Тогда была середина ноября. В тёплых регионах это ещё золотистая осень, а в Сибири уже самая настоящая зима. А потому травмпункты охотно принимали в свои объятия фигуристов поневоле. Густой снег засыпал тонкую корку льда, крыши, меховые шапки и скользкие ступеньки поезда. Помню, мои любимые зимние берцы тогда лишь весело скрипели, надёжно цепляясь рельефной подошвой за гололёд. Они были на мне и в тот день, когда я с большой спортивной сумкой зашёл в поезд дальнего следования, навсегда покидая родной город.
Ну, как родной. Это был город, в котором я родился. Это место было моим домом, но дома у меня никогда не было. И уезжал я потому что стал наконец свободен. «Наверное, мне стоило остаться, найти друзей, получить хорошее образование, возобновить общение со своей девушкой и продолжать жить» - думал я, смотря в чуть запотевшее окно моего купе, снимая пуховик.
Но нет. Я купил билет в один конец, поезд тронулся, поплыли силуэты вокзала, но я почему-то вовсе не унывал. Наоборот, чувствовал невероятный покой и светлую грусть. Такая бывает после тёплых воспоминаний о прошедших временах. Да, я буду скучать. Этот город со своими идеально прямыми, как в Питере, улицами будет навсегда в моей памяти. Всё же я вырос здесь. Иногда цветущие в мае аллеи и покоцанная набережная были мне роднее, чем собственная квартира с всегда включенным телевизором. Но судьбе я благодарен за всё прожитое. Ведь не было бы страданий – не стал бы я философом-поэтом.
Проводница проверила билеты и принесла чай. Горячий. От него стекло запотело ещё пуще прежнего. Я нарисовал на нём улыбающуюся мордочку и улыбнулся в ответ. Мне просто всегда не хватало улыбок, нежных слов, объятий. Я озлобился на весь белый свет, словно он был виноват в чём-то. А потом я сам стал дарить улыбки остальным. Любовь и ненависть сёстры-близнецы, в любви мне не везло всегда, а потому и в ненависти тоже.
Я вышел в тамбур посмотреть освежиться, после чая клонило очень в сон. За стеклом уже проплывали снежные поля, жизнью уже не дышащие. Мимо проскользнуло одинокое дерево. Похожее на меня. Когда ты не привязан к людям, а они к тебе жизнь в сто сотен проще. Не думаешь, какого мненья о тебе, что тянешь всех назад. Я был и храбрым, и глупцом, подстилкой для «царей», самой логичностью, однажды душа так болела, что я едва не задыхался. Я много шутил, казался равнодушным и задумчивым художником, пытался всем помочь и замыкался на себе. Носил я косу, носил и выбритые виски. И трезвенником был, и пил так сильно, что наутро ничего не помнил. Но каким бы ни был я, мне место не было нигде.
А может, я всего лишь так думал. Детство моё было беззаботным, я спал с собаками на сене и коров вечером встречал. Деревня – и правда для души отрада. Не даром все русские поэты так воспевали её покой, идиллию и русскую природу. Мне, как для души израненной стихами, там отдых слаще всего. Город я презирал и ненавидел. В лес от него часто убегал или на сопки взбирался, собирая нежные цветы и острые колючки на обувь. Хотя, признаю, есть своя прелесть в старых улочках и погнутыми фонарями. Но город чаще небоскрёбы и миллион машин, снующих непонятно откуда и куда. Хотя нет, знаю, на работу. Работа стала для матери моей новым ребёнком. И в городе себя я чувствовал один.
В друзей я сразу перестал верить, потому как во дворе у нас была «элита». Ты либо свита, либо вовсе никто. Я был почти что пять лет на побегушках, потом мне разонравилось и меня прогнали «со двора». Тогда же перестал я верить в команду. Помню случай на игре. Я с мячом в детстве не дружил особо, но всегда старался быть лучше, чем вчера. Но остальные этого не замечали. Я понял, что команда – не моё. Уж лучше быть одному. Так и тебе хорошо, и окружающим. Я сам сделал себя одиноким, не подпуская никого к себе в душу.
-Не против, если закурю? – в тамбур, шумно открыв дверь, зашёл молодой человек.
-Нет, не против.
Чиркнула спичка, вспыхнул маленький огонёк, так необходимый в этом одиноком безмолвии.
-Куда едешь? – выпустил дым незнакомец.
-Да так. В Иркутск.
-Попутчик, - уже морщинистые глаза усмехнулись. – К родственникам?
-Нет. Просто. Взял первый попавшийся билет, - ответил я немного настороженно, покачиваясь под ритм железного зверя.
-Путешественник что ли?
-Нет. Просто решил наконец уехать из города.
-Зачем?
-Просто.
Разговор зашёл в тупик. В тамбуре повис лёгкий запах табака. Поле за окном сменилось негустым сосновым лесом, уже хорошо запорошенным воющей метелью. Это снова натолкнуло меня на оставленные размышления о прошлом. Точнее холод, зашедший в поезд погреться.
Трудно ли быть одиноким? Да, очень. Особенно когда так хочется человеческого тепла, ласки, банального «Я люблю тебя». А ты сам это отталкиваешь, не принимаешь. И люди уже готовы во всё горло орать «Я люблю тебя!!!», а ты словно оглох. Или заткнул уши. Одиночество и надежда – два ребёнка ящика Пандоры. Они могут или убить тебя, или сделать бессмертным. Тут уже как повезёт, дорогой друг. Сколько себя помню, во мне всегда горел яркий огонь надежды, убивающий и возрождающий меня вновь из пепла. Это были пытки, оживляющие меня. А одиночество пришло ко мне в самый неподходящий момент, едва не убив меня окончательно. И если надежда похожа на яркое пламя, то одиночество на толстую серую ткань, из которой я сделал себе уютный шалаш, отгородился от всего мира. Огонь обжигал мне лицо, подпаливал саму ткань, но я всё равно упрямо сидел внутри. «А вдруг снаружи всё ещё ужаснее?».
-Мальчики, а не угостите сигаретками? – пьяно хихикнули две юные леди, цокая по железному полу сапогами на платформе.
-Не курю, - сухо ответил я, вернувшись в реальность и поёжившись – на улице смеркалось и становилось холоднее.
Незнакомец протянул подругам свою пачку синего бренда, помог с огоньком и неожиданно хлопнул меня по плечу.
-Пошли в вагон-ресторан? Выпьем, пообщаемся, друг друга ближе узнаем. Всё равно впереди ночь. Ты на Байкале был?
-Нет, не приходилось, - удивлённо вскинул бровь, проходя в тёплый вагон и двигаясь к концу состава.
Разговор мы продолжили уже за стаканами горячительного, всё так же весело качаясь из стороны в сторону. То ли уже от опьянения, то ли от поезда.
-Зря, что на Байкале не бывал. Это красота неописуемая. Как раз туда еду, - собеседник сделался ещё приветливее, хотя по виду он больше напоминал волка или какого-нибудь крупного лиса. – Не хочешь со мной?
-Мне надо подумать, - сказал я тогда.
И столкнулся с внутренним конфликтом. Я выпил ещё пару глотков крепкого алкоголя, подумал, посмотрел в окно на синеющее бескрайнее поле, где промелькнуло одинокое заснеженное деревце.
-А давай! – улыбнулся я. – Евгений. К сожалению, не Онегин.
-Рыбак. А так Александр. К сожалению, не Владимир и даже не Ленский.
«А не нужна мне такая свобода, пожалуй».