Гадость ли благость?

Омарт Криевс
 Бывают в жизни ситуации, когда не хотел бы, чтобы тебя запомнили, а помочь душа требует, иначе совесть не вечно, но долго будет корить.
 
 Помню, тихонечко, сторонясь прохожих, идёт сгорбленный старик в старомодной, но чистой, многие разы штопаной одежде с лыжной палкой вместо трости. Тычет этой голой лыжной палкой — лишённой снежного кольца, перед собой и на неё опирается, а другой рукой крепко прижал подмышкой одетую ручками на плечо пузатую хозяйственную сумку, та тяжестью давит старика к земле. На вид бедный, плохо видящий, но не бездомный, а кому-то близкий человек.

 Тащится старик по оживлённой городской  улице, словно отмытый от многолетней угольной сажи допотопный морской тихоход-сухогруз,  ищущий в порту свой причал среди вертлявых речных судёнышек и  спешащих из опостылевшей гавани в открытый океан белоснежных пассажирских модниц.
 
 Прямо по курсу старика, посреди тротуара - ямка, скол асфальта набитый городским мусором: окурки, ссохшиеся в комок листья, бумажки.… Коль не приглядываться, не видать, что ямка глубокая. Если в ямку ненароком наступить, можно упасть и покалечиться. Старик, словно ведомый какой-то мифической силой  с непонятным упрямством, прямиком  бредёт к этой ямке. Люди вокруг бегут, торопятся, толкаются, ямку обегают  и старика невольно к ней подталкивают.

 Ну и что нужно сделать, чтобы старику не оступиться и тебя не заметили?
 
 Нужно сделать так, чтоб старик дорогу увидел, а по тебе скользнул невидящим взглядом и брезгливо отвернулся.  Да-да брезгливо отвернулся даже этот, еле волочащий ноги  древний старик, ведь брезгливость стирает в памяти тошнотворные визуальные впечатления, если их не культивировать пересказами и многие разы эмоционально  не переживать, вороша в памяти вновь и вновь произошедшее событие.

 Догоняю старика,  поравнявшись, резко торможу. С высоты своего роста над головой старика громко, отрывисто и  с «лающей» хрипотцой кашляю, как  злостный курильщик. Старик приостанавливается и начинает медленно поворачивать голову в мою сторону. Я быстро собрал накопившуюся во рту слюну в комок и чтоб опередить стариковский взгляд, смачно, на всю округу громко, сплёвываю, тут любой, даже имеющий некие дефекты слуха, хоть что-то услышит.

 Плевок омерзительно шмякается прямо на край ямки в тротуаре и растекается малюсенькой лужицей, похожей на оброненную наспех соплю,  до которой три моих или пять-шесть стариковских шагов. Скользившей в мою сторону стариковский взгляд не успевает подняться,  достигнув моих ботинок - замирает,  и медленно ползёт назад, туда, где раздался шлепок комка слюны. Мне, как  не курящему человеку пришлось приложить усилия собрать слюну, пока догонял старика.

 Старик разглядел смачный плевок, брезгливо сморщился, остановился. Поправил висевшую на плече сумку, перехватил чуток повыше  лыжную палку-трость и неспешно стал обходить блестящую в солнечных лучах на асфальте гадость и вместе с ней ямку в тротуаре, своей медлительностью создавая на тротуаре людскую пробку.

 А я, совершив асоциальный поступок, морализировал его грамулькой  благости результата, приласкал  самолюбие, чтоб чуток помурлыкало тщеславие, и  поспешил по своим делам. Через пару минут забыл о старике, а дома, пообщавшись в социальных сетях до середины ночи, вспомнил о старике и записал мгновение городской жизни.