Было морозно. Зима. В ночном сыром воздухе скользил снег, уже лежавший слоем.
Никита с ногами забрался на лавочку, обхватив руками колени, тщетно пытался согреться; на нем была осенняя ветровка, вязаная шапка – натянута на уши.
Второй день его знобило, особенно к вечеру; поэтому второй день он был здесь, и не ходил по мусорным бакам – выискивая съестное, приличные тряпки (такое попадалось), и бумагу, которую сдавал и имел деньги.
Второй день не ел; лежал в кармане хлеб, но есть вовсе не хотелось. Только пить. Тащиться куда-то за водой сейчас нет сил. Если бы кто принес. Но единственный приятель, худая и страшная, староватая Джона, из местных, куда-то пропала – после того, как Никита резко оборвал ее пьяные признания в чувствах.
Спать не мог, из-за того что холодно. Провалиться бы в сон, чтобы поскорее кончилась ночь и эта простуда, вялое состояние.
Но постепенно Никите делалось теплее. Он уже не дрожал, а наслаждался истомой и теплом, которое медленно разливалось. И проваливался в дрему, благодатную и безмятежную. Еще никогда не чувствовал себя столь комфортно.
Этим счастьем хотелось с кем-то поделиться. И тут услышал сзади шаги, негромкие, женские. Обернулся.
Он увидел Джону, которая стояла неподалеку и холодно наблюдала. Он не узнавал женщину. На ней была шуба до колен, изящные сапоги, меховая шапка.
- Джона! - воскликнул Никита, вскакивая.
Женщина молча поманила пальцем.
Пересекли набережную и оказались на магистрали – залитой мутно-желтым светом фонарей, с мелькавшими автомобилями.
- Садись, - коротко произнесла Джона, открывая дверцу сиреневого «БМВ».
- Можно? – почему-то спросил Никита и сам засмеялся. Ему было хорошо, как никогда.
Впервые он ехал по улице, которую хорошо знал, – сиявшую огромными витринами магазинов, ресторанов и баров. Впервые он ехал в теплом, шикарном салоне, а не плелся пешком, хмуро заглядывая через сверкающие нарядные стекла.
- Хочешь поужинать? – предложила Джона, кивая на один из проплывавших ресторанов.
- Не очень, - пожал плечами Никита.
- Тогда едем ко мне. Или ты против? – усмехнулась женщина, должно быть, намекая на их последний разговор и ее тогдашнее предложение.
- Едем, конечно.
Рейкьявик остался позади. За окнами глухая темень с редкими огнями. Под фары стремительно бросалась дорога, неширокой полосой, белой по бокам и темной, расчищенной посередине.
Засветились особняки. Остановились возле одного. Джона посигналила, ворота разъехались.
Машину оставила возле гаража. Ключи передала подбежавшему охраннику.
Впервые улыбнулась Никите и взяла его под руку. Никите показалось, что сквозь шубу он ощущает женское тепло.
Никита разглядывал двор, разлинованный дорожками; низкие фонари подсвечивали куртины кустов и цветов, шпалеры декоративных карликовых деревьев.
В передней ждала прислуга, молоденькая азиатка и пожилая мулатка, женщины помогли хозяйке раздеться.
- Ванная там, - кивнула Джона на одну из дверей. – Там же найдешь халат.
- Понял, - ответил Никита.
Впервые за семь лет, которые прожил в Исландии, Никита принимал ванну. Он едва не уснул. И только осторожный стук в дверь напомнил, что его ждут.
Он вышел в халате, который оказался впору. Ожидавшая девушка старательно улыбалась, сделала движение рукой – показывая, куда ему идти.
Ужин был накрыт. Никита хотел устроиться возле Джоны, но прислуживавшая мулатка поправила нетерпеливым жестом – место Никиты было через стол, напротив.
Джона потянулась за бокалом с темным вином.
- За нас с тобой! – предложила она тост.
Никита не удержался, понюхал – запах был густой и пряный.
- За нас! – поддакнул он и выпил, почувствовав терпкий вкус.
Кухарка поспешила опять налить.
Никита ковырнул вилкой один из салатов, названия которого не знал, и взялся за бокал.
Он уже захмелел. И Джона, в шелковом домашнем халате, накрашенная и украшенная, виделась ему совершенно другой, нисколько не старой, вполне себе интересной.
И уже готов был признаться ей в любви. Для решительности не хватало только немного вина. Маслянисто улыбаясь Джоне, он выпил и сделал знак мулатке – чтобы наливала.
- Ты не частишь, дружок? – шутливо погрозила ему Джона, и неожиданно попросила: - Расскажи о себе. Я ведь не знаю ничего, кроме того, что старше тебя и что ты из какой-то азиатской Восточной Европы.
- Ну, твои служанки вообще папуасы, - покосился он на шоколадную кухарку, смирно стоявшую за спиной. Сегодня у него было умильное настроение и хотелось тараторить без умолку; Джона тоже его не узнавала.
- Слышала про город Одессу? Это на Украине.
- Нет, не знаю. Но все равно рассказывай. Мне, правда, интересно.
- Родился, учился. Закончил институт, но работы не нашел. Поэтому польстился на рассказы, что Европа – сплошной рай, и перед тобой, нараспашку, блага цивилизации. Работал в Польше, потом в Италии; собрал немного денег и перебрался в Исландию. Здесь деньги кончились, а с работой, как на родине, даже еще лучше; теперь вот – нищий. По-нашему – бомж.
- Бомж, - повторила Джона и кисло улыбнулась. – Ты пойдешь за меня, Никита?
- Еще спрашиваешь, - и воскликнул: - Я люблю тебя, Джона! - Никита выпил очередной бокал. Он уже едва соображал, в голове был сплошной туман.
А потом и вовсе Никита отключился. И даже в глубоком сне он был, наконец, счастлив. Наконец, обрел счастье, которое вначале искал, и о котором успел забыть.
…Очнулся со страшной болью. Ужасно ныли руки, ноги, все лицо. Его кто-то колотил по щекам и тормошил.
- Отстань! – прошептал Никита, разлепив глаза. Он лежал на лавочке, над ним склонилась Джона и шлепала наотмашь, еще она растирала его водкой, набирая жидкость в ладонь; заметив, что Никита пришел в себя, подняла голову и начала осторожно вливать, пальцами разжимая зубы.
- Я сяду, - сказал Никита, после того как очухался и стал действовать хмель. – А где мы? – он оглядывался. Он сидел на скамейке, с которой его забирала Джона, чтобы отвезла в особняк. – А где твоя шуба? – он разглядывал Джону, одетую в свое замызганное пальто и сапоги, доставшиеся, должно быть, от бабки с матерью.
- Какая шуба? – не поняла Джона и отмахнулась. – Бредишь? Кстати, ты мне в любви признавался, помнишь?
- Помню, - уныло ответил Никита. – Так что я, спал?
- Ты почти окочурился. Скажи спасибо…
- Спасибо, - вздохнул Никита.
- Идешь ко мне? – пытливо спросила Джона.
- Идешь.
Джона помогла ему встать, и двое нищих, мужчина и женщина, поплелись куда-то под кров. Никита снова забыл про счастье. Он просто жил, как мог, и как у него выходило.