Жизнь или болезнь жизни привела меня в реанимационную палату гемодиализа с давлением 260 и опасным уровнем креатинина в 1000 единиц. Креатинин вовсе не от слова креатив, а такое вещество, которого, когда мало - хорошо, а когда много - ноги подгибаются и не идут. Коротко - отказали почки, которые этот креатинин должны выводить.
В закрытых глазах плыли неземные ландшафты и чудовищные узоры на рыже – золотом фоне. Жизнь постепенно переходила из состояния реальной в не реальную.
Но после скорой помощи, реанимации, нескольких литров глюкозы по вене и нескольких сеансов диализа – лежания, подключенным к аппарату искусственной почки – золотой туман постепенно рассеялся и жизнь засияла свежими красками. Я стал различать вокруг себя милых девушек и женщин, облаченных в медицинскую униформу зеленого, синего и бордового цвета. И все эти прекрасные девы, сновали вокруг, что-то измеряли, подключали, резали, кололи, давали напиться воды, приносили и уносили утку, наклонялись надо мной и отвороты униформы находились часто вблизи моего лица. Это чудесное действо скрашивало мое больничное существование и теперь я хочу рассказать о каждой из них.
Анна, медсестра реанимации.
Чудесная эталонная девушка в синей форме с коротким рукавом, которая так плотно сидела на ее прекрасном стройном и гармоничном теле, как будто ее сшили прямо на ней. С красивым правильным лицом, синими глазами персидской формы и длинной нежной шеей. Её можно было бы поставить в витрину бутика женской одежды и она бы затмила все манекены своей женственной и юной красотой.
К сожалению, она была равнодушно участлива с пациентами и, как-будто, отстранена от больничной реальности. Пребывала где-то, в более, прекрасном мире. Я задавал себе вопрос: почему она здесь? Неужели ее красота так на нее давит, что она прячет ее, среди стонущих, больных, трясущихся от температуры мужиков.
Один из пациентов – смелый дед в надутом подгузнике и с привязанными к кровати руками, предложил Анне пойти работать в Госдуму, расписал перспективы политической карьеры и пообещал прекрасное будущее. На это предложение Анна даже не повела бровью, равнодушно поблагодарила и продолжила разбирать и подключать разноцветные шланги диализного аппарата.
Мы трое - обнаженных мужчин на кроватях под зелеными простынями и скрюченный дед - следили за каждым ее движением с восхищением. Когда она подключала аппарат к моим венам и артериям, мне казалось, что надо мной склонялось нечто божественное и дыхание останавливалось от такой трансцендентальной близости. Потом она уходила и мы глупо переглядывались, не в силах выразить свои внутренние переживания, а может из опасения опошлить такой неземной образ своими перекошенными ртами.
Настя, медсестра диализа.
Стройная девушка в бордовой форме. Блондинка с мальчишеской фигурой, короткой русой косой, с глазами неаккуратно и небрежно подведенными черным.
Во время процедуры подключения в ее нагрудном кармане, зазвонил телефон:
- Привет! Не могу сейчас говорить, подключаю аппарат. Перезвони, пожалуйста, через 15 минут. Только обязательно перезвони, я буду очень ждать!
Становится понятно, что она на крючке. Влюблена, мечтает о замужестве, о том парне на другом конце провода. Что работа - это очень важно, но несравнимо важнее то, что там - в пространстве личного, в сильнейшем девичьем желании быть за любимым мужем.
И он перезвонил через 15 минут. Настя стремительно скрылась в темном кабинете напротив и плотно закрыла за собою дверь.
Жанна, дежурная медсестра.
Девушка квадтратнотельного типа. Редко увидишь ее за стойкой медицинского поста. Где-то бегает, пьет чай, судачит с санитарками. Всегда как-будто чем-то недовольна и неприветлива. Не из тех кто, любит о ком-то заботиться. Похожа на тех московских баб, что пьют пиво из банок на детских площадках спальных районов и обсуждают мужей и быт, пока дети играют в песочнице. К своей бесформенной полноте относится, как к великому достоинству. Наверное, потому что находятся ценители такой женской красоты.
Оказалась героической женщиной из Липецка, которая ездит на работу в Москву, каждый раз тратя на дорогу по четыре часа своей молодости. Такая борьба за жизнь заслуживает уважения.
Татьяна Михална, дежурная медсестра.
В летах. Маленькая, круглая в цветастой блузе и больших очках, похожая на черепаху с низким хриплым голосом. Ее легко представить с дымящейся папиросой во рту, в роли редактора какой-нибудь заштатной газеты - шаркает по коридору, разносит больным таблетки, раздает распоряжения:
- Тебе на диализ. Бери карточку. Сам дойдешь? Ну, иди.
Другому:
- Куда пошел? Ты на перевязке был? Беги на седьмой этаж, еще успеешь. Давай, беги.
Кряхтит, кашляет за стойкой, чем-то занимается, пишет, раскладывает таблетки по пластиковым коробочкам.
Татьяна Михална, иногда, дремала на посту, склонив голову с завитыми сиреневыми волосами на грудь. Когда просыпалась, принималась разгонять, праздно шатающихся по коридору пациентов по процедурам и палатам. По ночам не дежурила, а медленно переваливаясь на коротких ногах, уходила домой.
Наташа, игрушечная медсестра.
Я дарил Наташе конфеты. Она их равнодушно принимала и говорила: спасибо.
Милая маленькая симпатичная девушка с точеной фигуркой и кукольным наивным лицом. Тонким голосом, темными волосами, плотно расчесанными на пробор и подкрашенными губками.
Уговаривала Александра Григорича - огромного соседа по палате, страдающего запором, поставить клизму. Живот его раздуло до невероятных размеров, а сходить в туалет он не мог уже четыре дня.
- Давайте я вам поставлю клизму, - говорила она просящим детским голосом.
Сосед отвечал, гудел как иерихонская труба:
- Да, пока не стоит…. Еще потерплю.
- Ну, давайте! Мне же не трудно!
- Да не надо, я уже выпил слабительное, и вчера тоже выпил, может, подействует, подожду, - и продолжал гордо страдать.
Наташа разочарованно уходила, расстроенной куклой в белой, плотно сидящей на фигурке, форме: штанишках и рубашечке.
Когда она заступала на пост, в коридоре становилось тихо, как-будто пациенты боялись вспугнуть эту маленькую прекрасную птичку. А сама она была тихой тайной или таинственной закрытой тишиной.
А еще, Наташа вечером строго, детским голоском объявляла в палате:
- Завтра утром никому не есть, пока не сдадите кровь из вены!
Солнышко, возьми всю мою кровь! Но не нужна Наташе вся моя кровь, только конфеты.
Упомянутый Александр Григорич, в былые времена Советского союза работал автослесарем в известном автосалоне-сервисе на Варшавке - рассказывал мне страшные больничные истории, как один мужик умер, когда ему проводили ЭКГ, т. е. снимали кардиограмму работы сердца, а сердце взяло и остановилось. Медсестра была шокирована.
А один врач умер прямо во время обхода. Беседовал с пациентом, упал и умер. Откачивали в реанимации два часа, но успеха так и не добились.
В одной больнице как-то за неделю умерло сразу восемь человек. А еще, на работе одна баба приехала в салон с чемоданом еще советских денег машину покупать и оставила чемодан в телефонной будке на территории, вернулась через минуту, а чемодана нет. Тетка в крик, бегает по сервису, вопит. Вызвали милицию, но чемодан так и не нашли.
А сам Александр Григорич в 20-ти летнем возрасте упал с километровой высоты, запутались стропы и парашют не раскрылся. Жахнулся об землю скошенного поля, сломал ногу и позвоночник.
- Сознание не потерял,- рассказывает, - лежу посреди поля ничего не чувствую. Потом в больнице полтора года лежал.
Там познакомился с медсестрой и впоследствии, когда встал на ноги, женился на ней, так и живут до сих пор.
Роза, санитарка реанимации.
Почти бабуля. Маленькая, коренастая с рыжими крашенными волосами. На таких после войны вместо лошадей поля пахали. Неутомимая санитарка. Самозабвенно ухаживала за пациентами реанимации гемодиализа.
Она и стульчик принесет и судно на стульчик поставит, и чистой влажной тряпочкой оботрет все твое воняющее немытое тело. Стыдится ее было невозможно.
Умирающий Сережа с плесенью в легких, станет ему плохо, бьет озноб, кричит:
- Роза! Роза! - она уже бежит с одеялом, укутывает трясущегося Сережу. После перевода из реанимации в обыкновенную палату, я часто встречался с ней коридорах больницы и она неизменно интересовалась моим здоровьем.
А Сережа немного поправился, но продолжал уже четвертую неделю лежать в реанимации. Очень мужественный и улыбающийся человек. Помоги ему Господь.
Ирина, лечащий врач.
Красавица с белой гладкой кожей, писанными черными бровями, страстными улыбающимися глазами на правильном овальном лице.
Сладкими сочными губами и округлыми бедрами, обтянутыми плотными джинсами, в коротком белом халатике нараспашку и стетоскопом на изящной шее.
По всему виду – бывшая усердная отличница. О болезни рассказывала, как-будто урок отвечала, четко без запинки, на пятерку с плюсом. Внимательно выслушивала жалобы больных, хлопая длинными черными ресницами. Видно, что пришла в профессию врача сознательно и целеустремленно. Лечение старается осуществлять максимально ответственно и профессионально - просто, получается положительная во всех отношениях характеристика. На войне она бы заведовала санитарным поездом.
Как-то рано утром я вышел в туалет, тайком покурить у раскрытого окна и увидел, подъезжающую к больничному подъезду, белую машину. С пассажирского сиденья вышла растрепанная Ирина и стремительно направилась к входу. Машина отъехала.
Ирина была не в духе, когда пришла в палату. Наверное, ее обидел человек из белой машины. И она выплеснула свою обиду на древнего кавказского дедушку, лежащего в углу палаты на продвинутой современной больничной кровати, всего завешенного капельницами и катетерами со шлангами и пакетиками для слива разных жидкостей из организма, который против этих шлангов и катетеров возмущался, будто они будут мешать ему танцевать лезгинку. А Ирина повышала на него голос, почти кричала:
- Мы вас спасли, а вы привередничаете! Какая лезгинка?! Без пакетиков вы погибнете! У вас нет мочевого пузыря!
Кавказскому дедушке было трудно это понять и принять. С тех пор Ирина хмурилась несколько дней. Мне было ее жаль, но она совершенно перестала улыбаться моим шуткам. Была хмурой и замкнулась в себе, неожиданно, как-будто, запретив себе улыбаться. В личной жизни не всегда получается быть отличницей.
Еще одна сцена с дедушкой:
Сиделка киргизка бодрому деду:
- Будешь йогурт? - дед обиженно молчит, - А банан?
- Ничего нэ хочу! – сердился дедушка, - Тры дня лэжу уже мокрый! Зови доктора!
У дедушки подтекал катетер.
- Где я тебе возьму доктора? – ленилась сиделка, потом родственники дедушки поменяли ее на дородную хохлушку в рейтузах, футболке и тапочках. Которая все свои действия со стариком озвучивала громким малороссийским говором.
- Сейчас мы с вами повернемся, снимем подгхузник, все тут у вас помоем, оботрем и т. д. Словно боялась, что ее упрекнут в недостаточном рвении. Дедушкины родственники оплачивали заботу.
В выходные в больнице тоска. Тихо. Пустынно. Врачей нет, посетителей тоже. Все на дачах. В понедельник с утра пораньше прибегала Алёна.
Алёнушка, процедурная медсестра.
Как-будто школьница в больших очках, серых форменных брючках и синей блузе в цветочек.
С утра понедельника у нее перед кабинетом очередь из мужского и женского отделения – сдавать кровь на анализ. При проведении процедуры, она даже не просила перетянутой рукой работать, чтобы надуть вену. Она ее видела под слоями подкожного жира каким-то шестым чувством и никогда не промахивалась. Два часа с утра в процедурной принимает, потом бежит с иглами и пробирками по палатам к лежачим больным. Те лежат терпят, не завтракают. Кровь берет, уколы делает, капельницы ставит. Шмыгает от больного к больному. Еще улыбается, болтает с пациентами, они ее конфетами угощают.
Привезли из реанимации медведя Сергея, не того, а совсем другого, вывалили большого голого в постель. Серега хрипит, рычит и харкает. Храпит, как лось во время гона. Воняло от него, как от бомжа. Но на следующий день он собрался с мыслями и отправился в душ. Долго гремел там шатающимся поддоном. Потом стирал одежду, повесил ее на окно сушиться. Сам ходил, как римский патриций, обернувшись простыней, гордо оттопыривая нижнюю губу. И страшно боялся Серега уколов. Как только подходила к нему Алена с иголками, начинал жалобно скулить:
- Ну-у-уу-у, за-а-а-а чем?.. Ну-у не надо!...Ну, сколько можно?!
Алена мягко его увещевала:
- Ну не бойтесь, я быстренько, - вкалывала и убегала, Серега продолжал скулить.
Как-то в час ночи Серега вернулся с диализа, упал на кровать и заснул, похоже, еще во время падения. Разнообразие его последующих храпов поражало воображение.
Он дудел, взывал, молил, укорял, дразнил, пугал кого-то, умолял, насмехался, облегченно выдыхал, размышлял, сомневался, грозил кому-то и в конце синкопировано пукал.
Я думал: Какая богатая эмоциональная жизнь у Сергея во сне. Потом он испуганно просыпался и обращался ко мне:
- Завещание пишешь?
Часы показывали четвертый час утра. Больница тонула в тумане. Белки спали в уютных дуплах, с вечера наевшись печеньями и конфетами. Дрозды не трещали, а спали по гнездам. А лавочки и аллеи дремали на своих местах, между окутанных туманом, кленов и лип.
Все описанные девы были передо мной в моей больничной жизни. Когда из обыкновенного человека я стал вдруг инвалидом. И врач Ирина уговаривала меня не печалиться. Хотя мне совсем не было грустно и депрессия обошла меня стороной. В отличие от пациента из соседней палаты, высокого плечистого молодого азербайджанца. Который все никак не мог понять, что с ним произошло, почему в расцвете лет у него отказали почки. Я пытался ему объяснить значение слова «карма», но он не понимал. И заговорщицки тихо у меня спрашивал: могли ли его отравить во время большого праздничного застолья, на котором он произнес более двадцати тостов и выпил более двадцати рюмок коньяку, хотя в жизни он не пьет и не курит. Что я мог ему ответить? Восток дело тонкое.
На Троицу в больничном парке у беседки давали концерт православные энтузиасты. Плясали, как блаженные, хороводы водили, пытались что-то петь отсутствующими голосами. Высокая дама в длинном платье исполняла под гитару свои песни про коней, табуном уносящихся за горизонт. Где она видела этих коней и что это значит по Фрейду, осталось для меня загадкой.
Батюшка встал под сосной и сказал, что все болезни человеку во благо. А один блаженный артист с тихим восторгом сказал своему товарищу, что два похотливых голубя, обхаживающих в траве кокетливую голубку – это Троица.
Я подумал: вот обычный человек, а божественные знаки подмечает.
Потом, через неделю в пятницу меня выписали. Но у меня остались самые добрые и благодарные воспоминания о всех девах и девицах – милых женщинах, которые были со мной в больничном отрезке моей жизни. Храни Вас Бог.