Пафос
Для Бируте
С огромным нетерпением я ждал завтрашнего дня, от переживаний не мог найти себе места. В голове всё будто перемешалось, утратило порядок, и я множество раз то и делал, что прокручивал в мыслях все свои движения, слова, ощущения. Первая проповедь, пение хора, чтение Божественных псалмов. Всё это сжимало сердце, заставляло его биться сильнее и трепетно вздрагивать. Целое утро и целый день я просидел словно на иголках, дожидаясь трёх часов, — время начала вечерни. И едва стрелка перешагнула начало второго, я уже мчался вовсю к храму, утопая в мечтах и фантазиях, предвкушая радостное событие. В самом храме мою душу объял такой порыв, что, казалось, готов служить сам всю службу, если никто не придёт. Через полчаса всё как-то резко изменилось. Невыносимый холод овладел всем телом, мысли путались, стало неуютно и тоскливо. Я припал к замёрзшему окну и не отходил от него, пристально вглядываясь в пустынную улицу, на горизонте которой не наблюдалось ни единой человеческой фигуры. Когда часы продолжили свой отсчёт в начале четвертого, я совершенно отчаялся. «Неужели никого не будет? — шептал, сидя в пустынном углу. — Неужели никому не нужен здесь мой Господь?» Тоска овладевала душой, тяжёлый ком сдавливал горло, и я с трудом боролся с душевной болью, от которой наворачивались слёзы, обжигало жаром и ноющей болью в области сердца. Бодрый порыв куда-то пропал, перевернув вверх тормашками всё внутри. Бабка Бабаиха осталась дома, сославшись на недомогание, хотя мне показалось, что она попросту не захотела идти в храм. А остальные? Я знал, что община практически распалась, но кто-то же должен был явиться. Ведь вчера люди так активно интересовались расписанием богослужений. Никого…
В половине четвертого, когда я собирался уже уходить, за дверью послышались тихие шаги, и в церковь несмело вошла улыбчивая женщина, лет шестидесяти, в пуховом платке и черной плюшевой куртке.
Тётя Нина, так звали пришедшую женщину, приветливо улыбаясь поздоровалась, задала несколько стандартных при встрече вопросов и, приложившись к храмовой иконе, тут же проговорила:
— Не придёт никто больше. Народ вечерню и в былые времена редко посещал, а нынче и подавно.
Я лишь уныло покачал головой и сполз по стене на пол, обхватив голову руками.
— Делать-то что будем? — не могла угомониться тётя Нина, суетливо доставая книги с полок и раскладывая их на клиросной стойке.
Признаться, в те минуты, мне хотелось забыться, исчезнуть, раствориться в пространстве, настолько тяжело и тоскливо было на душе. Я понимал, что это слабость, если хотите — трусость. Но беспомощное моё положение не оставляло мне выбора. Отчётливо ощущалось, как какая-то неистовая силища гложет, уничтожает, не оставляя шансов на пощаду. Но надо взбодриться, нужно преодолевать трудности, а не бегать от них. Никто не говорил, что будет легко. Я взрослый человек, священник, Господь не оставит меня.
— Ну что ж, значит, будем вдвоём службу служить, — сказал я, подходя к клиросу, где тётя Нина листала громоздкий и, как мне показалось, очень старинный осьмигласник.
На мои слова женщина утвердительно кивнула и расцвела в добродушной улыбке.
— Какие книги у вас тут имеются? — спросил я.
Обнаружилось, что количество богослужебной литературы весьма невелико. Шёл пост, а самого необходимого, — триоди, миней не имелось. Тут же выяснилось, что тётя Нина совершенно не разбирается в уставе, да и читает невесть как, сo многими ошибками и без должной интонации.
— Что ж мы делать-то будем? Как литургию служить? Ведь завтра я не смогу с вами тут находиться, мне таинство совершать нужно, — говорил я, чувствуя, как дохожу до полного отчаяния.
— Ой, да не переживайте вы так! — казалось, тётя Нина совершенно не кручиниться о сложившейся ситуации. — Я с тремя батюшками служила. И что вы думаете? Как-никак обходилось. Отец Яков всё время то и делал, что бегал с алтаря к нам на клирос. Бывало, возгласит что-то, а мне пальцем ткнёт, что читать. Пока я читаю, он кадит. Потом матушку свою обучил, — легче стало. А ваша матушка читать или петь умеет? Кстати, где она?
Я ничего не ответил.
— Ну, ладно, — смущённо покусав губы, сказала тётя Нина, затем быстро решила перевести разговор. — А отец Анатолий, тот вообще ни на что не обращал внимания. Придёт на службу, видит, что нет никого, так он встаёт и сам служит. Поёт сам, читает, а сынишка ему прислуживает. Он почти всё наизусть знал. Такой чудной был.
Тётя Нина как-то загадочно улыбнулась на этих словах, глядя на потемневший образ Спасителя, висевший выше зарешеченного окошка.
— Люди тогда почти совсем перестали ходить в храм. Он бедный и так и этак. А они непробиваемы. «Что нам, — говорят, — твоя церковь? Нам детей на ноги ставить нужно, да и самим с голоду не умереть. Скотина, огороды, рынки». Эх… Народ у нас тяжёлый на подъем. Хотя поначалу, говорят, — я, правда, тогда не ходила, — много богомольцев посещало храм. А потом отец Богдан раскол сделал, хотели нашу церковь забрать, да люди отстояли. Половина за ним ушла. После этого распри пошли, разногласия. Батюшки менялись, никто не хотел долго здесь задерживаться. Отец Мирон многих переманил к себе в храм. Хитрый он очень. Раньше благочинным состоял в соседнем районе. Но за что-то его там выпроводили и к нам в Сосновку сослали. Отец Мирон важный такой, прям как барин эдакий, и умный, аж страх. Ездит в бричке, для этого у него кучер личный имеется; машиной принципиально не пользуется. Летом в шляпе ходит, как раньше в старину, и с тросточкой. Мы сначала думали, хромой он, да какое там! Проворный, подвижный, на перегонки с ним не побегаешь. Наших певчих, просфорницу, пономарей, всех к себе увёл. Привязал их различными послушаниями, попробуй уйди теперь! В Сосновке там словно обитель какая. Всё вокруг отца Мирона движется. Хотя сам он человек бездейственный, только командовать умеет. Там порядок на одной женщине держится, Вере Степановне. Она и церковь ту построила, и хор организовала, да и вообще по хозяйской части незаменимый человек. А в Покровском словно всё запустело. Отец Анатолий, бывало, рассказывает: то икона мироточить начала — люди ноль внимания, то явления какие-то придумает, будто ангелы ночью в храме поют, то образ Богоматери над Святой горой видел... Ничего не пробивало окаменелые сердца селян! Бился-бился, так и погиб сердешный.
— Что же с ним произошло?
— Да глупо как-то получилось. Отец Анатолий совсем до отчаяния дошёл. Всё уехать грозился. Говорил, не могу я с этими безбожниками дорогу в Царствие Божие проложить. Мы уговаривать его не стали, видим же, что совсем худо ему. А то вдруг, после Троицы, объявил на всё село, мол, приходите к Марьиной горе, так круча высокая называется, над речкой, чудо увидите. Что ж за чудо спрашиваем, зная отца Анатолия с его выдумками. А он говорит, настоящее чудо. Молебен отслужу и прыгну с Марьиной горы в речку. Потом по ней перейду на другой берег, как Христос в Евангелии. Мы давай его уговаривать, чтобы не делал этого. То Христос, а здесь другое дело. Он и слышать не хотел. Пойду по речке — и все тут!
— И что, неужто спрыгнул с кручи?
— Ой, вы бы видели, что творилось! То на службу никого не дозовешься, а то всё село сошлось. С окрестных деревень народу съехалось, одних ротозеев человек пятьсот. Батюшка радуется: вот, говорит, люду сколько, за всю историю прихода такого не было. А у меня сердце не на месте. Вы же, говорю ему, понимаете, что не молиться они пришли сюда? Им чудо надобно. Но он словно и не слышит меня. Бегает, радуется, как дитя малое. Хочу, говорит, запомнить это мгновение, может и не придётся больше такого увидеть. А людей всё больше и больше. Тут торгаши лавочки свои подтянули. Где народу много, там и торговля впору. Что зевакам больше всего нужно-то? Выпить да поесть. Тут началось: и пиво, и мороженое, кто-то даже водку продавать стал. Ох, вижу, недобрым это окончится. Отец Анатолий наш, чего думал, — молебен отслужит усердно, проповедь скажет, благословит всех, и народ откроет душу для слова Господня. Растрогается и пойдёт домой, хваля Бога, а о хождении по воде и не вспомнит. Да не тут-то было. Молебен батюшка служил так, что нельзя не умилиться. Наши все плакали прямо. Когда проповедь начал, мужики выпившие орать принялись: «Кончай, поп, балаган! Чудо обещал, так давай в воду прыгай!» Батюшка наш растерялся вовсе. Стоит бледный весь, на лице ни кровинки. А мужики совсем одурели: «Прыгай, — говорят, — а то силком в речку бросим. Если перейдёшь на тот берег, как обещал, то всем миром в храм пойдём и в Бога уверуем». Тут бабы наши вступаться давай, образумливать, просить: «Куда же он прыгнет, разобьется ведь!». Но те словно озверели. Руками машут, утопить грозят обманщика. Я шепчу отцу Анатолию: «Мы вас закроем, а вы домой бегите». Так он перекрестился и отвечает: «Куда же я, — говорит, — убегу? Ведь люди передо мной, они же верить мне больше не будут». «Да что вы! — говорю ему. — Они и перейди вы реку в храм ходить не станут. Пьяные же, что с них взять! Что с того, что вам не верят? Надо их вере в Господа было приучать, а это разве выход, толпе чудеса обещать?» Но батюшка не слушал. Перекрестился и пошёл на край обрыва. Слышала, как он молился, сердешный, как пророк Илья прямо. За всех людей просил, чтобы Господь чудо явил. А вокруг словно замерло всё. Даже мужики вдруг опомнились, и звать его назад взялись. «Увидели, — говорят, — что ты, Анатолий, мужик смелый. Только пустое это, иди к нам, сто грамм нальём за такое шоу». Батюшка наш перекрестился трижды широким крестом, поклонился людям и громко крикнув что-то, распростерши руки, шагнул с обрыва. Народ так и ахнул.
Тётя Нина замолчала. Она громко, по-бабьи всхлипывала и вытирала мокрые от слёз глаза кончиком своего пухового платка.
Из храма мы шли молча, кое-как отслужив вечерню. На улицу спустилась тёмная морозная ночь, пугая непривычной тишиной, на душе было жутко и тяжело. Вспоминался рассказ об отце Анатолии. Вот что может сотворить самомнение и нелепая идея умножить приход любой ценой. Я не вправе был его осуждать. Что побудило человека сделать такой поступок? Отчаяние, безысходность? Но разве это решение? Можно было просто уехать, поменять приход. Хотя, не зная, что человек переживал на самом деле, нельзя рассуждать об этом просто так, основываясь на субъективности своих взглядов. Завтра не менее ответственный день — первая литургия, и хотелось верить, что она пройдёт не в пустом храме.
Продолжение будет...