище на всех. Поняли? Выполняйте.
Время военное, нас шестеро, бомбоубежище выкопали к сроку. Смирнов рад помощи. Проблемы сдружили, зажили мы как родные, а я вообще почти зятем стал им. А немцы все ближе и ближе к Москве, на заводах сократились поставки комплектующих материалов: то не поступит металл для бочек, то нет электродов. И мы простаиваем, из начальников остались лишь мастера цехов, которых на фронт не отправляли по возрасту. Начались перебои с зарплатой, с талонами, а без них в Москве не проживешь. Это хорошо, мы с Ларисой картошку вырастили, ей питаемся. А дальше чехарда пошла, нам в отделе кадров документы на руки выдали. Теперь нас не задерживало здесь ничего, чем и воспользовались трое наших.

А я, Власов и Терехин пока живем у Смирновых. Меня Кузьма Федорович пытается устроить на свой завод. У земляков дела не ладились, им вставать надо было на учет, а это означало - отправка на фронт. Уезжать они собрались, я на распутье, отец ее и меня позвал на беседу.
- Так, молодежь, делать, чего будем? – спрашивает он. Я ему письмо от матери подаю, она зовет слезно, уборка в колхозе встала, нет рук рабочих. С Ларисой мы его раньше прочитали. Она слезно меня просила с ними жить. Решаем: «На время домой съезжу, улажу дела и возвращусь».  А ребята уже на чемоданах сидят, решения моего ждут.
Бродили с Ларисой ночью осенней, целовались, миловались на прощанье, убеждал, что вернусь, она не верила. Будто чувствовала. В переулке встретили патруля, он нам посоветовал домой отправляться. Но уснуть в последнюю ночь мы так и не смогли.
На станции Лариса, не стесняясь отца, целовала меня и плакала.

 Мы на пригородный поезд прицепились и ехали с пересадками до Куйбышева 5 дней, еще один день - до Кинеля. Не сажают где, мы патруля за папиросы уговариваем. В Кинеле на заезжем дворе был лошадник из Утевки, с ним до райцентра доехали, а дальше на перекладных до дома.
Вечером мать уговаривала не спешить идти в колхозное правление: «Истощал ты вон как, наелся бы пирогов с курагой досыта сначала, молока бы недельку попил. И к нему поспел бы, к супостату энтому». Послушал бы ее, не так бы еще дело обернулось. Заподозрил меня Левон Карпенко, председатель колхозный. «Уж не дезертир ли этот Илья?» И донес на меня, кому следует, вместо того, чтобы предоставить работу.

Через день приходит повестка из сельсовета: «Срочно явитесь в Утевский райисполком». Поехал. Секретарь райисполкома Кортунова знала отца, внимательно выслушала, разобралась с документами, по телефону с политотделом Кулешовского МТС переговорила и направила меня туда. Левин, начальник особого отдела принял, через директора Коптева определил в мастерские сварщиком. Заведовал мастерскими Давыдов, сухой и кривой мужик. Обрадовался - специалиста нашли ему классного. От генератора вся мастерская освещалась и питалась. Бывало, шумят: «Не вари, Илья, станок не тянет!». И перегрузили подстанцию, сгорела, я опять остаюсь без работы.
Весна одна тысяча девять сот сорок второго наступила, середина апреля, а снег живенький, зато через неделю дружно таять начал. В колхозе с подготовкой к севу зашевелились, Левон Егорович к нам в МТС пожаловал, у директора меня в колхоз просит. С отцом до этого переговорил. Со мной за руку здоровается:
-Илья, помощь нужна. В Богатое ГСМ поступил колхозу, вывезти бы.
В обиде я, но помню, отец сказал:
- Ладно, посевная на носу, иди сынок. Помочь надо родному колхозу.
Съездили мы на санях туда, дорога раскисла. Домой поденкой возвращались, теперь в Лещеве ночуем, и утром по морозцу домой с бочками на санях едем. А через неделю полая вода пошла, на пароме бочки переправляем через Самарку и дальше на дрогах возим. Сорванцы на подводах в основном, за старшего - мужик из пожилых. Война была в самом разгаре, все работы в деревнях легли на плечи стариков, баб и на моих сверстников.

Посевную мы проводили, теплынь, влаги много, земля утром парит - благодать. Но техники мало, лошадей и быков к работе подключили. Только за месяц с севом управились. Урожай вырос несвозной.
Подружился я с председателем, когда он меня за хорошую работу в колхозе на курсы трактористов направил. Осенью 1942 года я с корочками возвратился и на колесном тракторе зябь пахал.
А в зиму сельсовет из ребят и девчат команду сформировал, в Ульяновскую область рыть окопы направил. Всю зиму землю мерзлую там долбили, питаясь привозными продуктами.
С посёлка вызов пришел, посевная начиналась. Отпустили. Приехал домой, рассказываю, как татары нас со свининой из квартиры выпроводили. Мы ее вечером в голландке на сковороде жарили. Захару спасибо, он русскую семью для нас нашел, к ним со свининой вселились.

Дорога на фронт

Но время подошло, пора пришла и нам воевать. В Маршанске на курсах танковых быстренько отучились и за танками поехали в Нижний Тагил. Т – 34 прямо с конвейера получили, на платформы загнали, закрепили, ночами катим поездом на фронт. Дорогой выкроил время, сообщил Ларисе «Танкист я, еду воевать в водительской должности».
По слухам наш состав шел под Воронеж. Слушаем дорогой офицеров, успевших повоевать, надеемся на их опыт в предстоящих боях.
В степи остановились, приказано сгонять танки. Выстраиваемся в стальную колонну и делаем марш бросок к фронту.
А дальше чего со мной было, ты, Яшань, знаешь. Только добавлю к тому рассказу, на костылях и с одним глазом я домой возвратился. И ладно это, думаю, инвалид, живой зато.
Справлялся с ранами припарками и настойками из трав, бабушка моя с ними колдовала. А я, чтобы не скучать, в огороде вожусь, со скотиной на подворье. Выползаю к вечеру на улицу и радуюсь жизни. Порой муторно на душе, за друзей обидно, которые воюют, за мужиков, которые с войны уже не вернутся. Клуб не далеко, в него по вечерам хожу, по утрам посещаю колхозное правление. Там новый председатель колхоза «Вторая пятилетка" Леус Петр Семенович. Он инвалид войны, в чине политрука участвовал в боях под Москвой, взрывом мины оторвало ему руку. Мы с ним людские потери поселка подсчитывали, сорок два мужика недосчитали.

Председатель мне предлагает пост бригадира, убеждал вчерашний политрук, не мог отказаться, хотя ранения мои еще не зажили. А я спустя рукава не работаю, результаты стали получаться в полеводстве и животноводстве. За них хвалили сначала в колхозе нашу бригаду, потом в районе. Дальше, больше и о нас сам редактор районной газеты, Петр Карпенко статью в Ленинском луче напечатал. А в 1953 году о нашей бригаде уже узнала вся область. Мы тогда в свиноводстве добились приплода от каждой свиноматки по 12 поросят и суточных привесов на откорме молодых свиней по одному килограмму.
Шли годы, Леуса в 1955 году Виктор Ломакин сменил. Я работаю не просто бригадиром, а комплексным. А бригада теперь в лидерах по надоям молока от коровы. За год надоено от каждой коровы -2700 литров, урожайность зерновых культур -15 центнеров с га. В те годы получать эти цифры было не просто, условия не нынешние, основная тягловая сила в колхозе лошадка и бык. На лошадке и я, и председатель ездили.

В 1957 году весь колхоз по многим показателям становится лидером в районе. Орденами и медалями награждены полеводы и животноводы, не обойдены и руководители.
Теперь представь, Яшань, в такой круговерти я и забыл о Ларисе. Свои девчата в клубе, на ферме, у копны на сенокосе, у пруда на отдыхе. Естественно, не монах я среди красавиц. Вспыхнули у нас с Марией, чувства друг к другу, появилась любовь, которая потянула на женитьбу.
Но с Ларисой наша любовь была первой, она во мне и оставалась первой, не удавалось никому затмить ее, либо вычеркнуть из памяти.
Встреча с Ларисой
В1958 году на ВДНХ в составе группы наших передовиков – колхозников я ездил. Прибыли в Москву, Огарева рядом, там Лариса живет, любовь довоенная. Ходил я в составе делегации по выставочным павильонам и толком ничего не видел, не слышал. И поблескивали на наших пиджаках заработанные не легким трудом ордена и медали, а мне было не до них, в голове одна мысль, о ней, о Ларисе. День выдержал, на другой ловлю такси - «Волгу», качу в Огарева, вещи в гостинице Колос оставил.

Прошло сколько времени, а я дорогу и ее улицу не забыл. Подъехали к ее дому, сердце от нахлынувших воспоминаний, как у пойманного воробья бьется. Номер ее дома до боли знакомый – 34, их забор так же стоит прямо, краска свежая. «Шестнадцать лет здесь не был, воды утекло много. У меня двое детей, я воевал, а ей чего не рожать было».
У калитки говорю шоферу: «На тебе четвертак, стой тут, я пошел».
Он всё понимает, пока ехали, я в курс его ввел. Подмигнул мне: - «Действуй  Илья - ни пуха». Я ответил: - «К черту», - и отправился во двор.
Звонок теперь есть. Нажал на черную кнопку, тишина за дверью. С крыльца рассматриваю двор: все так же, даже блиндаж цел, только обвалившийся. Картошки меньше посажено, огород без сорняков. "Моя школа". Дорожка к нужнику теперь кирпичом вымощена. Там, в зарослях вишневых он и стоял. В них мы с Ларисой от любопытных соседушек прятались, обнимались, о жизни мечтали, планы на будущее строили, которым не суждено было сбыться. «Война этому виновницей».

- Интересная лирика, - улыбнулся Яшаня, довольный откровением Ильи. – И кто же вышел к тебе?
- Слушай, гляжу я, а из бомбоубежища два мальчугана выглядывают, за мной наблюдают. Я их к себе зову, но в это время запор в двери заскрежетал. А через секунды в проеме дверном она появилась, спрашивает:
- А вам кого, мужчина?
- Ларис, не узнаешь?
- Нет, - отвечает.
«С лицом одноглазым, поэтому и не знает», - думаю.
- Илья я, Дорохин, поселок Березовый, помнишь?
Она пополнела собой, а лицом почти не изменилась.
- Батюшки – свет, Илюша! Живой! Радость-то, счастье, какое.
Она бросается ко мне, шею обвила - целуемся. Потом она вытерла слезы фартуком, успокоилась, спрашивает: - Со мной повидаться приехал?
- Повидаться - отвечаю, - такси ждет у калитки.
Радость с ее лица схлынула. «Не на крыльце же свидеться приехал, в дом зайдешь хоть?» – спросила она, беря меня за руки.
-Зайду, конечно. На часок целый, - успокоил я.
И она по коридору повела меня в дом, до боли мне знакомый и любимый. До кухонной двери доходим, навстречу выходит мужчина в домашнем халате, в тапочках, полный, пухлощекий. Мужик и женщина, не новость. Может муж, может брат. А мне стало не по себе. Думаю "Это их ребятишки там играют с ружьями самодельными". Они вышли как раз при Ларисе из подвала и на меня нацеливались.

Она говорит мужчине: - «Боря, знакомься, это Илюша из деревни, помнишь, я рассказывала? Вот он, живой. Повидаться приехал».
Она смотрела радостным взглядом то на него, то на меня. А мы с хмурыми лицами пожимаем друг другу руки.
Вошли с ним в зал, плюшевый диван, на котором я иногда спал, стоял там же. Боря предложил мне на него сесть, сам пошел к комоду, альбом с фотографиями принес и ушел к Ларисе на кухню. Она там уже гремела посудой, с угощениями хлопотала. Не сиделось мне, и альбом меня не интересовал. Я вошел к ним и подаю Ларисе четвертак, говорю Борису:
- За знакомство бы выпить и встречу нашу отметить. Боря деньги взял, я его с таксистом в магазин отправил. Это мне было надо, при нем чего у Ларисы спросишь?
Она рассказала, что Боря ее муж, а дети в их дворе соседские. Своих детей им бог так и не дал.
Я рассказал ей о жене Марии и о детях. Она на судьбу жаловалась, которая не дала нам пожить вместе. А письма мои она не читала. «Не дошли они до меня». А когда я намек сделал на Борю, мол, не он ли повинен, она пожала плечами, погрустнела.

Заявился ее Борис, принес хлеба, колбасы и две бутылки московской. Выпивали на кухне, потом перешли в зал.
- Вот на выставку приехал, - рассказываю я, - заработал горбом поездку на ВДНХ, так сказать. В гостинице Колос нас разместили. Вспомнилось былое, довоенное, думаю, а поеду - ка я к Кузьме Федоровичу, а его уже нет.
Лариса сидела между нами. Потянулась к моему ордену Ленина, отвинтила и стала разглядывать. Она с нами тоже немного выпила, разрумянилась.
- Вижу, работаешь по-ударному, это хорошо, а как насчет песен, за войну репертуар расширил? - Она говорила о песнях с улыбкой.
-А Боря это видел и ревновал? – спросил Яшаня.
- А хрен его поймет, сидел за ней как филин, в разговор иногда встрянет. Помню, про заработки колхозников интересовался, спрашивал о войне, и о ранении. Спросил, платят ли инвалидные.
А я до войны учил Ларису на гитаре играть. Гляжу, висит гитара. Я снимаю ее со стены, струны перебираю, настраиваю.
- Сама-то бренчать не разучилась? – спросил Ларису. Она улыбнулась, глаза вниз опустила.
- Она и бренчит, и поет хорошо под гитару, - похвалил ее Борис.
- А ну, хвались, какую песню поешь и что играешь? - попросил я.
- Вашу березовскую и пою и играю, - уклончиво ответила Лариса.
- Понятно, - отвечаю, и наигрываю мелодию «Оля на лодке каталась», там еще такие слова: «Оля цветочки рвала, низко головку склоняла». – «Эта?» – спрашиваю. - Она кивнула головой.

А я под Ларису слова в песне переделывал «Лора цветочки рвала, низко головку склоняла», - ей это нравилось. До войны она мне подпевала, у нее голос грудной, бархатно звучал, приятно. А теперь я один тянул песню у них. А чего не петь, да и выпил на радостях. Ты записать хотел, вот слушай слова:
Все васильки, васильки, сколько мелькает вас в поле,
утром, до ранней зари мы собирали их с Олей.
Оля сорвет василек, низко головку наклонит,
Милый, смотри, Василек, он поплывет – не утонет.
Оля любила реку, ночью на ней не боялась,
Поздно, вечерней зарей, с милым на лодке каталась.
Уходили мы с ней из ее дома, Борис не вышел. На прощание она мне сказала:
-Эх, Илюша, о детях ты спрашивал. Ты видел Бориса и наши с ним отношения. Я с тобой побыла, прилив счастья почувствовала. Такого давно со мной не было и не будет теперь никогда. Какие нам дети, если любви нет.
А я и сам понял, не радостная жизнь у них с Борисом. И не они в этом повинны, и не я, а война. Он в окно на нас точно теперь глядел. Я это чувствовал. А бог с ним, он мужик так себе, она красивая, ласковая, вежливая. Я ее образ по гроб жизни помнить буду.

У машины стояли, на прощанье я спрашиваю ее, мол, как бы она меня такого вот одноглазого так бы и любила? А она вместо ответа смело обняла меня и порывисто поцеловала. И я был доволен. Думаю, пускай в окно он на нас смотрит. Я ее нашел, узнал и полюбил первым.
Сел я в такси, Лариса все не уходила. Мы поехали, я говорю шоферу: «Громко посигналь ей». Она долго видна была, у калитки нам рукой махала, пока за поворотом не скрылись.
На поселке я потом долго тосковал по Ларисе. Наверно бы мы поженились с ней тогда, в сорок первом осенью. Шло все к этому. Эх, если бы не было тогда войны. И годы потом проходили, а я так и не забывал про нее. Потом решился попросить сына, чтобы он свою дочку, а мою внучку назвал Ларисой, ее именем. Он и его жена Валентина поняли меня, и удовлетворили мою просьбу. И теперь Лариса для меня самая желанная, самая любимая внучка на этом свете.

Илья Иванович после этого стал серьезным. С минуту посидел, пошел в переднюю комнату. Возвращается с деньгами.
- На Яшань, это тебе полтинник на книгу. И напечатай ее, пока я живой.
Яшаня не брал деньги, а Илья Иванович буквально настаивал.
Как жаль, что Илья Иванович не дожил до выхода в свет его рассказа. Радовался бы и улыбался. А прочтя, задымил бы кольцами из папиросы, как умел он это делать.
Эх, война, война, сколько бед ты наделала, сколько разлук было из-за тебя.


Фронтовики – особые люди

Они цвет и совесть нашего общества, умеющие делать главное: честно жить, работать по совести, находить правильные выходы из трудных ситуаций. Именно такой человек ушел из жизни 31 марта 2012 года в Зуевке. Дмитрий Павлович Останков до конца дней своих был в делах активен. Ему никто не давал настоящего возраста, он всегда выглядел на десяток лет моложе. И на вопрос о здоровье с улыбкой отвечал: «Пока, слава Богу, на здоровье грех жаловаться».
В социальную службу на 23 февраля он пришел бодрым, весёлым. С фронтовиком завел разговор о планах на лето, информировал Денисова:
- А я, Василий Алексеевич, две путёвки уже заказал - и себе и Валентине. Жену я беру как бы сопровождающей. По Волге с ней решили поплавать, от дел мирских отдохнуть.
И Денисов, и я одобрили тогда его планы. Пожилой семье на природе, почему бы не побывать. Но их отдыху не суждено сбыться, смерть помешала. Годы у Останкова не малые, у таких людей и внезапная смерть случается. Родился он в 1925 году. О линии его жизни я узнал из интервью, которое записывалось к одной из юбилейных дат. Его рассказ я ниже и привожу.
- Помню, в первом классе я, когда учился, со двора отец зашел, новость объявил - кобылица жеребится. На помощь позвал, а в сарае три коровы, мерин рабочий, верблюд и десятка три овец. Шел 1933 год, пришла вскоре и на посёлок Берёзовый коллективизация. Пошел актив по дворам, составлялись списки скота и имущества. Коров, верблюда и лошадей с упряжью обобществили. Образовался колхоз «Вторая пятилетка». Председателем избрали Денисова Ивана Фёдоровича, бригадиром - Шмойлова Василия Ивановича.

Запомнился урожайный год 1935–й, май, июнь шла посевная. В сеялку впрягались три лошади. Мне десять лет, отец меня в поле брал лошадьми управлять. Сеяли от зари и до зари. К уборочной пришел молотящий комбайн «Виндройер». На трудодень было начислено по 5 кг зерна. К уборочной 1937 года пришел отечественный комбайн «Сталинец–4», а на излишки заработанного зерна некоторые колхозники приобретали в кооперации мануфактуру и велосипеды. Но трудностей хватало. На посёлке четырёхклассное обучение, в Богдановке пятый класс заканчивал. А дальше учиться отец запретил, сказал: «Двоих на стороне не потяну».
Четырнадцатый годок мне шел, я на лошадке из Зуевки почту вожу. Весть о войне в июне 1941года я на посёлок первым привез. В декабре 1941 в составе молодёжной группы рыть окопы отправили. До посевной в Ульяновской области работали, ломами мёрзлую землю долбили. Следующее лето и осень конюшил, а в январе 1943 года призывают на фронт. С посёлка в далёкое Забайкалье втроем уезжали – радовались, от войны далеко. Учились на миномётчиков. К весне присвоили звания младших командиров и перебросили к Воронежу. Перед форсированием Днепра приехали покупатели из боевых частей, разобрали нас по действующим фронтам. Я в миномётный полк корректировщиком попал, у меня стереотруба, перископ, бинокль. За Днепром изучаю местность сектора обстрела, определяю ориентиры, намечаю их на карте.

Запомнился случай. Вечером взял хлебные снопы за ориентир, утром замечаю - укладка снопов другая. Сообщаю командиру батареи. Делаем по полю миномётный залп, из укрытий стали разбегаться немцы. За проявленную бдительность меня представили к награде.
Для лучшей ориентировки на местности с командирами участвовал в разведывательных рекогносцировках. В одной противник засёк нас, обстрелял. Меня ранило в голень.
После лечения Останков Д.П. воевал уже в составе кавалерийского корпуса, которому придавался миномётный полк, калибра 85 миллиметров.
- Запомнились ожесточённые бои на берегах Эльбы. Противник пытался нас прижать и сбросить в реку. Это было 5, 6 и 7 мая 1945 года. В те дни нам показалось, что войне не будет конца. Но восьмого мая с утра наступило затишье. Мы победили, мы живые.
Обратный путь в Россию преодолевали своим ходом. На три месяца задержались в Венгрии, пополняя кавалерию трофейными лошадьми, три месяца очищали леса и сёла Закарпатья от бандеровцев. Потом кавкорпус вошел в состав Южно – Уральского военного округа, дислоцирующего в Оренбургской области. Командовал им Тимошенко Семён Константинович.

А отважный конармеец, опытный корректировщик мин Останков Д.П. войдёт в число коноводов маршала. Ему тогда было двадцать один год.
- Завидовали мне сослуживцы и пророчили хорошую перспективу. Не исключал этого и я. Но для этого нужны были знания, служить ещё долго, поступаю на учёбу в общеобразовательную школу. Но в молодости от необдуманных поступков не застрахован никто. С сослуживцем на вещевом рынке продаем гимнастёрку. Нарушили дисциплину, и ущерб государству нанесли на 45 рублей. В итоге – военный трибунал и по десять лет ссылки. Золотые прииски Чукотки, сельхозколония из селян - зеков, умеющих хорошо и много трудиться.
  Определяют на пригодность плотничать. Выдали топор без топорища, ножовку тупую и не разведённую. Инструмент надо подготовить к работе. Выстрогал топорище, насадил топор, наточил и развёл ножовку. Прорабу понравилось, зачислили. Строили промывочные эстакады для золотоносного песка. Выполняю норму на 120 и более процента. Пошли зачёты на досрочное освобождение. Проявляю себя, назначают прорабом.

Год 1953, смерть И.В. Сталина – амнистия, Дмитрия Павловича не отпускают, терять работягу жалко. Уговаривают оставаться работать по найму. А чтобы он был сговорчивым, насчитали подотчётного имущества кучу. Не соглашался, несмотря на большие заработки. Говорил, что соскучился, что донимает цинга. На приисках чеснок был на вес золота.
- На посёлок приехал весной 1954 года. Иду к дому – дороги не вижу, одиннадцать лет не был. Отец на войне погиб, мать постарела, сестру невесту не узнать. Отметили встречу, поговорили. Наутро иду в правление, где все собирались. Трудоустраиваться надо, и потом жениться.
Леус П.С. председателем колхоза работал, пригласил на беседу в кабинет, спросил, чем бы я хотел заниматься. А я когда входил к нему - на затрапезный стол внимание обратил. Напросился новый стол ему сделать - с тумбочкой для документов. Он согласился. Смастерил столик, понравился, заказал столик и четыре табуретки для бухгалтерии. И пошла молва по посёлку. Заказам на мебель теперь от поселян не было конца.

Вскоре решением правления создается плотницкая бригада из десяти человек, Останков её бригадир. Первый их объект - строительство школьного дома на посёлке Крутенький, вторым – конюшня. Далее – коровник и, пошло – поехало.
В шестидесятые годы сносилось саманное жильё колхозников, строилось деревянное. Потребность в строительном материале колоссальная. Чтобы его не покупать, колхоз пилораму приобрел, строительством здания и установкой оборудования бригада Останкова занималась. В ссылке эту работу приходилось ему проводить. Проявил инициативу, она наказуема, его из бригадиров переводят в пилорамщики. Пилорама у селян нарасхват, она не выключается. Останков пилит брёвна сутками, обедает на пилораме, урывками отдыхает.
К средине семидесятых бум строительный прошел, Дмитрий Павлович востребован в другом месте. Председатель Табунков Александр Николаевич, зная способности и порядочность Останкова, направляет его на должность заведующего фермой. И не ошибся. Уже в начале восьмидесятых годов берёзовская ферма по надоям молока выходит в районные лидеры. Его доярки первыми достигли трёхтысячных надоев от коровы (вторыми были утёвцы). У него самый высокий настриг шерсти с овцы, самый высокий приплод молодняка, привесы, самая высокая сохранность животных на ферме.

Таким он был. Это и к нему в полной мере относятся мудрые утверждения оценки жизни: «Человек проживал время не зря, если построил дом (он собственными руками три дома построил, себе, тестю и брату), вырастил и воспитал сына (он троих сыновей вырастил и воспитал) и т. д.». Останков был способным на все дела, неугомонным трудягой и уважаемым всеми. И пускай там, на небесах ему будет вечный покой, а среди живущих долгая память.


Война глазами очевидца

Исстари известной в Зуевке была семья Глебовых, по-уличному «Бондарихины». Говорили, что когда-то в их роду мужики-бондари водились, которые ремеслом этим, широко востребованным в их времена, и прославились. Отсюда прилипло к их роду такое прозвище.
Теперь глава их семейства Егор Васильевич Глебов известный во всей округе комбайнер. То есть, по понятиям современным он в широком плане хлебороб. Его главное призвание — колхозное поле. На поле весной он сеет зерновые, крупяные или бобовые культуры, а осень подошла, созрели полевые культуры и он на своем степном корабле, по имени комбайн, так и будет хлебную ниву молотить до белых мух.
Егор - мужик трудолюбивый, исполнительный. Он, вообще, как человек довольно таки странный, интересный, загадочный. Он о себе ничего не говорил, молчал он и о войне. Хотя мы из детства помнили, как их семья после победы над Германией посылки от него получала. Много посылок с одеждой для детей и для взрослых, с обувью, с заморскими гостинцами, с игрушками. А когда Егор Васильевич возвратился с фронта солдатом бравым, стройным, грудь увешана орденами, мы ходили его смотреть и встречать. Гостинцев он много семье своей привез. И мы от него их тоже получили и, конечно же, его детям завидовали. Потому как ребяткам моего окружения такая дорогая встреча уже не светила.

К примеру, на моего отца — Якова Петровича еще в феврале 1942 года пришла похоронка. Он погиб в городе Старая Русса, защищая там фанерный завод № 1. Объект военного значения. Такая же история с отцами и у других детей нашей улицы.
Прошли годы. И я совершенно случайно пришел к пониманию о том, что солдаты, пришедшие с войны целыми, они не вечны. Они, как и все мы, умрут со временем и унесут с собой настоящую правду о войне. Поэтому, я решаюсь этих людей, героев войны в прошлом выводить каким-то образом на откровения и их воспоминания записывать на память их детям, родным и просто для местной истории благодарным потомкам. Но не все фронтовики были такими уж словоохотливыми, чтобы с ними посидеть час, другой и получился у меня рассказ. Нет, были и фронтовики молчуны, от которых только и услышишь «Военную тайну нельзя разглашать». Особенно такое в моих беседах с ними случалось в первые десятилетия после войны.
И я тогда стал в беседах с ними хитрить. Начинал я нашу беседу с вопросов не о войне конкретно, а довоенной жизни, послевоенной. И по ходу этого некоторые мои собеседники начинали потихонечку откровенничать и о войне.
По такому плану проходила моя беседа и с «Егоркой» Глебовым. И получилось из нашей беседы ниже изложенное.

Девятилетнему Егорке жаркое лето 1921 года запомнилось на всю жизнь. Тогда от палящего зноя все сгорело в поле и на лугу. И даже, казалось бы, устойчивая к засухам степь ковыльная и та не устояла от жестоких суховеев.
- Голосили сельские бабы: «Как зимовать будем, чем питаться, чем кормить скот?» - вспоминает Егор Васильевич. - Многие зуевцы в поисках хлеба уехали из села. Но мои родители решили иначе: «Чем с аравой такой ехать, лучше умереть на своей земле, коль бог так велит».
Отец Егорки - Василий Ефимович зарезал последнюю коровенку, поделил тушу на мелкие дольки и в бочке засолил. Зима предстояла длинная, семья большая и мяса этого должно хватить на все месяцы. А тут надежда на лучшее, слух по селу прошел: вроде бы в Самару из-за океана кто-то с помощью голодающим приехал. Спасать от голода всех будут в Поволжье. Вымирания полного они не допустят.
Всю зиму Егорка и его меньшой братик Алешка по опустевшим дворам ходили, по чердакам, да по погребам лазили, в каждый уголок заглядывали. Вдруг что съестное и попадется. Нашли как-то обрывок сыромятного ремня, обжарили его и съели.
- Один раз испугались мы насмерть, - вспоминает Егор - Зашли в дом к Груниным, в избе - мертвая тишина, все в зимнем инее. На широких лавках что-то накрыто. Открыли - мертвец. Уши мышами объедены. В сенях с перепугу Алешка в погреб свалился. А у меня силенок к тому времени уже не оставалось, кое-как его вытащил. От родителей узнали о том, что мертвеца Грунины специально не хоронили. В списках живых он числился, и
семья на него продолжала получать паек от иностранцев. Получала такой паек и наша семья, но, до этого еще надо было дожить. Помощь иностранная пришла в наше село к лету 1922 года. К весне мои два брата и сестренка с голоду умерли. Из четверых детей я один и выжил. Как только снег сошел, мы с отцом в степь пошли за сусликами. Их водой из норок выливали, убивали, шкурки снимали, а туши на костре жарили (как теперь жарят шашлыки) Только этим и спаслись.

В разговор включилась и его жена Татьяна Яковлевна:
- Истощал народ и выживший. Поэтому, всю зимушку умерших с голоду в амбары сельчане складировали. Хоронить их некому было, истощены все были до предела. А земля, когда оттаяла, свезли их в общую яму и всех вместе захоронили. Помнят сельчане ту братскую могилу. Ни один престарелый человек не пройдет теперь мимо, чтобы не снять шапку и не поклониться ей. На старых кладбищах могилка, вместо холмика большая впадина на ней. А на краю большой церковный крест вкопан, с порушенного церковного храма он был привезен и у братской могилки возведен.
Эх-хе-хе, - вздыхает Татьяна, - если бы не озоровали некоторые с пайками тогда, меньше бы смертей в селе было. Что плохого люди скажут про Павла Макарова. Председателем ревкома, говорили, он работал. Он и сам голодал вместе с народом, а не брал из добра общего ни крохи.
- А позднее, мать, помнишь, свадьбу сыграли мы с тобой? И тоже горя много хлебнули. Наутро встали, а есть нечего. Батя где-то ржи прошлогодней нашел, обжарили ее и толочь на муку в ступу, - подсказывает Егорка.
- Помню. Свекровь из нее лепешки испекла. Тогда ведь не разбирали - вкусно или нет. Лишь бы брюхо набить и утолить голод. Эх! А чего мы видели на этом свете? Нет ничего. В тридцатые годы, посчитай, только и стали жить чуть лучше. Зато пошли эти репрессии. А потом война нагрянь опять на нашу голову.
И тут, пригорюнившись, они замолкают.
Уходил я от них с надеждой, что наша беседа будет обязательно продолжена.

У Глебова жена зимой постоянно болела. Донимала печень в посты без употребления молока и прочих витаминов. Татьяна его верующая и посты строго соблюдала. Ее положили в больницу. Егор Васильевич, живя от нашего дома не так далеко, приходил к нам и звонил ей по телефону. Еще только прикрывая за собой скрипучую дверь, Глебов начинал меня бранить:
- Руки у тебя не тем концом выросли что ли? Дверь не можешь отремонтировать? Это вот хорошо теперь газ есть, тепло, а то бы уж давно изба выстыла.
Сам он отменный столяр, мастер на все руки. У него в доме и на подворье устроено всё добротно, во дворе порядок и вокруг чисто, уютно.
Он не любил сам звонить в больницу, просил об этом меня, я же за это брал с него слово, что он на часок другой у меня задержится и расскажет что-нибудь о войне. Он соглашался. Когда к телефону подходила его жена, я передавал трубку ему.
- Ну, как ты там, Татьяна? Немного лучше тебе? – спрашивал он сначала, а потом начинал роптать: – Ну, зачем ты тогда замуж за меня выходила? Шла бы, вон, в монастырь или в монашки. Там бы и соблюдала строго эти свои посты.

А Татьяну Яковлевну и я, правда, до больницы видел боевой, шустрой и совершенно здоровой. Идет она по селу, бывало, ногами стройными мелькает. А тут я спешу как-то в Сельсовет, на работу опаздываю. Она мне на встречу вышла, улыбается, и говорит:
- На работу видать спешишь, Иван Яковлевич? – я подтвердил ее предположение. – Вот и я по молодости быстро бегала. А теперь отбегалась, ноги порой не сдвинешь, хоть отруби.
Словоохотливая была его Татьяна, приветливая. Об их семье у моих сельчан мнения положительные. Они люди порядочные, сами работящие и такими же воспитали своих детей. А что касается главы семейства, то, по мнению многих, честнее и исполнительнее человека в селе не найти. И я слышал, именно поэтому еще на заре образования колхозов местная власть поручала ему, то амбары с зерном охранять, то местную кутузку, то он сопровождал «врагов народа» в район. И не зря начальство колхозное и в 1935 году Глебова одного из первых зачислило на первые курсы трактористов при МТС. Поэтому, уже до войны он работал в колхозе комбайнером на передовом сцепе (два комбайнёра в упряжке, он в коллективе старший). Говорили, что больше их агрегата зерна нового урожая с хлебной нивы никто не намолачивал.
- Мы с Останковым Тихоном Ивановичем в паре работали, - рассказывал Егор. - Мы с ним до работы жадные, обоим больше заработать хотелось. И у нас это получалось. Нас начальство за хорошие показатели любило и хвалило.


В военное лихолетье

- Это было еще до начала войны, - объясняет свой успех на хлебной ниве Глебов. – Потом я помню, на фронт провожали четэзовцев: Соложенкова Петра, Гребенкина Григория. С колхоза имени Кагановича председателя Пенькова Василия забрали, а нас с Тихоном председатель Репин от фронта оберегал, отстарывал (старался, авт.). Не хотел, чтобы урожай в колхозе под снег уходил.
- До августа месяца, Егорк, тебя не забирали, - подсказывала ему Татьяна после выписки из больницы. - Числа 15, помню, запрягла я сама лошадь колхозную, усадила тебя в телегу со шмотками подорожными и отвезла в район до военкомата. Там другие были призывники. Оттуда и проводили мы вас в Кинель. А домой я возвращалась одна по утевскому профилю, заливаясь слезами. Дома меня ожидали: шестилетняя Маша, четырехлетний Ваня, двухлетняя Фрося и твои родители. Зашла я к ним, детки на меня глазенками удивленно смотрят. Села на лавку под образами и думаю "С чего жизнь теперь начинать, с какого концу дела вести теперь?". Ходим со свёкром по двору - горюем: чем его отсутствие теперь восполнить.
- А за нас там теперь думали другие, нами командуют, - продолжал ее мысли теперь ее муж, Егор Васильевич. - Одно дело быть исполнительным на гражданской работе, другое дело на войне. Благо, мы ко всему приучены. Но как привыкнуть к тому, что на три солдата выдано две винтовки? А вместо каши выдают уже который день НЗ – два сухаря, которые в воде не размокают.

Первый и неравный бой их пехотный полк принял под Орлом. Немецкие танки и мотопехота расчленили и разбросали их полк на мелкие группы. Первое ранение в руку. Шесть месяцев провалялся Егор в госпитале. После излечения добрался до сборного пункта. Формировка, сапёрная рота, фронт.
- Второй бой 26 июня 1942-го года запомнился мне на всю жизнь, - вспоминает Глебов. – Наша часть попала в окружение, продолжая упорно отбиваться. Решили группами пробиваться из кольца. На пути – водная преграда. Немцы с того берега и с воздуха охотились за каждым плотом, за нашей лодкой. Но наша группа переправилась целой, зато сразу же нарвалась на засаду. Не успели мы опомниться как слово «плен» стало для нас реальностью.
Простейший лагерь в степи: колючая проволока вокруг и сторожевые вышки. Солнце нещадно печёт целый день, на небе ни облачка, нигде ни единого тенечка, жара беспощадная. А немцы сельдь в бочках в лагерь закатят, и иногда картофель к ней вареный. "Нате, вам, ешьте!" А воды не дают. А мы голодные…
Выделяли и баланду в общей таре. А ни ложек, ни котелков нет. Уголовники командуют раздачей пищи, баланду разливают кому в сапог, кому в пилотку. Думаем: «Чем в аду таком жить, лучше умереть».

Решаемся на побег. Организатор - из бывших офицеров. Уголовники, которые едой распоряжались, о планах пленных не знали. Через тщательно замаскированный подкоп несколько наших обреченных на волю ушли.
 Сколько мы шли, куда шли – неизвестно, - вспоминает и тяжело вздыхает Егор. - Города большие обходили стороной, в села за продуктами входили редко. Боялись немцев и шпиков там встретить. Исхудали до нитки.
Егор вспоминает добрых людей, тепло отзывается о тех, кто, рискуя жизнью, помогал им на оккупированной территории, кто последним куском хлеба, или картошкой делился с ними.
- Однажды мы с другом Сашкой (он родом из-под Орла) уточняли дорогу, просили заодно и еду. Крадучись зашли с задов в село. Немецкие овчарки учуяли нас, лай подняли. Началась погоня, как за зайцами они за нами гнались. А нас легко ловить истощенных, измученных бессонницей, голодом и ходьбой.
Поймали, к офицеру привели, не били, через переводчика о делах на нашем фронте расспрашивали. А мы ничего не знаем, прошло времени уже сколько? Данные для них наши устарели, отстали. Повезли на крытой машине, куда не знаем, ехали долго. Остановились….

Тут Егор Глебов от спазмы в горле прервал рассказ, на глазах старого и бывалого солдата от тяжелых воспоминаний появились слёзы.
- Ну ладно, Егорк, теперь уж чего...? Дело прошлое, - успокаивает его Татьяна. Она сидела с ним рядом, слушала, напоминала порой о чем-то, или поправляла. – Прошло все теперь-то. Не переживай. - Успокаивала она. - У нас жизнь теперь дюже хорошая. Только бы болезни по старости не прилипали.
- Никому, кроме Татьяны, я об этом не рассказывал. - Егор Васильевич при этих словах глубоко вздохнул и резко выдохнул. Набрал потом воздуха в грудь явно для успокоения. - Тебе еще расскажу. Но ты об этом пока не пиши. Пока мы с Татьяной живы. А потом поступай, как хочешь.
И я его просьбу много лет выполнял. Оставляя эту его часть рассказа в моих черновиках на потом.
- Привезли нас в расположение немецкой части, - продолжал рассказывать Глебов, - определили меня и Сашку рабочими полевой кухни. И мы с ним кололи дрова, чистили картошку, стирали полотенца, мыли посуду. Так мы и кочевали с их частью до осени сорок второго года. Пока тепло было, жили мы в их крытой машине, спали в топчанах. На ночь немцы нас закрывали на замок, сами уходили в дом напротив. В зиму к нам они уже привыкли, и мы переселились в квартиры. Прислуживаем мы теперь немецким офицерам там.

И тут я вспомнил как моего соседа, дядю Егора за «служение» немцам упрекал другой фронтовик, Он без одной руки, Иван. Значит, он уже какой-то информацией владел о Глебове?
А Егор Васильевич тем временем продолжал рассказывать.
- Стирали офицерам белье, подшивали воротнички, убирали в комнатах, постель на койках заправляли, чистили им сапоги, - Егору опять стало тяжело говорить, он на время замолчал. Мне стало невыносимо жалко его.
Я теперь вспоминаю и как мой дядя Георгий, фронтовик, с издевкой спрашивал его о немецком плене, о прислужничестве, о холуйстве. Изображая руками при этом чистильщика сапог. Я даже спорил с ним, мол, это напраслина в адрес Глебова. Хотя на войне может случиться все. И старался оправдывать как-то пленение Егора. Война без плена не бывает. А дядя гнул свое: «А приказ Иосифа Сталина – Джугашвили он забыл? Был его приказ "В плен живым не сдаваться". Струсил, пулю пусти себе в лоб!»
Непререкаемая и неподдельная психология была у фронтовиков.
- Немцы нас не обижали и неплохо кормили, - немного успокоившись, продолжал Глебов, – Но нам было очень стыдно и неприятно им прислуживать. А куда деваться? Жить-то было охота.

Один по-русски говорил хорошо. Он и давал нам задания на день. И он всё просил нас не убегать, говоря «А то мы вас за это расстреляем». Доверились они русским пленным со временем еще больше. И привыкли к нам на столько, что с собой стали брать нас на вечернее кино.
- Но этим вечером пошли в кино немецкие офицеры одни, - продолжал вспоминать о немецкой неволе Егор.- Мы с Сашкой в расположении части остались. Когда печь затопили в избе, мне Сашка шепчет:
- Егорк, а я у немцев нашел канистру со спиртом в техничке.
Уговаривает меня выпить. Выпили по кружечке, и хватит бы. Но, нет, решили повторить. Темно стало в машине. Со спичками стали наливать спирт. Нечаянно облился Сашка и загорелся. Обгорел сам, мало того, и внутри машина загорелась. Прибежали перепуганные офицеры на пожар. Сашку отправили в свой госпиталь, а меня допрашивали о случившемся. Офицер, который по-русски говорил, понял меня, разобрался. Крамольного умысла в наших действиях не нашел. Только долго удивлялся нашей привычки столько спирта пить.

Один я теперь среди чужих остался, Сашки со мной нет. А без него и мне теперь свет не мил. Офицер русскоговорящий вечером приходит и говорит: «Пошли со мной, Егорка, Сашке в больнице худо». И, правда, Сашке очень худо. Проведали мы его, нас он не узнал. И вскоре от ожогов умер.
Немцы видят, я места среди них теперь не нахожу, отмахнулись от меня, не стали следить за мной и не стали меня замечать.
«Они решили отпустить меня», - думаю. И сбежал от них ночью. Долго я бродил по окрестным селам, пока не набрел на Украине на окраинный домик. В нем и приютила меня добрая, одинокая женщина-хохлушка. Выкопал я в ее доме для себя подвал, думал жить в нем до прихода наших. Но она про указ немецкий сообщает: «Всем, кто скрывается - у немецких властей необходимо немедленно зарегистрироваться. Им будет предоставлена работа на шахте. А кто уклоняется – расстрел, кто уклонистов покрывает тоже расстрел».
Побоялся я добрую женщину подвергнуть такому риску. "Будь что будет", - думаю, вспомнив еще и об офицерах - штабистах немецкой Армии. Есть же на земле люди разные. Попались вот нам с Сашкой и среди них добрые люди. Сжалились, дали нам шанс выжить, Пошел в комендатуру, зарегистрировался беженцем. Стал работать на шахте, но не долго, услышал о партизанах, решил было связаться с ними, да не успел, в город входили Советские танки.

У своих

В особом отделе народу было много, подошла очередь, допросили. Долго допрашивали, крутили вопросами и так, и эдак. Потом в казарме всех нас закрыли, часовых у двери и у окон поставили. Пока наводили справки, всех содержали под арестом. Признали через две недели меня не опасным, выдали обмундирование, новую солдатскую книжку, оружие и определили в действующую часть. А чтобы на деле проверить мою преданность Родине и товарищу Сталину, поручили осужденного дезертира пустить в расход перед строем. Объяснили, как мне действовать в таком случае.
Зачитали осужденному приказ, объяснили степень его вины и меру наказания. "За измену Родине бывшего рядового, Семена Петровича Злобина, бойца действующей армии вооруженных сил СССР признать дезертиром и предателем. Применить к виновному высшую меру наказания - расстрел".
Повел я его после этого к лесочку, там не глубокий овражек. У края овражка я его и прикончил очередью. А за мной со стороны все это время специальный особист наблюдал. В моральном плане для меня эта их проверка была очень тяжелой. Скорее - страшной. Особенно было не по себе, когда я у того овражка стоял с осужденным один на один. Когда он меня перед смертью просил написать ему домой и сказать, как его боевой товарищ, в письме, что он погиб не предателем и не дезертиром, а героем. Взгляд я его и сейчас помню.

И мне тогда было тоже тяжело слушать рассказ-исповедь старого солдата Глебова. Он звучал как раскаяние человека за содеянное на войне. У меня не было ни капли сомнения, что рассказывал он правду, которая много лет железным обручем сковывала ему душу. По его просьбе я долго не писал нигде об этом, а когда написал, то получил от некоторых фронтовиков (бывших командиров) головомойку. Они обвиняли меня во лжи. «Такого быть не должно",- говорили они. Они не верили, чтобы немецкие офицеры такие уж хорошие, отпустили пленного русского на все четыре стороны, а особисты русские такие жестокие и жестокое испытание придумали Глебову.

Идеология была в СССР такая.
А на самом-то деле война действительно была многогранной и многоликой. Другие фронтовики о ней приводили свои примеры.

А далее с моим героем Глебовым на войне обстояло дело так:
Убедившись в преданности солдата Глебова, командование определяет его в разведовательный взвод полка. Обладая недюжинной силой и ловкостью, он стал доставать «языков». За что и заслужил от командования много боевых орденов, медалей и благодарностей. Читал его благодарности, которых у него много. Они все в рамочках и под стеклом. Там было красивым почерков написано «Глебову, лично, от товарища Сталина». Одиннадцать таких благодарностей у Егора Васильевича. Он гордился ими.
Висела тут же, на сеничном заборе и другая рамочка - синяя, где описаны боевые заслуги и боевой путь старшего сержанта Глебова. Подпись внизу была самого маршала Конева, под которой стояла и гербовая печать. Этой реликвией особенно гордился он, как и всеми боевыми наградами. А в праздничные дни, особенно в дни Победы его грудь всегда была украшена разными наградами (трудовыми тоже). Вся грудь сверкала ими.

По этому поводу Глебов мне говорил:
- Награды же на фронте не так просто бойцу выдавались, награды умением и кровью зарабатывались. Например, за форсирование Днепра меня наградили орденом «Красной звезды». Нас тогда командир взвода собрал и говорит: «Поручено, к предстоящей переправе не просто языка достать, а важную птицу. Командованию нужны сведения по дислокации и силе противника».
А такие сведения у кого? Естественно у штабника – офицера. И мы целую неделю охотились, наблюдали, искали расположение штаба, изучали подходы к нему. И в одну из темных ночей подкрались к немецкому штабу, сняли двух часовых, вошли тихо в блиндаж, устроенный на обрывистой круче. Одного немца прикончили, который сильно шербушился (сопротивлялся), а другого попросили забрать бумаги. Мы с этим немцем переплыли на нашу территорию. За выполнение особо важного задания нашу пятерку и высоко отметили, всех наградили.

А медаль «За отвагу» я в Германии получил. Там менее рискованным было задание, но ответственным. Автомобиль с важными документами в нашем штабе сломался, взводу разведки охранять и ремонтировать его поручили. Основные подразделения заняты противником, а мы у машины крутимся. Оказалась поломка серьезной, запчастей нет. Ищем выход. В одной деревне фермера разыскали, его из подвала вытащили, заставили трактор завести. Я с техникой знаком, сажусь за руль, едем, машину свою цепляем - выход найден. А за солдатскую находчивость тоже полагается награда.
После случая с фермером и со штабной машиной старшего сержанта Глебова назначают командиром разведывательного взвода. Именно в этом чине и с личным составом своего взвода он встречался с американским взводом разведки.
- Братались мы с ними на берегу немецкой реки Эльбы, обменивались табачком, делились мнениями, фотографировались, сидели на лужайке, выпили за дружбу. Вскоре нас направили в Чехословакию.
Возвращение домой
18 мая 1945 года боевой путь старшего сержанта Глебова закончился. В Пражском лесу он с боевыми товарищами и с войной прощался.
По возвращению домой Егор пошел определяться на работу в МТС. Директор Андрей Андреевич Тришкин будто знал о его умении работать. Он вызвал механика и велел за Глебовым закрепить самый лучший комбайн. И опять началась хлебная нива, его родная стихия, опять они с Тихоном комбайновым сцепом намолачивают зерна выше всех не только в МТС, но и в районе. Гремят, как и до войны эти же фамилии.
Платили в МТС механизаторам по тем временам сносно, в отличие от оплаты колхозников. Егор Васильевич как человек прижимистый, экономный, накопил деньжонок и заменяет саманный домик срубовым пятистенником. Покрыл крышу железом, что по тем временам было редкостью, и обнес двор забором.

И потекла у них с Татьяной мирная жизнь в радость. Прибавлялись дети один за другим. Всего детей у них семеро.
- А внуков и правнуков к пенсионному возрасту у нас и не сосчитать, - смеются счастливая Татьяна Яковлевна и Егор Васильевич. – Вот только живут они от нас отдельно и многие на стороне.
Жить бы только, да радоваться им, но старость незаметно подошла, а с ней и болезни. Первой от болезней в мир иной ушла Татьяна. Егор Васильевич долго бодрился, до восьмидесяти лет хорошо выглядел, но одиночество его глодало. Решился к дочери на жительство перейти. Своя кровь, но спокойствия прежнего уже нет. Не хозяин он теперь, а по натуре человек он властный, принципиальный, требовательный.
В праздник Победы, в начале девяностых, Егор был не веселым, с грузом каких-то душевных травм. Выпил под этим впечатлением дозу не по возрасту.
Развозили после праздника ветеранов по домам, он домой дошел сам. Рано лег спать, а утром отважный разведчик не проснулся.
Сейчас в его доме живут люди приезжие. Расширили они его, сделали двухэтажным. Дворик в том же виде сохранен, тот же заборчик, резные воротца, садик за двором у озера. Только вот ягодников в нем стало меньше, которые зайцев в сад привлекают. Я когда становлюсь зимой на охотничьи лыжи, иду вдоль садов с ружьишком. Из их сада заяц обязательно выбегает.

В эту зиму косой из его сада выбежал. Я стрельнул ему вслед, и с грустью вспомнил Глебова Егора Васильевича, его жену Татьяну Яковлевну. Многое остается в этом мире неизменным, а люди уходят, человечество меняется.


По-уличному они Мишины

Василий Михайлович из семерых детей Денисовых являлся старшим. Родился он в 1923 году. В период бурного развития века. Когда исторические события шли чередой. И все они, так или иначе, отражались на судьбах людских.
Об этом мы вели беседу, при встрече с ним в моем саду под цветущей ранеткой, в мае 1980 года. Собеседник он интересный, словоохотливый. Других мне давать интервью приходилось уговаривать, назначать для них удобные им места встречи, а Денисов ко мне сам заглянул, решил о жизни со мной поговорить и заодно проведать. Старшее поколение родство поддерживало, и друг друга посещало. А его отец Михаил Ильич и моя бабушка Аграфена Ильинична - брат и сестра. И Василий Михайлович с моей мамой Евдокией - двоюродные.
Их саманушка с двориком за изгородью плетневой и огородом располагалась за глухой стенкой нашего дома. И мы в окно печное постоянно видели, что у них происходило, как они жили и чем занимались. И нам словосочетания "мишины ребята", "мишин огород", "мишины гуси" и т.п. с детства привычны, они постоянно звучали из уст бабушки Груши, либо мамы. К примеру, мы с братиком Васей любили по утрам спать, а в их семье наши погодки: Иван и Михаил вставали рано. За что за завтраком от старших нам и попадало.
- Долго вы дрыхните, однако, - улыбаясь и теребя нас за волосы говорила бабушка или мама. - Вон Мишины-то ребята с утра раннего уже на ногах.

А Василий их по возрасту от братьев ушел далеко вперед. В нашей беседе он вспомнил даже брата своего отца - Алексея Ильича. Его в 1932 году при закрытии Зуевской церкви зарежут религиозные фанаты. А до этого он воевал в чапаевской дивизии. И в годы становления советской власти в селе он был авторитетным, возглавлял партийную ячейку. За это и поплатился.
- Да, дядя Алешка был человеком особенным: разумным, смелым, справедливым и прозорливым, - отмечал Василий Михайлович. – Когда начали организовывать колхозы, он и тут стал застрельщиком. А отец мой колебался в колхоз вступать. И дядя Алешка убедил его. Он ему сказал « Не играй с бедой брат - вступай. А то на жительство в Сибирь с другими поедешь». У нас две лошади; молодая и рабочая. Мы, рабочую лошадь свели в общие конюшни, а молодую зарезали на мясо.
В 1931 и 32 году отец плотничал в колхозе, на еду зарабатывал. Семья увеличивалась, детей на тот момент было уже четверо. Я после окончания четвертого класса не стал учиться. Вера Алексеевна Кортунова нас учила, на ум - разум наставляла. Умная, потом секретарем Утевского райисполкома работать будет, А я водовозом в колхозе.

В поисках счастливой доли

О Вере Алексеевне многие рассказывали. Она учила Макарова Александра Павловича, (с 1923 года рождения он тоже). По ее совету он в Утевской школе продолжил учебу. И воевать отправлялся уже лейтенантом артиллерии. А Василий Денисов мог бы и в летчики попасть, получив среднее образование. Его низкий рост и хорошее здоровье позволяли этому. - Эх, а кто в детстве о будущем думает? - вздыхает он. - Времена были тяжелые, всего не хватало. А учеба на стороне требовала от нашей семьи больших вложений. Матери было не до работы, она нас только рожала. И отцу одному не разорваться. Я решение принял ему помогать.

В 1933 году засуха, голод. И зуевцы разъезжались кто куда. И отец нанял подводу, едем семьей на станцию Богатое, и далее на Кубань. Помню, приехали в город Тихорецк, потом в село Лягушевка, совхоз «Политотдел». К председателю отец обратился, тот обрадовался. У них шла уборочная, урожай богатый, а рабочих рук не хватало. Показали на хороший дом, где мы должны жить. Хозяина дома недавно раскулачили, и мы побоялись его дом занять. Поселились в саманную избушку, схожую с нашей зуевской. Председатель на первое время выписал нам муки мешок в счет будущих заработков. Напекла мать пышек, наелись мы, отправились с отцом на работу. Его он в кузницу определил, а я на парном фургоне с бахчей дыни и арбузы в село возил. С голодухи набросился на дыни, малярию подцепил. Зиму проболел, не легчает, врачи советуют место жительства поменять.

Летом 1934 года в Зуевку мы и возвратились. Тут жить негде, уезжая на Кубань, избушку мы продали, думали там жить долго, не получилось. И пришлось нам избу лепить по принципу ласточкиного гнезда снова. В ней и зимовали. Отца весной бригадиром четвертой бригады на место Ростова Петра Семеновича поставили, а я погонщиком на лобогрейке к Илье Кортунову пошел. На дышле сидел, лошадьми управлял, а он трехрожками с косы колосья сбрасывал. Как масса попадалась редкой, он мне предлагал «Василий, иди колосья посбрасывай». И мы местами менялись.
В 1935 году урожай на полях вырос богатый, зерна на трудодень колхозникам по шесть килограммов начислили, по дворам на парных фургонах ее развозили. А Санек Талдыкин на работу был жадный, ему зерно на полуторке подвезли, сгрузили, а он руками разводит, говорит « Куда я ссыпать столько пшеницы буду?"

А когда я повзрослел, стал на посиделки ходить. У Кочетурихи молодежь зимой собиралась, редко в клубе. Их отец - Парса. Он в свое время дотрепался у власти и семью бросил. Жили они теперь бедно. Мы складчину им устраивали; кто кизяк на топку принесет, кто хлебца, кто корма вязанку для скотины. Этим посиделки и содержали.
К 1939 году закрома у селян опять опорожнились, отец в поисках хлеба к брату мамы в Ташкент засобирался. На деньги, вырученные от продажи скотины, туда приехали. Мать шестым ребенком, Михаилом ходила. Своими силами избушку и там слепили у арыка. Уютный домик, светлый. Бывало, жара в домах казенных, а в нашей избе прохладно. В Чирчикстрой с отцом определились, я слесарем по автоделу, отец – плотником. Платили за работу сносно. Жить бы, мне о женитьбе думать - о войне слухи пошли. Молодежь по улицам марширует, песню распевает «Если завтра война, если завтра в поход, мы сегодня к походу готовы…». Наступило лето 1940 года, жара стояла несусветная, ночью от нее не спрятаться. И родители стали сравнивать ее с зуевским летом. Перевес был в пользу зуевского лета. Родители о Зуевке заскучали, в дорогу засобирались. А я привык, и у меня здесь девушка. Но отец воспитывал нас в послушании и строгости. К началу марта 1941 года мы приехали в Зуевку, а через три месяца началась война. В это время у сельских советов, просто на улицах власти ставили трибуну и с нее жители сел и городов митинговали. Коммунисты и активисты заверяли собравшихся, что война будет не долгой, враг будет разбит. «Наше дело правое - мы победим!» И там же вручались повестки на фронт. К осени в селе молодых мужиков не оставалось. У нас урожай на корню стоял богатый, а убирать его было некому.


Дорога на фронт

Отца на фронт по возрасту все не брали, заберут его в декабре 1941 года. А мне повестку дали в марте 1942 года. Исполнялось мне тогда 20 лет. Помню, дядя Харитон подъехал на подводе, сел я в телегу, на серой лошадке едем в Утевку. Далее на полуторке везут в Кинель. Со станции эшелоном приехали в город Акмолинск. Шесть месяцев учились военному делу, изучили пулемет. Про него строем распевали. Вот припев «Эх, кожух, короб, рама и шатун с мотылем, возвратная пружина и приемник с ползуном». А вскоре было не до веселья, из дома написали «Отец под Старой Руссой без вести пропал». После присяги включили нас в 128-й особый стрелковый полк, который тремя эшелонами в августе месяце 1942 года отправился к фронту. Ехали ночами без света, маневрируя, меняя направления. Выгружались на станции Обгонирово. Не дождавшись других эшелонов, Майор Муханов наш полк повел в сторону междуречья Дона и Донца.
На одном из железнодорожных переездов нас внезапно накрывает шрапнель. Залегли за насыпью, майор приказал окапываться. Враг обстрел прекратил и атак не предпринимал. Ночью тоже было тихо. Ближе к рассвету с пулеметчиком под №1 (я был номером два) отыскали большую воронку, углубили ее, сделали въезд и выезд для пулеметной тачанки. Послали подносчика во взвод обеспечения за пополнением боеприпасов, сказали «Еще не подвезли». Я за ветвистую сосну на рассвете спрятался и в бинокль сектор обстрела изучаю. Одна пуля, потом другая чиркнули по сосне. Доложил командиру, тот доложил на снайперский пункт. Обнаружили немецкого снайпера, сняли. Дальше наблюдаю. Вечерело, а жара не спадала, пот льет, и пить хочется. Уговариваем бойцов заградительного отряда, которые расположились за нами, чтобы они разрешили мне сходить в деревню за водой. По словам командира расчета, я для этой миссии был более подходящий; моложе всех, ниже всех и проворнее всех.

До деревни дошел, жителя встретил, о воде спросил. В ответ получаю недовольное бурчание. Воду без него нахожу, фляги заполняю, назад возвращаюсь. Впереди много людей. Не разобрать их личностей. Это были немецкие автоматчики, которые каким-то путем окружили наши позиции, кто сопротивлялся – уничтожили, остальных разоружали. То есть, я попал к ним - как кур во щи.
В плену
Повели они нас через неубранное поле. Трупы убитых стали появляться, от некоторых неприятно пахло. Немцы жестами, показывая на лопаты, объяснили, мол, хороните своих. По воронкам всех растащили, землей прикопали, вместо крестов каски по холмикам разложили. Под дулами автоматов повели нас дальше. Под Ростовом на небольшой станции нами вагоны набили. Так везли до города Ровно. Там хутор, старые конюшни. Лагерь для военнопленных. Шинелей нет, постель не выдавали. По ночам на нарах и жестко, и холодно. Выручил рваный матрац, который я нашел в мусоре, починил, на нем спал. Или залезал в него как в спальный мешок, отдыхал. От кормежки лагерной мы исхудали и выглядели как тени. Давали нам на сутки триста граммов черного хлеба, два половника жидкого супа и три вареные картофелины в мундире. Дело хозяйское; хоть дели на три раза, хоть съедай все сразу.

А работать надзиратели заставляли. Утром чистили свои уборные, после обеда нас вывозили на поля, очищали их от камней и снарядов. Попадались термические бомбы, их на краю поля взрывали. А однажды привезли к развалинам дома, под которыми слышны были голоса людей, стоны. Надзиратели говорят «Разбирайте завалы, людей спасайте». Дали ломы, носилки, а сил нет. Копались мы там как муравьи, но никого не откопали. И чего с ними стало - не знаю. Увезли на прифронтовые дороги, их очищали, равняли.
Потом в лагере важные представители появились. Ходили они вдоль строя и каждого рассматривали. Не пропуская больных, особенно туберкулезом. Отобрала медкомиссия человек триста, привезли в город Росток. Там нас переодели в форму французских солдат с крупными буквами СУ (советский унион) на спине, на коленях и на груди. А лагерь, куда мы приехали, стоял теперь на берегу Балтийского моря. Назывался он мудрёно «Варнэмюнде». Стоят рядами просторные щитовые бараки, вокруг асфальт, колючая проволока и сторожевые вышки. Спим на нарах, постель – соломенный матрац с подушкой, грубое, байковое одеяло. Вскоре в лагерь прибыли агитаторы от РОА (Российская освободительная армия). Они нам хвалились, как хорошо им живется и какая их миссия благородная. Просили подходить по одному к их столу и записываться. Наши смельчаки в ответ стращали их приказом Сталина «За предательство - расстрел». Но агитаторы от РОА парировали, мол, за плен тоже расстрел. Остальные им отвечали гробовым молчанием. Не получилось им нас переубедить.

В лагерной столовой работаем по очереди. А надзиратели наблюдали. Особой лютостью отличался поляк, его мы страшно боялись. Он мог пленного за малейшее замечание забить насмерть. А немец был добрее поляка. И мы старались попасть в его смену. И я при дежурстве поляка, уходя из столовой, решил вынести картофелину и свеклу больному товарищу. Заметив это, он подозвал меня к себе кличкой: - А ну, иди ко мне, Бобик. Я подошел. И он сильным ударом кулака в грудь сбил меня. После чего стал пинать и топтать меня коваными сапогами, хлестать по голове плетью. Я потерял сознание. Мои сменщики потом рассказывали: - Этот изверг - поляк видит, ты не шевелишься, хотел сбрасывать тебя в канализацию, мы его кое-как уговорили. И я был им за это очень благодарен.
Летом 1944 года русский фронт приблизился к нашему лагерю. Охрана и хозяева забеспокоились. Шел слух, немцы нас в другой лагерь перегонят или всех здесь уничтожат. И, правда, уже вскоре нас вывели из бараков, на плацу построили. По спискам сверили, открыли ворота и повели. Охрана была без сторожевых овчарок. Мы сильно волновались. Думали "Что с нами будет, какую судьбу они нам уготовили?" С товарищем решаемся на побег. Проходя мимо придорожных зарослей, укрываемся в них. Если заметят, скажем, захотели по нужде. Строй проходит мимо томительно долго. Но никто из охранников в зарослях нас не заметил, колонна скрылась. А что с теми было дальше – неизвестно.


Трудная дорога к дому

После этого мы долго бродили в поисках наших. Набрели на другой лагерь, гражданский. По совету местных жителей – им сдались. Там было много русских. Девчата достали нам одежду вместо французской. И мы затерялись среди узников. Освободили нас американцы, а надзирателями стали англичане. Прибыли представители международного красного креста. Всем оказывают медицинскую и прочую помощь, а россиянам нет. Говорили, что их конвенцию наши руководители не подписывали. А это означало, что в СССР мы считались не пленными, а предателями. И говорили, всех нас ожидает суровая кара. Каторга или смерть. Наверно это была провокация, чтобы россияне на родину не возвращались. Но вскоре наши сомнения развеяла делегацией из СССР. После их визита к россиянам стали благожелательней относиться. Мы ожили, повеселели.
Я после этого встретил в лагере музыканта из Сталинграда. Он виртуозно играл на самодельном инструменте, на мандолине. Научил играть на ней он и меня. Звал меня в струнный оркестр, которым руководил на его родине брат. Но мне хотелось домой. Потом особая комиссия из СССР подвергла нас тщательному допросу. В это время я встретился с земляком, с Андреем Горловым. Он проживал до войны на Кулевке (улица). Выглядел он в лагере господином; в шляпе, с тросточкой, в костюмчике с иголочки.

Меня и Андрея комиссия признала годными к продолжению воинской службы. Направили нас в шестьдесят шестую бригаду тяжелой артиллерии. В части нас опять тщательно проверили, Андрея в шоферскую роту определили, я стал телефонистом батареи. Наша часть дислоцировалась в Германии. Андрей то и дело куда-то пропадал, часто высылал посылки домой с немецкими вещами. Я этому удивлялся, но не интересовался его источниками прибыли.
Потом нашу часть перевели в Россию, в Гороховских лагерях Горьковской области мы дослуживали.
Созидатель жизни
Приехал домой я справным, красивым, в обмундировании с иголочки. Чем и обрадовал родных, друзей, знакомых. Истосковавшись по колхозной жизни, по труду, отправляюсь в колхозное правление трудоустраиваться. Мой старший довоенный лобогрейщик Илья Степанович теперь бригадир – полевод. Меня он взял в бригаду учетчиком. Заглядываю после работы в сельский клуб, там танцы, кино. Познакомился с приезжей учительницей начальных классов. Назвалась Клавдией Михайловной Тренькиной. Понравилась; низенькая росточком, симпатичная, разговорчивая, простая. Родом Клава из соседнего села Трофимовка. Подружили, а к новому 1948 году я сделал ей предложение. Она не отказала, дала согласие. И мы в кругу ее родственников и моих скромно наше торжество отметили, посидели. Выпивали, закусывали, веселились.

К учебному сезону 1948-49 года Клавдию Михайловну переводят на работу директором Березовской начальной школы. А я в колхозе «Вторая Пятилетка» работаю опять в должности учетчика. Жили на квартире за символическую плату. А когда родился первый сын Саша, нам пришлось покидать те места из-за одной напраслины. Нагрянула к нам милиция, нашли лишнюю пшеницу, «краденая», сказали. Разбирались долго, нервы трепали. И мы решили в другое место уехать. Переехали мы в Ташкент. Клавдия Михайловна учительствовала в Ангрене, а я там же устроился плотником – крепильщиком в шахте. И хотя свободное время мы проводили в кругу друзей, весело, а тяга к России оставалась. Учителей тогда везде не хватало. И мы из Ташкента с тремя детьми едем в село Покровка, Утевского района. Жена там в школе работала, а я ездил вахтовым автобусом на поселок Ветлянский. Там жилые бараки строил. В одном из них мы и поселимся. Но места в школе здесь Клавдии Михайловне не оказалось, и она работала уборщицей разных учреждений. Появится поселок Нефтегорск, который потом станет районным центром. Он быстро развивался, развивались и села района, колхозы, совхозы. Решено было на местной реке Ветлянка строить водохранилище с последующим орошением полей. Участвовал в строительстве плотины и я, работая бетонщиком. Плотину мы строили качественно, думая, что на века.


Новая смена жительства

Как-то вечером Василий Михайлович проглядывал газету «Волжская коммуна». А там объявление «Продолжается набор рабочих в Кинельскую строительную организацию "Передвижной поезд». Перечислялись специальности, гарантировалось жилье. И они с женой в эту организацию завербовались. Других мужиков из Зуевки туда заманили. А там была перетурбация по другому трудоустройству. Меняют работу на более престижную, причем и с жильем. Таким путем в Кинеле они и осели.
- Жили мы сначала в барачном доме, удобства минимальные. Но это не помешало нам увеличивать семью. У нас детей теперь пятеро, но жили мы весело. Правда - не богато, но счастливо и дружно. - С гордостью рассказывал он мне. Говорил с теплом о каждом из детей, о внуках, которых на тот момент было у них пятеро, а правнуков четверо.
И только на миг его лицо накрывает черная занавесь. Заметив эту перемену, я поинтересовался причиной. Он рассказал о дочери, которая в расцвете сил от тяжелой болезни умерла. Это для них тяжелое испытание и утрата. Позднее я дважды побывал на кинельских кладбищах. Хоронили мы в тот раз общего родственника Ивана Глебова. Тогда Клавдия Михайловна подвела меня к могилке Тани. С фотографии на нас огромными глазами смотрела очаровательная красавица, совсем еще юная девица. Умерла их Таня в возрасте двадцати четырех лет. Мать опустилась на колени у могильного холмика, безутешно рыдая и причитая безвозвратные воспоминания о дочери, оплакивая сиротскую судьбу ее крошечки дочери. Успокоившись немного, Клавдия Михайловна поднялась и стала рассказывать, как болела их Таня, как умирала.
- Тяжело невыносимо и совсем несправедливо родителям хоронить своих детей, - сказала она. - Я все понимаю, все мы ходим под Богом, и какой он сделает выбор, так и будет. Но глядеть на близкого человека и видеть, как он страдает, это выше человеческих сил. Зайду я к ней, уже очень больной, а она мне говорит сквозь слезы «Ну почему, мама, они все живут, а я умирать должна?» А я зайду в другую комнату наревусь там. Потом встану на колени и молюсь Господу Богу, прошу его «Уж, коль решил ее забрать, мучения ей хоть сократи». И он смиловался.
- И, знаешь, Иван Яковлевич, - обратилась она конкретно ко мне, - не раз смиловался, а дважды. Бог сначала ей смягчил немного хоть физические страдания и детей ее потом уберег от дурных привычек, от недозволенных поступков. Они молодцы, ни пьянством, ни наркотиками не увлеклись, как другие. На детей своих и на внуков мы не обижаемся. Если на сына Михаила только, в жизни которого случались и случаются проблемы. Но он теперь взрослый и за свои поступки в ответе сам. А в общем, если оценку давать пройденной жизни, она была у нас не плохой. И это нам с дедом большая радость и благодать на старости.

P.S. На радость были бы достижения и успехи детей, внуков и правнуков Василию Михайловичу и Клавдии Михайлове. Но их со временем тоже с нами не станет. Ничего в этом мире нет вечного. Зато их родовое древо, слава богу, расширяется и развивается.
По информации их дочери Маши узнаю, первенцем в поселке Березовый у них народился Саша. Это случилось в 1949 году. Потом в городе Ташкенте в 1951 году родится дочь Валя.
В 1954 году народится в их семье еще дочка Татьяна. Это произойдет в красивом лесостепном селе Покровка, которую окружают лазурной красоты озера Лещево и Боброво.
После этого спустя три года на берегу речки Ветлянка будет воздвигнут одноименный поселочек Ветлянский. И в нем в одном из бараков в 1957 году родится их новая красавица - Маша. А уже в Кинеле в 1959 в их семье родится сын Миша.


Сидоровы

Василия Алексеевича Денисова проще отыскать по его «уличной фамилии» - Сидоров.
Свой значимый юбилей в окружении многочисленных родственников он справлял еще в бодром состоянии. И на девяносто первом году жизни видели мы его не раз на встречах с селянами в школе, в клубе, в социальной службе, в библиотеке.
Но видимо время берет свое. В январе 2016 года Василий Алексеевич захандрил. И не столько по физиологическим причинам, но, как нам кажется, и по психологическим. Такие выводы мы сделали потому, что были у него 9 декабря 2015 года, беседовали. Он выглядел совершенно здоровым. Спросили о самочувствии.
- Ничего, слава Богу, чувствую я себя хорошо. По возрасту, как говорится. Сплю, ем с аппетитом, двигаюсь.
Показал нам котел газовый.
- Старый потек, этот сыновья облюбовали и поставили. Он не плохой, но менее экономичный, чем старый.
Показал руку. На обратной стороне ладони ранее была у него открытая ранка, теперь она зажила.
- В онкологический центр меня ребята возили. Там врач меня хороший смотрел, Самойлов его фамилия. Он мне эту ранку быстро залечил.
А после этого у Василия Алексеевича шишечка за подмышкой появилась. Он забеспокоился. Хотел с ней показаться тому же Самойлову, попал к другому врачу. Заходил к нему один. Чего он ему там наговорил, Какую болезнь он определил...?  Но по приезду домой Василия Алексеевича, последнего фронтовика, как подменили.

Сноха рассказывала:
Мы спрашиваем «Пап, чего загрустил? О чем думаешь?». Он отвечает прямо, по-фронтовому:
«О смерти. О чем мне думать еще с моим диагнозом».
Интервью
Это интервью я брал у Василия Алексеевича, когда ему исполнилось восемьдесят лет. А теперь наша с ним беседа стала историей его поколения, историей села
Читайте ниже мои вопросы и его ответы.
- И как тебе наша Зуевка, поля, речка, степи – нравятся?
- Да, наши деды – прадеды умели выбирать место для поселения, чтобы поля были плодородными и не далеко, были бы и выпасы, и луга сенокосные. И чтоб речка протекала рядом чистая, с родниками поблизости для колодцев.
Наша улочка однорядка – вот она. Правда теперь-то она двухрядкой стала и с домами не саманными, а деревянными. А все равно, Ветлянка, как была у меня на задах, в босом детстве я в ней купался, там она и осталась. И я эти картинки с детства наблюдаю и люблю. Бывало, выбежишь на улицу, мягко устланную гусиной травой, по ней босыми ногами набегаешься, и между домами вниз к речке бежишь. Но это когда солнце уже хорошо воздух прогреет, тогда к Ветлянке мы со сверстниками купаться спускались.

А это здорово: выйти на обрывистый бережок, разбежаться, бултыхнуться кувырком в темную воду и по самой глубине, чуть не по дну, плыть как можно дольше. Чтобы оценщики твоей ловкости на берегу считали до ста и больше, чтобы ждали с опаской твоего выныривания где-то тут, поблизости, а ты выныриваешь из воды с шумом во-о-он где!
А какое было для нас, мальчишек, удовольствие потных после работы лошадей колхозных в парной вечерней воде купать! Даже самая норовистая и та присмиреет. Тут хоть ногами становись ты на ее мокрую спину, хоть ныряй под ее пузо.
Хорошая была эта пора детства, но быстро прошла.
- О родителях расскажи, Василий Алексеевич.
- Отец мой Алексей Ильич в прошлом отважный революционер, активный строитель новой жизни, коммунист и активист. По рассказам, он обходительным, начитанным был, и был хорошим оратором. Поэтому сельская власть и выдавала ему самые сложные поручения. Когда организовывали колхозы, ему красноречие помогало. Имея способности убеждать, он легко и быстро уговаривал селян вступать в колхозы. И при закрытии церкви летом 1932 года председатель Зуевского сельсовета Труфанов ему, безоружному поручает идти в толпу к верующим и разъяснять политику партии, уговаривать их не возмущаться, а расходиться по домам и по рабочим местам.

Евгения Кроткого, служителя церкви он убедил, тот согласился уехать с семьей из села. Зато верующие устроили бунт, требуя от отца ключи от церкви, которых у него не было. Толпа на активиста сельсовета наседала, и под шумок кто-то из толпы пырнул отца моего ножом в живот. Рана оказалась смертельной.
И остались мы пятеро у матери, Екатерины Ксенофонтовны, обезумевшей от горя. Тогда старшей Марии было 11 лет, мне – 8, Николаю – 6, Петру – 4, Ивану – 2. А отца соратники по духу и по борьбе похоронили с почестями, с пением интернационала. Над его могилкой у здания сельсовета потом еще долго возвышался обелиск с красной звездой. И я его видел, пока в школе учился.

- О школе пару слов теплых скажи

- Это уж точно, что о школе надо вспоминать только хорошее.
Я во второй класс перешел, когда моего отца зарезали. Учился хорошо, сообразительным был мальчиком. Может таким меня видела наша добрая учительница Вера Алексеевна. Из жалости ко мне может быть, как к сироте.
Потом говорят, она пойдет на повышение, будет работать секретарем Утевского Райисполкома. А я до выпускного класса Зуевской семилетней школы хорошистом дотянул, но учиться дальше средств в нашей семье не хватало. И пришлось идти на работу в колхозе.

- Чем занимался в колхозе?

- Известно чем. Сначала воду возил полеводам, а подрастая, на фургоне конном зерно от комбайнов отвозили, на лобогрейку погонщиком сажали, потом скидывальщиком массы. А уже в году 1937 на моих ровесников возложена была и пахота земли. Эта работа начиналась осенью с первого дня уборки и заканчивалась морозами, а весной пашем, как почва подсохнет - и до сенокосов. И не на тракторах пахали, а четырьмя лошадями и плугом, за которым я стоял. А мой брат Николай лошадей погонял. Работали тогда в колхозах днями и ночами. А жили впроголодь, хлеба досыта до войны не наедались, а в войну и подавно. Ждали улучшения и облегчения. Полегчало, когда в село пришла техника.
И пришла война. Мужиков из деревни как метлой вымело, технику и лошадей угнали. Стало опять тяжело, пришлось подросткам, старикам и бабам все колхозные работы брать на себя.

- И где, Василий Алексеевич, весть о войне тебя застала?

- Мы с дядей Борисом (Кортунов Борис Алексеевич) на мельничной горе делянку допахивали. Он за старшего, а вообще то он конюх. Примчался верховой из села, сказал «В сельсовет приехал нарочный из Утевки с пакетом, с повестками на войну».
Мы сворачиваем пахоту и едем на митинг. На нем ораторы районные уверяли нас, что война будет не долгой, что мы победим, сразу же нескольким мужикам были вручены первые повестки. Я по возрасту не подходил до 22 августа 1942 года.
Тогда, вручая нам повестки в военкомате, сказали «На многих фронтах тяжко. Повоевать еще придется».

- И куда же вас судьба занесет?

- Уезжали мы из Зуевки пятеро. Я, Полянских Иван, Дробышев Николай, Семен Седых и Денисов Александр. С Кинеля до станции Барыш ехали поездом, потом шли пешком 30 км до села Старое Тимошкино, Татарской ССР. Там нас частично обмундировали, шапок всем не хватило, довезли их только к началу 1943 года. И еду нам готовили в соседней деревне. Мы ее на санях на себе возили, вместо лошадей впрягались. Жили в мечети, буржуйками из бочек железных отапливали. На общих нарах спали. Мечеть была всем: в ней мы жили, учились, отдыхали, с улицы охраняли.
Естественно, удобствами и не пахло. Об этом я и сообщил домой. И чего ты думаешь? Навестить сыночка решила мать (Просковья, в Зуевке ее звали коммунисткой). Носков теплых, перчаток шерстяных, свитер вязаный она мне привезла. А по уставу носить это не положено, разве только украдкой. Но ее продукты нам очень пригодились, со стола смели мы их враз.

Прошли шесть месяцев, мы приняли присягу, по распределению я попадаю в 226 отдельный, запасной стрелковый полк, 43-й механизированной танковой бригады, которая получив пополнение, направлялась к Смоленску.
По пути следования немцы наши эшелоны не бомбили. Уже был не сорок первый, не начало войны, шло лето 1943 года. Ночью на каком-то полустанке остановились, выгрузились и маршем пошли, где-то ехали. К утру достигли речушки. Параллельно ей стали закрепляться.
- И как это воспринималось, понималось лично тобой?
- Пока никак. На войне рядовой боец - робот. Он себе не хозяин, мало понимает. Мы не знали, чего ждем впереди. Есть командир, который нами командует, который распоряжения получает. Ему видней. Потом обстановку политрук пояснил. Картина прояснялась. Оказывается, за речкой сильная оборона противника, он здесь давно. Выбивать его из насиженных мест нам придется. Наши войска так и пополнялись личным составом, танками и вооружением.

Справка военного положения под Смоленском летом 1943 года.
«Города Витебск, Сураж, Велиж, Рудня, Демидов, Духовщина, Ярцево, Дорогобуж, Смоленск, Ельня, Спас-Деменск, Рославль были подготовлены противником как мощные узлы сопротивления, а подступы к ним прикрыты проволочными заграждениями и минными полями. Дороги на важнейших направлениях, мосты и дефиле минировались. Оборонительные рубежи в глубине создавались преимущественно за водными преградами.
 Таким образом, войскам Калининского и Западного фронтов предстояло прорвать сильно укрепленную глубоко эшелонированную оборону врага со значительной плотностью живой силы, огневых средств, инженерных сооружений и заграждений и наступать в условиях лесисто-болотистой местности с большим количеством рек и озер, затруднявших применение боевой техники, особенно танков и тяжелой артиллерии…».

- До начала августа месяца на нашем направлении боев не было. Зато бомбы с их самолетов на нас сбрасывались, когда они на нашу оборону прорывались. Однажды мы наблюдали как их самолеты и наши дрались в воздухе. И взрывы от бомб вздымались то тут, то там. Полуторка под склоном наша стояла с пустым кузовом, потом оказалась полная с землей. Ее землекопы будто нагружали, а это земля от взрывов.
А нашему самолету хвост немцы отшибли. Неуправляемый самолет стал падать, а хвост тоже от нас не далеко врезался в землю. С потерями личного состава в этот раз обошлось. Зато я, будучи посыльным при штабе от гусеницы нашего танка чуть не погиб. Шел с донесением, самолет появился. Я в траншею нырнул, от фашиста спрятался. А в это время на мой грех танк в болоте увяз, другой к нему буксировать ехал краем моей траншеи. Да так проутюжил, что я наполовину в земле оказался. Танк удалился, а я лежу недвижимый и кричу. Да ладно недалеко танкисты буксировались, меня услышали, пришли с лопатой, откопали. А у меня без движения уже руки и ноги неметь стали.

Еще справка военного положения под Смоленском летом 1943 года.

«Рано утром 7 августа после артиллерийской подготовки войска Западного фронта (соединения под командованием генералов В. С. Поленова и К. П. Трубникова) перешли в наступление из района севернее Спас-Деменска в направлении на Рославль. Бои в главной полосе сразу же приняли затяжной характер. Оказывая упорное сопротивление нашим войскам, противник уже в первый день нашего наступления ввел в бой против войск ударной группировки часть сил 2-й танковой и 36-й пехотной дивизий. К исходу дня в результате ожесточенного боя войска продвинулись от 2 до 5 км.
 8 августа в наступление перешли войска правого крыла Западного фронта на ярцевском направлении. Немецко-фашистское командование ввело в бой из армейского резерва 18-ю моторизованную дивизию…».

- И там, под Смоленском наше дружное русское «ура» взяло?
- А мы за немцами с автоматами не бежали. Нас по пять, шесть человек посадили на броню танков, он едет с коротких остановок из орудия стреляет, а мы по немцам из автоматов и ПТР строчим. И успех обеспечен.
Меня в тех боях ранило в плечо. Рана не глубокая, но в госпитале около трех недель пролежал.
- Передышка от ада и гарантия от смерти?
- Да, в этом плане мне везло. События на фронте в это время молниеносно менялись. За это время моя воинская часть была уже в Белоруссии - на подступах к Могилеву. Мне пришлось освобождать его. Ко мне и там судьба благосклонно отнеслась.
С донесением посылает командир. Идти надо было через поле, где жаркие бои прошли. Он мне еще посоветовал проводника взять. Я взял казаха или киргиза, вдвоем безопасней. В одном месте слышим стоны, русская речь, зовы помощи. Огляделись: глубокая воронка, в ней несколько наших солдат, тяжело раненных. Сказали, санитары их стащили, обещали вернуться «Наверно забыли». Теперь мы им обещаем найти кого-то из санитаров.
Вошли в город, кругом стрельба, разрывы. Пуля вжикнула одна, другая больно обожгла палец. Руку поднял, кровь струйкой пошла в рукав. Укрылись за домом, стоим, палец бинтуем. С подвала мальчишки выглядывают. Убедились, свои, вышли, немецкими папиросами угощают. Расспросили их о санитарах. Всезнающими оказались пацаны, привели нас в полевой лазарет, там меня санитары на лечение и оставили. Это было 24 июля 1944 года. Мне исполнилось 20 лет. Я небоеспособный, дальше с донесением моим пошел сопровождающий, которого я больше не видел.

- И ты отстаешь от 43 танковой бригады?

- Отстаю. И почти на целый месяц. Мне попутчики говорили, мол, примыкай к любой части и воюй. Дескать, разницы нет никакой. Но я хоть с приключениями, а нашел мою бригаду уже в Польше. Она была до основания потрепана. В Осиповичи (Белоруссия) ездили мы за новыми танками. Пригнали, сдали их, а на следующий день нас, 18 вояк, вызвали в штаб. Начальник штаба и командир бригады беседу с нами вели. Требовалось наше согласие на учебу в офицерском училище.
Я согласие дал на следующий день, получил проездные, документы. И наша группа во главе с майором Жуковым через станции Кинель, Богатое едет в Ташкент. Там пересели и прибыли в город Чарджоу. Он находится на берегу реки Аму – Дарья, у стыка границ: Узбекской и Туркменской ССР. На окраине города старая офицерская школа. Над воротами плакат с надписью «Офицер должен знать все о немногом и много о малом».
Были вступительные экзамены: диктант и арифметические задачи. По их итогам нас зачислили курсантами танкового училища. В условиях военного времени программа обучения была рассчитана на три года. Время учебы потекло с ноября месяца 1944 года.

Пришла Победа, пора ликования и радости. На плацу устроила школа свой парад. Звучала музыка, теребя наши души грустью и воспоминаниями о малой Родине, о доме. И поэтому вскоре на имя командира училища посыпались рапорты с просьбами отчисления курсантов из школы.
Рапорт подал и я. На него из Москвы к концу октября 1945 года пришел положительный ответ. Я уволился. До станции Богатое ехал поездом, дальше шел пешком до села Лещево. Там к Верещагиным заезжали зуевцы. Встретил у них Татаринцева Василия Ивановича, с ним на парном фургоне 13 ноября прибыл в Зуевку.
- По родным соскучился? Дома сколько не был?
- Считай, 39 месяцев я не видел Зуевки, родных и близких. Соскучился, не описать и не рассказать. Но я считаю себя счастливым. А таких мужиков, как я, в Зуевку сколько не вернулись? Беда их семьям. А к моей семье я заявился целым, невредимым. И, слава богу, живу.
Отметили мы возвращение застольем, поговорили, в оркестр струнный на завалинке поиграли.

- Я помню ваш дом без крыши, завалинку за глухой стеной. На ней вы с гитарой, балалайкой и с мандолиной устраивали нам концерт. Как вы играли хорошо, слаженно – заслушаешься. Мне твой брат, Василий Михайлович рассказывал, как в немецком плену он в самодельную мандолину выучился играть. А ты на гитаре играть, где научился?
И еще вопрос. Почему так долго на доме вашем крыши не было, как вы без нее жили?

- Начну с последнего вопроса. С крышей случилось года за три до войны. Дом кто-то поджег, мать предполагала кто. За что – не ясно. А годы тяжелые, безденежные, крышу покрывать было не на что. И под насыпью потолочной мы и жили. В дождь крыша протекала, весной от таяния снега тоже протекала. И только к средине пятидесятых годов мы дом под крышу подвели. И кстати, игрок на мандолине, Василий Михайлович Денисов помог. Он тогда жил в Покровке, там мы с ним материал на крышу и достали.
 А на гитаре играть мне помогла любознательность и увлечение музыкой. Я купил гитару и сам научился на ней играть. В наше детство игры разные были: городки, казанки, лапта, горелки. Мы были голодными, но подвижными, энергичными и веселыми.

- А дальше твоя трудовая биография как складывалась?

- Я с год поработал на разных работах в зуевском колхозе. Потом мы с друзьями в двадцать пятый стройтрест завербовались на работу. На Управленческом поселке, у спуска к Волге он находился. Туда плоты приплывали, их бригада развязывала, бревна по сортам трелевала. А наша задача эти бревна погрузить на тележку, зацепить за лебедку и подать наверх. И так целую смену. Нудная работа, не интересная. До нас немцы пленные ее выполняли, а теперь парни зуевские. Но нас на это ненадолго хватило, я через год уехал в Зуевку. Устроился помощником комбайнера на сцеп к Останкову Тихону Ивановичу. С ним два года хлеба убирал, осваивая досконально эту технику. А мои друзья перешли в железнодорожное депо. Да так в городе жить и остались.
А я, работая, скопил деньжонок и в1948 году женился на Татьяне Ивановне Павловой, которая жила у меня в соседях и работала на разгрузке зерна нашего сцепа. Мы дневали и ночевали с ней в общем поле, там подружились и влюбились.

- Василий Алексеевич, а теперь расскажи мне, как же ты вышел в профессиональные комбайнеры? Таковым ведь тебя не только я считаю, как агроном, долгие годы с тобой проработавший на хлебной ниве. Об этом подтверждают и твои наградные медали «За доблестный труд», «За трудовую доблесть». Это у тебя от природы?

- Ну, не я один был таким комбайнером в колхозе. Способными комбайнерами были и другие. Вспомним Останкова Петра Васильевича (Гвардин, авт.), или Останкова Петра Андреевича (Лушкин), или Павла Григорьевича Пономарева. Они тоже качественно и производительно работали на комбайнах.
А я, да, мастерство свое начал накапливать с моего наставника, с опытнейшего комбайнера, с Останкова Тихона Ивановича. Два года я за его действиями следил. На третий год мне доверили уже самостоятельно работать на комбайне.
Но я понимал, этого опыта мне мало. Поэтому в зиму 1950 года я поехал учиться на курсы комбайнеров в село Домашка. Окончил их, я стал лучше знать технику.
И я всей душой любил профессию комбайнера. А это очень важно. Без этого я бы не смог 37 лет проработать на коломбине.
- И все же, кроме технического знания комбайна, Василий Алексеевич, дорогой мой, тебя в работе отличала еще твоя гражданская позиция: высокая добросовестность, честность и ответственность. А этих качеств у молодежи нынешней, да и прежней явно не хватало.

И я задаю тебе завершающий вопрос о детях. Их поименно перечисли, а внуков с правнуками хотя бы по пальцам пересчитай.

- Этот вопрос для меня самый сложный и тяжелый (смеется).
Детей у меня семеро: два сына и пять дочерей. Поименно перечислить их не трудно.
Сашка работал в колхозе механиком, Мишка в Нефтегорске много лет работает шофером, Тоня по специальности бухгалтер, Таня окончила библиотечный техникум, Нина окончила учебу в техникуме связи, Люба агроном, Катя работала в сельском медпункте.
Внуков всего у меня 11, правнуков – 9

Василий Алексеевич опять хорошо улыбнулся.

- В этом плане мы богато всегда жили с моей Татьяной. Жалко, она рано этот мир покинула. Я без любимой уже 31 год доживаю. И не надоело. Жизнь прекрасна. Я и всем читателям желаю здоровья и долголетия.


Санек Сашинов

Он же и Константиныч , он же и Александр Константинович. Так издавна повелось в Зуевке с именами и фамилиями селян. Возможно, к этому приему прибегли наши предки из-за частых повторений имен и фамилий в селе?
- Возможно, но должна быть разгадка, - включается в рассуждения и Константиныч. – Это по линии отца я Санек Сашинов, а по матери - Сазонкин. Дедушка Василий Борисович и бабушка Татьяна Ивановна - Кортуновы, а по подворью Сазонкины. Мало того, помню, дедушку за глаза называли Сазоном, а бабушку – Сазониха.
Есть слово, значит должен быть и смысл, - решили мы с Константинычем. Начали с горы. Сашиновой названа, где чуть ли не два века стояла сашинова мельница. Последним мельником на ней работал Костя Сашинов, Константин Филиппович Зуев, отец моего героя. До Константина на мельнице работал его отец – Филипп, фамильному ремеслу которого научил его отец – Александр Федорович (Саша). И выходило изначально - мельница чья? Сашина или сашинова. Оттуда и пошли другие названия: сашинова мельница, Сашинова гора, Сашинов Костя, Филипп, Санек и т. д.
Возможно, в то время сашинова мельница была единственной на одноименной горе. Зато во времена НЭП мельницы в Зуевке стали расти как грибы на всех пригорках. По утверждениям селян, перед коллективизацией ветрянок было одиннадцать, а двенадцатая – паровая. Она располагалась между Кулешовкой и Зуевкой, и обслуживала оба села.
Доходные предприятия – ветряные мельницы, прибыльные. Двигатель от ветра - бесплатный двигатель. Наши предки знали в этом толк. Александр Фёдорович Зуев один из них.

- Пришла коллективизация, на мельнице работает мой дед – Филипп Александрович, - рассказывает Константиныч. - Мельников новая власть приписала к кулакам, сослала одних в Казахстан, других в Сибирь. Дедушку пощадили, как непревзойденного специалиста по помолу. «А ты Зуев пока оставайся работать на колхозной мельнице», сказали ему. Так сашинова мельница стала колхозной.
Вскоре все мельницы разорили, а наша до 1975 года работала. Не будь войны наследственная цепочка мельников сашиновых так бы и продолжалась, хотя я бы наверняка в мельники не попал. Мои родители в шестилетнем возрасте отправят меня на поселок Крутенький жить к старикам, у которых своих - два сына и две дочери. Моими преподавателями и воспитателями были дедушка с бабушкой и единственный учитель на все классы Чернов Дмитрий Федорович. Дедушкины уроки дисциплины и труда были особенно строгими. Он, как и учитель на каждый день давал мне задание. Скота полный двор, и мы с дедушкой на равных за ним ухаживали.
Надоело как-то со скотиной возиться: сараи чистить, кормить скот, поить. Поиграть бы мне с ребятами Седых, а некогда. Я дедушку и спрашиваю:
- Дедушка, а почему у нас с тобой на подворье три коровы, три телка, овец не есть числа, а у Седых одна корова и той корма до весны не хватит? Они давно отделались, а мы работаем. Играть мне когда?

Он выпрямился, оперся на вилы, вытер рукавицей иней с усов и бороды, ответил:
Эх, ты глупый еще Санька голопузый! Нашел, кому завидовать. Ты в школу ходишь, прикинь грамотей, с ними посчитай. У нас молока  сколько, и у них? То-то же, – дедушка мой весело рассмеялся, нахлобучивая мне на глаза шапку ушанку.
В июне 41-го объявлена война, отца в августе забирают, его место на мельнице займет Мишка – шишка Батунин. А брата Ивана на фронт призовут в начале сорок второго года. У матери остаётся куча детей. Кроме меня: Мария – 11 лет, Валентин – 5 лет, Михаил – 4 года. Все заботы свалились на плечи матери, она ещё и в колхозе работает. Я видел, как она в хлопотах моталась, как ей тяжело. Думаю: «Всё голубчик - детство твоё кончилось». Возвращаюсь домой с посёлка и включаюсь в хозяйские дела. Председатель колхозный рядом жил, увидел как-то и говорит:
- Санек, а ты чем теперь занимаешься?
- Матери дома по хозяйству помогаю, - отвечаю.
- Молодец, а колхозу родному не хочешь помочь?
Не мог я его ослушаться. И определил он меня в ночные сторожа на зерноток, где до нового года зерно колхозное охранял, воров не побоялся.

В посевную 1942 года в тракторный отряд заправщиком определили. До ноября этим занимался, трудодни для семьи зарабатывал. А в средине декабря учиться на курсы трактористов в Кулешовскую МТС направили. У Ефима Игнатьевича Авдеева учились со мной: Мишка Теперин и Дорохина Анастасия. К весне мне колесный трактор доверили. Пахал весновспашку, бороновал, культивировал. А на вторую весну я уже сеялку по загонке таскал. Всходы ровные получились, виды на хороший урожай.
В уборочную страду я помощником комбайнёра у Анастасии Васильевны Зуевой работал. Мне восемнадцать лет, у меня молодой задор, хватка, девушке двадцать пять, у неё практический опыт в работе. Сработались мы с ней, сошлись по характеру и по взглядам на жизнь. С намолотами от других комбайнёров не отставали. В зиму 1942 на 43 год в Борскую школу механизации нас с Иваном Хархординым направили, весной с правами комбайнера возвратились. В уборочную работал на комбайне, намолачивал зерна на уровне комбайнеров бывалых.
И когда к Рагузину Григорию Афанасьевичу потребовался комбайнер в сцепе с его комбайном работать, он пожелал меня. Это была большая честь и хорошая практика для меня. Рагузин комбайнер опытный, с большим стажем работы. Но работать на поле куда сложнее, чем в кабинете или на заводе, тут фактором успеха является и погода.

Помню, подсолнечник с ним по снегу убирали. То мороз, то оттепель, решетный стан замазывается, чистить станешь – пальцы мёрзнут. Начались поломки, выработка не шла, снизилась на разы. Нас на ковер начальники вызывают. Сидят в кабинете Тришкин Андрей Андреевич директор МТС и с ним из особого отдела – Вагулин. Этот на стол пистолет выложил.
- Саботаж устроили! На фронт завтра же отправим! – грозится Вагулин Григорию Афанасьевичу. Тот в слёзы: - «Пожалейте. Куча детей дома».
Я молодой, вижу, как он их боится. Смех меня раздирает.
- Ах, желторотик, он ещё и смеётся! – ударяет кулаком по столу директор. – Каши не дадим! Попробуй мне норму не выполни!
Долго мы приспосабливались к зимней уборке, морозы усилились, и дело с намолотами у нас пошло. Тогда клеймо саботажников с нас и сняли.
Шло время, набирался и я опыта, стал лучше разбираться в комбайнах и тракторах. Заметил и директор мои способности, оглашает о них на собраниях. Уважаемым я стал в коллективе механизаторов.

Надо сказать, Александр Константинович способным на работу и уважаемым в коллективе был всегда. Не сомневаюсь, оставался всегда он и видным парнем, на которого естественно заглядывались девчата. На этот счёт я имел беседу с его Татьяной Егоровной.
- Мой Санька-то? Он парнем был развесёлым и ловким на работе. Из Сашиновых он, род их почётный. Он и теперь видный, а тогда мне в клубе он сразу приглянулся. И из комбайнёров ещё, после войны профессия эта была дюже почётной. Колхозники тогда трудодни зарабатывали, а им платили ещё и деньгами.
- Да, мы с Татьяной моей сошлись по многим параметрам, - подтверждает Александр Константинович. - Гляжу, у нас в отряде новенькая работница появилась, горючевозом работает. До этого можно сказать я её не знал и не видел. Слышал, фронтовички по демобилизации пришли с войны: Бортникова Настя, Люба Сафронова, Макарова Мария и она, Занина Татьяна. Она ох и бойкая была - работящая и простая. Отец мой любил таких, она ему сразу понравилась.
Тогда же по-простому обряды проводили. Пошли с ней в сельсовет. Денисов Николай Петрович никаких нам испытательных сроков не давал, расписал сразу. А 12 февраля 1946 года мы сыграли свадьбу. Жили сначала с родителями, их слово – для нас закон. Татьяна походила на разные работы, а в конце 1947 года дочка Рая на свет появилась. Мне хотелось сына, она родила Виктора. За ним она Нину родила. И последним на свет у нас появился Юрий. Ну и ладно, я благодарен ей. Теперь мы с ней на равных, у мамы две дочки, у отца два сына. Они все нами одинаково любимы.

А вот еще с Татьяной то моей чего получилось? Умрёшь. Она в военкомат собралась, а свекор приказ ей: «Сиди!». Тут заваруха с Японией назревала, стань она на военный учёт, её в армию забреют. И Татьяна с документами присела. Поэтому в военкомате ее не считали приравненной, льготами не пользовалась. Зато сельчане и Совет ветеранов почитали ее и считали фронтовичкой. И она гордилась этим.

Биография Татьяны и Александра сходны. Она в 1926 году родилась в многодетной крестьянской семье Заниных. Отец её Егор Семёнович, мать-Улита Уколовна. У Татьяны был брат Иван – 1921 года рождения. Толковый мужик, первоклассный шофёр. Ревизоры сочинили на него версию: «Лес колхозный украл во время транспортировки». Начались гонения, он обиделся и уволился из колхоза. Жил в Кинеле, переехал в Малую Малышевку. Там похоронен. Сестра Мария – с 1910 года (инвалид детства), всю жизнь трудилась. Она была в колхозе сначала дояркой, потом заведовала колхозным курятником, дала хозяйству миллионы яиц и много диетического мяса. За Марией в 1912 году их семья пополнится ещё сестрёнкой. Семейным советом белокурую голубоглазую красавицу назовут Леной.
И Татьяна Егоровна вспоминая как-то о нелегком детстве, утверждала, что в семье она была самой бойкой, за что и попадала чаще других под наказания родителей.
- А я и в прифронтовую часть в 1944 году попала по причине высокого роста и бойкости. Глянул военком на меня на собеседовании и говорить: «На курсы шоферов нам такие девчонки как раз и подходють (подходят, авт.)».- Они тады, видать, прибавили годков мне, и образование. И пихнули на фронт вместо Клавдии Хариной. А её кто-то отстарывал (старались за них, авт.). А Заниных кто отстараеть? Я туда и загремела.
Харина была на два года старше, но, дескать, я им подошла по всем параметрам. Я стала противиться, поняла, что в их бумагах выходило не чисто.
- Ну ладно, ладно, - приладил он мне, - поедешь всё равно хоть до города.
И троих девчонок из Утёвского района на шоферов учиться они нас и забрили. Паромом через Волгу переправили в село Рождествено. Три месяца проучили – стажеров присвоили. Повезли на вокзал. Там в телячьи вагоны нас запихнули и на Казанском вокзале в Москве только на воздух выпустили. Там больше недели мы без дела слонялись, думали, забыли все про нас. Запасы домашние, когда закончились, мы дальше поехали. Выгружаемся в неизвестном городе, он весь в развалинах. «Выборг это», - потом сказали. Под вечер в подвал какой-то нас старшина сопровождающий заводит, ни окон в нём нет, ни дверей. Пол земляной, на стенах пыль, паутина. И мы ночевали в нём. Наутро темень на севере-то, не как у нас. Не видим дороги – хоть глаза выколи. Потом засветлело, чумазые все наши девки. Смеется кто сквозь слёзы, кто плачет, а старшина ведеть (такая разговорная речь, авт.) нас дальше. К финскому заливу подвёл, там дом тоже полуразбитый. Пришел откуда-то подполковник. Сказал:
- Школу себе сами будете из него готовить.
 Затинетили окна, где фанерой, где стеклом. Учиться и жить стали в этом доме. Управляет нами теперь этот подполковник. Декабрь стоял, он обмундировал нас, валенки домашние отобрал, а сапоги кирзовые выдал. «По уставной форме», - говорить.

И тут мы три месяца уже на шоферов училися. А когда права он нам выдал, то говорить: «Айдате за машинами теперьча – в Ленинград». – Дурак он ай умный? Валенки теперь нам пришли, он сапоги у всех отобрал, а валенки выдал. Март сорок пятого стоял уже. Ленинградцы город расчищають, развалин в нём дюже много. А мы по сырости в валенках через город к пристани топаем. А скажи подполковнику чего - бесполезно.
- Мо-ол-чать! В строю прекратить разговорчики! – И как уставится на тебя, глазищи выпучить, и, ты хоть тресни ему тут. Писали жалоб мы на него много, полковника потом прислали. Это когда мы уже полуторки новые получили. Стал налаживаться теперь и у нас порядок. А до этого по нас от грязи и от недоеданий вши ползали. С полковником теперь другое дело. Он и кормить нас по-другому стал, поджаливал немножко. Лето пришло, он нас снял всех с расчистки улиц и отправил на посевную в колхозы. Были и на сенокосе. Мы же все из деревень сами и для нас привычное это дело.

Там нас весть о Победе и застала. Радовались мы ей несказанно. Но домой не отпускають. Сказали: «Шофера пока нам и тут нужны». Так мы и продолжали нести военную службу в 17 автоколонне, постоянное базирование которой теперь находилось в старинном городе Пскове. Но осенью мы в те же колхозы убирать урожай поехали. Кормили нас там хорошо, поправились мы. Машины у нас хоть и новенькие, а шофера-то мы никудышние. Ехали когда колонной на уборку картофеля, за рулями девчонки сидять одни. Шарахаются от нас колхозники, боятся. Заглох мотор и у меня однова, капот подняла, зажигание проверяю. Председатель подходит, обутый в лаптишки. Спрашивает:
- Дочкь, чё случилось у тебя?
- Чё, чё! Мотор заглох, вот чё, - отвечаю.
- Можеть в чём помочь тебе? – он говорить. Тада рукоятку подвела я ему как надо и к зажиганию сама полезла.
- Крути, но только потихоньку, - ему командую. Завелась моя машина. Похвалил председатель меня. Я села в кабину и на поле поехала. Захвалили нас и колхозники. Шутка ли, мы уборку им всю сдвинули.
А када на увольнение указ в конце 1945 года вышел, нам начальник наш и говорить: «Ну, девчатки, сдавайте теперь все свои полуторки заведующему автобазой и поезжайте домой». – И чё с нами было?! На радостях мы айда обнимать и целовать своего полковника. Он даже сам прослезился. Свыкся он с нами и мы с ним.

Татьяна Егоровна помолчала, потом продолжила:
Время было какое, у нас и детства то не было. Без отца наша семья осталась рано. И я как с четырнадцати лет впряглась в работу так до замужества из колхозного ярма и не выпрягалась.
Сначала трудилась по дому, по своему хозяйству: огород, скотина. А потом на колхозных работах наравне с взрослыми чертоломила. Отвозила зерно от комбайнов в уборку. Уборка закончилась - нас в церковь бригадир загоняет. И мы там мешки с зерном на плечах к верху по трапам и потаскиваем. А немного подросла – обозом хлеб из той же церкви на Богатовский элеватор возила. Ды спасибо Сашки Талдыкину. Он девчонок выручал и поджаливал. Скажет нам, бывало: «Вы девчата мешки мне на плечё поднимайте, а я их по трапу сам таскать буду». - И таскал бедный, спину гнул, а нас поджаливал. Он мне помогал и бочки с горючим грузить и разгружать уже после войны, когда я и он в отрядах горючевозами работали. Хороший был человек, царствие ему там небесное.

А далее слово мы опять передаем Александру Константиновичу.

- Я и после женитьбы так в Кулешовском МТС и продолжаю механизатором работать. В средине пятидесятых годов пишем мы с Иваном Хархординым заявления на имя директора Тришкина Андрея Андреевича. Просимся у него на учёбу в Обшаровскую школу подготовки механиков. На моем заявлении появляется резолюция: «В Кулешовском МТС механиков в избытке, нужны хорошие комбайнёры». Я как раз в числе хороших. Мне обидно, что директор и главный инженер Решетов И.В. против моей учебы. А Иван Васильевич в это время был в конфликте с механиком комбайнового парка Дорохиным Сергеем Алексеевичем. Причина меньше производственная, чем личная. Анастасия Никифоровна, жена Сергея Алексеевича, женщина красивая, умная. Ранее она была замужем за Решетовым И.В.. Был слушок, что она и стала яблоком раздора. В итоге производство от этого сильно страдало. Тришкин вообще недолюбливал высокомерного Решетова. Слишком зазнался этот человек.
Андрей Андреевич идёт ва-банк и на крайние меры, - продолжает рассказ Александр Константинович. - Он освобождает их обоих от занимаемых должностей. Главным инженером ставит Некрасова Николая Ивановича, который прибыл в МТС только что из ремесленного училища №8. А знакомого мне Стешкова (Шмойлова Василия) ставит механиком комбайнового парка. По нему шутили, мол, тесть (Тришкин А.А.) на калинке ему эту должность пообещал. К тому же Шмойлов Василий и Дорохину С.А. родственник. Так что должность ему не с неба свалилась. Мастерскими же бессменно так и заведовал Левашов Платон Кузьмич. Дела в МТС должны были пойти на подъём.

Но Андрей Андреевич недолго после этого работал. Началась государственная компания замены малограмотных кадров на более грамотные. На мой взгляд, это была ошибочная компания. Тришкин А.А. был многоопытный практик. На смену ему прислали Николая Ивановича Рязанова, специалиста по кулинарному делу. Не зная сельскохозяйственное производство, он смешит коллектив своими непродуманными приказами и выходками. Хотя прогресс в работе и у него был. Теперь пешком на работу и с работы мы не ходим. Он организовал подвозную вахту.
Я именно через директора Рязанова Н.И. попадаю на курсы шоферов в Куйбышеве. Заканчиваю их к весне 1956 года. А месяцем раньше, в феврале у колхозного руля в Зуевке стал Леус. Он в свое время возглавлял политотдел в МТС, хорошо знал меня, мои способности. Стал добиваться моего перевода в колхоз. Естественно меня не отпускали.
Работаю с напряжением, на нервах. Как-то уставший пешочком протопал из МТС до дома. А там тоже не всё в порядке. Мать прибаливала, а батяка (так я его называл) с кумом Минюшкой были как раз в загуле. Они же так и продолжают быть закадычными друзьями и работают вместе. Отец мельником работал и с братом Михаилом Филипповичем они на мельнице установили движок двухтактный. Дядя мой был мужиком способным по технике. За движком теперь и приглядывал Соложенков. Помол уже не зависел от наличия ветра. Заканчивалась монополия мельниц ветрянок. Завоза большого быть не должно при нормальной работе мельника. А он появлялся. Значит, два кума пьют. Надоедает семье их пьянка.

Так вот, прихожу с работы, отца дома нет, мельница не работает. Думаю: «Надо кумовьев как-то проучить». Гляжу, шуба его мучная на прежнем гвозде висит. В карман сунулся, ключ от мельницы тоже на месте. Устал, не устал, пойду, думаю, погляжу чего там у них с завозом зерна на мельнице.
Походил, движком полюбовался. Красавец движок, вода для охлаждения в чане не слита. Факел в керосин обмакнул, запалил спичкой, шаровую головку подогреваю. Подвожу поршень под сжатие, маховиком его толк. Движок заработал. Кольца тёмные из выхлопной. Смесь богатая, воздуха добавил, кольца пошли светлые. Движок чётко забарабанил: «Ту-ту-ту-ту-ту». Выхожу за ворота, с горы Зуевка проглядывается как на ладони. Думаю, живые если мужики, услышат мотор, прибегут. Две фигурки на задворках показались. Злым и вспотевшим батяня прибежал первым. Он росточком низкий и катился на гору как шар. А Минюшка долговязый, тот от отца метров на 500 отстал. Прибежал когда - мы с отцом уже успокоились и над ситуацией смеялись.
Оказывается, сидели они в шалмане у Зои Ивановны Зуевой, выпивали. Заходит сосед Соложенкова - Останков и говорит:
- Как же так мельники закусывают, пьют, сидят, а мельница у них работает?
- Хватит нести околесицу-то, Михаил Иванович! Садись вон, и тебе места сырца с нами хватит.
Тот сел, они заполнили снова стаканчики, почеканились, выпили. Останков опять утверждает то же самое: «Я правду вам говорю, мотор на мельнице работает».
- А ну выйди кум, послушай, - попросил Минюшку отец. - Не будет же врать нам обоим Михаил Иванович.

И Михаил Павлович выходит. Мотор и правда на мельнице работает. С испуганным лицом входит он в шалман и говорит моему отцу: « А чё кум, убей, не помню, глушил вчера я его? Вот это брат дела-а-а!»
После этого они и всполошились. Отец злющий, бежит, бежит на гору, оглянется на кума, опять бежит. Прибежал. Увидал меня в дверях. Остановился, глубоко вздохнул. Руки опустились, он зло выпалил:
- Эх, шельмец ты, шельмец! И с кем ты это придумал? Нашел над кем подшучивать! – Повернулся от меня, было, круто, хотел прочь уходить. Потом передумал и весело рассмеялся. Рассмеялся и я с ним. Отошел от злости и я.

Но теперь продолжаю рассказ о другом. Перехожу, значит, я к Леусу в колхоз имени Маленкова. Дорохина он уже принял на должность колхозного инженера, я на стареньком автомобиле пока работаю. Появляются в кассе деньги, я еду в Горький. С завода получаю новенький автомобиль ГАЗ – 69, Катаю по колхозным полям и фермам то председателя, то завхоза Пенькова В.В. Колхоз под их умелым руководством быстро богател, покупалась разная техника, в том числе и автомобили. Реорганизованы МТС, их технику тоже раздали по колхозам. Потребовались колхозам теперь и свои специалисты. Правление назначает меня механиком.
Первое задание мне выдают – механизировать зерновые тока. Тогда же на них стояли, какие машины для очистки зерна? Ручные веялки и клевитоны. Бабёнки и крутили их до пота поочерёдно вручную. Бригаду мы создали, ямы копали: 3 метра на 2. И в глубину 2 метра. Над ямами делался настил. И на нём мы спаривали, страивали эти самые клевитоны. Получалась многоярусная установка. Сначала её тракторами через шкивы приводили в движение, а потом в село пришло электричество. Токарный станок достать для колхоза я загорелся. Стал подыскивать смекалистого паренька. Подыскал Лёшу Щербина, выучили мы его на токаря. Отличный токарь из него получился. Он потом к нефтяникам в Нефтегорск работать уйдёт. Там станет мастером большого цеха. Я с ним так и связь держал. Ох, мы и повозили от него разного металла и инструменты. Цены ему нет, хороший он человек. Нашлись и для него враги, подсидели. Нашли какие-то заготовки для боевого оружия в его цехе. Подстава должно быть. Но дело обросло слухом. Сняли Щербина с работы.

В 1958 году колхозники не голосуют за Леуса и Пенькова (за грубое отношение к ним). Руководителем колхоза будет сначала Останков П.М., потом Зуев П.И. Моя профессия неизменна. При Зуеве мы с Репиным Серафимом Николаевичем с Воробьевских мельниц комплект оборудования привезли и новую мельницу рядом с током выстроили. Раньше там мельница ветрянка Субботиных стояла. Всего две ветрянки к тому времени в Зуевке остались. Ветхими стали, да и технически устарели. Их мои сельчане совсем забросили.
Овчинников В.И.приходит к власти в феврале 1965 года. По наводке Елхимова Григория Александровича он сватает меня идти к нему в заместители. Я не соглашаюсь, зная его непредсказуемый характер.
В 1968 году его сменит Миронов Николай Иванович. При нём, как и при Леус колхоз сразу же пошел в гору. Он сам в работе был активным и нам не давал расслабляться. На меня ему стали нашептывать завистники, мол, заведующий автомобильным гаражом ненадёжный человек. Должность главного инженера колхоза занимал Некрасов Н.И., заведовал мастерскими Курбатов Алексей Михайлович. Миронов оценивает людей по делам. Посылает меня в Горький на завод доставать запасные части к автомобилям. Долго решался вопрос, но запчастей и узлов самых дефицитных по безналичному расчёту я целый грузовик доставил на колхозный склад. Миронов меня долго за них благодарил. Понравился ему и Курбатов, его знания техники и способности руководить. Он меняет ролями Некрасова и Курбатова. Между ними разгорается страшный конфликт, в водоворот которого попадаю и я. Дело в том, что Курбатов заявляет Миронову категорично: «Я уволюсь из колхоза, если Некрасова от меня не уберёте».

Присылает Миронов за мной посыльного, я догадался о причине вызова, в правление не являюсь. Миронов пешочком через мост переходит и является ко мне. Одним словом они засватали меня идти заведовать мастерскими. А Николая Ивановича избирают председателем Зуевского сельсовета. У него теперь власть и он начинает мне потихоньку мстить (втихаря).
Я мужик не сидячий, раздобышной. Это сейчас деньги, если есть, любая вещь тебе доступна. А тогда мы колёса у татар тайно за наличные покупали. А это судебное дело. И тельфер я приобрел незаконно, будучи уже заведующим мастерскими. Грузы разные на склад приходили: тяжелые, габаритные. Вручную с транспорта их снимать людям не под силу и опасно. Вот и купил я подъёмное средство, установил без разрешения и документов. А грабли и те раз стреляют. Произошел несчастный случай, травму механизатор получил, разгружая железки тельфером.

Некрасов ждал такого момента, через родню, инженера по технике безопасности Сафронова А.С. раскручивает это дело. Их комиссия делает предписание председателю колхоза о моём соответствии занимаемой должности. Год 1972-й. Председателем колхоза Красное знамя в это время уже был Табунков А.Н.. Объяснил я ему, откуда здесь ветер дует. Он нахмурил брови, по столу сердито кулаком стукнул, сказал:
- Так, пока я в колхозе хозяин, не Некрасов! И мне решать о твоем соответствии. Иди Константинович в мастерские и спокойно работай. – Акт солидной комиссии он взял со стола и положил в сейф. А я в это время уже был председателем ревизионной комиссии в колхозе. Зимой при проведении ревизии перебираю подшивки с документами, попадается и тот акт с резолюцией Табункова: «В архив».
Но моё согласие Миронову занять место Некрасова всё же аукнется позднее. Оно выстрелит в меня рикошетом. Хотя авторитет в колхозе у меня растёт, я ещё и контролёр. Рейды по производствам делаем, выявляем бесхозяйственность, материальную недостачу. С актами выходим на заседания правления. Авторитетом пользуюсь я и в партии коммунистов. Я теперь и член колхозного парткома. Вера Францевна меня уважает (смеётся), поэтому и нагружает меня поручениями по полной программе. В 1972 году Павлова партийный кабинет почти не посещала, была в декретном отпуске. Редко приходил в кабинет и Некрасов Н.И., он замещал её. Кабинет Александра Федотовича проходной, холодный, мы ревизию, поэтому и проводили в кабинете секретаря парткома.

Сижу как-то за секретарским столом, подшивки колхозных документов листаю, чего надо для доклада в тетрадь выписываю. Помню, чего-то мне потребовалось. Может карандаш, или резинка? Выдвигаю ящик письменного стола, орденская коробочка лежит. Открываю её, там орденская книжечка «Трудового красного знамени» лежит. Книжечка на мою фамилию. Я вроде бы и испугался на первых порах, узнаю ненароком чужой секрет. И в то же время обрадовался. Думаю, к торжеству ближайшему они сюрприз мне приготовили. А год-то 72-й – он же юбилейный. Приближалась дата пятидесятилетия образования СССР. Пришел вечером домой и жене об этом рассказываю. Но пройдёт юбилей, ещё какое-то время - молчат секретари. Павлова молчит, Некрасов молчит. И так - поныне два дни.

Действительно с наградой Зуева получилась загадка. Молчали секретари, но и молчал сам Зуев. По свежим следам-то он не искал награды. Не искал и того человека, который совершил эту подлость. А подлость возможно халатностью секретаря парткома была вызвана. В Богдановке у Кузьмы Чеховских был подобный случай, дошедший до Москвы. У Веры Францевны в архиве колхозные ревизоры обнаружили целую стопу наградных документов (не ордена и медали, правда). Но с Зуевым возможно была действительно акция мести или зависти. У авторитетных людей, успешно продвигающихся по служебной лесенке, всегда были и будут завистники.
Но Зуев не карьерист, он способный труженик, он пахарь. Я помню, каким активнейшим депутатом в Зуевском Совете он был. Он хорошо тащил этот воз, и мы его нагружали всё больше и больше. Он к общественным поручениям относился всегда неформально. Взять хотя бы ревизорские дела и обязанности народного контроля. Результаты его расследований были налицо. Он их доводил до конца. Люди тех времён помнят, как он вышел на след похитителей овец из колхозной овчарни. Шестьдесят голов насчитывала недостача.

- По поручению самого Стаханова я занялся расследованием этого дела, - минуя много лет, рассказывает мне Александр Константинович. - Запутанное оно, но я этот клубок распутал. С поличным поймал я человека. Он маскировался под доверенное лицо самого Стаханова. Я настоял, чтобы он с этим человеком расстался.
Зуев всегда жил правильно и активно. И не без собственного достоинства. Он знал, когда поступать серьезно, когда применять юмор. Его излюбленное изречение: «Надо знать, где ударить и где погнуть», оно работало. Я хорошо знал его отца Константина Филипповича и часто сравнивал его и сына. Сходство большое, но Александр Константинович воспитан временем тоньше. Он лишнего не скажет и не сделает. На могильном холмике, прощаясь с женой, только и сказал: «Прости меня Татьяна за всё. Жили мы вместе долго, и было всё. Была правда и неправда».
После поминок из сказанного он мне кое-что расшифровал:
- Сидим с ней вечером как-то, поужинали, разговариваем. В окно за шторками постучали. Она пошла. Ей доброжелательница там говорит:
- Твой нынче дома?
- Нету, видать на работе задержался.
- На работе ли? А то, небось, опять твой муженёк-то по девкам лазает. Гляди Татьяна, грешок есть этот у него.

А после войны-то, у какого нормального мужика грешка не было? При мужском-то дефиците. Я когда работал киномехаником в клубе, Константин Филиппович в ветреную погоду с мельницы поздно возвращался. И часто его путь пролегал через винный магазин в клуб к нам. Форма на дяде Косте была мельничная, зимой шуба и валенки мучные, летом – лёгкий мучной костюм. И с ним обязательно была его собака, преданная дворняга по кличке «Матрос». Он при нас кормил её тем же, чем и сам закусывал портвейн под номером семнадцатый или стопку, другую беленькой. Он выпьет у аппаратной на травке, закусит, Матросу указывает на оставленные крохи: «Матрос, чистенько всё убери».
Его тоже ждала жена. В эти годы Константин Филиппович проживал уже с Евгенией. Сошелся он с ней в конце пятидесятых годов. К тому времени у него детей уже было семеро от двух прежних жен. С первой Анютой, которую он привёз из «Крепости» и которая в Зуевке не прижилась, они успеют народить только единственную дочь в 1923 году. Анюта на прежнюю родину уехала, а Константин Филиппович на посёлке «Крутенький» нашел в жены себе красавицу Ефросинью. Она-то и станет воспитывать до семнадцати лет его дочь от первой жены. За долгие годы совместного проживания у них народятся: Иван - в 1925 году, Александр – в 1927 году, Мария – в 1929 году, Валентин – в 1936 году.  Михаил – в 1938 году, Николай – в 1943 году, Василий – 1945 году.

Удивительно, но по утверждениям детей, с которыми мне много пришлось общаться, родительской заботы и ласки им на всех хватало. Константин Филиппович в Зуевке слыл авторитетным мужиком, добротным хозяином. И когда Ефросиньи не стало, Константину Филипповичу с выбором женщины и матери опять повезло. У Евгении оказалось тоже широкое и доброе сердце. Она с двумя своими детьми не побоялась принять его детей, причём такую кучу. Говорят, они проживали свои годы дружно.
После войны (как было выше сказано) Константин Филиппович стал чаще в рюмку заглядывать, а при Евгении спьяна ещё и куражи придумывал.
- Вот, был один у них смешной случай, рассказывает мне Александр Константинович, - Она, когда в наш дом переходила, заявила отцу о шифоньере. Мол, поставим, давай его к стене в передней. А он её всё отговаривал, дескать, сундуки вон есть, и в шифоньер класть нечего. Но она настаивала. Тогда Константин Филиппович и придумал чем её шифоньер заполнить. Зимой, придя с работы, Евгению он дома не застал. Разувает валенки мучные, ремнём подшитые, снимает с плеч шубу мучную, овчинную. Помещает всё это в её шифоньер. И надо знать культурно воспитанную Евгению Васильевну, её терпимость и тактичность. Тогда бы можно представить её реакцию на шутку мужа Костика.

Много ещё интересных дел и выходок было у дяди Кости Сашинова (так его чаще всего сельчане называли) за долгую жизнь. Он тоже жил активной, трудовой жизнью. Таков род Сашиновых.
И сейчас их потомство на слуху и в почёте в Нефтегорском и в других районах. Нормально живут и успешно работают и нынешние Сашиновы. Многим известен полезными делами Виктор Александрович Зуев. Он успешный руководитель коллектива предприятия Мини ПМК. Долгие годы у него работает его брат Юрий Александрович. Сёстры: Рая и Нина в своё время закончили сельскохозяйственные техникумы, получили специальности, вышли удачно замуж и живут теперь полноценными семьями, так же правильно воспитывают детей. Поэтому в жизни Сашиновых полный порядок.


Митрофанов из Родионовки

Историческое место рождения у Николая Ивановича – Пугачёвский уезд, Саратовская губерния. А его дед от своего деда слышал, что в их краях бунтарями себя проявляли местные крестьяне во главе с Емельяном Пугачёвым.
– Потом времена другие пришли, и события другие. Поэтому район наш и стал Красно – Партизанским. Чего-то и это означало? - задается вопросом Митрофанов, которого в нашем Нефтегорском районе во времена СССР знал и стар, и млад. Он тогда в наших краях воистину являлся личностью знаменитой. Так как Митрофанов со дня образования района возглавлял сельскохозяйственную профсоюзную организацию. Мы все тогда знали, хочешь получить бесплатную путёвку на курорт или в санаторий – обращайся в Райком профсоюза к Марии Ивановне (секретарь) или к Николаю Ивановичу (председатель).
- А теперь я иду по дорожке на дачу или с дачи, они мне:
- Здорово, Николай Иванович!» - окликают. И меня начинают благодарить за отдых, за лечение. А я их спрашиваю:
- Кто вы? Вижу плохо, не угадываю.

Митрофанов служил людям, добросовестно, с усердием до ухода на пенсию в 1985 году. И с того времени являлся членом президиума районного Совета ветеранов. Он и там держал свою принципиальную линию, отстаивая интересы участников войны, тружеников тыла и ветеранов труда.
Пришли известные девяностые. Порядки не привычные.
Рассказывал Николай Иванович о них:
- Пошли с соседом на дачу, милиционер встречает:
- Здесь проход запрещен! Опасно.
Пошли по другой дорожке. Там другой милиционер говорил то же самое. Сосед позвонил в дежурную часть. Мол, метал в цене, конструкцию разбирают, а милиция охраняет.
- Разберемся, - ответили.
И разобрались. Пришли вечером к пожилому фронтовику бритоголовые молодчики, вызвали его, потрясли за грудь, пригрозили: «Жить хочешь дед? Держи язык за зубами».
А школьники меня про фронт спрашивают: «Там страшно?» - Там было страшно, но ясно где свой, а где враг. А тут, поди, разберись - кто есть кто.
Смелый Митрофанов и справедливый. О начальнике ельцинского времени рассказывал:
- Я хожу мимо его дома и удивляюсь. Ведет он себя по отношению к людям не честно. Если он большой начальник, то крышу его дома надо перекрывать, а до крыш дома рабочих за тридцать лет очередь так и не дошла.
Трудно сам жил Николай Иванович, поэтому простому люду и сочувствует.
Родился Митрофанов в крестьянской семье в конце 1924 года.
Отец, Илья Савельевич - русский, а мать, Ефросинья Ильинична — Полтавская хохлушка.
- Мать на 11 лет моложе отца. Здоровая была баба. И семья наша с 1919 по 1929 год уже имела пятерых детей. Потом мама тяжело заболела. Отец лошадь собственную запрягает, в подводу сенца настилает, укладывает свою Аксинью и в больницу отправляется.

Приехал он из больницы один. Нам сказал:
- Доктора обещали матери вашей помочь.
Сам он целыми днями в поле или во дворе работает, а за мать нам служит сестренка Настя.
Сорок километров до больницы города Пугачёва. Ни вестей от неё, ни слухов.
Прошло много времени. Сообщили отцу «Аксинье худо, умрёт - того и гляди.
  Посадил он меня в телегу и повёз в город Пугачев. На станции паровоз напугал меня и лошадь. Едем дальше. На привязи верблюжиха, а рядом верблюженок с колючей уздечкой во рту. Жалко мне его. От отца узнал, что сосунка от матери так отучают. Полезет он к вымени, уколет, она не дается ему сосать.
Малышом я еще был, не разделил горе с отцом, которое он испытал, найдя свою Аксинью не в больничной палате, а в морге.
В отцовском доме остались: Настя, Вера, Толя и я. Олю забрала бабушка. Года не прошло, отец привел в дом мачеху. У нее две дочери. Мачеха хлопотала по дому, отец метался в поисках заработков.
В 1936 году в шести километрах от Родионовки открылся сланцевый рудник. Тяжелая работа, опасная, но выдавали карточки хлебные и заработки гарантированные. Отец туда определился. Семья, хлеба наелась. В колхозе Настя, Верка и я летом подрабатываем.

В конце мая 1941 года дожди прошли, травы пошли в рост. К июню в Родионовке жителей не осталось, все на сенокосе. Травы высотой в пояс.
Хотели до дождей сенокос завершить. Не успели, 21 июня приехали все в село на митинг. С района приехали, сообщили «Война!»
Отцу 44 года, его в сентябре на фронт забрали. В декабре меня и кому 16 лет на строительство железной дороги «Пугачёв - Куйбышев» отправили. На верблюдах мы грунт возили, дамбу возводили.
В августе 1942 года пришел черёд и мне на фронт идти.
В Татищево строили казармы. Лес за рекой, брёвна на себе по льду таскали, а между делом военному делу обучались. С начала февраля 1943 года уже в Петровске изучаем связь и минометы.
Приехали представители 42 бригады, меня определили связистом минометчиков. Едем дальше. В тупике выгрузились, шли пешком. У села Романовка встретили первое сопротивление немцев, артиллерией усмирили. Немец отступил к высотке. На ночлег устроились, заставы вокруг установили. Узбеки лошадь раненую прирезали, костер развели, конину на штыках жарят. А немец минами по кострам. И первые жертвы, пришлось их хоронить.

Немец переходит в контратаку. В деревне Алексино окопались. А нам в ночь на 2 июня 1943 года приказ: «Срочно перейти к деревне Хомутовка». Там из двух бригад (42-й и 129-й) формируется 226 стрелковая дивизия. Я зачислен связистом 730-го артполка (на вооружении миномёты калибра – 120мм.). Здесь теперь вгрызались в землю.
А 5 июня до солнечного восхода иду по степи с катушки провод разматываю. Степь спит, не стрекочут кузнечики, не поют птицы. И вдруг удар в тысячи громов. От неожиданности я упал, приник к земле, уши ладонями закрыл. Земля содрогается, я лежу как в лодке.
Опомнился, провод начинаю разматывать. Страшно, но деваться некуда. Приказ. По небу сотни наших самолетов немецкие окопы утюжить летели. Понял я, артподготовка началась, которую ждали. Будет за ней наступление.

Проверил связь и возвратился.
Ровно два часа долбила немцев русская артиллерия. Ударом внезапным наши командиры хотели накрыть немцев и упредить их наступление. Но плановая эффективность не была достигнута. Когда наши войска пошли на их позиции в атаку, пошли в контратаку и немцы. И такой лавиной танков, будто наша артиллерия их не утюжила и самолеты наши их не бомбили.
Мы в это время входили в состав центрального фронта. Задача нашей дивизии - сдерживать наступающих немцев у села Калиновка (родина Н.С. Хрущева). Натиска мощного пока нет. А справа и слева (фронта Воронежский и Курский) - отступили. Это тревожило командиров.
Оказывается, немцы планируют центральный фронт обогнуть дугой (отсюда и название – Курская дуга) и взять его в котел. Задумку их наше командование разгадало. Фронта - Воронежский и Западный, остановили отступление, и перешли в контрнаступление в районе известной всему миру Прохоровки.
Противостояние сторон нарастало, тысячи танков Т-34 шли на таран на танки «Пантэра» и «Тигр». На Прохоровском поле горели небо и земля, скрежетал и плавился металл, тысячами гибли люди. Смертный бой немцев и русских шел до 15 июня. Наконец немецкая сторона дрогнула, стала медленно отходить к Днепру. Перелом войны и инициатива под Курском твердо перешли к русским.
За село Хомутовка враг, было, вцепился - с потерями, но вышибли. Освободили город Глухов. Враг далеко ушел, на окраине облюбовали амбары, решили в них разместиться, отдохнуть, себя и технику в порядок привести.
 Дорога рядом, транспорт проедет, других звуков не было. Под вечер как-то – самолеты загудели. Много самолетов, подумали наши.
Они за лесом бомбы сбросили, назад летят. Бежим врассыпную. Я под куст голову спрятал, спину осколком царапнуло. Шофер под машину нырнул, осколком кабину пробило, а руль как ножом срезало. Капитану Петрову Надя рану бинтует, морщится, кровь по ноге течёт, клок мяса из бедра вырван. Ездовому Притчину за сорок, он из амбара нас выпроводил, ей рану обработал.


Бои за Днепром

Рискованно на войне, - вздыхает Митрофанов. – Таких случаев десятки. И по ныне снятся. Пословица гласит: «Наша смерть за нами ходит». В мирное время, а на войне она на плечах сидит.
Лодки выдали фанерные, складные, швы резиновые, влаги не пропускают. А связистам говорят «Плывете через Днепр и кабель донный разматываете. Группа захвата плацдарм на той стороне создаст, ей обеспечите связь».
Переправились с напарником, его оставил, сам возвратился. Со второй, третьей группой также. Штурм немцев по условной команде начался. Наши минометчики поддерживали огнем пехоту.
При захвате деревни Ясные городки связь порвалась. Бомбёжка ужасная, обстрелы. Ползком пробираюсь вдоль кабеля. Бегут солдаты. Им навстречу офицер с пистолетом. Кричит: «Стой! Считаю до трех и стреляю!» Остановились в десяти шагах от меня, о немецких танках ему объясняют. Не слушает, заворачивает их и меня, трубку связи увидел, отцепился. Я порыв связываю, в трубку слышу, наши огня просят. Из-за Днепра термитными снарядами ударили по танкам. Деревня вспыхнула. Помощь оказана.

Октябрь 1943-го, дожди, дороги разбиты. Мы в окрестностях Ровны. Командир батальона берет на рекогносцировку меня и троих минометчиков с автоматами. Идем гуськом, я катушку разматываю. Сосна высокая, комбат на сук взобрался, определяет в каком направлении двигаться. Немец как вычислил? Их мина вершину срезала, нас волной разбросало, а комбата контузило, он заикался долго и плохо слышал.
Рекогносцировка показала, вокруг нас лес, болота и немцы. Наша задача — выходить, им на глаза не попадаться. С 3 по 13 октября искали слабое место. С большими потерями, измотанные боями, сырые и голодные вышли из окружения у городка Малин. Дома заняты, в курятники натаскали соломы, спали сутки как убитые. Вшей куриных почувствовали только после сна.
Дальше был город Коростень. Он запомнился частыми порывами кабеля.
Бегу вдоль него, за развалины прячусь. Порыв устранил, присоединился. Наши просят «Немцы наседают! Много немцев! Огня!» Вызываю свое КП, ответили. Слава тебе, господи! Во дворе емкость пустая. В ней сидел пока обстрел не прекратился.
Тут Николай Иванович переключился на послевоенное время:
- Когда я рассказал ученикам Коростеневской школы в сороковую годовщину Победы о том уличном бое, в перерыве мужчина ко мне подходит, представляется: «Полковник запаса Белозёров, - улыбается. Я себя тоже назвал. И он говорит:
– Это ты меня тогда подслушивал товарищ Митрофанов. Мы железнодорожный вокзал обороняли, а немцы из всех щелей и переулков на нас лезут, из минометов и крупнокалиберных пулеметов бьют по нам и по путям – спасу нету. Вот мы и вынуждены были просить в помощь огоньку. Но уж поздно. Бились мы до последнего патрона. Я раненый в плен попал. Успел в солдатское переодеться, а то бы расстреляли.
Мы обнялись, когда я узнал, что родом он из Саратова. Земляки. Порадовались, что живыми остались, выпили. Он рассказал о тяжестях и унижениях немецкой неволи.


Освобождаем Польшу

Весной 1944 года выбили немцев из польского города Подгаец. Там артполк разместился, а штаб и хозвзвод в селе Пиановичи. В старинный особняк группой постучались, старик открылся. Попросили вина, плечами пожимает. Женщина красивая ему пошептала и они ушли. Сидим за столом, снимок ее и молодого поляка в форме СС висит над диваном кожаным.
- Ах, сука! – не выдержал артиллерист, - и не сняла. Да за эту фотографию ее и расстрелять можно.
Она, бледная, с подносом заходит. На ломаном русском заговорила:
- Спасибо! Меня-то за что? – Нам неудобно, так как в это время к ее закускам старик подносил самодельное вино. Они заговорили на польском языке.
По второму бокалу вина налили, шум за окном. Срочные сборы трубач проиграл. Дозорный возвратился, сообщил: «Пиановичи ночью дивизион эсэсовцев окружил». С началом темноты главные силы собрали у берега Днестра, для имитации прорыва место определено за Арматами. С напарником протягиваем туда кабель. Темень и тишина. Идем, перешептываемся, очередь прорезала тишину, минометы забухали. К Днестру пошли, там интенсивней бой. Прорывают вражеское кольцо наши.
Присоединились прослушать – связи нет.
Пока искали повреждение, стрельба стихла. К Днестру возвратились - там техника наша разбросана по камышам и балкам. Под пулями, но с боевыми товарищами уютней. Идти теперь куда? А вдруг светло станет.
Набрели на деревушку у Днестра. На окраине сарай со снопами камыша для топки. В них скрывались, думали. И придумал Иван, водитель нашего «ЗИСа» простой способ.
Отыскиваем жердочки, укладываем, на них снопы. Сверху снопов жердочки укладываем и кабелем телефонным с нижними скрепляем. Получился у нас плотик, на котором через Днестр и решаемся переправиться.
Светать стало, сапоги в шинели укладываем, карабинными ремнями узлы скрепляем, усаживаемся на плотик, от берега лопатами деревянными оттолкнулись, поплыли. А течение быстрое, несет плот вдоль берега. Нет – нет, на повороте от берега удалились. Село показалось, думаем - сами в лапы к эсэсовцам плывем.
Двое наших показались, бегут вровень с нами. Веревку не докинут. Измучились мы и они. Поймал веревку Иван, на край стал, плотик наклонился и мы с ним в мартовской воде. В Днестре наши узлы. Прыгаем на берегу, греемся, зуб на зуб от холода не попадает.
В деревню поляки тропу указали. Сказали, русских в деревне видели. Впустила нас в первом же доме полячка. На печке разомлели, успокоились и в сон провалились.
Прошло сколько времени? Хозяйка заглядывает, улыбается. Рубахи вышитые подала по штанам мешковатым. С печи мы слезали настоящими панами-поляками. Объяснил нам пан-хозяин, пасха сегодня. Куштовать приглашает.
Гостеприимными они оказались. Оставляли погостевать праздники. Но нам не терпелось разыскать своих. В ночь указали они дорогу, куда проследовали русские.
Удалились далеко, в стогу устроились на день, следим за дорогой. Подвода показалась. Вышли, и глазам не верим. Наш возчик!? Притчин, который санитарку перевязывал. Угадал, развел руки для объятия, воскликнул:
- Ребята! Вы с того света явились! Мы уже думали, вас в плен забрали, либо убили.
В медсанбате другой части одел он нас в старую форму, один карабин на двоих выдал. Подвез к дому, где жили лейтенанты особисты. Покопались они в наших делах, но Притчина нам бог послал, он наш свидетель.

На пересыльном пункте обмундировали нас, новое оружие выдали, зачислили связистами в минометный дивизион, 38 армии.
Переправляемся опять через Днестр. Словакии нужна была помощь. На марше были стычки. А тут, откуда танки СС взялись? Соседней дивизии туго, идем ей на помощь. Не заметили, как и нам с хвоста ударили их танки. Положение критическое. Эсэсовцы с коротких расстояний наш полк расстреливали прямой наводкой в упор. После этих боев в полку уцелело семь орудий и к ним 11 мин. И в целом 38 армия, которой командовал тогда генерал Гречко, в боях СС понесла несчетные потери. После чего мы до конца апреля 1944 года были на переформировки в междуречье Днестра и Прута.
И опять в путь, опять бои с отступающим врагом, цепляющимся за укрепления.
Освободили город Кошев. Идем вдоль Карпат на перехват немцев, пытающихся перейти перевал и закрепиться в городе Надворный. 38 армия теперь «Гвардейская».
Противник под нашим натиском отступает к городу Выгода. Политруки говорят, этим походом мы помогали другим фронтам быстрее освободить Европу от фашистов.

В городе Надворный жители встречали нас как победителей. Мы с настроением, вишня в садах поспевала, ягодами лакомимся, вспоминаем, как из города немцы драпали. Связь потребовалась. Мимо лесопильного завода тянем кабель, братья Обиход у стены с пушкой притулились, один в прицел смотрит, другой нам кричат: «Уходите! Танки!». Глядим куда указывали, он (тигр) едет вдоль узкоколейки пушкой ворочает. За ним показался второй, дальше третий. Братья по первому выстрелили, он крутнулся, боком встал, они ему в бок. Загорелся. Другие танки едут, палят.
Мы с Иваном катушку бросили, бежим лесочком. Пули: «вжик – вжик». Из окон стреляли. Обошлось с нами, а братья Обиход погибли.
Бандера нашими пойман. Он видит, русские расслабились, по городу разбрелись. Танки вызвал. Не пощадили и его. На указателе «НА КОРОСТЕНЬ» несколько дней в петле висел.
Воистину пути господни неисповедимы, - вздыхает Николай Иванович, вспоминая дороги войны.
- В Карпатах Лубковский перевал преодолевали. У поселка Медзилабардзе был привал. Политрук нам рассказывал о генерале Брусилове. Его войска здесь тоже с боями этот перевал преодолевали, проявляя мужество и героизм, воюя с Турками. Ходили мы по их теперь уже чуть заметным окопам и могилкам, поклонились холмикам с их костями. Геройский дух брусиловцев вселился тогда и в нас, прибавив видимо и патриотизма.

У Митрофанова удивительная память. Она сохранила в его голове события войны до мельчайших подробностей. И ему не присуще где-то события приукрашивать, чего-то утаивать, перекраивать. Он мои черновики дважды перечитывал, где-то добавлял, подправлял, вычёркивал. В его рассказах о войне отражены не только победы, а много и поражений, ошибок, опасностей, которые подстерегали наших командиров и солдат.
С угощениями отмечали мы в районном Совете ветеранов восьмидесятилетие фронтовиков: Ивана Сергеевича Кондранина и Ивана Прокофьевича Польникова. Я эту встречу снимал на кинокамеру. Там Митрофанов в беседе с участниками ВОВ все возмущался по поводу некоторых прикрас о войне. Привел пример из газетной статьи, зарисовку подвига Михаила Агибалова, который лежа у подбитого танка с пистолетом в руке настрелял два взвода немцев. Их потом они от его танка на двух грузовиках увозили.
- Это кто может так написать? – спрашивал он соседа по столу Чепрасова Ивана Марковича. – Написать такое может человек, не имеющий никакого понятия о войне, либо журналист — сказочник, фантазер. Это же чушь полная!
Чепрасов с ним соглашался. А Митрофанов продолжал:
- В лютую пургу, в бездорожье марш тот проходил. Колонна наша растянулась на многие километры. В мост разобранный уперлись, саперы настилы стали мастерить, охранный батальон с ними. Другим разрешено в селение свернуть, посушится, привести себя и технику в порядок. Утром у кухни походной завтраки в ведра получаем, стрельба послышалась у моста. Всем была подана команда «В ружьё!». Прибыли на шоссе.
На месте объяснили. С того берега подъехало 2 автомобиля «Зис-5» и два студебекера. Кузова накрыты брезентом, на водителях плащ-накидки и шапки русские. Моста нет, стали они разворачиваться. А офицеру из батальона охраны показалось, что у солдат, сидящих в кузове автоматы немецкие. Дали те деру. Но наши сорокапятки и минометчики пустили им вслед минные гостинцы.
Ушла крупная птица. Говорили, это была немецкая группировка, попавшая в окружение. И теперь ее остатки во главе с важным генералом ищет способ к своим прорваться.

Надо отметить высокий патриотизм, находчивость и умение воевать немцев. - Утверждал на той встрече и убеждал в этом собеседников Митрофанов. - Казалось бы, зачем им было стоять насмерть за город Моравская Острова? Они укреплениями сделали его неприступным. Рвы глубокие, бетонные доты, дзоты. И в лоб, и с воздуха, и обходом мы не могли в него войти. Пришлось привозить на позиции наши знаменитые «Андрюши». Только они термитными снарядами раздолбали их укрепления.
А сдайся они раньше, или отступи, сколько бы жизней немецких и русских сохранили. Шанс мы им такой давали. В затишье через рупоры предлагали сдаваться.
А война к тому времени и нам и немцам осточертела. К концу она шла. Обидно погибнуть в конце войны. Но, увы, никто от погибели не застрахован.

В начале мая 1945 года в Оломоуцах мы получаем приказ двигаться на Прагу. Говорили, там, в окружении, фельдмаршал Шернер с остатками немецких войск и генерал Власов с воинами, предавшими нашу Родину. Они делают отчаянный прорыв, пытаясь вырваться из кольца и соединиться с союзными войсками.
Маршем двигаемся, достигаем города Чешки Броды. Зенитки захлопали, автоматные очереди затрещали. Приученные к неожиданностям, занимаем оборону. И тут долетает до нас русское «У-р-р-а-а!» И долгожданное слово «По-бе-д-а-а!». Мы поддерживаем общее ликование, тоже стреляем, вверх бросаем фуражки и пилотки, обнимаемся. Колонна остановилась, всё смешалось в праздничном возбуждении. Со спиртом разносчики объявились, зазвучали тосты, здравицы. Выпивали за нашу Победу.

Р. S. Наступили армейские будни. Идет демобилизация старших возрастов.
Подразделение Митрофанова расквартировали в Восточной Пруссии, город Растенбург. В войну там была ставка Гитлера, где его пытались убить немецкие генералы. Был он в его бункере. Экскурсовод рассказывал о работе Гитлера, его ставки, о жестоких боях за старинный город Кенигсберг. Теперь он в руинах.
Живут в немецких казармах теперь наши солдаты и офицеры. Они просторные, светлые, с газом и водой. Муштра и построения проводятся на плацу с твёрдым покрытием, питаются солдаты сытно в немецкой столовой. Здесь умеренный климат, вокруг цветущие луга и пастбища, светлые озёра, водоканал несущий им живительные воды со стороны Балтики. Этот фактор повышает настроение солдатам, облегчает службу.
Минометная специальность теперь устаревала, полку дают новое направление – ВДВ (воздушно десантные войска). До марта 1947 года Николай Иванович служил и по приказу демобилизовался. В Родионовку заявился с боевой выправкой, в выглаженной форме. На груди ордена: Отечественной войны первой степени, медали: «За Победу над Германией», «За отвагу». Ему 23 года. На двадцать четвертом году женился на Таисии Андреевне. О том, как встретились, как любили и как прожили совместную жизнь, они оставляют за кадром. Во всяком случае, его поколение и они трижды достойны, чтобы с них брать нам во всем пример.
- Воистину пути господни неисповедимы, - вздыхает Николай Иванович, вспоминая дороги войны и годы послевоенные, - Отдыхал на курорте вблизи города Надворного, там местная жительница была. Напомнил я о повешенном Бандере. Она тоже его видела. Спор пошел, кто его обвинял, кто нас, русских. Эх, а где их могилок-то русских нет? Всех и всегда русские защищали, освобождали. И во всех войнах побеждали.


Яков Петрович Меженин. Скорбная встреча.
Бойцам Северо-Западного фронта посвящаю.

Мне с раннего детства врезался в память метельный февральский день 1942 года, хотя я и был тогда несмышленышем.
Под вечер мы, деревенская ребятня, укрывшись от ветра за глухой стеной, играли в «лянгу», подбрасывая ногой маленькую овчинку с грузилом. Увидев, как к нам во двор тенью скользнула знакомая фигура сельской почтальонки, мы гурьбой устремились за ней. Мать, с тревогой вскрыв конверт с незнакомым адресом, истошно заголосила. Друзья в испуге разбежались по домам, а я и братишки забились на печи.
Собралась родня и старики с читалкой-монашкой. Они долго и скорбно отпевали «убиенного воина Якова», потом по скромному поминали. Нас жалели, называя не привычным словом «безотцовщина». По малолетству не осознавая тяжести утраты, но зримо ощущая ее от взрослых, мы испуганно жались к заботливым нашим бабушкам: Груше и Маше.
С фронта отец успел написать родным семь писем. Помню, как вечерами мы просили маму почитать нам их. Доставала она письма с заветной божницы, усаживались мы кругом пятеро, заворожено слушали, глядя на его единственную фотографию в киоте.

1975 год. Мы выросли, выучились, работаем, имеем семьи.
Народы СССР готовились к встрече юбилея Великой Победы. Писались статьи в СМИ о героическом подвиге советского народа на фронтах и в тылу. Впервые мы услышали лозунг «Никто не забыт, ничто не забыто».
Я пишу в газету «Сельская жизнь» об отце. Указал его часть, место последнего боя, время гибели. Шли письма. Вот одно из них:
«Здравствуй Иван. В день гибели вашего отца, я жил в Дубовицах, - пишет Ленин Алексей. - Мне было 12 лет, брату— 10. Бои мы наблюдали из погребов и подполий, в том числе и бой за фанерный завод. Его продукция шла на изготовление фюзеляжей самолетов, поэтому и бои были жаркими. С обеих сторон потери солдат большие. Трупы на нейтральной полосе лежали по нескольку дней. Ребятня ночами к нашим ползали за медальонами с адресами. Брат мой Александр так и живет там. Рядом с его домом боевой танк Т-34 на пьедестале. Приедешь, будешь жить у него, как дома.»
Тогда поездка наша в Старую Руссу сорвалась по причине трагической гибели моего брата.

Шел апрель 2015 года. Близилась семидесятая годовщина Великой Победы и мой юбилейный день рождения. Возраст зашкаливает, я детям и внукам заявляю:
- Или мы едем на этот май в Старую Руссу, или никогда.
2 мая с трассы Москва — Санкт Петербург внук Антон сворачивает автомобиль влево, на лесную дорогу, куда немцы носа не совали, боялись партизан. На въезде в поселок Парфино нашим глазам предстает обелиск павшим и боевой танк на пьедестале, недалеко вывеска «Лесопилка фанерного завода № 2». Отыскиваем сам завод, там только охранник. Он ведет нас в дом сотрудницы заводского музея. Знакомимся с замечательной женщиной по имени Аминя. Время позднее, она приглашает нас на ночлег. Поразило ее радушие, гостеприимство и редчайшая доверчивость к незнакомым людям. У неё мы ужинали, беседовали и ночевали.
Утром встречаемся с 90-летней Ниной Степановной.
- 11 января 1942 года в поселке были немцы, - сказала она. - Боевых действий здесь не было. И ваши предположения, что здесь погиб Яков Меженин ошибочны.
Едем в Старую Руссу, в музей Северо-западного фронта, где по договоренности нас ждала заведующая. После экскурсии в её кабинете документально изучаем боевой путь 201 полка 84 дивизии, где служил наш отец. По военной карте видно, что 11 января 1942 года их полк вел боевые действия в совхозе Дубки (ныне Дубовицы), бой шел за фанерный завод №1 (ныне Химмаш). Выйдя на крыльцо, добродушная заведующая показала дорогу на Химмаш, рассказала приметы этого места: танк Т-34 на пьедестале, обелиск и немецкие ДОТы. Спустя 30 минут, мы склонили головы над могильной плитой, где среди других была высечена и фамилия моего отца.
Невозможно описать чувства, которые мы испытали. Это горькие мысли, слезы.
Положили цветы, обменяли землю, взятую из дома, на землю братского захоронения. Мы ещё долго ходили вокруг, представляя отца живым, худым, в солдатском, с автоматом. Зима сорок первого, сорок второго была суровой, снежной, они замерзали, голодали, но били врага, стояли за нас насмерть.
Вечная Слава всем павшим!


История семьи

Описывая жизнь отца, я рисую портрет воина-крестьянина, который воевал под Старой - Руссой.
Беседу я вел с тремя мужиками, они отвечали: «Деревня там воевала, кому было еще воевать-то? На рабочих бронь, они оружие нам строили, поставляли фронту танки, пушки. А хлеб за мужиков убирали бабы в деревнях, старики и подростки».
И на обелиске в деревне Дубовицы, Старо - Русского района фамилий 1260 человек, большинство из них крестьяне. В тех списках значится и сержант Яков Петрович Меженин (мой отец).
Павловой Марии Михайловне, Машке-храмушке во время рождения деревенская повитуха повредила ножку в голени, вывернула, она не сгибалась.
От вторых родов (Миши) ее мама умерла. А отец, Михаил Евстафьевич женился на Дарье Субботиной, которая Машеньке и Мишеньке родила еще братика Коленьку.
Доброй, заботливой и набожной оказалась мачеха. Она и Машку-храмушку воспитала такой же. А поскольку Маша от рождения была красавицей, глаз не отвести, то и от парней у нее не было отбоя.
Был в их числе и инвалид с детства Петька-культя, Меженин Петр Павлович. Отец его, Павел Ионович c Машиным отцом, Михаилом Евстафьевичем Павловым в молодости служили при дворе царя Николая второго. Они дружили.
Петр Павлович красивый, смышленый, начитанный и музыкально развитый, на скрипке играл. Это считалось редкостью. Но у него нога одна короче другой, отцы и решили детей своих поженить.
Свадьбу молодым сыграли широкую, веселую. Осенью 1908 года молодая пара Межениных была обвенчана и зарегистрирована служителем зуевской церкви Евгением Кротким. А следующей осенью в их семье появится первенец Яша.
Жили молодые у родителей Петра. Машин свекор - Павел Ионович имея дружеские связи с управляющим зуевской волости Трифоном Митрофановичем Неклюдиным, устраивает сына писарем к старшине волостной управы Денисову, а Машу к батюшке в церковь. А это для детей почетно и денежно. И жизнь у них складывалась счастливо.
В 1914 году в их семье явится на свет еще ребеночек — Георгий. С него и начинаются в их семье нелады.
Мальчишка он красивый, но психовый. Этим он нарушил отдых отца в доме, его это злило, а злость он срывал на жене и старшем сыне.


Переходный период.

Революционные настроения общества в России коснулись и Зуевки. Часть наших мужиков сражалась на баррикадах за новую жизнь. И не где-то, а в чапаевской дивизии, в составе домашкинского полка.
Возвращаясь в Зуевку, они рассказывали о своих подвигах мальчишкам. А это воспитывало в них дух патриотизма. В селе все события теперь проходили под влиянием революционеров. По правилам «Кто не с нами - тот против нас».
А Яков и Георгий бедняки, они по природе пролетарии, как их дядья: Коленька и Мишенька (последний погибнет в составе продотряда).
А их противники: управляющий волости Трифон Митрофанович Неклюдин, старшина Иван Алексеевич Денисов, их писарь Петр Павлович Меженин.
Им троим пришлось покинуть Зуевку. С переживаний умер Михаил Евстафьевич Павлов. Пропал где-то и Павел Ионович Меженин.
Чего оставалось делать Якову и Георгию? У них мама инвалид детства, не работоспособная. Они милостыню собирали, в подпасках ходили. В известный голод 1921 года могли бы и с голоду умереть, не помоги родственники с Ташкента.
Оказался и отец их в Ташкенте, там скрывался все эти годы.
Во времена НЭП
Меженины ребята подросли и в работники подались к зуевскому середняку Останкову. Кличка у него была известная «Рожок».
Об этом времени Георгий вспоминал: «У хозяина сынок был, Вася. Он недотепа, мне по годам ровня. И я его заставлял лошадей треножить, заворачивать, то есть, за ними присматривать. А Вася мне отвечал «Я не умею». Георгий сердился «Дурак, дураком, а хитрый».

В 1928 году Якову Меженину исполнилось 19 лет. О нем вспомнило молодое государство, призвав его на воинскую службу.
В начале 1929 года в Зуевку прибыл уполномоченный по делам коллективизации Шифрановский. С Федушкой Седых, с председателем сельсовета и активом сельским они работали с народом. И фактически под их давлением с десяток крестьян в Зуевке объединились. Cо своим личным подворьем, землей, инвентарем создали они свой сельскохозяйственный кооператив. Выбрали они председателя кооператива. Им стал представитель из Самары, некий Верещагин. Он стотысячник от пролетариев, в хозяйстве сельском ничего не понимающий. Поэтому, уже к зиме их кооператив развалился. За что и Федора Седых из председателей сельсовета вышвырнули. А им стал некий Труфанов. И при нем к весне 1931 года активисты сельские организуют в Зуевке уже настоящий колхоз. А возглавил его лучший крестьянин села - Степан Васильевич Денисов, по кличке «Жарок».
Возвратился годом раньше из армии Яков Петрович Меженин. А брат его, Георгий, по совету сельского активиста Алексея Ильича Денисова, вступил в члены первичной организации ленинского комсомола, которая по тем временам была в гуще сельских событий.

Дядя Георгий рассказывал: «Работы в селе хватало всем. Зимой мы возили корма с полей на фермы и конюшни. Весной поля колхозные пахали, засевали, осенью получали с них богатый урожай. За труд новые руководители платили нам хорошо. Трудом своим люди себя теперь кормили, одевали и обували. И жить на селе стало интересно».


О церкви

Последним служителем зуевской церкви был Евгений Кроткий. Матушка Елизавета преподавала в церковно-приходской школе. Учениками ее были Меженин Яша, Борис Кроткий (ее сын) и Георгий.
Зуевская церковь была построена в 1911 году. После закрытия местная власть использовала ее под зернохранилище госпоставок. А в 1965 году деревянную церковь по приказу председателя колхоза Останкова Павла Матвеевича разобрали и построили из ее бревен колхозное общежитие.
Служба церкви (по мнению местных властей) мешала активно участвовать крестьянам в колхозных работах. Задерживалась посевная, сенокос, уборочная на полях. И сельские активисты решили службу остановить.
В июне 1932 года председатель сельсовета Кавешников поручает Пенькову Василию Владимировичу в ночь увезти Евгения Кроткого и его семью в Самару. А члену ВКП (б) Денисову Алексею Ильичу (дядя будущей жены Якова), лучшему оратору села председатель сельсовета Кавешников поручил утром у ворот закрытой церкви переговорить с верующими, убедить их о необходимости закрытии церкви.
При этом служителя церкви и его семье не причинили вреда. Их увезли в Самару и с концами. Cо стороны властей это проявление благородства. А верующие у врат церковных благородства не проявили, они оскорбились и возмутились. Звонарь Рагузин Афанасий взобрался каким-то образом на колокольню и ударил знаком тревоги в колокол, заглушив этим голос оратора Денисова. На него стала наступать толпа верующих. Загнали его в сторожку, там был рабочий инструмент: опоры, лопаты. И кто-то под суматоху его в живот пырнул ножом, либо топором. Время жаркое, лето, Алексей Ильич в Алексеевской больнице лечился, видимо не долечился. К осени у него вышло заражение крови, и он умер.
Хоронили коммуниста коллеги по партии и актив села с почестями, с пением революционного гимна. Местом его захоронения и обелиска с пятиконечной звездой они избрали изгородь вокруг территории сельской волости (триста метров правее церкви).


Яша и Доня

Осенью 1930 года Яков Меженин женился на сельской красавице, скромнице Доне Ивановой.
У Ивана Дементьевича Иванова и у Аграфены Ильиничны кроме Дони, (Якова невеста) было еще две девочки: Таня и Даша.
В 1921 году в Среднем Поволжье случился страшный голод. Зуевцы разъезжались кто куда. И Дементий с Аграфеной поехали с детьми в Сибирь на заработки, чтобы таким образом прокормиться. Приехали в Омск и в приюте детей оставили. Сами уехали работать в села.
Три года прошло. Отец бесследно исчез. По версии бабушки - он тифом заболел и умер. А по версии других родственников - Иван Дементьевич женился на местной сибирячке и завел с ней семью. Возможен и этот вариант, так как в те времена женщины не хвалились разводами, считая их позором.
        А Аграфена Ильинична за три года заработала денег на лошадь и приехала на ней вместе с Антоном Солоповым (другом мужа) в Зуевку, забрав по дороге двух девочек Доню и Таню, а Даши в интернате не оказалось.

В июле 1931 года в семье Якова и Дони родилась Аня. В ноябре 1932 года народился Миша. В 1933 году случился на полях колхозных недород. В Поволжье очередной голод. Жена Якова - Доня (моя мама) вспоминала:
-Есть семье нечего, у меня молоко пропало. Миша груди теребит, канючит. А я чего сделаю? Пожаловалась Яшке. Он к родне поехал, Николай Михайлович Павлов, его дядя бригадиром работал. Он мешок зерна где-то Якову достал. Повезли на мельницу, размололи. И зиму этим запасом питались, тянули. Дотянули до такой же добычи и от бригадира Трубникова Егора Васильевича. Тем и жили. «Мир не без добрых людей», как говорится.
А еще в народе говорят «Голод не тетка» От него куда угодно убежишь, уедешь. В поисках хлеба многие жители Зуевки и в этом году в Сибирь подались, а Георгий Меженин (брат Якова, мой дядя) к дядьям да теткам в Ташкент, город хлебный уехал, где отца своего и встретил, нежданно. У него и его молодой жены месяц гостевал, питался. Оказалось, его мачеха главным бухгалтером на ткацкой фабрике работает, а Петра Павловича, мужа, она своим замом устроила. Они и Георгия в Ташкенте жить оставляли, но он их предложение категорически отверг. В Зуевку уезжая, сказал: «Жить везде можно. Не место красит человека, а человек место».


Время развития колхозов

Шел 1935 год, февраль. В колхозе имени Сталина на отчетном собрании по рекомендации сверху председателя Денисова колхозники освободили от должности. С семьей он уезжал на повышение в должности в село Борское. Там ему предоставлялась должность председателя райисполкома.
Год этот старожилам запомнился еще и высоким урожаем зерновых культур.
В селе теперь два колхоза: имени Сталина и созданный недавно колхоз имени Кагановича. Сталинцы увязывали свои успехи со способностями нового председателя колхоза Репина Серафима Николаевича. Другим колхозом руководил Пеньков Василий Владимирович. Он тоже человек способный, принципиальный, исполнительный.
Развитиям колхозов способствовали и МТСы, которые в стране создавались. Открывались в них и первые школы механизаторов. К весне 1937 года школу трактористов закончили первые зуевцы: Решетов Иван, Останков Тихон, Останков Василий, Глебов Егор, Глебов Тихон, Поздняков Пётр, Рагузин Григорий, Денисов Василий.

Василий Иванович Денисов позднее вспоминал:
- В уборку 1935 года я на тяжелом тракторе ЧТЗ-60 сцеп двух комбайнов «Сталинец-3» таскал. Гляну с мостика, а хлебная нива от ветра морем колышится. Колосок с вершок стоит на поле один к одному, зерно весомое, наливное. И подводы на отгрузку зерна одна за другой подъезжают. На ходу зерно разгружали. Работали тогда в поле сутками, если росы нет. В тот год селяне хлеба досыта наелись. Зерно с токов колхозникам на заработанные трудодни по дворам развозили фургонами парными. Мели зерно на мельнице, не ленись. Такое пришло время.
Якова Петровича в эту уборочную вторым мельником на паровую мельницу и назначили. Она располагалась между Зуевкой и Кулешовкой, обслуживала два села.
Жить материально в селе легче стало. В тот счастливый год родился я.
В октябре 1937 года правление колхоза направило Якова на учебу в Борскую школу бригадиров. Там он сфотографируется с Петром Филипповичем Поздняковым (единственное его фото). В феврале 1938 года в семье Межениных родился четвертый ребенок, Вася.

В зиму 1939 года Репин Серафим Николаевич назначает Якова бригадиром четвертой комплексной бригады.
Рассказывали очевидцы: «И с этой работой Яков справлялся. Зимовку скота его бригада провела с малым падежом. К весеннему севу рабочих лошадей сохранили, людей за лошадьми и упряжью закрепили, инвентарь, сбрую и весь гужовой транспорт отремонтировали, распределили, семена отсортировали. И когда подоспела земля на полях, сев в его бригаде начался организованно.
На Дальнем Востоке в это время вспыхнула война между МНР и Японией. Уходили на нее и два бригадира: Алексей Иванович Денисов, по кличке «Алёха» и Яков Петрович Меженин, по кличке «Яшаня». К счастью, война там была не долгой».
Мама о том времени рассказывала: «Они пока туда ехали, да по пескам сыпучим пешком к фронту шли, японцев там за них другие уж и раскалушматили.
С одной войны, на другую.

Ладилась семейная жизнь у Якова и Евдокии. В мае 1941 года родилась у них в семье еще одна девочка необыкновенной красоты. Машей ее назвали. Мама о ней вспоминала: «Щечки у нашей малышки были румяные, волосы темные, густые, глаза карие, а голосок напевный.
Радоваться бы им семейному счастью, но пришла общая беда, 22 июня 1941 года на СССР вероломно напала Германия.
Якова Петровича с первого дня на войну не призвали. Говорили «Село без бригадиров пока не оставим. Урожай на полях удался вон какой. Рулите бригадиры теперь бабами да стариками, хлеб молотите, для фронта в закрома Родине его засыпайте.


Мама вспоминала:

- Но подошел август, второе число. Уборка озимых шла. Отец утром раньше обычного встал, молока парного я ему кружку налила, он его с ломтем хлеба съел, во двор вышел. На улице мне сказал «Нынче мы на другое поле переезжаем и мне туда съездить надо».
Часов в десять к нам почтальонка пришла и мне его повестку вручила.
Яшка к обеду взволнованный явился, в пыли. Умылся, переоделся в дорогу. Я собирать его вещи стала. А с улицы уже шумят, поторапливают Яшку. Сказали, что за призывниками машина должна приехать.
Прошло еще полчаса, к дому «Полуторка» подошла, мужики в кузове. Георгий на машине следом подъехал. Залезает к ним, по стаканчику сырца всем наливает, молча, как на поминках выпил с ними. Георгий им пожал руки, слез. Машина уж трогается, а Мавра Глебова в кузов залезает, за ней и я с Лизкой Натаровой. Едем с мужиками в Утевку.
Не спали всю ночь, ходили по селу, прощались. Мужики грустные, как в воду опущенные. Предчувствовали наверно, думали о своей гибели. А мы надеялись на их возвращение. Получилось, провожали мужей навсегда.
И если бы не Мавра с шутками да прибаутками, опузырились бы мы слезами. Она такое завернет, скажет - смех раздирал нас, не слезы.
Утром повезли их в Кинель, а мы им в след помахали платочками, поплакали и отправились пешочком домой. Путь не ближний, шли и ревели, к детям пришли, с ними еще наревелись. Теперь дети наши - безотцовщина, семеро по лавкам их у меня, один другого меньше. Представила я, как с ними теперь одной жить, с чего начинать? Опять разревелась, вместе со мной разревелись и дети. Подумала «А толку-то от моего рева?» Вытерла глаза подолом, успокоилась, успокоились и они. Пошла по дому хлопотать, с делами справляться, со скотиной отделываться. Дети рядом тоже канителятся.

У меня те события в памяти почему-то не отложились.
Маме было тяжело. За нами приглядывать, управляться по дому, со скотиной, с хозяйством и работать в колхозе. А жить как-то надо было, кормить семью, растить нас, воспитывать, учить. Подрастая, мы это понимали и осознавали.
Не справилась бы она, не будь рядом бабушки Маши - по линии отца и бабушки Груши - по линии матери. И был у нас выручалой всех дел дедушка Варфоломей (второй муж бабушки Груши). Он и плотник, и специалист многих ремесел.
В войну все голодали и во многом нуждались. Но мы меньше других это ощущали, благодаря помощи бабушек и дедушки. И нам было легче выживать потому, что мама у нас рукодельная. Она мужские ремесла быстро освоила, валенки валяла, траву сама косила скоту, кормом на зиму обеспечивала. И мы корову оставляли на зиму, четыре овцематки с бараном. А бабушка Груша на станке ткацком полотно ткала, нас одевала. И мы с пути не сбились, не шли на воровство, на обман. Мы ходили в школу, учились хорошо и вели себя достойно. Подрастая, помогали старшим: ухаживали за домашним скотом, за огородом. А начиная с 12 лет, работали в колхозе, старались приобрести себе какую-то специальность. Мальчишки - шофера, комбайнера или тракториста, девчонки учились на швею.

Об отце в войну сведения мы получали от мамы, а она - из его писем. А как отец воевал, этого мы не знали.
Теперь мы знаем, что 10 августа 1941 года с прибывшим на фронт пополнением боец Яков Меженин влился в ряды 180 стрелковой дивизии, 201 стрелкового полка, 791 п/п,.
Тяжелая была в тот момент обстановка под Старой Руссой, а мужиков не обстрелянных воевать туда прислали. В их числе были и наши зуевцы: Решетов Иван Васильевич, Бортников Федот Александрович, Меженин Яков Петрович, Занин Иван Ефимович.
Из боевых сводок того времени: «Кое-какие дивизии Северо-Западного фронта 16 августу все же отбросили противника на 60 км и охватили правый фланг его старорусской группировки. Но инициатива ведения войны все еще была на стороне противника. Выдвинув против 34 армии значительно превосходившие ее силы танков, пехоты и авиации, ценой больших потерь, противник вынудил ее отойти в исходное положение за реку Ловать. В процессе этого отхода обнажился левый фланг 254 стрелковой дивизии, и для нее вновь сложилась угроза окружения. Опять по приказу командующего 11 армией она также отошла в исходное положение за реку Ловать на прежние позиции, имея справа части 22 стрелкового корпуса 11 армии, а слева — по существу открытый фланг, так как 21 моторизованный полк занимал оборону только в 12 км южнее дивизии в Бяково.»
На левом фланге местность лесистая и болотистая, а на правом, открытая. То есть, господство местности было на стороне немцев; рубеж обороны пересекали несколько рек и ручьев, текущих в оз. Ильмень.


Тяжесть и ожесточенность боев, которые вели наши воины в районе Старой Руссы, усугублялись еще и тем, что происходили они в весьма трудных условиях местности. Почти сплошные леса и большие болота, бездорожье потребовали больших физических усилий для ведения боевых действий и передвижений, значительно затрудняли подвоз и эвакуацию, что приводило не только к повседневному дефициту боеприпасов и необходимой военной техники, но и к острому недостатку продовольствия. Особенно это обострилось осенью, когда дорожная сеть пришла в полную негодность.
Но 254 и соседняя 180 (в ней служил старший сержант Меженин Яков Петрович) дивизии стойко вели бои, опасаясь окружения. Именно угроза окружения и вынудила их отойти на восточный берег реки Ловать.
Иван Ефимович Занин, сослуживец отца рассказывал мне:
-Немцы с боевыми позициями расположились на том берегу реки Ловать, а мы на этом. Они нас не боятся, открыто передвигаются, кухню полевую мы их видим, в реке их солдаты купаются, лошадей купают. Мы им из своих трехлинеек вреда никакого не приносим. А их снайперы наших солдат снимали, из окопов головы не высунь.

Бортников Федот Александрович вспоминал:

- 29 и 30 сентября 1941 года дивизия наша вела безуспешное наступление на Каменную Гору.
Потом на каменную гору все же пришли, получили затишье. Твой отец берет двоих солдат с вещмешками, с лопатами, пошел с ними на огороды. Картошки накопали, принесли в расположение. А командир роты был злющий старлей-татарин. Кричал, ругался, наганом махал на Яшку. Называл его дезертиром, что ушел из части.
А он ушел почему? От дивизии тылы отстали. И мы дня три ничего не ели. Отец и решил солдат печеной картошкой накормить.
Дня через два бои возобновились. В бою ротного осколком ранило. Он у Якова на руках умирал, прощение у него просил. На шинели солдаты к подводе отнесли старлея, и санитары его в госпиталь отправили. Сказали, по дороге ротный умер. Всякого хватало. Сегодня ты жив, а завтра убит. Я дизентерией заболел. В санчасть меня направили, оттуда в госпиталь. По выздоровлению в свою часть не попал, стал обозным. И в итоге живым остался.

Судя по извещению, Яков Петрович Меженин погибнет 11 января 1942 года.
Фронтовик соседней 254 дивизии Писарев Василий Павлович из Псковской области после войны мне писал: «При демянской операции это случится. Наши окопы были рядом, у его бруствера разорвался снаряд. Я это видел. Подошел к нему, Якова осколком ранило в живот. Вечерело, подошли санитары, он умирал на моих глазах. Я у березки поправил воронку от снаряда, в нее тело товарища прикопал. А на холмик могильный воткнул его саперную лопату, на черенке его рукой были вырезаны три буквы М.Я.П.. На черенок лопаты я повесил и его каску. Перекрестился и ушел.
А 12 января 1942 года оборону противника русские прорвали северо-западнее Вершины, пересекли железную дорогу западнее станции Беглово. С этого времени немцы уже не наступали.

Решетов Иван Васильевич рассказывал:

Я всю войну шоферил. Под Старой Руссой медсанбат обслуживал. Раненых с поля боя вывозил, в тыл их отправлял. А на обратном пути медикаменты или новое пополнение на фронт доставлял.
Март сорок второго года мне запомнился слякотью, дорогами разбитыми. Я в это время новенький ЗИС-5 получил. Наступление начиналось со взятия железной дороги, наши части вокзал штурмовали. Уже таяло, а наша пехота в валенках, летняя форма где-то отстала.

Письма и извещение

Они теперь напоминали нам об отце. Писем он успел написать не много, но прочитывались они в семье чуть ли не ежедневно и долгое время.
Поздними вечерами это делалось. Мама приходила с колхозной работы уставшей, но не отдыхать спешила, а хлопотать со скотиной, с топкой, с уборкой в доме, с нами. И если до сна свободное время у нее оставалось, она ставила на видное место отцову фотографию, усаживала нас вокруг нее и начинала перечитывать его письма.
В одном письме он сообщал об отосланном жаловании.
Спустя годы нам стало ясно, мама отцовы письма нам читала не все, были письма ее, личные. Они касались их взаимоотношений. Уже взрослым мама рассказывала нам о трудностях, которые приводили к осложнениям их семейную жизнь. Отец на фронте вспоминал о них и просил маму за его прошлую несдержанность его простить. Вот фрагмент одного письма:
«А если придётся погибнуть, эта весточка полетит вместо меня в ваши руки, дорогая Доня. Очень эдок жить тяжело. С каждым часом ждём либо жив или нет. Ещё, дорогая Доня, сообщаю насчёт посылки - не получал. Дорогая Доня, прости за все прежние мои проделки, наверно мне приходится за всё за это такие тяжести переживать.
 До свидания, до свидания. Передай привет родным и знакомым».

Эпилог

Мама на пенсии, бабушка Маша в 1953 году умерла. А бабушка Груша и ее верный путник по жизни - Варфоломей состарились. Обузою теперь стала мачеха его детям, которым она преданно и долго служила. Они нашу бабушку с нашим дедушкой (С нашим! Мы его таким считали) разлучили. По их требованию пришлось уходить ей из собственного дома, который перестраивали и где с Варфоломеем прожили тридцать лет. Ушла она на восьмом десятке жизни к родной дочери Татьяне.
Словом, жизнь сложная штука, всякое бывает, но она продолжалась.
Однажды мама ввела нас в недоумение. Растерянная, она ходила по избе и чего-то искала. В трясущихся руках она держала до боли знакомые нам листочки писем.
«Письма отца пропали, которые я много лет хранила за божницей», - услышали мы от нее. Это привело и нас в шок. По тяжести потрясений это была вторая трагедия, после извещения на гибель отца. Как это случилось, оставалось только догадываться. Мама жила с семьей старшего сына, а у них были маленькие дети. Мы чувствовали большое горе нашей мамы и не знали, как ей помочь. Заведенное правило чтения отцовых писем внукам - прервалось.
Теперь она эти три листочка, шесть исписанных страничек, чудом оставшихся, хранит у себя за пазухой «Рядом с сердцем». И письма своим содержанием согревали ей душу, сохраняли память о муже.
Мы просили у нее письма для сельского музея, но она отвечала всегда одно и то же: «Вот умру, делайте тогда с ними чего хотите».

PS. Давно уже нет в живых мамы Дони, а письма от ее Якова - целы. Есть их копии в школьном музее, в зуевской библиотеке, на страничке в интернете. А оригиналы писем надежно и традиционно за божницей хранятся у моей жены, Раисы Васильевны.
Последнее письмо отца, датировано 6 января 1942 года (оно сохранено), а 11 января его немцы убили.
Мы, их дети, выросли, выучились, обзавелись своими семьями. У нас у всех дети, внуки, и даже правнуки. Старшие Меженины были бы таким пополнением довольны. Родовое древо нормально функционирует, расширяется и развивается.


Христофоровна

Так она представляется по телефону. Это ее позывной. Впрочем, она о себе и расскажет.
- Четыре девочки в нашей семье, я младшая. Обидно отцу, обделен он по закону нашего времени. В старой России на сыновей наделы земельные выдавали. А потом власть после революции не любила крестьян, которые на земле умели работать и богатеть. Ссылала она так называемых кулаков в Караганду, в Архангельск за то, что люди между делом на кулаке спали. Говорили в тридцатые годы нам «Теперь кулаки вне закона». Отец наш на кулаке тоже спал, но у него мало земли (сыновей бог не дал). До звания «Кулак» он не дотянул. Поэтому семья относилась к середнякам.
Христофор Митрофанович Гладких не имел грамоты, а детей старался учить. Четыре начальных класса в Кулешовке кончила я, матери стала помогать в школе полы мыть, голландки топить. Воду зимой в проруби набирали и грели ее в ведре каленым железом. Бывало, до половины ночи с уборкой и с отоплением возились. А у окон мерзлых ученики сидели одетыми, другие к голландкам жались.

Отец конюхом в соседнем МТС работал. И надумал меня с подружкой туда в школу определить. С Настей Кузиной мы и заканчивали там семилетку в 1938-м.
В сентябре в Куйбышевское педучилище поступили. В связи с событиями на МНР срок учебы был сокращен. Уже в 1940 году возвращались мы с ней учителями.
В Кулешовскую школу преподавать определилась Анастасия Мироновна Кузина, а меня на поселок Березовый направили. Школой там заведовала хмурая женщина, я ее стеснялась. Сама набирала навыки в работе (хорошо, дети тогда были послушными). Жила я на квартире у многодетной семьи Кортуновых. Не скучно жилось, хотя и без уюта. Гулять я никуда не ходила. Позднее навещали меня на дому парни. За картами и разговорами проводили зимние вечера.
А лето я проводила в Кулешовке. Родителям не хотелось и зимой со мной расставаться. Поэтому отец, минуя меня, переговорил с председателем сельсовета Орловым Дмитрием Ивановичем по моему трудоустройству. В сентябре 1940 года я приняла кулешовских первоклашек. Удобно в своем селе работать, устала в школе, а вечером дома снимается быстро усталость. И утром в школу идешь опять с настроением, со светлой головой, с планами.
Нравилась мне работа учителя, прерывать ее не думала. Но на следующий год потребовался грамотный секретарь в сельский совет. Орлов меня выручил, теперь я его выручаю, работаю под его началом.

А дальше начались известные события, нагрянула война. Нам о ней на митинге объявил представитель из военкомата, который утверждал «Армия наша крепка и немцы к осени будут разбиты». К осени из Кулешовки всех мужиков как метлой вымело, вся исправная техника и лучшие лошади на фронт ушли. Уборочная подошла, урожай на поле богатый, женщины, старики и дети вышли его убирать с вилами, с ручными косами да граблями. А вместо лошадей в рыдваны и телеги быков им пришлось запрягать. «Цоб – цобе» на них пошумливают, а производительности нет никакой. И половина хлебов ушло под снег в зиму. А я этой зимой ушла заведовать сельской почтой, где работал Илья Архипович Котов, которого тоже забрали на фронт. Шли через мои руки долгожданные письма от фронтовиков селянам. Шли и скорбные похоронки на них, а также эти проклятые повестки парням - подросткам.
5 августа 1942 года Орлов меня в сельский совет пригласил, у него моя тезка — Гладких Клавдия.
Оказалось, что на меня или на нее пришла повестка. В ней отечество не указано, а имя и фамилии у нас одинаковые. Вышло замешательство, которое разрешилось не в пользу меня. Из военкомата пояснили «Призывайте на фронт грамотную Клавдию».

С родными этот вечер посидели, чай попили, «ни о чем» поговорили на прощание. А шестого утром вещмешок в руки, села к отцу в телегу, и повез он меня в Утёвский райвоенкомат. Там десятка два таких же девчонок. С Машей Коровиной из Богдановки характерами сошлись, продукты объединили, котелок у нее с медом. Мы с ней и железной дорогой, как есть захотим, зовем девушек. У каждой чего-то есть. Выкладываем все на чемодан и сидим, пируем.
Старшина нас сопровождал. На станциях делал перекличку и не уследил, две девушки отстали. Их разыскали, когда мы уже были в Сердобске, судили. Приговором в штрафбат они отделались. Это чтобы не дезертировали другие.
В Сердобске три месяца учились на ключе морзянку принимать и отправлять. Строевой подготовкой занимались, оружие собирали, разбирали и стреляли. К дисциплине строгой приучали, особенно старлей Жук. Девчонки его боялись и ненавидели. Приходил Жук в казарму до подъема и ждал, смаковал. Дневальный крикнет подъем, с нас летят одеяла, мы вскакиваем и не знаем с чего начинать одеваться. За минуту надо быть в форме. Он смотрит и наслаждается. Не успела одна – опять отбой и опять все сначала.

После принятия присяги нас в наряд стали посылать. Были у связисток и тут курьезы. У Зины Баскаковой из пяти патронов в магазине четыре оказалось. Доложила она Жуку, он выстроил всю роту и приказал патрон искать. Два часа мы по траве на коленях ползали и нашли его. А позднее на тактических занятиях объявили перерыв, мы рассыпались по лесной поляне: «Девочки!» – позвала из-за кустов Аня Якимова, - мы сбежались к ней. Оказывается, она нашла в кустах целую кучу таких же патрон, бросил их кто-то или спрятал. Возмущение, мы вспомнили наш случай, кто-то предлагал собрать патроны и высыпать пригоршню Жуку куда следует.
К ноябрьским праздникам готовились. Намаемся на строевой, а в ночь идем в наряд. Бесперстова Мария на посту отличилась. Командир полка привык ходить из расположения части не через КПП, а через лаз в заборе. Темно было, она его не пропустила. Хотя командир ей и представлялся. Маше за проявленную бдительность объявили перед строем благодарность.
В лесу под Свердловском формировалась семидесятая армия, командующий Рокоссовский, я и еще пять девочек попали в 153 линейный батальон связи.11 ноября 1942 года мы грузились в эшелоны и ехали куда-то долго ночами. В городе Ельце на станции Ливна выгружались. Ночью шли километров сорок. Предмартовское месиво снега с землей, дороги техникой разворочены - ноги не вытащишь. Портянки; то на одной ноге сбилась, то на другой. Эх, не женское это дело шагать по такому бездорожью. Вспомнились трудности, но ничего сравнимого с этими.
Маша Коровина шепчет, у нее временные пришли, смениться бы, и на печке просушиться. Не посидеть и на телегах, там снаряжение и боеприпасы, и лошади сами еле тащатся. Старшина просит связисток терпеть и привыкать. Он знает что говорит, до этого повоевал.

Населенные пункты миновали: Фантеш, Поныри, Ольховатка. Пошел мокрый снег, потом подул ветер, к утру стал крепчать мороз. Техника, застрявшая то там, то здесь, обходим ее. Под конец пути и обозы отстали. Солдаты выносливее лошадей и техники. За дорогу в зад их то и дело толкали. Про нашу армию еще во время формирования говорили, что люди сильные духом в ее состав вошли: из МВД ребята и передовая молодежь.
Местность холмистая пошла, в ложбине сделали привал, сухим пайком утолили голод и до вечера приводили себя в порядок.
Ночью по командирским картам пришли к землянкам и блиндажам. Началось распределение личного состава по специальностям. Мы были назначены телефонистками у штабных аппаратов. До пятого июня 1943 года поддерживали связь между родами войск. Позывные каждой части мы знали назубок: у танкистов - «Волга», у летчиков - «Сокол» и так далее. Каждая телефонистка имела двоих линейных и одного старшего связиста. На линии порыв, линейные бегут устранять, старший связист ими управляет.

Боев не было, линейным нашим не видно передвижения людей, орудий, техники. Всё зарыто в землю и замаскировано. Лето знойное, с утра птички пощебечут, а потом все живое будто вымрет. Не вылезают из нор мыши и суслики, изредка в небе парят птицы – хищники: орланы, коршуны, ястребы. Они от людей высоко, им не страшен и снайпер, про которого нас постоянно командиры предупреждали. Говорили, что у немецкого снайпера – асса на счету сотни погибших солдат и офицеров.
Поставлена задача нашим снайперам «До начала наступления ликвидировать снайперов противника». Не дают они нашим солдатам и головы поднять.
Напряжение нарастало, поговаривали о скором наступлении немцев. А нашим командирам надо уловить момент и ударить упреждающе по противнику.
Вечером 4 июня 1943 года линейные сменили нас на два часа раньше. Им провели инструктаж.
5 июня, еще только светало, сыграли тревогу. Приказали по связи проверить позывные. Все четко, нам ответили. Доложила командиру о готовности условленных объектов. Еще прошел час напряженной тишины. А в три часа ровно начался настоящий ад, который историки назовут «Курская битва». Тысячи орудий пуляли снаряды в сторону врага, в землянке от их визга, рева и грохота было не по себе. Она ходуном ходила и засыпала нас землей.
Ивану Бухтиярову, нашему линейному, в половине третьего приказали проверить линию. Он рассказывал: «Иду вдоль кабеля, роса, пыльца на сапогах прилипла желто- коричневая. Солнце еще не взошло, природа еще не проснулась. Тихо и свежо - благодать.

И, вдруг..., как  земля лопнула, в небе ударили тысячи громов!? Как я упал в траву - не помню. Опомнился в сырой, желтой прохладе, в ушах ломило и звенело, голову обручем стиснуло. На противоположном горизонте море пламени и пожара. Туда, через луг, где я лежал, с визгом уносились светящиеся снаряды наших «Катюш».
Ну, думаю, началась артподготовка, которую мы долго ждали. Я дальше не иду, а ложбинками, где пригнувшись, а где и ползком к нашим возвращаюсь.»
Связь – это нерв и центр боя
Блиндаж звуки снарядов приглушал. Иначе нельзя управлять боем. Мы в наушниках эфир слушаем, позывные улавливаем. Вокруг суматоха, командиры от аппарата к аппарату бегают, командуют, но внезапно артподготовка прекратилась. По условной команде аппаратчиц поехали в бой наши танки, за ними поднялась пехота, полетели громить позиции немцев и наши «Илы».
Cлышу, мои позывные. «Волга» - пехота, «Амур» - аэродром. Мне «Волга» говорит:
- «Байкал», ты там к «Амуру» ближе – дублируй меня.- И открытым текстом, матом на Амура:- Мать твою пере..! Ты там ох..л?! ослеп совсем? Утюжишь наших пехотинцев! И доволен!? Фрицы над твоей авиацией смеются...
Я растерялась, не знаю, как поступать. Я не умела ругаться, и нам не разрешали. А командир на том конце провода настаивает, грозится отправить меня в штрафную. И я «Амура» обложила матом. Амур стал, оправдываться, мол, корректировщики пехоты рты разинули.
Но образумились летчики и перенесли дальше свои бомбы. И «Волга» тут же запрашивает фамилию дублирующего (меня). Не стала я скрываться, а думаю «От комбата попадет мне за неуставную связь».
Попросили к трубке нашего старшего, сержанта Киселева. Я подумала «Значит, в штрафную роту». А сержант говорит мне: «Майор Макаров приказал тебе объявить благодарность. Ты хорошо дублировала».

Нам тогда казалось, что после двух часов огня нашей артиллерией немцы и головы из окопов не высунут. А они пошли в наступление. И завязались под Курском затяжные бои. Особенно у селения Прохоровка. Говорили, что там тысяча танков: русских и немецких сходились на таран. Рассказывали; рев моторов, скрежет металла и лязг гусениц слышен был на десятки километров. Но перевес сил в нашу сторону произошел 12 июня 1943 года. После этого немцы все время отступали.
Батальон связи шел следом за танками и пехотой. Они лучшие места для отдыха занимали и обживали. В Польше после них досталась нам рига с постелью соломенной на полу и нарах. Разместился батальон вповалку, уснули как убитые. Но часа через два проснулись. Не поймем отчего. Разглядели, солома под нами кишит вшами. Искать пришлось другое место.
Поляки бедно жили, как и мы. Они у наших солдат и старались вещи выменять. А Иван Бухтияров на мою шубу завидовал. Она ладно на мне смотрелась. Я ее зимой 1943 года посылкой получила от крестьянки (ф.и.о. забыла) Алтайского края, деревня Хрусталево. А он у поляков шубу выменял себе на шинель немецкого офицера. Принес в часть, при нас развернул, а в меху вши кишат. На санобработку носил. Счастливая та девушка, которая с ним судьбу свяжет. Заботливый парень, способный. Говорит скороговоркой - будто шутит. Успел польский язык изучить, завести среди них знакомых.
Объяснила я ему, что Машу Овчинникову биоциклы замучили, он по развалинам повел меня и Машу к уцелевшему дому польскому. На стук приоткрывается дверь и за цепочкой молоденькая женщина. Узнала Ивана, улыбнулась ему и впустила. Иван ей помогал нагревать на примусе воду, большую корыту она дала, мы помылись, сменили белье. Потом мы все грелись чаем у нее на кухне.

В Польше в нашем батальоне связи появился американский вездеход «Студебеккер». Теперь он возит женщин связисток и всю их амуницию. На технике мы и не заметили, как проехали целое государство и очутились на долгожданной Польско – Германской границе.
При вступлении в Германию у нас на какое-то время появлялось ощущение мести немцам за их преступления. Но оно прошло, когда мы увидели разбитые города и села, испуганные лица жителей. Жалко их стало, они тоже люди, которые прямой вины не имели и страдали от войны в такой же мере, что и русские.
Ближе к реке Одер была окружена группировка немцев, которая старалась любой ценой прорваться. А в том месте работали наши связисты. Под перекрестный огонь 17 линейных попали, из них пятнадцать связистов погибло, в том числе пять девушек. Женю Саманову из Безенчука я до сей поры не могу забыть, дружила с ней; весёлая, красивая лапатушка. Эта тяжелая утрата была для нас второй. Еще мы долго скорбили о связистке Левиной Дуси из Куйбышева. Ее при освобождении западной Украины бандеровцы выследили и украли. Терять на войне товарищей очень тяжело и обидно.
Начало марта сорок пятого. Уже чувствовался конец войны. Каждый солдат думал, как бы ему до победы уцелеть. А немцы нам какие только ловушки не придумывали: и воду отравляли, и взрывные вещи в домах прятали. Шнапс бойцов приманивал, а напиток отравлен. Нас предупреждали командиры «На немецкое добро не соблазняйтесь».
На реке Шпрее ниже плотины удобное укрытие от прямых обстрелов. Одна из наших дивизий в ней расположилась. Ночь спокойно прошла. К утру интенданты объявляют, что снаряды и продовольствие в воде, пушки наполовину в воде. Но не сорок первый год, тылы не отставали, во время все им доставили. А немцы хитрый народ, они им шлюзы на плотине приоткрыли.
Приятное воспоминание
Боев накануне нашего праздника не было, и о нем вспомнили в штабе офицеры. Старшина наш ходил по подразделению и каждую женщину, опрашивал: какие награды мы имеем и были ли ранения. Говорит, что к празднику восьмое марта нам награды выдавать будут.

А восьмого марта перед ужином старшина батальон связи выстроил и тепло поздравил нас с женским праздником. После этого повел нас в офицерскую столовую. Там, закуски на столах и разные напитки. Все из командного состава батальона за праздничные столы с нами сели. А я раньше еще заметила, наш старшина ко мне неравнодушен. И вечер не отлучался, сидел рядом, ухаживал. Михаил не офицер, но культурный мужик, воспитан хорошо. Родом он из Ленинграда.
С наград начинали праздник. Выдали кому медаль, кому орден. Потом начались здравицы и тосты. Мужчины нам за вечер наговорили приятного столько, что мы и про войну забыли, расслабились. Тут и гитара появилась, романсы под ее аккорды исполняли офицеры, пели и хором катюшу, землянку, на позиции девушка провожала бойца. Устали горло драть - патефон завели. Под него мужчины приглашали нас в круг на танец.
Словом вечер прошел на славу, разомлели женщины от обилия внимания, от теплой домашней обстановки. А в армии, да еще на войне устав суров и во взаимоотношениях между мужчинами и женщинами строгость предусмотрена. За распущенность предъявлялась суровая кара, вплоть до отправки в штрафбат. Но любовь не запретишь и уставами. У нас с Михаилом она возникла. С того вечера стали мы с ним встречаться.
У Миши в машине был трофейный радиоприемник, и он новости нам сообщал. На этот раз бежит он по расположению батальона, как ошпаренный, и орет «Побе-е-еда»!
«Побе-е-еда»!». Чего тут началось!?
Это было в немецком городе Штенберг (40 км. от Берлина). На другом берегу Одера были американские войска. Была встреча, где мы с их парнями на память фотографировались. Ездили мы и в поверженный Берлин на экскурсию. Его завалы расчищались. На стенах Рейхстага я свою фамилию нацарапала. Мы тогда искренне думали, что мир, который был завоеван кровью всех народов, будет вечным.

С Мишей в дружеских отношениях побыли мы мало, пришла пора моей демобилизации. Он мне советует ехать к его маме и сестре в Ленинград, а мне не терпелось увидеть моих родителей и сестер. Думаю «К его семье уеду, а своих родителей успею ли повидать?» Они старенькие, а папа еще и серьезно болел.
Жизнь после войны
Кто воевал, поймет, как ей хотелось очутиться опять в родном доме, среди любимых ей людей, пройтись по улицам родной Кулешовки, разговаривать и общаться с селянами. И это случится 6 августа 1945 года. Из-за родителей Христофоровна выбор такой сделала. Отец ее - Христофор Митрофанович родился в 1871 году. После их встречи он проживет три года. Мать - Матрена Игнатьевна на девять лет его моложе. Она прожила до 1967 года.

Тут к нашей героине или к автору встает резонный вопрос «А о последующих отношения между Клавдией и Михаилом почему здесь умалчивается?».
На самом деле, они долго еще не прерывались. Они переписывались и после демобилизации из армии Михаила, он приглашал приезжать к нему Клавдию, а Клавдия приглашала приезжать к ней его. И это длилось до того, пока их чувства и тяга друг к другу не охладели, не ушли осадком воспоминаний в письма.Хотя итогом их фронтового романа и было их совместное создание. Клавдия Христофоровна родила себе дочку, которую назвала почему-то Лидой. Которая училась в их село Кулешовка. И которая бывало приходила домой обиженной другими учениками. Оказывается ее одноклассники знали о ее рождении от фронтовика. Этим по своей наивности они ее и упрекали, говоря, мол, тебя твоя мама принесла в подоле с фронта. И пока Лида росла, она и маму свою упрекала в этом. А потом она выучилась на учителя, вышла замуж, завела своих детей,хорошо их учила и воспитывала и как своих детей учила и воспитывала чужих.

Не сладко жилось людям и после войны. Клавдии Христофоровне хоть с работой повезло. У нее случались совпадения событий. Например, ее на фронт отправляли 6 августа 1942 года и она домой возвратилась через три года с войны 6 августа.
И с устройством на работу получилось совпадение.
- Поехала я в Утевку на военный учет стать, подняла там вопрос о трудоустройстве. Военком сказал, что положение есть у тех, кто воевал. Они обязаны возвращаться на прежнюю работу. Царев Константин Иванович был начальником РКС (районный узел связи). Принял он меня, одобрил мое желание, опять в связи работать и обещал помогать. И закрутилась моя жизнь.
Черезов, секретарь партийной организации вызывает, Татьяна Денисовна Кузина, подруга моя, у него сидела. Он и начинает свою агитацию:
- Вы молодые, грамотные, вам и придется из разрухи страну выводить. "Культурный уровень сельчан будете повышать, их жизнь улучшать".
Это он нас агитировал вступать в их партию. «У нее задачи большие, а молодежи в рядах ВКП(б) мало». Так объяснял нам Лешка (по простонародью так его в селе звали). И его обязали пополнять партийные ряды женщинами.
Уговорил, вступили мы, и теперь на нас, кроме работы, навалилась масса партийных поручений. Продавцов в магазинах не хватало, идти люди туда боялись — за маленькую недостачу тюрьма. И Леша Черезов заострил этот вопрос на партийном собрании. «Не идут девушки учиться в торговые заведения». Присутствующий райкомовец предложил «Нам надо в продавцы в качестве примера направлять либо членов партии, либо кандидатов». Я кандидат, по моей кандидатуре вынесли такое решение.

 В 1947 году я приняла продовольственный магазин в Кулешовке. По доверчивости не проверила ящики с тройным одеколоном, а продавец их наполовину опорожнил. Вот и недостача, из своей зарплаты выплатила. Зато руководство СЕЛЬПО радовалось «Грамотная девка для этой работы, справится».
Работала я без замечаний, а тут в нерабочее время меня к магазину влиятельные покупатели подвезли, я им литр сырца в долг отпустила. У них была важная встреча.
И опять это совпадение, на следующее утро в Зуевское сельпо нагрянула ревизия. За растрату средств меня сняли с работы. Но я не выдала следователям имен начальников. Я возвратилась на почту, на мою прежнюю работу.
Служащей по положению я считалась, и от колхозников, знаете, чем отличалась? Нам сельсовет топливо на зиму бесплатно выделял: две тонны угля, либо заменяли возом дров или кизяками. А заработную плату получали мы тоже мизерную, из которой еще и налог брали. С колхозников налоги не брали. На зарплату не разбогатеешь, а только концы с концами сведешь. Это мы знали. Поэтому, огородами и подворьем занимались. Этим и жили.

С Василием Бортниковым на почтовом радиоузле беседуем, он все удивлялся, когда я успеваю чего делать. «Кто с мужьями живет, им в селе легче», - говорил он. Вот через сочувствие, через добрые словечки он и подберет к моему сердцу ключи.
Я его в тот вечер на дежурстве меняла, он и задержись со мной на коммутаторе. Говорил о том, о сем, а потом промолвился, как нравлюсь я ему, хотя я была на шесть лет его старше. Так вот постепенно мы и сошлись с Василием.
Муж для семьи опора серьезная. Вася был хорошим человеком; добрым, заботливым. С ним это я поняла и почувствовала. Мы не семнадцатилетние, его качества для меня главное. И я в знак моей ему благодарности родила ему двойню. Как он радовался ими, как старался их учить, воспитывать!? Это надо было видеть. А через четверть века он погибнет трагически, осиротил меня и наших любимых Сашу и Зину.
  Саша парень грамотный, рассудительный, честный. Он, тоже, как и мы, его родители, любитель поговорить, пообщаться с людьми, вникнуть в их дела и проблемы людей, порассуждать о жизни.

Клавдия Христофоровна жила и живет полноценно и с большой пользой для общества. Она хочет всем добра и проявляет заботу о людях. Себя она считает счастливым человеком, счастливой матерью, бабушкой, прабабушкой.
Как-то по телефону она с гордостью сообщала о способностях внучки Оли, которая общеобразовательную школу закончила с золотой медалью. И успешно училась потом на программиста в авиационном. За успехи в учебе ее Оля особой строчкой в областной энциклопедии прописана. Этого мало кто заслужил.
У хороших бабушек хорошие внуки и правнуки, это естественно.
И такого уважения, всеобщей любви, известности, какую заслужила сама Клавдия Христофоровна в Нефтегорском районе, не многие имеют.
Я ее поздравляю, здоровья желаю и долго еще пожить на пользу людям.


Патриот Чепрасов

- У отца и матери я первенец.
Сказав это, Иван Маркович рассмеялся как колокольчик. На момент беседы ему переваливало за 85, теперь 91. Но, слава Богу, он шустрый и хорошо выглядит. По ветеранским делам он является рулевым более 40 лет в родной Бариновке.
Прошу Чепрасова подробней пройтись по его линии жизни.
- Родители исконные крестьяне. Отец – Чепрасов Марк Терентьевич с 1898 года рождения, мать - Дарья Сергеевна – с 1905 года рождения. В первый год НЭПа они поженились, я 3 сентября 1925 года на свет появился.
А детство, какое наше – Ваня!?
В саманушке ютились, без пола изба - в два окна: одно на улицу, второе во двор глядели. Скотину тогда водили - и огороды сеяли. Индивидуально хозяйство вели - этим и жили до 1930 года. В зиму у овец окот начинался, боялись, заморозят их они в сараях – в избу их заводили. А после января и теленка туда же. И зимушку на пролёт со скотиной в избе мы жили. Снег пока на дворе не сойдёт, изба наша полна живностью.

Подрастал я, а семья наша все разрасталась. Одиннадцать нас родилось, а в живых осталось четверо: я, Мария, Валя и Рая. Родителям моим немало горя хлебнуть пришлось. Так получилось, в роду матери священнослужители были. Их после образования колхозов стали преследовать, ссылать, расстреливать. Дяди моему (брату матери) пришлось тайно уезжать в Хабаровск. Уехали, живыми и остались. Позднее и сестры мои, Рая и Мария к ним уехали. Учителями стали, семьями там обзавелись. А третья сестра, Валя всю жизнь была связана с военной службой. Живёт теперь в Петербурге.
Я до четвёртого класса у Вассы Григорьевны Маркеловой в Бариновской школе учился. В Домашке семилетку заканчивал, в Утёвке десятилетку хотел завершить - началась война. Отца забрали в августе 1941 года, убили в начале 1942 пода под Старой Руссой.

23 января 1943 года пришел мой черёд, идти защищать Родину. Нам троим, повестки вручили: мне, Ивану Безгину и Сараеву Николаю. В городе Кузнецке, Пензенской области из товарняков нас высадили, по бездорожью привели в посёлок Попов ключ. В лесу вырыты землянки на 200 человек каждая. Одно окно, посредине углубление для прохода, по краям - земляные нары. Постель – хвойные ветки, вместо одеяла – шинель.
Подъём в 6 часов, туалет за соснами, на просеке зарядка, в восемь часов завтрак. Далее 12 часов тактические занятия, строевая и прочая муштра. Морозы стояли до 30 градусов, метели. Русские парни ничего, привыкшие к суровым зимам, а узбеки мёрзли как мухи. В 6 часов вечера зимой уже темно. При перекличке выявлялось – нет двоих или троих. Находим узбеков обмороженными или мёртвыми. В чаще они спрячутся и там окочурятся. А командиры на учении нам говорят: «Тяжело в ученье, легко в бою».

23 февраля 1943 года присягу приняли. До мая у боевых офицеров учились искусству воевать. Погрузили в эшелоны и отправили на Курскую дугу. По подразделениям расформировали, выдали оружие. Мне «Трёхлинейка» досталась. В обороне стояли, наша оборона проходила ближе к Белгороду, Воронежской области. Моя ячейка в окопе оказалась рядом с ячейкой пожилого (как мне показалось) солдата. Это Абдуллаев Борис, он мне на всю жизнь запомнился своими мудрыми наставлениями. Боец этот с 1905 года рождения, опытный по жизни, обстрелянный. Копает окоп, на меня поглядывает. Достал и я лопату, со дна беру землю и на бруствер накладываю. А на перекуре он мне и говорит: - «Сынок, я немного хоть пожил, а ты-то еще ребёнок. И тебя воевать прислали. Какой ты вояка?» А мне 17 годков с хвостиком. Я и не представлял того кошмара, который предстоит нам скоро пережить.
До вечера мы углублялись. Июнь - солнце палит нещадно. Вспотел я, выдохся, сяду на дно, там прохладно. А Борис меня наставляет: - «Копай Ваня, копай! Жить ды жить тебе еще!» – Я и копаю.

Окопы соорудили настоящие, проходы между ними. К блиндажам приступили. Затишье затягивалось. Немцы укреплялись, и мы накапливали ударную мощь. Напряжение нарастало. Работали наши разведки, доставались языки, накапливались сведения. Ждали время икс. Никто не знал, когда начнётся наступление. Политруки нас к жарким боям подготавливали.
Ещё до начала наступления, встретил земляков из Утёвского района: Балабаева Семёна, Безгина Лёшку, Безгина Ивана, Сараева Николая, Бирюкова Николая, Елизарова Евгения, Пирожкова Николая, Савенкова Алексея. Половину из них в живых не останется.
А окоп свой я для примера привёл не зря. Он на войне защищает солдата и оружие. У меня трёхлинейка, а у кого и ружья поначалу не было. Рассчитывали, убьют кого, его ружье другому достанется.

Когда наша артиллерия внезапно немцев долбанула, им было не до нас. А опомнились, нас стали долбить. Ад начался. Они же в контратаку на нас пошли. Я отделением автоматчиков командовал. Трёхлинейку не бросаю, хотя автомат Калашникова достал. Он при стрельбе перегревается, и «плюёт» под себя. Беру ружьё - из него стреляю, оно надёжнее.
У немцев «Тигр» под Курском впервые объявился. У него, что за броня? Пушки наши по нему бьют, бьют и как об стенку горох. А ПТР (противотанковое ружье) Тигра прожигал напрочь. Хотя калибр его 12,5 миллиметров. В бою немецкие танки шли на нас шахматной линией. А немцы вояки опытные, с автоматами под прикрытием танков в атаку шли. Отсечь их как? Только когда наш ПТРы подобьют танк. Тут уже наша задача - уничтожать пехоту. Тогда мы палим по ним, пока патроны не кончатся или ствол пока не перегреется.
Ошибочку наше командование там допустило. Немецкая оборона крепкая, в Дотах, Дзотах. И артиллерия, сколько их не долби – урона мало. А надо было ударить, когда бы их танки из укрытий вышли и в атаку пошли. Из артиллерии и с воздуха тут бы и ударить. Потом политруки это так нам объясняли.
Их танки пошли, наши Т-34 и САУ–1 вышли им навстречу. Представляешь эту картину? Стенка на стенку сходились. Рёв моторов и скрежет металла стоял страшный. В огне и в пыли всё было, танки стреляли в упор друг друга, сходились на таран. Броня плавилась, а как человек тут вытерпит и уцелеет? Я уцелел, Абдуллаев уцелел. Но дальше нас судьба с ним разведёт.

И знаешь, ещё уцелел я почему? – Иван Маркович весело рассмеялся. – Глубоко в земле зарылись мы – это раз. А ещё одно, хочешь, верь – хочешь, нет. В моём нагрудном кармане была иконка и молитва «живые помощи» - бумажечка такая, вчетверо сложена. Мать ее положила. И приказала: «Сынок не забывай молитву читать и креститься». Я с ними не расставался, хотя вступил там в комсомол. Мы перед боем с Абдуллаевым их читали.

А Гитлер же под Курском пытался устроить русским кровавый котёл в отместку за поражение под Сталинградом - не вышло. Перелом в войне не получился в их пользу. Да, потери и у них и у нас были большие. Почти две недели шла непрерывная битва, но после пятнадцатого июля на 200 километров они отступили и до Днепра почти не закреплялись. Довооружившись и получив в распоряжение несколько отечественных автомобилей ЗИС-5 и ГАЗ-2, окрылённые успехами мы их преследовали.
Чепрасов И.М. вдохновился воспоминаниями и приводил один эпизод за другим. Меня интересовали детали переправы наших войск через великую реку Днепр. В разных местах воевали мои рассказчики, о форсировании рек они вспоминали по-разному. Да, надо разведать тот берег и найти слабое звено у противника. Да, надо незаметно переправить туда ударную группу, захватить плацдарм, закрепиться на нём и, с помощью пополнения расширять его. Это все так, но, сколько примеров приводилось, когда первых же переправившихся смельчаков немецкая береговая охрана уничтожала или сбрасывала в реку. Приходилось прорабатывать другие варианты переправы.
- А у нас на разработку вариантов времени не оставалось, - рассказывает он. – К Днепру мы подошли 3 ноября 1943 года. В мирное время река схвачена льдом. А мы видим плывущие льдины: мелкие, крупные. Кроме обстрелов и бомбёжек и это переправу усложняло.

А приказ Сталина уже поступил: «Любой ценой к ноябрьским праздникам освободить Киев».Нашему батальону автоматчиков и взводу разведки полка выдали задание: «На левый берег переправиться, закрепиться и удерживаться там до подхода основных сил». Разные предлагались варианты. Выручила смекалка и находчивость разведчиков. Ребята нашли не толстый, но прочный трос. Решили его размотать и закрепить концы на противоположных берегах. Но к этому времени у всех бойцов должны быть подручные средства. В безлюдной деревне мы и плотничали: кто лодку нашел, кто плотик на троих соорудил, а кто на доске или на бреве должен плыть. Были потери, но мы с первой попытки захватили и удержали плацдарм. Чем и облегчили переправу основных сил для подкрепления.
Киев нам не пришлось освобождать, мы правее его миновали. Наш путь лежал на Белую церковь. Там немец успел закрепиться основательно. К тому времени я был в разведке, командовал отделением в составе 48 стрелкового полка, 38 стрелковой дивизии, 2 Украинского фронта. На две недели он нас задержал у Белой церкви, уже март на дворе, а мы их всё выбиваем из развалин города. Спасибо отважным и толковым командирам: комполка майору Осипову, комбатам, капитану Рошилеву и капитану Бердиеву. Отчаянные ребята, сами все в ранах, а солдат берегли, жалели. Бердиев разведывательным батальоном командовал, он мой непосредственный командир. Любил он меня, повышал по службе. Я с мая 1944 года и до конца войны дошел до командира роты разведки.

От Белой церкви не осталось ничего, Ваня - от красоты былой. А чего сделаешь – война. И погнали мы немцев к Румынской границе. Опять препятствие – река Прут, дальше вражеское государство. Тут в основном румынские войска против нас стояли. Они слабее немцев. Мы их через Карпаты так бы и гнали. А нам сообщают: «Танки немецкие появились. Много танков». Говорили: «Это запоздалая колонна, идущая на подкрепление либо к Киеву, либо к Белой церкви». Они сходу смяли нашу артиллерию, отсекли обозы и автомобили с боеприпасами и продовольствием.

 Завязался жесточайший бой за высотку - 610. До вечера наш полк круговую оборону держал. Но окружение не избежали. А там же много русскоговорящего люду было из местного населения. С гражданской войны осели тут перебежчики. Многие на русских в обиде. Дезинформацию разную подбрасывали. Покажут нам куда идти, а там засада противника. Капитан Бердиев сообразил. Чтобы узнать, есть впереди противник или нет, нас заставляет чучела выставлять. Сработало. Интенсивно обстреливают – не суйся здесь. Ночью решили пробивать брешь и выходить из окружения. Пошли штурмом, цел - не цел – терять нечего. Стеной бежали на румын, уклоняясь по вспышкам от выстрелов. Технику и вооружение бросили. Отрываемся от преследований, залегли в прибрежных камышах. Утром личный состав считаем. Дивизия потрёпана, от восьмисот бойцов оставалась половина. И мы ночами 12 суток пробирались к своим, а днём прятались и отдыхали. И вышло нас из окружения – 78 человек.
Там и я потерял боевого товарища - Сашку Губанова из Ульяновска. Мы годки, из одной фляжки пили, из одного котелка ели. На руках умирал. Углубляю траншею, булыжник отбрасываю, дальше копаю. Прикопал его, крестик из бука смастерил, постоит, думаю, прочный. Жалко товарища.

Перегруппировка и новые походы. Трансильванию освобождаем. Тису форсируем – горная речушка, кровушки на ней много пролили. Говорили, в Днепре вода была красной. И на Тисе тоже. На пути живописное озеро Балатон на стыке трёх государств: Венгрии, Австрии и Чехословакии. На озере остров Рацкеве. За него головушек мы положили, не есть числа. А чем остров знаменит? За него, почему дрались как ошалелые? Оказывается там хранилища лучших марок венгерских вин. Склады в подземелье, стреляют по бочкам солдаты и пьют вино столетней выдержки. Перепились, стрельба открылась. Капитан Бердиев приказывает: «Усилиями роты взять склады под охрану, как важные государственные объекты».
Дальше, пробивали путь к Вене. Не дошли до неё 40 километров, повернули на Прагу подавлять власовцев. Было это в начале мая 1945 года. С их группировками мы воевали до 12 мая. И вышло, 9 мая Германия капитулировала, а мы все воюем.
На этом война закончилась. Но воякам нашего возраста ставятся задачи не менее опасные. Наш разведывательный батальон включают в специальную группу союзных войск по разоружению поверженных стран. С нашей стороны такой группировкой командовал легендарный Климент Ефремович Ворошилов. Моя рота эту миссию выполняла в Румынии. Акты на изъятое оружие, боевую технику и награбленное имущество в Советском Союзе мне утверждали, сначала Ворошилов, потом король Михай II. Помогали мы королю и в подавлении восстания его противника Антонеску. Михай высокий красавец, на 2 года старше меня. За год работы в контрольной комиссии в моей роте четверо солдат погибло и многих ранило.

Из Румынии нас перебрасывают на территорию Западной Украины. Там я служил в качестве помощника командира разведки, мы вылавливали бандеровцев и уоповцев. Эти днём с тобой братаются, в баре пивом угостят, а ночью из-под угла обстреляют. Вокруг был невидимый фронт. Обидно, но мы и там друзей теряли. Последнюю крепость – город Свалява (Закарпатье) от этой банды очистили в июне 1948 года. И отправили нас дослуживать срок в ГДР. Там, на родине недавних противников, мы обрели абсолютное спокойствие. Мы наслаждались мирными буднями настоящей армейской жизни. Военному делу мы обучали молодых солдат. Предоставлялась и нам возможность учиться, приобретать специальность для предстоящей мирной жизни. Я выбрал направление на учителя. Учился на заочном отделении педагогических курсов, ездил на сессии в Москву.

12 мая 1950 года проездом 10 дней разрешили отбыть отпуск в Бариновке. В библиотеке встретил красивую девушку Любу, будущую судьбу. В июне 1950 года я возвращался на постоянное жительство дипломированным учителем. В Бариновке, кроме родителей ждала меня и Любовь Васильевна Машнина. Радуюсь мирной жизнью. С Любой встречаюсь, провожу демобилизационный отпуск, танцы посещаем, кино смотрим, когда передвижка приедет. Планируем супружескую жизнь устроить, и определиться с работой. В Районо поехал, встретил там директора Бариновской школы Владимира Васильевича Зуева. Он тоже воевал, ногу на фронте потерял. Вели разговоры о былых походах, дошли до мирных будней, до моего диплома учителя немецкого языка, истории и физкультуры.
- Слушай, Иван Маркович! – радостно восклицает он. – А мне как раз физрук нужен и преподаватель немецкого языка. Я сейчас обговорю этот вопрос в Районо, а завтра ты к нам в директорскую и приходи.
Мы стукнулись по рукам и уже на следующий день они оформили меня на работу. Считай, с 1 июля 1950 года началась моя учительская биография. А 5 декабря того же года мы с Любой сыграли свадьбу. В октябре 1951 года у нас появилась первая дочка Вера, позднее появится и Света. Пример с родителей по детям мы не взяли, с жильём не ладилось, ограничились двоими. Но в семье и нашей всегда был порядок, взаимопонимание. Дети подрастали, учились хорошо, родители педагоги.

У меня, Ваня, 40 лет педагогического стажа, - с гордой подчёркнутостью сказал Чепрасов, - а это не шутка. И всё это время я ладил с учениками, с их родителями, с педколлективом. И это важно, теперь это не у каждого педагога получается. Был в жизни и у меня один казус. Ты, небось, о нём слыхал?
Я слышал о том, что Ивана Марковича судили, шумиха прошла тогда по району. А за какие прегрешения - слышал мельком. Он пояснил.
- Работаю я преподавателем в школе нормально. Я коммунист. До вступления в члены КПСС в Бариновке комсомольскую организацию возглавлял, был членом районного комитета ВЛКСМ. У первого секретаря РК ВЛКСМ состоял на хорошем счету: активный, инициативный, на собраниях критически выступал. И по рекомендации районного комитета ВЛКСМ вступил в кандидаты КПСС, а через год становлюсь коммунистом. Ушаков Павел Васильевич у нас секретарём партийного бюро работал, собрался уезжать. Мне, совсем ещё зелёному коммунисту пришлось его заменять. А рекомендовал меня на эту должность первый секретарь Утёвского РККПСС Павел Титыч Ефимов. Дотошный был мужик. Зная всех коммунистов района наперечёт, он сказал: «Этот парень работу партийную потянет, бывший фронтовик, разведчик». И я старался оправдывать его доверие. Работаю учителем и по совместительству возглавляю партийное бюро села Бариновка.

Приближалась юбилейная дата «50 лет образования СССР». На собрании коммунисты приняли решение: «Партийному бюро до 9 мая 1967 года воздвигнуть обелиск павшим воинам в войне с Германией 1941 – 1945 годов». Ответственность выполнения лежала на мне. Заказываю в мастерских города Куйбышева обелиск и мемориальные плиты. Всего 240 фамилий павших воинов. Срок и сумму указали в договоре.
Воздвигнут обелиск, жителям нравится. И мы, следуя русской традиции, на радостях хорошо угостили мастеров и себя. Израсходовали на эти дела колхозных денег сверх договора – 187 рублей. А времена не нынешние, посчитали это за преступление. Встал вопрос о моём пребывании в рядах партии. А исключат, значит, предадут суду. Я это понимал. Исключили на нашем партийном собрании, повезли на бюро райкома. Уже Ильин Алексей Михайлович первым секретарём райкома работал. При голосовании трое членов (Богатырёв Пётр Яковлевич, Гаврилов Алексей Михайлович, Ивлиев Василий Андреевич) голосовали против исключения. Перетянула сторона, голосующая за исключение.
Завершено следствие, и народный судья Проскурякова осудила меня на три года лишения свободы. Не нашла она по мне смягчающих обстоятельств. Обидно. Не учитывались и семь лет отданные защите родины, и 17 лет безупречной работы в школе. Не учитывалось, что ранее не судим.

Виноват – не спорю. Отправили на 3 года в Сызранскую тюрьму. Начальник тюрьмы смеялся, знакомясь с моим делом: «Ха, учителя прислали в тюрьму на перевоспитание!?»
 И предлагает мне учить малолетних преступников. Я от предложения отказался. Сказал, что озорники мне в школе надоели. Он назначает меня бригадиром уголовников. Я согласился, работал с ними и жил в бараке на 200 человек. Они слушались меня и уважали.
Люди порядочные есть везде, в том числе и в тюрьме.
Начальник лагеря учёл душевные переживания Ивана Марковича, его переводят из Сызранской тюрьмы – в Новокуйбышевскую. Там жила его родня. А начальником зоны работал Селезнёв Николай Никитович. С его женой дружила Валя, свояченица Чепрасова, заведующая терапевтическим отделением больницы города Новокуйбышевска. Мир не без добрых людей, мир тесен, прекрасен. Эти люди помогли Ивану Марковичу через шесть месяцев обрести свободу, но осадок на душе остался.

 Работа учителя в его селе занята. Пришлось Чепрасову 10 лет учительствовать в соседнем селе Домашка.
- Жил в общежитии, домой ездил на велосипеде года два, потом приобрёл мотоцикл «Минск», - рассказывает Иван Маркович. – Неудобно, от семьи в отрыве, а деваться некуда. Виноват сам, перестарался на общественных делах.
Да, человек он общественный, всю жизнь тянул и тянет эту лямку, делая людям только добро.
Уже к концу подходила наша беседа относительно его биографии, чувствую, спешит Иван Маркович куда-то. Я поинтересовался куда:
- Понимаешь, визитёр в Бариновку приезжает нужный – Кочуров Валерий Васильевич. А у меня к нему как к руководителю районных депутатов вопросы от сельчан накопились. Об арендной оплате за землю, о коммунальных платежах и другие. Может он по ним какую ясность даст.
Такой он Чепрасов. На тот период у него внуков было четверо и один правнук. Казалось бы, есть о ком заботу дедушке проявлять, а он ещё и о сельчанах печётся. Ему бы сидеть со стариками летом на завалинке и беседы вести, о былом вспоминать, о войне. Других-то участников в селе не осталось никого из восьмидесяти возвратившихся. А заботу о сельчанах пускай бы проявляла местная власть, сельские депутаты.
Но Иван Маркович мне на это отвечал, что не привык он надеяться на дядей, которые не приучены служить людям, не приучены делать им добро.


Солдат из дивизии ВДВ (Довоенная жизнь)

В селе Новокуровка, Самарской области в 1925 году родился Семёнов Пётр Андреевич.
- Во времена НЭПа я на свет появился. И тогда же моего деда Ивана Ивановича по политическим мотивам репрессировали. Он же богатым человеком к тому времени стал. А почему он стал богатым? Секрет простой – весь род наших Семёновых всегда любил трудиться. А труд на себя и сделал его зажиточным - рассказывал мне Петр Андреевич Семенов.
Дед Петра, землю в собственности имел, на подворье три лошади держал, две коровы, два верблюда, мелкий скот развел, сельхозинвентарь закупил, гумно на выгоне у него было, амбары для хранения зерна там он выстроил. Нужды не имели Семеновы. Жить бы им да радоваться, но пришла коллективизация в село. Ивана Ивановича вызвали в сельсовет. Председатель, окруженный преданными активистами, спрашивает его:
- Пришел товарищ Семенов?
- Пришел, коль приказали, - дед отвечает.
- А не идешь с нами в ногу, с сельским сходом почему? - спрашивает его актив. - Не хорошо так поступать, не по товарищески, понимаешь ли. Мы тебе помогли обзавестись скотом, инвентарем, помогали становиться на ноги. Теперь ты разбогател и стал пупом земли, да? Независимым стал и плюешь на нас, да?
- А чего я не так сделал, товарищи? – Иван Иванович покорно поднялся и теперь возвышался перед активом, нутром чувствуя надвигающейся беды. Он в волнении переминался с ноги на ногу, мял в руках шапку.
- Ага, он еще и не понимает. А к тебе, Иван Иванович приходил мой актив и районный уполномоченный, оповещали они тебя по вопросу схода? – наседал на Семенова сам хозяин села, председатель сельсовета. - Все пришли на сход решать вопросы коллективизации, устройства новой жизни на селе, ты умнее всех, загордился и на сход не явился. Этим ты проявил неуважение советской власти, игнорировал ее планы. Доложи нам теперь свою причину?
- Товарищи! Председатель и… этот ваш актив. Там же, как было сказано о колхозах в постановлении? В коллективное товарищество мы добровольно вступали, и теперь в колхоз гражданам не по насилию вступать надо. Я и думаю, сходка на селе - дело не мое.
- Так, члены актива, позиция Семенова вам понятна? Он с помощью советской власти капитал нажил, обогатился, а теперь плюет на нее и на нас всех. И мы его единоличное хозяйство вынуждены будем посчитать зажиточным. Поэтому, предлагаю внести его фамилию в соответствующий список. Кто за такое определение, прошу проголосовать.
Иван Иванович краем глаза видел, как члены актива дружно подняли руки за какой-то список. После чего на Семенова никто и головы не повернул. Он, молча, надел на косматую голову свою шапку-ушанку и вышел на улицу. Пришел домой не веселым, каким он являлся обычно. Посидел грустно на лавке с полчаса под образами, отошел от случившегося, стал семье рассказывать, о чем в Кураповском сельсовете с ним говорили.

А в зиму с 1929 на 1930 год глав семей, которые попали в тот список, вместе с их домочадцами посадили на сани и длинным обозом увезли на станцию Кинель. Там впихнули их всех в товарняк и железнодорожным составом набитый под завязку людьми повезли неизвестно куда.
Отец Петра - Андрей Иванович жил к тому времени своим хозяйством, в кулаки его не записали, а приняли в колхоз.
- В 1934 году колхозы были еще никакие, а в Поволжье засуха, урожая не получилось. Мне было 9 лет, и я помню, как селяне в поисках хлеба разъезжались кто куда, Мы семьей поехали в Караганду к ссыльным, к дедушке с бабушкой, проведать их и хлеба заработать. Помню дедушку, шедшего под конвоем в шахту и бабушку плачущую, встречающую нас. Смену землепашества на подземные работы они переживали тяжело. Умерли они там, так и не возвратившись в родную Новокуровку к могилкам своих предков, к детям своим и внукам.
А биография их внука Петра Семёнова складывалась таким образом: четыре класса в Новокуровской школе, семилетка в соседнем селе, куда ежедневно он отмеривал пешочком в два конца шесть километров. Далее - курсы трактористов и работа на тракторе «Нати» в Лебяжьевом МТС.
Война
Радовались родители его заработками, но пришел 1941 год.
- Помню, на сенокосе мы работали, - вспоминает Пётр Андреевич.- Красота, природа вокруг благоухает, я сено сгребаю, девчата ее копнят, парни рыдванами в стога сено свозят. Гвалт в обеденный перерыв, шутки за кашей сливной, а после этого отдых часовой всем коллективом в тенёчке.
И в один из таких привалов верховой из села на стан прискакал. Предчувствие у всех тревожное «Не помер ли кто? Не пожар ли?» А он о войне весть привез и зовет нас на митинг к сельсовету.
Нахмурился мой народ, отработался. Сели колхозники на рыдваны, на телеги и подались в деревню. Не бросил и я трактор, поехал в МТС на нем, там тоже шел митинг. Член политотдела Васин выступал, о положении политическом, о вероломном нападении Германии говорил. Выступил за ним и наш директор, выступали по составленным кем-то грамоткам трактористы. Все обещали уже скоро дать немцам сокрушительный отпор.
Вечером узнаю, кому из нашего села вручены повестки на фронт. Утром восьмерым селянам устраивали проводы, двоих отправляли на фронт с тракторами. Гармонь играет: кто поет, кто пляшет, а женщины рыдают. Этой неделей отправился воевать и мой отец. Уходили мужики на защиту отечества безропотно и без обиды на былые репрессии.

В 1942 году на военные сборы собрали и парней нашего года. Муштра, освоение тактики штыкового и рукопашного боя проходим, стреляем из настоящей трехлинейки. Получается. А зимой сорок третьего я уже учился в Самаре на командирских курсах. Мать письмо прислала. Она пишет: «Андрей с Иваном уже командиры, прибыли на побывку перед отправкой на фронт. Форма на них новая, ремни красивые - на груди крест-накрест и планшеты. Девки без ума от них, отбоя нет».
В войну курсы командиров краткосрочные, обещали через шесть месяцев выпустить и нас. К завершению учение шло, мать в очередной раз пишет: «Отец как одно письмо прислал с дороги и пропал, молчит теперь. А на офицеров, на Андрея с Иваном похоронки пришли из Курска».
Это на тех самых парней в ремнях и новеньких формах. Ошпарила она меня сельской вестью, как кипятком. Хожу по училищу - места не нахожу. На фронт бы поскорее, за отца отомстить фрицам, за Ивана с Андреем, за всех.
Товарищ от мыслей тяжелых меня отвлекает - «Добровольцев в новую часть записывают, ВДВ называется (воздушно десантные войска)». Приехавшие офицеры рассказывали о немецких десантниках. Преподаватели потом говорили, что успех наступления немцев обеспечивают танки Гудериана и десантники.
Идём в класс где идет подбор добровольцев. Спрашивают кандидатов о разном. Думаю, до деда репрессированного дойдут – зарубят. Не о нем спрашивали, пронесло. Ура хотел закричать. Через неделю получаю: «Курсант Семёнов Пётр Андреевич с курсов младших командиров переведён в школу ВДВ».

Увезли из Куйбышева в город Звенигород. Там делают из нас десантников командиры, вчерашние конники, которые успели по тылам немцев поездить, создавая этим панику в отместку их десанту. На фронте теперь по коннице сделан вывод, в войне с танками она не эффективна. Под Воронежем немцы ее разгромили в пух и прах. После этого и зародилась у нашего командования идея создания ВДВ. Командир курсов абхазец, бывший конармеец, капитан Хазария. Подчиняется наша школа напрямую Ставке Верховного командования.
Учили нас тактике короткого боя штыком, ножом, прикладом. Прыгаем с парашютом пока только с тридцатиметровой вышки, потом стали отрабатывать одиночные прыжки с «Кукурузника». На 800 метров, ночные прыжки с той же высоты на снег, на лес, на болото, на воду. Коллективные прыжки ведем днём и ночью налегке, потом так же, но с полной боевой экипировкой.
Теоретическая учеба в сочетании с изнурительной муштрой продолжалась до апреля месяца 1944 года. «Тяжело в ученье – легко в бою», - говорил полководец Суворов. У Хазарии тезис «Наша задача - больше побеждать и меньше погибать». Он воевал, и хорошо знал практику боя.

25 апреля сорок четвертого года походным маршем перебрасывают нас в летние лагеря к Москве – реке. Там из разных школ ВДВ формировалась дивизия особого назначения. А 5 июня 1944 года погрузились в эшелоны и отправились в неведомый путь. Догадываемся куда. У станции Паша ночью выгрузились и лесами вышли к реке Свирь в Карелии. Немцы и финны, пользуясь водной преградой, укрепились на той стороне мощно. До нас уже велись здесь ожесточенные бои, но командующий армией генерал полковник Мерецков их укрепления без дополнительной помощи не мог взять. А это сдерживало общее наступление Русских в направлении блокадного Ленинграда.
Подполковник Хазария, ставя перед нами задачу, сказал, что лично Сталин просил нас, как можно быстрее, расправиться здесь с немцами и финнами. В плен берем языков. И противник не дурак, он наших языков берет, изучает намерения русских. Мы стали их путать, строим ложные сооружения переправ через Свирь. А штурмовать собираемся позиции финнов, считая их нацию менее патриотичной.
В сообразительности финнов убедились. Как-то находясь в засаде разведчики наши видят, по водной глади гуськом пробираются три автоматчика. Не выгляни тогда луна - финны так бы и прошли. Их задержали. Оказывается, они шли по скрытому под водой мостику. А таких мостиков у них оказалось много, которые в назначенный час штурма пригодились бы.

Не знали мы, кто начнет первым штурм и когда. Всё для этого было готово. Вечером 20 июня наших командиров полков: 298, 301, 304 комдив Хазария оповестил «Завтра в 5 часов внезапным залпом со всех стволов накрываем противника. При переправе будем утюжить его позиции с воздуха».
Четыре часа длился настоящий ад, заткнув уши, мы его наблюдали. Впечатляли огненные залпы «Катюши». Снаряды, как огненные гуси, летели с нашего берега к финнам на головы, на их доты, дзоты. Поплыли первыми на их берег десантники 301-го полка. Казалось, воскресшие из мёртвых финны открыли по ним огонь из минометов и крупнокалиберных пулемётов. Поднимались на реке фонтаны, перевёртывались плоты и лодки, барахтались и шли ко дну солдаты. Им не помогали, все стремились, как можно быстрее доплыть до их берега и там закрепиться.

Мы знали, чтобы выиграть бой, надо создать за рекой плацдарм. А главные потери на войне - форсирование крупных рек. Рассказывали нам и об этом очевидцы. Первым закрепился на вражеском берегу комполка Хавбеков. Со своими орлами он вцепился за пятачок земли и держится до прибытия основных сил. Им на помощь прибыли десантники 304 – го полка под командованием Макаренко. Наш 298 полк, под командованием подполковника Калоева переправился к обеду. Там мы увидели ужасную картину. Нашей артиллерией было столько наворочено - солдату не пройти, техники не проехать. Танки наши застряли, окопались и стреляли по наводке, а пушки мы тащили на себе. Зачистки береговых укреплений противника давались с трудом. Удивляли их бетонные доты: на высотках, яйцеобразной формы со стенами в метр, многие сохранились. Торчат из амбразур пулемёты, внутрь заходим – финны сидят на своих местах с выпученными глазами, в ушах кровь. Стены снарядов выдержали, а люди не выдержали.

Организованное сопротивление мы встретили не скоро, обойдя прибрежные скалы и болота, мы упёрлись в минные поля. За ними зачастили мелкие речушки. А что ни речушка или деревушка, то неприступные крепления. Напрямую пытаемся эти преграды брать, несем потери, а лесом обойти намереваемся, там «Кукушки». Укроется финн - снайпер в кроне сосны, у него прицельный сектор обстрела. Нашли способ борьбы и с ними. Идут впереди основных сил десантники ликвидаторы и палят очередью по соснам. До пятидесяти снайперов удавалось снять за сутки.
Но без жертв война не бывает, враг коварен и хитёр. Более полгода они противника изгоняли из Карелии. Наконец прекратились выстрелы. Их дивизия теперь называется «Свирско – Гвардейская». Многих солдат и офицеров наградили. И у Семёнова на груди засиял «Орденом Славы третьей степени». Присвоено ему и очередное звание сержанта. А личный состав дивизии и их комдив Хазария получили благодарность от самого Верховного.

В войну это считалось большой честью.

- Январь 1945 года пробыли в городе Калинин, довооружались, пополнялись личным составом. В начале февраля перебрасывают нас в Венгрию. Она освобождена, но кишела пока еще всякой нечистью. Мы вычисляли ее и уничтожали. Далее нашу дивизию направляют в Австрию.
По пути к Вене у пригорода Трайзинхен встретили ожесточённое сопротивление старых вояк, потомков Кайзера – Бисмарка. Обороняли они город ожесточённо. Им было чего защищать. В городе действовал завод по строительству военных самолётов. Мы его отбили, 22 самолета, готовые к вылету, захватили. В войну - трофей значимый. Там же был и концентрационный лагерь с четырьмя тысячами пленных, их освободили. В этой операции много полегло отважных десантников нашей дивизии. Погиб знаменосец Долгов. Жалко терять товарищей в преддверии долгожданной Победы.
Шумит посыльный: «Старший сержант Семенов! В штаб к подполковнику Калоеву».
«С чего бы это?» - думаю. Поправил ремень, расправил гимнастёрку, захожу:
- Товарищ подполковник по вашему приказанию сержант….
- Ладно, сержант Семенов - садись и расслабься. Тут дело такое. О гибели знаменосца Долгова знаешь, нужна замена. Ты на эту должность соответствуешь. Это приказ мой и Хазария. Согласен ты, не согласен – это лишнее. Иди, и доложи своему ротному, а завтра с утра уже приступай к новым обязанностям.

Так я стал знаменосцем 34-й Свирской – Гвардейской десантной дивизии. В этой роли мне предстояло участвовать в боях за мост, который имел стратегическое значение и Венского обводного канала.
Наша дивизия укрылась в пригородных развалинах, напротив эти объекты, за каналом старинные замки – крепости. В них укрывались отборные войска противника. Бить по ним миномётами или бомбить самолётами - запрещено. Историческая ценность. Приказано выбить немцев из дворцов и замков внезапностью, хитростью, русским напором пренебрегая смерть. Перед нами возвышенность, открытая, хорошо простреливаемая местность. Метров пятьсот до глубокого канала. Пули и снаряды из окон, подвалов и с чердаков летят в нашу сторону как пчелы на хороший взяток. А со штурмом нас торопят.

Первым попытку преодолеть высотку делает полк Хавбекова. Под перекрёстным огнём он залегает. Хавбеков с офицером радистом пытаются связаться с комдивом Хазария, но рация в подвале не работает, они выползли на возвышенность, связь появилась, мы ее услышали в подвале. Но она быстро оборвалась. Доложил связной «Хавбекова и офицера радиста смертельно поразила мина».
Не смог выполнить задачу и мой родной полк, его поднял комполка Калоев.
Очередь пришла поднимать свой полк майору Макаренко. Весь штаб дивизии в нервном движении, не выполняется поставленная задача, от решения которой зависел и общий успех взятия Вены.
Ко мне подходит Майор Макаренко, приказывает расчехлить знамя, развернуть полотнище и ждать сигнала к выносу. Так решил комдив Хазария. Значит дело - дрянь, я знал, такое решение принимается в исключительно тяжелых случаях. Решено вдохновить на особые подвиги десантников.
Я представил себя бегущим в первой шеренге не с автоматом в руках, а с древком знамени. Я знал, снайперы в первую очередь метят в командиров и знаменосцев. Стало не по себе, но гляжу на дублёров, их лица невозмутимы, они спокойны. Научились ребята подавлять страх. Давно с древком в руках воюют, а я всего неделю в этой должности. Как бы ни говорили, а с автоматом идти в атаку спокойней.
К счастью приказа: «Знамя к выносу» не последовало. Высотку, ведущую к мосту десантники с большими потерями, но преодолели, и мост захватили целым. По мосту пошли танки, на их броне и за кормой укрылись автоматчики и гранатомётчики. Плацдарм создан, он наращивался, укреплялся, развивая успех.
Долго и беспрерывно продолжались уличные бои в Вене. Никто не знал, когда они прекратятся. И вообще закончатся ли?

И вдруг непривычная тишина на заваленных кирпичом и щебнем улицах, в редких садах защебетали редкие птицы. Было 13 апреля 1945 года, когда сомкнулось кольцо окружения Вены и бои прекратились. Для размещения штаба дивизии ищем помещение, на ткацкой фабрике остановились, она мало повреждена. Хожу с дублёрами, осматриваю комнаты, дверь открываю, мелькнул человек в гражданском. Он сапогом ударяет мне в пах, от неожиданности я падаю, но ребята его задерживают. Оказался он переодетым солдатом СС. Долго я потом морщился от боли в паху. Но судьба меня щадила, войну я прошел без ранений, а тут будь у него оружие, лежать бы мне в братской могиле города Вены.
До 22 апреля наша часть в Вене дислоцировалась. Сообщили: «В предгорьях Альп обнаружен немецкий десант». Направляемся туда. От пленных немецких узнаем: «Десант снят с обороны Берлина и направлен на помощь осаждённой Вене». Не смогли пробиться, в помощи опоздали. И благодаря нашему походу большинство из их вояк нашли себе могилы там, где и высадились.


После Победы

Последние десять дней цветущего мая мы в Чехословакии гонялись за разрозненными группами немцев и власовцев. Не далеко от Праги услышали мы весть о Победе. Подумали, в засаду попали, а это пальба в воздух на радостях.
Недели через две наша дивизия прибыла в Белую Церковь – Западная Украина. Домой не распускали, надо было учить молодых армейцев. В 1950 году только уволился. Здесь же устроился работать на торфяные разработки. Работал на прессе немецкого производства, строил брикеты из торфа. Познакомился с девушкой, женился и семьей жил там до 1963 года. Узнал о нашем Нефтегорске из газет, где требовались рабочие разных профессий, семейным выделялись квартиры. Поступил в АТК, начальник Варин закрепил за мной вахтовый автобус и вездеход «Урал». Летом возил людей на автобусе, а по бездорожью – на вездеходе.
В Москву по командировке приехал, зашел в музей Министерства Обороны. Искал наше знамя по фамилиям вышивальщиц. Помнил я двоих: Коркузак и Махотину. Там сказали, что Знамя боевых десантников находится в музее учебного авиаполка города Рязани. Заехал в Рязань. Сердце трепетало, когда в здание входил, когда с хранителем боевых реликвий искали наше полотнище.
Нашли. Опускаюсь на колено (как нас учили), поцеловал, прочитал фамилии мастериц - они боевое знамя нашей дивизии десантных войск вышивали. Свидание с прошлым временем более чем через 30 лет состоялось. Оно было трепетным, на мои глаза и на глаза работников музея невольно набегали слёзы. «Удастся ли мне еще когда побывать в этом музее, встретиться с боевым прошлым?» – думал я. Уезжал я из Рязани с грустью и тяжелыми мыслями.

Р. S. Нет, к сожалению, не удастся со своим боевым знаменем Петру Андреевичу еще повидаться. Пройдёт всего два года после моих записей его воспоминаний как он внезапно умрет. А случится это так: Семёнов поедет в военный госпиталь города Самары. Заманила его туда импортная аппаратура, которая делает «Чудо». И там наши врачи сделают ему операцию по восстановлению мочетоков. Удачно сделают вроде бы, а перед выпиской у него поднялась температура. Родственники потом скажут: «Для понижения жара Семёнову дали тоже импортную таблетку». И Пётр Андреевич уснул. Получилось - навсегда. Ему в то время перешагнуло за восемьдесят, но по оценкам самого десантника он был еще крепок.


Прокурор и защитник отечества

С Тарасовым я познакомился, работая председателем сельсовета. Он тогда работал главным прокурором в районе, донимая нас проверками. "Накажу по закону каждого, если вы, не дай бог, со своими сельчанами обойдетесь не по закону", - напоминал он нам на районных собраниях.
Потом я его увидел на районном мероприятии, которое посвящалось защитникам Сталинграда. Там славили их подвиги. Читатель, до конца прочтя его биографию, поймёт, почему Вениамин Степанович так строго поступал с местной властью и почему он вообще стал прокурором.
Уходят годы, отдаляются события минувшей войны, всё меньше свидетелей остаётся, в памяти которых еще свежи были те события.
А Сталинград - слава и гордость русского народа и не плановая горечь поражения фашистов. О войне не надо ничего умалчивать. Окопная правда – чистая правда. Воспоминания очевидцев, лучше любых книг и фильмов.

Не просто найти на географических картах селение Малый Толкай, Самарской губернии. Именно там, в сентябре месяце 1925 года у Агафьи и Степана Тарасовых, на божий свет появился сын Венька. А когда уже создавались колхозы в сёлах, Агафья принесла ещё и Николая.
- До колхозов же был НЭП, - вспоминает Вениамин Степанович, - при нём в селе люди хорошо зажили. Землю получили, скот разводили, торговали, мастерские открывали. Инициативу люди проявляли, которая государством поощрялась. Надо бы это развивать и дальше, а не отправлять людей в ссылку. Помню, как отец ружьё купил, значит, деньжата у него водились. Хотя в домах удобств еще не было, печь топилась по-чёрному. По бабушкиным рассказам выходило, что Малый Толкай переселенцы с Липецка организовали. Их традиции и обычаи в посёлке и оставались.

Помню, как в школу пошел, как в классах зимой было холодно, одетыми сидели за партами. С третьего класса отец взял впервые и меня с собой на охоту. Разрешил ружье в поле подержать, учил ходить по заячьим и лисьим следам, узнал я тогда, как зайца поднимать с лежки. Возвращались мы тогда с подстреленной лисой. На вырученные деньги отец купил мне портфель новый. А весной, кода я научился владеть ружьем уже основательно, отец мне разрешил сходить на уток самостоятельно. «Каждый мужчина когда-то должен освоить оружие» - говорил отец, напоминая о правилах осторожности. Первую утку я подстрелил с третьей ходки. За трофей он похвалил меня. Охотничье ремесло в те годы было подспорьем для семьи. И я подумывал « А не уйти ли мне из шестого класса в охотники?» За что и получил хорошую взбучку.

В 1938 году с отцом ходили мы за моим аттестатом семилетнего образования. Они пошептались с директором о чём-то. Потом при мне они стали расхваливать труд учителя. Директора я бы не послушал, а тут отец еще подключился. Летом в колхозе я поработал, а в зиму становлюсь студентом Бугурусланского педучилища. Три года жил на квартире, питался с привозного мешка. Но три года студенчества прошли как один день. Весна 1941года, радости до небес, диплом учителя в кармане. Заезжаю в Похвистневское РОНО с дипломом. Заведующий обещает работу в родном Толкае. Перспектива открывалась прекрасная, беспечно провожу цветущий май, начиналась сенокосная пора в селе.

И, как гром среди ясного неба: "Война!!" Чего-то ещё страшней нам трудно было представить. Мне по паспорту без трёх месяцев 18 лет, а я фактически на год моложе. Отец метрики переделал, в педучилище по малолетству не принимали.
Готовимся к учебному году, школу ремонтируем. Зашел посыльный в учительскую, вручает повестку: "21 числа, августа месяца вам необходимо быть готовыми к отправке на фронт». Иметь при себе то-то, то-то…. У Димки Горбунова повестка такая же. До Сызрани вместе ехали, там разлучили. Как более грамотный - я в лётное училище направляюсь. Но медики по здоровью забраковали. В городе Муром, обмундировали, там же в учебной части на радистов учимся. Через 6 месяцев распределение, попал в третью отдельную стрелковую бригаду, которая долго формировалась в Саранске. Не организованной была и отправка эшелонов под Воронеж в мае 1942 года. Ехали к фронту только ночью, днём в тупике стояли. Наконец выгрузились.

Бои за Воронеж и Сталинград

С ночного марша на рассвете вступили в первый бой. Бойцы измотаны дорогой, наспех закрепившись малыми силами, обороняем Воронеж. Поэтому, хоть и прибыли мы для подкрепления, а ситуация не изменилась здесь в пользу русских на Воронежском направлении. Под ударами превосходящих сил противника стали и мы отступать.
  Говорили еще о прибытии подкрепления, но её немецкая разведка вычислила ещё в пути и ударом с воздуха в эшелонах разметала в пух и прах. Изначально здесь прослеживались ошибки нашего командования на фронтах. За что потом Ставкой много наших генералов было расстреляно.
Я старший радист роты связи, в роте три радиостанции РСВ, установленных на автомобилях "Студэбекер". Во главе со старлеем Козловым держим связь, замаскировались в лесочке. По сообщениям в эфире, по открытой матерщине чувствуем, что оборона русских вот-вот лопнет. Но надеемся, что и на этот раз пронесёт.
Заметили как немецкие танки и мотопехота оборону русских пробили и стороной пытаются им сзади зайти. «Сообщай сержант Тарасов на командный пункт обстановку! - приказывает Козлов, сам их силы подсчитывает. Но связь нашу немцы заглушили. А их танки и мотопехота в наши тылы шли и шли. Посовещались, приняли решение: «Выводить из строя автомобили, рации закопать. Дождаться темноты и выходить из окружения». У командира карта за ним и отправились в неизвестность.

Станет чуть светать, когда укрываемся в подходящем месте, наблюдаем. На другой или на третий день укрылись во ржи, по очереди отдыхаем и наблюдаем. А как на Руси говорят: "Голод не тётка", когда продукты кончились, троих откомандировали в деревню. Поползли они, четверо тут ждём, пальба началась. Бежит один к полю, по нему из деревни стреляют. Ушел бы, не появись грузовик с немецкими солдатами. Они по беглецу стрельбу открыли, он упал и не поднялся. Грузовик постоял, разворачивается, и айда по полю гонять, а солдаты из автоматов палить. Но мы не стрельбы, а поджога ржи боялись, она сухая была как порох. Не догадались немцы или побоялись, огромное поле краем примыкала к оживлённой трассе. Гореть бы нам тогда в той ржи заживо. Но не суждено было погибнуть. Теперь вспоминать стану - сердце заколотится. Не хочется теребить память.
Сколько лет с того времени прошло, а у Вениамина Степановича голос прерывался от волнения, от воспоминаний. Пощадил я его, дал передышку. Из дома по телефону информацию из него потом доставал к годовщине великой Победы. Он рассказывал:
- А дальше чево было? С радистом пошли в деревню. Там пруд старый. Мы в его камышах залегли, наблюдаем. Деревня вся как вымерла, солнце на два сажня поднялось, а во дворах ни души. Через час примерно, мальчик к пруду идёт: то ли за камышом, то ли на рыбалку. Окликаем его тихо, не убежал, головой вертит, нас ищет. Я без оружия выхожу, вижу в его руке серп. Руку протягиваю, здороваюсь. Он серп на землю положил. Поздоровались, о немцах спросил - женщина к нам шпарит. Цопнула серп, его взяла за руку и с мальчиком от меня бежать.
- Стой! - кричит им Василий, карабином на них наставляет. Женщина испугалась, а мальчик глядит на Василия с ружьем с интересом. Я извинился за Василия, улыбнулся мальчику, успокаиваю:
- Не бойся малыш, - за вихор его потеребил, - отец твой, поди, тоже воюет?
- Воюет, - ответил он.

И рассказала нам женщина, что русские, а за ними и немцы не так давно с боями через их село проходили. Принес нам ее Витя потом хлебца и печёного картофеля, соли, тыквы пареной и воды. С этими продуктами мы и обходили многие деревни в поисках русского фронта. Четвёртая неделя шла, а мы всё по оккупированной территории странствуем. Истощали до того, что люди при редких встречах нас пугались.
К низине на рассвете вышли, там речушка. Вброд её перешли, на пригорок взобрались, окрестность по карте изучаем. Свист с западной стороны послышался. И, ба – бах! Перелёт. Кубарем сбегаем в овражек. Вторая мина ближе нас легла.
- В вилку берут,- предположил Козлов.- Меняем место, уходим!
- К речке никак, Тарасов, мы на нейтралке - говорит и советует, - рви рубаху и крепи флаг на штык. Семь смертей не бывать, одной не миновать. Сигнал сдаваться подавал сам Козлов. Пока он флагом размахивал, из ложбинки зашумели:
- Эй, кто вы? У вас пароль есть?
Обрадовались, кричим им:
-Эге - ей! Свои мы! Из окружения!
 -А чево сидите тады? Флагом торчите. Опять немцев ждёте? Ползите к нам! Не то мина дура накроеть.
Разоружили нас, в часть повели. Накормили и особистам сдали. Те документы потребовали.
- Ага, из под Воронежа!? - Понятно. Были у нас такие уже голубчики.
Задавали много контрольных вопросов. Заключили: "Не предатели" и отправили на переформировку. Радистов лейтенант набирал. Зачислили в запасной полк, 107 танковой бригады, 16 танкового корпуса. На хуторе Вертячий корпус формировался, туда новые танки Т-34 шли и шли.

В конце августа 1942 года ночью грузимся на платформы. К утру выгрузились и донскими степями делаем марш - бросок. Немец пытается бомбить, их не подпускают, поединки разгораются в воздухе. Приближались к противнику, немецкие лётчики бомбят и обстреливают беспрепятственно. Водители танков и грузовиков маневрируют, пытаются уйти от огня. При явной опасности солдаты спрыгивают, падают, прячут голову под кусты.
Достигли какого-то рубежа, приказано закрепиться. Всю ночь закапывались. Замполиты ходят, подбадривают, ротные торопят. Поставлена задача: «Должны стоять насмерть, отражая огнем и контратаками натиск танковых частей Гудериана». У него приказ: «Любой ценой оказать помощь шестой армии Паулюса в Сталинграде».
В контратаку ходят новенькие тридцать четвёрки: скоростные, манёвренные, неуязвимые. Танки Т-70 закопаны в землю, из укрытий ведут беспрерывный огонь. К январю месяцу много танков потеряно и нашего брата не есть числа, сколько полегло на степных равнинах между Доном и Волгой. Бои шли беспрерывные и жестокие.
Немцы понимали, окруженная армия Паулюса обречена, но рьяно выполняли приказ Гитлера. Наши потери тоже оправданы, командование 107 танковой бригады выполнила задачу, отсекла основные силы немцев от Сталинграда. Это и обеспечило успех в разгроме шестой армии немцев.

Битва за Курск

В Татищеве после боёв мы довооружались и пополнялись личным составом. С Нижнего Тагила опять много новеньких тридцать четвёрок в бригаду поступило. И мы со встречными боями шли на Прохоровку. Там уже была организована глубоко эшелонированная оборона. До 5 июня 1943 года её продолжали укреплять, совершенствовать.
Кто число икс главного сражения под Прохоровкой намечал? Нам не было известно. По версии разведчиков предполагалось наступление немцев на это число. А нашим войскам надо было их упредить. Решено было накрыть немцев в тот момент, когда они выйдут из укрытий и начнут атаку. Но наш артобстрел начался раньше, когда противник ещё был глубоко под землёй. Урона большого он не понёс и пошел в контрнаступление.
Это была ошибка. Лоб в лоб сошлись две громадные группировки, тысячи танков шли на таран, расстреливая друг друга в упор. Скрежетала и горела броня, гремели гусеницы, грохотали выстрелы. Небывалые бои разгорелись и на земле, и в воздухе. На небывалом поле брани противоборствующие стороны перемалывали технику, солдаты уничтожали друг друга. Тут - чья возьмет. Шла битва за героизм, за мужество, за прочность нервов, шло соревнование умов. Чьих там солдат больше погибло, исследователи до сей поры подсчитывают.

Боевые успехи за Доном

 Под Прохоровкой мы победили, наши армии окончательно сломали хребет хвалёным гитлеровским армиям. Нашу бригаду направили под Орёл, его мы сходу взяли и пошли за Дон. Там стояли новые задачи.
Танк у нас командирский, на стрельбу прямой наводкой его поставили, ветками замаскировали. Под днищем блиндаж соорудили для водителя, наводчика и заряжающего. А я и сменный радист идём на КП, там обеспечиваем связь комбату. С обзорного места он управляет боем. Поступил сигнал о подбитом танке, срочно требовался буксир. Я свободный, побежал сообщать дежурному водителю. В пути услышал самолёт, вижу - на КП пикирует. Взрыв! Бомба в расположение КП попала.
Возвращаюсь, командир батальона Бобров рассказывает:
- Ты только за пригорок скрылся, Андрей (напарник) связь наладил, присел под дерево. И самолёт в пике пошел на КП. Сам засёк или его навели. Видим, как бомба летит. Андрей за дерево метнулся, я - за другое. Взрыв! Моё дерево осколками осыпало. Гляжу, он на траве корёжится. Снимаю пилотку, подхожу к дереву, его как косой срезало. Андрею руку оторвало, ногу перебило, и лицо изуродовало до неузнаваемости. Кровь течёт еще, с землей смешивается. Мне плохо стало - он был мёртв.

Война не щадила никого, пуля дура, бомба слепа.
В Молдавии был случай. В городке Яссы мы стояли. Дорога шла в гору серпантином. Комбат Бобров с взводными на "Виллис" сели и на рекогносцировку поехали, на немецкую засаду и напоролись. Бобров для нас был отцом родным, он о нас как о сыновьях заботился.
Я к тому времени был уже пулемётчиком. ДШК, на турельной установке. Ты бывший танкист – знаешь, - продолжает рассказ Тарасов. - А радистами работать прислали девушек. И в тех же Яссах, на высотке снайпер устроился, замешкался солдат или наш танкист, считай снятый. За скалой фриц, прямым выстрелом его не снимешь. Задумался и наш новый командир Гришаев. Идем с ним по траншеям - место подыскиваем. Гранаты лежат в связке. Он говорит: - «Тарасов бери – пригодятся». И слышим: - "Танкист! Моя гранат, чужой сачем перёшь!?" - Казах, наш снайпер устроился в укрытие и за снайпером наблюдает. Устроились рядом. Гришаев с биноклем, казах с оптическим прицелом. Выследили немецкого снайпера и уничтожили.
Война учила нас воевать. Спас тогда казах многим жизни и снял с комбата заботу.

Долгожданная Победа

Последний бой для меня был на реке Висла. Понтонный мост мы охраняли. Удобный пулемёт ДШК. Редко стреляет: "Та - та - та - та". В перекрестье поймал самолёт и считай, сбил, можно и роту немцев уложить. В танковом батальоне их тридцать три. Глядишь, над Вислой задымил самолёт, другой. Уберегли переправу, на правый берег перебрались, Варшава правее от нас оставалась. К её подступам бои уже ожесточенные идут.
У наших танкистов наступил короткий период затишья. Размечтались: «Пришел бы сейчас замполит и сказал: войне конец, мир заключён между Советским Союзом и Германией». Стоял октябрь 1944 года, накрапывал осенний дождик, погода в палатки загнала. Письмо домой написал, бляшку в ремне, сижу, начищаю. Посыльный край брезента приподнял, кричит: "Старший сержант Тарасов здесь? В штаб бригады явиться. Срочно!"
- Вот, личные дела твои просматриваю. На курсы командирские кандидатов отбираем, - говорит мне начальник штаба бригады. - Ты подходишь по наградам, по образованию.
Я уже имел медаль "За отвагу" и "За оборону Сталинграда". Естественно я обрадовался, но для приличия попросил до утра дать время подумать. И мы, 11 счастливчиков со средины ноября 1944 года курсанты Рыбинского танкового училища. Там долгожданную Победу мы и встречали.

Еду домой

В октябре 1945 года училище расформировали, нас распустили по домам. Пять лет не был дома, не видел близких. Подхожу к дому, сердце того и гляди, из груди выпрыгнет. Отца встретил у калитки, не такой - обнялись. В дом вошли, Кольку не узнать, вырос, мать постарела. Досадуем о пережитом, считаем, кто получил похоронки, радуемся, что я возвратился живым. В Малом Толкае рассказывают: из 167 отправленных на фронт, живыми возвратились 79.
По направлению РОНО в Подбельскую школу физруком и военруком работать устроился. Через год в Толкайскую школу перевели завучем. Нину, местную миловидную девушку - из учениц довоенных, повстречал, в душу мне она запала. Рекомендую ей тоже поступить в педучилище. По завершению учебы о свадьбе договорились. Жизнь потекла наша в радость. Коллеги, работать вместе планируем. На деле окажется всё не так.
Год 1947. Весна ранняя, снег согнало быстро. Посевная началась. Рук мужских прибавилось, работы на полях и фермах организованней пошли. Отец - Степан Игнатьевич Тарасов кладовщиком колхозным работает. По привычке и по заведённому правилу амбар освободился от семян, выметают его колхозницы до зернышка и дверь на замок.

А тут досада - приболел Степан Игнатьевич. Председатель советует потерпеть, мол, канители много с передачей. Кое-как дотерпел до конца посевной отец, отчет сделал по семенам и слёг в постель.
А спустя время в одном из амбаров колхозные ревизоры каким-то образом обнаружат два фургона семян. За сокрытие отца увозят в район, десять дней допрашивали, а мы переживали. Как могло такое случиться? При обыске зерна у нас не нашли, противозаконного в действиях отца следователи не обнаружили. А пятно-то грязное на честь мундира
 нашего рода легло! Чтобы отмыть его - потребовались годы.
Из учителей да в прокуроры
Для этого я принимаю решение поменять профессию учителя на профессию следователя или прокурора. Для чего с Ниной в Бугуруслане снимаем квартиру: она там работает учителем, я учусь на юриста. До 1951 года штудировал науки, преодолевая прочие неудобства.

Направили в Пермскую область. Всего семь месяцев отработал следователем, показал не плохие способности. Освободилось место районного прокурора, им быть в разных районах до 1961 года мне доверяли.
В беседе я не забыл спросить его о главном, о цели, которая заставила его стать прокурором. Дала ли она ему возможность раскрыть тайну, по которой их семья подвергалась репрессии. Тарасов сказал так:
- Говорят, цель оправдывает средство, я добился сначала цели, потом нашел и средство. Узнал я человека, который в 1947году устроил моему отцу подлянку. Им оказался председатель сельсовета. Фамилию не пиши. Я его не преследовал, не мстил. Мне достаточно было посмотреть этому человеку в глаза. Мне показалось, что он всё понял.

 Я видел, как ему от собственного поступка было стыдно.
Прокуроры люди государственные. Их по положению перемещают с места на место через каждые 3 - 5 лет. Куда деваться? – продолжал выкладывать мне свои воспоминания Вениамин Степанович теперь спокойно. – Они терпят и их семьи терпят цыганский образ жизни. Но такая жизнь каждому надоедает.
Нина у меня вольнодумщица, она учитель. Я с преступниками имею дело, она с учениками. Только она свыкнется со своим классом, а тут - собирай шмотки, перебирайся в другое место, в другую школу.
- Хватит с меня! К чёрту твою дурацкую работу! - заявляет она мне в 1961 году. - Уеду с детьми в Малый Толкай и там буду учительствовать.
Тоска по родным краям нарастала. Написал прошение в Москву о переводе. Рассмотрели прошение положительно. Возглавлял в Куйбышевской области пять лет Сергиевскую прокуратуру, потом столько же Пестравскую. - Тарасов с улыбкой посмотрел на меня, потёр ладонью блестящую лысину, сказал, - а теперь служить буду людям вашего района – пока в следующий район не переместят. Или, если бог здоровья даст, дослужу здесь до пенсионного возраста.

Дали ему в моем районе доработать без переездов прокурором. Честным трудом на пользу общества он заслужил пенсию. При этом ещё и нагружая его общественными делами, в которых он плохо разбирался. Вениамин Степанович хороший правовед, но не специалист по сельскому хозяйству. А его райком закрепляет в наш колхоз уполномоченным по уборке урожая. И мне, агроному по специальности по многим вопросам полеводства приходилось консультировать его, помогать, чтобы не попадать ему по райкомовским понедельникам впросак. В этот день на партактивах таких уполномоченных, как и Тарасов, там заслушивали.
Такие были времена, таковым был районный прокурор. Он отважный фронтовик, он справедливый и честный блюститель законов, он человек с заглавной буквы. Инициалы его Вениамин Степанович Тарасов.
Заслуженная слава ему!


Войной отмечен

Лушникова Владимира Павловича избирали председателем районного общества инвалидов в Нефтегорске. На собрании я с ним познакомился. В перерыве они сидели вместе: председатель совета ветеранов Зуевки - Останков Павел Матвеевич, участник ВОВ, десантник Семенов Петр Андреевич и он. Позднее у всех я буду брать интервью.
Беседу с Владимиром Павловичем мы повели, когда уже в новой должности пробыл он неделю. Тогда в наших кругах он был еще мало известен.
Опишу его портрет. Красивое, мужественное лицо, высокий, худощавый, ходит с костылем, так как одна нога в протезе. Он с 1925 года рождения, инвалид ВОВ.
Сказал мне еще при знакомстве «Приеду на днях в Зуевку. В обществе инвалидов у вас не все в порядке с протоколами, со взносами. Там поговорим». А увидеть в Зуевке он должен был Павлова Владимира Леонтьевича.
- Знаю такого, дружу с ним по работе, порой и выпиваем, - ответил я.
- О - о, - рассмеялся он, хлопая меня по плечу, - втроем там и выпьем.
Я в сельсовете председателем тогда работал, а Владимир Леонтьевич экономистом в колхозе, исполняя обязанности и председателя общества инвалидов (у него правая кисть руки отсутствовала).

Приехал Владимир Павлович ко мне. Пригласил к себе я и Павлова. К Лушникову он заявился с папкой, где на деле записей текущих по собраниям зуевских инвалидов не было. Не было ведомостей у Павлова и по взносам. Он собраний с инвалидами не проводил, а взносы удерживал с их заработков. А бумаги в ту папку сложил еще его предшественник-Овчинников Василий Иванович.
- Ты бы их (инвалидов) хоть иногда приглашал и считал. Живы ли? Валкой вон умирают, - советовал Владимир старший, Владимиру младшему.
- Теперь все умирают, и инвалиды, и не инвалиды, - отвечал ему Павлов. - Мужики особенно.
Когда ушел со своей папкой Павлов, мы с Лушниковым начали нашу беседу, но долгой она не получилась, помешали его общественные дела.
Прошло года три, Я уже работал агрономом, мой рабочий кабинет поле. Но заниматься сочинительством, писать о судьбах людей я так и продолжал. В местной газете Луч заметки мои читаются с интересом. Хотя какие-то статьи и не печатались, утрачивались. Ездил я за ними в архив. И однажды там, совсем случайно, нашел я и письмо Лушникова. Оно рассказало мне о его жизни. Оно датировано 18.06.1987 года. Год юбилейный, семидесятилетие Великой Революции. Вот из этого письма и нашей беседы я и составил рассказ о Лушникове Владимире Павловиче от первого лица.

Дедушкина история

«Мало кто знает, что села Ульяновской области: Никольское, Мелекесс, Мулловка и Мингулевка в старину принадлежали известному князю Меньшикову.
На загородной заставе Москвы осенью 1727 года был остановлен обоз из этих сел, везли крестьяне подушные и оброк князю. Все отобрали у крестьян и объявили, что нету больше вашего князя. Так крепостные крестьяне узнали об аресте своего барина.
Проходили века, но про этот случай местные крестьяне не забыли. Знали о легенде и в нашей семье, рассказывали ее из поколения в поколение. И род наш, Лушниковых вышел из тех крестьян крепостников, которые оброк исправно платили князьям. И отечеству своему служили верно, исправно. Позднее эти села вошли в Симбирскую губернию, которая прославится Ульяновым – Лениным».
История Владимира
До революции отец мой, Павел Лушников служил на крейсере «Святой Гаврила». Пришли смутные времена от агитаторов он узнает, что зачинщик всех революционных событий является его земляк Ульянов. И он его поддерживал.
Вскоре их корабельная команда переправляется в Петроград. «Зимнего» не штурмовали, а дворец «Смольный» охранял Павел Лушников долго. Там он впервые и увидел своего земляка, вождя Октябрьской Революции товарища Ленина. Фотографии Ленина им всем тогда на память вручили, и матрос Лушников всю жизнь ее потом в нагрудном кармане носил как самую дорогую и памятную реликвию.
Потом Павел подавлял повстанцев в Кранштадте, говорили командиры, что те матросы предали революцию, что они белыми офицерами были подкуплены. Павел Лушников верил, и приказы революции выполнял, уничтожал таких же матросов.

Особо отличившиеся пошли на повышение при формировании отряда особого назначения. Командовать отрядом доверили самому смелому матросу с их корабля Ларину, а комиссаром специального отряда стал Павел Лушников. Перед отрядом стояла задача не давать белогвардейцам разграблять столицу России Петроград. Поэтому все богатые дворцы, храмы, музеи, заводы и фабрики отныне будут охраняться матросами.
По домам их не распускали долго. Они искали украденное золото, вылавливали знаменитых беляков, вплоть до конца 1922года. Губерния еще голодала, голодала и семья Лушниковых. Определился работать на прежнюю Мулловскую фабрику отец. Изменений там нет, хозяина фабрики власть пока не трогала. А как коллективизацию в селе объявили, собрание за собранием пошли, народ в селе и на фабрике забушевал как пчелы в роевом улью. Рабочие на митинг вышли, требования хозяину новые предъявили. С годами и это прижилось, усмирилось. Но до одного летального случая.
Шел Июнь, жара, сельской ребятне делать в эту пору чего? Кроме как в пруду купаться. А прудик у нас хороший, с фабрикой рядом. Старик там рыбачил, а мы рядом купались. Вдруг он как закричит: « В камышах уто-о-опленник!»
Из воды мальцы повыскакивали, а рыбак тот в пожарку поковылял, там участковый. Ударили в пожарный колокол, народ к пруду сбегался, где участковый в это время утопленника осматривал.
Приезжего председателя местной сельхозартели в утопленнике узнали. Присланный он, из числа статысячников, партеец. Из местных кому-то по духу не подошел".
Стали мингулевских рабочих и зажиточных крестьян в сельский Совет следователи таскать. Вызывали и нашего отца. «А Героя революции за что?» - селяне спрашивали.
Потом он рассказывал нам. «Уговаривали идти в председатели на место утопленника. Мол, ты тоже из рабочих и партиец. В сельхозартели временно хотя бы поработай». Он объяснял «Да, я из рабочих, а как крестьянин - не ахти, какой специалист». А те ему отвечают: «Нам не крестьянин опытный нужен, а руководитель, человек авторитетный, из местных. А то с чужаком ваши селяне поступили, как с чужаком. Ты человек проверенный, смелый, с самим Лениным встречался. Увольняться с фабрики советовали, мы собрание по тебе собирать будем». И отец согласился. Мы не в Мингулевке тогда жили, на отшибе, в хуторе Озерном. Пришел отец домой, и матери рассказал. Та и запричитала, в подушку лицом уткнулась, и плакать начала. А ее тревога передалась и нам. Но отец успокоил нас быстро, шепнув на ушко каждому, что на тарантасе катать будет. А мы бывшего председателя на красивом тарантасе видели. И этому обрадовались.

Помню, ложились мы спать в тот вечер поздно. И я слышал, как они долго о чем-то шептались и вздыхали. Я на деревянной кровати под их шепот засыпал, но проснулся утром уже на печке. Родители узлы сготовили в дорогу, но объяснил отец, что он пока один поедет, а как устроится с работой и с жильем, тогда и нас перевезет в село Мингулевку.
- А ты не плачь Ириша, загодя – то, хоронить не спеши, - всё успокаивал нашу маму отец. - Прошел я уже полсвета, а живой и целехонек. А тут село на задах и реветь теперь поэтому чего?
Но мать долго ждать его не могла, а запрягла в подводу свою лошадку, погрузила в нее пожитки, посадила нас, и отправились мы сами в село Мингулевку. Едем, а крестьяне из плетневых щелей нас разглядывают. Спросили женщину у колодца про дом председательский и по ее указке приехали мы к нему. Отец в нем с уполномоченным эту неделю жил, а когда он уехал, к нам в дом соседи приходить стали. Соседская женщина про прежнего председателя матери рассказывала, как тот на ночь все окна закрывал в этом доме.
- А твой Пал Семеныч али не боится, что убьють? – спросила она маму.
А когда мама отцу рассказала про это, он только улыбнулся ей на это. Мы и у себя всегда летом с открытыми окнами спали, вот отец и здесь не стал идти против устоявшейся привычки. И в тот же вечер, когда керосиновая лампа окна осветила, отец видимо с определенной целью, прямо на подоконнике стал свой наган разбирать и чистить. Мать к нему подошла и хотела окно занавеской задвинуть, но он ей не разрешил. Он на меня только посмотрел и улыбнулся. А весть о наличии нагана у председателя вскоре по селу распространилась быстро, как впрочем, и про окна, которые председатель на ночь не закрывает. Заговорили, что простой он мужик, но смелый и с людьми простыми обходительный.
Но мать так и продолжала за жизнь отца беспокоиться и по утрам всегда напоминала ему о нагане. А он сказал ей:
Эх, Ириша, одним наганом колхоз не создашь, это не революция, там враг был на виду, мы в него стреляли. А не застрелишь его, застрелит он тебя. А тут простые крестьяне, трудяги, пахари извечные, хлеборобы, коих Бог специально с небес опустил на землю. Крестьяне хозяева земли. И не присланные из класса рабочих должны поучать крестьян как жить, а учиться их мудрости пришлые обязаны. Помню, как внимательно мама его слушала, успокаивалась. Слушал его и я, но многое тогда не понимал.
Мама о нагане постепенно забыла. И отец за ним в сундучок лазил все реже, если смазать только или почистить. Но однажды он домой возвратился злым. Говорил, что с него из района требуют усиления борьбы с кулаками и подкулачниками и фамилии их указали. Отец весь вечер возмущался, наган раза три разбирал и опять собирал. Пока мать его наган в сундучок не замкнула. А позднее он сообщил, что в селе нет ни одного теперь единоличника. Отец отказался их в Сибирь отсылать, а уговорил в колхоз вступить, обещая, что назначит всех их бригадирами. И Осипу Семенову досталась самая отсталая бригада, которую он вскоре сделает передовой. Они же все от природы были хозяйственные. У отца после этого настроение поднялось. Потом придут и неприятности.

С семейного торжества да в полымя

Мероприятие у нас семейное. Гости собрались. Как я понимал, отец в авторитете был.
Он с поднятой рюмкой за столешницей стоял, речь держал: - «Научились мы теперь коллективом работать в колхозе. Урожаи получаем хорошие, коров на фермах более трех сот, в бригадах рабочих лошадей по сотни, конематок много с жеребятами. Одному крестьянину с таким скопищем не справиться. А это работа для людей постоянная и прибыль для кассы. Богатеем мы, молотилку другую закупили и «Фордзоны» есть во всех четырех бригадах. Осип и тот всем этим не нахвалится теперь. Советую для пробы ему недавно: «Осип Павлович, а теперь бери надел себе земельный и «Фордзон» в придачу и ступай в единоличники». Он глядит то на меня, то в землю и молчит, на меня не обижается. Он же в авторитете у нас, в членах правления».
А мама справа у отца сидела, слушала речь, и напоминала: - «Паша, а расскажи, как я тебя просила в председательской избе спать с закрытыми ставнями. А ты почему не согласился?». - «Да, мы же в его дом поселились, а в июне жара стояла несусветная. Бывший председатель окна закрывал, за свое, возможно, боялся, а мне бояться было еще нечего».

Я с интересом слушал отца и гордился им перед своими сверстниками.
Вскоре отец с работы домой явился грознее тучи, молчал долго, но мама его как-то раскрутила, и он сообщил «Ночью Осипа Павловича забрали. И не сообщили даже мне – понимаешь? – сердился он. - Утром собрались в правлении на наряд, а Осипа нет. Ждем его, мало ли, запаздывает человек. Хотя... не должен. Посыльная к нему сбегала, а там жена и дети сидят посреди избы, среди хлама и плачут. У Осипа чекисты искали чего-то. Слух прошел, в сельсовете следователь Осипу наганом угрожал и упрекал, мол, людей уговаривал в колхоз не вступать.
- Я пошел к председателю сельсовета Круглову, - рассказывал отец. - Он рассказал о ночных визитерах, которые и его крутили как саботажника Советской власти. Выглядел он запуганным, и народ собирать по Осиповому вопросу был против. – «Ты с ума сошел! – воскликнул он. - Они прямо мне сказали. «В Сибирь этапом следом за этими загремишь, Илья Иванович. Не защищай бывших кулаков будь всегда с ними бдительным»». А я теперь сам соберу общее колхозное собрание, и примем решение о послании ходатайства по Осипу. Они же весь цвет крестьянства сельского своими действиями выкорчевывают, лучших людей в Сибирь ссылают. Осипа вон увезли ночью крадучись, по-волчьи.
- Ох, Паша, чует мое сердце, не добром это кончится, не ввязывайся ты в это дело. А вдруг не пугали они Круглова, а придут к нему ночью, потом заберут и тебя тоже, - запричитала горестно моя мама.
Но отец не послушался мамы, он колхозное собрание по бывшему единоличнику все же собрал, приняли решение о принятии мер по освобождению Осипа. Из района приезжала комиссия, разбирались по его делу, вызывали в сельсовет колхозников, отпускали после допросов, а отца все это время в сельской кутузке держали под охраной. Мы с мамой носили ему еду, он говорил, что следователи с ним разберутся и отпустят. Потом увезли отца по делу Осипа, а колхозом управлять стал Круглов Илья Иванович.
Оказалось, что Осип еще в 1918 или в 1919 году был среди ходоков в Смольном у Ленина, нашли в списках его фамилию. Теперь они допытывались, о чем говорил Осип с Лениным. А отца следователь склонял написать им бумагу, которая характеризовала бы Осипа вредителем колхозного строя и подстрекателем, склоняющего сельчан к борьбе против Советской власти.
Говорили, что Осип при одном допросе набрался смелости и ответил следователю примерно следующее:
- Дык вы все допытывались, мол, чего ды как было на приеме у Ленина. А хорошо вышло. Замерзли пока туда шли, и у Смольном холод, и он не в тепле, и все ходили одетые. Им жалко нас стало, Ильич сказал солдату, и нам чаю горячего принесли. Мы пили чай без сахара с Лениным и разговаривали о земле, говорили о губернии Симбирской. Он же наш родом. И нас принял без очереди, считай. А про колхозы нам ничего не заикался. Землю обещал крестьянам, так же и кредиты на покупку лошадей и сельхозинвентаря разного.
Это вот было, разговаривали мы с Лениным об этом.
Позднее отец читал протоколы его допросов. Себя винил многие годы, что не защитил Осипа, невинного человека. Вспоминал, как следователь добивался от отца подтверждения, что за Осипом он замечал вредительства колхозу. «Гражданин Лушников, вам нет смысла противиться и укрывательством заниматься. Ну и отправят его на десяток лет в ссылку, не велика беда, не он первый. А то подведем мы его под вышку и без твоей помощи», -
и следователь на глазах у отца превращался в хитрого лиса, подбирая еще более изощренные приемы дознания. Но отец решил стоять на своем до конца, говорил, что бригадиром Осип работал лучше, чем другие, а колхозу он делал только пользу.
До февраля 1938 года следователь мутузил допросами Лушникова Павла Семеновича, пытаясь и ему за упрямство пятьдесят восьмую статью пришить. Не разрешали руководить колхозом до выборного собрания. Но подошло время, когда мингулевские крестьяне настаивали на возвращении им старого председателя. В село привезли Лушникова из кутузки в сопровождении участкового милиционера. Собрание получилось бурное и проходило почти три дня, около ста колхозников выступило, все отмечали его высокие достижения, способности руководить, его человеческие качества.
Сдались начальники райисполкомовские, сказали: - «Работайте честно в колхозе. Согласные и мы с вами товарищи, и работать вы должны с огоньком, как вы здесь выступали. А в прокуратуре будут считать, что вы своего председателя колхоза берете на поруки. Мы теперь не сомневаемся, что Павел Семенович человек честный. Но и следователи наши работают честно, оберегая наш покой и нашу Родину. Нам надо всегда быть бдительными».

После этого отца месяц держали следователи, а потом был формальный суд, где его и оправдали. Позднее отец нам сказал:
На прощание следователь Рюмин как-то загадочно оговорился о судьбе Осипа Вострикова, его яко бы особая тройка судила, и он получил суровый, но справедливый приговор с отбыванием срока в особой зоне и без права переписки. Отец понимал, что это значило для Осипа, а Рюмин при этом изучал его реакцию. Но для него жизнь продолжалась, он торопился домой и на работу.
Помню, за ужином отец говорил матери:
 - Да, мать, а я - то думал, что отвоевался уже, когда мы победили контру в семнадцатом, потом в Поволжье бело – чехов. А оказывается и в мирное время жизнь – это и есть та же борьба, но подпольная. Это мать начало, чего мы в колхозе сделали. Еще бы нам кузницу успеть построить, кричать нам без кузницы, все ремонтные работы в колхозе на ней держатся.
А когда кузница заработала, председатель за старым кузнецом на фабрику подался. Переманил его большой зарплатой, ученика своего закрепил, Колю Демкова, «способный к кузнечному делу он».
До войны в колхозе у Лушникова дела ладились. Мы подросли.
Мирные времена лучше военных
В предвоенное время, бывало, сидишь на лобогрейке и валок с лафеты вилами свалишь. А он такой, не каждая женщина в два снопа его уложит. И кричит она вслед «Почаще массу скидывай!» Девушкам - мы валушки маленькие скидывали, жалели своих невест. А если урожаи на полях есть, то и корма для скота имеются, поголовье КРС, лошадей, свиней и овец можно увеличивать. Крепчает экономика колхозная, трудодень становился весомей, от чего и крестьяне становились зажиточней. По молодости может быть, но мне казалось, мой отец делал все, чтобы сельчанам жилось хорошо и работалось легче. Об этом он не раз разговор заводил с людьми и с нами.
Пришла война непрошенная на Советскую землю. Она и нарушила планы улучшения мирной жизни. Прощай родная деревня, прощай поле и прощайте невесты, война идет. Так мы поговаривали между собой зимой 1942 года.
В феврале мне повестку на фронт вручили, сравнялось мне семнадцать. Мальчишка, по сути. Отец в дорогу напутствовал:
- Ну, сынок, пришла и твоя очередь воевать. Теперь вспоминай там мои рассказы, как мы в революцию воевали, я тогда такой же был, как сейчас ты. Тебе теперь приходится защищать нас и эту власть от фашистов. Береги себя для нас с матерью, но дерись смело, не посрами на фронте и край наш Симбирский.
Не буду рассказывать о войне, о ней и так много сказано. Но об одном факте напомню читателю, что возвратился я с войны офицером – инвалидом. Это говорит о многом.
С фронта я возвращался в день объявления войны - двадцать второго июня 1944 года. В городе Дзержинске в госпитале меня подлечили и теперь вот еду домой. В районное село Мелекес по пути заехал, иголки швейные на базаре маме купил и камешки себе к зажигалке. И хожу теперь вот просто глазею. А тут сзади меня окликнули: - «Лейтенант Лушников, стой!»,- Закрывают глаза ладонями и велят отгадывать.
А это товарищ школьный, воевали вместе под Сталинградом. Вспомнили 14-й стрелковый корпус, мы связисты с ним одной роты. Петр Яблошников его фамилия, на базар пришел с Колей Демковым и Шамилем Хусаиновым, мы все одноклассники. Они в мелекесском госпитале раны фронтовые долечивали. Там лечатся еще два наших товарища: Иван Мартынов и Измаил Сулейманов. Через них узнаю, что наших пол класса в живых нет, остальные, как и я, войною мечены. Сходили в гости к девчонкам знакомым, их не уменьшилось, но у них выбор женихов уменьшился. Товарищей своих, оставшихся в живых проведали, выпили по стопке за тех, кого уже никогда не встретим.
После войны горя у людей много было. И Сталин разрешил часть старых церквей в селах и городах отремонтировать и открыть. Верующим для души облегчение. И в нашем селе церковь тогда открылась. Народ по религии наскучался, и в них хлынул.
Я уже женатым был, и по просьбе супруги, мы с ней тоже отправились в церковь. «Примем там причастие, - сказала она, - сегодня праздник». А я коммунист, «чай не убьют»,- думаю. Служба долго шла, стояли мы, я в полувоенной форме, она крестится, а я по святым ликам глазею. Там Саровский Серафим из рук медведя кормит. Умный был старец, говорили, и проницательный. И художники способные: Рублев, другой ли, но на сводах ангелов разрисовали неописуемо талантливо. И краски у них были не сурикам чета. Лет прошло сколько, а как вчера потолки расписаны. Красиво и на века все делали. Взять у нас храм - сельский, он деревянный вообще – то, а как свеча, стоит и поныне. А в нем чего только не хранили. Очистили прихожане, полы и стены помыли, и поп в нем теперь утро и вечер обедни служит. Колокол висит на колокольне, два даже. Мне звонарь Семка говорил, мол, который меньше, он звончее. Им верующих на службу созывают. А другим в метель звонят, в степи пурга кого захватит.
Отстояли мы службу, очередь к причастию заняли, а мне интересно. Мужчина тут главный, женщина из ложечки кагор в рот всем только и заливает. Мне на ум и пришло: «Как же так, людей сколько, а она им в рот ложечкой одной и той же?».
Вино, вообще – то, не переносчик заразы, но я их на пушку взял.
Прошли когда эту процедуру, я церковному служителю это высказал. Гляжу, мужик на глазах бледнеет. Но быстро оправился, знак мне подает, мол, айда в алтаре побеседуем.
«А ты иди домой, – говорю я жене, - я с попом побеседую». Она отправилась, а мы там знакомились, но уже не с ложечки кагор пили, а стаканчиками. Вино натура-а-альное.
И пока мы разговаривали, народ честной из прихода вышел за крыльцо. Кагора остается на донышке, он мне и говорит: - «А ты Павлович того, про кагор – то на людях не просвещай. И прихожане бывают разные. Уголек – то на язычке ох и горячий. Удержать его удается тому, для кого чужая тайна как своя свята». Мне его козыри и покрывать нечем, кроме как слово ему давать о сохранении тайны истинной.
Но жена - это святое. И знаешь, Яковлевич, ей я проговорился, жене и вот тебе.
Желанные встречи
До 1947 года я подлечивал в домашних условиях фронтовые раны бабушкиными примочками настойками на особых травах. Из газеты узнаю, что при наркомате текстильной промышленности курсы открываются, на заочное обучение туда поступаю. И тут везет мне на встречи с бывшими однополчанами.
С сессии из Москвы еду, в плацкартном вагоне сижу, размышляю, оценки в зачетной книжке разглядываю. На очередной станции двое военных в вагон вошли. Сам недавний военный, вглядываюсь в их лица с любопытством. Два генерала, а их лица мало того, что знакомые мне - родные. Это были Щевердин с Ивановым, я поднимаюсь им на встречу, говорю, что узнаю их, называю себя, и часть где служил.
- Да, лейтенант, мы видим, что ты свое уже отслужил, - Шевердин указал на мой костыль, за плечи опустил меня на сиденье, сел со мной.
Они из военного министерства возвращались и ехали к нам в Куйбышев (Самара), где им должны предоставить работу на военных заводах. Они тоже рады, что отвоевались и приступают почти к мирному труду.
У генералов вскоре на столике появилась бутылочка коньяка и хорошая закуска. Угостили они меня, выпили сами, и мы почти всю ночь вспоминали о боевых походах и строили  планы на мирную жизнь.
Смена жительства
После учебы я должен был в текстильной промышленности работать, но узнаю о нефтегорских перспективах. Приехал семьей сюда, в районной сельхозтехнике нормировщиком устроился, квартиру не сразу дали, в вагончике жил. Потом Мищенко Николай Иванович меня заведующим ремонтными мастерскими назначил, повысили так сказать, я же коммунистом со стажем уже был и образование техническое имел.
А в перестроечное время перетряхивать руководящий состав в районе стали, меня не смели перетряхивать, на инвалидность отправили.
От родительского дома не так далеко жили. В свободное от работы время ездили к ним в гости на инвалидном запорожце. Отец мной всегда гордился перед всяким встречным сельчанином, мол, офицер сын – то, знай Лушниковых. А я его на самом деле на войне не подводил и в мирной жизни тоже. Все его наказы с честью выполнял, смело воевал и работал умело.
В Сочи мне путевку как фронтовику - инвалиду выдали. В регистратуре сижу, слышу знакомую фамилию "Костриков". Смотрю на мужчину - знакомое лицо. Стою в сторонке и вспоминаю, о военном времени и мысли теперь не приходили, времени – то прошло уже вон сколько. Тут я следом свою фамилию и имя администратору называю, он мне сбоку стукает по плечу, улыбается и говорит:
- Лейтенант Лушников, причем тезка – здравствуйте!
А я думаю «Ба, наш ротный (а я связист роты), Володя Костриков?». Ему назвался связистом роты. Он меня вспомнил, и мы обнялись с ним как братья. Поговорили прямо у регистратуры какое-то время, на нас регистратор смотрит, а потом предлагает переписать наши комнаты, чтобы нас объединить. И мы вместе лечились и отдыхали с Костриковым, спали рядом, на процедуры вместе ходили и в столовой сидели за одним столом.
С войны он пришел намного позднее меня, его осколки и пули на войне щадили. Он тоже много лет заочно постигал общеобразовательную науку, а потом и сельскохозяйственный институт заочно осилил. Работал сначала рядовым агрономом, потом главным, и вот уже 11 лет председательствует в колхозе.
Так вот и везло мне на встречи с моими однополчанами. А жизнь, в общем – то у нас уже проходит, но мы ее прожили вроде бы и не зря, мы повоевали, семьями обзавелись и успели поработать на благо людей и Отечества.
P. S. Владимир Павлович Лушников задушевным был собеседником, простейшим и добрейшим человеком. Это я понял за время короткой нашей с ним дружбы. Поэтому и везло ему на хорошие встречи. Он сам был хороший.
Повезло и мне на встречу с ним.
А теперь его нет в живых, как и многих других фронтовиков. Не будет когда-то и нас.
Такова жизнь, таков закон природы, который нас всех уравнивает.
Шестьдесят лет вместе
Не многие семейные пары в наше время о таких сроках совместного проживания могут заявить. А Бортниковы заявили. Потому что их союз основан на любящих сердцах. Он крепкий, он верный.
Бортниковы поженились (только представьте) в начале января 1956 года. А 7 января 2016 года они будут отмечать свой самый значимый юбилей.
Простая душа у этих людей, бесхитростная, открытая нараспашку всем. Поэтому Александру Федотовичу и Евгении Григорьевне легче и спокойнее других живется. Они много не пеняют на трудности, не завидуют другим, не злобятся по пустякам. Они просто живут дружно, сообща переносят трудности и проблемы, воспитывая мудро детей, внуков, правнуков. А трудностей они пережили много, не есть числа. Да куда от них спрятаться нам?
Начну рассказ о юбилярах с линии жизни Евгении. Именно на примере которой убеждаешься в притче «Чего бог не делает — к лучшему» или «Не мы судьбу выбираем, а судьба нас».
Вот не сбежи пришлый Федор из семьи Туровых в тридцатых годах и на свет не появилась бы наша героиня Евгения.
А ведь казалось знаменитому деду, Занину Ивану Ефимовичу, что у его внуков судьба, как и у его дочерей Любы и Анны, хорошо сложится. Потому, что он с головой, зажиточный и всегда при власти. Причем, была и причина так заявлять, потому как замуж дочь его младшая, Любаша (мать Евгении) вышла за пришлого мастера пошива сапог Федора Турова с его одобрения.
Понравился этот человек Занину ремеслом ходовым, общением, умением играть на гармони. Вот почему Турову Федору Федоровичу была оказана такая честь со стороны Ивана Занина, который разрешил ему жить и работать по найму в Зуевке, а потом и на квартиру к себе взял.
Появился Миша в семье Туровых. Родители сыном не нарадуются, гордится очередным внуком дед, давая заявку младшей дочери и зятю на внучку.
В начале тридцатых годов, в Зуевке, стали создаваться колхозы. Зажиточные крестьяне встают колхозам и властям поперек горла. И местная власть принимает решение «Если кулаки добровольно не обобществляют подворное хозяйство, их надо раскулачивать и семьями отправлять в Сибирь». В такой список зачислили и Занина Ивана Ефимовича. А Федор Федорович Туров не стал ждать, когда его с семьей будут отправлять этапом в Сибирь. Он от собственной семьи скрывается. Ему не привыкать по миру шляться. А далее случается в судьбах Туровых то, чего никому не пожелаешь. Этот Федор Федорович через какое-то время возвратился, стал уговаривать и жену, и тестя простить его. Они и простили. Пожил Федор какое-то время с ними и опять исчез, забрав у тестя жеребца выездного и тарантас. Потом на нем же и вернулся, но доверие к себе уже потерял.
- Раскулачивают деда моего, Ивана Занина, и в Сибирь ссылают, - рассказывал мне брат Евгении, Михаил Туров. - Отец маму уговаривает переехать. Она согласилась. Поехали, а отец по дороге скрылся. Мы с матерью к разбитому корыту и возвратились. Дедов дом власть конфисковала.
У тетки Юнговой они жили. Совсем еще молодая «вдова по принуждению» Люба Турова (Занина) влюбляется в соседа из семьи переселенцев с Украины - Григория Майборода. В самый разгул репрессий, в 1937 году это событие происходило.
- А в следующем году я народилась. Отца своего помню смутно. Он нес меня на руках к машине, которая увозила мужиков зуевских на фронт. Мне было в то время чуть больше четырех лет, - рассказывает Евгения. - В войну мы жили впроголодь, плохо обутые и полураздетые. Жили у маминой сестры Анны. Образование соответственное – два незавершенных класса у брата Михаила, а я пять классов до конца не доходила. Мама на двух должностях работала и доработалась (ночью ферму сторожила, а днем на плуге сидела). Глаза простудила, они у нее заболели. Я поводырем у нее стала.
Тетка старшего сына женила. После этого жить у них всем тесно стало. Кухненка саманная на Алешанке продавалась. Хозяйке отвели они за избушку на курьих ножках корову дойную и овцу скотную.
- Сами опять остаемся ни с чем, вспоминает Евгения. - А надо было на что-то жить, чем-то питаться. Брат в отряде тракторном водовозом подрабатывал, мы с мамой ночью ферму колхозную сторожили. Так жили.
Потом Ефим Петрович Никулин пришел, Мишу четырнадцати летнего в подпаски к себе взял. Два сезона с ним он овец пас, опыта набирался, а на следующее лето мы с ним индивидуальное стадо коров пасли, денег на корову и на овцу заработали. Пшеницы четыре пуда натурой взяли. Хлеба и молока мы тогда впервые до сита наелись. С 1954 года мы всей семьей в колхозе постоянными делами были заняты. Брат Михаил работает скотником на нижней ферме, я дояркой, а мама сторожихой. Животноводами в эти годы были: Плетнев Николай Степанович и Денисов Осип Иванович.
В этот период я и мои сверстницы считали себя девочками вполне взрослыми. Посиделки вечером навещали, днем в лапту с парнями на лугу играли. Приглядывались мы к ним, они к нам. Мне сосед нравился, Сашка Бортников. Он красивый, спокойный, обходительный. Мы с ним с детства дружим, общаемся. А теперь-то отношения наши перешли в большее, чем дружеские.
Весной пятьдесят седьмого года мы такое страшное событие пережили, не дай бог такому повториться. В ледяной воде мы со скотиной купались. Коров спасали, телят на крышу таскали, про здоровье свое забывали. Многие тогда простыли, На сараях ночь напролет сидели, получили воспаления легких. А у Веры Натаровой воспаление перешло в туберкулез легких . От него так и не избавилась, умерла. После этого случая нижнюю ферму перенесли на более высокое место.
ЛИНИЯ ЖИЗНИ АЛЕКСАНДРА БОРТНИКОВА
Мать Саши, Анна Павловна, дочь зажиточного деда Панюшки (кличка). Поэтому в Зуевке на него долго смотрели косо. Не любили зажиточных. А отец, Федот Алексеевич, из пролетариев. Такие семьи были авторитетней.
Образование у Саши семь классов, которые он завершал двумя годами позднее ровесников. В связи с этим он вспоминает:
- Один год я пропустил, не было приличной обуви и одежды, а второй год пропустил по принципиальным соображениям. Я потерял школьный учебник, и учительница меня здорово ругала. Я на нее обиделся и не стал ходить в школу.
Шла война. Жили мы вдвоем с матерью. Отец в это время воевал под Старой Руссой. Домой он возвратился в 1943 году по ранению. Поглядел отец в сусеки, они пустые, мы голодаем. И припрятал во время работы в поле мешок зерна. Вечером домой с ним приехал. А кто-то видел и доложил. Отца осудили на пять лет. Из тюрьмы он возвратился в 1949 году. Нанялся отгул пасти. Пошел пасти и я с ним. В степи землянку устроили и в ней жили. Сами варили на таганке кулеш, по ломтю хлеба давало нам правление, уху из пойманной рыбы готовили. Потом зерно от комбайнов отвозил на парном фургоне. Их доверяли парням ловким, меня к их числу относили. В 1954 году механик МТС Некрасов Николай Иванович уговорил меня с другими парнями ехать в Домашку учиться на трактористов.
К весне 1955 года с правами прибыл в Кулешовскую МТС. Директор Маловицкий сажает меня на колесный трактор ХТЗ—15. В посевную бороновал, культивировал, сеял кукурузу и подсолнечник квадратно-гнездовым способом. Сложный и тяжелый этот процесс сева, но он оправдывался высокими урожаями. В уборочную возил трактором жатку-лафет, укладывал в валки стебли зерновых.
Работы тогда хватало, по два тракториста сидело на каждом тракторе, на комбайне с ручной выгрузкой зерна и соломы работало по семь человек. Опыта набирался в отряде Василия Яковлевича Останкова. После перевели в передовой отряд Григория Никитовича Гребенкина. Хвалили и тут, ставили другим в пример,
Пришла пора призыва в армию. Но Маловицкий наложил бронь, отсрочил. А я себя давно уже считаю взрослым. С девченками провожу вечера, посещаю клуб, сельские посиделки. Давно встречаюсь и крепко дружу с соседней девушкой Евгенией Майборода. Она красивая, разумная. Думаю, в армию не берут, надо жениться. И мы играем свадьбу. К 1956 году мы обдетились, Валя на свет появилась. Радуемся, а нам сюрприз, из военкомата приходит повестка.
Простенькие сборы, грустные проводы и дорога в неизвестность. В телячьих вагонах приехали в Грузию. А мы с Лешкой Мальцевым из деревни, городских боимся. Сидим смирно в уголке с сумками, я с мыслями о жене, о дочке и о рождении второго ребенка. Моя Женя была Володей беременна.
Привели в укрепрайон республики Аджария. Это морские ворота. В Грузии, курортные места. Шесть месяцев учился на шофера. Потом служба, учения и муштра, соревнования: кто лучше стрельнет, кто дальше прыгнет, кто больше подтянется, кто быстрей пробежит.
Была высокая честь раньше для каждого парня служить в доблестных войсках СССР. И мы служили. И если от службы медицина кого-то освобождала, этого парня селяне считали неполноценным. Девчата его обходили, замуж за него не спешили.
Но с каким бы настроением Бортников не нес службу, мне он о ней рассказывал с гордостью.
ДОРОГА В ЗАМЫ
- Со службы прибыл я в 1960 году. Постаревшие родители, повзрослевшие дети. Евгения и две бабушки с Валей, с Володей и с хозяйством суетятся, хлопочут. Если бы не бабушки, не знаю, как бы моя Евгения со всем этим управлялась? Она же работала на раздое тёлок без выходных и проходных. Отец ферму сторожил, а мать уже прибаливала. Жили они в той же саманушке, страпилы покосившие, пелены обвисшие, окна в землю ушли. ЭМТЭСсы к тому времени Хрущев ликвидировал. Другие парни после армии в город подавались, а я от семьи никуда.
Пошел в правление, председателем колхоза был Зуев Петр Иванович. Попросил работы, подсадили на грузовую машину сменным шофером к Глебову Ивану Николаевичу, к профессионалу. Он строгий, но мы сработались. Я технику знал, за машиной ухаживал. А нам делить чего? Я свою смену возил зерно с поля на ток, на элеватор. Ездил в Бузулукский Бор за лесом, выполнял другие наряды.
Появились неплохие заработки. Решаем с отцом дом строить, бревна на сруб покупаем, доски, шифер. Года через два осуществили мечту.
Потом меня Петр Иванович на свою легковушку, УАЗ—69 забрал, я его возил. По организациям разным с ним лазили, для хозяйства чего-то выбивали. Оказал руку, хозяйственные способности. И на меня правленцы обязанности возложили завхозные. Гребенкин Иван Иванович речь держал «В руководство молодые, способные должны идти».
Время показало, правленцы в выборе завхоза были правы. За время его работы в этой должности в колхозе семь председателей поменялось, а Федотыч у них в заместителях бессменный. Он ходит в замах с 1962 года и до ухода на отдых.
Прошла целая эпоха, которую формировали колхозники, руководимые способными и честными руководителями, такими как Федотыч. Наше село за эти годы до неузнаваемого преобразилось в социальном, культурном и в материально-техническом плане. В его обязанности входил контроль за деятельностью организаций, которые в селе проводили какие-то работы. За ними гляди в оба, чтобы ими качественно проводились работы. Это и дороги к селу, твердое покрытие улиц, жилые дома, социальные объекты. При нем все строилось в селе, что теперь имеем: школа, больница, детский садик, клуб, газ, вода. И все это надежно служит людям долгие годы. В его распоряжении уже много лет имелась колхозная строительная бригада. Мужики мастеровые, способные. Их задача вести ремонт колхозных объектов. Федотыч, зная проблемы с переправами через речку Ветлянка, направляет их и на возведение подвисных мостов для пешеходов. Добротные мосты получились у него и для грузового транспорта. Один из таких мостов селяне заслуженно окрестили «Федотычев мост».
Все эти годы правление колхоза предоставляло Бортникову (уже как заместителю председателя) неограниченные права в ведении хозяйственных дел в колхозе. Он был всему хозяин, за все отвечал. И если его нет с утра на месте, колхозная жизнь на это время замирала. Не выедут автомобили из гаража, не отпустят со складов хозяйственные материалы, стройматериалы. Не начнут работу строители, социальная жизнь села (школа, детсад, клуб) замрет, не будут удовлетворены посетители, которые приходят к нему с просьбами, с проблемами. Транспорт колхозный является главной артерией жизни. А это три десятка автомобилей различных марок. Все колхозные проблемы и проблемы селян с помощью транспорта решаются. Федотыч им курирует. И выбрал он местом своей работы - вагончик у гаража, складов и мастерских.
- Вопросов у меня с утра на работе порой бывает так много, голова кругом идет, - рассказывает Федотыч. - Опыт многолетний выручает.
Гордился сыном Федот Александрович. Я с отцом Федотыча на рыбалке у речки виделся. Они на той стороне берега телят прибивали. Федот Александрович поил их, на другой лужок перебивал. Увидев меня, здоровался и улыбаясь, спрашивал:
-Чё, нынче много карасей нащелкал?
А я ему либо хвалюсь уловом, либо жалуюсь на плохой клев. Работал я председателем сельсовета. У меня были выходные.
-А моему Саньке рыбачить некогда. Он, считай, колхозом всем ворочает. Ушел на работу нынче чуть свет...
Гордился дед Федот и своими внуками, которых четверо. Кроме выше упомянутых, Валентины и Володи, есть у Федотыча и Евгении Григорьевны дочери: Анна и Татьяна. В районе нашем они известные, авторитетные. У всех престижные специальности.
Так вот. Федотыч хоть и под завязку занятым был всю свою жизнь, а о главном предназначении, о воспитании детей не забывал. И будучи на пенсии не забывают они с Евгенией о воспитании внуков и правнуков.
Такие они люди, им не бывает скучно, их не одолевает депрессия. Они  полезны людям. Дай им бог здоровья.
P.S. Вели мы с Александром Федотовичем Бортниковым эту беседу в канун его шестидесятилетия. То есть, в 1996 году. Марочное вино, природа и его предстоящий юбилей располагали моего героя к откровению. Но вряд ли он мне все рассказал. Сокровенное у всех людей при себе остается. И это их право.
Добавлю только, ушел он с работы в 2002 году. Колхоз в это время «умирал» по программе сверху. Затухала с гибелью колхоза и жизнь села. И только сильные духом люди продолжали в селе активно жить. Александр Федотович с Евгенией Григорьевной из их числа. Пример родительский им передал привычку трудиться. И они трудятся для себя и своей семьи.
«А как по-другому? Трудиться надо, - говорят они мне. - В делах и себя чувствуешь бодрее. Есть какой-то интерес, забота. А не будем шевелиться, быстро состаримся или заболеем. В движении наша жизнь».
Мария из Ефремовки
Эта женщина уникальна всем: внешностью, мудростью, добротой и характером. Заинтересуется ей каждый Яшанин читатель. Он в этом на сто процентов уверен. Но для этого читателю нужно быть терпимым, чтобы рассказ осилить до конца. Он подробно повествует о ее долгой жизни, о родителях, о братьях, о ее любимом Васи, о любимых детях и внуках. И прочтя рассказ до конца, его читатели не будут разочарованы.
В1980 году Яшаню председателем сельсовета райком назначил, и он стал объезжать социальные и производственные объекты своей территории, знакомясь с их коллективами, с руководителями.
В кулешовском СДК дверь открыта, уборщица Крайнова мыла полы. Посмотрела она любопытно на незнакомого мужчину, швабру откинула в сторону и спросила хозяйским голосом: - «А вам кого нужно мужчина?».
- Мне бы вашего заведующего клубом увидеть, - ответил Яшаня.
Крайнова опять начала шваброй в ведро нырять и по полу ей водить: вправо, влево. Яшаня ждал ответа.
- А Марии Григорьевны нет, она ушла домой вот только что. Она уходит на короткое время, сделает там чего по дому и сюда возвратится. А вы, я вижу, новым председателем сельсовета будете?
Яшаня утвердительно кивнул ей головой.
- Тогда пройдите или проезжайте к магазину, там спросите Гореловых, она почти напротив живет.
Поблагодарив уборщицу, Яшаня пешком отправился искать дом Гореловой. Срубовой добротный, покрашенный снизу доверху домик, дворик, заасфальтированный, ряд сараев, колодезь циборный с кованой бадьей за двором. Далее виден был сад и огород. Яшаня через низкие сени вошел во вторую половину дома и у порога окликнул хозяев. Из горницы на голос шустро выбежала молодая, статная, красивая женщина, на ходу поправляя платок, сбившийся на густо собранную за затылком косу.
Остановившись перед Яшаней в шаге, запыхавшаяся, она сказала: «Здравствуйте. А я ушла из клуба только что, там ждала, ждала вас. Из Зуевки звонили, сказали, что Яшаня после обеда в Кулешовку приедет. И я пождала, вас нету, на минутку домой ушла. Это вы будете теперь наш председатель новый?» – все трещала и трещала скороговоркой она. А на лице ее все это время так и сохранялась приветливая улыбка и яркий румянец.
Вот такой впервые явилась перед Яшаней Мария. По рассказам кулешовцев Яшане уже было известно, что заведующая клубом Мария и есть та самая прекрасная сноха Гореловых привезенная Василием из другой деревни Ефремовки.
Пройдут годы, и Мария Григорьевна сама рассказывает ему о своей жизни:
- Да, родилась я в 1935 году в Ефремовке. Старики нам рассказывали, что нарекли нашу деревню таким именем в честь памяти первого поселенца Ефрема. Но теперь имени этого в селе не существует. Стерли с лица земли нынешние реформаторы и наше маленькое село, как деревню неперспективную. А то так бы и жили в ней люди. Место для людей там удобное и красивое. На берегах речки Ветлянки она располагалась, вода рядом, купались, рыбачили мы в ней, стираться на речку ходили, коноплю в ее глубинах замачивали.
Мои родители фамилию имели Егоровы: Григорий Емельянович с 1897 года рождения и Анна Константиновна – с 1896 года рождения. У мамы всего десять детей народилось, но выжили пятеро. Говорили нам они, что медицина была отсталая и бытовые условия тяжелые. Из выживших детей три брата у меня было и одна сестра. Назову их имена по возрастному порядку: Михаил – с 1922 года рождения, Иван – с1924 года, Петр – с 1932года, о себе сказала. И Тоня, последыш, родилась в 1939 году.
Жила семья дружно, добром родители с нами обходились, не обижали, в присутствии нас грубых слов не употребляли. И вырастали мы в условия доверия и взаимопонимания среди старших. Это и послужило для детей полезным примером. Зато работать всем детям с раннего детства приходилось много. Мы же детьми были послушными и бога боязливыми. У всех детей на шеях висели гитаны и крестики.
А работа была, какая в основном? За скотиной зимой и летом ухаживали и работали на огороде. Тогда же с весны начинаем копать землю вручную, лопаты штыковые в руки и, айда, вперед. Посадили все под лопату, потом все лето идет прополка и полив. Тогда же за счет огородов и скотины люди в деревнях только и выживали. А с колхозов чего возьмешь? Если они были еще сами бедными. А может, политика такая была – за труд кроме палочек ничего людям не платить. Вот родителям нашим и не платили до 1935 года почти. От стариков мы слышали.
А сами-то мы чего помним? Если только как война началась. Страшное оно запоминается с малолетства. Вот и мне запомнилось, как к нам ранним утром в окно сильно постучали. Мне же было почти семь лет. Я от стука проснулась, а мама руки с испугу из дежи вынула, они у нее в тесте все и сама дрожит вся. А в окне мужик мне с печи виден, громко отцу кричал который: «Гришка! Собирайся! Война! К конторе на площадь созывают, митинг будет наверно». Отец стал искать другую одежду, мать и бабушка Дарья, отца моего мать, рыдая, чего-то запричитали и мы с постелей своих все повскакали. И это в летнюю рань такую. Суета в доме началась неимоверная. Я еще толком и ничего не понимала, а по реакции  взрослых становилось и детям не по себе.
А когда отец ушел из дома, я маму и бабушку все время допрашивала «куда папа наш ушел и скоро ли он придет?»
Ждать отца пришлось не долго, возвратился он с лицом сильно взволнованным. Мы с Петей к нему стали жаться. Жалея нас, отец поставил меня на стул, а Петю приблизил к себе и стал объяснять, что он скоро уедет ненадолго, а мы здесь матери и бабушке должны помогать и слушаться их во всем.
Уже на следующий день мы его на фронт провожали. Меня мама разбудила, Петя сам проснулся, а Тоня спокойно спит на родительской кровати, нам всем хотелось с родителями хоть иногда поспать. И Тонечка уже к утру от нас убежала к ним и крепко заснула. Отец осторожно поцеловал Тоню, и мы вышли все во двор. Там он с нами прощался. К бабушке подошел, она его перекрестила и сказала в напутствие слова из какой-то молитвы, а мама иконку маленькую в дорогу ему подарила и молитву «Живые помощи». Принято было в Ефремовке провожать мужиков на войну так. Это мне на всю жизнь запомнилось. После проводов отца мы часто ходили провожать чужих мужиков, а через какое-то время ушли воевать и мои старшие братья: сначала Михаил, а потом Иван. К зиме в Ефремовке мужиков почти никого не осталось, кроме стариков, больных да хромых. Тихо стало во всем селе, а по ночам жутко. И помню, собирались женщины к нашему дому, усаживались в рядок на завалинке и толковали, планировали, мол, с чего же им начинать жизнь теперь. Одна у нас боевущая была тетка, она поднялась с завалинки, повернулась ко всем лицом и, поведя ладонями рук в разные стороны, говорит: «Вот чего бабы, я так вам посоветую: горевать горюй – а руками воюй. За работу всем нам браться надо».
Пошли все на утро к Григорию Степановичу Егорову, из Максимовки его к нам прислали председателем колхоза «Новый путь» работать. Обходительный он человек, заботу проявлял о крестьянах, совет держал с ними. Он женщин с другого конца пригласил в правление, и у них получилось не плановое собрание. Там и определились, кого на какую должность ставить. Теперь и бригадирами полеводческих бригад, и заведующими фермами женщины стали работать. А в полеводстве не успели толком от сенокоса отойти и хлеба раннего сева поспели. Техника в МТС, кое- какая осталась, и мало вовсе ей, но и на этой работать в первую осень было некому. Стариков и мальчишек на лобогрейки сажали, косили на лошадях хлеба, женщины следом шли и снопы вязали, ометы складывали и через молотилку до самой весны всю эту обельмию пропускали. Тяжелейшая работа, обезручили от нее люди. И к тому же работали на стуже. Вывод хоть на будущий год руководители сделали, курсы трактористов и комбайнеров в зиму организовали. А курсантами на них опять стали девушки и мальчишки - подростки.
Кадры к следующему сезону в МТС появились, не столь опытные и ловкие, как бывшие механизаторы-мужчины, но все же лучше, чем нет ни каких. К лету 1942 года за нашим колхозом опять была закреплена необходимая посевная и уборочная техника, появился тяжелый трактор ЧТЗ-60. Мощная машина, на лигроине работает, но без кабины. Все трактористу при работе приходилось испытывать: и пыль, и зной, и холод, а последствия ясно какие – преждевременная болезнь или инвалидность. Но на них работать все же мужчин закрепляли, у которых от фронта была отсрочка (бронь). Они же и инструкторами являлись девушкам и мальчикам, которые работали на универсалах и легких колесных тракторах. Универсалом теперь крутили маховики пилорам и мельниц, шкивы молотилок и веялок. Колесными тракторами все посевные и сенокосные работы выполнялись.
Пришел в колхоз в том году и комбайн прицепной «Сталинец-3», затем выпустили «сталинец-4», а потом и «Сталинцы-6». Прицепные комбайны тяжелые, не поворотливые. Два таких комбайна ЧТЗ по полю на прицепе возил, неудобный, ручных работ было много. Людям времени на хлопоты по своему хозяйству не хватало. Жили в войну бедно, одевались и обувались кое-как, и питались впроголодь. Колхозное зерно все, кроме семенного, из амбаров выгребали и на нужды фронта отправляли. На трудодни начислят граммы, а корма для личного скота вообще не выделялись. Зато налоги колхозников ну просто закабалили. Вспоминаю те годы с ужасом, не повторилось бы, упаси Бог.
Помню, как нам продукты питания бабушка делила в завтрак, обед и ужин. В печеном хлебе муки было меньше половины, остальное составляли примеси: картофель, жмых, лузга. И мы такого хлеба долгое время досыта не наедались. Травами съедобными голод утоляли, огородом и скотом. Картофель являлся вторым хлебом для нас. Тыкву, морковь и свеклу всю зиму ели. Квас из свеклы сейчас люди делать разучились, кашу не варят с тыквой, а это же такая прелесть, такая вкуснятина. Вкусная еда у крестьян получалась, богатая витаминами и полезная для здоровья.
Сейчас в рекламе телевизионной только и слышишь, мол, людям семечки тыквенные грызть от простатита нужно, полезные очень. А мы их в детстве и без рекомендаций в карманах так и носили и днями целыми лузгали. И, слава Богу, о простатите слуха тогда не было. Хотя тяжба была великая во всем. Мама тогда на двух работах была занята, а мы с Петей помогали ей. Вечером с колхозных работ она уставшая приходила, брала нас в школу. Там втроем мы полы мыли и печки растапливали. Весной и осенью грязи на полах много. Воду железками грели в той же топке. Нагреем шестеренку от трактора до белого каления и в ведро ее опускаем. Она там шипит и воду нагревает. Таким образом, работа в школе затягивалась до полуночи. А утром директор маму за перерасход керосина в осветительных лампах отчитывает. И его тоже в войну не хватало. Дома в целях экономии керосина с коптушками (самодельная горелка из пузырька и фитилька) люди по вечерам сидели, ужинали при них или завидно. Семи линейные лампы зажигали, когда молодицы вышивали узоры и рисунки на скатертях, полотенцах и наволочках. А десяти линейные лампы зажигались только на великие праздники. Народ в те годы был не таким грамотным, как сейчас, а мудрости и опыта жизненного у него было в достатке. И это позволяло людям выживать в те годы.
Но как бы не было трудно нашей маме без отца, а она послала учиться нас с Петей. Нас шестеро детей до третьего класса доучилось, а перешло в четвертый только трое: я, Валя Лапухова и Вася Иванников. И четвертого класса из его малочисленности на следующий учебный сезон не получилось. С перерывом в год я начальное образование в Ефремовке завершила, война тоже завершилась. Отец с фронта в конце 1945 года пришел, брат Иван в конце 1946 года, а Михаила с войны мы так и не дождались, он погиб в 1942 году. В нашей семье рабочих рук сразу утроилось, на трудодень осенью пшеницу начислили по 150 грамм. На мельницу впервые за много лет наши мужики зерно повезли, а оттуда с мукой приехали. Мама пельменями картофельными всю семью досыта накормила. Жизнь с того года на селе постепенно стала налаживаться.
Весной 1947 года Иван женился, с двумя сиротами невесту привел, с сестренками малолетними. Сам пятый он сразу стал в семье и решил под стадо индивидуальное пастухом наняться. А какой пастух в селе без подпаска? Иван меня в подпаски забирает. Я согласилась с радостью, но вскоре пожалела. Вы только представьте себе утро летнее. Четыре часа, солнце еще только на восходе, а к твоей постели мама подходит на цыпочках и шепчет на ухо: «Доченька! Вставай! Иван коров уже к нам подгоняет». И так изо дня в день, все лето. А мне годочков не полных двенадцать. Но я не хлюпала, я понимала, что надо брату помочь, выдержала испытание, отпасла сезон. Показала способности. И меня в следующем году Иван берет к себе помощницей на комбайн. Часть июля и август я на комбайне работаю, а в сентябре в семеновскую школу хожу. Там старшие классы открылись, когда мы уже переростками были. Пешком туда ежедневно ходили, осенью и весной. А зимой домой ходили, когда соскучимся или за продуктами. В сильную пургу блудили. Тогда в степи не росли лесополосы, и кустарник крестьяне на топку вырубали. Без ориентиров в степи не сразу сообразишь куда идти или ехать человеку. Люди и блудили.
Зато весной благодать в степи. Идешь, бывало в школу утром, а из травы у тебя под ногами птички порхают, солнышко из-за горизонта выходит. Скользит оно по нас лучами, но пока не греет и туман от него еще не рассеивается, видимость еще не ясная. Воздух прохладный, свежий, дышится легко, и идти легко. Солнце из-за горизонта поднимается и в степи все оживает. Первыми начинают петь жаворонки свои развеселые песенки. Сначала один из травы выпорхнул, ввысь поднялся и там, крылышками порхая, точкой неподвижной завис, за ним другой, третий. Висят они примерно минутку на одном месте, споют свои трели бесконечные и на новое место перелетают. Подбадривают они нас в длинной ходьбе.
Идем, смотрим по сторонам – красота! Природа первозданная вокруг, с речки Съезжей туман поднимается и рассеивается, на небе ни облачка. Только коршуны и орланы в небе кружат, высматривают на земле добычи: суслика или птицу подранку. Хищник спускается ниже и точкой зависает над жертвой, целясь в нее распустив для захвата лапы и выбирая удобный момент. Не замечает опасности зверек, и коршун камнем падает к нему, захватывает его когтями, уносит на удобное место. Над низинами луга организовывают такую же охоту другие хищные птицы, ястребы например или копчики.
Три сезона я и мои подружки протаптывали дорожки степные. В каникулы работала в колхозе и помогала родителям в хозяйстве. Мы детьми были послушными, боязливыми. Для нас руководитель или учитель являлся авторитетом недосягаемым. Мы в школе при учителях стеснялись громко говорить и тем более смеяться, а сейчас времена и люди другие. Кроме истории другие предметы мне легко давались. Я ее не любила, иногда мне ставили за нее двойку. Меня это затормаживало, не выходила в хорошисты. А отличников в школе не было вообще. Не думаю, что неспособными мы были, просто времени оставалось мало на школьные дела. Уставали от ходьбы и от разных хлопот. Помню, из школы три километра пути протопаешь, а дома Петя поджидает. Серпы или ножи забираем, санки в руки и на речку отправляемся хворост или тростник на топку жать. И так всю зиму, из дня в день.
Подросла немного, грамотнее стала, учетчик колхозный про меня вспомнил. «Ты теперь грамотная у нас и взрослая почти», - говорит он мне. Назначает весовщиком. Зерно от комбайнов взвешивала ручными весами. Это коромысла, подвешенные на деревянной перекладине, с одного конца висела гиря трехпудовая, а с другого железная кадушка. Насыпают ее, а я в ворох кадушку эту переворачиваю, пуды в журнал записываю. Уставала, к вечеру руки не поднять.
Практику первичного учета получила, по завершению седьмого класса доверили учет молока вести на ферме. Их называли экономками. До тонны молока ферма надаивала утром и больше тонны вечером. Была выгода обоюдная: государству и колхозу. Проработала я экономкой до 1955 года. На работе я умела с людьми ладить и с начальством, умела подход к ним разный находить. Начальство это учло, и в нагрузку поручают облигации среди сельчан распространять. Потом в депутаты местного Советы меня избирали. Старалась я народное доверие оправдывать. Выборы проходили мирно. Люди в этот день одевались в лучшие наряды, а день им казался праздничным.
Молодежь тогда была не разболтанной. На лужок по вечерам ходили, который у церкви. Мы там кадрили разные отплясывали, частушки распевали. Балалайка у парня была, у другого позднее гармонь появилась. Тогда таких парней считали одаренными, их любили в первую очередь девчата. От них культурный досуг на селе зависел. Скромная была молодежь, одевалась скромно. Девчата на парней не висли, как многие сегодня. Отдыхает и веселится теперь молодежь по своему стилю, кривляются на танцах, головами трясут, языки вываливают. Причем в полусвете.
В середине лета 1955 года в Ефремовку приехали табором цыгане и поселились они за нашими огородами, как всегда. Я в саду у колодца была, когда цыганка у нас во дворе появилась. Ведро в ее руках и я поняла, что за водой цыганка явилась. И, правда, завидев издали меня, она заулыбалась и по дорожке направляется ко мне в сад.
- Э, красавица! Не долго тебе гулять по саду осталось. Замуж ты выйдешь скоро и в чужое село, - начала прямо с ходу она мне причитывать. – Красивая собою ты девка-то и расцветаешь в пору. Считай, уже расцвела, как цветы на лугу, как васильки в поле. Скажу я тебе красавица и про имя жениха твоего будущего. Васильком твоего жениха называть и будут.
Рассказала она мне это, а я думаю «Кто цыганам всерьез когда верил?». И живу я себе, о цыганке забыла.
К тетке в Кулешовку в гости поехала. Немолодая тетка, а дел в селе всегда невпроворот. Закуты мазались глиной и стирались в корыте на доске примитивной, либо на речке по белью колотили вельком. Помню, белье ей на веревке сушу и следом глажу. К вечеру женщина появилась, а в руках у нее домашняя утка.
- Чего это ты к нам нынче с уткой-то заявилась? – спросила с удивлением соседку Евдокию моя тетка.
- Да вот они окаянные неизвестно где шляются, а пришли домой, и эта утка оказалась лишней. А я думаю уж не Дарьина ли эта? Думаю, схожу я к ней.
И тетка во двор пошла, считать своих уток. А Евдокия меня все разглядывала: собой я складная ли и работаю ловко ли? Потом начала вопросы задавать, уже и не помню какие. А после ее ухода тетка мне и говорит, что, она не из-за утки к нам приходила, а на меня посмотреть: работать и разговаривать ли я умею.
- И не по родству Евдокия любопытствовала, а невеста для сына Василия хорошая да работящая потребовалась ей, - сообщила мне моя тетка. И сказала, что я по всем параметрам подхожу ей в снохи.
Октябрь месяц 1955 года начался с дней солнечных. В село наше не ближнее лошадь с упряжью нижней дорогой въезжало. Сено свежее у двоих седоков в телеге. Мужчина у женщины разрешение на остановку спрашивал.
- А чего кума - к ним ли мы едим? У мужика давай о Егоровых расспросим.
А мужик был нашим соседом. Приезжие его спрашивают о Егоровых.
- А вы им родные будете или как? - уточняет у них сосед.
-Нет. Мы слышали, у них телочка продается.
- У них не телочка, а бычок, - отвечает им наивный сосед. – Поезжайте, вот они рядом.
И к нам они заявились. Но не телочка им нужна была, а невеста жениху Василию. Нашим ясно, зачем они приехали. При сватовстве свои правила. Например, когда сваты входят к невесте в дом, они должны под матицу садиться, а говорить на тему, которая мероприятию подобает. Про ту упоминаемую телочку, например. Шутками при сватовстве объясняются договаривающиеся стороны. А я жениха и не видела, по старинному обычаю нас с Василием свести его родители захотели. Но мои родители не готовы были выдавать меня замуж, не зная за кого. А сваты говорили, что их Вася умный парень, красивый, армию отслужил. Обещали привести его к нам сразу же, если мы им дадим наше согласие.
Короче говоря, не договорились мы ни до чего, уехали сваты из Ефремовки в Кулешовку ни с чем. А вот жених с третьего числа как зарядил приезжать к нам, так до следующего сватовства и не переставал ездить. Понравился он мне внешностью, характером мягким и настойчивостью. Поэтому на запой с ним, который Вася наметил на десятое октября, я безоговорочно согласилась. Восемь дней мы с ним встречались и успели полюбить друг друга. И тогда я поняла, что судьба у нас с Васей такая, цыганка пророчески ее предсказала.
Свадьбу мы играли на на седьмое ноября 1955 года. Расписывались в сельсовете у Чеховских Михаила Федоровича. Спросил он меня, чью фамилию возьму, я растерялась, а Вася выпалил: «Закон есть закон, и не вздумай его нарушать. От предков пошло такое правило, что жена под фамилией мужа числится». И стала я Горелова Мария, не Егорова. На свадьбе о Гореловых гости сказали много добрых слов, что их семья гостеприимная, благополучная и работящая. Хорошие мнения были и о свекрови. «Она обходительная, заботу о других людях проявляет, - говорили гости. - Одним словом с умом баба.
Теперь мы из сельсовета рука об руку к свекрови с Васей отправляемся. Настряпалась для нас Евдокия Сергеевна как в праздник, блинов и чиненок напекла, яичницу и еще много чего наварила. А Вася в магазине портвейн женщинам купил, а для себя у него дома водочка была. И мы семьей тогда хорошо посидели. Узнавали теперь лучше друг друга. И жизнь наша с того времени складно потекла своим руслом. Начало ее было прекрасное, мы молодые еще, счастливые. Пошла я на разные работы в колхоз, а Вася трактор ремонтировал в МТС. Не далеко мастерские от нашего дома, он в обеденный перерыв всегда домой спешил, по хозяйству чего сделает и со мной свидится. Думали и не налюбуемся никогда. Такая у нас была с ним любовь.
Забеременела первенцем, но на работу посылали, не предусматривались тогда отпуска по декрету. В 1956 году народился Сережа, не сравнялось ему и трех лет Колюшок (так мы его звали) на свет появился. Забот прибавилось, но с умной свекровью мы управлялись со всеми делами, вечерами воспитанием детей занималась.
В 1961 году родилась Танечка, радость долгожданная, в 1966 году Олечку мы родили. Дети у нас на свет появлялись в среднем через каждые два с половиной года, за десять лет совместной жизни четверо детей. В восьмидесятые годы внуки посыпались. Думали «Дожить бы и до правнуков».
Мы тогда с Васей в достатке жили, зарабатывали хорошо, я дояркой работала. Вася летом сеял пропашные культуры, а зимой кормил скот на ферме. При МТС технику берегли, а людей не берегли ни в МТС, ни в колхозе. И не от руководителей это зависело, от политики государственной. В МТС умные директора были: Тришкин, Рязанов, Маловицкий, а первого председателя колхоза я здесь захватила Какшарова Василия Парфеновича, про него все колхозники добром отзывались. Но в животноводстве никакой механизации не было, все нашими руками делалось: корма подвези, раздай, скот в проруби напои, навоз вывези.
Теперь красота-то на фермах какая. Механизация облегчила наш труд: механическое удаление навоза, автодоение, автопоение, тракторным раздатчиком в кормушки раздается силос. И производственные достижения налицо, молока государству только с нашей фермы два бойлера увозят, по мясу план выполняется, овец на ферме более трех тысяч голов. Стрижка начинается, всем кулешовцам работы с этим хватает: кто ножницы точит, кто ловит овец, а женщины до кровавых мозолей шерсть с овец снимают. Крестьянам заработки, а колхозу прибыль. Колхозным успехам мы рады как своим. Недостатки замечали, критиковали виновных на собраниях. Комсомольцы стенные газеты и боевые листки выпускали. Не хотелось попадать на страницы с плохой стороны. Справедливая критика исправляет человека и заставляет лучше работать. У нас на ферме была своя художественная самодеятельность, концерты ставила по праздникам в красном уголке и в клубе после отчетного собрания. Я не писала критических статей в стенные газеты, а критические частушки у меня получались. Мне работники фермы поручали их сочинять.
Долго не являлся на ферму главный ветврач колхоза «Правда», написала:
Про врача мы все забыли
И не помним, какой есть.
Обещал нам председатель
Фотографию принесть.
Потом тему нашла и про полеводов.
Дождик планы перепутал, цены в людях поменял.
Навредил он им в уборке, пьяным отдыха не дал.
Понравились людям четверостишия, считать меня стали за сельскую поэтессу. Талант сочинителя во мне узрели.
В 1968 году заведующего сельским СДК в селе искали, на мне выбор остановился. На женщине с семилетним образованием, и у которой четверо детей. Татьяна Денисовна Кузина, секретарь сельского Совета с Серафимой Дмитриевной Скоробогатовой, заведующей отделом культуры, к нам домой пришли. Серафима Дмитриевна мне предложение дает, мол, соглашайся, меняй профессию доярки на работника культуры. Татьяна Денисовна убеждала меня, что я к людям подход умею делать, с молодежью найду общий язык. «И клуб у тебя под боком, работа легкая: с выходными, с отпуском».
А я сомневалась, справлюсь ли? С Васей посоветоваться, он согласен ли? Работа у заведующего СДК ночная, будет ли он меня из дома одну отпускать?
Оплата у культработников в те годы была низкой. Но много было и положительного в этой работе. Согласись я с предложением, с детьми и мужем общение увеличится. С Васей они поговорили, он не против смены моей профессии.
Таким образом, я и стала заведовать нашим СДК. Молодежи тогда в селе много было. Парни и девушки 1948 года рождения были более взрослыми и серьезными. Я на их поддержку рассчитывала. Они и в самодеятельности участвовали, и порядок в клубе поддерживали. Словом, закипела в клубе культурная работа, хор вскоре организовали. Я в хоре вторым голосом пела. Появились и солисты с хорошими голосами: Глотова Мария, Фиолетова Валентина, дуэтом слаженно песенки исполняли Натарова Валентина и Чеховских Нина. А мне, как старшей по клубу, приходилось во всех ролях в самодеятельности участвовать: в хоре запевать, дуэтам и солистам подпевать и сценки разные в спектаклях разыгрывать. Заведующий клубом во всем должен быть застрельщиком. Культурный досуг молодежи в селе должен быть на высоте, к этому я стремилась. И результат не заставил себя ждать.
Баянистов я себе из местных парней подыскала: Опанасенко Виктора и Глотова Сергея. Хорошо они играли, с их помощью в клубе концерты проходили, На областной сцене под их игру наши солисты выступали. И оплаты за игру они с меня не требовали. Где бы наша художественная самодеятельность не выступала, зрители всегда приветствовали аплодисментами и криками «молодцы». Про наши таланты не раз писали в местной газете, сообщалось и по местному радио. В те годы было принято в СМИ славить человека труда, а не банкиров и бандитов. Поэтому люди и относились к работе с настроением. И клубная работа тоже строилась с учетом прославления человеческой деятельности. С ветеранами мы часто встречались, концерты им ставили, слушали их воспоминания. С Тульцевой Любой мы вели патриотическое и культурное воспитание молодежи. Ее девичья фамилия Стародубцева, заведовала она библиотекой, она добрая и умная женщина, я сразу с ней подружилась и восемнадцать лет работала с ней рука об руку. С киномехаником Орловым Николаем Емельяновичем мы тоже ладили, танцы бесплатные под его громкоговорители устраивали. Задача у нас общая - занять молодежь культурным досугом, не оставлять им время на хулиганство и пьянство.
И в прошествии времени я анализировала свою работу, перечисляла по пальцам нашу молодежь, вспоминала, кем они были и кем теперь стали. Результат выходил положительный. Мне кажется, и я способствовала их воспитательному процессу.
А техничкой в клубе при мне работала Крайнова Валентина Васильевна. И она не только чистоту наводила, хотя и это очень важно, она культурно воспитана, в хоре с нами пела, от молодежи требовала культурного поведения в клубе. Я когда на курсы в Куйбышев уехала, Тульцева с Крайновой клубом заведовали. Справлялись, ничего. С курсов возвратилась, обогащенная знаниями. Теперь меня стали именовать директором СДК и зарплату довели до ста десяти рублей. С работой ладилось, и в семье ладилось. У нас с Васей в 1970 году прибавка получилась. Сын родился, назвали Володей, в честь столетия В.И. Ленина.
Семья прибавлялась, но я справлялась с делами благодаря свекрови. Царствие ей теперь небесное, золотой она человек, умнейшая женщина, тридцать лет мы с ней прожили вместе и никогда не спорили. Жизнь в семье получалась согласованной и безоблачной. Пока никакого горя в семье не случалось. Но бесконечно так не может быть. Первое горе пришло в наш дом, 20 октября 1985 года, умерла моя любимая свекровушка. Неугомонная моя помощница и любимая бабушка моих детей.
Погоревали с Васей, а куда деваться-то? Износился человек, старость незаметно подкралась, хвори стали ее донимать. Больше забот с детьми и мне стало без нее. Приспосабливаемся с Васей к новому режиму жизни, распределяем обязанности по себе, которые на ней лежали. Слава богу, и дети в нашей семье живут по принципу нашего детства: дружно, согласованно и в постоянном труде.
А через три года у меня непоправимая утрата случилась, умирает Вася. Скоропостижная смерть застает меня врасплох. Мне пятьдесят, все заботы теперь мои, два мальчика еще в школу ходят. Там скотины полный двор: две коровы, два телка, овцы, свиньи, птица. Сокращать начали, а чтобы от горя как-то отвлечься я решила пойти милосердной сестрой поработать в соцслужбе.
Вася из головы не выходит, его образ стоит перед глазами. Он вечером в настроении с работы пришел, ужинал, телевизор с ним смотрели, мнениями обменивались. Пошел спать в сад уже в двенадцать часов ночи. Одышка была, но этот вечер чувствовал себя нормально. Утром подошла его будить, Вася не отзывается. Теребить начала, тело холодное и меня от ужаса пот холодный пробил. Не помню, как в дом бежала. Перепугала детей известием о смерти отца насмерть. А как в войну наши матери известия с фронтов переживали? А потом говорили: «Горевать горюй, а с делами воюй».
И я свое утешение находила только в работе. Закрепили за мной в социальной службе, которая только что образовалась, семь старушек немощных, и я стала ежедневно их обихаживать. Понравилась мне эта работа, полезная она, умные люди ее придумали. Без ухода старому человеку не жизнь, а мука. Не у всех же детей есть возможность уехать из города в село и ухаживать за родителями, а старики не хотят покидать село.
Вошла в нормальное русло жизнь. В 2000 году внук появился – Никита, а в 2002 году внучка Аленушка. Радость-то! И Вася рад был ими бы до небес.
Весна — красна заявилась. В саду расцвело, яблони все как молоком облиты, скворцы вили гнезда, голуби на крыши ворковали. В отпускные дни Сережа из Ульяновска в огороде поработать приехал, там он семьей живет и работает. Вечером за ужином с ним обо всем поговорили, спать легли пораньше. На недомогания вечером он не жаловался. Утром пожалела я Сережу и позднее разбудила. Работали мы с ним на двадцать первое апреля 2002 года, он ямки делал, я картошку в них бросала. Не скажешь, чтобы мы устали, но Сережу накрыл инсульт. Думаю «Без беды проклятой наверно и не дыхнешь». Это с ним после излеченного туберкулеза, он стал относительно здоровым и работоспособным. Бог только знает причину его недуга. Возможно это последствия от прежней болезни.
И опять я ни днем, ни ночью не отходила от Сережи, тяжелый он был, метался на стены, говорил чего попало, не чувствовал края постели, в окно, а не в дверь мог выйти. В течение года так, но мы с его Тоней делали все, чтобы Сережу поставить на ноги. Разным врачам показывали, лекарства самые дорогие покупали, сутками сами не спали. Жена у него святая. Казалось, что конец нашему терпению, мы сами с ног валились. Однажды Сережу из квартиры в Ульяновске упустили, он оделся и привычной дорогой пошел в сторону прежней работы по дороге, не обращая внимания на транспорт. А водители разные, избили его и бросили в кювет. Нашли мы Сережу в ужасном состоянии, я сама там чуть не умерла, потом меня внучка отхаживала. А Сереже в больнице швы накладывали.
Прошло два года, Сереже лучше стало, учились с ним разговаривать. Трудно давалось, но он старался, старалась и я. Жалела я Сережину и его Тоню, забирала на все лето его к себе. Она хотя и работала, а приезжала, увозила его в Ульяновск. А чтобы он не пропал, она из деревни переманила к себе свою маму. Та приглядывала за зятем. Я миллион раз говорила им спасибо. Такие люди! Цены им нет. Я такая и сноха добродетель с меня скопировала. Я еще в молодости Коптеву Просковью Ивановну у себя приютила, одинокой была старушка, беспомощной. Женой она была известного в районе Коптева Ильи Семеновича. Им бог детей  не дал, четыре года я после его смерти за ней ухаживала.
И пошли взваливаться на мою головы разные испытания. Бог меня на прочность проверял. Брат заболел туберкулезом легких, механизатором долго работал. А условия работы были какие? Жена отказалась от больного Ивана. И зачем он ей сдался такой? А я за ним дохаживала. Потом свекровь мою в старости бог разумом лишил, я три года терпеливо за ней ухаживала. Не легко за больными людьми ухаживать, их страдания передаются и тебе. Но я на это не глядела. Когда Надя Филатова нуждалась в помощи (с ней я раньше на ферме работала), я ходила за ней пять месяцев, убралась она быстро.
Пережить трудностей пришлось много, износилась теперь и сама. Суставы ноют, голова болит к непогоде. Врачи утверждают "Все болезни у тебя от позвоночника". А не говорят вылечить его чем. На это врачи только руками разводят. Как оказать теперь позвоночнику моему помощь? Не древняя я, пожить еще хочется, внутренности мои здоровые. Советуют врачи в постели лежать, а от лежания органы атрофируются. Врачам это нужно? Нет. И я их не слушаю, веду активный образ жизни. У меня светлый ум пока. Я сижу на диване и сочиняю стихи, или святые книги читаю. Раньше я в молельном доме была старшей, теперь Глотова Анна Гавриловна. В открытии святого дома в Кулешовке моя главная заслуга. В Семеновке спонсор церковь сделал. Молодец. И я позвонила предпринимателю Звягинцеву, у него деньги есть на благотворительность. Обещал по мере возможности изыскать средства на строительство церкви в Кулешовке. Загорелась моя душа решить и этот вопрос.
Жизнь коротка, все задуманное не успеть нам сделать. И что сделаешь - разрушается, либо этому способствуют не чистые на руку люди. Ефремовка, наша кому поперек горла стояла? Ее, зачем надо было разрушать?
Ездили мы туда еще с Васей на кладбища. Речку Съезжую проведали и побродили по лугам, по местам моего детства, по школьным тропинкам. А дома родного, где жили, не увидели, развалины одни остались от деревушки. К речке не подойти, ветлами да камышами заросло русло. А раньше речка нам видна была из окон нашего дома. Весной по улицам деревни в разных ее частях русло проходило. На подводе заехали на кладбище, оно не ухоженное, на могильных холмиках метровый чертополох вымахал. Покойных родственников с трудом отыскали, а хотелось помянуть и других ефремовцев, Надписей их не сохранилось и крестов на холмиках раз, два и обчелся. Рыбаки или пастухи у костра сидели, к ним подошли. У них поленья для костра от крестов приготовлены. Сказали «Дрова здесь лежали». Действительно, золы от старых костров и бутылок было вокруг много. Так поминают туристы наших предков.
Посидели мы с ними, рассказала я о себе: чья буду и откуда, и мы с Васей уход пошли делать на могилках. Там и только там мы по настоящему осознаем скоротечность нашей жизни, там мы начинаем понимать смысл нашей жизни. А так мы все куда-то спешим и все не то делаем. Суетимся много, прожигая жизнь. Оглянуться на прожитое времени нет.
Последнее интервью
Его я записывал перед большим юбилеем. Нужно до конца дочитать, чтобы понять этот рассказ и познать прошлое наших отцов и дедов.
Сложную и интересную жизнь прожил отец моего героя. В далеком 1923 году родился в Зуевке Саша Макаров, а в 1925 году умер его отец - Павел Григорьевич Макаров, который в прошлом активное участие принимал и в первой мировой войне, и в революционных событиях, и в гражданской войне. Прошли бурями эти события. И Макаров старший занимается строительством мирной жизни страны. В разное время он занимал высокие и ответственные посты. В последние годы жизни являлся председателем ревкома в Зуевской волости.
Сын его, Александр вспоминает.
- Мать рассказывала, с какими почестями сельские активисты и коммунисты хоронили моего отца. Гроб с его телом, накрытый красными кумачами несли его товарищи и соратники по борьбе, исполня революционный гимн. А могилу они ему выкопали в изгороди у фасада высокого срубового дома "Волостное управление". Позднее в этом здании будет размещаться сельская школа, где и я учился. мне ежедневно приходилось видеть из окна класса могилку отца; зеленый холмик в летнее время, зеленая изгородь, в середине которой стояла небольшая стелла с красной пятиконечной звездочкой. И небольшая фанерка на ней с фамилией, именем и отчеством моего отца, с его датой рождения и смерти. Помню, как тепло наши учителя говорили о моем отце, о его заслугах. И я гордился своим отцом, старался следовать советам учителей, которые желали мне быть на него похожим. Но при этом мать моя почему-то постоянно запрещала мне быть и пионером, и комсомольцем, тем более коммунистом. И в школьные годы в моем образе получалось некое раздвоение личности. А вот по утверждениям очевидцев, знающих отца, выходило, что манерами, характером, прозорливым умом, упорством и волей сын стал копией отца.
И это подтверждается биографией Макарова Александра Павловича. Закончив семилетку в Зуевке, по совету друга и соратника по революционным делам отца Коптева Ильи Семеновича Саша продолжил учебу в Утевской школе. А по завершению девятого класса он уже находится в роли личного секретаря у Коптева, который работал тогда директором кулешовского МТС. И уже через год Коптев направляет своего секретаря на краткосрочные курсы бухгалтеров в село Борское. По их завершению Александру Павловичу исполняется 17 лет. Он взрослый, серьезный и ему доверяют работать бухгалтером в Зуевском СЕЛЬПО.
В это время в СССР наступают неспокойные времена. Боевые конфликты проходят один за другим с соседними странами. И это стало поводом отправки Макарова Александра на войсковые курсы. В1940 году праздновать новый год ему пришлось в военном училище города Куйбышева.
- Сначала нашу группу обучали войсковой связи, мы обучались отбивать передачу и прием сообщений азбукой Морзе - вспоминает он. - А когда война шла с немцами на подступах к Волге, направление наших курсов перепрофилировали в минометно-артиллерийские курсы. Изучали мы премудрую науку не долго, до января 1943 года. Учёба в школе будущих офицеров была просто свернута. Вчерашние курсанты направлялись в действующие части по соответствующим специальностям.
В январе 1943 года в новеньких шинелях, в начищенных до блеска и собранных гармошкой сапогах, с удостоверениями лейтенантов с училища повели нас к железнодорожному вокзалу. Садимся в вагоны - теплушки и едем на фронт. Под Харьковом немцы наголову сокрушили нашу оборону и устремились степными равнинами к Волге, уверенно готовясь к захвату города Сталинграда. Требовалось пополнение личного состава и вооружения. Нас уже доставили в город Волчанск. Формировалась там во второй раз знаменитая 57 армия. Я в нее зачисляюсь в составе 19-й многонациональной стрелковой дивизии. Но минометов в дивизии не было, поэтому назначаюсь временно помощником командира пехотной роты.
По пути следования на фронт на наш эшелон несколько раз налетали немецкие бомбардировщики. По команде "Воздух" спешно разбегаемся по ближайшим ямкам по кустам, прячемся, впившись головами в землю, гадаем: "Попадет, мина не попадет"". Обидно, зениток у нас нет, улетали их самолеты от нас безнаказанно. Их авиация в небе господствовала, наших самолетов пока мы ни разу не видели в небе.
И забегали санитары с носилками, отыскивая среди кустов и воронок раненых. В вагон их сносили, а убитых на месте прикапывали, записывали фамилии, ведя счет. То есть, уже не доезжая города Воронежа, я увидел первые ужасы войны, увидел первые человеческие жертвы. А потом был первый бой, первая моя команда подъема солдат в атаку. А солдаты, которыми я командовал, были на много лет меня старше. Примером своим мы их с ротным должны были на смерть вдохновлять, за собой в бой увлекать традиционным русским "Ура", вперемешку с матом. На врага бежали и метко стреляли, некоторые не долго. Наши солдатики сраженными стали так часто падать, пришлось роте залечь и на свои позиции отступить.
А уже к следующему наступлению в полк на вооружение поступили минометы семидесяти шести мм калибров. Я командир сформированной минометной роты. И скоро в роте будут первые жертвы. Двенадцать минометчиков в одночасье будут убиты тремя немецкими танками, которые зашли на наши позиции обходной ложбинкой. И с большого расстояния разрывными снарядами они по нам пальнули, когда мы еще не успели окапаться. Зато потом этот случай был для нас большой школой. Дальше так глупо я своих минометчиков не терял. Хотя на войне непредвиденных случаев, сеющих смерть, всегда хоть отбавляй.
На рекогносцировку местности нас командир полка к дальнему омету вывел. Уселись удобней вдоль глубокой борозды пашни, опустили босые ноги, планшеты раскрыли, смотрим в карты, пометки ставим. Хороший денек: осенний, тихий, солнечный. Минут десять всего-то работали, потом так сидели, молчали, о своем каждый думая, вспоминая, может о доме. А у немцев было правило, мы о нем знали и привыкли. Их минометчики или артиллеристы через каждые два, три часа обязательно стреляли не по цели, а просто в никуда, Лишь бы стрельнуть, о себе напомнить. И мина летит - может, куда и попадет. И когда на рекогносцировке послышался зловещий шелест снаряда, кто-то тревожно предупредил "Мина!". Взорвалась она совсем рядом. Крайние слева сидели: командир полка, майор Селезнев и начальник штаба, капитан Стриженов. Оба они в разные части тела получили крупные ранения осколками. Раны оказались смертельными. А нас всех взрывной волной разметало в разные стороны. Значит такая судьба.
Капитан Зуйкин
- Успев повоевать с немцами, я сделал для себя вывод; тактически немец дюже грамотный.
Сказав это, Александр Павлович рассмеялся, иронически добавляя, - но и дюже трусоват. А добавь ему нашу смелость, армия бы немецкая была непобедимой. Мы же знали,  трусость на войне и успехи в бою - понятия несовместимы. В этом я тоже не раз убеждался на себе, и на других. Расскажу один случай. Он о трусливом поведении командира стрелкового полка, капитана Зуйкина. Я его еще до фронта знал, как преподавателя Куйбышевского военного училища. Тактику боевых действий в училище он нам грамотно преподносил, заслушаешься. Но на практике в боевых действиях он себя не проверял, в боях не участвовал. А тут я его увидел в деле, он свой полк должен был подготовить и поднять в наступление. Перед Днепром это было, враг на этом берегу хорошо закрепился, а его надо было прогнать на тот берег. Для успеха наступательной операции моя минометная рота придавалась его полку. И для того, чтобы мы с ними тактически грамотно и оперативно действовали, капитан Зуйкин позвал меня к себе. Штаб его полка располагался на кукурузном поле. Еще чуть светало, а я уже спешил с докладом к Зуйкину на его КП. Встретил он меня грубым упреком, дескать, я демаскирую их. А снаряды действительно бухали совсем рядом. И земля через накаты бревен в его блиндаже постоянно сыпалась нам за вороты гимнастерок. Мне было заметно его трусливое вздрагивание.
Его солдат принес нам завтраки в котелках и фляжку водки. Немного погодя зашла в блиндаж и молодая женщина: в гимнастерке и в юбке полувоенного стандарта. Зуйкин представил ее мне так "Наша Наташа". На импровизированном столике стали мы завтракать и выпивать. Говорили мы с ним о предстоящем бое, о взаимодействии. Наташа закурила папиросу, затянулась, стряхивая пепел в отрезанную гильзу, слушала нас и молчала. А снаряды все ближе от КП бухали, земля при этом сильно вздрагивала. Капитан тоже в такт им вздрагивал и все больше нервничал. Он даже спросил меня, что будет с нами, если снаряд угодит точно в блиндаж. Я его успокаивал, мол, на практике такая вероятность почти исключена. Наташа не нуждалась в моем успокоении. Этим она мне и была симпатична, но и собой она была не дурна. Я Зуйкина и не спрашивал, кто она и как у него в полку появилась. Но мне было интересно, какую она миссию здесь выполняла?
И когда мне надо было от них уходить, я встал, они встали тоже, намереваясь меня проводить. И тут, неожиданно для меня, Зуйкин предлагает мне ее, чтобы я хотя бы на время забрал Наташу в наше расположение. Я не охотно, но согласился, и мы с ней ушли. В восемь часов соседняя артиллерия дала первый залп. Это был сигнал всем нам для артподготовки и наступления. Мои минометчики заранее обозначенные ориентирами цели точными прицелами поражали их. Этим мы облегчали задачу наступления полку Зуйкину. Пошли организованной цепью в атаку солдаты соседнего полка. А в рядах нашей пехоты замешательство, Зуйкин с выступлением медлил, выжидал может быть или растерялся. Немцы, подтверждая мои слова о трусости, опасаясь окружения наступающими флангами русских, на нашем направлении отступили. Но это вовсе не красило и не оправдывало действия командира полка Зуйкина. Хотя такое может случиться с каждым перед первым, вторым, а то и третьим выступлением. Зато потом к командиру приходит ненависть, затем храбрость, уверенность и умение командовать.
Но Зуйкину вышестоящее командование не дало времени пройти эти этапы. Говорили, им занимался особый отдел. Его из полка куда-то перевели. И я не знал долго ничего о его судьбе, пока меня не ранило. Находясь в госпитале, прогуливаясь с товарищем по дворику, в заросшем уголке мы обнаружили свежие захоронения. На одном кресту читаю "Здесь похоронен майор Зуйкин, уроженец Куйбышевской области". Я не сомневался, что это был он. Потом медсёстры рассказали, что заместитель начальника тыла майор Зуйкин был тяжело ранен осколком шального снаряда. А случилось это совсем вдали от боевых действий.
Зато его Наташа прижилась в нашей минометной роте, стирала на нас белье, кому-то чего и штопала, пуговицы пришивала. Словом, привыкли мы к ней, она привыкла к нам. Она нам собой напоминала мирное время, домашнюю обстановку. И, как-то, за Днепром уже; боев в это время не было, посыльный ко мне из особого отдела является. Сказал, что меня вызывает на беседу старший лейтенант Пчелкин. Куда деваться, по званию мы равны, а по должности я обязан был ему подчиниться. У них права в войну были широкие, даже неограниченные.
Являюсь к нему в сопровождении солдата из его охраны, не зная причины вызова. У него отдельный домик в освобожденной деревне, стол в горнице. Хозяин меня ждал, за столом сидел. Стулья напротив, я на один из них присел. Пчелкин внимательно осмотрел меня, глаза опустил к папке. Открывает папку, читает донесение на меня и на мою подозрительную гражданку, Наташу Смирнову. «Женщина вот уже месяц находится в расположении роты минометчиков в непонятной роли». Объяснил я старшему лейтенанту, как в расположении нашей роты оказалась гражданка Смирнова. На что он ответил, мол, я грубо нарушаю предписание по безопасности воинских частей от проникновения шпионов и лазутчиков со стороны коварного врага. И мне, мол, боевому офицеру в условиях войны терять бдительность и допускать этого недостойно. Поступок мой непростителен. Одним словом, грозило мне за это чуть ли не трибуналом. Увели «Нашу Наташу» теперь в его дом его люди. Говорили, она просто понравилась Пчелкину. Он за ней стал ухаживать. Видел я ее при их доме улыбающуюся. Значит с ней все в порядке. Потом не стало ее. Куда он ее отправил, никто не знал. Не до нее было, шла война.
У Старобельска по Харьковскому направлению мы находились в обороне. В какое-то время противник прекратил попытки нас атаковать. В такой ситуации активизируется только работа разведки с той и с другой стороны. Наша разведка нашим штабам доложила "На нашем направлении немцы готовят какую-то провокацию". Стали думать, предполагать, усиленней следить за противником. И вот стало ясно, немец нам намеревается показать свою изощренную и бесчеловечную находку, задумку их выхода из окружения. Идя в наступление, впереди своей пехоты немец выставляет толпы нашего населения. Чего нашему командиру полка было делать, как поступать? Сидим в штабе советуемся. Остановились на мне, мол, я должен навесной стрельбой из минометов отсечь толпу от идущих сзади немцев. Полет мин я должен рассчитать так, чтобы они ложились чуть дальше мирных жителей. Риск огромный у моих наводчиков, в плане уничтожения и своих. И мне припомнилась трусость немцев. Говорю своим опытным наводчикам.
- Мужики! Задачка командованием полка поставлена не простая. Пристреливаться нет времени. А надо вам по немцу стрельнуть так, чтобы не поразить осколками наших людей, и заставить залечь немцев. Поняли минометчики. И наводчики к тому времени повоевали, по стрельбе были профессионалами. "Пальните точно по немцу, а он рисковать не любит, побежит, или заляжет", - говорю я им. И наводчики точно залп сначала разрывными дали, потом дымовыми. Чего тут с беженцами было!? Обезумевшие от страха, но получив возможность хоть как-то и куда-то от смерти бежать, они забыли об опасности, в нашу сторону сломя головы и побежали. А мои минометчики в это время всё усиливали по немцам стрельбу. Многие наши люди - смертники нашими умелыми действиями были спасены, но многие были немцами убиты и ранены.
Как плакали от радости, как ликовали уцелевшие! Это надо было видеть. Благодарили они нас, обнимали и целовали. За эту операцию от верховного командования я получил благодарность, а троих наводчиков наградили боевыми медалями. После этого боя немец частью был пленен, остальные отступили за Днепр и там тщательно закрепились.
Река Днепр быстрая, многоводная, широкая. Все понимали, что преодолевать нашим войскам такое препятствие - задача не из легких. Стали готовиться. Нашему полку форсировать Днепр пришлось дважды, первый раз - в направлении Днепропетровска. Там мы только сделали попытку. Как сейчас помню, всем выдали резиновые лодки, видать, заграничные. Уселись в них, погрузили вооружение. Первыми в ночную неизвестность и темень отправилась рота пехотинцев с гранатами и автоматами. Доплыли они до середины Днепра, немецкие ракеты полетели в воздух. Вокруг светло стало, как днем. Началась шквальная пальба с их стороны, на реке стали вздыматься мины и снаряды. За полчаса всё кончилось, роту пехоты они потопили. А мы, от берега не отплыв, команду получили на берег высаживаться. Вывод сделали "Не в том месте сунулись, не тщательно сработали наши разведчики".
Во второй раз значительно ниже по течению Днепра наша оперативная группа (в ее составе была и моя минометная рота) переплыла незамеченной на берег противника. Там рассредоточились, закрепились, ждали рассвета. Когда солнце взошло, мы увидели спокойное поведение немецких солдат. Вблизи нас располагались их воинские подразделения, вооружение и техника. Приехала полевая кухня, строем немецкие солдаты потянулись к ней; получали порции в котелки, рассаживались за временные столы и аппетитно завтракали. Тут мы по ним из всех видов вооружения и ударили, окружили, захватили в плен без единого их выстрела. Пленных солдат и офицеров мы насчитали более трех сот человек. В этом же месте уже под нашим прикрытием переправилась и наша дивизия, за ней другие соединения и части. За успешную переправу Днепра меня наградили почетной медалью "За отвагу".
57-я армия во второй раз была сформирована 27 апреля 1943 года в составе Юго-Западного фронта, 2-го формирования, на базе 3-й танковой армии. В состав армии вошли 14-я, 48-я и 58-я гвардейские, 19 многонациональная стрелковая дивизия (в ней служил наш герой), 52-я, 113-я, 303-я стрелковые дивизии, 1-я истребительная, 173-я и 179-я танковые бригады. Армия обороняла рубеж по левому берегу Северского Донца на участке Волчанск - Чугуев. В августе армия принимала участие в Белгородско-Харьковской операции, в сентябре - в освобождении Левобережной Украины, а в ноябре вела бои в наступательной операции на криворожском направлении. В конце месяца армия вышла на правый берег реки Ингулец и до февраля 1944 года удерживали рубеж севернее Кривого Рога. Была включена в состав 3-го Украинского фронта. В ходе Снигиревской и Одесской операций освободила часть Николаевской и Одесской областей. 5 сентября армия вышла на Румыно-Болгарскую границу. В дальнейшем армия участвовала в освобождении Болгарии. В конце сентября 57-я армия была передислоцирована на Болгаро-Югославскую границу в район Видин - Берковица - Лом. Участвовала в Белградской операции вместе с Народно-освободительной армией Югославии, 46-й армией, 4-м гвардейским механизированным корпусом и Дунайской военной флотилией. До конца ноября армия вела бои за удержание и расширение плацдарма. Затем, 9 декабря вышла к южному берегу озера Балатон. В середине декабря подошла к рубежу противника на участке Керестур - Марцали - Надьбайом - Барч - Харькан. В районе Барча форсировав Драву, овладели плацдармом на левом берегу реки.
Ранение и лечение
- В ходе Венской наступательной операции наша 57-я армия с соединениями 1-й болгарской армии освобождала австрийский город с мудреным названием Надьканижу. Местные жители, которые в нем уцелели, венгерские воины, наши солдаты и офицеры, которые его освобождали, все вместе, на радостях, запрудили улицы. Под эйфорией Победы люди ликовали. И весна прибавляла настроение, день солнечный, сады зацвели.
Странно, но мне в толпе человек подозрительным показался. Я стал за ним наблюдать, незаметно преследовать. Он заметил это, выстрелил в меня и побежал. Его мои товарищи задержали, но он сделал свое дело. Разрывная пуля правую ногу мне разворотила от паха и до колена. Боль адская, лежу и думаю "Вот и отвоевался". А перед глазами ярко представились картины мучительного ранения моего ездового Якушева, который ехал позади нашей повозки. О чем-то нам рассказывал, шутил. И в это время не далеко от его повозки разрывается шальной снаряд, который рваным осколком срезает ему лицевую кость. И он, трепыхаясь, как зарубленная курица в мучениях, в придорожной пыли умирал у нас на глазах. Это было страшно.
Вспомнив его, мне с моей раной стало легче. Подбежали санитары, жгуты наложили, кровотечение остановили, поместили в передвижной госпиталь. Потом в других госпиталях смотрели, с ногой чего-то делали, качали головами, разводили руками. Отправили на Родину, в Тбилисский стационарный госпиталь. В войну он славился, гремел своими успехами. И мне в нем спасли ногу, казалось бы, от явной ампутации. Грузинские врачи кость несущую моей ноги собрали из мелкодробленых косточек, скрепили их и срастили. Конечно же, и мой организм активное участие принимал в этом. Мне в то время было 22 года.
Мало того, и парень на госпитальной койке, офицер Макаров еще чертовски красивый, умом и юмором неотразимый. Такому на фронте от связисток да санитарок было не отбиться, где, казалось бы, за плечами сплошная смерть. А в госпитале пули не свистят, поэтому медсестер, сиделок и санитарок от его койки не отгонишь. Это на успешное лечение тоже положительно влияло.
- А чего мне здесь не поправляться в уютных палатах, с врачами внимательными, с медперсоналом заботливым? Я когда туда попал, думаю "Вот человеку повезло". Это не в окопах сырых, не в землянках копченых лежать на топчанах в форме бессменной, в нуде вшивой. Тут тепло, светло и чисто.
Рассказывал он мне о той жизни госпитальной с удовольствием. Про одну самую красивую санитарку Олю Селиванову вспоминал. Она в его палате дневала и ночевала.
- На войне да в окопах, какие санитарки? Если одна такая красавица на роту. Хоть люби ее, хоть гляди. - Весело смеется. - Весной, помню, боев не было, привал объявили в Молдавии. И я не на санитарку внимание обратил, а на шубу трофейную, офицерскую. Тепло и без нее на улице стало. Мех у нее белый, обычный мех, козий. А тут он почему-то вместо белого стал сероватым. Гляжу на воротник, а он шевелится. В рукав заглянул, а там вши ползают кучами. Чего с шубой делать? Бросить жалко. Тут молдаванин подвернулся, ему предложил, шуба молдаванину понравилась. Я и променял мою шубу на его самогон. Обрадовался покупке мужик, а когда приедет домой, вшей разглядит, ругать русского офицера будет (рассказ о вшах окопных рассмешил гостей на его юбилее всех до слез).
И в госпитале свершилось невероятное, через полгода профессионального лечения и доброго отношения медперсонала к Макарову, его нога более или менее заживает. Его в удовлетворительном состоянии выписывают из больницы. Передвигаясь с помощью костылей, он приехал домой.
Долечивался на малой родине
В Зуевку прибыл Александр Макаров инвалидом второй группы в июне 1946 года. Дома его радостно встречала 23 летняя красавица жена Раиса, пятилетняя дочурка Нина и 55 летняя Мать Анастасия. Порадовались они ему, самому дорогому и самому родному члену семьи. Отметили, чем могли, прибытие. Стали налаживать жизнь по новому в стареньком пятистеннике на две семьи. Огорчала и тревожила всех его глубокая, долго не затягивающая рана на ноге. Уж как и чем только женщины его не лечили; травами разными, примочками и припарками, фельдшерицу Нину Меженину, бывшую фронтовую сестру к нему приглашали. «Обрабатывала Нина мне рану как на фронте, перевязывала». Оберегали его родственники от непосильной работы, от ходьбы лишней, но полного восстановления здоровья не наступало. И не мудрено, тем последним выстрелом немецкий фриц здорово ему ногу разворотил.
Но летом 1949 года с него была снята инвалидность. Не сидячий мужик Макаров, но работу ему предложили сидячую, умственную. А случилось это после конференции членов Зуевского потребительского общества (СЕЛЬПО). После нее председателем СЕЛЬПО становится Зуев Иван Сергеевич, который всю войну и после работал председателем Зуевского сельсовета, а бухгалтером СЕЛЬПО пайщики доверили быть Макарову Александру Павловичу. Отзывы о работе Зуевского Сельпо были всегда положительными. Но за какие-то погрешности и председателя и бухгалтера вскоре осудили на длительные сроки. По десять лет им тогда всучили, с конфискацией личного имущества. Хотя сидели они не долго, попали под амнистию, в связи со смертью И.В. Сталина.
Я поинтересоваться, а за что же их судили? И Макаров, будучи в хорошем расположении духа, раскрыл эту тайну.
- По недостачи в подотчетной торговой сети нас судили, - сказал он. - Сумма смешная по нынешним временам, а причина недостачи еще смешнее. Дёготь колхозные бригадиры для колес брали в нашем магазине на список и задолжали. А тут и нагрянь ревизия внезапная. За недостачу в кассе по 10 лет нам с председателем и вкатили.
А летом 1953 года домой прибыли по сталинской амнистии. Я тогда и думаю; посидел за халатный учет и хватит с меня. В бухгалтеры работать не пойду никогда. И слово сдержал, хотя еще не раз и приглашали. А я в строители пошел, жилье строил, социальные и производственные объекты. У меня плотницкая бригада была славная, ребята молодые, мастеровые. И со строительными делами хорошо у нас получалось, На стороне работали изредка. А так все в своем колхозе трудились. Заработков на содержание семьи хватало, и на расходы разные хватало. У меня же детей было шестеро; три сына и три дочери. Всех выучили и воспитали мы с Раисой Ивановной. Ее нет, она рано умерла, а я вот живу. По профессиям мы с ней коллеги, так сказать. Она работала долго в колхозе счетоводом-кассиром, еще при председателе Репине. Передовой колхоз при них был. Тогда простые люди и руководители честно и умело работали. Поэтому и дела спорились, село развивалось и производство.
Эх-хе-хе, прошло наше время. До пенсии не заметили, как дожили. А теперь вон, какой юбилей. До 90 лет смог дожить. Мы и воевали, и в колхозе тяжело работали, и впроголодь жили. Кто думал до такого дожить, дожили.
Эпилог
Человека вмиг и не стало, его только творения земные и живут. Будут жить долго и мои записи воспоминаний Макарова, которые я, не поленился, записал.
Телефонный звонок помню, тогда он из нашего района касался Александра Павловича. О его юбилее там не забыли, девяносто лет фронтовику накануне исполнялось.
Мужиком-красавцем он был, юмористом, острословом. С ним мне всегда было интересно беседовать. Порой такое интересное или смешное расскажет, загнет — рассмеешься. Про мальчика Петю, например, который в первом классе до весны проучился: Макаров спрашивает:
- Петь, учеба идет?
- Идет, - отвечает Петя, улыбаясь.
- А читать по букварю умеешь хорошо?
- Хорошо умею.
- Проверим, - улыбается Макаров, берет дочкин букварь, раскрывает страничку. Там нарисован петух и подписано «Петух».
- Петя, здесь читай. Под картинкой что написано?
- Кочет! - читает Петя.
Кубочкин Алексей Илларионович (председатель районного совета ветеранов) по телефону спрашивает меня:
- Он же боевой офицер, Иван Яковлевич? И, по моим данным, он командовал минометной ротой, имеет боевые награды. По характеристике мне подходит. Я его и буду рекомендовать на торжественное мероприятие в область. Ты не против его кандидатуры?
Конечно, я был не против кандидатуры Макарова участвовать на параде 7 ноября в Самаре. Еще бы, такая ему и всем нам честь. И вообще, по фронтовику любому взять, они все высокой чести заслужили. Тем более в таком случае к нему на юбилей должен будет с поздравлениями приехать сам генерал Чернов из областного Совета.
Телефонный разговор происходил первого или второго октября 2013 года, а юбилейный день рождения Макарова - 14 октября 2013 года. Времени оставалось мало. Поэтому уже 3 октября я получаю задание от того же Кубочкина по Александру Павловичу. По телефону он мне сказал примерно следующее. - Так, Иван Яковлевич, по кандидатуре Макарова мы с председателем областного Совета ветеранов договорились. Но тебе надо самому с ним встретиться и поговорить. И если он о войне чего помнит, весь его боевой путь  запиши и о наградах спроси. И я с этим поручением, с кинокамерой в руках, с блокнотом для записей в его дом и прибыл.
Александр Павлович выглядел внешне хорошо, в отличном настроении, в разговор со мной шутливых слов вставлял. К примеру, в адрес лидера КПРФ Зюганова он сказал «Его трудно понять какому богу он служит. - Сидит в государственной думе в красном галстуке (намекает на пионерский, авт.), а у патриарха Кирилла на днях исповедовался и причащался». После этих слов рассмеялся и добавил «Он, по-моему, и крестик нательный носит. А то бы ему, зачем к патриарху на собеседование ходить?».
Словом Александр Павлович находился в хорошем расположении духа. И я старался ему настрой этот поддерживать. Рассказал о предполагаемом приезде к нему на юбилей председателя областного Совета ветеранов генерала Чернова и высокого начальства нашего района. Заинтересовался он и приятно обрадовался. Спросил, что для этого от него требуется. Я напомнил ему о русских обычаях в таких случаях. За организацию обычаев он и зацепился, говоря, что завтра же вопрос обсудит с Ольгой и Сашкой (зять с дочерью). Но я его внимание перестроил на мои вопросы. И я удивился, какая цепкая и светлая еще память у девяностолетнего Макарова. Я ему завидовал. Он мне картинки своей долгой жизни и особенно войны четко освятил. Мне их успевай только записывай.
Кинокамерой мне не пришлось пользоваться. Она пригодилась позднее, уже для записей его юбилея, где мы ему как могли красочно излагали наши здравицы и пожелания. Юбиляр много рассказывал о своей долгой и многотрудной жизни, о войне, о семье. И, конечно же, все мы радовались хорошему состоянию юбиляра, высказывали пожелания еще долго пожить с таким же здоровьем, с такой же светлой памятью и с присутствием такого же чувства юмора. Веселый юбиляр улыбался, благодарил, отшучивался, обещал еще пожить, при наличии таких условий и внимания, какие теперь у пожилых людей есть.
Часа четыре на праздник покрова христова гости веселились с юбиляром в его доме. Распрощались, разъехались. Александр Макаров получив сверх допустимых норм физических и эмоциональных нагрузок, оставался в доме какое-то время с детьми и внуками, но у них свои дела: работа учеба.
И настали для пожилого ветерана опять дни будничные, привычные. Одиночество для него давно не новость: день в одиночестве, один и ночует. Правда, утром наши старики в приятном ожидании заботливых женщин из социальной службы. Они их одиночество на время скрасят, чего-то приберут в их домах, сделают по мелочи чего-то, чего-то из магазина принесут, из аптеки. И уйдут опять до завтра.
Не забывали его и дочка с зятем; приезжали, звонили И вскоре из его дома раздается тревожный сигнал дочери Ольге через телефон "Мне плохо, приезжай".
Бросили все дела, приехали к отцу, к дедушке его самые близкие, самые дорогие родственники. Чем помочь, какими словами утешить старого человека, которому действительно плохо. Повезли в районную больницу. А там ясное дело, чем утешают, чем лечат старого человека. Не добрым словом, не верой в выздоровление, а теперь обыденным "А чего вы хотели, возраст!?". Но систему приписали, пузырьки со шлангами прицепили. Ему совсем плохо. Фронтовик, боевой офицер их сорвал и приказал Ольге вызывать Сашку с машиной и везти его домой. И от юбилея он еще прожил ровно две недели.
Этим днем мы приехали к нему, к живому еще, с кинокамерой, подключились к его видику, просматриваем записи. Он на диване спал. Я ждал, возможно, он проснется, откроет глаза, посмотрит свой юбилей. Но он так и спал спокойно.
Родственники поглядели записи, одобрили их памятную ценность, качество. Я подошел к спящему Макарову, прислонил ладонь к его груди. Его сердце спокойно стучало. Он дышал обычно, как и все спящие люди. Мы с Раисой Васильевной уехали в шестнадцать часов от них, а в семнадцать нам Оля позвонила, сообщила "Папка так и спал, и во сне только что умер". И еще она добавила "Я слышала "Кто во сне умирает, это счастливые люди". И мы с Раисой Васильевной (она ему племянница) так посчитали.
Последние председатели
Максимыч
Так обращаются в Зуевке к Василию Максимовичу, моему другану и давнему коллеге по работе. Его отец Максим Васильевич Пономарев, был всеми уважаемым человеком на селе (читайте здесь рассказ о нем «Авиастроитель и хлебороб»). Данных о родословной Максима Васильевича у меня, к сожалению, мало. Отец их рано сгинул где-то в суровых лихолетьях того времени. Теперь Пономаревых: Максима, Шуру и Полину в Зуевке называли «Олечкины». Их мать называли Олечкой. Говорили в след ее детям «Вон пошли в школу Олечкины». Жили они даже, пожалуй, беднее всех. Их маленькая избушка саманная, соломой крытая стояла между такими же избушками Мавруниных и Сазонкиных. И разговаривали соседи, сидя на завалинке. «Вон наша соседка Олечка опять пошла к пруду пух гусиный собирать». На подушки или на перину она пух собирала. Своих гусей заводить, кормить нечем, а купить пух было им не в силах.
Мать Максимыча Мария Алексеевна вышла из прославленной семьи Денисовых (Старшинины). Ее отец Алексей Иванович Денисов мне рассказывал:
- «Старшинины» нас величают по дедушке, который долгое время работал старшиной в Зуевской волости. Имя его Григорий, еще его звали «Варшава». Это потому что в первую мировую войну он в составе российских войск ходил походами на Варшаву. По прибытию оттуда его и назначили волостным старостой. Долго он им работал. Был он мужиком небывалой силы. О его богатырской силе ходили в Зуевке легенды.
Пример по нему приводила и моя бабушка, его племянница - Павлова (Меженина) Мария Михайловна:
- Он с выгона с возом сена ехал, и лошадь его в грязи увязла. А дяде чего оставалось делать? Отпрягает он ее, сам в оглобли впрягается, ногами в землю упирается - и рыдван из грязи еле-еле вывез. И говорит он своей лошадке: «Ну вот, а ты, дуреха, вывезти его хотела. Я - то его кое-как вывез».
Интересной личностью был и сам Алексей Иванович Денисов. Его в Зуевке все звали не иначе как «Алёха Старшинин». Он всю войну пробыл в немецком плену. Работал он там (еще двое его товарищей из Зуевки) сначала на кожевенном заводе. Там их за каждую мелочь избивали и голодом морили. Приехал на завод немецкий богач, бауэр подбирать себе рабочих. И, как крестьян, забрал их к себе. У него они выращивали свиней. Но и находясь в плену, Алёха свой смелый характер и находчивость не терял. Когда его земляка (Павла Ионовича Чеховских) немцы за еврея приняли, намереваясь расстрелять, Алеха Старшинин пошел за него в заступу. Он им доказал, что Чеховских Павел мужик зуевский, русский, его земляк. «Он просто такой смуглый и картавит с детства», - говорил он. Немцы поверили и оставили Павла в покое.
А когда война закончилась, пленники возвратились домой. Павел Чеховских в колхозе конюхом постоянно работал, а Алексея Ивановича сельчане своим бригадиром назначили. Долго он им работал хорошо. Пока не стали появляться на эту должность претенденты. Уйдет он после этого в бригаду плотников. Будет до пенсии строить селянам дома и ремонтировать колхозные фермы.
А его внука - Василия Максимовича знал я с детства. Их дом и дом его деда Алехи Старшинина стояли за речкой, у нас на задах.
Бывает же такое сходство деда и внука внешностью, походкой, характерами, поступками. И оба они окажутся способными руководителями, ответственными, исполнительными. С людьми они умели ладить, в отношениях с ними были тактичны, порой немного ироничны. Оба они в делах колхозных были разборчивы. И непоседы, дома эти не посидят, не побалагурят на завалинке. Это все было заложено в их генах.
У родителей Максимовича детей было девятеро, он из них старший. Большая семья, очень, даже по тем временам. А какие это были годы!? Иметь такую семью тогда, содержать ее в нормальных условиях - сил много стоило. И все же выжила семья, стала со временем на ноги. Трудно выживала она в свое время, особенно материально. Если учесть что глава семьи фактически один на нее работал. Хотя и на престижной работе, на хорошо оплачиваемой. А матери было работать когда? Она рожала и рожала. Тянуться им трудно приходилось за другими семьями. Кормить, обувать и одевать детей надо было на уровне, и при этом еще учить. И родители с этим с честью справились.
В итоге, в семье Пономаревых нет плохо воспитанных детей, нет неумех, нет лодырей. Все их дети учились и учились: кто в институте, кто в техникуме или в училище. Это о чем говорит? Дети у Пономаревых шли правильной дорогой, беря правильный пример с родителей. Пономаревым в этом плане всем нам стоит позавидовать.
С чего начинал наш Максимыч
На тракторе отец прокатил Васю еще малолеткой. С тех пор появилась у мальчика мечта — однажды поехать с отцом в поле и работать на равных. Когда подрос, учился в профтехучилище. Весной получил права тракториста, в уборочную страду опробовал себя на комбайне. Учил Пономарева убирать хлеб Петр Андреевич Останков. Ловок Останков в работе, умелец. Он и стал первым наставником для молодого механизатора.
- Нас у родителей девятеро. И работать нас родители с малолетства приучали, - рассказывал мне в свое время Максимыч. - Поэтому мы и знали цену хлеба, и знали что такое настоящий труд. Бывало, работать во дворе начнем или в огороде - смотреть на нас со стороны любо-дорого: не семья это, а рой на пасеке. Каждый своим делом был занят, задание отец нам по силам и способностям распределял.
Унаследованное трудолюбие помогло Василию в жизни, позволило осилить сельскохозяйственный техникум, а затем и институт, приобретая специальности инженера и агронома. Работал он сначала бригадиром тракторной бригады в колхозе, потом инженером на комбикормовом заводе.
Во времена правления Стаханова
В 1980 году руководителем колхоза в Зуевке был избран Стаханов Василий Павлович. Человек он свободно и широко мыслящий. И себе в помощники он подбирал руководителей таких же. Поэтому в колхозе пошли перемены. Звенья хозрасчетные внедрялись, жилье строилось, село благоустраивалось. Идея появилась у председателя, присоединить к колхозу районный комбикормовый завод и районный животноводческий комплекс. Начал он при этом и кадровую перетряску в колхозе.
Среди его способных выдвиженцев и появится герой моего рассказа Пономарев Василий Максимович. Теперь он управляющий второго отделения, а был инженером на комбикормовом заводе. Учится он еще и заочно в КСХИ на агронома.
Помню, прошла его первая посевная. Через недельки две, три на полях колхоза зазеленелись дружные всходы зерновых, кормовых и технических культур. На одной из планерок Стаханов Василий Павлович благодарит управляющих, агрономов, механизаторов за организованную работу на посевной, за ее хорошие результаты. И назначает день взаимопроверки.
Взаимопроверка, это давняя традиция селян, которая комиссионно выявляет лучших руководителей и полеводов. Как председателя сельсовета пригласили на нее и меня. Объезжали поля на колхозном автобусе, смотрели качество сева. На красивой лужайке остановились, чтобы поговорить, подвести итоги смотра. Были оглашены результаты. Признано всеми - «Лучшее по севу отделение Пономарева Василия Максимовича».
А вскоре к нам на укромный пятачок приехала колхозная кухня. И у полеводов начался пир, заслуженный трудом, достойный.
Известно, иной руководитель идет на поводу у событий, а этот управляющий в постоянном поиске нового, он часто принимает смелые решения. Я это много раз наблюдал.
На планерке обсуждался план уборки кукурузы на силос. Уродилась она в тот год низкорослой. Все понимали, что более полный сбор зеленой массы ослабит дефицит кормов. Убрать ее с поля «под метелку» ставилась Стахановым задача. Управляющие и специалисты поочередно предлагали разные варианты, делая упор на более строгий контроль недопущения потерь. Поднялся Пономарев:
-Во-первых, мы отказываемся от помощи транспорта со стороны, это разорение. Убирать кукурузу будем своими силами. А именно, косовицу будем вести «Вихрями», они косят более низко и качественно. А прицепим за них большегрузные тележки закрытого типа. Набрали ее, запасная телега прицепляется, а ту на тракторе С-80 везем в траншею. В таком случае потерь не будет. Добро наше и терять его, значит терять механизатору заработок.
- И до белых мух убирать будете, - засмеялись управляющие и специалисты.
- Не будем, - уверенно ответил Максимыч, показывая им свой блокнот с расчетами.
И он был прав. Их отделение от других отделений по срокам уборки не на много отстало, а по урожайности королевы полей оказались они в значительном выигрыше.
Рост авторитета и карьеры
Шло время. Василий Максимович еще молод, но у сельчан пользуется уважением. Коммунисты колхоза Красное знамя избрали его членом парткома. Много лет Пономарев избирается заседателем районного суда. Избирали его из созыва в созыв мои селяне депутатом Зуевского сельсовета. На очередной организационной сессии депутаты распределяли должностные обязанности. Имея твердую волю и характер Максимыч возглавил нашу административную комиссию. В трех селах: Зуевка, Верхнее – Съезжее и Кулешовка он является председателем. Нарушений много. Кого-то из нарушителей мы с ним разбирали в сельсовете, а кого-то прорабатывали в рабочем коллективе или на дому. И я не припомню случая, чтобы Максимыч с кого-то из селян штраф взял – Семья пострадает. А она тут причем? - говорил он. Ограничивалась его комиссия воспитательными мерами. Хотя для пристрастки других - нарушения мы оглашали.
Как-то я спросил Василия Павловича Стаханова, кто из четырех управляющих у него на лучшем счету? Немного подумав, он ответил:
- - Счет им одинаков, но успешнее других идут дела на втором отделении. Ты помнишь, какая неразбериха царила на Зуевском комплексе по выращиванию нетелей, когда он являлся самостоятельным?
- Помню.
- Проблемы были с удалением навоза и жижи, с реализацией телочек, с кормлением. Теперь это все отлажено, при соединении его к отделению. За три года Василий Максимович там все проблемы решил. С его приходом, а также начальника комплекса Николая Пронина положение дел резко изменилось.
Он привел несколько цифр. Я их тогда записал. В 1981 году среднесуточный привес на комплексе составлял 352 грамма, а в 1983 году он составил уже 518 грамм. Охотнее теперь покупают стельных телочек с комплекса хозяйства района. Это значит, идут денежки в колхозную кассу стабильно. А за счет чего это достигнуто? Сумел он сплотить вокруг себя работоспособных специалистов, и умело направляет их деятельность. Он сам инициативен и поддерживает инициативу других.
Действительно это так. На одной из сессий зуевскими депутатами было принято решение о сборе мусора со дворов. Он охотно поддержал эту идею, выделил трактор для сбора , человека и зарплату.
Уважают Пономарева и за то, что говорит в глаза правду, не хитрит, в сложных ситуациях легких путей не ищет. Эти качества ему его родители привили с детства.
Перемены в районном масштабе
В средине восьмидесятых наш Стаханов попадает в общую струю кадровой политики. В районе посчитали еще раньше, что Иван Спиридонович Заборовский не стал соответствовать должности начальника управления сельского хозяйства. Алик Владимирович Степанов его заменил. Молодой красавец, умный, любитель пошутить, рассказать занятный анекдот. Он быстро и легко сходился с людом, ездил часто по селам. Но он прислан был в Нефтегорск из Самары (тогда еще Куйбышев), поэтому работал он начальником управления недолго. Учитывая талант хозяйствования В.П. Стаханова районное начальство посчитало нужным возложить эту должность по совместительству на него. И, правда, уже скоро сельское хозяйство всего Нефтегоркого района стало развиваться ускоренными темпами. В хозяйствах внедрялся хозяйственный расчет, который заинтересовывал полеводов и животноводов работать хорошо, добиваться высоких результатов и получать высокую зарплату. Росла прибыль в колхозах, которая позволяла селянам благоустраивать свои села, строить жилье, развивать производство, улучшался и быт селян.
Захотелось и мне участвовать напрямую во всем этом. Уйдет на пенсию Пономарев Иван Григорьевич. Исполнять обязанности главного агронома в колхозе будет Пономарев Василий Максимович. То есть, появлялась и для меня вакансия. Я решил этим воспользоваться и возвратиться на прежнюю работу, на колхозное поле. На одном из районных совещаний я поделился этим со Стахановым. Загадочно он ответил: «Потерпи до отчетного собрания в колхозе, там решим».
Пришло время отчетного собрания 1986 года. Оно получилось отчетно-выборным. Уходил в начальники управления сельского хозяйства района Стаханов. Руль колхоза Красное Знамя он передавал Пономареву Василию Максимовичу. А управляющим второго отделения ставили меня.
Не легкая должность колхозного председателя. Канительная, ответственная. В дополнение Пономарев проект от Стаханова получил на газификацию наших сел. Давняя мечта селян, ему этим теперь заниматься. По мечте этой, ранее, куда только мы с депутатами не писали, куда не обращались. Теперь наша мечта превращалась в реальность. На улицах у своих домов все копали ямки, опускали в них железные столбы, бетонировали, красили. Это их работа, остальное брал на себя колхоз. Затраты большие, но деньги в колхозе были, как и было желание у председателя Пономарева помогать материально своим людям. Требовались в этом нелегком деле ему надежные помощники. Он их выявлял, оценивая — кто есть кто. Я тогда еще не знал, что менее чем через год среди них окажусь и я.
А пока я в колхозе агроном хозрасчетного звена №2. Провели организованно посевную. Лето 1987 года по погодным условиям было благоприятным, на корню урожай богатый зреет. Но его еще надо было взять. Уборочная началась, мы с косовицей зашились. Не освоим никак широкозахватные жатки. Василий Максимович, бывало, приедет на поле подшучивает: «Отвык ты, друган, от поля, сидя в своем сельсовете. Посмотри вон у твоего соседа Останкова сколько полей уже в валки скошено...»
А тут пошли дожди, На поле комбайн в грязи вязнет. Я себе транспорт надежный нашел, лошадку. И начались проблемы не у нас, а у агрономов, которые поторопились скосить ниву в валки. Они на глазах у хлеборобов прели. А кто из нас всех больше за судьбу урожая переживал? Конечно же Пономарев. Он теперь нас не ругает, а хвалит. Мы свои хлеба напрямую хоть как-то, но убираем. Другие отделения свой хлеб в большей степени в валках сгноили. И длительные дожди августовские создавали благоприятные условия полю гречихи. Она все это время цвела и цвела. А в сентябре установилась классная погода, солнечная, теплая. Гречиха хорошо налилась зерном. И мы тогда с нее взяли небывалый урожай, по 22 центнера с гектара. В результате звено наше было в большом экономическом выигрыше.
Максимыч меняет профессию
По искусству руководить таким сложным и большим хозяйством, конечно же, уступал он во многом Стаханову, но Максимыч брал намеченные рубежи упорством и старанием. И у него дела шли неплохо. Он человек прямой, открытый, бесхитростный, говорил людям прямо, о чем считал нужным сказать. Он не любил, когда его поучал кто-то и не переносил указаний сверху: из райкома, райисполкома, управления сельского хозяйства. А тогда было время такое, без их указаний не проживешь, не сделаешь и шагу.
Подсолнечник убираем, готовим пашню к следующей весне. Курьера из Совета за мной прислали, представитель из области прибыл. Штейнер Тамара, Асташкина Валентина Михайловна, Валентина Левашова и Василий Максимыч в парткоме колхозном меня ожидали. Опять меня в председатели сватают, замена не находится на прежней работе, зарплата у председателя Совета была совсем низкая и транспорта у него не было никакого, а ответственность высокая. Усерднее всех уговаривает меня возвратиться на прежнюю работу Василий Максимович, со мной в упряжке еще поработать желает.
Не смог я тогда отыскать веских аргументов для отказа четверым нападающим. Помню, собрали мы с секретарем сельсовета Валентиной Седых наших депутатов, был и Василий Максимыч. Устанавливаем дни посещения других сел, выезжаем в Кулешовку и Верхнее – Съезжее в назначенные дни. Там с жителями встречаемся, выслушиваем их проблемы, жалобы (их записывает себе на заметку либо Максимыч, либо я). Оказываем посильную помощь, посещаем школы, больницы, клубы и библиотеки. За них спрос особый. И головная боль – торговля, порой талонная. Везде сплошные дефициты товаров, продуктов.  В это время был наложен запрет на спиртное, не торгуем в селах водкой. А как жизнь устроишь без выпивок? Человек умер, родился, женился и т.д. Выдаем справки на приобретение вина, водки в этих случаях. Такие вот были санкции. А эти, нынешние санкции, которыми россиян пугают, это мелочь, ерунда. По сравнению с тем временем - перестроечных и девяностых.
Пришли эти годы, молодежь стала вести себя развязней, даже наглей. Как же — всем и вся свобода. А клубные работники криком кричат, помощи у нас просят. Советуемся с председателями колхозов, как быть. С Максимычем советуюсь. Договорились, назначит единицу наставника платного по молодежи в Зуевке, чтоб по вечерам в клуб ходил. Им стал сначала офицер запаса, участник войны, заслуженный ветеран — Макаров Александр Павлович, потом Пономарев Иван Григорьевич. Все, по началу, шло нормально. Порядок по вечерам в клубе улучшился. Но до поры. Встретил наставника пьяный подонок ночью в глухом месте по дороге домой, хорошо отбили случайные прохожие. А могло кончиться и бедой. Упразднили мы это хорошее начинание.
Вставал повседневно другой вопрос, как сохранить сельские улицы, где не было еще асфальта, по которым беспрепятственно ездит транспорт районных организаций. Особенно донимали шофера сельтранса, сельхозтехники и УТТ. Депутаты стали выявлять нарушителей и сообщать мне. Я сообщал их координаты начальству. Порядок мы наводили совместно с председателями и депутатами, но и кое-кто тут врагов себе нажил. Я думаю, поэтому поздней ноябрьской ночью 1987 года мою усадьбу предательски подожгли. Сгорели все надворные постройки, крыша летней кухни и сеней. Сгорели куры. Сено сгорело, которое я возил в своей тачанке с лугов, работая агрономом, вместе с кормовиком. Корову выпустили, овец через окно вытаскивали. И это благодаря Раисы Васильевны, которая чутко спит. Она услышала треск горящего шифера, меня разбудила, а сама стала звонить пожарным. Но добро со временем наживается, это исправимо. Не заживает рана обиды на душе. Поджог был явно незаслуженный. Слава Богу, есть люди добрые на нашей земле грешной. Они приходят в беду людям на помощь. К нам помощь пришла уже на следующее утро. На пепелище пришел первым из руководителей Максимыч, с ним была и Валентина Левашева (секретарь парткома колхоза). Походили они, посмотрели, молча, подошли ко мне. Максимыч, пожав мне руку, сказал кратко:
Не горюй друган, все исправим. И не бойся, дюже не переживай. Вины твоей перед зуевцами нет, тебя люди уважают. А поджег тот, кому ты по работе просто на хвост наступил. Но работа есть работа. Кто не работает, на того не обижаются.
И Максимыч сказал еще о своем распоряжении на строительном складе колхоза. Туда мы должны обращаться за любым материалом. Он нам отпускался совершенно бесплатно. А строили нам новые постройки братья Раисы Васильевны. Максимыч их освободил от колхозной работы на месяц с сохранением заработка. Таков его поступок.
А потом асфальт на улицах Зуевки появился, пешеходные тротуарчики, за которые нами был усилен контроль. Бывало, идешь на обед из сельсовета, камаз стоит возле дома, колеса на тротуаре. Не выдерживаешь, заходишь к водителю домой, он пообедал и на диване отдыхает с транзистором. Возмущаешься, мол, чего же ты стервец этакий народное добро-то не бережешь. На крыльцо порой водитель намерен заехать. Изленился народ. Вот и наступаешь нарушителю на хвост. Куда деваться-то. Тогда все были мы такими требовательными и принципиальными. Поэтому и сёла выглядели иначе и речка чище, и свалок бытового мусора в окрестностях сел было меньше.
Слава Богу, тогда нашего брата председателя еще не стреляли, как сейчас. Мы для людей порядок наводили, но не все это понимали. Возможно, и мы в чем-то порой недорабатывали, поступали не так. Это свойственно людям.
Пономарев Василий Максимыч находился, безусловно, на более ответственном посту и более трудном, чем я. Он человек высоко порядочный свободный в своих мыслях и действиях. Поэтому, пробыл на председательском посту очень мало. Выдерживать указания сверху не захотел. Я потом упрекал его: «Уговорил возвращаться меня в сельсовет, а сам в кусты!?». С совещания районного все и началось, вдвоем мы туда ездили, он сам за рулем. Сначала мы все вместе совещались по общим вопросам. Потом их (председателей колхозов) первый секретарь РК КПСС Ильин в кабинет к себе пригласил - всех с усердием допрашивал  о причинах снижения надоев молока на фермах: «Почему молока меньше с ферм поступило, почему?», - спрашивал он настойчиво. Едем мы с ним обратно. Завезли по пути Бориса Константиновича Досова в ПМК, его организация у нас в Зуевке каждое лето одну сторону новой улицы жилых коттеджей, красивых, с удобствами всеми сдавала. Радоваться бы, благодарить Досова, а Пономарев как грозовая туча нахмуренный сидит и через силу разговаривает. Допытался я уже дорогой в Зуевку до причины, признался, что терпенье лопнуло у него от вопросов дурацких «Первого».
- Уйду я, Иван Яковлевич, с этой дурацкой должности, ей богу, уйду. Другое дело агрономом главным работать. Это же любота, там знай, свое дело: паши, сей, убирай. А тут за сто граммов снижения надоев и сто раз тебе долбят по голове «почему, почему?». А так – то, он бы специалистов прислал на ферму к нам своих, и разбирался бы с этими вопросами дурацкими.
Ушел тогда Пономарев с поста председательского опять в главные агрономы, потеснив с этой должности Виктора Осиповича Денисова. Растениеводство - отрасль основная, селообразующая. Как, примерно, автоваз - градообразующий в Тольятти. Эту главную отрасль и доверил Стаханов Максимычу. Стаханов к нам возвратился в председатели колхоза, сначала по совместительству, а потом и на совсем. А должность в районе, он передал нашему агроному Останкову Владимиру Николаевичу. И он на многие посты в районе назначал своих людей, зуевцев. С ними работалось ему надежнее.
В.П. Стаханов все еще не выбрасывал из головы идею построения райской жизни (коммунизма) сельчанам. Он и должность в районе взваливал на себя для этого. Он и к Василию Стародубцеву с районной делегацией ездил в Тульскую область для изучения его опыта построения райской жизни сначала в одном селе (в Зуевке), потом и во всем районе Нефтегорском. Хотя уже немало в селе было выполнено из его задумок (жилье бесплатное, обеды, хлеб, вода и корма бесплатные и т.д.).
Зато теперь есть чего вспомнить
Об этом периоде на своем юбилее Стаханов вспоминал:
- К утру я тогда приехал домой - и пьяный. «Так ведь и спиться можно» - ругает меня Евгения. Но, слава богу, этого не произошло. А вообще не пить председателям было нельзя. И за то, чтобы газ в село к нам пришел, водки с начальством выпито море. ГРП строить надо было, нужны соответствующие документы. В области по нему хлопотали с Водопьяновым Александром Дмитриевичем. Времена андроповские, строгие, в машинах их угощали. Пьем водку, закусываем огурчиками, салом, говорим о том, о сем. О газе Александр Дмитриевич речь затеял, о его пользе селу, сельчанам, о том, как давно сельчане мечтают о голубом топливе. Говорил ярко, эффектно, чтобы этим разговором подвигнуть гостей к сочувствию, чтобы хоть как-то облегчить решающие переговоры о подписях. Но с выпивкой  Водопьянов явно хитрил, других угощал, а свою стопку редко трогал. Начальник это заметил и говорит тоже хитро, глядя на него:
- Так, говоришь, газ и вам тоже нужен? Или только зуевцам?
- Как газ нам не нужен? Еще как нужен. Кулешовцы на собрании мне так и сказали, без подписей в село не заявляйся.
- Ну и газуй тоже до дна, не хитри, - упрекнул его тот.
И мы все стали пить до дна после этих слов. А нам их еще по домам развозить...
Тонко он его поддел, - понял намек и первым засмеялся тогда Максимыч. - А я замечал не раз за Водопьяновым, он мужик тонкий. Если ему надо выпить — выпьет. А то будет лясы точить, разговор поддерживать.
- Так вышло. Не будешь с ними пить, не получишь подпись на документ, - засмеялся Стаханов. - Потом Водопьянов и загазовал, как все.
Это один из сотен примеров, который показывает находчивость, способность и желание работать  прежних  руководителей  колхозов. Отчего хорошели села, и жизнь сельчан улучшалась.
К девяностым годам двадцатого века Зуевка три раза перестроилась. В пятидесятые годы сельчане из саманных домов переселились в деревянные, а в восьмидесятые годы многие колхозники переселялись в каменные коттеджи. Завершалось асфальтирование улиц Зуевки, строительство социальных объектов: СДК, домов быта, библиотек, больниц, детсадиков, магазинов, школ, стадионов и т.д.
Проявляется реальная забота о человеке, как о высшей ценности. Условия труда для него создаются. Скотник на ферме теперь оператор. Он с кнопкой у раздачи кормов и удаления навоза. Вилы у него теперь, как исторический экспонат. Доярка тоже оператор. За нее доит аппарат. Она за процессом только наблюдает.
Десять комбайнов «Дон-500» колхоз закупил. Чудо техника, с кондиционерами, мечта комбайнеров, потери минимальные, на табло комбайнеру видно, подборщик проглатывает валок хлебной нивы любой величины. Управление работает от гидравлики, масло для мотора особого качества. В работу комбайны первый раз запускали инженеры с завода. Потом комбайнеры их изучили и стали общаться с Донами на «ты». Колхозники пожилые в удивлении от новинок. Толкуют на завалинке: «Председатель от жиру бесится, комбайны «Колос» еще хорошие, а их на канаву поставили. Раньше бы они за это под суд пошли». Идут в колхоз и новые тракторы, типа С-82 и Т-150А, производительные. Последний удобен тем, что пашню при обработке не трамбует. Теперь механизаторы рано заканчивают полевые работы, а зимой желающим отдохнуть или подлечиться в профкоме колхозном представляются бесплатные путевки в любые здравицы Советского Союза. Такая возможность предоставлена и животноводам, и всем колхозникам.
До этой благодати Зуевка добиралась высокими темпами с 1985-го и по 1990 год. Я горд этим, уверен, и Максимыч тоже. Мы были с ним причастны к тому историческому созиданию.
Но все хорошее и доброе недолго сохраняется, к сожалению.
Пришли смутные времена
В марте 1990 года был десятилетний юбилей моей председательской деятельности. Избрали селяне депутатов, куда вошли и мы с Пономаревым. Председателем сельсовета избрана Леус Нина Александровна. Она работала учителем русского языка и литературы.
Во власти решила себя попробовать, где теперь высокий оклад, перед выборами увеличили его более чем вдвое. Работать легче, Кулешовку от Зуевки отделили, транспорт выделили и заместителя ей назначили.
Увеличение оклада и транспорт - считаю решением правильным. Говорят и роль советов повысят. А я думаю, это от человека будет зависеть, от желания и умения работать. Выборная профессия. В пятницу я еще председатель сельсовета, а в субботу безработный. Лежать выходные на диване с такими мыслями как-то не по себе.
В понедельник зазвонил телефон, беру трубку. Максимыч.
- Привет, Иван Яковлевич! Чем думаешь теперь заниматься?
- Пока вот только размышляю над этим, Василий Максимыч.
- В звено Дорохина агрономом пойдешь?
- Как не пойти к прославленному делегату 26 съезда КПСС!? Тем более к березовцу, - отвечаю я ему с радостью.
- Да, ведь ты там киномехаником работал и со многими дружил. Тогда - добро. Приходи сейчас же в актовый зал, они проводят собрание.
Так я вошел опять в родную стихию, став руководителем коллектива трудяг - дорохинцев.
Но совсем скоро уже мы ощутим на селе полное безвластие и смуту в стране. Убеждали нас в райкоме, что какой-то застой получился в СССР по ошибке прежнего правительства. Исправлять надо. А наше - то село расцветает, А мы с Максимычем и Стахановым тогда мудрую пословицу вспомнили «от добра - добра не ищут». То есть, зачем им (там сверху) было хорошую жизнь перестраивать на плохую? Мы хотели бы им это сказать. Если в стране где-то и были неполадки, это исправьте, а другое не ломайте. Но ломать ведь легче, чем строить.
Старики помнили дореволюционное благо деревни. Мы помним благодатные восьмидесятые годы. Помним несметное богатство наших колхозов перед тем, как их горячие или безумные головы решили разорить. Зачем? А факты расскажут людям о многом.
Приведу такие цифры, и главный агроном нашего колхоза Пономарев подтвердит:
К девяностому году в «Красном Знамени» пахотно-плодородной земли было 14200 гектар, она обрабатывалась, засевалась. Урожайность в дождливые годы по культурам была: озимая рожь 20 ц/га (рискованное земледелие Поволжья). Большие площади засевались яровыми зерновыми: ячмень, овес, пшеница, они ниже 15-ти центнеров на круг зерна с гектара не давали. Из крупяных культур, по просу и гречихи, урожайность редко опускалась ниже 15 центнеров с гектара. Около двух тысяч гектаров занимали посевы подсолнечника, урожайность которого тоже доходила до 15 центнеров.
А земля наша кормилица. Земля - главный источник экономики колхозного производства. Приведу итоговые цифры опять же из деятельности Пономарева и его полеводов за 1993 год, когда колхозам уже не помогали, но и не мешали еще работать: общий намолот зерна составил 156120 центнеров, средняя урожайность 27 центнера с гектара. Общий намолот подсолнечника 21297 центнеров, урожайность – 14,6 центнера с гектара, сена заготовлено – 19125 центнеров, сенажа готового – 85026 центнеров, силоса готового – 107332 центнера. Это дало возможность засыпать семена в достатке и хорошего качества, обеспечить продовольственным зерном колхозников и нужное количество зерна засыпать на фуражные цели. И этот вал зерна подрабатывался на мехтоку производительными машинами ЗАВ-40. Хранение зерна было налажено с соблюдением правил госта. В колхозе к девяностым годам все производство переведено было на научную основу, с внедрением современных технологий и передовой практики.
А благодаря высоким урожаям кукурузы, зернобобовых однолетников и многолетних трав общественное животноводство обеспечивалось кормами высокого качества. Отсюда и высокая продуктивность животноводства, дающая колхозной кассе ежедневно живые деньги. К примеру, в 1993 году за один летний день колхоз молока надаивал до 12 тонн. А за год надоили 3427 тонн молока. Море высококалорийного, полезного продукта поступало государству только от одного нашего колхоза. Продавалось и качественное мясо с наших ферм родному государству почти в тех же объемах.
Поэтому утверждения экономистов из Москвы, что колхозы бездонная яма, которую вливаниями государственными никогда не заполнить, это чушь и не про нас. И если чуть перефразировать древнего философа Тацита, то можно сказать было так: «Колхозы уходят, а их положительные примеры остаются». Селян не обмануть. Люди на земле колхозной работали производительно и с душой.
И мнение крестьян таково: Всех людей, которые заварили эту перестроечную кашу надо судить по статьям: 58 - 10, 58 – 11 и 58 – 13. Они призывали к развалу великой страны СССР, к разорению деревень, к ликвидации колхозов, а значит к безработице, к спаиванию и деградации населения в селах.
На самом деле как вышло? В далекие тридцатые годы государство людей насильно загоняло в колхозы, а кто не подчинялся - того в Сибирь или в Казахстан. Теперь процесс обратный - насильно внедряется фермерство. Но не спешат люди из колхоза выходить, привыкли они к общественному труду. Заниматься фермерством много риску, один в поле не воин. Особенно при таких разорительных ценах на энергоносители. Теперь, чтобы купить тонну солярки, надо продать для этого две тонны пшеницы. А зачем выходить из колхоза, если в звеньях труд хорошо оплачиваемый и не тяжелый. Заработок удовлетворяет по конечным результатам, самостоятельность действий полная – на пользу урожая.
Нашлись два смельчака, взяли землю, фермерство оформили, но быстро разорились. Поэтому колхозные лидеры теперь всячески пытаются спасти наш колхоз. Для этого они звенья укрупнили, из четырех сделали два. До поры это колхоз спасало, потом пошли вверх внешние долги за технику, за ГСМ. Особенно животноводство стало не выгодным, не рентабельным. Решили эту отрасль сокращать. И это не помогало выйти из накопившихся долгов.
Помню, пара ходоков, делегатов в область к самому губернатору Титову поехали. Прождали они его приема целый день. Константин Алексеевич к ним не вышел, а через посыльного передал: «Я вам не помощник, работайте на местах. И вообще, колхозы нам не нужны. А продукцию сельскую нам выгоднее из-за границы привезти».
И пошли чередой после этого проблемы. Ведь порой и в полезном деле можно отыскать крамолу. Не у дел главный агроном колхоза Максимыч оказался. Забузил он, что не слушают в звеньях его, самостоятельно все делают, на свой лад все мерят, воротят. Нашлись прихвостни, председателю нашептывают. Поэтому и наложило колхозное руководство на звенья крест. Не стало звеньев, меньше стало порядка на поле, а значит и урожая. А тут еще и государство родное оселок экономический на шею колхозам набрасывало. Солярка, техника и запчасти дорожали, а продукция полей по цене стояла на месте. Долги в колхозе росли, касса начисто пустела. В этих условиях люди моего села естественно терялись, не зная как им теперь выживать.
Желание у всех одно – мнения разные
Теперь в селе, куда не пойди один разговор услышишь о колхозе, который вот- вот дубаря даст. Работает уже комиссия, которая подсчитывает общую стоимость валовой продукции и имущества в колхозе. Ее они поделят на паи колхозникам и разделят землю. Этим как бы каждый колхозник заинтересован в увеличении и сохранности общественного добра, а при желании и пойти в фермеры. Упрощалась процедура выхода из колхоза. Хотя были и другие формы выхода колхозников — коллективные. Например, выйти звеном. Этот путь избрали наши соседи из Утевки. Они совхоз Утевский разделили на самостоятельные звенья еще до того, как совхоз окончательно обанкротился. Директор совхоза Лисов смелый человек. Он выделению своих звеньев из совхоза не препятствовал, помогал. А Зуевское руководство этого боялось и всячески препятствовало проявлению такой инициативы. На такие темы высказывать свои мысли вслух нам запрещалось со стороны Стаханова и Максимыча.
Чтобы не быть голословным приведу один пример на этот счет. Как-то после рабочего дня я, Александр Чекунов, Денисов Виктор, Александр Кортунов и, кажется, Евгений Бортников зашли к Максимычу в его кабинет. Сообразили для начала по стопки. Завелся активнее разговор на свободные темы. Потом в разговоре коснулись мы и темы спасения колхоза. А к тому времени уже в колхозе было два звена в полеводстве: Наше с Чекуновым и Виктора Осиповича с Гришкой Гребенкиным. Времени прошло с того времени много, не помню разговора нашего в деталях, да и водочка еще разговор наш тогда сопровождала. И кромольная идея со стороны меня, Осипыча или Чекунова могла там быть затронута.
На следующий день в центральных мастерских утром открывается экстренное собрание. Там не одни руководители, как бывало на планерках, там трактористы и комбайнеры, были и случайно пришедшие люди.
Поговорил Стаханов с народом своим о разном, а потом, как обухом по голове нам с Чекуновым ударил. Мол, эти двое вынашивают мысль развалить колхоз в то время, когда ему экономически тяжело и когда колхозу необходимо сплочение. Стали говорить и клеймить нас позором другие. Помню, Леус Виктор гневно сказал:
- Ды кто они такие, Василий Павлович? Кто им дал такое право на общественное добро покушаться. Пускай они берут свои паи и - в добрый путь, в фермеры.
Чекунов Александр Васильевич стал оправдываться, я же понял, что слова оправдания тут бессильны и терпеливо молчал. Итогом этого собрания и был роспуск наших звеньев, а создание другого звена «Футурум». У Стаханова, Пономарева, и главного бухгалтера Кортунова Алексадра Петровича была уже идея вывода из экономического кризиса нашего колхоза через это звено.
Не буду в деталях разбираться здесь, как в Футурум были переведены все колхозные счета, как оно долгов никаких не имело, а колхоз их имел. Тонкое это дело и не для экого рассказа. Но понятно стало нам потом, Футурум их был связан финансовой ниточкой с некой госпожой Орловой. Она дама приближенная по связям к самому Константину Титову и закупала в Германии дорогостоящую технику. Наш колхоз в начале девяностых тоже клюнул на ее афёру, купив в кредит дорогостоящий комбайн Клаас.
И возможно это было началом нашего финансового закабаления. Из него-то и не могли мы выйти, всячески пытаясь.
Лидер уходит и колхоз гибнет
В 2004 году я работал на общественных началах ревизором в колхозе. С Татарницевым Николаем Ивановичем проверяем бухгалтерские документы, правление колхоза готовится к годовому отчету. Слушок прошел, что собрание колхозное будет отчетно-выборным «Василий Павлович уходит на отдых. Теперь подыскивает себе замену.
Интересно всем знать, кем все же он себя заменит? И мы с Николаем Ивановичем решаемся сходить к нему на беседу. Он был один и чего-то писал. Отложив ручку и привстав, он резко подался туловищем вперед, подавая нам поочередно руку для приветствия. И закуривая привычно свои неизменные сигареты, сказал с улыбкой:
-.Слушаю вас, наших бдительных колхозных ревизоров.
- А мы Василий Павлович пришли не по ревизии, - ответил я. - Мы слышали вы уходите после собрания.
- Да, мужики, ухожу. Хватит уже, четвертый год дорабатываю, будучи на пенсии.
- А кого за себя оставляете, Василий Павлович, если не секрет, - спросил его Татарницев.
- Нет, не секрет — Останкова Владимира Николаевича. Он наш, мы его все хорошо знаем. Думаю, на трудном этапе этот нелегкий воз он потянет.
Так тогда нам ответил Василий Павлович. На что я стал возражать, мол, надо бы нам председателя нового выбрать из группы специалистов действительно доморощенных, но путем тайного голосования. Он на это только и сказал, пожав в сомнении плечами:
- А время ли теперь соблюдать в этом судьбоносном вопросе демократию?
- Ну, правильно, Василий Павлович, вам видней кого на председательское место ставить, - нейтрально высказался мой коллега. При этом добавил, - И сам, поди, с ним рядом работать будешь в какой-нибудь должности? В заместителях, например.
- Мешать бы мне ему не хотелось, Николай Иванович. А помогать ему, это мой долг. И от него я не отказываюсь. Помогать я буду.
Мы же с Татарницевым к собранию все же список свой кандидатов в председатели составили. В числе первых из них был, конечно же, Максимыч. Колхозники многие нам на него указывали. Еще там были фамилии Виктора Кижаева, Александра Останкова, Владимира Останкова и другие. И когда я этот список зачитал на заседании, мне с места член правления Пеньков Геннадий сердито выкрикнул:
- Иван Яковлевич, ты кто такой, чтобы путать тут карты. Ты никто на фоне присутствующего здесь председателя колхоза Стаханова и начальника управления сельским хозяйством в районе — Баландина. И не мешай нам работать, назначать председателя. Им видней кого назначать.
- А мы хотели нашего председателя избирать завтра на собрании по колхозному уставу, - сказал я.
Поднялся в президиуме Баландин, стал разъяснять, что наш колхоз уже давно не колхоз, а какое-то «ООО». И в нем устав другой, где и ревизоры вовсе не нужны. А бухгалтерские и прочие складские документы проверят при необходимости аудиторы из района.
На том и порешили. На следующий день было собрание, которому представлена была кандидатура Володи Останкова на пост председателя. Все колхозники с ней, молча, согласились. А ревизоры Баландиным были упразднены. Но ненадолго. Когда уже Владимир Николаевич Останков работал председателем, он понял, без ревизионной комиссии жизнь в колхозе просто не шла. Узаконивание его решений требовалось буквально каждый день. А как на складах, на фермах, на полях списывать портящиеся продукты? Кто на это акта напишет, узаконит? Они, ревизоры, избранные представители колхоза. То есть, нас с Николаем Ивановичем в ревизорах скоро снова восстановили.
Останков и решит судьбу колхоза
Год проработал в должности председателя Останков Владимир Николаевич, который до этого работал в районном управлении сельского хозяйства главным агрономом, но
дела в хозяйстве не улучшались. На одном из районных встреч с областными начальниками из Титовских советников по вопросам сельского хозяйства вместе с Останковым присутствовал и я, как колхозный ревизор. У начальника управления сельского хозяйства района Баландина встреча проходила. Руководители из области рекомендовали нам заключать договора на аренду земли и всего колхозного имущества (которое ему понравится) с генеральным директором свинокомплекса «Поволжское» Гриншпуном Григорием Алексеевичем.
Наши пайщики согласны к передаче земли и имущества в аренду. Гриншпун же из строений принял: мастерские, автогаражи, зернохранилища, крытые тока, зерноочистительные машины, столовую. Все остальное шло на покрытие колхозных долгов и растаскивалось ловкачами.
Время шло, разорение, и растаскивание общественного имущества продолжалось. Сначала с опустевших ферм и комплекса увезли и сдали в металлолом доильные агрегаты, кормушки, поилки, ворота и прочее, потом трубы с орошаемых полей повезли, шлюзы с плотины водохранилища сваркой вырезали, ёмкости металлические двадцати пяти, пятидесяти и сто кубовые исчезли, и пошло с реализацией металла, поехало. Потом стали исчезать комбайны, трактора, автомобили. Вроде бы тоже на покрытие каких-то долгов.
Возмущенные крестьяне ко мне домой приехали, сообщают: «Сенохранилище металлическое разбирают и грузят трубы, кровлю на машины. Берём мою кинокамеру, заснимаем факт воровства средь бела дня. Не стали они разборку продолжать, на склад металл отвезли. А через какое-то время, они или кто-то другой сенохранилище ночью разобрали и увезли в неизвестном направлении. Да только ли это, ничего от миллиардных богатств не осталось.
Теперь на месте огромного красавца комплекса, творения Миронова (не выдержал он вакханалий годов девяностых, запил, объясняя отсутствием смысла жизни, умер досрочно) сплошные рвы, щебень и обломки искорёженных плит и арматуры от перекрытий и блоков. То же самое на местах двух ферм, на складах, бани, комбикормового завода и т. д., Дом быта и детский садик, краса и гордость наша с Василием Павловичем, пока целы, но порушены до неузнаваемости. Картина удручающая, страшнее, чем в войну после бомбёжки. И всё это происходит на глазах у людей, чьими умами и руками создавалось порушенное теперь богатство. Стаханов, который больше чем кто-либо в бывший колхоз вложил труда, ума и таланта естественно не смог физически и морально перенести бессмысленные разрушения. Его дом стоит на пригорке, он многие порушенные объекты из окна ежедневно видел. Естественно ему было невыносимо тяжело это видеть. Рассказывали, он звонил кому-то, видимо своим друзьям, но маховик был запущен, по инерции крутился, и его было уже не остановить. Его душа на всё происходящее болезненно реагировала и наверно, поэтому в 2006 году его не стало. Говорят те, кто с ним в последнее время контактировал, причина его внезапной смерти и есть ничем не оправданное разорение колхозов и развал села.
И остались труженики села ни с чем и не у дел. Стали они разъезжаться кто куда, а кто и спиваться. Мой друган Василий Максимович не растерялся и не потерялся. Говорили, он в охранники самарские подался. Возглавил там команду охранников. И еще говорили, что хозяин им хорошо платил. Еще бы хозяевам новым щедро не платить охране за богатства, которые наверняка им достались так же просто, как и многим ловкачам-предпринимателям на селе в девяностые годы.
Ну да Бог с ними, с этими ловкачами и хапугами народного добра. Народ говорит: «Оно им в пользу не пойдет. Будет им за него отместка. Бог шельму метит».
Жизнь Ефросиньи
Возраст моей собеседницы перешагнул за девяносто. К ней мы пришли с кинокамерой, в связи с юбилейной датой – 60 лет Победы Советского народа в войне с гитлеровской Германией. У ее мужа Гребенкина Григория Никитовича, участника войны, здоровье пошаливало. Поэтому вспоминала об их совместной жизни больше Ефросинья Степановна.
- Эх, Иван Яковлевич! Ты спрашиваешь о детстве. А мы его видали? Его у нас не было. Я сколько себя помню, мы наравне с родителями работали. Нам бы в лапту, в другие игры на лугу поиграть, но некогда. Я родилась в страшное время, двадцать первый год. Сам знаешь, какой в Поволжье голод был. А у матери нас пятеро было: Надя, Катя, Илюша, Аниска и я. Мне мать рассказывала: придёть (с мягким знаком у Ефросиньи многие слова) к ней кума Лизка, а я реву голодная, молока в грудях у нее нет. А с чего молоку взяться? Мама по три дня в рот ни крошки не брала. И Лиза ей советует: «Кума, а ты грех возьми на душу, скрепись, глаза закрой и подушку на дитё наложи. И чадо твое отревелось. Зато других детей сохранишь». «Ни за что! – отвечает ей мать, - Сама умру, а с дитём так не поступлю». - Мать на помощь надеялась, отца с продуктами ждала. Из Зуевки в тот год мужиков половина села в отходничество ушло: в Ташкент, в Оренбуржье, в Сибирь.
Летом 1922 года отец с мешком зерна домой возвратился. Спас семью от голодной смерти, а сам в дороге тифом заразился и зимой того же года умер. А матери нашей с пятерыми куда деваться? Она сестру забирает снопы вязать, меня с остальными детишками оставит: девять, восемь и шесть им. Я и присматривала за ними. Яслей не было, дети сами по себе, а родителей свободными мы не видали, они в постоянном труде и нас к труду приучали. Поэтому родители наши рано изнашивались.
В 1932 году мне было 10 лет, умерла мама. Надежда, сестра моя старшая к тому времени за Горлова Сергея замуж вышла, он у неё грамотный такой - коммунист. Аниске шестнадцать. Я в колхозе работаю с девчонками: кому двенадцать, кому тринадцать. Поднимаемся с петухами, дед Кузьма посадит в телегу, едем по дороге. Рытвину увидит, командует: «Засыпайте девчата». Мы прыгаем с телеги - кто за лопату, кто за носилки. Роем на обочине землю, засыпаем ямку, садимся, едем строить на прудах плотины. Плотина получается слоями, как пирог. Мужики солому с рыдванов на плотину положуть, парни и девчонки на носилках землю таскають, а женщины ее по соломе разравнивають. И так до вечера. А к ужину у Кузьмы (по кличке Рава) мерка муки в телеге стояла, он кому в кулёк, кому в карман ложкой порцию муки отмерял. Этим мне запомнится год - 1933.
Ефросинья Степановна замолчала, скрестила руки на своей груди, глубоко вздохнула, посмотрев на своего мужа Григория.
- Эх, и ведь хочется мне рассказать вам из нашей жизни чего-то бы и хорошего, - при этих словах моя собеседница пыталась изобразить на своем лице улыбку. Но она у нее не получалась.
- Ну и расскажи хорошее, - посоветовал своей Ефросиньи ее муж.
- Гришк, а я им чего расскажу-то? Как 1935 год урожайным выдался? Это правда. Мне в том году 14 лет сравнялось, я наравне с бабами снопы молочу. Стационарную молотилку трактор крутит, женщины снопы задають, а мы, подростки на отгрузке зерна как нырки. Алёшка Татаринцев следил за нами, не попали бы рукой в машине куда. Некогда нам было играться и отдыхать. Для посиделок вечером и то время не выкраивали.
Осенью Илья привел жену в дом. Он не сказал мне «Выметайся», я сама догадалась, ушла к сестре жить. Стеснять их семью не хотела. Три года прожила, девка видная, работящая, парни заглядывались. И я с моряка служивого глаз не свожу. А вскоре Гришка сватов к нам заслал.
Только забеременела, его на МНР забрали, не успел оттуда возвратиться, заваруха финская началась - туда воевать поехал. А хватит бы ему, он до этих походов под Хабаровском четыре года на флоте отслужил. Некогда спокойно было пожить, в уюте. С его родителями в саманном домике обитали: пол глиняный, крыша соломенная, протекает, спим на родительской кровати, они на полатях. Неудобства скрашивала любовь и забота о первенце Вите.
После тридцать пятого стали на трудодни нам хлебушек давать, скотину держали. Радоваться бы счастью, но войну объявили, мужиков с сенокоса привезли на митинг, многим там и вручили повестки на фронт. К весне 42-го и моряки потребовались. На Волжскую флотилию Гришка попал. Баржи с горючим, с продовольствием по Волге буксировал. Писал «Враг к Сталинграду рвётся».
У Григория Никитовича одышка, трудно говорить, но не выдержал, добавил
- Война к Волге приблизилась, волжской флотилии стало тяжко. На наши катера пикируют самолёты, бомбят, строчат из пулеметов, подбитые самолёты на баржи с горючим немец направляет. Земля и вода горит пламенем. Стали приспосабливаться, под зенитной охраной в рейсы выходим. Но потопили они буксиров наших и барж - не есть числа.
Затихло под Сталинградом. Согнали к причалам пароходики и баржи, отправились воевать на Балтику. Там катера и корабли не чета Волжским. Определили меня на торпедный катер, который предназначался для охоты за подводными лодками противника. На нем приборы обнаружения глубинных объектов. Лодку обнаружили, ее надо быстрей забросать бомбами.
Григорий Никитович замолкает, тяжело опускает голову.
- Эх, мы теперь рассказчики-то никакие, - вздыхает Ефросинья, - годы пережиты тяжелые. Если описать, что в войну тут с нами бабами вытворяли, у вас в аппаратуре плёнки не хватить (смеётся). Урожай перед войной хороший уродился, а убирать некому и нечем. Трактора угнали, лошадей угнали. И придумали бригадиры быков обучить, на них всё и возить. А на быка хомут не наденешь, ему ярмо специальное сделали. Оно тяжелое, не то ребятишкам, мы, бабы вдвоем ее надевали. И опасно с быками работать, рога у него как вилы, норовистый: его в оглобли, а он из них, его за повод тянешь, а он головой машеть. Летом рогатых зык, овод кусаеть, они хвосты кверху и бегуть как ошалелые в речку. Потом и к быкам приспособились.
У Кузьмы единственная лошадь, он впереди обоза едет, за ним бык синий, смирный, его нарасхват в извоз и брали. За ним другие быки в обозе тянулись. Вот гуськом в степь на работу и плетёмся. Зимой день короткий, выезжали затемно и темно возвращались. А дома Витя с бабушкой голодный, он без молока материнского совсем захирел. Не отнимать бы его, но работа у меня постоянная. При редком скармливании у меня молоко пропало, Витя наш заболел и умер. Думаю, какими словами теперь объясняться с Гришей. Он с фронта в письмах просил: «Береги Витю, поддерживай питанием». А как поддержишь, вместо грудного молока ещё чего дашь ребенку? В войну налогами нас душили. Масла с коровы по 16 кг брали, мясо, шерсть, шкуры овечьи, брынзу. Все с подворий брали. Куры занеслись, не занеслись, а яиц 100 штук помесячно отдавай. Понимаем - война, солдат кормить, одевать, обувать надо. А с брынзой как быть, овец доить? Приходит «Маренок» - уполномоченный по налогам, ногами топает: «Почему налоги не платишь, брынзу не сдаешь? На суд подам!» И подал, осудили, а я где деньги им возьму? Пошла к Зуеву, он председатель сельсовета, посоветовал «Отбивай телеграмму Гришке на фронт». Я в Утёвку помчалась. На почте спрашиваю девчонку, отбить телеграмму на фронт как? Она «Диктуй». Я диктую: «Гришк, на меня за неуплату налогов пять тысяч рубликов наложили. И грозятся со двора корову забрать. Вон к куме Дашке пришли, хозяйство описали и 5 овцематок за долги забрали».
Испугалась, когда посыльная пришла, сказали: «С тобой начальник милиции будет разговаривать». Прихожу в сельсовет, он спрашивает:
- Ты Гребёнкина Ефросинья Степановна? Правильно?
- Да, правильно, - отвечаю.
- Ты телеграмму мужу на фронт отсылала?
- Отсылала.
- Нельзя ему такие телеграммы писать! Он воюет, у него теперь какое настроение?
- А у меня какое настроение? – отвечаю. - Им штрафовать меня на такую сумму можно? Они грозятся со двора корову за налоги свести.
- На, порви свою телеграмму, - говорит он. - Послушаешь меня, не уведут от вас никакую корову. А налоги плати.
А в письме Гришке о налогах я написала. И он в отпуск заявляется.
Воспрянул старый моряк от ее слов, поднял голову.
- Да, я письмо твое политруку своему когда прочитал, он головой покачал, сказал «Я об этом безобразии доложу командиру».
- Вот Гришка мой тут и разбирался с нашим Маренком по налогам. После отпуска он еще до августа месяца 1945 года в Крандштатте служил, и возвратился. Он счастливый, у него вся грудь была в орденах и медалях, а на теле ни одной царапины. Счастливчиком оказался и брат мой, Илья. А зятя Николая после победы в Берлине задержали. Две посылки от него семья получила, а следом извещение приходить: «Ваш муж убит при исполнении воинского долга».
А Гришка с Илюшей отправились к председателю колхоза насчёт работы и продуктов. По возвращению им пуд муки полагался. А Репин по полпуда выделил, и то ржаной. И на этом ему спасибо. Илью Серафим Николаевич чинить старую мельницу уговорил. «Даю тебе двоих фронтовиков в помощь, и чтобы через месяц мельница была как конфетка. Такие руководители были. И ты чего думаешь? через месяц мельница заработала от мотора.
Проработал брат ровно год на мельнице, мотор сломался. А завозное зерно от колхозников осталось на мельнице. Ревизоры нагрянули. Илья пришел ко мне «Сестра выручай! Скажи милиции, на мельнице и твое зерно есть». Вызывает следователь, я ему о мешке зерна рассказала. Он зверем сделался, заорал: «Брешешь, сука! За ложные показания я в тюрьме сгною». А я стою на своём: «Отвозила зерно - и всё!». Он тогда спрашивает:
- Зерно на чём отвозила? Отвечай, сука, без вранья!
- На тележке, - отвечаю. - Думаю, скажи, отвозила на лошади, он конюха или бригадира спросить, запрягала я лошадь, не запрягала.
- А с кем грузила мешок на тележку? – допытывается следователь.
- Тележка низкая, я одна погрузила, - не сдаюсь я.
- Опять брешешь! – зло рявкнул он. Закрывает в кабинете и уходит.
Трое суток следователь меня запирал, пугал всячески, пока Гришка из его лап меня не вызволил. А я бы брата и сама не выдала. Следователь, не добившись признаний, закрыл дело и написал правленцам «Из мельников Кортунова убрать». Вот напугал - то, а колхозу бригадир нужен, они Илью и назначили. Это уже в 1947 году было.
Григорий Никитович год подтвердил.
- Я в Утёвку тогда ездил на партийный учёт становиться, - вспомнил бывший моряк. - Первым секретарём РК ВКП (б) работал Караваев Павел Титыч. Он меня знал еще по работе механизатором в Кулешовской МТС. Разговорились о былом, понравился я, записочку рекомендательную директору пишет. Тришкину подсказку, по которой меня и продвинули в тракторные бригадиры.
- Э - хе-хе! – завздыхала Ефросинья. - Бестолковые мы были, любили тяжело работать. Мужики наши дневали и ночевали в поле. Их в уборочную и посевную раз в две недели помыться в бане отпускали – и на этом все наши свидания. А от чего рожали детей? Не посидели с мужиками мы и в праздники за столами, по душам на завалинке не поговорили. Так жили.
- Зиму ждём, не дождёмся, может легче будет - дополняет рассказ Григорий. – Дождались, а она ещё канительнее. До МТС от Зуевки три километра хода. Дождь, слякоть, пурга или метель на улице, дороги не видать, а нам в мастерские к восьми часам приди. Раз опоздал – лишаешься премии, а за повторное опоздание отправят в кутузку.
- Не щадили в войну тут солдаток, - продолжаетет Ефросинья. – С сестрой Аниской чего они сделали? Милиционеры и местная власть приезжають, допрашивають, по углам рыскають, вещи описывають. Её и сынишку напугали насмерть. Позднее мы узнали, ее муж Сергей под военный трибунал на фронте попал. Он яко бы в бою струсил. А семья за что страдала? После смерти Сталина Сергея оправдали, судимость сняли. Зато Аниска после того испуга так и не оправилась - умерла.
Ды много чего в жизни было, - вздохнула Степановна, натягивая на колени юбку и поправляя привычными движениями платок на голове. - Хлебнули горя, а от непосильного труда теперь и корчимся. Бывало, в церковь подводы с зерном едут - одна за другой. С фургонов в мешки зерно бабы насыпають, а мы по деревянным трапам к алтарю их таскаем. Ворох выше и выше, а мешки всё тяжелее и тяжелее. К вечеру качаемся от мешков, а все таскаем. А чего платили? Пару тех же мешков за год, и все. Из колхоза корм скотине не давали, сами по ночам заготавливали, на коровах своих возили. А скот не будешь держать, огородом не будешь заниматься, чем семьям питаться еще? Тогда колхозные работы на первом плане стояли, от них никуда. До белых мух молотьба снопов на полевых станах шла и в церковь зерно поступало. Оно считалось там государственным, неприкосновенным. Боже избавь, кто зерно себе в карман усыпить. Заметють - осудють. Спасибо кладовщику Павлу. Вот он не следил, поблажку давал.
С нового года начиналась отправка зерна на станцию Богатое. И опять мешки эти надоедные. Сейчас везде механизация: погрузчики, сеялки, веялки. А тогда весной солнышко пригрело, учетчик ходить по дворам - оповещаеть: «На яровизацию завтра - к восьми». Это означало, семенное зерно из амбара выгружать, смачивать, прогревать на солнышке, вороша ее лопатами. Яровизация ускоряла всхожесть семенам.
А сейчас кто этим делом занимается? У Володи (сын работал управляющим отделения), шёл сев ржи. Они рожь беруть из бункера в комбайне и поле засевають. Хоть бы отвеяли, какая там яровизация. И случай рассказал мне Володя. Приезжаеть он на сев, а они пьяные. Спрашиваеть, почему напились? «Нам делать нечего. У нас солярка кончилась». А солярка не кончилась, они её продали и деньги пропили. Володя, как и отец - не привык спустя рукава работать. На механизаторов рассердился, хотел их излупить, но сдержался. Привез солярки, сменил механизатора, сеяльщиков, и сев продолжился.
- Безответственные люди пошли, - возмущается и Григорий Никитович. - Не хотят хорошо работать. Им бы урвать где на дурничку и напиться. А Володя нашей закваски, старинной, за все и переживает. Мы не говорим, чтобы теперь работали, как и мы, но хоть бы жили по совести и вели себя по-человечески. А эти работать не хотят, а жизнь бы им кто-то сделал хорошую. Ребята, я бы им сказал – так не бывает. Старинная пословица как гласит? «Без труда – не вынешь и рыбку из пруда.
- Эх, трудная жизнь была, чего и говорить, - подводит итог Ефросинья Степановна. - Потом все у нас ладком шло, детей растили. Валя нас первой покинула. Она старшая дочь, десятилетку закончила, потом институт, учёного агронома ей присвоили. Гордились мы с дедом, что детей умных воспитали. Взять Володю, на шофёра выучился, поработал, узнал по чём фунт лиха, в техникум подался, стал механиком, теперь колхозным отделением управляет. И Люба по их примеру росла, выучилась на специалиста печатного ремесла. Шестеро внуков у нас, они тоже не разбалованы, приобрести специальности стремятся. Жить бы, на них радоваться. Но беды посыпались, умирает Ирина (дочь Володи), не пережила горя и ее мать, Мария.
Не дотянул до юбилейного дня Победы и Григорий Никитович. Ефросинья Степановна пока, слава Богу, жива. Она по-прежнему добрая, гостеприимная, общительная женщина, рада всегда гостям. Только вот жалуется на больные ноги, которые много за долгую жизнь походили, по трудным дорожкам потопали. А я от имени моих читателей пожелаю ей их подлечить, боли снять и еще долго пожить без прежних потрясений.
Авиастроитель и хлебороб
Примерный семьянин, истинный хлебороб и добровольный самолётостроитель. Мартовским днём 2012 года ушел из жизни ветеран труда, приравненный к участникам войны, всеми уважаемый человек на селе - Максим Васильевич Пономарев.
А родился Максим в августе 1924 года в Зуевке. Пожилые люди мудрые, рассудительные. Сидят на завалинке и о жизни толкуют. А о чём старики да старушки толковать в этот день должны? О Пономарёве естественно, в этот день должны были проходить его похороны.
И подвигла меня любознательность послушать их разговор на завалинке. О жизни новопреставленного Максима Васильевича шла у них речь. Правильной ли она была у него, или неправильной? Узнать бы и мне их ход мыслей. И я уже намеревался вопрос им этот задавать, но отыскался их собеседник Василий и разговор, который они вели, слово в слово мне передал. Оказалось, старики мудро рассудили, что не по долготе лет человеческая жизнь оценивается, а по содержанию. И в этом плане образцом, а проще - примером для других и являлась жизнь Максима Васильевича Пономарёва. А правильные ли их выводы, это читателю судить. Но не судите их строго. К селянам есть скоска. Образование невеликое - четыре класса со всеми коридорами. А попадают, всё же, они в рассуждениях в самую точку.
Мне повезло, успел я взять интервью у Максима Васильевича при жизни и вот составил небольшой рассказ о нем.
Вхождение во взрослую жизнь
- В старшие классы учиться не пошел, в колхозе работал подпаском, водовозом, заправщиком, - вспоминал Пономарёв. - Подрастая, специальность рабочую с товарищами решили приобрести. Воспользовались указом Совмина от 2 октября 1940 года. По нему, молодые люди, достигшие шестнадцати лет, местными Советами направлялись на учёбу. Пришли мы за направлением в сельсовет, у меня председатель выявил две причины для отказа: дырявые шаровары из ситца с рубашонкой из самотканого полотна и моё несовершеннолетие, до него мне не хватало трёх месяцев. Председатель сельсовета Пеньков В.В.осмотрел нас, рассмеялся, сказал: - Нет, ребята такой "коленкор" не подойдёт. Мы вас, прежде чем на учёбу отправлять - принарядим. - И в простенькие костюмчики в сельсовете нас переодели. А справку о совершеннолетии мы с отцом выхлопотали через знакомого секретаря Утёвского Райисполкома. Учиться мы предпочли в Бугурусланском ФЗУ. Готовили в училище сварщиков и слесарей. Я решил выучиться на слесаря.
Учёба проходила с декабря 1940 по май 1941 годов. После учёбы мы должны были отработать пять лет на Бугурусланском нефтепромысле. Но приехал вербовщик, военный представитель с авиазавода №126 из города Комсомольск-на-Амуре. Записывалось 550 добровольцев, в их числе и я. В путь отправились 17 июня 1941 года, а 22 июня 1941 года приехали в Красноярск. Через громкоговоритель объявили о начале войны с Германией. Затенили машинисты фары в паровозах, в вагонах не разрешалось свет включать. Ещё несколько дней пути и мы прибыли на место.
На службе Отечеству
Сразу было ясно, завод к приёму такого количества рабочих не был готов. Вдоль заводского забора разбили палатки и в них жили около четырёх месяцев. Потом нас переселили в общежития барачного типа. Так начиналась наша жизнь на новом месте в условиях военного времени. Работать меня определили в фюзеляжный цех. Изготавливали ежедневно сменой три фюзеляжа ИЛ-4. Из цеха не уходили, пока задание не выполним. Ритм жизни таков: много работаем, мало отдыхаем, скудно питаемся. Уходили в барак на покой, когда на трёх фюзеляжах инженер-контролёр поставит штамп "Готово". Норма питания - талонная, которые мы сдавали в заводскую столовую: хлеба на сутки - 700 граммов, а крупы - 5 и рыбы - 2,5 килограмма на месяц. Постоянное недоедание. Есть хотелось, но дополнительных источников питания у нас не было. Выходным днём считалось воскресение, но опять же, при условии, если недельное задание сменой выполнено. А про отпуска в войну мы и не знали. Они появились зимой 1947 года.
Я весной воспользовался отпуском, который в моей судьбе сыграет важную роль. Во-первых, я в родной Зуевке побывал, с родными повидался и с девушкой Марией повстречался. Она обещала меня ждать. Но пока я в отпуске был, с нашего завода всех рабочих добровольцев переводом отправили на Ташкентский авиазавод. Они там будут осваивать новую модель самолёта. А меня мастер Еретин после отпуска повстречал и говорит: - «Пономарёв! Госзаказ на завод поступил. Работа по твоей специальности». «Какой госзаказ, если не секрет?» - заинтересовался я. «Войны теперь нет и нет никаких секретов, - засмеялся мастер. - Привезли трофейный Дуглас, корпус у него в пробоинах. Залатаешь фюзеляж и плоскость самолёта - отправишься домой по демобилизации. Для ремонта необходимым материалом и помощником я тебя обеспечу».
Седьмой год пошел, как я мыкаюсь по чужбине, надоело всё. Обрадовался предложению, осмотрели с помощником Володей "подранка". Теперь более опытный глаз у меня, приступили к латанию Дугласа. Два месяца потребовалось для полного ремонта. Клеймо "Готово" инженером-контролёром на фюзеляже поставлено, увольнительные бумаги получены, и я отправляюсь домой. На одиннадцатые сутки прибыл в Кинель, а к вечеру на перекладных добрался до Зуевки. Собрались у моего дома родные и соседи, пришли и вдовы с сиротами войны. Так было заведено еще в войну. Грустная, но тёплая встреча получилась.
Возвращение к мирной жизни и созидательному труду
Близился май 1947 года. В колхозах разворачивалась посевная. Максиму Васильевичу положен был ещё отдых, но он им не воспользовался. На третий день ко двору подкатывает тарантас, сидит в нём Григорий Гребёнкин. Он работал бригадиром тракторного отряда в колхозе имени Сталина. Просит слёзно выходить на прежнюю работу заправщиком.
До зимы я в этой должности пробыл, свадьбу осенью сыграли мы с Марией Денисовой, а после нового года при Кулешовской МТС открываются курсы трактористов. Директор МТС А.А. Тришкин знал меня, на курсы зачислил. Обучали после войны тракторному ремеслу три, четыре месяца. В посевную я уже работал на тракторе. Механизаторы на селе были в почете, труд их оплачивался деньгами и трудоднями, то есть в два раза выше, чем труд колхозника. Обзавелись мы с Марией кое-какой скотинушкой, корм и хлебушек заготовили, огород у дома посадили. Одним словом жизнь налаживалась, появлялся в семье определённый достаток.
Главное богатство Пономаревых - дети
И потекла их жизнь размеренно и счастливо. Через год появится у Пономарёвых первенец Вася, Василий Максимович, будущий главный агроном, затем и председатель колхоза. Народятся позднее ещё пять мальчишек: три шофёра, тракторист и зоотехник. К ним ещё прибавятся и три сестрёнки: медичка и две зоотехнички. А ещё пройдут годы, их родословное древо станет еще более разветвлённым. Появятся на свет представители третьего поколения - внуки. Их у Максима Васильевича и Марии Алексеевны - 19. И они по примеру старших родственников станут людьми порядочными, никто из них не сойдёт с правильной линии жизни, все получат хорошее образование и приобретут полезные обществу специальности. Представителей четвёртого поколения, правнуков у Пономарёвых старших - 14. Многовато было детей в семье Пономарёвых по нынешним меркам, а Максим Васильевич шутил по этому поводу: - «Я-то до звания отца героя старался дотянуть, мужикам проще им не рожать, и воспитывать детей из-за работы механизатором было некогда. А Марии надо было делать и то, и другое. Вот она и не выдержала, терпения не хватило на ребёнка десятого».
Но за таких детей, какими они своих вырастили, и за девятерых можно присвоить героев. Это такой титанический труд - при тех-то условиях жизни!? Не каждому родителю это дано и по силам. Да, родительский подвиг Пономарёвых воистину показательный пример нынешним родителям. Хотя сам способ воспитания детей в больших семьях на удивление прост. По утверждениям того же Максима Васильевича он основан на принципе "Поступай как я". То есть, с родителей перенимают опыт поведения и поступков старшие дети, со старших детей - младшие.
В результативности этого метода я и убеждаюсь, беседуя со старшим сыном Василием Пономарёвым. По совместной работе я знаю давно и отца и сына. Это двойни, только разного возраста. Я глядел на сына, на его манеру разговаривать и слушать, на выражение лица, на движение рук, и передо мной появлялся образ его отца. И в преданном отношении к делу, в трудолюбии, в честности, исполнительности - Василий Максимович точная копия отца.
«А мы их (детей) здорово-то и не воспитываем, - убеждали нас на одной из встреч в СДК Максим Васильевич и Мария Алексеевна. - Мы живём правильно, заботу проявляем о детях, о родителях, сами много работаем, их заставляем. Они это видят, впитывают и вырастают такими же». Да, Максим Васильевич и его жена правильно жили и по их примеру правильно живут дети.
Мне довелось с Пономарёвым М. В. долгое время работать в полеводстве. Я агрономом, он тракторист, общие задачи - растить хлеб. Я радовался его отношением к работе, к технике, к обязанностям. На МТЗ - 80 без единого ремонта он проработает 30 лет. Уходя на пенсию, трактор он сохранил новеньким, он ещё будет служить долго животноводам. Не перегревал его Пономарёв, не перегружал, чистил и мыл мотор и корпус, в кабине порядок наводил, своевременно проводил технические уходы. Я не припомню случая, чтобы Максим Васильевич подвёл меня в полеводстве: в страду, в посевную, на сенокосе. Как агроном на Пономарёва я опирался в самые ответственные минуты. Он был опытным и ответственным хлеборобом. Пономарёв не стремился к рекордам, к большим заработкам, он работал ровно, выполняя в сроки задания. А коль качество и сроки соблюдены, урожайность на его участке гарантирована.
И если говорить о Максиме Васильевиче языком поэта, то он и является «Человеком с большой буквы», и прожил он долгую жизнь не зря. В Зуевке, как человека на редкость выдержанного, доброго, отзывчивого и скромного его уважали, а как с опытнейшего семьянина с него брали пример, учились его опыту, на него равнялись. Он был человеком, вобравшим в себя на редкость много положительных качеств. Таким Максима Васильевича по жизни знали, таким он ещё долго будет оставаться в людской памяти.
Туров Михаил Федорович (1929 г.р.)
Простая душа у этого человека, бесхитростная, открытая нараспашку всем. И, наверно, поэтому Михаилу Федоровичу легче других живется в нашем непростом мире. Хотя трудностей и невзгод он на своем веку пережил - не есть числа. А казалось его знаменитому деду, Занину Ивану Ефимовичу, что у его очередного внука Миши судьба сложиться должна куда лучше, чем у его погодков. И, это потому, что дед его был с головой, поэтому и был зажиточным крестьянином и всегда при власти. Причем, была и причина так заявлять, так как вся ответственность за вновь созданную семью Туровых лежала именно на дедушке. Потому как замуж дочь его младшая, Любаша вышла за Федора по желанию и с его одобрения. За пришлого мастера пошива сапог он ее выдал, ему доверился. Понравился этот человек Занину сначала ремеслом ходовым, потом общением, а потом и умением хорошо играть на гармони. Вот почему Турову Федору Федоровичу была оказана такая честь со стороны Ивана Занина, который разрешил ему жить и работать по найму в селе, а потом и на квартиру к себе взял. (Я писал уже об этом в рассказе «60 лет вместе», о сестре Михаила - Евгении)
И все бы у семьи Туровых в жизни получилось, как планировал дедушка. Не случись в его планах сбоя. В начале тридцатых годов, как известно в Зуевке, у других соседних селах стали создаваться колхозы. Сначала они создавались на добровольной основе. А это значит, кто первыми туда вступит? Естественно, беднейшее крестьянство. А зажиточные крестьяне стали и колхозам и властям поперек горла. Поэтому местная власть в лице районных и сельских советов приняла решение "Если кулаки добровольно не обобществляют свое подворное хозяйство и скот, то их надо силой раскулачивать и семьями отправлять в Сибирь". В такой список зачислили и Занина Ивана Ефимовича. Он намечен властью к ссылке, но такие люди и в Сибири не пропадают, не тот он человек.
- Вот, Михаил, это как бы будет пролог, вхождение в твою линию жизни, так сказать.
- Правильно, но это долгая история (смеется). - Он пятерней поправил не до конца еще поседевшие волосы. - Они поженились в начале осени 1928 года, а я на свет божий появился уже в конце осени, 21 ноября 1929 года. Потом, как рассказывала мне эту историю мама, он каким-то образом уговорил мою маму уехать с ним. Ему же не привыкать к переездам, лишь бы по миру шататься.
Михаил Федорович замолчал, испытывающим взглядом поглядел на меня, усмехнулся и как писателя упрекнул: - Да ты оказывается, историю зуевских людей плохо знаешь, а ходишь, спрашиваешь, записываешь.
Я ответил, мол, поэтому и хожу, спрашиваю и записываю, чтобы узнать о людях больше.
А далее случается в судьбах Туровых то, чего никому не пожелаешь. Этот Федор Федорович, его отец просто от собственной семьи взял и скрылся.
- И мы ни с чем приехали опять в Зуевку, где нет теперь у нас ни дома собственного, ничего. Но через какое-то время он возвратился, стал уговаривать свою жену, и тестя - простить его. Пожил после этого отец какое-то время с нами и опять уезжает, забирая у деда жеребца выездного и тарантас. Потом на нем же приехал. А доверие к себе он потерял. На этом раз пути моих родителей совсем и навсегда разошлись. А тут деда моего раскулачили и в Сибирь сослали. У Анны Ивановны Юнговой, у тетки моей лет 12 мы жили, где я подрос и чуть богу душу не отдал. Тогда мы как жили-то? Впроголодь жили, наполовину обутые и наполовину раздетые. Поэтому и образование мое соответственное - два незавершенных класса.
- Значит, ты мальчиком с улицы рано стал?
- А тогда мы все были уличными мальчишками, не как сейчас все домашние дети. Мы тогда в дом не загонялись и зиму и лету. Зимой с горок на ледянках, на салазках катались, а летом на речке или в Тепловке купались. Тепловка (озеро) была рядом. Накупалась ребятня в ней, есть захотела, а ветла на берегу цвела. Вот я на нее за кашкой (за цветами) и полез. В картуз собираю, набиваю, а ребята ждут, внизу у пенечка спиленной ветлы стоят. И я к ним под ноги точно на тот пенек с ветлы и сорвись. Головой на него попал, память сразу потерял. Друзья с перепугу и разбежались.
- Хороши друзья, в беде товарища оставили.
- А там Мишка Соложонков был, Николай и Сашка Юнговы. Они, то ли растерялись, то ли испугались? Клавдя Марихина (Денисова) зерно на фургоне из церкви везла, меня увидала, домой отвезла, оттуда мать меня в Утевскую больницу. Там врачом Ковалева работала. Она и говорит моей матери, мол, у него череп проломлен, и если я эти черепки ему буду трогать, то мальчик ваш умрет. А мать моя ее просит. И Елизавета Александровна рискнула. Она косточки, которые давили на мой мозг, скальпелем отслонила, мне стало легче, и я взглянул на нее. Но и после этого она лечила меня долго, почти год. Жил я, то в больнице, то у нее. Рана зажила, но глаз правый смотрит после этого в сторону и зрение у него на 35 % ниже.
Жили мы у Юнговых до женитьбы старшего сына тетки - Ивана Ивановича. После этого нам совсем тесно стало. А тут кухненка саманная продавалась на Алешанке. Хозяйка агентом от Зуевского сельсовета работала, теперь в Утевку переезжала. Отвели мы ей за избушку на курьих ножках корову дойную и овцу скотную. А нас к тому времени в семье было трое; я, мама, и Женя, сестренка. Отдали мы за избушку корову и овцу, а сами опять остались ни с чем. А надо было на что-то жить, чем-то питаться. Я в отряде тракторном водовозом на хлеб себе подрабатывал. Мать две должности занимала. Она ночью ферму колхозную сторожила, а днем на прицепах тракторных работала.
-И сколько же лет тебе было?
- Наверно четырнадцать с лишком. Потому что к следующей весне Ефим Петрович Никулин к нам пришел, меня в подпаски к себе уговаривал. С ним сезон я отпас, опыта набрался, а на следующее лето мы уже с сестренкой Женей индивидуальное стадо коров пасли, денег на корову на овцу и подзаработали. Пшеницы четыре мешка и столько же картофеля за пастьбу получили. Так мы жили и с годами взрослели.
-После этого ты, наверняка, мужиком себя посчитал?
- Репин Серафим Николаевич посчитал. Он тогда нашим колхозом имени Сталина руководил, на нашей улице жил. Как сосед он первым на мое умение работать обратил внимание. Они с бригадиром нашим, с Алёхой Денисовым поручения мне разные выдавали. То мне зерно обозом надо будет на Богатовский элеватор возить, то за кругляшом в Бузулукский бор съездить, то за досками на станцию Безымянка. И я фактически дома не жил после этого, все в разъездах. Эх, Иван Яковлевич! Начальники они и есть начальники. Им ты лишь бы хорошо в колхозе работал. А как живешь, в чем нужду имеешь, это их не касается. Репин как руководитель был незаменимым. При нем колхоз имени Сталина богател, развивался. Его в этом не упрекнешь. А по жалости к людям у меня к нему есть претензия. Он однова с Утевки на Сахалине один ехал, а нас с Петькой Просяниным (Глебовым) на Утевском повороте не посадил. Лошадь пожалел "Запотеет".
- Да, за такой поступок обидеться можно на любого.
- Тогда наверно время было такое, когда скотина стоила дороже человека. За лошадей рабочих особый был спрос и особая ответственность. О случае с Талдыкиным Александром Дмитриевичем зуевцы и теперь помнят. Он горючее возил на паре лошадей. Вспотели лошади, он их напоил. Лошадь богу душу и отдала, а ездового отдали под суд. Вот и Серафим Николаевич тогда пота жеребца побоялся. А лошади в колхозе были и тягловой силой, и транспортом, то есть, средством передвижения. Поэтому о них была и первостепенная забота. Забегу немного вперед. В 1953 году на полях нашего колхоза ничего не выросло. Тем летом была сильнейшая засуха во всем Поволжье. Скот в зиму без корма уходит, его спасать надо было. И начальники нашли выход. Коров и овец в другие места не перегонишь, а лошадей перегнать проще. Пускай впереди подводу, лучше рыдваны с сеном, за ними табуны и пойдут. Таким образом, мы в зиму колхозных лошадей в Исаклинский район перегоняли и там их кормили.
- И тут председатель с бригадиром без тебя не обошлись?
- Не обошлись, но нас из Зуевки ребят туда много ездило. Из каждой бригады была группа. В нашей группе были: я, Санек Силифонихин (Натаров), Иван Лёничкин (Бортников), Татаринцев Николай, Алехин Николай, Петька Просянин (Глебов). А чего нам, молоде-е-ежь? Мы там жили в мордовской деревне, местные жители нас уважали, в кино бесплатно пускали, на свадьбы приглашали. Мы вечером со скотиной уберемся, похлебаем на квартире баланду и к девчатам идем на посиделки. Тогда же все люди мирно жили, дружили и русские, и мордва, и чуваши. Правда, чувашское село там за пять километров от нашего села было. Мы его редко, но тоже посещали. А Санек Силифонов красивый собой, смелый, да еще и гармонист. Он там себе самую лучшую красавицу из русских девок подобрал. Привез ее в Зуевку, привел домой, но его родные ее не приняли. Санек ее обратно и проводил.
- Санек Натаров на четыре года моложе, а с Исаклов жену привез. Почему ты не женился? Говоришь, девки были что надо.
- А я туда ездил уже женатым. И у меня сын Васька уже был. Моя Маня мне письмом сообщала, что Вася научился кое - какие слова калякать. А холостым я ездил на лесоразработки в Молотовскую область раньше, меня Репин туда еще в 1949 году отправлял. Эх, Иван Яковлевич, и куда меня судьба только не забрасывала. Я же безотказный, на меня нагружают, я везу. В ту поездку тоже мужиков со всего Утевского района много набралось. Группы отправлялись из каждого села, а во главе их был один старший. Из Зуевки в мою группу включили Зубкова Васю и Маврунина (Павлова) Ивана. Была группа лесозаготовителей из колхоза "Вторая пятилетка", ее возглавлял Васюля Дробышев. Из Кулешовки тоже была группа, ее возглавлял Федя Чеховских. Этот побыл там немного, работу организовал, сказал, что его миссия на этом завершена - сел на поезд и уехал. Наш Вася Зубков и Казаков из Утевки, эти условия труда не выдержали, сбежали, А мы степняки, но в тайге деревья еще как валяли и сучья срубали. Потом бревна в кучи укладывали и по сортам трелевали. И так каждый божий день, причем; зимой на трескучем морозе и по пояс в снегу, а летом на жаре и в духоте потом обливаемся и укусы насекомых терпим.
- А с оплатой труда было как?
- Туда нам из Куйбышевской области паек продовольственный на каждого индивидуально приходил. Запомнился в нем хлеб печеный, калач белый. Местные рабочие нам всё завидовали. Платили и деньгами, я уже не помню сколько. Но хватало денег и на столовую, и на покупку обновы для себя.
- Ну, зуевские девки, держись!
- Да, на улицу выходить теперь не стыдно. А то ни одеть тебе, ни обуть ничего не имел, если только шаровары ситцевые, рубаха самотканая и на ноги старые калоши. Какие уж тут девки, если сам оборванец. А мне по посиделкам только и оставалось блукать. От армии меня Ковалева по травме головы забраковала. Со времени призыва в армию прошло два года, можно было и жениться. А тут к соседям Крендельковым (Павловым) Маша Кузнецова из города Куйбышева приехала, там она еще со времен ФЗО жила и работала. С ней я познакомился, какое-то время встречались, понравилась она мне. И на мое предложение с ней пожениться, Мария дала согласие. А чтобы ее отпустили на жительство в Зуевку, нужна была ей справка. Поэтому нас Петр Иванович Зуев сразу же и зарегистрировал в Зуевском сельсовете. Широкую и разгульную свадьбу мы не играли, средств на это не было. А просто, собрались ее родственники, мои в доме, под скромную деревенскую закуску выпили по паре стаканов русской водки, поговорили, повеселились. И с того дня началась - А где вы жили после росписи, Михаил Федорович?
- Жили мы с ней и с мамой в том же заваливающемся домике. Там же моя Мария Тимофеевна четверых наших детей рожала. Первым, как я уже говорил, на свет появился Вася, потом Коля, потом Тоня и последняя Нина. И когда мы с ней уже обдетились, в нашей избенке стена стала трескаться и отходить к соседям. В аварийном доме как с такой семьей жить? В колхозе в те годы жилье не строили, а все расширяли фермы, строили новые мастерские, гаражи, конюшни. И пришлось нам эту избушку сдвигать бульдозером, и с помощью добрых людей делать кирпичи и класть новую. Она у нас получилась, немного просторнее и светлее прежней. Жили мы на Лешанке, в конце села. Место проживания удобное, особенно по моей работе, и красивое по природе. Рядом с нашим домом протекала речка Ветлянка, которая здесь же делала два крутых поворота, а дальше прямо на восток шла. Дальше она сливалась с притоком Ветлянским, делая еще крутой поворот, уходя в сторону Кулешовки. Поэтому, весной, в периоды половодья на ее поворотах стоит сильный рев. Именно по нему наша речка Ветлянка названа "Река ревун". Наша речка в теплую весну и при дружном таянии снегов, бывало, так разбушуется, что многим мало не покажется (это позднее они с Марией своей денег с зарплаты и с продажи собственной скотины накопили, и дом срубовой возвели на нашей улице Кармыш).
- Это ты имеешь в виду половодье 1957 - го года? Мне о той весне многие зуевцы рассказывали, а сам я половодье не видел, я в Германии в это время службу в войсках танковых проходил.
- Вот и проходил ты службу, а мы тут на нижней ферме в ледяной воде тонули. Вернее, нам с Репиным тогда просто повезло. Я с делами своими отделался в обед, скотником дойного гурта работал, а Серафим Николаевич работал животноводом. Его же в 1955 году на колхозном собрании переизбрали, и председателем колхоза стал Петр Семенович Леус. И дальше чего было? Мы с Репиным ушли домой, речку по льду успели перейти, ход был нормальный. А уже апрель стоял, солнце прям с утра ярко припекало. И лога и пруды Березовские к вечеру все водой налились, их прорвало, и вода вся хлынула в Ветлянку. Тут шумят "Ферма наша вся в воде!" Народ сбежался. Мы подошли с Репиным, а по Ветлянке льдины, снежники плывут, и навоз вокруг фермы плавает, поднялся.
- А кто в то время на ферме еще работал?
- Ну, кто? Там многие работали. Санек Борисов работал (Кортунов), Настя Скокова (Денисова), Манюричкина Маня (Останкова), Новоселов Пашка, Доня Пастьева, Исаихина Нюрка (Пономарева), Фельдшерихина Верка (Натарова). У меня было три доярки: Саша Лапушихина (Петрова), Манька Казачкина (Кортунова) и Райка Маврутина (Глебова). У них было по 25 коров. Моя задача была им корм в базу привезти с гумна на лошадке, потом базу от навоза вычистить и коров на водопой к речке сгонять и там их прогуливать. А их задача; коров своих привязывать, отвязывать, доить и чистить их. Потом помогать мне сено с соломой смешать и по кормушкам раздавать. Тогда на фермах механизации еще никакой не было, все делалось вручную. Вот я к ним из дома и шел, доярки к вечерней дойке раньше приходили и коров отвязывали, а мы, скотники к проруби их гоняли, поили и прогуливали. А тут, какая прогулка, на ферме потоп. Коровы по кардам мечутся, не знают куда деваться; и в базах вода, и тут вода. В избе телята отгорожены были, вода и к ним зашла. Верка за ними ухаживала, она на потолок (крышу) залезла, ей мужики телят туда подают, а они оттуда прыгают. И, в конце концов, все двадцать телят потонули и померзли. А Верка Фельдшерихина с ними вся мокрая, ей шумят "Сама спасайся!". Она в мокрой одежде всю ночь на крыше и просидела. Простыла насмерть, а потом всю жизнь проболела и рано умерла.
- Да, интересные были люди. Собой жертвовали, а добро колхозное спасали. Это и есть патриотизм! Теперь ты отыщешь в селе нашем хоть одного такого человека?
- Ну, мы же думали, правда "Все вокруг колхозное - все вокруг мое". К этому шло. Ты возьми восьмидесятые годы. Тогда как мы зажили, когда нашу первую молочно-товарную ферму механизмами оснастили!? Я на ней скотником так и работал, но не вилами корма скоту теперь раздавал, не гонял коров на водопой в прорубь, а на кнопки пальцем нажимал, и механизмы все выполняли. Так же и с удаление навоза, так же и у доярок с доением. В общем, работать нам стало легче, а платить за легкий труд стали больше. Нам же с продукции платили, а выход ее повысился. Повысился и материальный уровень жизни. Я о нужде прежней, собственной рассказывал; в каких домах жил, как одевался, чем питался.
А дети мои этого не видели. Они образование хорошее получили, бесплатное. От моего умственного развития и образования дети ушли далеко. Василий институт закончил, получил направление на автозавод в город Горький. Инженером работал, квартиру получил, женился. Живет теперь счастливо. Николай после техникума в колхозе работал механиком по трудоемким процессам, женат, дом собственный имеет, детей. Тоня приобрела специальность зоотехника, работала в Несмеяновке по специальности. Переехала в Зуевку, получила тут квартиру. До пенсии заведовала почтовым отделением. Нина после библиотечного техникума была направлена на работу в Семеновку. Там библиотекарем работала, вышла замуж. Теперь она живет в Зуевке.
Вот и спрашивается. А кто такую жизнь им сделал? Мы им ее обустроили и всем необходимым обеспечили. А в восьмидесятые годы мы все жили в селе хорошо. Как Никита Сергеевич Хрущев говорил "При коммунизме". Всем необходимым колхоз нас обеспечивал или бесплатно, или за символическую цену. Надо мне колхозную квартиру, дадут, надо корм или фураж для моей скотины, привезут к воротам. Зерна выдавали по потребностям на двор. Машина или трактор потребуется, объяснил причину, выделят. Мясо на похороны давали бесплатно по 20 кг. В санаторий или на курорт путевки предлагались всем желающим. И люди ездили если не каждый год, то через год или два обязательно. Вот поэтому мы и работали в колхозе так, считая его богатства собственным.
А теперь и мы поняли, что ошибались. Оказалось, колхоз со всей землей и богатством принадлежал другим, которые в девяностые годы его по себе и разделили. А нас они оставили ни с чем. Я, к примеру, так и считаю, поступили они с нашими колхозами неправильно и не по совести. Ну, ты сам посуди, все председатели, которых я знал и которые до нас в Зуевке работали, они старались в селе чего-то построить для скота, для людей, Строили они и объекты социальные; садики, магазины, клубы, КБО. А последний председатель (не буду его имя озвучивать, потому как понимаю, он не по своей воле действовал) пришел во власть в эти годы, ничего не построил, зато поломал и стер с лица земли все, что до него было. И теперь ты как думаешь, эти люди имели право на колхозное добро и на все это? И была ли у этих людей чисто человеческая совесть?
- Я, Михаил Федорович, тебе скажу, что прочитал в интернете о правах кучки людей, которые не только развалили и разворовали наши колхозы, но и ликвидировали великую страну СССР. Юристы утверждают, что действовали они при этом нагло, бесцеремонно и противозаконно. То есть, народ им на это добро не давал. Был всенародный референдум, на нем люди голосовали за целостность нашего государства, а значит и за сохранение устройства в нем. Да, реформы проводить в стране надо было, но не надо было все крушить и ломать. И напоследок у меня еще к тебе вопрос. А за многолетний, честный и самоотверженный труд в колхозе у тебя есть какие-то ордена, медали или другие отличия?
- Есть "Другие отличия", как ты их назвал. А ордена и медали мне не выдавали. Я же не был никогда ни комсомольцем, ни коммунистом. Это одна причина. И я никогда не заигрывал и не лебезил начальству, а высказывал им в глаза всю правду. А они не любили это. И поэтому меня к наградам не представляли. Хотя, как это понимать, когда доярка из моей группы надоила за год молока на корову 3000 литров первоклассного или второклассного молока. Мою доярку за хороший труд представили к ордену Ленина, а меня к почетной грамоте. А я ее коров кормил, поил, прогуливал и случал. Это справедливо? А все знают пословицу "У коровы молоко на языке". Я не накормлю стадо летом на пастбищах, зимой в базе, коровы моей группы за год по три тысячи литров никогда доярке не дадут. То есть, были у наших начальников и тогда свои любимчики. Комбайнеры разговаривали: «Ходим по одной загонке молотим одни и те же валки, одному дают премию, награду, а другому ничего». Поэтому и у пенсионеров потом кому-то грудь мала для наград, а у кого она просто пустая. Ну да бог с ними, с наградами. Было бы здоровье. А жить счастливо и без наград можно.
- На этом разумном заключении мы, Михаил Федорович нашу беседу и завершим. Бывай, в году юбилейном, здоровым и счастливым. Спасибо тебе за столь приятную беседу.
Линия жизни Анастасии
Глава 1
Накануне ее юбилея мы с Раисой Васильевной побывали у нее с кинокамерой.
Анастасия Петровна еще прекрасно смотрится. И у нее, слава богу, хорошая память. А говорили мы с ней о ее большой семье, трудной и долгой жизни.
К примеру, на мой вопрос «А как создавались колхозы в Зуевке, помнишь?» - она ответила:
- Помню, но совсем мало. Например, как эти басурманы у батяки на гумне амбар разобрали и в их будущий колхоз увезли. Или как у Мешковых жеребца - скакуна в колхоз уводили, как кричали они и причитали по нему. Жалко им было скакуна-то. Это я помню.
Ды эх, Иван Яковлевич, ты ай не знаешь – мы, сколько живем и нас постоянно они крутють, вертють. Ты, небось, Сахара Сахаровича знал? Ну вот, про него в селе говорили, он как бы был, не того. И, правда. Ну как же так, у нас на подворье лишняя корова оказалась, это по уставу ихнему. Он приходить однава (однажды, авт.) к нам - и приказываеть нашему батяке «Сдай немедленно одного теленка в колхоз». А отец мой ему отвечаеть «А коровы-то у нас не отелилися - еще ни одна. – «А это меня уже не касается», - и сам береть свой картуз в руки, папку с бумагами тоже забираеть и уходить. Эдак вот у нас колхоз ускорях и появился, благодаря таким вот активистам и уполномоченным - ему подобным.
А потом в нашем колхозе мы и зажили былк. Фермы молочно - товарные и мясные появилися, дворы бригадные с лошадьми и с упряжью разной, мастерские с техникой ды с машинами, мельница, которая зерно размалывала и подавала на сита, пилорама, завод комбикормовый, маслобойня. Ды, много чего было в колхозе к годам девяностым.
И чего? Они и тут опять стали всё раскручивать и всё разворовывать. И в итоге от колхоза нашего ничего не осталось. Я как-то у больницу в районе нашем на лечение стационарное попала и там про это другим рассказывала. А они слушали и удивлялись, мол, как же так – добро колхозом всем наживали, а колхозникам ничегошеньки и не дали. «Ды так вот и не дали», - отвечаю я им.
- Ну, Анастасия Петровна, с колхозом понятно. С трудом большим, с потом, а порой и с кровью его восстанавливали; восстановили, было, хорошо зажили, а в девяностые годы всё опять поломали, разметали, разворовали. А вот о родителях своих, о семье своей, о детстве, учебе расскажи, - попросил я.
- Расскажу и об этим, - весело рассмеялась тетя Настя, то и дело переглядываясь cо снохой Олей, подносившей нам то чай, то еще чего и не обращавшей никакого внимания на кинокамеру. – Родилась я в 1923 году, только полтора месяца я не дотянула до 1924 года. Завтрашним днем я родилась, то есть 15 ноября. Отец мой - Петр Владимирович, грамотный мужик, работящий. Он ученье божие и другие предметы в церковно приходской школе на отлично сдал. И он бывало, псалтырь станеть читать, заслушаешься, и слеза наворачивается.
А мать моя – Мария Ивановна была не грамотной совсем, как и я. А знаешь, почему я не училась? – спросила она меня, - отец в школу не пустил. Говорить «Ходить далеко, да и не в чем. Зимой в школу пойдешь – замерзнешь».
А в 1935 году к нам двоих учителей прислали. Они пришли к нам. Им кто-то сказал про отца нашего, что он грамотный. Они с ним поговорили по открытию ликбеза в селе. И он согласился вести уроки в этом ликбезе. Размещались они на дому. И я в наш ликбез с отцом тоже ходила у него и научилась немного грамоти.

Глава 2
- Анастасия Петровна, а почему весь ваш род «Соловьевы» прозвали?
- А потому, Иван Яковлевич, что дедушка мой Владимир умел звонко свистеть на пастбищах и хорошо петь на свадьбах. За это мы теперь все и являемся «Соловьевы». А еще раньше нашу семью Натаровых в Зуевке именовали «Придорожные». И это наверно потому, что дом наш был самым крайним на улице Кочугуры, а дальше шла дорога через поля и в церковь Ореховскую. На поселок Березовый по ней из Зуевки тоже ходили и ездили. И выходило, мы как бы проживали при дороге. От центра сельского далеко, от церкви и от школы тоже. Поэтому меня батяка мой в школу и не пускал, боялся.
- Убедительное объяснение. А как повзрослела, в клуб отец тоже не пускал?
- Какой тогда клуб, в середине тридцатых? На посиделках молодежь собиралась зимой, а летом на лужочке мы играли: в лапту, горелки, в третий лишний, кто в чего. Там мы гурьбой, бывало, и отдыхали, а на посиделках и кружева при каптушках вязали. На этих вечерах у нас и свои затейники из молодых парней или из девчат были, например Курбатов Иван. Он нас все постоянно в игру для подсудимых вовлекал. Придумывал для каждого подсудимого разное наказание; заставлял, кого спеть, кого сплясать. Парнем он был самым развеселым, девки зуевские были от него без ума, а я его на - больше других почему-то привлекала. И мы потом с ним дружили. Но он перед самой войной к тетке в Ташкент уехал. Она его там женить захотела. А он ей сказал «У меня в Зуевке девка есть». Но не судьба наша, заранее тебе скажу. Там он пожил, война началась. На фронте он и погибнет.
Эх, Иван Яковлевич, ды один что ли Иван Курбатов за мной гонялси, до войны другой Иван за мной шаталси. Зуева Ивана Константиновича ты знаешь, вот он. И с ним мы дорогами пошли разными. Они с Егором, с дядей твоим, Межениным на войне подруг подыскали и с медичками в Зуевку приехали. Теперь уж и Ивану Константиновичу, и Галине его, обоим царствие небесное. Умер он первый, и Галина Васильевна отправилась тоже за ним.
А далее я задал ей вот такой еще вопрос:
- Анастасия Петровна, а вот на посиделки парни к вам до войны и в войну приходили, они выпивали для смелости, для веселья?
- Нет. Я этого за ними никогда не замечала. Выпивать парням тогда при девках не принято было. И вели себя они при нас дюже скромно и стеснительно. Мы с ними поиграем, бывало, повеселимся и до завтра расходимся, договариваемся; где встретиться завтра, и во сколько. И они даже не целовали нас. Такое было, наверно, время. А щас они чего же, один раз встретились, поговорили, потанцевали и сразу начинають целоваться, а то и прямо ложатся у постель. Это тоже ни к чему – спешка с этим никуда не годится. Во-первых, она им же идеть не в пользу. Он завтра же от нее и отвернется. Нет, мы тогда с парнями вели себя всегда строго и по правилам. Мы боялись и людской молвы, и родителей, и верили в Бога. Греха боялись.
- А работать в колхозе, с каких лет ты начала, Анастасия Петровна?
- Ды я точно-то и не помню, лет с двенадцати или тринадцати, наверно. Тогда же помоча (помощь, авт.) на селе придумали. Строили всей улицей саманные кирпичи кому-то на избу, например. Тут взрослые с глиною, с соломою возятся, месять ее, мнуть сначала, а мы, ребятна в это время воду из пруда или речки на лошадях им возим. Тяжелая эта работа, поэтому и коллективная.
И еще до войны, когда наш колхоз был приписан к Утевскому МТС, меня и других девчонок Илья Семенович Коптев в правление колхозное вызываеть и говорить «Девчата, мы вас направляем на работу помощниками комбайнеров». – А какие мы помощники, если до штурвала еще не доросли. И мы председателю сельсовета не подчинились. Пришли к родителям, сказали об этом, они испугались, отправили нас опять к Коптеву. «Ну, вот и молодцы что пришли, что работать согласились», - сказал он, и повез меня к Петру Григорьевичу Макарову на сцеп (два комбайна СК-4 трактором буксировались в поле). У каждой жатки захват был огромный – шесть с половиной метров, а во всем сцепе – 13 метров. Представляете, девчонкам на таких махинах работать!? И я с ним два года помощником комбайнера так и проработала.
А уж тут и война началась. Мужиков, которые на комбайнах работали, отправили на фронт. Теперь нас в правление колхозное вызывает Пеньков Владимир Васильевич. Этот поставил перед нами твердый выбор, либо учеба в школе комбайнеров в Борском, либо рытье окопов в Ульяновской области. Мы выбрали учебу на комбайнеров в Борском от Кулешовского МТС.
Глава 3
Мы двое всего с Катей Митькиной (с Пономаревой, авт.) из нашего колхоза имени Кагановича учиться в Борское осенью 1941 года уезжали. Страшновато было, чужое село, а мы считай глупые девчонки, до этого из Зуевки никуда с ней не выезжали. А туда когда приехали, нас зуевских оказалось пятеро. Из колхоза имени Сталина учиться на трактористов приехали Клавдя Марихина, Доня Андреева, Машуха Некрасова. И так с каждого села; девчонки, девчонки. Не школа механизации - как выглядела она потом с мальчишками, а монастырь девичий какой-то.
Но мы отучились зиму, и ничего с нами не случилось. А к посевной ближе уже - всех нас выпустили с правами. В колхозной посевной с Катей нас теперь новый председатель Меженин Иван Васильевич поучаствовать направил. Этого по брони нам оставили, а Пеньков и многие другие мужики из Зуевки уже полгода как на фронтах разных воюють.
Отсеиваемся мы у себя с ней вовремя, и нас председатель Меженин вызываеть, в Кулешовский МТС теперь командируеть. К Тришкину Андрею Андреевичу в кабинет зашли, он Давыдова, механика вызвал, и тот на ремонт комбайнов СК-4 нас определил.
Вот с тех пор и началась наша новая работа самостоятельными комбайнерами. Ходили в Кулешовку на работу пешком. Утром спешим к восьми часам на проходную попасть, слякоть ли, пурга ли, не важно, а на работу ты вовремя попади. И так изо дня в день по три километра пешком туда ходили, там ремонтируем, а к вечеру пешочком шагаем домой. И ладно бы с ремонтом только. А подошла уборочная, мне механики говорять «Натарова, твой комбайн закреплен за кулешовским колхозом имени Пугачева». А там как раз работал председателем Савин Иван Федорович. Он встретился со мной, и говорить «Тебе Анастасия придется и работать, и жить в Кулешовке, квартиру я тебе найду». И я два года работала на комбайне, убирала хлеб в соседнем селе, проживая у Анны Стрельниковой. Она брата проводила на фронт, и как бы место его в доме стало свободным.
На мой вопрос «А где же ты питалась, как?» - Анастасия Петровна сослалась на повариху при полевом отряде. Эта форма организации питания механизаторов прямо в поле всё летнее время была внедрена во всех колхозах много лет вперед, в том числе и в военные годы. Рассказывая про это, она чего-то вспомнила и весело рассмеялась.
- А однажды нам повезло с Анной, и нашему соседу, который держал пчел. Он когда узнал, что я работаю на комбайне, попросил принести ему немного зерна для курей. А он нам за это с Анной (хозяйкой) обещал много меда. И так вышло, что мы потом с ней всю зиму пили чай с медом, и мазали его на хлеб.
Поговорили мы с тетей Настей и о выпечке того самого хлеба общественного. Для общественного питания в колхозе его выпекали специальные люди на дому. Хлеб для механизаторов выпекали самые ловкие и самые опытные хлебопеки, из числа лучших колхозниц. А выявляли их способности в селах председатели колхозов или их заместители. И оказалось, что сама Анастасия Петровна где-то в середине пятидесятых годов, когда о войне, о других тяжестях годах только вспоминалось, она со своей престарелой матерью тоже выпекала хлеб механизаторам укрупненного колхоза.
- Да, выпекали хлебы и мы с мамой, да еще какие; высоченные, пышные, на загляденье караваи. Мне Федотыч (бессменный заместитель председателей колхозов в Зуевке) сколько раз потом говорил «Анастасия Петровна, за ваш хлеб бригадиры дралися». Глебова Василия Никитовича ты же знал (колхозный кладовщик). Он ведь какой, бывало, распределит, кому отпустить хлебы нашей выпечки, кому не отпустить. Вот и получался между бригадиров скандал. Эта работа хотя и почетная, но и ответственная. У меня в это время ребятишек в доме была куча. Мне от них куда? Яслей не хватало. Вот и приходилось не на постоянную а на разные ходить работы. В свободное время маме по выпечке хлеба и помогала.
А в каком году вы поженились с Сергеем Егоровичем? – поинтересовался я. – И если можно, Анастасия Петровна, расскажи о первой встрече с ним. Как она у вас произошла?
- Ох, как произошла наша встреча, - повторила она мой вопрос и ко мне наклонилась, положила мне ладонь на плечё, - ды очень просто. Сергей Мешков всю жизнь на Кочугурах живеть и я тут живу. Мы друг друга знали с детства. Тады на большее по знате девок замуж выдавали (тогда больше по знакомству, авт.). Правда, он на четыре года меня старше. И род их нам был хорошо известен; порядочный род, работящий. Род Мешковых до колхозов был в Зуевке почетным - и при колхозах тоже. На нашей улице, я в старое время помню, ни у кого не было такого выездного коня – красавца и тарантаса, только у Мешковых (Зуев двор так называют по-уличному и поныне).
И они к вам сватов заслали, не ошиблись. Невестой ты была видной и, безусловно, красивой, если и сейчас выглядишь хорошо. А до войны, ты сама говорила, от женихов отбоя не было.
- Ды вот Иван Яковлевич, война проклятая моим ровесникам карты все и перепутала. У клуба на памятнике - то, сколько фамилий убитых солдат написано?
- Сто восемьдесят семь воинов в Зуевку с войны не вернулось, Анастасия Петровна. А возвратилось живыми, ранеными и калечеными чуть более восьмидесяти.
- Ну вот, из кого нам было выбирать женихов-то? Кто целый остался тот и наш. И мой Сережа чудом в живых остался. У него трещина долго не затягивалась на голове. Он ведь, как ушел в 1938 году на действительную службу, так до победы самой и на страну дубасил. Воевать ему довелось и шофером, и рядовым стрелком. А под Харьковом в плен попал. Так только и выжил, домой возвратилси.
Глава 4
Он мужиком-то был тоже видным; спокойный такой, не дюже разговорчивый, - рассказывала дальше мне баба Настя. – Сваты от него вечером к нам пришли, о житье бытье речь с родителями моими повели. А я об их приходе и не предполагала. Они и обо мне поинтересовались. А чего же, год кончался – шел тады одна тысяча девятьсот сорок шестой. Мне 23 года - считай, ему – 27. Нам чего было ждать-то? И родители мои против этого жениха ничего не имели. Свадьбу скромную сыграли, он меня к своим родителям и перевез с приданым скромным; с сундуком полупустым, с утирками на образа, с подушками спальными, ды дерюжками. А на свадьбах тады калинки играли, но денег не выдавали, а рубашонку положуть жениху какому, ну и невесте какой утирку, а какой дають корыту стиральную, ды набольшее мыло.
И мы с ним, посчитай, три года вместе с его родителями жили. У нас за это время двое ребятишек появилось; Валя и Сашка. С ними постоянно свекровь занималась, а мы с Сергеем работали. Отец, как поступил с первого дня скотником на ферму, так эту профессию и не сменял. Изучил он ее досконально. А я уже говорила; то на ток пойду зерно сушить, то у церковь; мешки там по трапам с подвод таскали и на верху буртовали. В колхозе тады разных работ много было.
А потом мой Сергей видит тесновато с семьей такой жить, об отделении от них заговорил, об избе мечтал, которую помочью думал построить. И за лето, на этом вот поместье мы ее и выстроили. Тут раньше пустырь был, который мы и обжили. (Место ими подобрано для поместья удачное, огород плодородный рядом на склоне к речке Ветлянка, авт.)
Пригласила свекровь на раздел имущества двоих свидетелей из числа авторитетных соседей; Павла Яковлевича Натарова и Петра Андреевича Кортунова. Они и определили чего нам дать, а чего оставить из общего нажитого. После этого моя собеседница на короткое время замолчала, думала о своем, вспоминала.
- Ды все было на нашем веку, Иван Яковлевич, - продолжила она, вздыхая, - было и плохое, но больше хорошего. Мы в родительской семье трое выжили из девяти народившихся братьев и сестер. Мой старший брат Михаил с пятнадцатого года рождения, Дуся – с двадцать шестого, и я у них средняя. А как мы жили? Не дюже хорошо и не дюже плохо. Тады жизть (жизнь, авт.) еще тяжелее была, но мы дружной семьей жили, выживали. Это нам помогало. Мишка к сестрам был щедрым и желанным. Помню, с МНР он, когда возвратился, откуда взял, но пришел к нам с подарками. А был женатым. И почему он их между сестрами распределил? Сказал «У нас и без этого в семье всего хватаеть, мы вас богаче». Но дыр и бедностей было много и у него, всех и ему не заделать.
Однава мы с Дусей зимой в беду попали. Када (когда, авт.) рябого быка запрягли в бударку и на Богдановскую гору за окрайками поехали. У них корм для коровы закончился. Туда проехали по видной дороге, накатанной и в хорошую погоду. Наложили соломы по грядкам бударки, пурга разыгралась такая сильная - следа не видать. Напугались с ней, думаем, чего делать, куда ехать? И вспомнила я совет старших, они в этих случаях животным доверялись. Мы не стали с Дусей быком управлять. Он шел и шел себе медленно по глубокому снегу, тащил за собой бударку куда хотел. А мы, укрываясь за бударкой от ветра, шагали рядом. И вскоре он в какую-то белую стену уперся. Мы подошли ближе, поглядели, подумали, наехали на омет. Но он не высокий, стали снег раскапывать. Это оказались семечки, подсолнечник комбайнами здесь молотили и на время ссыпали. Мы знали, это поле - от нашего дома не так далеко. По ним мы и определили, в какую сторону нам двигаться.
Глава 5
- Анастасия Петровна у вас много детей, теперь все они стали взрослыми, самостоятельными, у них свои семьи. Вот как вы с покойным Сергеем Егоровичем сумели всех содержать, растить и воспитывать. А судя по твоим рассказам, в жизни вашей трудностей и недостатков было не меньше нынешнего. Не новость и для тебя, что теперь в семьях один, два ребенка, редко три. А воспитанием-то они не блещут. Как же вам удалось восьмерых детей хорошо воспитать?
- На этот вопрос я даже и не знаю чего тебе говорить, Иван Яковлевич. Мы с Сергеем жили дружно, при детях по пустякам не ругались. А сам-то он только вечерами и был дома с детьми. Днями он все на работе и на работе. Ему некогда было возиться, нас никто не учил детей воспитывать. Мы дела делали; на работе ли колхозной, дома ли, и дети были с нами. Девчонки со мной крутились, мальчишки с отцом помогали, приглядывались, учились. Вот и все наше воспитание.
А тут отец орден Ленина получил, награду за примерный труд, за высокие привесы на откорме бычков в колхозе ему дали. Он за каждые сутки по полтора килограмма в округах привесы бычков получал. А теперь и семьсот граммовыми не нахвалятся. Дети узнали, и гордиться стали им, стали бегать к нему на ферму, помогали в работе. Я подменяла, когда он уставал или прибаливал. Со мной и они идуть работать. Они нас родителей уважали, когда были маленькими. А теперь замуж повыходили, поженились. И в этом пример с нас брали.
Я тебе скажу; наши дети от нас учились жить и работать. Они знають все, чего мы знали и умеють делать то, чего мы умели делать.
- Тогда расскажи вкратце, о детях, о внуках и правнуках. Приведи самые запоминающие примеры о них, Анастасия Петровна.
- Валя у нас из пяти дочерей самая старшая. Родилась она в 1947 году. Оль, я правильно говорю? - С явной неуверенностью начала она свои воспоминания, то и дело опять поглядывая на нее. Та подтвердила названную дату. – Вот, она училась у нас хорошо, поэтому после школы подалась в Куйбышев. Там ее мой брат по знакомству определил на работу в авиационный завод. И к ним как-то из города Таганрога приехала делегация перенимать опыт работы. Походили, поспрашивали инженеров, поговорили с передовыми рабочими, покормили их в заводской столовой, а потом повели в клуб глядеть выступление художественной самодеятельности. А Валя участница, спела хорошо гостям и понравилась собой молодому делегату, который туда ее и увез. Бабушка ее, мама моя, о ней дюже расстраивалась. Она женихам со стороны никому не доверяла. Ей зуевские парни нравились, пускай лицом или характером они хуже. Но местные.
Она когда узнала намерение другой дочери Нины выйти замуж за парня с другого села, нас с Сергеем стала уговаривать, чтобы мы ни за что не выдавали замуж Нинку в незнакомое село. А ты же Ивана Балашова знаешь, парень он степенный, грамотный. И мы так быстро сватов от него не ждали. Вечером дело было, уже поздним отец с работы пришел, поужинал, залез на печь и заснул. Слышу, стучатся. Засов отпираю, а их трое, лиц не видно, кто, не пойму. Теперь перечислю: сваха Курбатова, Василий с Марией, и от жениха - его дядя. Они поздоровались, вошли в избу, сели на лавку в передней и разговор завели. Тут Сергей их услыхал, проснулся, не поймет ничего. Видит в доме народ, шумить мне «Ды в чем дело-то, Насть, поясни?». Говорю ему «Слезай, увидишь, и будем разбираться». Ну и разобрались, запили за Ивана Игнатьевича Балашова нашу Нинку. А теперь вот уже и у Вали в Таганроге взрослый сын и у Балашовых две взрослые дочери.
А после них все дочери одна за другой замуж повыскакивали.
Анна на повара выучилась, ее по распределению на пятое отделение, совхоза Утевский работать направили. С парнем казахской национальности там познакомилась, за него замуж вышла. У нее теперь дети; сын и дочь.
Татьяна в лесхозе Кулешоском долгое время работала, там вышла замуж, теперь живет в Нефтегорске, имеет сына и дочь. Работает на Раскате.
Маша проживает в Нефтегорске, имеет две дочери. Работала долгое время в КБО, теперь работает на Раскате.
Сын Александр проживает в Нефтегорске, работает шофером, имеет взрослого сына.
Николай (кудрявый красавец, весельчак) живет в Зуевке, работает шофером в ЗАО «Бобровское», женат на Надежде, дочери Веры Францевны, известного партийного руководителя в Зуевке. У них взрослые сын и дочь.
Младший сын Юрий проживает в Зуевке, женат на Ольге. По примеру матери и свекрови их семья многодетная, у них четыре сына и дочь. Юрий унаследовал опыт ведения богатого личного подворья у деда Егора по линии отца (Мешкова). Набор домашних животных водится разнообразный. У него крупный рогатый скот, овцы, козы, свиньи, много птицы, есть лошади, в том числе и выездные. И при этом, он еще работает на Раскате.
И это не полный список живых душ рода Зуевых (Соловьевых, Придорожных, Мешковых). К перечисленным бабулей Настей восьми имен собственных детей ей надо было прибавить внуков, которых восемнадцать и правнуков, которых четырнадцать. С ними насчитывается 40 человек. Она сорок первая.
Целый взвод рода Зуевых.
- Куда размещать будете на вечере торжества? – спрашиваю.
Она ответила так: «За два раздвижных стола сядуть, если придуть меня поздравлять с юбилеем. Это только самые родненькие».
Анастасию Петровну я от себя лично и от всех зуевцев поздравил сердечно с юбилеем, пожелал ей быть еще долго здравой и любимой всеми родственниками. Она этого заслужила и за добрые дела, и за хорошее воспитание семьи, и за весомый вклад в демографию Зуевки.
Родом из Сибири
Есть люди, общение с которыми приносит удовлетворение тем, кому доводилось с ними встречаться. Андрей Васильевич Сметанин такой человек, за плечами которого богатый опыт руководящей работы, с плодами которого знакомы жители большого района.
Дед Андрея по воле царя Николая I осваивал Сибирь. Его сыну Василию (отцу Андрея) было два года, когда Семья Сметаниных в числе переселенцев приехала в забытое богом селение на берегу таёжной реки Кужербак. Чтобы получить свободу, они посылали своих людей к царю с челобитной. Получили вольную при посещении Сибири Его Величества. Жители в благодарность ему назвали своё селение Николаевкой, позднее переименованной в Ново-Николаевку.
Андрей Васильевич руководитель советского времени, его за это поныне помнят, почитают и признают, встречают на улицах, разговаривают. Он людьми признан их лидером.
Мир тесен, 1978 году пересеклись мои пути-дорожки со Сметаниным.
 За столом с кучами папок и бумаг сидел мужчина средних лет, красивый, волнистая шевелюра, глаза открытые, добрые.
Усадил он меня, расспрашивает: кто я, чем занимаюсь. Такое отношение к рядовому коммунисту в стенах райкома я наблюдал впервые. Понравился мне Андрей Васильевич. А каков он в жизни я узнаю позднее. В восьмидесятые годы нам довелось работать в Советах. Андрей Васильевич занимал пост заместителя председателя райисполкома, а я возглавлял Зуевский сельсовет. Сметанин являлся для нас примером, на него все мы равнялись.
Прошло много лет, мы пенсионеры. Как селькор записал я о нём следующее:
-Детей у моих родителей четверо, я младший, родился 11 октября 1927 года. Назвали Андреем в честь дедушки. Родина – Сибирь, село Ново - Николаевка. Одной улицей на три километра село растянулось. В центре села – площадь с церковью. Сторона лесная, жилые дома и надворные постройки бревенчатые. Со вкусом делались строения, с узорчатыми фронтонами, наличниками и карнизами. Каждый дом или сарай имели свое лицо. Единственная изгородь металлическая - у церкви. Дворы и огороды огорожены, во дворах колодезь с журавлем. За огородами - выгоны, дальше тайга и сопки, сопки. Пейзажи неописуемые.
Зимы сибирские: безветренные, снежные с морозами трескучими, но легко переносимые. А снегов, бывало, по улице на лошадке не проедешь - по самые крыши. Детворе для игр и катаний раздолье.
Но довоенным детям не до развлечений, они рано познавали труд. Родители работали, а дела по дому возлагали на детей: теленка напоить, грядки прополоть, гусей на речку отогнать. А подростки тринадцати, четырнадцати лет привлекались на работу в колхозы: воду подвозить, сено сгребать. Помню, в детстве всегда есть хотелось. Это и тянуло на работу туда, где кроме трудодней давали еще и хлеб печёный. В отрядах тракторных, например. В деревне всегда говорили «Как потопаешь, так и полопаешь».
До колхозов наш двор считался середняцким: две лошади, два верблюда, коровы, мелкий скот и птица. Вначале тридцатых колхозы организовали. Отец избежал репрессий. Он   первым подал в них заявление, добровольно привел скот на общий двор и отдал инвентарь. Это ему зачитывается, и вскоре колхозники избирают его председателем ревизионной комиссии. В 1939 году при МТС, открываются курсы трактористов и комбайнеров. Отец их успешно заканчивает, ему доверяют трактор ЧТЗ-60. На нем он сутками пахал, сеял и убирал поля. Брал и нас на прицепы, сначала сестру, братьев старших, потом и меня. К сиденью пристегнет, бывало, чтобы я в борозду не вывалился.
В шестом классе я учился, когда пришла весть о войне. Сельчане сходились на митинг к сельсовету, выступали, уверяя, что Советский Союз не отдаст и пяди земли захватчикам.
Из нашей семьи ушли трое: Дмитрий, Наталья (медицинский техникум закончила) и Георгий. У отца отсрочка, он учит подростков тракторному делу.
Я семилетку в сорок втором завершил, работаю в колхозе, помогаю матери и деду дома.
А жернова войны мелят и мелят новобранцев, в сентябре сорок четвертого на сборы наш возраст призвали, учимся немцев убивать, защищаться от пули и штыка. Через две не­дели прощаемся с невестами, с родными, едем (20 парней) в Асино и далее в теплушках до Томска. Там до февраля сорок пятого проходим курсы молодого бойца. Приняли присягу, учимся в школе младших командиров до дня Победы.
В июле построение, приказ: «Взять вещи и в эшелон». Прибываем во Владивосток, на «Второй речке» пересортировка, побыли в бухте Ванино и на Сахалин. В звании старшего сержанта прибыл я туда. Обживаемся на пустом месте. Не хватало казарм, спальных принадлежностей, продовольствия, питьевой воды. Эти вопросы решаем, учим пополнение строевой и боевой подготовки.
Прослужили 6 лет, а нам вместо демобилизации говорят: «Замены с материка нет». Война командирский состав уничтожила начисто, на острове решается и эта проблема. Способных служак направляют в офицерские училища. Документы на нашу группу ушли почтой, мы едем сдавать экзамены. Говорят: «Ехали бы дольше, абитуриентов на местах набрали». Не велика беда, от службы отдохнули зато, с родными повидались.
Пришла демобилизация в середине 1951 года, и вдруг заныло в груди? Сроднились в трудностях и опасностях с сорок шестого года. Тогда мы только и ждали атомных бомб от американцев, вооружение маскировали в сопках, самолёты ветками укрывали, питались канадским хлебом и галетами из НЗ. Были на военном положении, пока в СССР атомную бомбу не изобрели, а Молотов заявил тогда, что нам теперь сам чёрт не страшен.
Приехал домой, становлюсь на партийный учёт. Секретарь райкома, рассматривая документы, говорит:
- Слушай, ты с казначейством знаком, а нам финансисты позарез нужны. Позвонил, является парень в полувоенной форме, чубатый. Знакомлюсь, он заведует финансовым отделом в районе. И через час я финагент.
Тогда чем только не облагались крестьянские подворья: шерстью, яйцами, молоком, мясом, подписями на займы. Этими вопросами и занимался. Попутно добирался, пешочком от села до села. Год выдержал, бросил, надоело клянчить последнее у нищих. Перешел в плановый отдел Батуринского химзавода. Они занимались добычей сосновой живицы.
В 1956 году направили в Красноярский институт повышения квалификации. К тому времени Таня моя забеременела. Ехать ей со мной на два года или оставаться у родителей? Решили ехать. На восемьсот рублей стипендии снимали комнату, на них питались и одевались.
После учёбы предложили должность технорука в Асинском лесхозе, но он вскоре влился в Минаевский леспромхоз. А там нет жилья, я на Томскую спичечную фабрику в десятники подался. Выполняю общественные поручения в партийных, советских, профсоюзных организациях. Показал себя, избирают членом парткома, профкома, депутатом сельсовета. Потом секретарём партийной организации выбрали. Теперь у нас благоустроенная квартира, два сына: Виктор и Саша.
Жить бы с Татьяной, работать, радоваться жизнью. Нет, человеку подавай новое.
Весна 1966 года, у друзей узнаём новость, Нине Ниловне, врачу - гинекологу пришел вызов из Нефтегорска. Они с мужем поедут туда. Устроят условия - жить туда переедут. Их идея увлекает и нас. Оформляем с женой отпуска и приезжаем к ним в гости, трудовые книжки взяли на всякий случай. Оказалось, Нефтегорскому району требуются разные специалисты. Я в райком КПСС подался, Татьяна Ивановна в РОНО.
Железников Виталий Андреевич, работал первым секретарём райкома, выслушал, трудовую посмотрел. Понравились данные, обещал должность секретаря парторганизации в Семеновке. Обещали и Татьяне Ивановне работу завучем в первой школе Нефтегорска.
В июле приехали в Нефтегорск с чемоданами. Посёлок выглядел огромной стройплощадкой, строилось жилье, детские сады, больницы, спортивные сооружения, магазины. Перспектива у района на века, нефтяные запасы в недрах неисчерпаемы, в селах полеводство и животноводство на подъеме. В семёновском колхозе «Память Ленина» одних овец больше десяти тысяч. В Нефтегорский район ехали со всей страны люди, их жильем обеспечивали, социальными условиями, работой. Для человека это основное.
Секретарём партийного бюро в Семеновке я проработал около двух лет. С председателем колхоза Нижегородцевым ладил, производство развивалось в те годы, село хорошело. Со страниц районной газеты «Ленинский луч» семёновские передовики полей и ферм не сходили. В райкоме меня хвалили.
  Железников вызывает на очередную беседу и неожиданно для меня, предлагает в райкоме работу. А мне моя работа действительно не с руки, жить в Нефтегорске, а работать в Семеновке. Я согласился. Поработал инструктором райкома, получается, переводят заведующим орготдела.
В кабинет захожу, не знаю с чего начинать, бумаг накопилось. Ночами разбирался. Наш отдел отвечал за партийную жизнь в районе, информация с мест приходит к нам, её обрабатываем, Первому, чего надо, докладываем. Подготовка к партийному бюро, конференциям, пленумам лежала на нас. Доклады готовим, решения выполнимые пишем, на контроль их ставим.
В это время обменивались партбилеты, стояла задача - провести эту работу быстро. Мы обмен завершили раньше всех в области. Корреспонденты «Волжской коммуны» приезжали, у знамени Виталия Андреевича и меня фотографировали, статью написали.
Андрей Васильевич порылся в папках, нашел фотографию: Железников вручает партийный билет нового образца молодому коммунисту у развёрнутого знамени.
Более восьми лет Сметанин возглавлял орготдел в райкоме. Менялись первые руководители, с характерами разными приходили другие, он к ним приноравливался.
- Умнейшим человеком был наш Виталий Андреевич, - рассказывает Сметанин, - эрудированный, выдержанный,  тактичный. От него мы не слышали грубого слова, он голоса никогда не повышал на своих подчиненных. Ушел в Москву на повышение.
Пришел Ильин Алексей Михайлович. Этот сторонник строгих правил. При нем дисциплина в райкоме установилась железная, в его кабинет мы входили с трепетом. Он редко улыбался, держал с нами дистанцию. Говорили, это у него от директорской работы в школе. И хорошо, зато в районе при нем больше порядка стало везде и во всем.
В 1976 году десять лет нашего пребывания в Нефтегорске. Работы прибавилось, дома почти не бываю. Предстояли выборами депутатов в местные Советы. Вышло как раз очередное постановление об укреплении Советов, направлялись на работу в них лучшие партийные кадры. Этими вопросами отдел занимается, подбор кандидатов в депутаты контролируем. Они должны быть людьми достойными, инициативными.
В августе после работы Ильин встретил в коридоре меня, сказал: «На чай вечером к себе приглашаю». Такого раньше не было, что бы Первый у себя дома по стопке предлагал. А под нее сообщил, что райком на организационной сессии районных депутатов будет рекомендовать меня на пост заместителя председателя райисполкома.
Сказано – сделано. С Постниковым Александром Васильевичем, с талантливейшим и умнейшим руководителем района, с бывшим политруком Отечественной мне предстояло работать. Задача райисполкома, направлять работу местных советов, всех учреждений, организаций и предприятий района. Так же организовывать чёткую работу депутатов, которые являлись слугами народа и выполняли их наказы. С этой задачей мы тоже справлялись блестяще. Люди нам об этом говорили и теперь говорят.
И это, правда, автор этих строк помнит четкую, отлаженную работу Райисполкома и местных советов. Особенно чётко была налажена работа с людьми, с их письмами, жалобами и предложениями. У Андрея Васильевича просто все получалось, он легко работал и с ним легко работалось. Нам так казалось. Он неординарен сам по себе и мысли у него не стандартные. На этот счёт можно приводить много примеров, вспомним один.
После прошедших сходов граждан собрал он нас (я тогда работал председателем сельсовета в Зуевке) в свой кабинет, и говорит:
-Так, товарищи председатели, довольны ли вы своими сходами?
Молчим, думаем, куда он речь клонит:
- Народ наш безразличный, судьба села его мало волнует. А вместе с ними и вас. Жителей тревожат больше личные мелочи жизни. Кто на сход-то пришел - старики? Они активные. Не стал ходить народ-то к нам. А почему? И опять о воде разговор завели, будто других проблем в селе нет. Да у нас в Сибири этих колодцев - пруд пруди. В каждом дворе колодец есть. И печи в домах стоят поныне, а здесь нас газом избаловали, и теперь крестьяне хлеб печь разучились. Святое для женщин чего в жизни? У печки на зорьке стоять, а ночью с мужем лежать и детей рожать. И это они делать разучились. С повитухами на дому женщины раньше рожали, а детей больше было, здоровьем дети были крепче. Рожениц, мам будущих, чем в больнице врачи кормят? Таблетками, химией. И где тут будущему ребенку не быть хилым. Физкультуру формально проводят в школе, детей в садиках не прогуливают. Все ведет к одному, к недоразвитию детей. В армию кого будем призывать? А председатели Советов молчат, депутаты молчат, этого не замечают. Эти вопросы на сходах поднимать надо. Думайте, товарищи председатели, да так думайте - голова от мыслей, чтобы трещала. Думайте, как дальше жить, как наше общество сделать здоровым и счастливым.
Андрей Васильевич и сейчас остается таким же неугомонным и неравнодушным. Как член президиума районного совета ветеранов он переживает за молодежь, которая от безделья прикладывается к рюмке, к наркотикам, совершает преступления. Так этот человек устроен, он не посидит спокойно, замечая какие-то беспорядки.
Сметанины не жалуются на жизнь, они собственными силами создают себе достаток. Андрей Васильевич огородик в своём дворе до последнего сантиметра собственным мотоблоком перепахивает, засевает. И всё лето он и его Татьяна гнут спину на собственный урожай.
- Зато зимой хорошо, у нас и картошка, и соления с вареньями, всё своё, – рассказывает Татьяна Ивановна. А Андрей Васильевич утверждает, что у него ещё есть мёд с собственной пасеки, которую недавно продал. Показал мастерскую со станком циркулярным и фуговальным, на нём он мастерил ульи для своих пчёл. Показывает летнюю веранду с видом на сад - прекрасное творение по дереву сибирского мастера.
- С сыном мы ее строили, - счастье-то наше, в чем заключается? В домашнем уюте, в нормальной семье. Если человек с работы поспешает домой, а из дома на работу, то он счастлив. У нас с Татьяной всегда было так. Мы детьми и внуками счастливы. Сыновья у нас хорошие, грамотные, без дурных привычек. Старший – Виктор, образование высшее - живет в Нефтегорске, женат, дочка Лена у них.
Младший сын Саша окончил московский институт имени Губкина. Аттестат позволил ему поступить на престижное отделение геофизики и химического испытания скважин. Живёт с семьёй далеко. У них дочь Люся, учитель
Умер рано их младшенький, разумненький сыночек Саша, к сожалению.
У Андрея Васильевича уйма почётных грамот, благодарственных писем, наград и значков различных. Есть документ об окончании высшей партшколы при ЦК КПСС. Он почётный гражданин города Нефтегорска. А чтобы этого всего достигнуть Сметанину всю жизнь приходилось учиться и трудиться.
- Блага человеку не подносятся на блюдечке с каёмочкой и не создаются из ничего, - говорит он.
Сметанина многому жизнь научила, много им приобретено за счёт неардинарной сибирской хватки. Учителями ему были: дедушка Андрей и родители - Василий Андреевич с Ефросиньей Поликарповной. А научившись многому и хорошему сами, Андрей Васильевич с Татьяной Ивановной детей и внуков учили тому же.
И нынешним молодым они желают искать счастье в жизни таким же способом.
Мирошиха
В селе все люди на виду. Живет оно большой семьей. В селе про все и обо всех известно. К женскому дню о женщине - труженице я решил написать. На память пришли многие фамилии. Стал перебирать, остановился на Марии Гребенкиной, уважаемой многими в Зуевке.
Родилась она 27 апреля 1943 года в большой крестьянской семье (три девочки и три мальчика) Павловых: Леонтия Егоровича и Аксиньи Ильиничны. В войну их семье с отцом повезло, на Леонтия Егоровича была наложена бронь. Он работал механиком в МТС.
Мы (безотцовщина) в войну и после нее долго завидовали семьям, проживающим с отцами, тем более с такими интеллигентными, самостоятельными, грамотными, каким был Павлов Леон.
Я хорошо знал его, как человека обходительного, рассудительного. К сожалению, с Леоном Егоровичем мы рано простились. Он умер скоропостижно. А его жену Аксинью, колхозницу работящую, добрую я знал по колхозной работе. Узнавая потом их детей, у меня складывалось впечатление, что именно семейная среда способствовала детям вырастать точно такими же, какими были их родители.
А еще детям семьи Павловых повезло со стариками. У них дедушка с бабушкой были необыкновенно способными, трудолюбивыми и мудрыми людьми. И внуков они направляли в жизнь уроками мудрости. Из беседы с Марией Леонтьевной я об этом узнал. Она вспоминала о них с теплом:
- Да, Иван Яковлевич, нам казалось, что добрее и мудрее дедушки Илюши в Зуевке никого нет. Ему руку на мельнице оторвало, а он и с одной рукой подводы и рыдваны ремонтировал, все время плотничал. А бабушка Ирина по дому все умела делать. Шустрая старушка, проворная и говорливая. Станок ткацкий в доме стоял. Она на нем до весны полотна ткала. Коноплю они на огороде сажали. Выросла, ее по качеству разобрать надо было. Которая на нитки идет, ту в речке замочить. Потом дедушка ее сушил, мял и трепал. А потом из ее куделей бабушка нитки пряла, из них потом полотно ткала. Была для этого в доме нашем целая фабрика ткацкая. Они работают, а мы рядом кружимся, мешаем, когда и помогаем, работать учимся. До школьного времени незаметно и дожили.
В первом классе учила нас Елизавета Андреевна Пономарева. Лучшей подругой мне была Валя Шмойлова, которая по жизни ей и оставалась. Школьные годы для меня были лучшими годами детства. Я девочкой росла скромной и ученицей была способной и послушной. Оценки на уроках получала хорошие. Школа от нас не далеко была. Подружки заходили за мной, и мы шли в школу мимо церкви. На ее колокольни полюбуемся, в «Тепловке» искупаемся, если тепло. Идем в класс, усаживаемся за свои парты. Учиться я любила.
После шестого класса на время уборочной нас всех погодков на отвоз зерна от комбайнов закрепили. На подводах по полям и степям лётаем, как заправские ездоки. Было интересно, гордо. Как же, работу нам ответственную доверяют. Старались ее выполнить.
Семилетку в Зуевке закончила в 1957 году, отец настаивал, чтобы я дальше училась. Ближайшая школа - десятилетка в Кулешовке. Отец мне велосипед купил, три километра на нем я должна была ездить в школу, а зимой жить на квартире. Я этого боялась, ревела и ехать в Кулешовку ни за что не хотела. Страшновато одной. Вот если бы мне с кем вдвоем.
Не стала я учиться, а пошла к дяде Васе Занину на овчарню. Мама меня утром будит, напоминает: «Глупая ты доченька, сама такую долю выбрала. Отца ослушалась. Пошла бы учиться дальше, стала бы грамотным человеком». А мне и в колхозе работать нравилось, особенно когда на работе результаты получаются.
Видны к весне стали плоды нашего труда. Окот массовый пошел. Утром приходим в овчарни, а там ягнят сотня, вторая... Разбираемся с ними, отбиваем овцематок с ягнятами в другие базы, чтобы малышей не затоптали.
Сезон окота завершился, зоотехник приплод общий подсчитывает. Бывает выход 120, 150, 170 ягнят на 100 овцематок. Чем выше показатель, тем лучше мы работали. Весной нас за высокие показатели окота хвалят, осенью за сохранность и настриг шерсти с овцы.
За два километра от фермы я жила, пешком на работу по Кочугурам ходила. А там жил Володя Гребенкин. Он шофером работал, престижной тогда считалась эта специальность. Один рос у матери. Отца на войну в штрафную роту забрали за опоздание на призывной пункт, где он и погибнет. А его будущий сын Володя в это время был в утробе матери. Вырос без отца, парнем стал приметным, красивым. Я его видала. И он приметил меня, подходящую ему девку. Стал танцевать со мной в клубе, разговаривать. В кино приглашал. После сеанса я с подружками домой шла, во двор завернула. Гляжу и Володя со мной завернул. Понравился он мне с этого вечера. С год Володя за мной ухаживал, предложил выходить за него замуж.
В их саманной избушке свадьбу мы играли в 1961 году. Его мама Евдокия (Комисариха ее звали по-уличному) моя свекровь полюбила меня с первого дня, приняла, заботиться стала как о своей дочери. Доброй она женщиной оказалась, разумной, царствие ей небесное.
И стали у нас рождаться дети. Через год дочка Ольга появилась, в 1963 Юрка народился, в 1965 году вторая дочь Таня родилась. Мама Володина их нам растила и воспитывала. А мне некогда, я работала и Володя работал.
Показала я себя на этой работе с хорошей стороны, животновод постоянно расхваливает, называет меня лучшей сакманщицей. Я его стеснялась, а председателя боялась. Чего они прикажут, я это и исполняю. Так воспитана. Мне животновод, Денисов Василий Павлович говорит: «Мария, ты у нас лучшая. А лучшим и доверие особое. В доярки я тебя назначаю».
Не хотелось от овец уходить, а ослушаться его не посмела. Группу дойных коров из четырнадцати голов набираю. Механизации еще не было никакой, кормили, поили, доили, убирали навоз вручную. Привыкаю опять к коллективу, к животным, к новому виду труда. Думаю, только бы еще не переставляли меня как пешку с одного места на другое. Но председателю Миронову Николаю Ивановичу не терпится, он новое строит, старое реконструирует.
В 1971 году от нашего дома не далеко начали строить животноводческий комплекс с выходом нетелей пять тысяч голов в год. С нашей фермы дойных коров вместе с доярками переводят на первую ферму. Там уход за животными частично механизирован. Работала и я там. Результатов по надою молока, по жирности добивалась высоких. В районной газете мою работу описывали, в стенной печати, в боевых листках хвалили.
В 1975 году был пущен в работу животноводческий комплекс. Я его посмотрела, зрелище впечатляющее, таких помещений и условий содержания для скота до этого я еще не видела. С кормлением, поением, удалением навоза познакомилась, все сделано по современной технологии. И условия труда для рабочих мне понравились. Я загорелась желанием здесь работать.
Подвернулся случай. С телятницей Стяпиной Клавдией мы по договоренности меняемся работами. Она проживала рядом с первой фермой, а я рядом с комплексом. Она приняла там моих коров, а я приняла здесь ее телят. А телята маленькие, слабенькие, есть и больные. Их закупали с подворий колхозников, со всего района свозили на доращивание. И приходилось мне вести за ними уход как за детьми сутками, переживать за каждую голову. Старалась не допускать ни единого падежа.
Наладилось дело и с ними, привесы стали хорошие получаться, сохранность. А тут зоотехники решили на комплексе коров своих содержать. Первотелки начинали телиться, их надо было раздаивать умело и добросовестно. Требовалась добросовестная доярка. Начальником комплекса был Викторов Виталий Петрович. Он меня уговаривает идти на раздой первотелок. Я не соглашаюсь, боюсь, что не справлюсь, плачу. А он настаивает, угрожает. Говорит, если я не соглашусь, то он уволит меня с работы. Куда деваться, пошла и на раздой. За сговорчивость, за старания и полученные вскоре результаты он меня на всех собраниях хвалил, а к праздничным датам представлял к наградам.
Так мы работали. И не приди разорительные девяностые, продолжали бы работать. Теперь от комплекса нашего остались неприглядные картины: горы щебня, развалины сплошные и непроходимые рвы, заросли.
P. S. - Мы с Марией Леонтьевной сидели в уютных креслах, беседовали. Нас моя Раиса Васильевна снимала на кинокамеру. На журнальном столике цветы, альбомы с фотографиями, наградные книжечки, значки, медали и ордена, депутатские удостоверения: сельского совета, районного и областного.
Перестала она их перебирать, загоревала, скрестила руки. Я взял фотографию семьи. На ней они все: ее Владимир (Мирошок по деду Мирону, а его Мария теперь Мирошиха), свекровь, она, дети, внуки. Моя собеседница стала мне  называть их имена, повеселела. Хвалилась воспитанными детьми, внуками, которых шестеро.
- Две наши внучки окончили плановый институт, - сказала она, и вдруг вспомнив о чем-то, поднялась и стала искать. Нашла рукописный листок, села в кресло у окна и с улыбкой продолжила:
-Я вам прочитаю стихотворение. Сама его сочинила к семейному торжеству. Тогда моему Владимиру Тимофеевичу сравнялось шестьдесят. Дети и внуки его словами теплыми поздравляли, а я стихами. Славила как примерного отца и дедушку, умеющего все делать, работающего многие годы шофером, трактористом, комбайнером, любящего нас всех.
Теперь его с нами нет, а стихотворение я храню.
Есть у Марии Леонтьевны потеря и среди детей. Умер сын Юра. Мы выразили ей искреннее соболезнование, пожелали милой хозяюшке гостеприимного и уютного дома покоя и терпения. Прощаясь, мы перевели нашу беседу на веселую тему, и она повеселела.
И в канун женского праздника желательно нам, чтобы она была счастливой, здоровой и веселой.