…. Святитель Зосима не мог и подумать, что это безгрешное место будет осквернено насилием. Не просто так солнце в этот день спряталось за облаками, не хотело смотреть на жестокую бойню.
Мещеринов был не в духе: сердит и мрачен, у старцев и бельцов он денег не нашел и был зол. А в монастырскую казну было страшновато влезать. Вспомнил дело Иевлева за «грабежи да лихоимство сверху сказано – быть в опале».
Он не мог утешиться водкой, купленной у купцов. На суд он вышел злой. Допрос проходил там же в обители на площади.
Первым вызвали архимандрита Никанора. Мещеринов постарался придать расправе вид суда. Он сидел на скамье, покрытой ковром, а рядом посадил дьякона для записи.
Никанора привезли на санях так как «…. от старости и трудов молитвопредстояния многолетных ногами ходити не можаше. …».
Архимандрит пребывал в смиренье и даже светел: он тешился, что на допросе все скажет, хотя знал, что Мещеринову его слова «без пользы», но думал, узнают люди, правду ли молвил Никанор!
- Почто ради противился государю? Почто ради, обещавшись увещать других к покорности, не только преступил обещание, но и сам с ними на сопротивление царю согласился? Зачем царское войско не впущал в обитель и желавших войти отбивал оружием?
Никанор с трудом встал. На больных ногах зазвенели оковы печальным звоном.
- Энто все обман! – заговорил Никанор. - Самодержцу не только не противился, но даже и не мыслил противиться, ибо научился больше оказывать царям чествования, как учил Сам Христос: воздавать кесарево – кесареви, а Божие – Богови. Но как вновь внесенные уставы и «новшества» патриарха Никона не позволяют Божеские неизменные законы и апостольские и отеческие предания исполнять, то и удалился из мира и убежал из вселенной на остров. И в стяжании преподобных поселился, чтобы по их стопам ходить к вере.
Вас же, пришедших растлить древлецерковные уставы, обругать труды преподобных отцов и сокрушить богоспасательные обычаи, в обитель праведно не пускали; пришли вы на расхищение и воровство. И ради татьбы царю на нас лгали: и Иевлев, и ты. … А я тебя не страшусь. Я и цареву душу имею в руце своей.
- Да что лепетать с тобой, пес, - вскочил Мещеринов и тростью ударил архимандрита по лицу. …
- Взять энту собаку: да за ноги и на лед.
С архимандрита стащили одежды, оставив в одной рубашке, связали веревкой и со смехом, бранью потащили на лёд.
Смеялся вслед Мещеринов, - вишь, что лепечет он: я - де тебя не страшусь. Цареву душу в руце имею. А твоя… - Он с лютой злобой смотрел на свою ладонь, сжимая в кулак, - вот в моей руце!
- Погодьте, братики, - остановил стрельцов архимандрит.
Стрельцы встали в недоумении и не препятствовали Никанору вставать.
- Не душу, а тело мое. Душу не можешь убити, она не в твоей руце, а Божней. И царю зла не хочу, а за то, что он меня, духовника, твоему несправедливому суду предал, буду судиться с ним перед Престолом Господа Все - дер - жи - и - и – теля - я.…
Он не закончил говорить, как кто - то дернул веревку, и он был сбит с ног. Его тащили, а голова билась об обледеневшую землю, а губы все что-то шептали.
Так же окончился суд и над другими старцами обители.
После их казней началась просто свирепая расправа над иноками, почти всех их истребили: двух старцев четвертовали, прочих сожгли и утопили в проруби. Скоро все кругом окрасилось кровью. На виселицах и на самих стенах обители висели монахи, на крюках к деревьям, что росли на территории монастыря, были подвешены люди, повинные разве только в том, что «по – иноческому обещанию» не хотели покинуть своей обители.
Умирали просто и спокойно. Вот подвели к виселице монахов, у одного из них была свечка. И каким – то чудом она не погасла, даже когда тело билось в конвульсиях, а когда похолодело тело, свечка погасла и затлела мигающим огоньком.
Вот подвели к плахе молодого отрока, это ученик «живописца». Он был не просто убит, а четвертован. Просто Мещеринов был зол не от крови, и не от водки, хотя падок он был до вина.
Не хотел он оставлять свидетеля по делу о казне монастырской. После все равно пришлось Мещеринову ответ держать перед князем Волконским по списку найденных у него монастырских вещей. Он оправдывался, что иконы те ему «попы и чернецы дали в почесть». Или выдумывал, что та или иная дорогая икона его собственная и писана за пять рублев.
За весь день утомился он и решил монахов топить в проруби.
Это была не прорубь, а остатки крещенской иордани, сюда-то и таскали по одному, потом по двое. Набивши прорубь вплотную, из неё растеклась вода, и мучеников стали бросать на мокрый лед, таким образом они стали примерзать ко льду.
Здесь, невдалеке, во рву, с проломленной о лед головой, лежал замороженный Никанор. Вблизи крепко примерзло ко льду старческое тело, но крепким оказался старик. Долго не одолевал его мороз.
Израненный, замерзший, он находил силу утешать своих «детушек».
- Не сокрушайтесь, братики… Завтра у Христа воскреснем. Претерпим мало, - повторял он, может быть уже в бреду, потом начинал молиться. …
В начале лета прибыл в Соловецкий монастырь новый настоятель – архимандрит Макарий. Мещеринов подал ему «роспись за своею рукою» только о четырнадцати уцелевших чернецах «сидельцах».
Так был разгромлен Соловецкий монастырь.
Если сторонники никоновских новшеств хотели раздавить центр старых преданий, то они ошиблись. Молва о монастыре на Соловках и смерти отцов и страдальцев разнеслась по всей земле.
Около святых могил создались святые легенды. И правда, за которую они стояли, подкрепленная их кровью, стала еще крепче.
В 1682 г. Московский Собор епископов принял постановление борьбы с раскольниками (если правильно, раскольники не старообрядцы, а те, кто устроил на них гонение) и за утверждение нового обряда и уничтожении всех приверженцев старого обряда. Нужны были решительные меры, не церковные прощения, а гражданские казни против старообрядцев.
http://www.proza.ru/2018/06/26/1402