Из рощи виден Тим

Светлой памяти родителей
Марии Пименовны и Михаила
Афанасьевича Крупенниковых

А. М. Крупенников
ИЗ РОЩИ ВИДЕН
ТИМ
ПОВЕСТЬ
Ставрополь
«АГРУС»
2014
© Крупенников А. М., 2014
УДК 82
ББК 84(2Рос-4)
К84
Крупенников, А. М.
Из рощи виден Тим : повесть / А. М. Крупенников. – Ставрополь : АГРУС Ставропольского гос. аграрного ун-та, 2014. – 480 с.+ил.
ISBN 978-5-9596-0933-7
Время летит вперёд с космической скоростью. Но эта повесть о минувшем – об оккупации родного села в Курской области. Воспоминания о Великой Отечественной войне бывшего очевидца – 9-летнего мальчика, которые он пронёс через всю свою жизнь, намного ценнее воспоминаний взрослых свидетелей. И вы в этом сможете убедиться.
УДК 82
ББК 84(2Рос-4)
ISBN 978-5-9596-0933-7
К84
5
ПрЕДИСЛОВИЕ
О Великой Отечественной войне 1941–1945 годов написано великое множество документально-исторических и художественных произведений. но ещё имеется немало неизвестных обществу событий тех лет – нераскрытых страниц войны.
К началу вторжения гитлеровских войск на территорию Курской области Андрею Крупенникову было всего девять лет, но это не помешало ему запомнить многое, что происходило и в родном селе, и в самой стране в военное лихолетье. Детская память не подвела, она оказалась весьма крепкой. И все эти годы он вынашивал в своей душе мечту – именно в книге рассказать людям о том, что пришлось ему видеть, слышать и пережить в страшное время.
Вряд ли, пожалуй, найдутся примеры в литературе, когда человек через столько лет смог бы так подробно и точно воспроизвести многочисленные события военного времени, происходившие на глазах ребёнка. Автор повести «Из рощи виден Тим» просто, без ретушёвки вспоминает о тяжелейших днях оккупации. В основе повести – глумление, мародёрство, убийства захватчиками мирных жителей и советских военнопленных, моральные и практические действия детей в стремлении оказать посильную помощь взрослым в суровом противостоянии врагу.
Для целостности восприятия воспоминаний в книге кратко отражена битва за Москву 1941–1942 годов, боевые действия на Воронежском направлении, под Сталинградом, танковое сражение на Курской дуге, под Прохоровкой.
Удивительно, но подросток запомнил по фамилиям и именам всех сельчан своей маленькой деревушки с необычным названием Португалия и многих жителей села Карандаково. Он знал, кто
6
был мобилизован в Красную Армию в 1941-м, кто вернулся с войны инвалидом, остался жив или сложил голову на поле брани. Конечно, автор по-детски воспринимал страшные реальные события. Но что было недопонято тогда ребёнком, то осознано и досказано уже весьма взрослым человеком, имеющим теперь богатые знания и накопленный огромный жизненный опыт.
На протяжении всей книги в центре внимания находится жизнь его бедной многодетной семьи, каких в то время было тысячи в стране. Постепенно вырисовывается образ главного действующего лица – матери Андрея Марии Пименовны.
Казалось бы, женщина не совершала никакого особого геройства. Однако гуманные материнские и благородные человеческие поступки, простота в общении, доброта, великое терпение, умение преодолевать горькие переживания, повседневную нужду, её непримиримость к захватчикам заставляют уважать эту женщину, сочувствовать ей и бесконечно гордиться ею.
Это она, Пименовна, с огорчением воспринимает отступление на восток русских солдат, бесстрашно и смело разговаривает с немцами в первые часы оккупации. Выскочив из хаты в декабрьскую стужу 1941 года, рискуя жизнью, бросает последний хлеб в толпу гражданских пленных, конвоируемых вооружёнными гитлеровцами. При встрече с полицаями уверенно заявляет им: «Мои два сына на фронте, они защищают Родину, а вы, здоровенные мужики, валяетесь у ног немецких оккупантов. Где ваша гражданская совесть?», называет их «антисоветскими подонками». Имея в душе огромное сострадание к раненым советским бойцам, идёт работать медсестрой во временно созданный госпиталь в марте 1943-го. Не перечесть поступков, характеризующих её твёрдую уверенность в победу, которая впереди. Горемычная мать тяжело, но стойко переживает гибель на фронте сына Алёши, двух родных сестёр и других близких.
В тяжёлое военное время дочь Марии Пименовны Лида, сестра Андрея, поступает в педагогическое училище, что находилось в районном центре Тим. Из последних сил вся семья помогает ей в учёбе. Катерина, жена старшего брата Андрея, фронтовика Николая, спасает семью от смерти во время сып7
ного тифа. Было крайне трудно во время войны, но она растила маленькую дочурку Ниночку, своим оптимизмом и упорством не раз помогала выжить многодетной семье.
Сельчане были несказанно рады советским воинам, дважды освободившим их от немецкой оккупации. Семья Марии Пименовны приняла в свою маленькую хатку несколько молодых советских солдат. Андрей со своими приятелями Толиком и Гришей, видя злодеяния немцев, тоже старались изо всех сил. Посильной детской помощью они помогали и русским военнопленным, и молодым бойцам, идущим на смерть, и своим односельчанам.
На протяжении всех четырёх лет войны в доме Марии Пименовны жили окружённые любовью и заботой семьи жеребёнок, коза, собачка и кошка. Трогательное отношение к братьям меньшим, принятое у Крупенниковых, помогло даже им пережить все тяготы войны.
После публикации отрывков для будущей повести в литературно-публицистическом журнале «Сияние» появилось много отзывов читателей.
«Благодарим за предоставленную возможность познакомиться с очень яркими воспоминаниями о Великой Отечественной войне. Те события, запечатлённые детским сознанием, будят в нас более острые ощущения той эпохи, нежели свидетельства взрослых очевидцев. Читая эту книгу о войне, поражаешься цепкости детской памяти, чувствуешь атмосферу тех далёких дней – страх, ужас, голод и холод, ожидание победы над врагом, порой безысходность, ненависть к оккупантам, стремление что-то изменить, помочь нашей армии. Как всё это перекликается с сегодняшними событиями в горячих точках планеты. Те же слёзы детей и матерей, те же страдания ни в чём неповинного мирного населения. Чтобы такое исчезло из наших и будущих времён, необходимо чаще обращаться к прошлому. Это нужно не только старшему поколению, но и в первую очередь молодым… Повествование особенно интересно тем, что это воспоминания простого деревенского мальчика, которому пришлось столкнуться с чёрной копотью войны» (А. В. Половянова).
Читательница В. С. Секретарёва пишет: «Наверное, это тот редкий случай, когда дитя войны по прошествии многих лет
8
смог воспроизвести свои воспоминания о непосильном детском труде, который был наравне со стариками и женщинами, о бедах во время вражеской оккупации… Очень мало осталось участников страшной войны, всё меньше остаётся и детей войны. Тем более повествование очевидца ребёнка, намного ценнее. Так образно и просто изложить последовательность воспоминаний, думаю, удаётся не каждому пишущему. Эта книга достойна даже экранизации».
«Описания происходивших страшных событий даются так искренне и доходчиво, что всё представляешь до мелочей. Так мог написать только любознательный очевидец, каким был сам автор. В повести нет пустословия, во время чтения часто набегают слёзы…», – читаем в отзыве С. П. Шацкой.
«Вызывает чувство гордости поколение детей войны. Война не поколебала их дух, наоборот, закалила несмотря ни на какие тяжести и лишения, которые они прошли... Неоспорим их вклад в восстановление страны, разрушенной немецкими войсками…» (Л. Ф. Бельмасова).
Все происходящие в книге события автор очень органично связывает с лирическими размышлениями о природе, которую он тонко воспринимает и любит с детства. Повествование дополняют стихи автора, и это создаёт особый эмоциональный фон для восприятия сюжета. Повесть читается с большим интересом, вызывая сильные переживания за страдания взрослых и детей, обречённых на муки, голод и холод. Несмотря на то, что фашистам удалось уничтожить многих жителей села Карандаково Тимского района Курской области, им не удалось сломить их волю и любовь к Родине.
Т. Н. Овсянникова,
преподаватель истории
9
Часть I
1941-й
И ГРЯНУЛА во йна
Весна 1941 года была благоприятной: в апреле – мае прошли обильные дожди. Уже предвиделся хороший урожай и на колхозных полях, и на приусадебных участках. Сельчане добросовестно трудились в колхозе. Мы же, дети, учились в школе. После учёбы бегали купаться на речку, ловили удочками рыбу, помогали взрослым ухаживать за животными, по-детски трудились на огороде. Таким образом, исподволь привыкали к нелёгкому крестьянскому труду, а вечерами хотелось развлечься, отдохнуть от дел.
Нам, ребятишкам, было очень интересно, например, увидеть и услышать патефон, который был у пожилых колхозников Ильи Фёдоровича (Илюхи) и Софьи Ивановны Апальковых, проживавших в крайней избе верхней части выгона, недалеко от колхозных построек и глубокой ямы из-под глины. Их три сына были взрослыми, они служили в Красной Армии. Замечу, что чудо-патефон был только в этом дворе да ещё в избе-читальне при сельском совете.
По выходным дням седовласый дядя Илюха с важностью на лице выносил из избы свой «музыкальный
Жестокая война отняла детство. Дети гибли...
Живых детей превратила в старичков в детском обличье. Дети страдали, испытывая страх, непосильный труд, холод и голод. Они делали и видели то, чего не надо бы им ни делать, ни видеть...
10
инструмент» с немногочисленными заезженными пластинками и ставил его на белый табурет, прямо на траве, рядом со штакетником. На втором табурете лежали пластинки в бумажных конвертах.
Патефон был изящен, от него глаз нельзя было отвести. Весь деревянный корпус и крышка обтянуты ярко-красным дерматином. Мембрана, трубы и рукоятка для завода, а также ручка и замки блестели изумительной никелировкой. Завораживали нас и чёрные блестящие виниловые пластинки с круглыми бумажными наклейками разного цвета, на которых указывались название песни, исполнитель и автор музыки. На одной пластинке «покоились» всего лишь две песни продолжительностью в три-четыре минуты при 78 оборотах вращения. Один завод пружины обеспечивал прослушивание песни с одной стороны. Илья Фёдорович поручал одному из «серьёзных» парней заводить патефон, а другому, не менее серьёзному, затачивать на оселке (брусочке) патефонные иголочки. А какой приятный запах имел этот патефон! Наверное, он пах клеем и материалом.
Мы, как зачарованные, слушали «Катюшу», «Три танкиста», «По долинам и по взгорьям», «Нам песня строить и жить помогает», «Вдоль деревни», «Дан приказ ему на запад». С упоением слушали частушки в исполнении замечательной народной артистки СССР, участницы Воронежского народного хора Марии Мордасовой, любимой народом певицы Лидии Руслановой…
Собравшиеся, а это было человек 15–20 сельчан разного возраста, просили послушать ту или иную песню не один раз. Словом, только наступившие сумерки могли прервать этот бесплатный концерт. В конце вечера все от души благодарили дядю Илью и тётю Соню. А довольный белобородый дядя-крепыш говорил: «Не за что, мои дорогие. Приходите ещё».
По субботам и воскресеньям молодёжь собиралась на выгоне, чтобы попеть песни и частушки, потанцевать
11
под гармошку. Парни любили плясать «Барыню», «Московскую», «Русскую» и «Цыганочку».
С завидным умением и ловкостью отплясывал вприсядку 17-летний весельчак и заводила Пётр Крупенников (Петичка), мой двоюродный брат, сын моего дяди Петра Афанасьевича, проживающего по соседству с Апальковыми. Выделялась своим пением частушек и песен красивая, стройная девушка Настя, дочка Гавриила Модестовича, проживающего почти рядом с моим дядей. Все заслушивались её голосом, потрясающим умением владеть вниманием молодёжи и взрослых.
На молодёжных вечеринках появлялась также и удобная возможность пообщаться друг с другом: поделиться новостями, помечтать... После вечерних гуляний на выгоне парни провожали девчат по домам. Влюблялись. Потом уже зимой, чаще всего на рождественские святки, играли свадьбы.
Как и должно быть, жизнь шла своим чередом. Казалось, так будет всегда. Но… всегда бывает это «но». Внезапно началась война…
***
Прошло более 70 лет со дня начала Великой Отечественной войны, развязанной гитлеровской Германией против Советского Союза, безуспешно попытавшейся в 1941-м осуществить захватнический «План Барбаросса» («Barbarossa Fall»). Несколько десятилетий нас уверяли, что гитлеровская Германия напала на СССР без объявления войны. А оказалось, это была неправда. В апреле 2013 года, по «Радио России», в передаче «У микрофона Михаил Веллер» известный философ и писатель сообщил, что архивные документы удостоверяют: германским правительством ещё до начала войны была передана нота В. М. Молотову о том, что Германия объявляет войну СССР. Об этом было незамедлительно сообщено И. В. Сталину.
12
Начался стремительный, но бесславный поход немецко-фашистских захватчиков на советскую землю. Гитлеровское командование рассчитывало разгромить Советский Союз всего лишь за несколько недель.
Отчётливо помню многие события, происходившие в нашем селе и в районе в грозные годы войны. Да и как забыть всё то, что было пережито... Мне ведь, автору этих строк, к началу войны исполнилось девять лет.
Наш Тимский район Курской области гитлеровцы оккупировали дважды: с 20 ноября 1941 года по 20 декабря 1941 года (один месяц) и с 20 июня 1942 года по 5 февраля 1943 года (семь с половиной месяцев).
Я был седьмым, последним ребёнком у моих родителей Крупенниковых Марии Пименовны и Михаила Афанасьевича.
Мой отец, участник первой мировой и гражданской войн, по вербовке 1939 года вместе с сыном Алексеем и дочерью Антониной уехал работать на шахте, в город Черемхово Иркутской области. В тот год завербовались 20 семей. Жизнь в колхозе была очень трудной, колхозник не имел паспорта, уехать куда-либо было невозможно. Помог официальный набор трудоспособных граждан для переселения в Сибирь.
Старший брат Николай ушёл на фронт в первые дни всеобщей мобилизации вместе с теми 120 мужчинами от 18 до 59 лет, что жили и работали в нашем колхозе «Путь Ленина» села Карандаково. Семья расcтавалась с Николаем в горестных слезах...
Женщины села, провожая мужчин, плакали и голосили от нестерпимых переживаний, причитали, чувствовали сердцем, что их отцы, мужья, братья отправляются в жерло пожарищ, в адскую машину военной «мясорубки». Все осознавали, что уходят из семей самые дорогие, родные люди, которые должны были мирно жить, трудиться и любить, растить детей. Женщины понимали: их мужчи13
ны идут на смерть, но Родину надо было защищать. В душах призывников тоже кипела жгучая ненависть к врагу, жажда скорее отомстить за гибель собратьев, за поруганную отчую землю.
Пасмурным июльским днём запряжённые лошади везли в телегах вещмешки и сумки с провиантом и всем необходимым на первые два-три дня. Мужчины шли пешком, придерживаясь своих повозок. Женщины, дети и старики долго провожали их взглядами, махали руками на прощание, а девушки своих парней провожали очень далеко…
Мужское сердце, оно ведь тоже не камень, многие уходили с покрасневшими от неукротимых слёз глазами, с щемящей болью в груди. Ещё долго была видна большая серая движущаяся змейкой толпа, которая постепенно таяла, поглощаясь деревьями, избами и пространством.
Итак, самый большой отряд призывников направился в районный военкомат посёлка городского типа Тим. Им предстояло преодолеть путь длиною в 22 километра.
***
Как известно, ранним утром 22 июня 1941 года Германия, нарушив договор о ненападении, вероломно напала на нашу страну. Вражеские самолёты бомбили Севастополь, Киев, Житомир… Немецкие захватчики ворвались в город Брест, окружили Брестскую крепость.
У школьников накануне был выпускной вечер, многие курсанты военного училища находились в увольнении, военнослужащие несли штатную службу. Все были застигнуты врасплох.
Героические защитники Брестской крепости оказались блокированными, но продолжали оказывать противнику сопротивление. Озверевшие, до зубов вооружённые фашистские полчища почти без боёв продвигались вглубь нашей страны.
14
Немецкая авиация за несколько часов разбомбила более 60 советских аэродромов вместе с 1200 самолётами, уничтожила около тысячи танков. В первые дни войны в плен попали более 40 тысяч советских солдат и офицеров, сотни тысяч были убиты. Красная Армия оказалась на грани катастрофы.
«План Барбаросса», основанный на теории скоротечной войны («blitzkrieg»), по мнению главного немецкого командования, выполнялся полностью. В «молниеносную войну» гитлеровская Германия должна была завоевать СССР за шесть недель. От Бреста до Курска примерно 1000 километров. Легко подсчитать, что неприятель это расстояние преодолел менее чем за полгода. Это было самое стремительное продвижение врага в мировой истории войн.
О наступлении вражеских сил, о временном поражении войск Красной Армии с печалью, да и не совсем объективно, из-за срывов средств связи, сообщалось в областной газете «Курская правда» и других газетах. Замечу, что электричества, радио и телефонной связи у нас, сельчан, в то время не было. Основные новости военных событий с тревогой узнавались из районного центра по единственному телефону в сельском совете. Поэтому только лишь к полудню 22 июня 1941 года из сельсовета разнеслась страшная весть: гитлеровская Германия напала на Советский Союз. Началась кровопролитная война, которая войдёт в историю нашей страны как Великая Отечественная.
Слово «война» имело сильное психологическое воздействие прежде всего на взрослое население. Люди стали угрюмыми, озабоченными, я бы сказал, даже растерянными. Народ действительно не знал, что делать. Что такое война, по-настоящему понимали только старики – участники и свидетели прошлых войн.
Нам, детям, ещё не дано было осознать, какую беду несёт война. Тем не менее, нас будто подменили. Мы стали
15
грустными и молчаливыми, а об играх и забавах просто и думать перестали.
Прошёл слух о возможной предстоящей эвакуации председателей сельского совета и колхоза, учителей и директора семилетней школы, старых коммунистов и комсомольцев до 17 лет. Позже, как я вспоминаю, моя мать, узнав об эвакуации некоторых жителей села в Воронежскую область, набила большой мешок разными вещами и решила просить отъезжающих взять наше «богатство» на уже переполненную различным скарбом телегу. Мать и так была уже с омрачённым сознанием, а после этого вернулась ещё более расстроенной, поскольку была огорчена отказом. Но спрашивается, кто бы мог следить за сохранностью чужого «добра», если у каждого свои вещи и непредвиденные заботы и переживания? На мой взгляд, спешно покидающие село поступили правильно, ведь в то тревожное время было тяжело сохранить не только свои вещи, но и саму жизнь. Мама потом осознала эту непростую ситуацию и даже укоряла себя за это.
Следует сказать, что самые главные представители сельской власти оставались на руководящих постах по октябрь 1941 года, а некоторые и до более поздних сроков, отступая в последнюю очередь. В колхозе «Путь Ленина» продолжали работать старики, женщины и дети.
В девять лет началась и моя трудовая деятельность в коллективном хозяйстве. Что я делал? Носил работающим в поле женщинам в большом ведре воду из далеко расположенного родника. Растянул в результате на всю жизнь суставные сумки локтей. Мне было тяжело, я очень уставал. Но стимулом в работе являлось то, что за свой труд я получал в обед, как и все, кусок хлеба и половник гороховой или гречневой каши с конопляным маслом.
Техники в колхозе почти не осталось. Машины-полуторки и здоровые лошади потребовались фронту. Не удалось собрать весь урожай пшеницы, ржи, конопли, картофеля, свёклы. Злаковые в основном были заскирдо16
ваны, часть урожая обмолочена и хранилась в амбарах. Словно к несчастью, в поле кишели необыкновенной величины мыши, кроты и суслики. По жнивью буквально вся земля была изрыта их норками и покрыта свежими бугорками вырытой почвы. Борьбы с вредителями-грызунами никакой тогда не велось. Гербициды и пестициды колхозу не по карману.
В сентябре 1941 года некоторое колхозное имущество по жребию разделили и роздали членам колхоза. Нашей семье (мать работала на ферме дояркой) достался полугодовалый жеребёнок, которого из-за чёрной масти назвали Вороном. Ещё весной того же года матери за добросовестный труд и за вступление вместе с отцом в колхоз в год коллективизации (1929-й) была подарена молоденькая серенькая козочка Нинка. У нас также были светло-серая собачка Жуля и дымчатая кошечка Нюрка.
Когда немец был уже вблизи Харькова, заполыхали скирды ржи и пшеницы на колхозных полях не только в нашем селе, но и во всём районе. В ночном небе стояло зловещее багровое зарево, обозреваемое на расстоянии нескольких десятков километров, едкий, с горечью дым плотно укрывал окрестность.
Районное руководство не позволило неприятелю воспользоваться хлебами. Колхозные амбары опустели – зерно вывезли на железнодорожную станцию Черемисиново для отправки в глубокий тыл. В лучшем случае его вывозили на волах, но в основном это делали женщины, преодолевая 18 километров в один конец пешком, зачастую по бездорожью – по раскисшей от дождей грунтовой дороге. Носили зерно в холщовых мешках на эту станцию «обыдёнкой» – это значит, туда и обратно за один день.
Чтобы избежать хищения зерна при его транспортировке, руководство распорядилось ввести строгий учёт приёмки зерна и его сдачи. При этом взвешивалось зерно при его отправке и выдавалась квитанция ответственному лицу за груз с указанием фамилии, записью в амбар17
ной книге для сдачи в приёмный пункт в Черемисиново. В свою очередь, приёмщики зерна делали в квитанции отметку о сдаче зерна в таком-то количестве килограммов.
Время прихода оккупантов в район и село никто, разумеется, не знал. Телефонная связь часто выходила из строя. Стояла гнетущая тишина. Однако чуть позже всё чаще и чаще стали доноситься непривычные для слуха, еле уловимые отзвуки отдалённой канонады. Щемило сердце от предчувствия чего-то недоброго.
Колхозники закапывали в ямы картошку, свёклу, собранные со своего огорода. Наиболее ценные вещи, а их, конечно, было очень мало, прятали. Помню, моя мать искусно зарыла в доме небольшой сундучок с лучшим своим девичьим приданым. Полы в хатах у всех были тогда земляные, а крыши соломенные.
Царила беспросветная бедность. На колхозный трудодень, обычно к Новому году, выдавали по 300–400 граммов ржи или пшеницы. В этот военный сезон труд крестьян вообще остался неоплаченным. По причине частичной уборки хлебов зерно в уменьшенном объёме шло в поставку государству.
И без того тяжёлая жизнь усугубилась войной. Особенно страдали многодетные семьи. До войны государство помогало семьям, у которых появлялся седьмой и более ребёнок, им выдавали тысячу рублей. Конечно, это была небольшая помощь, но всё же проявлялась некоторая забота о больших семействах. Таким пособием пользовалась и наша семья. Помню, на те деньги родители купили в районном центре продукты: хлеб, макароны, галетное печенье, сухой кисель, сладости. Мне купили искусно выполненный муляж рябой, бело-коричневой, коровы, изготовленный из папье-маше, величиной с кошку. Зине, моей сестре, подарили красивую детскую беретку.
Моей маме, кроме денег, в сельском совете вручили медаль «Мать-героиня». Она очень гордилась этим званием, даже сфотографировалась с наградой на лацкане жакета.
18
Только вот мои досужие сестрички немного погодя использовали верхнюю часть медали в качестве брошки.
***
Уже в начале сентября 1941 года потихоньку стали возвращаться домой мужчины, искалеченные войной: у кого глаза нет, у кого кисть руки оторвана… Они неделями добирались в свой родной кров. Но приходили все те, кто мог самостоятельно передвигаться, а тяжелораненые ещё долго лежали в тыловых госпиталях. Люди были безумно рады встрече со своими родными в военной форме. Вернулся сын, отец, муж, брат: хоть и весь в ещё не зажитых ранах, хоть контуженый, но живой.
Многие сельчане эвакуировались на восток к родственникам, знакомым, а некоторые так просто куда глаза глядят. Панику, душевную тревогу и страх испытывала каждая семья, оставшаяся в доме без мужчины.
Становится и смешно, и горестно, когда я вспоминаю, как Никита Родионович Алтухов, инвалид первой мировой войны (одна нога у него была короче другой) со своей семьёй – женой, взрослой дочерью и двумя сыновьями-подростками, уложив нехитрые пожитки на двухколёсную тачку, отступил было сначала на километр по просёлочной дороге в восточном направлении. Остановились они во дворе своего приятеля Романа Ермиловича Полянского. Его старшие две дочери, учительницы, а также сын самостоятельно уехали вглубь страны. Так вот, отступивший Никита и его чады несколько дней пожили возле хаты Ермилыча, испытав все «прелести» бытия под открытым небом, а затем всё-таки вернулись под крышу родного дома и больше никуда уже не отступали.
Между тем, наша семилетняя школа, как говорится, со скрипом (не хватало учителей), но продолжала работать. Одно из зданий школы было кирпичным двухэтажным, с железной крышей, высокими потолками и огромными
19
окнами. Здесь располагались восемь просторных классов и учительская. Перед школой был глубокий колодец с воротом, а за ней находился пришкольный земельный участок, окаймлённый со всех сторон старыми красивыми клёнами.
Не забуду мою первую учительницу. В первом классе нам преподавала пожилая женщина Улита Андриановна Коробова. Она была опытной и очень интеллигентной женщиной, искренне заботилась о детях, вкладывая всю свою душу и сердце в их воспитание и обучение. Кстати, её дочка Нина с подружкой-тёзкой Распоповой, проживавшей по соседству, в начале Огнёвки, обучалась со мной в одном классе.
У Коробовых был просторный, четырёхкомнатный дом, крытый железом. Расположен он был у дороги, ведущей в Огнёвку, чуть ниже нашей большой школы. Так вот, в одной из комнат этого гостеприимного жилища размещался наш 1 класс вместе с партами и классной доской. Такая ситуация, по всей вероятности, сложилась из-за того, что не хватало школьной площади для занятий. Улита Андриановна учила меня недолго, всего лишь месяц-два, но даже за такое короткое время дети успели полюбить её. Она, я помню, потом заболела, да и возраст уже, вероятно, не позволял заниматься педагогической деятельностью.
Белагурова Анастасия Михайловна сразу стала моей любимой учительницей. по семейным обстоятельствам (сильно болела её мать) она не смогла эвакуироваться, поэтому, ввиду нехватки учителей, Анастасия Михайловна вела занятия одновременно в двух-трёх классах по разным предметам. Это была умная и добрая женщина. Не слукавлю, если скажу, что, по моему детскому соображению, она выглядела очень симпатичной молодой женщиной с натуральными светлыми волосами. (В то время женщины волосы не красили). Она по-матерински любила нас. В 1941 году я учился в 1 классе.
20
Как-то раз я склеил из белой бумаги модель куба. На радостях в одно из воскресений понёс показать свою поделку нашей замечательной учительнице. Анастасия Михайловна встретила меня у себя дома доброжелательно, с улыбкой. Она удивилась тому, что я сам это сделал, похвалила, сказав, что я молодец. Может быть, именно благодаря этому случаю и такому заботливому отношению автор этих строк и стал впоследствии достойным человеком и востребованным специалистом, кандидатом педагогических наук, лауреатом премии в области начертательной геометрии и инженерной графики, всю свою жизнь работающим с молодёжью – в школе, техникуме, в университете.
Навсегда оставили добрый след в моей памяти и другие учителя. Прежде всего директор школы Щеглова Дина (Дарья) Фёдоровна, учительница истории. Действительно, она помогала бедным детям в приобретении учебников, покупая их за свои деньги. Мне тоже была оказана помощь с её стороны. Далее: Субочева Серафима Андреевна, преподававшая русский язык и литературу; Булгаков Иван Андреевич – биологию; Евдокимова Валентина Ивановна – иностранные языки; Заблоцкая Анфиса Ивановна – рисование и черчение; Заблоцкая Надежда Ивановна – немецкий и английский языки; Заблоцкий Владимир Иванович – военное дело и физкультуру; Алтухова Мария Никитична – математику; Шашкова Вера Ивановна – физкультуру; Балаболка Андрей Иванович (из числа эвакуированных) – математику. К сожалению, у меня нет ни одной фотографии моих учителей. В то время фотографирование было вообще редким занятием. Но незабываемы мои учителя, они давали детям не только хорошие знания в суровые годы войны и после, но и дарили теплоту своих сердец.
Большинство из перечисленных учителей окончили учительский институт в областном городе Курске с правом преподавания в семилетней школе. Учителями, в
21
основном, были тогда здешние коренные жители. И хотя работали они много, к сожалению, как и крестьяне, находились в постоянной нужде.
Никогда не забуду и то, как уже в сентябре, во время уроков физической культуры, которые проводила всеми уважаемая Вера Ивановна Шашкова, мы, маршируя на просторной школьной площадке, пели:
Вставай, страна огромная,
Вставай на смертный бой
С фашистской силой тёмною,
С проклятою ордой!
Припев:
Пусть ярость благородная
Вскипает, как волна!
Идёт война народная,
Священная война...
Священная война
(муз. А. В. Александрова, сл. В. Лебедева-Кумача)
От этой песни-гимна начала войны у нас, полуголодных детей, наворачивались слёзы за любимую Родину, за готовность взрослых к отмщению коварному врагу.
Помню ещё, как в сентябре с Верой Ивановной приключилось несчастье. На уроке физкультуры в 6 классе учительница показывала одно из упражнений на спортивном бревне. Но вдруг поскользнулась и упала, получив травму ноги. Потом она лежала в больнице, но, к счастью, всё обошлось.
***
В начале сентября стояли погожие, тихие, тёплые солнечные дни. Это было бабье лето. В воздухе летели лёгкие белые нити паутины, на которой мигрировали паучки, повинуясь слабому дуновению ветерка.
Моё самое любимое время года – осень. По этому поводу через много-много лет я сочиню такое стихотворение:
22
В голубом сиянье неба сентябрины
Летят белы нити чередою –
Невесомые плетенья паутины
С паучками плавно над землёю.
Золотая осень – осень в бабье лето,
Ещё звонче на просторах наших.
Всё живое ярким солнышком согрето,
Набирает мощь до стужи пашня.
Улетают с клёкотом журавли на юг,
Опечалясь. А за лесом, в поле
Ещё слышен уборочных комбайнов звук.
Ускользнуло лето – жаль до боли.
А ещё тогда мне казалось, что нет ничего горше видеть отступающих русских солдат, которые шли понурые, безмолвные с запада на восток. Несколько дней подряд солдаты шли и шли… Они уходили не спеша, по одному, по двое и небольшими группами. У каждого из них была винтовка, скатка шинели, каска, котелок, противогаз, сапёрная лопатка, на ногах ботинки и обмотки. Военная форма, некогда цвета хаки, от солнца, пыли и пота уже успела выцвести и поблёкнуть.
Офицеров я среди них не видел. Не заметил я и ни одной проезжающей машины, на которой были бы бойцы. Отступающие останавливались, чтобы ответить на вопросы жителей села, поговорить, чуть передохнуть, попить воды и подкрепиться едой. У нас водилась ещё картошка, хлеб, варёная тыква, яблоки.
Помню, как мать со слезами и обидой выговаривала им: «Сынки, почему же вы отступаете? и куда идёте? далеко ли немец? где же ваши командиры»? Ответы были уклончивыми, неоднозначными.
Мама поделилась, что её сын Николай на передовой, что письмо прислал... Желала солдатам остаться живыми и невредимыми. А если случится встретиться лицом к
23
лицу с врагом, то сражаться храбро, отважно и поскорее уничтожить коварного врага.
Не знаю, почему наши бойцы заранее отступали, находясь в глубоком тылу? Надо полагать, всему виной растерянность некоторых командиров, полная неразбериха…
Отец мой, сестра Тоня и брат Алёша, как и все советские люди, были потрясены началом войны. В городе Черемхово в то время было радио, поэтому они узнали о страшной беде раньше нас на несколько часов. Сразу же, не откладывая на потом, отец написал матери письмо.
В середине июля мы получили это небольшое письмо от родных. В нём можно было прочитать написанные твёрдой рукой отца такие волнующие строки:
«Дорогие родные – жена Маша и дети Лида, Зина и Андрюша, а также сын Николай (отец не знал, что он был уже мобилизован), невестушка Катя! Пишет вам отец Михаил Афанасьевич. Привет всем от нас: меня, Алёши и Тони.
До глубины души опечалены началом войны, развязанной бешеным Гитлером. Может оказаться так, что в Курск немцы вторгнутся и вы очутитесь в оккупации.
Я вдоволь насытился горем и лишениями в первую мировую войну. Знаю, какие страдания людям приносит война. Мы очень переживаем за вас. Думаю, что сына Николая заберут в армию в первую очередь. А если затянется проклятая бойня, призовут и нашего Алёшу.
Мы хотели бы, чтобы ради спасения вы приехали к нам, подальше от фронта. Я понимаю, что это не просто сделать, всё бросить и приехать. Подумайте и в ответном письме сообщите о своём решении. К сожалению, у нас нет денег, чтобы оплатить ваш проезд. Живём мы в общежитии, обещанную квартиру не предоставили. Я работаю в шахте, Тоня учится в школе, а Лёша поступил учиться в ФЗУ. С деньгами слабо, питаемся неважно, еле сводим концы с концами. А в войну, говорят, ещё хуже будет.
Обнимаем и целуем вас. До свидания».
24
Как только Маруся Константинова вручила нам только что прочитанное письмо, в тот же день Лида написала ответ:
«…Дорогие родные…
Приехать к вам мы не сможем. Как можно бросить хату, жеребёнка, козу и собачку с кошкой?
К тому же нам не за что добраться к вам, если б даже и захотели приехать… Бог милостив, будем надеяться, что мы останемся живы…»
Если ребёнок здоров, он засыпает тут же, прикоснувшись к подушке. В эту ночь у меня не случился этот моментальный сон. Письмо от отца произвело на меня неизгладимое впечатление. Я давно не видел папу, брата и сестру, поэтому очень соскучился по всем. Детским умом соображал, что к ним ехать у нас нет никакой возможности. При небольшом усилии воли в сознании стали всплывать воспоминания...
Вспомнил, как Алёша почему-то не хотел ходить в школу. как-то утром, это было зимой, за братом зашли его товарищи одноклассники, чтобы вместе пойти в школу. Но Алёша нарочно медлил с обуванием лаптей, затягивал время. Из-за этого все мальчишки опоздали в школу, за что их, конечно, ругали потом. Но зато брат любил всё делать по хозяйству, старался помогать маме – постоянно что-то мастерил, исправлял, если что сломается. Нас, младших, он никогда не обижал, а наоборот, защищал, когда это было нужно.
Сестру Тоню помню я мало. Почему? Дело в том, что когда сестрёнке было лет девять-десять, её отдали в помощники по хозяйству к тёте Антонине Пименовне Паршиной, у которой был сын подросток Серёжа, а тёте надо было работать в колхозе. Она жила в деревне Желябово Семёновского сельсовета Щигровского района.
Об отце воспоминаний было больше. Например, как однажды в жаркий летний день мы с ним купались на
25
реке Тим, недалеко от двора Булгаковых (мы даже говорили в то время: «Идём купаться под Булгаковых»).
Я ещё не умел плавать, поэтому, чтобы вблизи посмотреть жёлтые кувшинки в прибрежной воде, взбирался на спину отца, ухватившись ручонками за его шею. Приблизились мы к ярко-жёлтым кувшинкам (речным лилиям) с плоскими листьями поверх воды. И меня поразила эта красота неизвестных цветов – таких крупных, в виде круглых шаров, больше кулака, раскинувшихся безмятежно на воде с отблеском голубого неба и яркого солнца. Я коснулся их гладких лепестков, понюхал, но речных красавиц рвать мы тогда не стали.
В тот день я впервые увидел на водной мели с песчаным дном стайку рыбок – юрких детёнышей пескарей. Рыбки эти были величиной с мой мизинец. Я хотел было хоть одну из них поймать, чтобы лучше рассмотреть, но все рыбёшки проворно ускользали.
Там же увидел, и тоже впервые в жизни, головастиков и красивых малюсеньких зелёных лягушат, похожих, как мне представлялось, на человеческого ребёнка.
У берега росла осока, какие-то ещё растения, а вода была прозрачной и тёплой-тёплой. В тот раз я услышал от папы названия цветов, трав, рыб и всего живого, что мне пришлось впервые увидеть и по-детски осознать.
Насколько помню, в свои четыре или пять лет я спал с отцом. Перед сном он тихим и спокойным голосом рассказывал мне народные сказки и сказки А. С. Пушкина. Стихи и сказки папа знал наизусть.
Я внимательно, с большим интересом слушал их. Затем прижимался к папиному тёплому животу своей спиной и крепко засыпал. А однажды я и вся наша семья вечером, перед сном, услышали от отца то ли правду, то ли миф...
Папа лежал на печи, ну а я, прижавшись, как всегда расположился возле него.
26
«Этот случай, – начал он, – произошёл со мной в 1898 году, глубокой осенью, когда я был уже взрослым, незадолго до призыва в царскую армию.
Проживали мы в хате, в которой нынче живёт мой брат Петрак с женой Федорой. Было примерно одиннадцать часов вечера. Оделся потеплее. Взял с собой острый топор и длинную толстую верёвку. В предстоящую дорогу слегка покормил и попоил нашу лошадь по кличке Добрая. Она была пегой масти и отличалась своей лошадиной сообразительностью.
Показался оранжевый край восходящей луны. Мой отец Афанасий Кузьмич помог мне запрячь лошадь в повозку. Силы у меня были и, представьте, никакого страха, одна лишь смелость. Отец перекрестил меня и сказал: «С Богом, сынок! Будь осторожен».
Наступала зима, а печку топить было нечем. Поэтому я решил съездить за дровами в Кленовое, так в том месте называли лес. Это километра два-три правее села Успенка, через поле.
По дороге в лес никто не встретился. Подъехал к лесу, остановился на поляне. Лунный свет помогал мне хорошо разглядеть деревья. В голове звенело от тишины. Не спеша нарубил молодняка, очистил его от боковых сучьев с ветками. Уложил дрова на телегу, крепко увязал воз верёвкой. Негромко сказал: «Ну, Добрая! Пошли». И потихоньку повёл лошадь под уздцы, чтобы выбраться из леса. У меня в тот момент не было сомнений в том, что движемся мы в нужном направлении, а о том, что я мог заблудиться, даже не подумал. Потом стал себя ловить на мысли, что слишком долго мы идём.
Остановились. Я огляделся. Вроде бы передо мной знакомая местность. Тот же лес вокруг, но…
дороги под ногами, по которой можно было бы ехать в обратный путь, почему-то не было. Посмотрел на луну. Казалось, движемся правильно, идём в нужную сторону. Вскоре заметил, что тяжёлый воз стал утомлять ло27
шадь: она сильно вспотела и от усталости стала тяжело дышать. Останавливались и отдыхали. Потом сколько бы ни шли, а дороги нет и нет. Всюду всё плотнее обступает нас незнакомый лес. На пути чаще стали попадаться деревья, кустарники. Вести лошадь по зарослям становилось труднее.
Вдруг Добрая резко остановилась, громко заржала, сдерживая своим крупом воз с дровами. Меня взяла оторопь и даже страх, при этом бросало то в жар, то в холод. Как молнией, недоумение взбудоражило моё сознание, и я окончательно понял, что заблудился и что моя лошадь с гружёной телегой находится над пропастью крутого оврага.
Тем временем начинало по-осеннему медленно светать. Я посмотрел вперёд и неявственно увидел на краю такого же высокого обрыва, что был напротив, огромного роста человека в большой коричнево-рыжей мохнатой шапке и словно вывернутом наизнанку тулупе. Это была, как мне показалось, нечистая сила в образе дьявола.
Бесовская сила то появлялась на мгновение, то исчезала. В те секунды до моего уха донеслось еле уловимое пение деревенских петухов...
Дьявол тем временем резко простёр вверх свои руки, похожие на клешни, сильно захлопал в ладоши и громко завопил: «Мужик, ты попал в местность царства моей власти. Быстро удирай из моего леса! Убирайся вон! Но тебе, Михаил, крепко повезло. Мог бы не сдобровать. Чуешь, как сельский кочет закричал на заре? Считай, наступило утро».
После такого дерзкого изречения привидение исчезло. Меня трясло от ужаса, будто морозило, и зуб на зуб не попадал. Мне ничего не оставалось, как сгрузить дрова на землю, что я и сделал. Умное животное меня поняло и с моей помощью стало пятиться назад. Кое-как отъехали от края пропасти...
Поворачивая в сторону Карандакова, я заметил, что всю ночь мы с лошадкой кружили почти по одному и тому же следу. Остановился, ещё раз осмотрелся вокруг.
28
В двух километрах от нас стала заметной Успенская церковь. Увиденное меня взбодрило. Перекрестился и прошептал: «Прости, Господи, что меня дьявол попутал». Я сел в телегу и моя Добрая налегке покатила восвояси.
Домой вернулся, как вы поняли, ни с чем. Признаться, мне было ни до чего, я утомился. Распряг лошадь, отвёл её в лошадиный закуток. От физического перенапряжения, от всего пережитого мне требовался отдых и сон. Лёг и спал до вечера.
Хотите верьте, хотите нет, но вот такая история произошла со мной. Запомнилась она мне на всю жизнь. Только впервые, вот только вам об этом рассказал. С тех пор не тянет посещать в ночное время лесные дебри. А теперь, дорогие мои, спать».
Папа закончил страшный рассказ. Я прижимался к нему, дрожа от страха. Он стал меня успокаивать...
Как-то раз я увидел отца, который шёл после работы по дороге домой, и с нетерпением и восторгом побежал его встречать. Он с радостью взял меня на руки и нёс до самой хаты: о чём-то оживлённо спрашивал меня, затем что-то рассказывал, невольно щекоча мои щёки и нос своей шикарной мягкой бородой.
Отец мой был потомственным сапожником. Он учитывал ортопедические особенности человека, принёсшего обувь для починки или сделавшего заказ на пошив новой. Правда, одно время, в 1926–1928 годах, являлся даже председателем волости Тимского уезда.
Папа работал в колхозе, а сапожничал в свободное время. У него были деревянные колодки для обуви, железная лапка, сапожные нож, молоток, а также железные и деревянные гвозди. Прочная дратва (нить), покрытая смолой, была изготовлена из пеньки. За починку обуви соседи приносили что-нибудь съестное: хлеб, молоко, сметану и прочее. Его пусть маленький, но заработок помогал улучшить пропитание нашей большой семьи.
29
Когда папа чинил сапоги или ботинки, он всегда «мурлыкал» какую-нибудь песенку. Очень любил заниматься отец и садоводством, приобретая в питомниках города Курска различные культуры редких для нашей местности древесных растений. А в 1938 году мой папа чуть не замёрз в сильную метель, когда добирался домой пешком из Щигров. Ему просто повезло, что смог тогда возвратиться в родной дом.
Помню, как неожиданно для нас вошёл в хату старый бородатый человек, на вид похлеще любого Деда Мороза, которого мама и все мы не узнали. Он был весь в снегу и наледи. На шапке, бровях, а особенно на бороде висели длинные ледяные сосульки. За спиной у него был виден мешок, покрытый толстой коркой льда. Узнали мы в этом странном человеке своего отца, лишь когда он заговорил.
Мать заохала, даже заплакала, настолько ей было его жаль. После неприятных мгновений, после мимолётных переживаний вся семья радовалась, что папа жив да ещё принёс несколько буханок хлеба в тот голодный, завьюженный день...
Вспомнил я и тот летний знойный день 1939 года, когда после полудня отец с Алёшей и Тоней уезжали из дома.
Первая партия отъезжающих (пять или шесть семей и столько же подвод) собралась на выгоне нашего колхоза. Подошло много провожающих, в том числе я, две сестры и мама. Слышался плач, было шумно.
Проводить отца и двух детей в дальний путь пришли наши приятели: Басов со своей дочерью Катей; сосед Роман Ермилович с женой Евдокией; дядя Сафрон; Илья и Софья Апальковы; Никита Родионович с женой; Пётр Афанасьевич, мой дядя, с женой Федорой Фёдоровной; Полина Афанасьевна, сестра моего отца; Лена (моя двоюродная сестра) с Зориком и др. Слышались напутственные слова, советы, пожелания удачи…
30
Мы провожали отца от выгона, мимо двора Игната Захаровича (Захаревича), идя по пыльной дороге, ведущей на Щигры. Дорога проходила выше рощи, среди ржи. Свесив свои босые ножки, брат и сестричка сидели на телеге, в которую была запряжена лошадь. вытирая ладонями глаза, они горько плакали от расставания, которое, быть может, будет навсегда.
Мама сбивающимся от волнения голосом, на ходу говорила: «Детки мои, не плачьте, всё будет хорошо. Слушайтесь папу, а в школе учитесь старательно. Как устроитесь, мы к вам приедем…»
Возница, мой двоюродный брат Петичка, остановил лошадь. Мама подошла к Алёше и Тоне, обняла их и несколько раз поцеловала. Раздались рыдания.
Потом Лида, Зина и я попрощались с братиком, сестричкой и папой. Слёзы мешали смотреть и говорить. Папа сам со слезами на глазах попрощался с плачущей мамой.
Повозка тронулась в путь. Мы провожали своих родненьких ещё несколько сот метров дороги, махали руками, глядя им вслед, и тоже безутешно плакали. Долго-долго смотрели на удаляющуюся подводу, пока она не растворилась окончательно в безбрежном золотистом мареве спеющей пшеницы...
С дороги, где мы остановились, открылась незабываемая панорама. внизу была видна наша хата с садом, справа – избы всей Португалии вплоть до двора Астаховых. Почему так назвали нашу деревушку, никто не знал. Отчётливо обозревалась Успенская церковь и село. Прямо простирались луга, ольховник. Видны были селения Подлес, Лесновка и Канищево.
Вернулись мы домой. В хате пахло свежеиспечённым хлебом. На столе лежали большие ржаные караваи, накрытые чистой скатертью. Мама выпекла этот душистый хлеб для отъезжающих и для нас на часть денег, выданных в качестве подъёмных. На сердце было пусто и тоскливо...
31
После всех неприятных и тяжёлых воспоминаний я уснул. И приснился мне чудный сон...
Будто приехали мы к отцу в Черемхово. И не одни, а вместе с жеребёнком, козой, собачкой и кошкой! Мне было приятно осознавать, что в угледобывающем городе, куда мы прибыли, оказались почему-то наши сад, вся роща, хата и даже мой дружок Толик.
Отец с Лёшей и Тоней были в восторге от встречи с нами. Папа, как прежде, взял меня на руки, подозвал к себе маму, Лиду, Зину, Алёшу, Тоню и моего дружка Толика. К нам подошёл красивый Ворон, подбежали наша шустрая собачка Жулька и кошка Нюрка. И вот все вместе мы поднялись в рощу и стали рассматривать свой сад, луга и на дальнем горизонте весь посёлок Тим…
Вдруг всё исчезло, так как я проснулся вопреки своему желанию…
Было уже утро и яркие лучи солнца пробивались через оконные стёкла. Оттого, что это был всего лишь сон и от пережитого, я прослезился, но вскоре пришёл в себя. И тут же рассказал матери и сёстрам, что мне привиделось во сне.
А ещё помню, что мама вплоть до начала войны всё высказывала своё сожаление о том, что продали дойную корову накануне отъезда отца с детьми. Действительно, зачем? Я так и не понял, ради чего это было сделано? Правда, немцы отобрали бы её у нас при первом же случае.
До первой оккупации нашего села немцами мы успели получить от отца ещё одно письмо, на которое незамедлительно написали ответ.
После того как советские войска отступили на восток, сельчане почувствовали злобное дыхание войны, когда к нам в село прибыли семьи эвакуированных крестьян из Воронежской области.
Мы приняли семью из четырёх человек: очень пожилых родителей и двух их взрослых дочерей. Мать при32
няла беженцев по-доброму, с глубоким сочувствием. Все их жалкие пожитки помещались на двухколёсной тачке. Мужчину звали Павел, младшую, страдающую слабоумием от рождения их дочь, Таней.
Жили они у нас, а вернее возле хаты, всего лишь две недели. К счастью, в сентябре стояла сухая и по-летнему тёплая погода. Помню, как обездоленная женщина говорила своему престарелому мужу: «Павлуха, брядай ноги быстрей!» Дедушка Павел и в самом деле еле-еле передвигал ноги при ходьбе. Куда несчастные съехали с гумна, я не знаю.
Осенний посев в почти распавшемся колхозе проводился на уменьшенных площадях по известной каждому колхознику причине – врагу в случае оккупации не должен достаться богатый урожай.
В сентябре из района пришло распоряжение: откомандировать на месяц определённое количество трудоспособных граждан на рытьё противотанковых рвов и траншей. В добровольно-принудительном порядке администрация села сформировала отряд из числа пожилых мужчин, молодых девушек и парней-подростков.
Моя старшая сестра Лидия Михайловна, 1925 года рождения, вошла в этот отряд. Со своей лопатой и узелком в руках вместе со всеми отправилась она в 25-километровый путь, под город Щигры Курской области для этой тяжёлой работы...
Позже Лида рассказывала, что противотанковые рвы копали весь световой день две недели подряд до наступления сильных дождей. Земляные работы выполняли около 200 человек. Жили они в палатках, кормили их два раза в день. Вначале она чувствовала ужасную усталость, но потом втянулась. В последний день работы, как нарочно, сестра была травмирована в области переносицы лопатой по неосторожности одной женщины, копавшей землю. Шрам этот сохранился на всю жизнь.
33
«Как-то раз, – продолжала рассказ Лида, – в небе появился маленький вражеский самолёт с крестами. Наверное, он нас заметил и стал сбрасывать листовки. Мы, конечно, испугались, припали к земле, прекратив работу.
Долетели до нас белые бумажки. Стали мы их читать.Гитлеровцы призывали русское население не оказывать сопротивление освободительным войскам Германии, а всячески содействовать в общей борьбе с коммунистами… Порвали мы эти листовки, поняв смысл их пропаганды». Как же! К этому, как говорится, ни прибавить, ни убавить.
В эту тревожную осеннюю пору вдруг появились бродяги – небритые, в гражданской одежде с чужого плеча мужчины лет тридцати и старше. Кто они были и откуда?
Скорее всего, с учётом происходящих событий, это были самые настоящие трусы и дезертиры. Им на что-то надо было жить, поэтому одни объявляли себя мастерами на все руки, опытными сапожниками, другие хотели покорить измученных переживаниями сельчан гаданием. Например, сначала у нас несколько дней жили двое обросших, бородатых мужчин «сапожного ремесла». Сами они, как позднее узнала мать, были из Воронежа. Звали одного Николаем, второго Андреем. Они подшивали валенки за всевозможные харчи. Люди по необходимости шли к ним. Обмана, я помню, не было. Все были довольны их работой.
Когда мама спросила у них, почему они не на фронте, молодые люди отвечали: «Мамаша, мы отстали от своей части, отступающей на восток. И теперь не знаем, куда нам податься. Ведь Воронеж вот-вот будет в руках немцев». Мама посоветовала молодым людям изо всех сил продвигаться на восток.
Попозже остановился у нас мужчина лет сорока. Он назвал себя Иваном, умеющим гадать. Женщины, чьи дети,
34
мужья или отцы ушли воевать и от них не было никаких вестей, хотели узнать правду из уст «ясновидящего». А вдруг он истину скажет?!
«Маг» усаживал возле себя, к примеру, какую-нибудь пришедшую погадать бабушку, закатывал глаза, запрокидывал свою заросшую чёрными волосами голову назад, затем с закрытыми глазами, не спеша, важно произносил: «А ваш-то муж жив, я его вижу. он здоров, воюет, бьёт немца». Он не хотел расстраивать женщин и почти всем говорил, что боец жив и здоров, что вернётся домой после войны. Или: «ваш брат в плену...» и т. д.
Нашей Кате, маминой невестке, нагадал: «Ваш муж Николай погиб в неравном бою с врагом». Катю и мою мать одолели горькие слёзы. Мать голосила, приговаривая: «Сынок, Коля, я как чувствовала, что ты погибнешь, что мы тебя больше не увидим…» Гадальщик занервничал, услышав такую реакцию женщин, стал успокаивать их и уговаривать, чтобы они так не убивались от горя, что он, дескать, может тоже ошибаться. Николай, к счастью, был жив и слал письма.
Колхозница Елена Булгакова, моя двоюродная сестра по отцовской линии, была женщиной боевой и весёлой, которая за словом в карман не полезет. Она вообще не училась в школе, была немного грубоватая в общении, но добрая в душе. Елена решила проверить гадающего, то есть вывести его, по своей задумке, на чистую воду в присутствии других женщин, желающих погадать. Замечу, что Еленин муж Зорик накануне вернулся домой из госпиталя с обезображенной ранением рукой.
Итак, она присела возле гадальщика и голосом страдающего человека спросила его о том, жив ли её муж Зорик, от которого уже давно нет писем. Гадальщик принял позу озабоченного мыслителя и, немного помолчав, с закрытыми глазами тихо произнёс: «Мне страшно сообщить, дорогая сестрица, извини, пожалуйста, но ваш муж совсем недавно погиб…»
35
Лена живо встала с места, несколько секунд помолчала, затем, задорно усмехаясь, громко изрекла: «Бабы, бесплатное кино. энтот прохиндей дюжа врёть! Вы усе в курсе, что Зорик третьего дня воротился домой, нынче лежит на печи!» Её подруги, закрывшись рукой, громко рассмеялись сквозь слёзы и ушли. После этого разоблачительного случая никто уже не желал идти гадать.
В это время занимались гаданием не только пришлые, но и свои бабушки, живущие в соседнем селе. И моя мать ходила гадать о своих сыновьях-фронтовиках. Хорошо, что все гадалки видели моих братьев живыми и здоровыми, это утешало маму. От безысходности люди верили вещим снам, различным приметам…
В один из последующих дней к нам пожаловали двое незнакомых молодых парней в старой одежде. Вся наша семья была в хате, в том числе и старшая сестра Лида. Она их быстро рассмотрела, и они, естественно, её. После чего Лида ушла с глаз долой – залезла на печь. Ребята между тем мило разговаривали с мамой, спрашивали о том о сём.
Прошло минут тридцать, и один из них, он представился как Василий Лободин, вкрадчивым тенорком проговорил, глядя на маму:
– Мамаша, отдай свою дочку Лиду замуж за меня. Я порядочный человек. Мне она очень понравилась. Не откажите, пожалуйста. Если Вы не будете возражать, то жить будем у вас. Ну как?
Разговор, конечно, слышала сестра, но молчала. Неожиданная просьба «жениха» вызвала довольно-таки длинную паузу. Я, конечно, не мог представить в тот момент, какое выражение возникло на лице сестры, может, пробежали мурашки по её телу или лицо исказилось в неприятной улыбке. Мама, Катя, Зина и я невольно переглянулись. Катя ухмыльнулась, поправляя свои русые волосы. У меня и Зины, как у глупых, от удивления открылись рты,
36
у мамы лицо зарделось румянцем. Но она, овладев собой, ответила культурно и вежливо:
– Василий, сынок, видать, Вы хороший человек. Спасибо за такое предложение. Думаю, вы долго не думали над тем, что только сказали. Во-первых, мы с вами совершенно незнакомы; во-вторых, идёт страшная война и пока что не в пользу России. К тому же, дочь моя ещё несовершеннолетняя. Ей надо учиться и учиться после войны… Немцы буквально через несколько недель, а может быть, даже через считанные дни ворвутся в село. Уж какие тут могут быть замужества и женитьбы? Это, по меньшей мере, несерьёзно.
– После войны, Вася, милости просим, приезжай, – сказала потом мать, улыбаясь. – Вы, сынки мои, – продолжала мама, – как я думаю, оказались в очень сложном положении. Советую, пока не поздно, быстрее идти по дороге на Покровское, в северо-восточном направлении, в Черемисиновский райвоенкомат. Это лучше, чем в Тимский – с южной стороны. Расскажите всё о себе, попросите, чтобы вас поставили на воинский учёт.
– А у вас есть документы? – спросила ещё она.
– Да, – последовал ответ.
– Не бойтесь, не укусят. А уж после этого видно будет.
Катя добавила: «Если промедлите, вас схватят фашисты, сразу убьют или отправят в концентрационный лагерь. Поэтому быстрее бегите, мои братки!»
«Жених» и его товарищ, не долго думая, встали, поблагодарили мать и Катю и попрощались. Перешагнув через порог, Вася обернулся и решительно успел сказать: «Мы сделаем так, как вы посоветовали».
Ушли. Жалко стало этих молодых парней, заблудившихся в своих мыслях при возникшей в стране неразберихе. В то время правоохранительные органы совершенно не интересовались ни «мастерами на все руки», ни гадальщиками, а вернее, «уклонистами». Совершенно не помню, были ли тогда вообще участковые милиционеры.
37
***
Как-то в октябре Дарья Ивановна Апалькова, заведующая колхозным детским садом, проходя по дороге возле нашей хаты, взволнованным голосом сообщила маме о том, что только что поймали немецкого шпиона.
– Его задержали, сейчас допрашивают возле нашего сельсовета.
– Андрюш, сынок, – попросила мама, – сбегай туда и разузнай что и как. Потом расскажешь.
Не успела мать как следует проговорить просьбу, обращённую ко мне, как мой приятель Толик Романов подбежал к нашему окну и громко крикнул: «Андрей, побежали к сельсовету. Там, говорят, какого-то шпиона поймали». Я опрометью помчался вслед за соседом.
Прискакали. Возле сельсовета была небольшая толпа людей, человек двадцать, не более. Среди собравшихся я увидел председателей колхоза и сельсовета, а также директора школы. С блокнотом и карандашом в руках стояла секретарь сельсовета Вера Жигулина, как потом я узнал, для ведения протокола допроса. Мелькали там и другие знакомые мне лица. Толпа шумела.
посередине образовавшегося кружка стоял, опустив голову, молодой солдат в пилотке, в новенькой летней форме советского бойца. Лицо у него было грустным, но спокойным. Возле него на траве стропами вверх лежал большой, собранный в кучу зелёный парашют. В руках солдат держал сумку из-под парашюта и ещё небольшой рюкзачок, а на поясе у него висел планшет. «Немецкий шпион», как я понял, отвечал на вопросы, а вернее, парня допрашивали.
Из рассказа задержанного следовало, что зовут его Болдырев Алексей Николаевич, 1921 года рождения. Он русский, уроженец Львовской области, с Украины. Как и сотни других, попал к немцам в плен, документов тогда при нём не было. Выдал себя за сироту, довоенного воспитанника расформированного детского дома за Уралом.
38
Под угрозой смерти дал согласие сотрудничать с немецкой разведкой, приняв присягу на верность вермахту. Поместили его в спецшколу в каком-то маленьком городке Германии, никуда не выпускали. В течение месяца готовили из таких, как он, шпионов-диверсантов.
Всего их было 30 человек молодых людей из России и Украины. И вот сегодня рано утром, когда ещё было темно, военный самолёт с высоты пять тысяч метров сбросил 11 таких парашютистов в различных районах Курской области.
После приземления, подождав рассвета, он оказался на нашем лугу. От женщины, которая вела свою корову в стадо, узнал, где находится сельсовет.
– Вот добровольно пришёл к вам. В рюкзаке есть и гражданская одежда.
В конце ответов «шпион», подняв выше голову и осматривая присутствующих, сказал:
– Как только я попал в плен к немецко-фашистским захватчикам, в душе поклялся никогда не вредить советскому народу, своей семье. Во что бы то ни стало вернуться на Родину, стать в строй Красной Армии и сражаться до конца против гитлеровской Германии. Я ничего плохого не сделал и не собирался делать у себя на Родине. Я чист перед своей совестью. Я сказал всю правду. А теперь делайте со мной, что хотите.
Молодой человек откровенно плакал, не скрывая слёз, утирая ладонью раскрасневшееся лицо… Мы с Толиком, как заворожённые, слушали вопросы, которые задавал «шпиону» председатель сельского совета Дмитрий Булгаков, и ответы самого задержанного. Признаться, мне было жаль молодого, статного юношу в военной форме.
Вскоре подъехала легковая машина. Из неё вышли два милиционера и военный. Поговорили с Дмитрием Ивановичем. Затем все вместе вошли в здание сельсовета. Через несколько минут представители района, наш
39
участковый милиционер и задержанный солдат, а также секретарь Жигулина отбыли в районный центр...
Возвращаясь домой, я спросил у своего дружка: «Скажи, а ты бы решился стать советским разведчиком в Германии?»
Толик немного подумал и откровенно ответил, глядя мне в лицо: «Вряд ли. Я, честно говоря, боюсь немцев. Они ни за что убивают русских людей». После неожиданного для меня ответа некоторое время мы шли молча. Потом Толик, остановившись и глядя мне прямо в глаза, спросил: «А ты, Андрей, смог бы? Сумел бы осмелиться быть разведчиком в тылу врага?»
Я как-то неуверенно ответил, немного отвернувшись от собеседника: «Да, я бы смог!» Потом понял, что поймал себя на слове. Лицо моё, наверное, даже покраснело в тот момент. Я осознал, что соврал Толику по-детски, просто не хотел выглядеть трусом перед товарищем. На самом деле я тоже здорово боялся.
Дома подробно рассказал, что увидел и услышал возле сельсовета. Сёстры, Катя и мать с интересом выслушали меня. Немного помолчав, мама внимательно посмотрела на меня и сказала:
– ты, сынок, умеешь понятно и доходчиво рассказывать, молодчина. Я думаю, – продолжила она, – молодой парень в военной форме, явившийся добровольно к властям – с повинной в сельсовет, хороший, настоящий человек. Более того, не побоюсь этого слова, он патриот. Но, откровенно говоря, переживаю за него. Этот Алёша был в плену, в который нынче, к несчастью, попадают наши бойцы тысячами. После следствия несостоявшегося шпиона, скорее всего, военный трибунал направит в штрафной батальон.
«А что такое штрафной батальон?» – поинтересовался я.
Мама пояснила, что в штрафной батальон или в штрафную роту на фронте направляют всех «провинившихся» перед советской властью:
40
– Обычно их посылают в атаку во время смертельного боя с врагом. Редко кто остаётся в живых. Выживших и раненых после боя прощают. Вот так-то, сынок.
Как ни страшно, как ни тяжело было, но сельчане продолжали жить. Обычно в октябре в чернозёмной полосе идут обложные моросящие дожди, образуя непроходимую грязь. Жизнь, на первый взгляд, в это время как бы замирает. Но вот, к удивлению жителей села, на двери одного из домов школы появилось объявление о том, что такого-то числа октября состоится концерт исполнительницы русских народных песен (фамилию артистки я не помню).
В школе, бывшем доме попа, имелось три класса. До революции в этом небольшом доме жил местный священник со своей семьёй. Теперь же в одном из трёх классов смастерили импровизированную сцену. Вход на концерт был бесплатным для всех. Я с мальчишками с трудом пробился поближе к сцене и уселся на полу в душном помещении, освещённом двумя керосиновыми десятилинейными лампами.
Артистов было трое. Певица исполняла не только русские народные песни и романсы, но и песни первых дней войны. Пела она под аккомпанемент баяна и мандолины. Артистка была молода и красива, вся в чёрном, в маленькой шляпке с вуалью. Пела, видимо, профессионально, всем нравилось и ей долго аплодировали.
В паузах между песнями военные стихи трогательно декламировал пожилой артист. Не могло не запомниться одно стихотворение Е. Долматовского (ставшее позднее песней на музыку М. Блантера). Оно называлось «Моя любимая»:
Я уходил тогда в поход
В суровые края.
Рукой взмахнула у ворот
Моя любимая…
41
В кармане маленьком моём
Есть карточка твоя.
Так, значит,
Мы всегда вдвоём,
Моя любимая…
Легендарную песню «Священная война» артисты исполнили втроём. От многих песен и стихов у всех, в том числе и у нас, ребятишек, становились мокрыми глаза и пробегали мурашки по коже. Из народных песен я запомнил только одну «Зачем тебя я, милый мой, узнала?»
Концерт понравился всем слушателям. Учительница Вера Ивановна от имени зрителей сердечно поблагодарила артистов за хорошее выступление, за то, что они из районного центра сумели добраться до села в такую непогоду и порадовали людей.
Потом расходились по домам. Я и мои сёстры Лида и Зина чуть ли не на ощупь пробирались до своей хаты. В абсолютном мраке, глухой темноте, когда не отличишь небо от земли, мы по памяти, придерживаясь друг друга, брели домой. Только кое-где из окошек светился тусклый огонёк. Ожидавшие нас и обрадованные нашему приходу Катя и мама стали расспрашивать о состоявшемся концерте...
***
В начале осени в сельских магазинах пропали из продажи такие жизненно важные товары, как соль, мыло, спички и керосин. Поэтому колхозники очень экономно старались расходовать свои небольшие запасы.
Село опустело без здоровых молодых мужчин. Стали серыми и скучными дни, похожие один на другой. Вести с полей боёв были нерадостные. Гитлеровцы захватывали один город за другим, круша всё на своём пути. Отпор со стороны Красной Армии был минимален. Сотни тысяч русских пленных угоняли фашисты в создаваемые ими концлагеря. Тысячи и тысячи советских бойцов и коман42
диров полегли в боях. Но, несмотря ни на что, днём и ночью у каждого сельчанина теплилась надежда на неизбежную победу над Германией.
В селе осталось примерно две трети жителей. А тут ещё молодые смелые девушки стали обивать пороги районного военкомата с заявлениями отправить их на фронт в качестве связисток, медсестёр, санитарок и интендантских служащих. Матери и отцы переживали, но почти ни одна мать не отговаривала свою дочь от службы в Красной Армии.
На проводы этих молоденьких девушек пришло много односельчан. Перед тем как отправить их в ту или иную воинскую часть или военную школу, военкомат имел возможность одеть призывниц в армейскую форму, дать им право побыть два-три дня дома. Наверное, сама судьба благоволила им в этом и вопреки всему превращала в красивых молодых бойцов.
Матери, старики и ребятишки не могли налюбоваться на неожиданно повзрослевших, коротко остриженных девушек в военной форме: армейские кирзовые сапоги, гимнастёрки, юбки до колен и пилотки набекрень. Им дарили букеты цветов со своих клумб. Снова слёзы, объятия и расставания...
Конечно, Наташам, Валям, Зинам, Марусям… было очень тяжело на душе. они, быть может, даже не в полной мере осознавали, что такое война, и бодрились, чтобы ещё больше не огорчать своих родителей. При прощании пели предвоенные песни «Катюша», «Дан приказ ему на запад» и пешком уходили в посёлок Тим.
Самым уважаемым человеком на селе стала почтальонка 17-летняя Маша Константинова. Она росла в многодетной семье Ивана Прохоровича и его жены Анны. Её сестра 19-летняя Валя ушла добровольцем на фронт. Дома остались маленькие братья, сёстры и пожилые родители. Уже в августе в сумке почтальонки стали появляться письма с фронта, из госпиталей, учебных школ, от
43
эвакуированных. Маша знала в лицо всех жителей колхоза, а также тех, кого мобилизовали.
В Карандаково было три колхоза: «Путь Ленина» – дворы Португалии, выгона и Подлеса (это для меня родное хозяйство); «Звезда» – дворы Огнёвки и Мяснянкино; «Серп и молот» – дворы Лесновки, Канищево и Ключей. В каждом отдельном колхозе был свой назначенный почтальон.
К началу войны в СССР была 30-миллионная армия. Поэтому настоящих конвертов в великом множестве государство из-за возникших событий изготовить не могло, это во-первых. а во-вторых, было важнее направить средства на вооружение армии и флота и нужд фронта. Поэтому, согласно пословице «Голь на выдумки хитра», вместо стандартных конвертов солдаты и присылали самодельные треугольники – конверты, сделанные без клея, из одного или двух листов ученической тетради. Если солдат писал с фронта между боями, то ему было не до чернил и пера. Весточки на родину быстро черкали простым карандашом, а в лучшем случае – химическим, зачастую при этом сидя в окопах. Спешили, выводить слова было некогда, так как армейский почтальон тут же собирал написанные письма и отвозил в определённый почтовый пункт, вернее, в полевую почту. Письма домой и из дома шли со штемпелем «Полевая почта».
Солдаты без затруднений научились изготовлять конверты-треугольники. Сегодняшнее поколение молодых людей, вероятно, и не знает, что представляет собой этот конверт. может быть, хотя бы в музее увидят они письма фронтовиков, или дедушка, прадедушка с бабушкой покажут внуку, правнуку этот немудрёный, но дорогой сердцу треугольник.
Маленький прямоугольный треугольник был лёгок, а главное – просто открывался; для военной цензуры лучше этой формы и не придумать. Бойцу запрещалось сообщать в письме, в какой местности он находится, не разрешалось солдату писать и о своих командирах и пр.
44
Помню письма-треугольники, присланные нам моими братьями Николаем и Алексеем. Военные цензоры зачёркивали густыми чернилами не только какое-нибудь слово, но иногда и целые абзацы. Все письма, особенно к матерям, были чрезвычайно короткими. Одновременно с письмами-«косичками» были в ходу и открытки с чёрно-белыми рисунками на военную тему: например, как советские воины уничтожают оккупантов.
Маше приятно было приносить в хаты письма от тех, кто сражался, кто был жив. Бабушка, если была малограмотна или плохо видела, просила почтальонку прочитать письмо. Поэтому Маша знала обо всех, кто воюет и шлёт весточки. Самым тяжёлым для неё было приносить страшные извещения о гибели того или иного человека, которого она знала. С плачем вручала она извещения: «Ваш сын погиб смертью храбрых в боях за Родину…» И таких сообщений было очень и очень много.
В октябре мы получили последнее тревожное письмо из Москвы, от моей самой старшей сестры Людмилы. Люда была замужем за Чевычеловым Михаилом Ивановичем. Родом он из села Леженьки (Леженский сельсовет Тимского района). В 1937 году она с мужем переехала в Москву. Михаил Иванович ушёл на фронт в июле 1941 года. В то время Людмила жила по адресу: 149, г. Москва, ул. Фруктовая, дом 44, комната 21. Их большой деревянный барак стоял на тогдашней окраине города, возле Помологического сада. Это рядом с современной станцией метро «Нахимовская». У Людмилы к тому времени было уже двое детей. Так вот, она сообщала, что в Москве сложная обстановка:
«Продовольствия в магазинах стало мало, выстраиваются большие очереди. Люди, услышав о том, что Гитлер грозит затопить Москву (перегородить волжские воды), толпами покидают столицу.
На улицах и площадях установлены надолбы, появились баррикады из мешков с песком, вырыты глубокие
45
траншеи. В ночном небе висят воздушные аэростаты. Замаскировали мавзолей Ленина под двухэтажный домик, укрыли Большой театр, некоторые здания и многие скульптуры.
Самолёты врага устремляются к Москве и на большой высоте, и на бреющем полёте. В воздухе слышны сирены, гул самолётов, грохот от взрывов. Москвичи по сигналу «тревога» укрываются в подвалах домов. От нашей квартиры бомбоубежище (подвал дома) находится далеко, пользоваться им очень неудобно и опасно.
Участились налёты немецкой авиации. Бушуют пожары. особенно страшно в ночное время видеть постоянное зарево от пожаров в центре города. То здесь, то там взрываются вражеские бомбы и снаряды. В чёрном небе наши прожекторы перекрёстными лучами ослепляют лётчиков противника, а московские зенитки сбивают их самолёты.
Среди москвичей имеются убитые и раненые. Очень страдают пожарные, им приходится тушить большое количество зажигательных и фугасных бомб. Кроме того, они разбирают завалы, спасают людей, засыпанных обломками. Москвичи знают, что Сталин находится в столице и не собирается покидать её».
Письмо из Москвы взволновало всю нашу семью. Мама, не откладывая, срочно написала дочери ответ, в котором старалась хоть как-то её успокоить, подавая надежду на лучшее. Из листовок, сброшенных немцами с самолёта в сентябре на соседнее село Покровское, мать узнала, что командование фашистской Германии грозит захватить Москву к 7 ноября 1941 года и победоносным маршем пройти по Красной площади и что у немецких офицеров уже имеются пригласительные билеты на этот парад. Правда, мама не написала дочери об этой неприятной новости (А может, Людмила и сама это уже знает). Мама отлично понимала, что листовки были сброшены с целью запугать население. Но ведь содер46
жание листовок могло иметь и долю правды. В войну всё может быть...
Военный корреспондент Евгений Воробьёв пишет: «Вражеские самолёты рвались к центру города, к Кремлю. Плотный огонь зенитной артиллерии сбивал их с боевого курса, и они торопливо сбрасывали бомбовый груз… В первые часы налёта гитлеровцы сделали попытку уничтожить штаб противопожарной службы… Через несколько дней после первого налёта под Москвой был сбит германский лётчик. У него нашли план города с заштрихованными квадратами, обозначающими зоны «обязательной бомбардировки». в ночь на 22 июля он бомбил штаб противовоздушной службы…
Возникает законный вопрос: почему после первой бомбёжки штаба, тем более после показаний пленного лётчика, руководители московской противопожарной службы по-прежнему сидели в заштрихованном квадрате № 16? Из-за неумного упрямства или нерасторопности штаб часто терял связь с пожарными командами.
Одним из самых важных объектов (пожарники не спускали с него глаз) был авиазавод, который в прифронтовой обстановке к концу сентября довёл выпуск скоростных истребителей МиГ-3 до 20 самолётов в сутки.
Разумеется, в дни осадного положения Москвы нецелесообразно было информировать противника о том, какой урон он нанёс своими бомбардировками. Но и четверть века спустя читатели оказались в заблуждении, прочитав воспоминания бывшего командира корпуса ПВО Д. Н. Журавлёва о первой бомбардировке: «Имелось несколько жертв среди населения». На самом деле жертв, увы, было больше.
Несколько лет назад центральная газета сообщала, что ни одна вражеская бомба не упала на Кремль. Но вот что можно прочесть у председателя Моссовета В. П. Пронина: «Пятнадцать фугасных и несколько сотен зажигательных бомб упало на территорию Кремля. Два раза бомбы попа47
дали в здание кремлёвского Арсенала. Возникшие от них пожары грозили уничтожить бесценные памятники русской культуры. Но мужественные защитники Кремля под руководством его коменданта генерала Н. К. Спиридонова, не щадя жизни, спасали кремлёвские святыни. Более 90 воинов гарнизона Кремля при этом погибли. О них напоминает нам мемориальная доска в Кремле.
Негоже ретушировать историю, это неуважительно к памяти погибших».
***
Чтобы читатель мог лучше представить наше село Карандаково, коротко опишу его географический ландшафт (см. вклейку «Схематический план села Карандаково (1941–1945 гг.)» и «Тимский район» ).
Итак, если посмотреть на село с запада на восток, то есть со стороны Успенки, то увидим следующую картину. Слева, начиная от избы Андрея Астахова, от узкой просёлочной дороги расположился обозреваемый ряд из 17 хат так называемой Португалии с хозяйственными постройками и прилегающими к ним огородами и садами.
Первая изба, пограничная с Успенкой, принадлежит инвалиду первой мировой войны Андрею Астахову (у него не было ноги), проживающему с женой Анной, двумя дочерьми замужней Марией и Александрой и подростком Виталиком.
Выше огородов, на подъёме начиналось колхозное поле, простирающееся до самого горизонта. За полем тянулся необозреваемый, очень длинный овраг. Над нашим, двенадцатым по счёту, двором располагалась половина сада, а выше роща из кустарника и колхозное поле. Далеко-далеко, в южном направлении, на значительном возвышении был виден Тим, посёлок городского типа. Справа от дороги находилась вторая половина нашего сада с колодцем. Справа, начиная от двора Астаховых простирались луга и болото с зарослями ольховника,
48
затем огромные колхозные пастбища и два небольших ручья, впадающие в реку Тим. Дворы Подлеса, Лесновки, Канищево и Ключей не обозревались из-за высоких деревьев и отдалённости.
Далее, начиная от последней хаты Португалии – семьи Сафрона, дорога шла по выгону до сельского совета, почты и магазина, а потом по левую сторону вдоль дворов Огнёвки, вплоть до деревушки Чубаровка села Покровское. Ниже дворов Огнёвки, по обе стороны реки Тим простиралась деревня Мяснянкино. Эта местность также не обозревалась со стороны Успенки из-за уклона местности в сторону Покровского. Недалеко от сельского совета, на возвышении слева располагалась двухэтажная семилетняя школа, а выше неё – сельское кладбище.
После Португалии, как уже было сказано, начинался выгон. На выгоне, на пересечении дорог из Подлеса и Португалии, до сельского совета находился общественный очень глубокий колодец с журавлём, вокруг которого на разном расстоянии теснились избы. В верхней части выгона были многочисленные колхозные постройки.
на юго-восток от выгона шла дорога на Подлес, Лесновку и Канищево с двумя мостами через реку в сторону деревень Заречье, Забелье, Бердянка и Шабаново (к Тиму). Кроме того, от верхней части выгона, возле хаты Захаревича, начиналась грунтовая дорога по колхозному полю в западном направлении, на город Щигры.
На огородах жителей села – сплошной чернозём на большую глубину, как, впрочем, и во всём районе и области. Колхозные поля и огороды ежегодно удобрялись перегноем, поэтому в химических удобрениях не было нужды. В благоприятные погодные условия люди всегда выращивали хорошие урожаи. Отмечу, что вода круглый год была в реке, в болоте, колодцах. Журчали родники и на лугу, во многих местах большого оврага, протянувшегося вдоль всего колхозного поля. Используй воду, человек, только не ленись.
49
Село наше, на мой взгляд, было уютное, с интересным рельефом. Вместе с тем, Карандаково одолевала какая-то извечная, заскорузлая бедность. Но ведь малая родина всё равно западает в душу и сердце каждого человека на всю жизнь. Как говорится, каждый кулик своё болото хвалит. Вот и я, без преувеличения, отзываюсь о своей родимой земле с большой и трогательной теплотой.
Но страшное время настало… утром 20 ноября 1941 года в наше село Карандаково ворвались немцы. (Надо заметить, что областной центр Курск немецко-фашистские захватчики оккупировали ещё 3 ноября 1941 года). Накануне ночью выпал первый снежок, стояла безветренная погода и лёгкий морозец покрыл тонким льдом дорожные лужи и ручьи на лугу. Продвижению оккупантов ничто не препятствовало, если не считать три взрыва снарядов в поле, пограничном с Успенкой, выше двора Астаховых. Они оставили после себя чёрные земляные воронки на белом фоне снега, недалеко от грунтовой просёлочной дороги, по которой двигались «непобедимые, доблестные арийской расы вояки Гитлера».
В тот день деревня словно вымерла. Все жители оставались в своих хатах. Иначе говоря, с хлебом-солью гитлеровцев никто из жителей села не встречал. То, что есть в селе люди, выдавал лишь дымок, струящийся вверх из труб редко расположенных друг от друга изб.
Пришёл незваный «гость»
Убить, громить и красть.
Он нам, что в горле кость,
Для всех селян – напасть.
У меня, мальчишки, как бы непроизвольно возникали разные мысли. А что за люди, эти немцы? Чем они отличаются от нас? Как они отнесутся к жителям села? Что мы будем делать при них?
Тишину нарушили оккупанты, движущиеся с запада, со стороны Успенки. Мотоциклисты ворвались первыми.
50
Сильный рокот и гул трёхколёсных с люльками мотоциклов с сидящими в них фрицами в длинных тёмно-зелёных шинелях оглушали всё вокруг. узкая просёлочная дорога проходила совсем близко от нашего жилища.
В чуть приоткрытую сенную дверь, присмотревшись, я увидел длинную колонну крытых тяжёлых грузовиков с фургонами, выкрашенных в белый маскировочный цвет. Гудящая и ревущая зловещая колонна протянулась километра на полтора. Хотя грунтовая дорога сразу превратилась в непроходимую слякоть, вражеские машины не застревали; они были трёхосные, а на чёрных колёсах имели специально прикреплённые цепи. По дороге тяжёлое вооружение не проходило.
Захватчики, по всей вероятности, чувствовали себя уверенно и неуязвимо. Ещё бы, ни одного выстрела им навстречу. Последние машины ревущей колонны останавливались, из них с хохотом и визгливой бранью «Donner Wetter!» выскакивали вооружённые вояки в тёмном обмундировании и кованых сапогах. У солдат были автоматы, гранаты, у офицеров пистолеты. При каждом имелся цилиндрический, с гофрированным шлангом противогаз. С чуждой для русского уха речью вламывались они в хаты. И вот первый драматический случай встречи с оккупантами…
Мои сёстры Лида и Зина, увидев приближающихся немцев, спрятались на печке. Больше укрыться было негде.
В хату вбежали два немца. один из них суетливо, на ломаном русском языке, громко и беспардонно стал выкрикивать: «Матка, партизаны, партизаны?!» Тут же бесстыдно, как заводной, требовал «млеко», «яйки», «швинью», тыкая своим пальцем в сырой хлеб на деревянной лопате, приготовленный матерью для раскалённой печи. При этом фриц, скривив свою рожу, как-то неестественно рассмеялся. Этот же пришелец жестами потребовал у
51
матери спички. Откровенно говоря, у нас их и не было, кончились. Печку разжигали тогда горящими угольками, принесёнными от соседей. Мать моя была смелой женщиной и сказала молодому немцу, глядя прямо в его лицо: «Пан, надо свои серники иметь!» (так в селе называли спички). И подала ему красные угли из печки для прикуривания.
Немец, конечно, не понял, что сказала Frau. Его напарник на чистом русском языке вкрадчиво на ухо матери, предупреждающе произнёс, чтобы она была осторожна в выражениях. Мать кивком головы согласилась, подумав про себя: «предатель». «Немец» сказал, что он из города Львова, украинец. За происходящим разговором между захватчиками и матерью с тревогой наблюдали и мы с невесткой Катей. Тогда немцы ушли от нас ни с чем.
Чуть позже мы узнали, что в это утро фашисты побывали в крохотной хатке пожилых колхозников – 63-летнего Полянского Романа Ермиловича и его супруги Доняхи. В их хатке на лавке, как воробьи на жёрдочке, на цыпочках сидели мой сверстник и друг Толик и его четырёхлетняя сестрёнка Тамара. Старшие сёстры Шура, Настя и Валя притаились в чулане. Роман Ермилович немного помнил немецкий язык (он был в плену в Германии ещё в первую мировую войну), поэтому смог сам разговаривать с немецкими солдатами.
Последние были настроены по-доброму, высказывали мнение, что эта война для Германии может обернуться бедой и что фюреру в конце концов («endlich, schlieBlich») наступит «капут». Немцы увидели вопиющую бедность русских крестьян и, к большому удивлению хозяев, даже угостили детей маленькими шоколадками. Вообще, надо сказать, немцы, если они не были в карательных отрядах, по-разному выражали своё отношение к войне Германии с великой страной.
На второй день три других немца нагло и с жадностью похитили у нас ржаной хлеб, выпеченный днём раньше
52
матерью и невесткой Катей. Видимо, ударные группировки вражеских войск, ввиду их быстрого продвижения, не успевали снабжаться провиантом. А может быть, немцы просто действовали по принципу: «Чужой кусок хлеба слаще своего», так что «отбирай всё у населения России, как повелел «великий фюрер».
Но на этом немецкое крохоборство не закончилось. «Освободители советского народа от коммунистов» сбросили на пол с маминого семейного сундука всё, что на нём лежало, стояло, и потом открыли его. Сначала они с животным интересом рассматривали картинки, старые рисунки из журналов мод, дореволюционные купюры, приклеенные к крышке сундука. Даже пытались присвоить их, но последние были прочно приклеены. Затем принялись рыться в сундуке, как в своём кармане. Присвоили вещи, бывшие в употреблении: валенки, шапку, мамину муфту и шаль. С любопытством рассматривали её девичьи платья и рушники… И с этим всем тоже не расстались. Мать плакала, умоляла их не отбирать вещи, но тщетно. Мои сёстры Лида и Зина в это время были на той же печке и от страха старались даже не дышать. Немцы туда, к счастью, не заглядывали. Все мы дрожали от происходящего.
Я потом узнал,что когда два немца вошли в хату Сафрона, что на краю выгона (это последняя хата Португалии), то в комнате была хозяйка и её четверо оборванных детей. Солдаты, увидев бедную семью и убогую обстановку, всё же потребовали еду. Тогда пожилая тётя Фрося взяла два последних яйца из лукошка и протянула их пятилетней дочке Марусе, чтобы та передала их «голодным» панам. Девочка долго не раздумывала: быстро взяв яйца из рук матери, мгновенно, с силой бросила их в одного из фрицев, приговаривая: «Вот тебе яйца, жри на здоровье!». Разбившиеся у воротника шинели яйца потекли к поясному ремню фашиста. Конечно, никто не ожидал такого отчаянного поступка ребёнка. Мать побледнела.
53
Шлёпнула по попе проказницу и закричала: «Маруся, что ты наделала?» Все дети перепугались в ожидании: что же будет дальше? Пострадавший немец, покраснев от злости, схватил девочку за волосы. Та страшно заорала, и он тут же её отпустил. напарник немца быстро снял автомат с плеча и приготовился…
Тётя Фрося умоляюще кричала: «Пан, простите, простите дурную девчонку! Я сейчас почищу шинель!» Ухватила висящее возле печки полотенце и стала убирать «яичницу», смачивая полотенце в ведре с водой и выжимая его.
Немец постепенно стал приходить в себя, но молчал, послушно стоял, не двигаясь.
Ефросинья была опытной женщиной: ей, имеющей столько отпрысков, приходилось чистить и не такое. Постепенно не осталось и следов от этих злосчастных яиц, лишь намокли борта солдатской шинели.
Немцу вскоре надоело такое «ухаживание» «противной» русской женщины. раздражённым голосом он завопил: «Genug! Genug! (Достаточно! Достаточно!)». К великому счастью, конфликт был разрешён благополучно благодаря находчивости тёти Фроси. Хлопнув дверью, немцы ушли.
На второй день оккупации к Роману Ермиловичу заявились два немецких офицера. В это время дядя Роман заканчивал плести второй лапоть для своей жены Доняхи.
Один из пришедших взял в руки сплетённый лапоть и стал с большим интересом рассматривать его. Затем, обращаясь к Роману Ермиловичу, сказал, улыбаясь:
– Мой старый друг заведует музеем в городе Кёнигсберг. Эта обувь русских крестьян станет хорошим музейным экспонатом. Роман, прошу Вас подарить мне эти замечательные лапти. Я вас не обижу. Когда закончите работу, я приду за подарком. Взамен вручу Вам новые солдатские ботинки. Не пожалеете. Договорились?
54
Дядя Роман знал немецкий бытовой язык. Он хорошо понял немца и дал согласие.
Через пару дней офицер со свёртком в руке пришёл в хату Романа. развернув его, немец вручил хозяину дома новые ботинки с коваными подошвами 43-го размера.
Роману не верилось, что он стал обладателем такой добротной обуви, которая пригодится для любого времени года. Офицер же радовался искусно сплетённым лаптям из зеленоватой пеньки, пахнущей коноплёй, и сказал, пожимая руку Романа: «Danke!»
Потом Роман Ермилович рассказал моей маме об этом выгодном обмене. Он отметил, что немецкий офицер, видимо, образованный и хорошо воспитанный человек, разговаривал с ним просто и доходчиво, так что не поворачивался язык назвать его «фашистом».
***
Немцы оккупировали село, временно прекратив своё продвижение на восток (замечу, что в селе не было никаких стратегических объектов), и расквартировались. Надо полагать, что из-за убогости нашей хаты они к нам не вселились, а расположились в двух зданиях школы, в помещениях сельского совета и правления колхоза, в хатах, жители которых отступили, а также в избах, хозяев которых немцы просто-напросто выгнали. Мы оказались на некоторое время в прифронтовой полосе, так как наши войска находились в районе станции Черемисиново. Вот оттуда-то при наступлении немцев и были даны всего-навсего три артиллерийских выстрела. Над нашими головами с раскатистым грохотом, похожим на сильную грозу, пролетали тогда снаряды в сторону Тима и села Становое. А через несколько секунд были слышны отдалённые взрывы.
Недели через две часть оккупантов двинулась далее на восток, в направлении Воронежской области. Наши войска, как это не обидно, поспешно отступали.
55
С приходом немцев для нас всех наступило страшное, тревожное время. в первые дни оккупации фашисты ещё не успели натворить своих жестоких деяний – убить невинных граждан, угнать молодых девушек в Германию. (Кстати, списки молодых девушек, подлежащих насильственному угону в Германию, были уже составлены). Тем не менее, проголодавшиеся фашисты отбирали у населения птицу, домашний скот. С каким-то остервенением переловили они наших трёх гусей и кур, купленных для разведения.
Унизительная сцена грабежа немецкими солдатами, потерявшими человеческую совесть, выглядела так. К нашей хате подъехала легковушка. Из неё вылезли два долговязых немца и, пробежавшись по только что выпавшему снегу, быстро заскочили в сени.
Гуси и куры все всполошились и громко закричали. Мать, рыдая, умоляла мародёров не похищать птиц. Воры среди бела дня ни на что не обращали внимания, они схватили страшно кричащих, перепуганных птиц, засунули их в багажник машины и с хохотом умчались. Очевидно, грабители заранее проследили, что в нашей хате есть птица. Жеребёнка Ворона и молоденькую козочку Нинку, к счастью для нас, они не тронули.
Когда немцы силой отбирали гусей, я горько плакал, так как птиц наших мне было жаль невыносимо. Вспомнил, как ещё неделю назад наш гусак (будущий отец большого гусиного семейства) в окружении двух своих подруг ловко плясал от радости, отбивая танец красными от слабого морозца лапками на ровной площадке, что была у корыта, возле самой хаты. При этом он горделиво поднимал свои большие крылья и изогнутую шею и восторженно, громко гоготал. За всю последующую жизнь мне подобного потом видеть не приходилось.
Мать, обняв меня, тоже плакала и, как могла, успокаивала. Совсем недавно я хотел знать, что представляют собой немцы, что они за люди? Сегодня получил, быть
56
может, только частичный ответ на свой вопрос. «По-видимому, это только цветочки», – подумал тогда.
Буквально за несколько дней оккупации по распоряжению немецкой администрации были назначены старосты и полицейские (полицаи). Это были дети и внуки из раскулаченных в прошлом семей. Воинам фюрера, кроме мяса, молока, масла, требовались и другие продукты питания. Поэтому староста и полицаи под угрозой кары заставляли крестьян отдать всё съестное, без остатка. Тем самым население обрекли на голод.
После того как оккупанты расквартировались в селе, к нам пожаловал пожилой, тучного сложения, рыжий, веснушчатый немец. Приветливо поздоровался: «Guten Tag!» Мы ответили. Немного поясню: жеребёнок наш жил в сенях в отгороженном месте, чтобы немцы его не видели, а козочка Нинка жила вместе с нами. Вошедший продолжал: «Ich bin Karl». («Я Карл»). Указывая на себя пальцем, добавил: «Tierarzt». («Ветеринар»). Улыбаясь, он подошёл к козочке, погладил её и сказал: «Ziege ist sehr gut. ich bin Mensch gut». («Коза очень хорошая. я хороший человек»). Потом подошёл к кошке Нюрке, сидящей на лавке, и погладил её. Видать, он и впрямь соскучился по животным.
Моя сестра Лида изучала немецкий язык, она-то и смогла понять кое-что сказанное немцем. В это время Лида пряталась на печке. Мать увидела в этом немце простого человека и даже предложила ему присесть. Он поблагодарил.
Мы поняли, что живёт он в Берлине и что имеется у него «Gattin» (супруга), «Sohn und Tochter» (сын и дочь). Поначалу мы, конечно, испугались немца, но вскоре поняли, что оказался он нормальным человеком. Ещё о чём-то поговорили. Уходя, наш гость попрощался.
В то время все жилые помещения, в том числе учреждения и школы, имели печное отопление. Но угля тогда не было. Керосиновые лампы были в дефиците, а кероси57
на не стало вообще. Хаты отапливались соломой, бурьяном или ветками болотной ольхи. Дома у нас тоже было очень холодно, особенно в ночное время. Углы промерзали насквозь, а одинарные рамы со стёклами на всю зиму покрывались льдом и снегом. Даже вода в ведре к утру была со слоем льда.
Чтобы обеспечить немцев теплом, староста обязывал местных жителей разыскивать дрова. это означало носить на себе вязанки дубняка из небольшого леска в овраге. (При советской власти рубить лес строго запрещалось). Но чрезвычайно странным было другое: староста, по указанию свыше, распорядился не прекращать занятий в нашей семилетней школе. Видите ли, фашистской Германии потребуются в будущем мало-мальски грамотные русские люди. Или немцы хотели показать свою гуманность по отношению к местному населению?
Мы, холодные и голодные дети, учились в почти не отапливаемой школе, в здании бывшего попова дома. В трёх комнатах дома размещались учащиеся 1–7 классов. В двух других зданиях школы поселились немцы.
Многие дети эвакуировались с родителями, поэтому учащихся было мало. Работали лишь две учительницы – математики и начальных классов. Ноги в лаптях у нас замерзали, плохая одёжка не грела, посиневшие от холода ручонки не могли долго держать ручку с пером. Чернила, сделанные из сажи или фиолетовых семечек подсолнуха, превращались в лёд. Анастасия Михайловна еле удерживала мел в руках, работая на доске. Но тем не менее, она бодрила нас, заставляла больше двигаться на переменах.
На стене, на которой висела классная доска, красовался портрет Гитлера – увеличенная чёрно-белая фотография в рамке под стеклом. С неё смотрел завоеватель всей Европы – бесноватый фюрер, в военной фуражке, с маленьким чёрным клочком под вздёрнутым носом. На портрет этот внимания никто не обращал. Только лишь однажды
58
в класс нагрянули староста Кузя и полицай. Они говорили нам о достоинствах и успехах Гитлера. Смутно помню сейчас, о чём конкретно тогда шла речь. А вот портрет провисел около месяца, то есть до конца оккупации.
***
В нашем селе проживали только русские. Я до сих пор, даже особо не напрягаясь в поисках чего-то утраченного в закоулках своей памяти, могу перечислить фамилии всех, с кем общался и учился в школе.
Делаю это с трепетом в душе… Фамилии были следующие: Алтухов, Анохины, Апальковы, Астахова, Атанова, Афонины, Барышников, Бекетов, Булгаковы, Белагуров, Волков, Галкин, Герасимов, Горлов, Гуков, Евдокимовы, Ефанова, Жигулины, Заблоцкий, Извековы, Канищевы, Константиновы, Коробова, Корякина, Косиновы, Котова, Кумов, Крыгины, Лаптева, Линьков, Лунёв, Лыковы, Мальцевы, Масловы, Мяснянкины, Овсянникова, Огнёвы, Пеньков, Полянские, Распопова, Рогозин, Руденские, Рыбкин, Семёнов, Сербин, Смотров, Скрыльниковы, Соболевы, Соколовы, Соловьёва, Сомичева, Стукачёвы, Сучковы, Токмаковы, Томилин, Фильчакова, Чубаровы, Шашковы, Щегловы, Щербинины.
Оглядываясь назад, скажу, что перед началом войны наша колхозница Шура, проживавшая на выгоне, поехала на Украину и там вышла замуж за некоего Богдана Мелешко. Когда началась война, мужа призвали в Красную Армию, а Шура возвратилась на родину. Вскоре у неё родился «Мелешок» – мальчик Ваня. Сельчане думали-гадали, каков же он на самом деле этот украинец с фамилией Мелешко, ведь фамилий на «о» до сих пор в нашем колхозе не было. Кстати, Богдан дорогами войны не прошёл, а проехал в полном смысле этого слова – на своём танке «Т-34». Имел он и ранения, и контузию, и много боевых наград. После войны вернулся в наш колхоз, в свою семью. Стал заправским трактористом, а Шура его работа59
ла воспитательницей в детском садике. Ваня как две капли воды был похож на отца. Любопытные женщины шли посмотреть на украинского Богдана. Познакомившись с ним, они однозначно приходили к выводу, что украинец хорош и умом и телом и ничем не отличается от русских мужиков. Слава богу, вскоре тётушки успокоились.
В памяти всплывают и другие эпизоды, касающиеся «образцовой культуры» истинных арийцев. Днём к нам нагрянули в приподнятом настроении немцы: офицер и солдат, которые жили в соседней хате.
Зашли, поздоровались. в руках у офицера была довольно увесистая книга. Он открыл её и показал нам: это был немецко-русский словарь. улыбаясь, чётко произнёс: «Deutsch-Russisches W;rtebuch». Приветливо поздоровался потом с нами уже на русском языке, глядя в свою книгу. Мы ответили. Были дома я, мать и невестка Катя. Мать с невесткой присели на лавочке возле печки, а я был на другой лавке возле окна.
Немцы почему-то не воспользовались нашей скамейкой, чтобы присесть, а оба вальяжно и пренебрежительно по отношению к нам, хозяевам, плюхнулись своими задницами на стол, покрытый белой льняной скатертью. Мать с Катей недоумённо переглянулись.
Пришедшие стали потом себя проверять, а нас экзаменовать в знании русского языка. Заглядывая в книгу, старший по званию произнёс: «Хозяйка, принеси стакан воды!» Мать быстро взяла алюминиевую кружку (стакана у нас не было), зачерпнула воды из стоящего на лавке ведра и поднесла экзаменатору, уже успевшему расхохотаться. Заразительно смеялись оба «гостя». Как же не развеселиться, ведь он сказал подать стакан, а ему поднесли кружку. То, что стакана у нас нет, они это поняли.
Потом давали ещё несколько указаний-просьб примерно в течение часа, и им было забавно, что их понимают «тупые и отсталые» деревенские обыватели. Наконец,
60
офицер скудно коснулся экономики и бессвязной идеологии, сказав что-то ни к селу ни к городу, что русские очень бедные («Sie sind sehr durftigen») и что Германия превыше всего! («Deutschland uber alles !»). В конце своеобразных занятий они вежливо сказали нам по-немецки «danke!» и по-русски «шпа-ши-ба», на что мы рассмеялись. Довольные и «окрылённые» своими успехами в познании русского языка, они оставили нас в покое и также вдвоём удалились.
Вскоре у немцев и местных «воскресших» (ранее раскулаченных и имеющих зуб на советскую власть) молодчиков разыгралась необузданная похоть.
Как-то раз к нам зашли 46-летний под хмельком староста Кузя и его друг полицай. всё происходило на моих глазах. Моя мать была в то время стройной и симпатичной женщиной. Кузя, как говорится, положил на неё глаз. Подошёл к матери и стал жестами намекать на интимную близость, пытаться её обнимать. Мать противилась. Полицай, мужик лет тридцати, оказался умнее и гуманнее. Настоятельно посоветовал Кузе прекратить потуги любви при ребёнке, то есть при мне. Староста, немного поколебавшись, отстал, попросил выпить самогона. У нас спиртного не имелось, и они вышли тогда из хаты.
Расскажу ещё об одном случае. Я был дома с Катей, женой моего старшего брата Николая, ушедшего на фронт. Неожиданно в хату вошёл молодой, с хорошей выправкой немецкий офицер. Он пришёл из хаты по соседству (хозяин Михаил и его жена Лена свой домик ему вынужденно уступили) и произнёс приветливо: «Guten Morgen!» В это время на аккуратно заправленной кровати, посередине, свернувшись калачиком, мирно спала наша молодая серая собачка Жуля.
Вошедший, увидев животное на постели, чуть брезгливо и укоризненно поморщился, затем посмотрел на нашу невестку и улыбнулся ей, словно давно знакомому человеку. Офицер с помощью мимики и жестов, вставляя нуж61
ные и ненужные исковерканные русские слова, общался с Катей. Обратившись взглядом в мою сторону, спросил, сколько мне лет. Я ему показал на пальцах. Немец кивнул головой. От гостя разило самогонным перегаром. Он был явно навеселе, одну за другой курил ароматные сигареты. До него и не доходило вовсе, что при ребёнке и женщине курить не очень-то прилично.
При общении Курт (так назвал он себя при знакомстве) с помощью недвусмысленного жеста любезно стал предлагать собеседнице полежать с ним в кровати. Катя отрицательно махнула рукой, указав на свою беременность. Немец сообразил и как-то нехотя умерил свой пыл. Спросил, где Катин муж. «Умер», – ответила оробевшая, но не растерявшаяся женщина. При этом Катя положила обе руки на грудь и закрыла глаза. Офицер её понял. Затем он ещё немного побыл у нас, а потом, вяло улыбаясь, сказал на своём языке: «Auf Wiedersehen!» («До свидания!»).
Когда он ушёл, мне даже показалось, что после него в хате остался не только аромат выкуренных папирос, но и смердящий запах его нечистоплотности. Видать, этот вояка мылся давненько – ещё в своей Германии.
В войну, конечно, всякое бывало… Были случаи изнасилования наших русских девушек. У некоторых уже после бегства немцев рождались от них дети. Что и говорить, часть населения думала, что немцы пришли навсегда и наши уже не вернутся… В силу этого шаткого аргумента иногда возникала и легко обнаруживалась почва для «любви» с оккупантами. В чести было, бесспорно, офицерьё. Так, например, и наша односельчанка, дочь старосты Кузи, 24-летняя Валя «вышла замуж» за «бравого» немецкого офицера Кирста.
***
Зима 1941 года отличалась на редкость своей суровостью и высоким снежным покровом. в память мне врезался один страшный эпизод.
62
Это происходило примерно в полдень. Стоял обжигающий лицо и руки мороз. По небу стремительно неслись редкие серые облака, светило радужным кругом замутнённое солнце. Наша деревенская дорога, зимой трудно различимая, была занесена сугробами ещё не успевшего затвердеть свежего снега. Гонимая сильным, хлёстким воющим ветром и какими-то искрящимися волнами мела позёмка.
Вдруг мы услышали какие-то крики и вопли людей вперемежку с чьими-то грубыми окриками. Прильнув к обледеневшим стёклам окна, сделав своим дыханием и ладошкой смотровой кружок, мы увидели гражданских советских пленных, конвоируемых тремя вооружёнными немцами, ехавшими верхом на лошадях.
Пленных было человек двадцать пять. Они медленно брели по заснеженной дороге, проваливаясь в глубокие сугробы. Боже мой, некоторые были в лохмотьях, многие без шапок, без тёплой верхней одежды. На ногах какая-то растрёпанная обувь: то ли лапти, то ли калоши. Я заметил, что у молодого парня одна нога (совсем без обуви, без носка) была уже обморожена, и он на неё еле-еле ступал. Несчастный громко рыдал от боли и холода.
Мать от увиденной картины заохала, заплакала и заголосила, не стерпела – выбежала из хаты в чём была обута и одета, захватив с собой только что выпеченный на свёкле и картошке каравай. Разломив пополам этот ещё горячий хлеб, она кинула его в толпу обречённых. Поборов страх, рискуя жизнью, пленные набросились на хлеб, кроша его на мелкие кусочки. судорожно подбирали они смешанные со снегом крошки и с жадностью жевали. Разыгравшаяся драма длилась несколько секунд, но мать успела узнать от ужасно взволнованных и доведённых до крайности людей, что их конвоировали к железнодорожной станции Черемисиново.
Я и мои сёстры дрожали от страха, очень опасаясь, что разъярённые, злые всадники застрелят мать. Гитлеров63
цы увидели смятение в толпе и по-дикому ругались на мать и на пленных. Разгневанные конвоиры несколько раз выстрелили вверх. На мгновение стало жутко тихо. Бедолаги, шатаясь от усталости, холода и голода, утопая в снегу, опираясь друг на друга, пошли вперёд и вскоре скрылись за поворотом дороги. Некоторое время ещё слышались их жалобные крики и стоны. Потом всё стихло...
Продолжала мести вьюга, скрывая кровавые следы. А мы ещё долго не могли прийти в себя, очнуться от только что увиденной картины. Где и при каких обстоятельствах немцам удалось схватить этих людей? Ответа не находилось. Поэтому мы долго не прекращали горевать, тяжёлое и тревожное чувство оставалось и у меня на душе…
День в декабре совсем короткий, так что уже в четыре часа дня начинало смеркаться. «Значит, – рассуждала мать, глядя на нас, – немецкие конвоиры будут сопровождать пленных и в тёмное время, и в морозную пургу».
Как и когда конвоиры гнали пленных, видели, очевидно, не только мы, но и многие жители села. Через несколько дней мать узнала от своих родственников: за соседним селом Покровское, у тихой деревушки Щепотьевка, что приютилась возле небольшого леска, партизаны отбили пленных. Конвоиров уничтожили, невредимых лошадей забрали, а пленных попрятали в хатах. Немцам было не до разбирательства по поводу этого происшествия – каждому хотелось уберечь свою шкуру, оккупанты поспешно готовились к отступлению.
Несмотря на отсутствие каких-либо сообщений о ходе войны, всё равно просачивались слухи, по всей вероятности, от офицеров противника, что немецкие войска уже под Москвой. От деревни Катюшки, близ Красной поляны, столица находится всего лишь в 27 километрах. Она отчётливо обозревается в бинокль, а в ясную погоду можно увидеть купола соборов и Спасскую башню Кремля. Но как гласит русская пословица: «Глаз видит, да зуб неймёт». От мысли, что Москва вот-вот окажется в руках
64
врага, становилось страшно, но в глубине души мы всё-таки верили, что советские войска дадут противнику сокрушительный отпор. Мать под строгим секретом узнала эти новости от соседей и нам, улёгшимся на печке, тихо об этом рассказала.
Наступили дни отчаяния и особых треволнений. Погреба для сельчан стали их вторым домом. Запасались водой, скудной едой, тёплыми вещами, чтобы от неприятного избытка влаги было теплее, особенно детям и старикам. Там же, в подвалах находились кадушки с солёными огурцами, капустой. Чёрные земляные стены и заплесневевший потолок освещали коптилки на растительном масле или гусином жире. Немцы ни разу не проверяли наши своеобразные бомбоубежища. Ясно, что это было вовсе не из гуманных соображений, скорее всего, просто не успели.
***
С утра 12 декабря Кате стало нездоровиться. Причина всем была понятной, кроме меня. Конечно, был ещё мал тогда и недогадлив. О какой-то профессиональной медицинской помощи не приходилось и думать. Вечером у Кати начались схватки. Тут же мать побежала к знакомой бабке-повитухе. Детей с печки попросили сойти, так как роды принимались на тёплых кирпичах.
Роды у Кати, как сказала моя мама со слезами радости на глазах, прошли благополучно и сравнительно легко. Она ведь «ассистировала» в стеснённых, неудобных условиях: русская печка с низким потолком, при коптилке, подавала салфетки, нагретую воду известной на всю деревенскую округу повитухе добрейшей бабушке Аксинье.
Невестка, будучи уже беременной (в деревне говорили «брюхатой»), много работала в колхозе и по дому тоже: носила вёдрами воду, колола дрова, занималась стиркой. В результате, была подтянутой, физически крепкой и здоровой. К тому же, ей ведь было всего лишь 25 лет. И как следствие, лёгкость рождения ребёнка.
65
Как только на печке раздался первый крик новорождённой, кошка Нюрка тут как тут стала ходить возле малышки, норовила полизать её лицо. Она озабоченно кружила с поднятым вверх хвостом вокруг запеленованной девочки и громко мурлыкала.
Недолго думая, на следующий день Катину дочурку назвали Ниной, что означает «ласковая». несмотря на лихолетье, этой девочке все были очень рады. Всем нам, конечно, хотелось обрадовать и Николая, сообщив, что у него теперь есть дочка Нина. В оккупации, к сожалению, это было сделать невозможно.
На третий день для безопасности Катя с грудным ребёнком перешла вместе со всеми в погреб. Помню, как опрелости в паху и в других местах у младенца присыпала она жёлтым порошком от червоточенной сухой древесины, имевшейся в брёвнах нашей хаты...
***
Как известно, Московская битва делилась на два периода – это контрнаступление в начале декабря 1941 года и начала января 1942 года и затем общее наступление советских войск в начале января и до 20 апреля 1942 года.
Во второй половине декабря 1941 года у расквартированных в хатах по соседству с нами немцев прошла эйфория по поводу быстрого взятия Москвы.
Неприятельские солдаты и офицеры стали явно нервничать, больше хлестать самогон, в пьяном угаре бродить без надобности из хаты в хату, томясь от безделья и от отсутствия, по-видимому, приказов о дальнейших военных действиях. Оккупанты прекрасно помнили о не сбывшемся плане Гитлера – пройти немецким войскам маршем победителей по Красной площади 7 ноября 1941 года. Да, парад состоялся, но не вражеских оккупационных войск, а советских доблестных воинов в день 24-й годовщины Октябрьской революции.
66
Но ещё задолго до 7 ноября оккупанты уже очень хотели выдать желаемое за действительное, состряпав из комбинированной съёмки фальшивый фильм о якобы состоявшемся параде немецких войск в самом «сердце» Москвы.
В день шествия советских войск, как известно, Красная площадь была покрыта снегом и в воздухе кружила метель; в неприятельском же фильме солдаты маршируют по голому асфальту в солнечный день. Вспоминает Е. Воробьёв: «Сфабрикованный коллаж заметен был с первых кадров фильма «Поход на восток». Фашисты …слепили кадры военного парада на Красной площади. Мы (корреспонденты) увидели парад задом наперёд – от храма Василия Блаженного к Историческому музею. Немцы подложили и фонограмму для фальшмарш-парада. Оглушали выкрики, воинственные вопли «зиг» и «хайль». Так постановщики этого «документального» творения хотели одурачить русских, не имеющих в то время доступа к правдивой информации, но оказались одураченными сами.
Было пасмурное и очень холодное утро, сыпал снег, поднялась метель. Гитлеровцы не знали о параде на главной площади столицы. Во всяком случае из-за плохой погоды вражеские самолёты не смогли бы кружить над праздничной Москвой и сбрасывать бомбы. С трибуны мавзолея Ленина перед войсками, уходящими на передний край борьбы с врагом, выступил Председатель Государственного комитета обороны Иосиф Сталин.
Проживавшие в селе немцы, очевидно, знали, что германская армия, несмотря на численное превосходство их войск под Москвой, несёт огромные потери в живой силе и технике, безуспешно пытаясь развить своё наступление. Действительно, в колючий мороз и вьюжную стужу под ногами лютого врага от разрывов бомб и снарядов красным всполохом горела ледяная земля. Земля Отчизны, словно чудом, творила возмездие чужерод67
ным пришельцам. Конечно, потери с обеих сторон были огромными. свои неудачи под Москвой немецкое командование старалось оправдать очень холодной русской зимой. В самом деле, морозы не щадили захватчиков. Гитлеровцы, были одеты не для студёной зимы с сильными метелями: шинели из искусственной ткани, холодные сапоги, пилотки и надетые на них сверху какие-то вязаные маски. Не помогали им и плетёные корзины, надетые на сапоги, поскольку это сковывало их движения. Рассказывают, что некоторые немецкие солдаты, чтобы как-то согреться, укутывались в одеяла вдвоём, втроём, даже вчетвером, но за ночь всё равно коченели насмерть. А у советских воинов, пока что только у сибиряков, была добротная одежда и обувь: валенки, тулупы, полушубки и меховые рукавицы. Но в целом, конечно, ситуация превосходства Красной Армии над противником складывалась вовсе не из-за холодной русской зимы.
Советские воины, охваченные духом патриотизма, воевали с ненавистным врагом, принёсшим боль и страдания в каждый дом. идя в смертельную атаку с криками «За Родину! За Сталина!», они героически сражались с немецкими захватчиками. И ещё, перед боем воины вступали в члены Коммунистической партии Советского Союза, фотографируясь на фоне боевого Красного Знамени. Кто в этом сомневается, тому надо послушать бывших фронтовиков, открыть прессу того времени, поднять архивные документы.
Вспомните хотя бы один из многочисленных эпизодов Московской битвы. Это бессмертный подвиг 28 панфиловцев (генерал-майора И. В. Панфилова, Героя Советского Союза), почти всех отдавших жизнь в неравном бою с врагом, не пропустивших его вперёд к Москве.
Немалая заслуга в поражении немецкой армии принадлежит партизанам в тылу врага и отрядам ополчения Москвы. Военный корреспондент, писатель Евгений Воробьёв пишет: «Тревожным набатом прозвучал 4 июля
68
1941 года приказ Государственного комитета обороны записываться в Москве и Московской области в народное ополчение».
Не забудем Зою Космодемьянскую (1923–1941), Героя Советского Союза, ученицу 10 класса 201-й московской средней школы, добровольно ушедшую в партизанский отряд. У деревни Обухово, близ Наро-Фоминска, с группой комсомольцев партизан перешла она линию фронта на занятую немецкими оккупантами территорию. «Впервые советские люди узнали о Зое (Тане) Космодемьянской от корреспондентов «Правды» и «Комсомольской правды» Петра Лидова и Сергея Любимова в их очерках от 27 января 1942 года. В них партизанка именовалась Таней, а подлинное её имя выяснилось несколько дней спустя», – отмечает военный писатель Евгений Воробьёв. «Офицер, – писал Лидов, – задавал вопросы, и Таня отвечала на них без запинки и дерзко.
Татьяну спрашивали, кто послал её и кто был с нею. Требовали, чтобы она выдала своих друзей. Через дверь доносились ответы: «Нет», «Не знаю», «Не скажу»...
Она шла под конвоем – раздетая, ступая по снегу босыми ногами… На грудь девушки повесили отобранную у неё бутылку с бензином и доску с надписью «Партизан». Так её вывели на площадь, где стояла виселица…
– Вы меня сейчас повесите, но я не одна. Всё равно победа будет за нами! ...прощайте, товарищи! Боритесь, не бойтесь!
Русские люди, стоящие на площади, плакали…
Не забыть заснеженную подмосковную деревню Петрищево близ Вереи. Тело Зои, окаменевшее от мороза, удавка на нежной девичьей шее, лицо бессмертно-прекрасное, с печатью страдания на нём…»
В конце 50-х годов прошлого века мне довелось побывать на Новодевичьем кладбище в Москве. Там увидел могилу со скромным памятником Зое Космодемьянской.
69
Рядом заметил захоронение её брата Александра, тоже Героя Советского Союза, погибшего за три недели до победы. С гранитных плит смотрели на меня, как живые, молодые, красивые лица Космодемьянских.
Впечатление от увиденного было велико. По телу пробежала дрожь, на ресницах повисли слёзы. Я дотронулся тогда до памятников рукой, чистым платочком протёр фото героев. Вспомнил запавшую мне в душу книгу, которую написала их мать Любовь Тимофеевна Космодемьянская «Повесть о Зое и Шуре». Подумал о том, что советские люди ясно понимали, ради чего проливают кровь. А за что воевали оккупанты? их цель «освободительная» борьба с коммунизмом заключалась в уничтожении не только солдат и офицеров советского многонационального народа, но и в порабощении и ликвидации мирного населения нашей страны, в том числе стариков и детей, а также в захвате территории государства и всех природных богатств.
***
В середине декабря к нам заявился подвыпивший офицер. Сейчас не помню подробности разговора незнакомого немца с матерью с помощью жестов и отдельных русских слов. Но, как сейчас помню, сидел я на лавке и чувствовал присутствие в нашей хате неприятного чужака. Мама стояла поблизости от меня.
Фашист быстро достал из кобуры пистолет, который я стал заинтересованно рассматривать. Немец тем временем приблизился ко мне и наставил дуло этого оружия прямо в мою голову. Мать громко, неожиданно для себя вскрикнула и в испуге успела произнести: «Пан, пан, нет, нет, нельзя! Это мой сын!». Мгновенно своей правой рукой отвела его руку с пистолетом. Немец со злобой в глазах буркнул что-то, недовольно спрятал пистолет и исчез.
Мой детский испуг был велик, хотя сначала я не мог понять, что произошло. я всхлипывал, а мама, прижав меня к себе, гладила по голове, обнимала, сдерживая рыдания,
70
успокаивала: «Не плачь, Андрюша, всё обошлось, сынок. Сумасшедший немец… Зверь, а не человек. У него, у бешеного, наверное, есть и свои дети». После этого ужасного случая я взобрался на печку и, как потом рассказала мать, проспал целые сутки. Добавлю, душевное потрясение так на меня подействовало, что это отразилось и на моём физическом здоровье. Несколько лет я боролся с этим недугом. В моём стихотворении «Самой дорогой» есть такая строфа:
Не забуду случай: мать меня спасла,–
Дуло пистолета в страхе отвела.
Приказала фрицу: «Убивать не смей!
Не достоин, подлый, русских сыновей».
На второй день после того случая, когда уже сгущались сумерки, приволокся ещё один изрядно пьяный офицер. Он жил в соседней хате и захаживал к нам иногда от скуки.
На земляном полу было много соломы. Немец в шинели, при всём, так сказать, военном обмундировании, что-то бурчал себе под нос, еле-еле ворочая языком, но ничего не требовал. Потом стал снимать с себя шинель, шапку, заодно и гремучий железный противогаз, портупею, на которой висел пистолет, и положил всё это на лавку. Бурча, поспешно расстегнул свои галифе, спустил их и, недолго думая, уселся, кряхтя, оправляться (под образами!). В это время мы с матерью (девочки наши прятались в соседнем погребе) смиренно и с отвращением следили в полутёмной комнате за происходящим умопомрачительным представлением... Потом он очень долго собирался, снова что-то ворчал, мычал. Закончилась глумливая и гнусная сцена «цивилизованного» завоевателя. Шатаясь, шаркая ногами, он вышел, не закрыв за собой дверь…
Мать достала «шахтёркой» из печки горячую золу и присыпала зловонную кучу. Убрала, затем это место засыпала песком. Мама говорила мне, что она могла бы убить
71
тяжёлой лопатой этого негодяя, но жалко стало: «Всё же он двуногий, Бог его накажет». И добавила: «Пусть бы его немецкая мамочка посмотрела, что он творит на русской земле. Наш Николай на фронте воюет против немецких извергов. Не приведи Господь, чтобы наши сыновья подобное могли сделать при чьей-либо матери или ещё при ком-то, да ещё под образами, как этот пакостный урод. Немецкие оккупанты нас за людей не считают».
Между тем, 18 декабря стал слышаться отдалённый гул артиллерийских выстрелов и взрывов. К нам поселились незнакомые немцы, и мы вынуждены были идти на ночь прятаться в соседский погреб.
Высунувшись ночью из погреба, мать заметила подводы с отступающими фашистами. Это известие переполняло наши души и страхом, и непонятной смутной радостью и надеждой.
Утром 19 декабря мать осмелилась всё же вернуться в хату, чтобы посмотреть, есть ли там немцы.
В хате было холодно как на улице, двери нараспашку. Дверь в сенях мать специально оставляла открытой на случай пожара, чтобы Ворон и Нинка смогли выбежать на улицу. Соломы на полу не стало, её в печке пожгли «постояльцы». Обнаружила две оторванные головы наших молоденьких цыплят, чудом до вчерашнего дня сохранившихся от мародёров. Немцы с голодухи, видать, зажарили тушки цыплят и сожрали.
Мать очень обрадовалась тому, что немцы не тронули жеребёнка и козу. Животные, увидев и услышав хозяйку, оживились. Мать дала им сена с чердака, напоила. Кошка Нюрка в это время была в погребе, на руках у Зины, а собачка Жулька лежала в соломе на погребке. Потом мама вспомнила, что для светомаскировки окон она закрывала их конопляными снопами, поставив каждый сноп вертикально. Она заметила, что немцы по-своему затемнили окна – снопы уложили горизонтально.
72
Жители села были напуганы тем, что при отступлении фашисты будут жечь хаты, как они делали это во многих населённых пунктах. Поэтому те вещи, которые можно было вынести из жилища, прятали у себя в огородах, закапывая домашние пожитки в снег. Мама в дни «вялого» отступления немногочисленных оккупантов, не спеша вынесла в нижний сад наши старые подушки, матрас, чугунки, кастрюлю, сковороду и всякое прочее добро. Эти вещи в погребе, где мы сидели, не требовались. Но пронесло, в нашем селе гитлеровцы не жгли дворы, им было и так «жарко» уносить свои ноги.
Днём оккупанты как-то нехотя продолжали отступать. Комически выглядело, например, отступление одного пожилого фашиста, который еле двигался в сапогах с плетёными корзинами. Притом нёс на плечах какой-то мешок и увесистую гусиную тушку. Впереди него шли тоже чем-то нагруженные два фрица. Он несколько раз им кричал: «Германцы, германцы!» Но впереди идущие не обращали на него никакого внимания. Им было не до него.
Запомнился ещё один эпизод отступления немцев. Валя, дочь старосты Кузи, со своим возлюбленным – немецким «мужем», удирала на русских санях в западном направлении. Я это сам видел. К сожалению или к счастью, её путешествие было недолгим, потому как стремительное наступление советских войск опередило отступление противника.
Как не упомянуть и об одном трагическом случае, который тоже произошёл при отступлении фашистов. Немцы пешком отступали на запад, в сторону Успенки, по нашей деревне Португалия. когда они оказались напротив избы Андрея Астахова, в это время из окошка, держа внучку на руках, смотрела на немцев Анна, жена Астахова, и указывала пальцем на отступающих. Один из оккупантов быстро снял с плеча автомат, прицелился и выстрелил, смертельно ранив тётю Аню. Девочка осталась невреди73
мой. Хоронили погибшую на успенском кладбище всем селом. Так было.
***
Все полицаи сбежали в неизвестном направлении. Следует сказать, что староста Кузя остался дома со своей женой. Может потому, что очень плохого для односельчан он не успел ещё сделать и был в некоторой степени лоялен. К тому же, его деятельность длилась всего лишь один месяц. Тем не менее, он старался выполнять все указания немецкой администрации.
К вечеру немцы не на шутку всполошились, покидая наше село. Я, мать и старшая сестра Лида вышли из хаты, чтобы укрыться в погребе Романа Ермиловича, сестра Зина к тому времени уже была в убежище. Вдруг прямо в глаза с правой стороны ударил яркий красный свет. Я сильно испугался, когда увидел, что полыхает соседская деревянная хата с соломенной крышей – хата тёти Лены. Солома уже на ней сгорела, держались лишь ещё чердачные перекрытия, превратившиеся в ярко-красные угли.
Как позже выяснилось, немцы при отступлении не собирались жечь нашу деревню. Эта хата загорелась потому, что её «квартиранты» были пьяны и не смогли потушить загоревшуюся в хате солому, в результате чего и возник этот пожар. К великой радости, наши войска были уже примерно в трёх километрах от нас, за рекой Тим. наступающие советские воины, увидев горящую избу, подумали, что немцы начали жечь село. Послышались винтовочные и пулемётные выстрелы, появились следы трассирующих пуль.
Между тем, от горящей хаты напрямик по нашему огороду двигались немцы на двух санных подводах. Остановились они уже за нашей хатой, то есть с противоположной стороны обстрела. Мать подумала, что немцы подъехали, чтобы подпалить и наше жилище, стала выводить из сеней жеребёнка Ворона. Козочка Нинка сама выбежала к матери. Но немцы взволнованно поясняли:
74
«Mutter, nein, nein!» Сначала мать поняла, что нельзя выводить животных, а потом сообразила, что хату поджигать не собираются. От сердца у неё отлегло. Наоборот, испугавшись, немцы прятались от пуль за нашу избу.
Как только стрельба несколько стихла, оккупанты двинулись дальше, стараясь быстрее проскочить зону обстрела. Немцы как будто испарились, не стало даже их оккупационного духа.
Мать осталась в хате с животными, а мы с сестрой побежали в погреб к Роману. Я трясся тогда от страха, ведь огненные пули продолжали штриховать ночное небо низко над землёй. К счастью, опасность миновала и смерть не коснулась нас. С тех самых пор после всех волнений и сильного стресса мне стали сниться страшные военные сны. Я вижу их и сейчас, спустя почти семь десятков лет:
Мне часто снится боль войны,
Как страшное былое.
Стереться временем должны б
Страданья без покоя.
Мир детства обожгла война,
Запечатлев мученья,
Как шторма грозного волна,
Вручив мне сновиденья.
Как будто в плен к врагу попал –
Я к немцу для допроса,
Удар – я быстро падать стал
При пытках без доноса.
От боли вскрикиваю я,
Скорей зову подмогу.
Холодный пот прошиб меня,
То сон был, слава богу.
Утром 20 декабря 1941 года бойцы Красной Армии освободили наше село. Радости не было предела. Не верилось, что такое произошло. Встречали их как самых доро75
гих, родных людей. Сельчане угощали советских бойцов чем только могли. На сельском выгоне стояли военные машины, пулемёты… Возле полевых кухонь хлопотали повара. Было много солдат и офицеров.
На огороде Романа Ермиловича отступающие немцы были вынуждены бросить воз добра, награбленного в России. Сбежавшиеся жители деревни расхватали все вещи: одеяла, одежду, шапки, обувь, ткани… Там было много даже парфюмерии. Мне, помнится, достались два тюбика какого-то вазелина.
Нашим военным следовало срочно укрепить свои позиции, да и расселиться для временного проживания надо было. Немец, как доложила разведка, занял оборону в селе Семёновка Щигровского района, в 18 километрах от нашего села, там где лесные массивы помогали укрыть вражеские оборонительные сооружения.
В нашу хату, как и в другие хаты села, вселили несколько молодых советских солдат. Спали они на земляном полу, подстелив под себя солому. А мы вчетвером ютились на печке, но, как говорится, в тесноте, да не в обиде.Катюша с новорождённой девочкой из-за тесноты стала жить у своей подруги Нюши, её дом был недалеко от магазина и сельсовета. Козочку Нинку разместили в сенях вместе с жеребёнком Вороном.
село наше и район оказались в прифронтовой полосе, враг прочно засел совсем рядом. Очевидно, то была осмысленная оккупантами военная тактика. Захватил противник село без боя и отступал без единого выстрела.
***
С Ефремовой Любой впоследствии мы окончили Курское художественно-графическое педагогическое училище в 1957 году, а затем и художественно-графический факультет Московского государственного педагогического института имени В. И. Ленина в 1963 году.
Любовь Алексеевна Ефремова (по мужу Черанёва) имеет сына Игоря и двух внуков – Олю и Алёшу. Живёт в городе
76
Курске. По распределению работала в средней школе города Новгорода, потом в средней общеобразовательной и художественной школах города Курска учителем черчения, рисования, живописи, декоративно-прикладного искусства и других графических дисциплин. В одной из бесед она рассказала мне о событиях того времени. Вот некоторые воспоминания из её детства.
В семье Ефремовых – у Алексея Ивановича и Елены Ивановны было трое детей: Иосиф, Михаил и Любовь. проживали они в селе Моква, что в четырёх километрах от окраины города Курска, при Доме отдыха.
В первых числах ноября 1941 года немецко-фашистские войска оккупировали всю Курскую область. Алексей Иванович вплоть до начала войны работал главным механиком местной электростанции Дома отдыха в Мокве, бывшей усадьбе графа Нелидова.
– Когда вражеские войска уже подходили к Курску, – рассказала мне Люба, – папе было дано задание вывести из строя электростанцию и уйти в партизанский отряд. Он привёл в негодность оборудование и один двигатель электростанции. А второй двигатель спрятал с помощью механика С. Пенькова в лесу.
Когда они пришли домой, чтобы собрать вещи и уйти в лес к партизанам, немцы уже были в Мокве. Один из жителей по фамилии Галис, ставший полицаем, выдал немцам и моего отца, и его помощника. Он не только предал их, но и рассказал немцам о том, что мой отец привёл в негодность электростанцию и имеет связь с партизанами.
Оккупантам, конечно, электростанция была просто необходима. Поэтому фашисты забрали отца и посадили в каменный складской погреб Дома отдыха. Потом начали допрашивать, пытать и избивать. Отец ни в чём не признавался, лишь говорил, что он ни в курсе дела, кто вывел из строя электростанцию, что он не знает никаких партизан.
77
Не добившись признания, немцы с полицаем решили его повесить. Они привели отца к дому, где жила вся семья. Силой согнали жильцов, при этом были два офицера, три солдата и полицай. Помню, в этот ноябрьский день было очень холодно, с неба сыпалась снежная крупа. Фашисты организовали показательный, при всём народе допрос. После чего один из офицеров вытащил из кармана бумагу и стал зачитывать приказ немецкого командования: «…Ефремова А. И. за связь с партизанами и порчу оборудования электростанции... казнить через повешение».
во дворе под нашим окном рос большой дуб. Два солдата стали рыть яму под этим деревом. Третий, подставив лестницу к дубу, на одном конце верёвки сделал петлю, а второй закинул на сук. Солдат это делал очень быстро и ловко, чувствовалось, что занимался он этим не впервые. Всё происходило на глазах моей мамы и всей нашей семьи. Вскоре была вырыта яма, папа стоял возле неё. По его лицу катились слёзы. Он снял шапку, телогрейку и подошёл к маме, чтобы передать эти вещи. Простился с ней и всеми нами, обняв и поцеловав каждого. Потом ему было приказано стать на краю могилы.
Мама громко рыдала. Собравшиеся стали плакать, кричать, а женщины голосить. Какая-то неведомая сила заставила меня сорваться с места, с криком и громким плачем подбежать к отцу. Обняв папу за колени, я стала ещё громче кричать: «Папа, пошли домой! Папа, родненький, идём домой!» Я старалась тащить его в дом. Страсти накалялись до предела.
В этот момент между двумя офицерами произошёл разговор. К ним подошёл Пеньков, который неплохо знал немецкий язык и всегда стоял на стороне отца. Он подключился к их беседе, после чего офицер приказал всем успокоиться, закричав: «Stille! Stille!» («Тишина! Тишина!»). Этот же офицер сказал, чтобы папа отвёл меня домой. Когда отец со мной направился к дому, ему вслед
78
злобно бросили: «Иди, мы тебя вызовем!» Пеньков перевёл это. Все разошлись.
Посмотрев мне в глаза, Люба сказала: «Андрей, выходит, что я, возможно, спасла своего отца от мучительной и позорной смерти. Папа любил маму, всех детей, но меня в особенности».
В этот же день немцы под угрозой расстрела всей семьи приказали Ефремову восстановить электростанцию столь важного для них объекта. Скрепя сердце, Алексей Иванович приступил к выполнению приказа. Вместе с Пеньковым и немцами-помощниками в течение трёх недель он восстановил работу электростанции. Заметим, что работа велась под круглосуточным наблюдением фашистов. Домой Ефремова не отпускали.
Электростанция заработала, Алексея Ивановича отпустили. Потом то ли произошло изменение военной обстановки, то ли по каким-то другим причинам про главного механика забыли и больше не тревожили. И Любин отец, используя момент свободы, с помощью связного ушёл в партизаны. Немцы об этом не знали, а предатель Галис, к счастью, не появлялся. Куда он делся, никто не знал.
После освобождения от оккупантов Курской области Ефремов возвратился домой. Советские органы безопасности долго не оставляли его в покое. Велись допросы, при которых никак не разрешалась мнимая тайна: «Почему же немцы, дорогой главный механик, оставили тебя в живых?» Но, не найдя ничего подозрительного в работе и поступках Ефремова, ему позволили по-прежнему занимать должность главного механика на электростанции. Уж очень хороший специалист был. Так он и работал на электростанции вплоть до самого выхода на пенсию.
***
В дни освобождения Курска (с 9 февраля 1943 года) Дом отдыха преобразовали в военный госпиталь, а затем на его базе открыли санаторий для лечения раненых и
79
контуженых советских воинов. Затем санаторий получил статус противотуберкулёзного профиля.
Русский народ терпелив, не падает духом в самое тяжёлое для него время. Не прошла и неделя после изгнания оккупантов из нашего села, как у сельчан появилась новая надежда на будущее, крепкая вера в силу Красной Армии, которая прогонит жестокого захватчика. Придёт долгожданная победа, а с ней и свобода. Но до этого момента было ещё очень далеко… Молодёжи в селе совсем мало – только подростки и несколько молодых мужчин, успевших в войну стать инвалидами.
У Ивана Прохоровича небольшая хата, но в ней можно было устроить предновогоднюю и рождественскую вечеринки. Константинова Маша, чтобы поднять настроение молодёжи, организовала праздничные посиделки. Договорилась об этом с Иваном Евсеевичем, инвалидом детства (правая нога у него согнута в колене под прямым углом, ходил на костылях), он был лучшим гармонистом на деревне. Евсеич с удовольствием принял предложение поиграть на гармони, чтобы девчата и ребята спели частушки и песни.
Меня с Толиком пустили на вечеринку в качестве зрителей. Петь и танцевать мы ещё не научились. Собралось несколько парней и девушек из нашего колхоза – с выгона, Португалии и Подлеса. В хате было тепло и чисто, освещала её лампа со стеклом. Настроение у всех было праздничное, но в каждом молодом человеке всё же чувствовался глубокий отпечаток только что окончившейся оккупации. Всё ещё не верилось, что можно свободно плясать, петь, отдыхать…
Но вот Евсеевич развернул свою гармонь – и зазвучали мелодии русских частушек, задушевные мотивы сердечных переживаний, теребящие душу. В тот вечер танцевали мало, больше пели. Девчата исполняли разные страдания. Но я хорошо запомнил, как пелись самые злободневные частушки – на военную тему:
80
Мой милёнок на войне,
Он скучает обо мне.
Я страдаю по нему,
Побегу и обниму.
На Москву нацист пошёл,
На столицу Родины.
Фашист смерть себе нашёл –
Так тебе, уродина!
Под Москвой фашист скопил
Войско, танки, тягачи,
Но Москву не победил –
Дали в рожу москвичи.
Парень русский под Москвой
Чудеса в бою творил,
Вместе с матушкой зимой
Всех фашистов истребил.
Иван Евсеевич был одарённым музыкантом-самоучкой. Ему под силу были не только разных мотивов частушки, но и вальсы, русские песни, плясовые, бальные танцы – полька, краковяк и др. Усвоил он и мелодии только что появившихся военных песен: «Священная война», «Играй, мой баян», «Моя любимая». Девчата и ребята их пели под гармонь. И хотя шла война и на душе порой всё же было тревожно, в такие минуты мы пытались вздохнуть полной грудью, упиваясь свободой.
***
хата наша была маленькой. Вместе с военными нас 14 человек плюс трое разных животных. Мать следила за чистотой жилища. Зимой, если дверь держать приоткрытой, делается невыносимо холодно, а не открывать, получается настолько спёртый воздух, что дышать совершенно нечем. Поэтому когда солдаты после завтрака уходили на построение, мать хорошо проветривала помещение. Это, во-первых.
81
Солому, которая лежала на полу и использовалась в качестве постели, каждые три дня мама использовала для топки в печи. Земляной пол она подметала берёзовым веником, предварительно сбрызнув его водой. Потом доставала с чердака небольшой сноп полыни и разбрасывала её по всей хате для дезинфекции. Летом полынь использовали ещё и от блох. Затем солдаты приносили со двора свежую солому и устилали ею пол. В комнате таким образом появлялся приятный, немного терпкий запах свежести. Это, пожалуй, во-вторых.
А в-третьих что? Не хватало малости – простого песка. Но при немцах мы, конечно, боялись ходить в овраг за песком. К тому же обильные снега заносили песчаный карьер настолько, что невозможно было подступиться. А в запасе у нас песка не было. Замечу, что песок необходим для хаты с земляным полом. Он, как известно, является обеззараживающим средством.
Как-то мама сказала:
– песок нам нужен до крайности. Лида, Зина и Андрюша, поезжайте, пожалуйста, за песком. Не бойтесь, теперь фрицев нет. Вы знаете, где находится песчаный карьер? Он расположен возле дороги, на границе между Лесновкой и Канищево. Далековато, правда, но оранжевый песочек нам нужен и очень будет кстати. Там, говорят, от отбора песка образовалась очень большая пещера. Песок оттуда берёт всё население села. Поэтому, мои дорогие детки, далеко вовнутрь проходить не надо. Наберите песка поближе к краю. И будьте очень осторожны.
Мать, наверное, забыла, что у Лиды нет зимней обуви, а в старых лаптях по деревне ходить она стеснялась. А вот у меня и у Зины были старенькие, но вполне исправные лапти. Мы с ней и поехали за песком.
Было утро. светило, правда не совсем ласково, холодное солнышко. Военные после завтрака ушли на поверку. Мы тоже чуть перекусили, потом обулись, оделись,
82
взяли лопату и мешок, привязав их верёвкой к санкам. Жулька навострилась бежать с нами, но из-за холодной погоды мы её брать с собой не захотели.
Отправились в путь. Дорога была прикатана, гололёда не было. Стояла тишина. Я вёз санки, они легко скользили, их тяжесть почти не ощущалась.
Дошли до выгона, повернули направо к правлению колхоза, затем направились в сторону Лесновки. Прошли два моста: один маленький, второй большой – через реку Тим. Нам встретилась военная крытая машина с солдатами и походной кухней. Мы обрадовались такой встрече. Наконец, преодолели путь по лугу Лесновки и оказались у песчаного карьера, прямо возле дороги. Признаться, в разговорах не заметили, как преодолели трёхкилометровый путь.
Пока мы добирались до карьера, я, вырвавшись из замкнутого и душного помещения, почувствовал свободу на родимой земле и ощутил себя причастным к красоте зимней природы.
Свежий воздух бодрил, придавал силу и лёгкость при ходьбе. Снег хрустел, поскрипывя под ногами. Как-то особо остро воспринимались бесконечность голубого неба и слепящее холодное солнце. Непривычно смотрелись неприхотливые, но приятные глазу крестьянские строения, доверху занесённые снегом, к удивлению, сохранившиеся в непродолжительное, но лихое время вражеской оккупации. От хат, деревьев падали на снег длинные фиолетовые прозрачные тени.
в километрах трёх от нас на горизонте хорошо обозревалась Успенская церковь. Она придавала всей местности особое величие и являлась как бы центром всей нашей округи. Как на ладони, вырисовывались деревни Канищево и Лесновка. А деревня Ключи закрывалась возвышенностью карьера. Изредка над нами пролетали одинокие вороны с каким-то тоскливым карканьем...
83
Вдруг в моём сознании возникла мимолётная тревога. Мы остановились. Обращаясь к сестре, я сказал:
– Зина, посмотри на церковь. Видишь? Правее церкви, за горизонтом, в нескольких километрах от нас засели немцы. Они укрепились в селе Семёновка, а ведь там живёт наша тётя Тоня, Антонина Пименовна, с сыном Серёжей. Муж её воюет. Как им там живётся? да и живы ли? Немцы в любое время могут ворваться в наше село, захватить его. Мы можем оказаться второй раз в оккупации.
– Андрюш, – говорила Зина в ответ с невозмутимым спокойствием, – не волнуйся. Зачем так рассуждать? У нас в селе укрепились наши бойцы, в любой момент они смогут нас защитить. Ты это понимаешь?
На сердце у меня стало немного легче. Потом я снова обратился к Зине:
– Посмотри, пожалуйста, немного левее церкви, в сторону Канищево. Там, вдалеке, на возвышенности расположен Тим. он отсюда не виден. Так вот, ниже Тима в нескольких километрах находится село Становое. Мама наша рассказывала, что в этом селе живёт её родная сестра – наша тётя Евдокия Пименовна с двумя детьми Марией (Маней) и Алёшей. Как они там? Не погибли ли? Жив ли её муж, который воюет? Никакой связи у нас с ними нет.
Зина подумала и сказала, что она представляет ту местность, где живут наши родные. И добавила:
– Андрей, ты забыл сказать, что за Успенской церковью, через поле живёт третья мамина сестра Соболева Анастасия Пименовна с двумя дочерьми Ниной и Симой. Её муж на войне.
– Да, я знаю, – ответил я.
После этого диалога мы поехали дальше. У карьера неожиданно мы встретили своих знакомых по школе из Огнёвки. То были брат с сестрой Лёня и Ира Скрыльниковы. С интересом поговорили о том, как хорошо, что немцев прогнали. Какое счастье! Если б было так всегда…
84
Лёня и Ира уже набрали песка и отправлялись домой. Тут я, особо не подумав, крикнул им вслед: «Вы знаете, что жёлто-оранжевый песок напоминает цвет золота?» Они остановились.
«А откуда ты, Андрей, знаешь, какого цвета золото? Ты его хоть раз в жизни видел?» – поинтересовались подростки. Я чуть помешкал, а затем ответил: «Ещё до войны мне моя бабушка, что жила в Овсянниково, показывала золотую монету царской чеканки. Вот». Мой ответ развеселил всех.
Ира, одноклассница Зины, вдруг предложила помочь нам набрать песка, чтобы вместе быстрее отправиться в обратный путь. Ведь так веселей будет. Мы такому предложению очень обрадовались. Так и поступили.
Вход в пещеру был очень широкий и высокий. Пещера имела форму неправильного шара и напоминала сказочный дворец, отделанный червонным золотом. Чудо, сотворённое природой и человеческими руками, несказанно поразило меня своим масштабом, удивительно прохладным влажным воздухом. Входить далеко туда, ой как, было страшно. Ведь пещера может, не дай бог, обвалиться. я сказал Зине, что в это пространство свободно вместилась бы наша хата вместе с сарайчиком. Сестра и Ира с Лёней опять рассмеялись.
В наш мешок насыпали примерно килограммов сорок песка. Но песок тяжёлый минерал. Маленький объём, а масса, как говорится, о-го-го! везли мы его вдвоём, для чего к санкам привязали две верёвки. В разговоре выяснилось, что и в хате наших друзей живут солдаты. их всего пять человек, хорошие молодые ребята. Тесновато, конечно, но семья рада общению с бойцами.
Не заметили, как уже оказались на выгоне, где дорожки наши должны были разойтись: нам на Португалию – налево, а Ире с Лёней – направо, в Огнёвку.
Остановились. Неожиданно Лёня достал из кармана фуфайки четыре печёные картошки и две из них протянул
85
нам. Мы не ожидали такого сюрприза, очень обрадовались еде, поблагодарили. Постояли, покушали и распрощались.
От выгона под горку санки катить было совсем легко. Только напротив нашей хаты, в нескольких метрах от дороги был крутой подъём.
Втащили. Мама обрадовалась нашему возвращению с поклажей. Сказала, что мы молодцы и что, наверное, устали. А Жулька от радости прыгала то на меня, то на Зину. Лида с охотой помогла внести мешок в хату. Мама развязала его и, взглянув на золотистый песок, радостно произнесла: «Молодцы, дети, сейчас я вас покормлю. теперь мы с песком. И нам его с лихвой до самой весны хватит».
Мы рассказали о том, что в Лесновке мимо нас промчалась замаскированная в белый цвет военная машина с бойцами… А ещё как мы повстречали Скрыльниковых. Как вместе везли песок, как они нас угостили…
Наступал канун 1942 года. Война продолжалась. Немецкая армия по-прежнему оставалась сильной, хотя уже навсегда была развеяна её ложная самоуверенность в победе.
Сельчане пристально следили за ходом войны, старательно, чуть ли не до дыр читали и перечитывали газеты, в которых печатались сводки с фронтов.
Что принесёт нам новый, 1942 год? Что? Ведь мы ни днём ни ночью не забывали о том, что немецко-фашистские захватчики, как дикие звери, засели у нас под боком, в селе Семёновка.
86
Часть II
1942-й
Вторая оккупа ция
20 декабря 1941 года наше село освободила Красная Армия. Больше у нас уже не было ни одного вражеского солдата. Морозный ветер развеял ненавистный дух немчуры. Советские воины заняли свои позиции в селе, а местные жители, в том числе и наша семья, вдоволь настрадавшись от оккупантов, с большой охотой приняли в свои небольшие хаты бойцов для временного проживания.
Наступила свобода. Сразу заработала почта. Стала издаваться районная газета «Тимская правда». До Нового года вернулись из эвакуации многие учителя, председатели сельского совета и колхозов. Потихоньку стали возвращаться в родные пенаты и сами колхозники.
После изгнания немцев из нашего села и района в целом полицаи (их было двое) сгинули, никто и не знал, куда они делись. А вот староста Кузя сознательно не исчезал, не прятался. Как только заработал районный военный комиссариат, Кузю поставили на военный учёт, а через некоторое время вручили повестку, то есть призвали в армию. Ранее, в июле 1941 года его не мобилизовали по неизвестной мне причине.
После освобождения села, по решению военного трибунала, старосту направили на фронт, в штрафную роту, за сотрудничество с немецкими властями в период временной оккупации. В апреле 1942 года бывший староста вернулся домой. После тяжёлого ранения и контузии он
87
долго пролежал в госпитале. Полностью потеряв правую руку, стал тише воды, ниже травы. Искупил свою вину и стал свободным человеком.
Коли в дверь стучится Новый год, надо его встречать. Инициаторами встречи нового, 1942 года выступил учительский коллектив нашей семилетней школы во главе с её директором Щегловой Диной Фёдоровной. Встречу Нового года для школьников 1–7 классов решено было отметить 31 декабря.
***
Ёлку установили в одном из классов попова дома. Два других классных помещения использовались для художественной самодеятельности школьников и всех сельчан, пришедших вместе с детьми. Учитывая близость фронта, все окна школы были замаскированы.
Настоящей ели в нашей местности днём с огнём не найти. Поэтому ёлка была, так сказать, комбинированной: ствол из какого-то лиственного дерева, а крону составили из сосновых ветвей. Возле второго здания школы, рядом с сельским советом росли, по-видимому, очень старые, но красивые три сосны. Вот от этих-то сосен и были аккуратно срезаны отдельные ветви.
Ёлка выглядела красиво. Школьники нарядили её принесёнными различными стеклянными игрушками, фигурками зверушек и птиц, сделанными фабричным способом из прессованного картона под серебро. Кто-то повесил длинные бусы, изготовленные из бисера и прозрачных голубоватых шариков. Под ёлку поставили Деда-Мороза, для которого нашлись и красная шапка с белым меховым околышем, и белая искристая шуба с красным кушаком. На тёмных стёклах окон красовались орнаменты, звёзды и снежинки, вырезанные со старанием из старых газет.
Анастасия Михайловна, вспомнив про мои поделки различных фигур из бумаги, заранее попросила меня принести их для украшения ёлки. Я сделал это с большой
88
охотой. Белые модели куба, пирамиды, призмы и цилиндра различных размеров разместились на новогодней гостье. Не скрою, одноклассники хвалили меня за такие своеобразные игрушки, а я по-ребячьи гордился этим.
В роли живого Деда-Мороза выступил высокорослый семиклассник Ваня Крыгин. Он вместе с учительницей физкультуры Верой Ивановной Шашковой вёл праздничный вечер. Всё располагало к веселью, особенно радовались мы, школьники. Как ни сказать, например, о том, что ради новогоднего вечера во всех классах затопили. До сих пор помню, как в школе было тепло, несмотря на лютый рождественский мороз на улице. это постаралась наша уборщица, она же истопница Матрёна Апалькова. Она не пожалела дров ради всеми любимого праздника, позаботилась о том, чтобы печки были горячими.
Лица детей и присутствующих светились раскрепощёнными улыбками. Слышались шутки в приятном общении друг с другом. Мальчишкам и девчонкам пришлось вспомнить весь свой репертуар песен, сказок, стихотворений и танцев. Как могли, без репетиции, не стесняясь, под гармошку деда Лёни пели хором «В лесу родилась ёлочка» и другие песни, водили хоровод вокруг ёлки, декламировали стихи про зиму.
Нина Котова, ученица 5 класса, обладательница хорошего голоса, пропела злободневные частушки:
Гитлер с полчищем фашистским
Ночью к нам пошёл с мечом,
Людям всем принёс российским
Страх и горе в каждый дом.
С Красной Армией советской
Мы в войну не пропадём,
Под прицелом пулей меткой
Всех фашистов перебьём.
Мы прогоним хищных тварей
За границу, за кордон,
89
Меч его сломаем карой,
От меча исчезнет он!
Исполнительнице достались ребячьи аплодисменты. Девочка впервые выступила с частушками перед зрителями. Лицо её порозовело от волнения, но чувствовалось, что Нина своим выступлением была довольна. Мама обняла девочку, поцеловала и сказала: «Молодец, дочка. Не волнуйся, всё хорошо».
Новогодних подарков для детей, увы, дорогой читатель, не было. после оккупации селяне находились в очень затруднительном материальном положении. В погребах остались некоторые запасы свёклы, брюквы, были ещё соленья. Хлеб, картошку отобрали завоеватели. А птицу и скот они отнимали в первую очередь. Поэтому дети, зная такую непростую обстановку, не обижались.
Впрочем, презенты всё же были, да ещё какие! Дина Фёдоровна из эвакуации привезла особые подарки. За несколько минут до Нового года старшая пионервожатая Катя Басова с вожатыми повязала всем пионерам школы красные галстуки. Дети ликовали от неожиданного сюрприза. Увидев эту торжественную церемонию, я тоже захотел поскорее стать пионером.
За считанные минуты до наступления Нового года Дед Мороз достал свои карманные часы, поднял их вверх и громко и чётко стал произносить:
– До Нового года осталось три минуты!.. две минуты!.. одна минута! Он на пороге нашей школы!!!
Мальчик (это был Васька Жигулин из 1 класса «Б», я его узнал) вошёл в класс из коридора в больших военных валенках до самого живота. Потом, скорее всего от волнения, он споткнулся, но удержался на ногах.
Последовал взрыв доброго смеха.
– 1942-й год пришёл!
Собравшиеся расступились и увидели стоящего на пороге мальчика в белоснежной шубке с красным кушаком, с надписью на красной шапке «1942».
90
– Встречаем его! Ур-а-а! Ур-а-а! Ур-а-а!
По сценарию полковник, мужчина дюжего роста, бережно взял парнишку на руки и высоко поднял его до потолка, поворачиваясь вместе с ним. При этом офицер громко говорил:
– С новым годом, дорогие друзья! С новым счастьем! И отличным здоровьем! Чтобы в 1942 году Красная Армия одерживала одну победу за другой над немецко-фашистскими захватчиками. (Послышались аплодисменты.) Мы должны не забывать, что враг силён и коварен. Неприятель прочно занял оборону недалеко, буквально менее чем в двух десятках километров от вашего села. Поэтому нам ни в коем случае расслабляться нельзя. Смерть немецким оккупантам!
После этого торжественного момента дети и подростки ещё минут тридцать пели и танцевали... Что и говорить, новогодний карнавал удался. С этим были согласны и наши военные гости, пришедшие на новогодний праздник по приглашению директора школы. Дети, учителя и родители с новогодним настроением расходились по своим домам.
***
От неописуемой радости по случаю освобождения советскими войсками нашего села от немцев девчата загорелись желанием собрать хотя бы маленькую посылку и отправить её солдатам на фронт. Разыскали они у крестьян овечью шерсть. Женщины-активистки связали пять пар рукавиц и столько же носков, наскребли около трёх килограммов семечек, прожарили их, а в посылку, помимо подарков, вложили записку:
«Здравствуйте, дорогие воины-артиллеристы!
Примите скромные подарки от девушек и жителей села Карандаково Курской области.
Громите врага до полной победы! Оставайтесь крепкими и неуязвимыми. Отличного вам здоровья! До свидания».
91
В письме была и приписка:
«Дорогой Николай!
Эти подарки для всего боевого расчёта орудия. Твоя семья – мама, Катя с Ниночкой, Лида, Зина и Андрей, живы и здоровы. Пиши. До встречи после войны».
На посылке, обшитой белой материей, написали химическим карандашом адрес: полевая почта № 36550 «С», Крупенникову Николаю Михайловичу.
Молодые солдаты, которые жили в нашей хате, ещё не участвовали в жарких боях с противником. При первом нашем знакомстве бойцы прояснили тот факт, что все они 19 декабря увидели горящую избу на Португалии, находясь недалеко, за рекой. И тогда почти вслепую открыли огонь трассирующими пулями в сторону пожара.
Ржаные скирды, чтобы не досталось зерно неприятелю, были сожжены ещё до немецкой оккупации, но в поле оставались стога соломы. Бойцы-постояльцы наносили (даже про запас) соломы для отопления помещения и себе для подстилок на полу. Повезло жеребёнку Ворону, козочке Нинке и собачке Жульке – им тоже досталось для тепла много приятно пахнущей свежей соломы. Кроме того, бойцы принесли из оврага несколько вязанок дубовых дров. За хатой рубили эти дрова, не ленились ходить и с вёдрами к колодцу за водой. Так что в хате сделалось тепло и даже стало уютнее.
Длинными зимними вечерами, при заставленных снопами для светомаскировки окнах горела наша керосиновая лампа. Керосин тоже приносили военные. Солдаты в свободное время писали письма родным, читали ранее полученные весточки. Что хорошо мне запомнилось, так это их спокойные разговоры. Они были рады пообщаться с нами, особенно с матерью да и между собой.
Мать много рассказывала про страшную фашистскую оккупацию, принёсшую сельчанам много горя и слёз, о том, сколько страданий пришлось нам пережить. Коротко
92
рассказала о старшем сыне фронтовике Николае, а также о среднем Алёше, проживавшем в городе Черемхово Иркутской области. «Сын вот-вот будет призван», – говорила она. Некоторые бойцы старались развеселить меня, затеяв какую-нибудь игру. Видно было, что люди уже начинают уставать от войны, соскучились по близким, что им хочется покоя у домашнего очага. Как-то непринуждённо рассказывали нам, да и своим товарищам, откуда они родом, где жили их родители, чем занимались до войны. У некоторых родные оказались на территории, захваченной врагом, и что с ними было неизвестно. По ходу разговора проклинали Гитлера и нацистских приспешников. И снова говорили о себе, про семью, про знакомых. Называли Московскую область, города Орёл, Воронеж, Белгород, Харьков…
Один солдат был из города Курска, называл он себя Василием Евглевским. Призвали его в армию с 3 курса института, точно не запомнил, то ли медицинского, то ли педагогического. Особенно запечатлелся в моей памяти украинец из-под Житомира по фамилии Манаенко. Он оказался очень внимательным, заботливым и хозяйственным человеком. Некоторые из солдат были уже женаты, имели деток.
После долгих вечерних разговоров солдаты вдруг начинали затягивать песни. От души негромко исполняли хором русские и украинские песни. У Алёши Манаенко был хороший тенор, он старательно запевал украинские песни. К мужскому хору присоединялась наша Катя, обладавшая немного хрипловатым, но приятным голосом. Лида с Зиной тоже подпевали, а мы с мамой слушали, умиляясь мелодиям, иной раз буквально до слёз. Звучали песни «По диким степям Забайкалья», «Живёт моя отрада в высоком терему», «Распрягайте, хлопцы, коней», «Месяц на небе» и др.
Молодые солдаты травили анекдоты про любовь и не только. Василий Евглевский оказался на редкость инте93
ресным рассказчиком анекдотов про Василия Ивановича Чапаева и про Петьку, Фурманова и Анку. Все помирали со смеху. Но со временем это устное народное творчество выветрилось из моей головы.
Сестра Лида, естественно, стеснялась молодых мужчин. Между прочим, она симпатизировала Алексею Манаенко и пользовалась взаимностью. Они даже обменялись адресами, думали о будущем после войны. Как никак, по годам Лида уже невеста. И всё же она старалась больше молчать.
Конечно, все мы были скованы теснотой в такой маленькой хатёнке. Я, две сестры и мать с грехом пополам помещались на небольшой печке. Тёплая печь была излюбленным местом ещё и для нашей кошки Нюрки. Тут хочется вспомнить один интересный случай.
Один из бойцов по имени Коля очень любил животных, особенно кошек. с кошкой Нюркой он был дюже ласков. Она это быстро почуяла и стала питать взаимную кошачью симпатию к этому бойцу. Так вот, с вечера киса укладывалась спать со мной на печке, а ночью, когда я уже сопел носом во сне, уходила почивать к Коле. Солдаты рано вставали.
Кошка, не растерявшись, поднималась на печку и снова была со мной. Я не ревновал, а наоборот, радовался этому, ведь кошечку люблю не только я один. Кошка Нюрка взбиралась ко мне на грудь, укрытую каким-то рваным одеялом, и начинала делать массаж, громко при этом мурлыкая. Когда её когти становились длинными и острыми, они цепляли ткань. В этом случае приходилось днём ножницами укорачивать её коготочки. Устав от массажа, она ложилась на грудь, близко расположив свою голову к моей голове. Скругляя калачиком свои мягкие лапки, она продолжая мне «петь» кошачьи песенки. От её убаюкивания я крепко засыпал.
***
94
***
Невестка Катя, вынужденная с грудничком проживать у своей давней подруги Ани (Нюшки), вечерами приходила к нам. В эту непростую военную пору выручали всех взаимопонимание и тёплое отношение друг к другу.
Солдаты спали, укрывшись байковыми одеялами, выданными им каптенармусом хозчасти. Если в хате было холодно, в ход шли и шинели. В комнате стояла двухспальная кровать, на которой, как обычно, отдыхали два человека: командир отделения Василий Евглевский и ещё кто-то из бойцов. Солдаты организовали пирамидку винтовок в углу, на выходе в сени.
Бойцы вставали рано, когда за окном ещё было темно и розовое зарево ещё не появилось. Мать старалась заботиться о бойцах как о своих сыновьях. Утром нагревала воду в чугунах и солдатском баке, давала им большой таз для умывания и бритья. Затем предлагала горячий ароматный чай, приятный запах которого распространялся на всю хату. Чай был, конечно, без сахара. Мать умело готовила травяной отвар из мяты, душицы, репяшка, зверобоя и листьев смородины. Варила вкусный компот из сухофруктов, заготовленных из яблок и слив из нашего сада. Угощала сахарной свёклой или брюквой, хорошо пропаренными в чугуне на раскалённом поду печки.
Курили солдаты махорку, входившую, как и хозяйственное мыло, в солдатский паёк. Из-за того, что в сенях лежала солома и было огнеопасно, военные дымили там с большой осторожностью. Приготовившись, бойцы строем шли на утреннюю поверку, затем возвращались домой в ожидании солдатского завтрака.
Прямо скажу: со снабжением военнослужащих продовольствием было чрезвычайно плохо. Не могу утверждать, сколько раз в день вообще питались солдаты. Первый завтрак, откровенно говоря, нас просто шокировал. Дневальные принесли из походной кухни (она была примерно в километре от хаты – на выгоне) большую алю95
миниевую кастрюлю с завтраком. То был голубоватого цвета бульон из перловой крупы – ни блёстки масла или жира. Солдаты «обрадовались» такой пище, но всё-таки достали свои котелки и ложки. Мать дала поварёшку, чтобы разлить эту жижицу по порциям. На дне осели крупинки, словом, одна вода. К тому же, пока дневальные несли эту наполненную баландой ёмкость по январскому морозу, она окончательно остыла. Пришлось матери этот «суп» разогревать. А где хлеб? – спросите вы. Его, честно говоря, не было. Говорили, что хлеб не успели доставить.
Солдаты вспомнили интендантскую службу, поговорили о её нерасторопности. Но дело в том, что ведь по всей стране с продовольствием было тогда очень и очень плохо. Подобная кормёжка повторялась изо дня в день. Бойцы, откровенно говоря, голодали. А если человек голоден, он мёрзнет. Кирзовые сапоги с фланелевыми портянками, тонкие шинели и сытого в стужу не очень-то согреют. Тем не менее, солдатам пока что крупно везло: они живы и не очень-то расстраивались – местное население само голодало после только что закончившейся оккупации.
Но оставим на время страждущих солдат, проживавших в нашей и других хатах и вернёмся к происходившим в те дни судьбоносным событиям военного времени – к битве за Москву.
«Оперативно-стратегическая обстановка на советско-германском фронте к концу сентября 1941 года продолжала оставаться напряжённой.
Общее превосходство в силах, средствах и инициатива действий находились на стороне врага… Под Москвой было сосредоточено 77 дивизий противника, свыше одного миллиона человек, свыше 14 тысяч орудий и миномётов, 1700 танков, 950 самолётов… В оборонительный период против вражеских войск группы армий «Центр» участвовали советские войска под командованием генерал-полковника И. С. Конева, члена Военного Совета
96
Н. А. Булганина, начальника штаба генерал-лейтенанта В. Д. Соколовского, генерал-полковника А. И. Ерёменко, командующего Маршала Советского Союза С. М. Будённого и др.
Всего в советских войсках насчитывалось около 800 тысяч человек, 6800 орудий и миномётов, 780 танков и 545 самолётов, в основном, старых конструкций. Таким образом, враг превосходил советские войска по численности людей в 1,2, артиллерии и миномётов – в 1,7 раза, танков – в 2,2 раза.
В целях объединения руководства войсками западного направления и организации управления, войска резервного фронта были переданы в состав Западного фронта под командованием генерала армии Г. К. Жукова…
…Москвичи, помогая войскам, в короткий срок построили внешний оборонительный пояс и возвели укрепления внутри города.
…С 19 октября 1941 года Государственный комитет обороны ввёл в Москве и прилегающих районах осадное положение. В октябре враг совершил на Москву 31 налёт, в них участвовали 2018 самолётов, из которых 273 было сбито. Над столицей нависла непосредственная угроза. Героическим сопротивлением советских войск наступление врага в начале ноября было остановлено на всех участках западного направления.
В результате боёв неприятель был отброшен на 100–250 километров от Москвы. Противник потерял свыше 400 тысяч человек, 1300 танков, 2500 орудий и миномётов, свыше 15 тысяч машин и много другой техники. Полностью были освобождены Московская, Тульская и Рязанская области, многие районы Калининской, Смоленской и Орловской областей...
Безусловно, победа под Москвой была достигнута благодаря массовому героизму советских воинов и трудовым усилиям советских людей, недаром, когда спустя годы Маршала Г. К. Жукова спрашивали, что больше всего ему
97
запомнилось из минувшей войны, он всегда отвечал: «Битва за Москву».
Но вернёмся в хату Марии Пименовны, у которой проживали в те суровые дни советские солдаты.
Зима 1942 года была, действительно, чрезвычайно холодной и на редкость снежной. Сугробы доходили до крыши избы. Метель замела и колодец, и все пути. В эти дни движение по дороге почти прекратилось, выезжали все только при крайней необходимости. Тут уж и солдатам предоставилась возможность хорошенько поработать физически: очищали они и снег вокруг хаты, и тропинку к дороге и колодцу. У молодых бойцов розовели щёки на морозе, руки оберегали от холода тёплые варежки. Настроение их только улучшалось от физической нагрузки, самочувствие тоже.
Рядовому Алексею Манаенко особенно нравилось работать по очистке снега. А ещё он, наверное, первым понял, что без уборной всем не обойтись. Пора кончать с этим бытовым безобразием.
Присмотрел Алексей яму от старого погреба, что была в 8–10 метрах от хаты. Очистил к яме дорожку, выглядевшую в виде глубокого окопа, сделал лопатой снежную комнатку в рост человека, а затем выкопал саму яму. Мать разыскала на чердаке две короткие толстые доски, которые Манаенко приспособил для толчка. Крышей стали служить ветки из ольхи и дуба, солома и снег. Все обитатели нашего жилища, мужского и женского пола, узнав, что теперь имеется туалет типа «сортир», несказанно обрадовались и в душе поблагодарили хозяйственного, делового мужика.
Кроме того, для выгула нашей скотинушки солдаты метров на пять позади хаты откинули снег. Теперь, когда мать наводила порядок в сенях, где жили коняшка и козочка с собачкой, они могли свободно прогуливаться на свежем воздухе. «Это же здорово!» – сказали бы Ворон, Нинка и Жулька, если бы умели говорить.
98
Вечером, перед сном бойцы стали подшучивать над Манаенко. Говорили, смеясь, что домик известного архитектора уже построен и это замечательно, но теперь надо бы ему построить большой дом для всех, хватит уже стеснять Марию Пименовну с её детьми.
Раздался заразительный хохот. Алёша Манаенко в ответ улыбался и не меньше остальных смеялся.
Если людям особо кушать было нечего, то у козочки и жеребёнка корма было полным-полно. Ещё летом мать с невесткой накосили много травы в овраге, насушили. А трава была такая, что в пору ею чай заваривать. Забили чердак хаты этим сеном да ещё возле хаты стожок сена поставили. У козы рацион более разнообразный. Именно для неё после Святой Троицы, когда ветки и листья набирают зрелую мощь, наготовили много снопов из молодых веток с листьями ольхи, вишни, берёзы, дуба.
Через много лет после войны, вспоминая это сено, я напишу:
Сено летнее июньских трав –
Луговое, погожее,
Ворон, сено то прожевав,
Заржёт громко: «Хо-ро-ше-е!»
В сене – мята, шалфей и клевер.
Впору сеном заваривать чай.
Нашим братьям не страшен Север,
Чай – не нужен. Сена давай!
В одно время можно было заготовить и смачные берёзовые и дубовые веники для бани. Но банька бедному крестьянину и не снилась. Баня людям? Какая блажь! Летом речка, зимой (ах, как холодно!) и купаться не хочется из ведра и тазика на земляном полу. Так что о бане с сухим паром и веничком мечтать даже не приходилось.
Лошадке и козе, кроме сена, перепадало много свежих очисток от картошки, свёклы и брюквы. Хребет у них не прощупывался, он был гладким, а шёрстка лоснилась. Бойцы полюбили наших животных, часто подходи99
ли к ним, разговаривали и ласкали. Ворон при этом был молчалив, лишь водил огромными глазами, изредка негромко ржал, гордо поднимая свою красивую голову. Таким, лошадиным образом он отвечал на ласку. А козочка Нинка была, вообще, весёлого нрава. просто прелесть! Мороза не боялась, её выручала плотная серая шерсть с густым белым пухом. Весной мать пух вычёсывала гребнем, пряла, вязала нам, детям, шарфы, варежки. Глаза у козы были серо-голубые, рожки подросли, ниже ушей свисали две белые длинные серёжки.
Наша маленькая собачка Жулька была из рода дворняжек: попрыгунья, забавная, голосистая, словно колокольчик. Любила она и животных, и людей.
Нюрка считалась кошкой весьма солидного возраста – ей было уже три года. Вела себя она благоразумно и сдержанно. Летом, весной и осенью ловила мышей на болоте и в поле. Часто приносила добычу домой, чтобы показать нам, какая она, дескать, умная и ловкая.
В январе – феврале на нашем участке фронта было спокойно: ни выстрела, ни разрыва снаряда, гула самолётов тоже не было слышно. Сильные морозы, глубокие снега, очевидно, способствовали в какой-то мере всей этой передышке.
Я же в те дни, будучи ещё совсем ребёнком, буквально каждый час думал и по-детски страстно мечтал о том, чтобы поскорее закончилась эта жестокая война, чтобы никогда не было такого несчастья. Русская зима ведь красивейшее время года, и мне так хотелось, чтобы онa была мирной:
Зима пришла, морозами сковала
Все реки, в серебре поля,
Село волшебным саваном укрыла,
И спит уставшая земля.
Багровым маревом шло утро смело
И с красным солнцем заодно
100
Сугробам снежным с ветром флейтой пело
И билось в мёрзлое окно.
Холодный луч коснулся шапок леса,
Бросая сказочную тень,
Рассеялась туманная завеса –
Вступил крещенский светлый день.
Зимняя стужа постепенно сбавляла силу, уже чувствовалось наступление весны. Март, как всегда, был не на шутку обманчив: то наступит оттепель, ручейками побежит талая вода, то зима пойдёт опять в наступление – с морозом и метелью. Солдаты продолжали жить вместе с нами. Они стали нам как родные, мы всех их знали по имени и фамилии. мою маму бойцы называли «мамашей». Она на всякий случай попросила у каждого бойца домашний адрес. Солдаты, конечно, не возражали.
Как-то после завтрака почтальонка Маша вошла в хату, улыбаясь, достала долгожданный треугольник и протянула его матери. это было первое после оккупации письмо от сына Николая.
Мать от радости заплясала, захлопала в ладоши. Быстро раскрыла письмо-угольник. Стала читать вслух:
«10 марта 1942 года.
Добрый день или вечер, дорогие родные: мама, сёстры и братик Андрюша.
Я жив и здоров. Воюем, бьём фашистских гадов. Сильно скучаю по дому, по вам. Кем порадует меня моя жёнушка Екатерина Никитична – сыном или дочкой?
Всех обнимаю. Пишите по этому адресу. Бог даст, увидимся.
Ваш Николай.
P. S. Мой артиллерийский расчёт получил посылку от девчат. Огромное спасибо за доброту и внимание».
Как только ознакомились с долгожданной фронтовой весточкой, открылась дверь. Быстро вбежала невестка
101
с радостными слезами и сообщила, что она тоже только что получила письмо на адрес подруги Нюши.
Катя была неграмотной, даже читать не умела, поэтому мама вслух прочитала и другое письмо Николая. От восторга Катя обнимала и целовала Машу за доставленную радость. Мама прильнула к невестке и негромко сказала, всплакнув: «Слава Богу, Катя, что Николай наш жив и здоров. Сегодня же напишем ему ответ с приятным сообщением, что у него теперь есть дочка Ниночка».
Бойцы узнали о письме, присланном Николаем, и разделили нашу радость вместе с нами.
В марте 1942 года с козой Нинкой произошла первая в её жизни неприятность. Дело в том, что во время весенних дождей соломенная крыша хаты прохудилась, протекла и раскисла наша кирпичная труба. Из неё выпало несколько кирпичей. так вот один из них и угодил прямо в голову козы, до крови повредив рог.
Коза испугалась и блеяла от боли, мы стали ей оказывать посильную медицинскую помощь. Она выжила, но травмированный рог искривился и стал расти как-то вниз и вбок. Превратилась бедняга в криворогую.
вечером бойцы от моей мамы узнали о произошедшей драме с козой. в момент несчастного случая все они находились на службе. Солдаты внимательно осматривали сбитый в сторону рог козы и выражали ей своё сострадание.
По инициативе солдата Алексея Манаенко и его двух товарищей неисправная крыша хаты была покрыта соломой с белой глиной в тех местах, где она протекала, и отремонтирована печная труба. Наша семья благодарила Алёшу и за то, что он организовал в свободное время уборку навоза вокруг хаты, накопившегося за долгую зиму.
А тем временем уже вовсю таял снег, бежали с возвышенностей бурные ручьи. Прошли первый и второй паводки. Река Тим вышла из берегов и, увлекая за собой рыбу,
102
залила весь луг, превратив всю его площадь в огромное голубое озеро.
Чайки кружили над водой, издавая своеобразные, какие-то чуть жалобные крики. Интересно, что для них наша местность являлась перевалочным пунктом: они у нас никогда не гнездились, а улетали дальше на юг. Прилетели дикие утки и гуси, чибисы, кулики и другие птицы. Они озабоченно летали над временно образовавшимся озером, издавая различные крики, и уж пением это никак нельзя было назвать. Птицы волновались о своём будущем житейском устройстве, о продолжении потомства.
Пройдёт неделя, две, спадёт вода, и рыба окажется в мелких ручейках, в ямках и рвах, и вот тогда её можно будет ловить даже голыми руками. В голодную весну это было большое подспорье. Трудолюбивые, не подверженные никаким соблазнам птицы начнут вить и строить гнёзда, кого как природа научила. И снова будет продолжаться эта птичья жизнь, как и жизнь людей, и животных, и всех насекомых, и прочих божьих тварей несмотря ни на какую войну, ни на какие беды.
С приходом весны военная передышка закончилась. В январе – марте на нашем участке фронта никаких военных действий не велось. работала только разведка. У военнослужащих были местные сборы, военная подготовка. Это был момент затишья, но затишья перед страшной бурей. Противник укрепился в лесном селе Семёновка. В последнее время психология солдат совершенно изменилась: видно было, что их волновала напряжённая обстановка. Немец ожил в укреплённом рубеже, чувствуя за своей спиной огромную силу. Был спущен сверху приказ советского командования – посылать бойцов в атаку на вражеские позиции.
От села Карандаково до Семёновки и дальше был следующий георельеф: среди полей проходила местная грунтовая дорога, по которой ранней весной и во время дождя проехать на телеге, не говоря уже о машине, было
103
весьма затруднительно. Вдоль дороги, в двухстах метрах простирался широкий и очень глубокий овраг, длиной в несколько километров, по краям заросший дубняком. До революции в конце оврага жили две семьи Аркадчевых. Замечу, именно здесь заканчивался земельный надел нашего колхоза «Путь Ленина».
От Аркадчевых до Семёновки – чистое поле, где нет даже кустика. По самому селу протекала небольшая река, враг дислоцировался за ней. Наконец, от Семёновки до районного центра Щигры семь километров, и всё это под оккупацией.
Думаю, читатель понимает: идти по голой местности в атаку на врага, укрепившегося в лесу, для наших солдат – настоящая погибель. Несмотря на такую расстановку сил и сложившуюся ситуацию, приказ стал выполняться.
В атаку ходили ротами, в ночное время. С бойцами, по положению, находились и медсёстры. В темноте, по грязи, смешанной пополам со снегом, с полной армейской выкладкой и винтовкой в руках, зачастую голодные, но заправившись 100 граммами водки, наши бойцы шли провоцировать врага на ответную атаку. Немец, не сходя со своих укреплений, вешал в воздухе светящиеся ракеты и в упор из снайперских винтовок расстреливал наших солдат, как уничтожают охотники зайцев, ослеплённых ярким светом машинных фар.
Солдаты страдали и плакали, приходили в ярость и отчаяние от своего бессилия. Враг, не напрягаясь, практически без потерь, оборонялся, почти не чувствуя опасности от тщетных попыток русских прорвать фронт. Противник, за спиной которого находились Щигры, Курск и другие города, сосредоточил на линии фронта мощные танковые, мотострелковые соединения и живую силу. На оккупированных аэродромах враг скапливал мощную авиационную группировку. Немецко-фашистские захватчики основательно готовились к грандиозному наступлению летом 1942 года.
104
Утром, о, ужас! грязные, смертельно уставшие, чудом уцелевшие солдаты, потеряв своих товарищей, возвращались в село. Погибшие оставались лежать в поле, раненых бойцы тащили по очереди на своих плечах. Искалеченных и больных размещали в госпитале, созданном в соседней деревне Канищево. Из сообщений Совинформбюро следовало, что немцы готовят крупное наступление в июне. Поэтому госпиталь в Канищево оставлять под носом у врага было весьма рискованно.
В первую атаку пошли сразу все восемь бойцов из нашей хаты. Обратно вернулись лишь пятеро. Погибли и тот самый Алёша Манаенко, и Гриша из Орла, а Ваня Белых, что родом из-под Москвы, с ранением попал в госпиталь.
Мать наша даже почернела от постигшего горя и слёз. Солдаты, оставшиеся в живых, можно сказать, пали духом. Ведь скоро им снова пробираться через непроходимую грязь и тьму под обстрелом противника. Их никто не мог воодушевить, они ведь понимали, как мало было пользы от этих атак.
Лида, не дождавшись из атаки Алёши Манаенко, горько плакала, а потом повязала чёрную косынку на девичью голову. Возможное счастье у неё было так близко. Разрушились все её девичьи мечты. Чувства к погибшему бойцу были для неё первыми. Она даже порывалась идти к Семёновке и искать в поле тело Алёши среди многочисленных убитых бойцов. Мать еле-еле отговорила дочку от такого опасного и рискованного поступка.
Неделей позже не возвратились домой ещё два бойца. Остальных солдат, пока что живых, куда-то переселили. Хаты, где они жили, потом опустели. Мать долго искала их, но тщетно. Никто о них ничего не знал, а у командования сохранялась военная тайна.
Я рассказал только о бойцах, проживавших в нашей хате. Но ведь военные жили во многих хатах и не только нашего села. Среди них были командиры и офицеры.
105
Гибли все. В течение нескольких месяцев 1942 года советские войска не имели достаточной силы, чтобы выбить немецко-фашистских захватчиков хотя бы с территории Курской области.
Мы все осиротели, плакали, скучали. Больно было смотреть на оставшиеся пожитки молодых ребят, ушедших в небытие. И похоронить по-человечески несчастных было некому! Не имею представления, что делало командование с теми, кто оставался лежать в том грязном ледяном поле. Насколько я знаю, захоронений бойцов в тот период времени не было. Предстояло ещё сообщить родителям погибших горестную весть.
Хата наша опустела. Совсем недавно в жилище слышался русский говор, смех и даже пение. Мне показалось, что даже наши животные почувствовали эту неприятную перемену в жизни. Уже никто из мужчин не подходил к ним, чтобы поговорить, никто не гладил и не ласкал их. Не описать никакими словами, что происходило тогда в наших осиротевших душах.
К настоящему времени, 2013 году, из нашей большой семьи осталось двое – я и сестра Лидия. Я живу в Ставрополе, а сестра – в Краснодарском крае, в Славянске-на-Кубани. В редких встречах мы вспоминаем с ней о войне, о гибели тех самых солдат, которые жили в нашей хате. Прошло уже так много десятилетий, но по-прежнему от этих воспоминаний щемит сердце и на глазах появляются слёзы.
***
В селе Овсянниково Леженского сельсовета, что в семи километрах от нас, жила мамина родная сестра Соколова Анастасия Пименовна с двумя несовершеннолетними дочерьми Ниной и Симой. Её муж Василий был на фронте. В их хате, как и у нас, тоже жили солдаты. Молодых ребят было пятеро. Все они ходили в атаку и тоже под Семёновку, и все полегли. Так было.
106
В предпринимаемых рискованных атаках погибли сотни, а может, и тысячи советских бойцов, при этом никакого ущерба вражеским силам не наносилось. Ответных атак фашистов не было, они копили силы. Уцелевшие бойцы, вернувшиеся из-под Семёновки, рассказывали, что они даже не видели немецких солдат. Фрицы из своих укреплений просто-напросто убивали русских, которые с винтовочными выстрелами лезли на рожон, становясь очень удобной живой мишенью.
Голод не тётка, душа не соседка. Неслучайно эти слова стали пословицей. Представьте себе, когда в избе, в погребе нет ничего съестного. Есть только отвар из трав. Ты вчера почти ничего не ел, сегодня есть нечего, завтра то же самое. От постоянного голодания постепенно развивается дистрофия, авитаминоз.
Ранняя весна. Только что появились первые проталины. Нет никакой зелени. У матери нас трое да невестка с ребёнком. Помощи ждать неоткуда. Мать моя доярка, могла бы работать, но коров-то в колхозе нет. Правда, Лиду, окончившую 8 классов в 1940/41 учебном году, Дина Фёдоровна обещала взять работать в школу делопроизводителем, но только с сентября 1942 года. Я заканчивал 1 класс, сестра средняя – 5-й. Напомню, что в первом полугодии учёба в нашей школе была «скомкана» из-за эвакуации и последовавшей за ней оккупации.
Оглядываясь назад, скажу, что в 1940 году нашу семилетнюю школу преобразовали в десятилетку. Требовалось новое здание. Хорошо помню, как его начали строить между главным корпусом школы и школой в поповом доме. Был заложен фундамент будущего здания, положены толстые-претолстые брёвна (первые два-три венца стен). Но война поломала все планы и наша школа так и осталась семилетней. Средняя школа до войны и после была в соседнем селе Успенка и в посёлке Тим.
107
Хотя у нас в доме находились жеребёнок и коза, нам в голову даже не приходила мысль, чтобы забить их и таким образом спастись от голода. Для нас они были почти как люди. Кроме голода, мучила ещё одна проблема – не во что одеться и обуться. Мать пошла по знакомым, а точнее сказать, побираться. Иногда ей удавалось принести нам две-три картошины или заплесневелый сухарик, горстку семечек и зерна…
***
Снег почти стаял. Кажется, оно найдено – наше спасение! Мы с сестрой Зиной вспомнили о прошлогоднем картофельном поле. Для нужд колхоза перед приходом немцев все поспешно рыли картошку. В земле, наверняка, остались ещё клубни.
Я надел на ноги рабочие калоши без задников, обмотав ноги тряпками поверх носков, а в чём была обута и одета сестра, уже не помню. Взяли мы лопату, ведро и пошли.
Помню, грязь была несусветная, словно крутое тесто. В поле кое-где лежали островки серого снега, превратившегося в ледяные глыбы. Начали мы копать подряд всю землю. Стала попадаться мёрзлая, начавшая уже преть картошка. Облегчённо вздохнули. А-а-а… вот она, дорогая! То, что нам и надо. Старались изо всех сил. Ноги у нас промокли, начали сильно мёрзнуть, но мы продолжали неистово рыть киселеобразную массу земли, извлекая еле заметные клубни. Накопали с грязью пополам полведра картошки. Скорей домой!
Прибежали. Мать, радуясь нашей добыче, помыла и почистила картошку. Картошка была мягкая, голубоватого цвета. Между прочим, в ней был сохранён весь крахмал и сахар. Затем мама тщательно потолкла картошку толкушкой в чугуне. Мука в этом случае не нужна, да её и щепотки-то не было. Посолить бы, да и соли уже с начала войны нет. Но не беда. Разожгли печь. На сковороде вмещалось четыре оладика. Они пеклись быстро, к поверх108
ности сковороды не приставали, хотя не было ни капли масла. А какой приятный запах шёл по всей хате от них! Ей богу, получились оладушки превкусные! Всем хватило. Казалось, наконец-то мы насытились.
Среди голодающих сельчан ходила тогда байка: «Если бы сейчас наесться, то и смерть не страшна». А вот когда мы наелись, то и про смерть забыли вовсе. Хотелось жить и никогда не умирать. Вспомнив о том, что «волка ноги кормят», говорили себе спасибо. Загадали и завтра пойти в поле за картошкой. На нашем огороде она тоже была посажена, но осенью тщательно вырыта. Да и пока что этот участок был покрыт снегом. Эта сомнительная спасительная еда была для нас запасной.
Если мёрзлую картошку (у нас её называли прелой) начинать выкапывать в холодной земле, то она ничем к этому времени не заражена. А как только потеплеет земля, в картошке заводятся белые и розовые черви длиной в один-два сантиметра. Они чётко замечались порой и в жареных оладьях. Если попадались черви на глаза при разломе оладика, то мы их спокойно выбрасывали, а если нет – съедали оладушек. Мать по этому поводу говаривала, что не тот червяк, которого ты слопаешь, а тот, который тебя источит.
Вспоминаю не очень-то приятный случай. Как-то мать испекла всем нам по два оладушка. Всего их было 12 штук. Один оладик я съел, не отходя от печки, а со вторым выбежал из хаты, чтобы скушать его на гумне.
Только расположился, направил глаза вперёд, чуть вверх, и увидел в роще, в метрах пятидесяти, молоденьких солдат в новой светло-зелёной летней форме. Они возились с пулемётом возле глубокой, но уже заросшей ямы. Очевидно, это был пулемётный расчёт. Выше нашего огорода когда-то была роща. Могучие дубы срубили, их корни выкорчевали, а ямы остались на несколько десятилетий и поросли травой. Хотя солнце светило, было прохладно. Солдаты увидели, как я что-то ем, и стали
109
манить меня к себе, давая знаки жестами, мол, иди сюда, мальчик, и угости нас. Я же будто солдат и не замечал, съел тот оладик сам. Пожадничал, не осознал всего. Но так могло получиться, когда ты очень голоден. До сих пор испытываю это угрызение совести: надо было поделиться с ребятами, лучше бы я сам больше голодал. Они ведь тогда на смерть свою шли.
Фактически всех солдат, освободивших наше село и проживавших потом у нас, немцы уничтожили. Появились молоденькие бойцы из нового пополнения и, поди ж, тоже голодные. Жили они, как потом я узнал, в палатках.
...Как только стаял снег на нашем огороде и подсохла земля, мы с Зиной уже копали землю, выискивая прелую картошку. Но её было совсем мало.
***
Очень долго не приходили письма из Москвы от нашей Людмилы. Наконец-то мы от неё весточку получили.
Она сообщала, что жизнь в Москве потихоньку налаживается, с продовольствием стало чуть-чуть лучше. По-прежнему большие очереди. На некоторых улицах убрали заграждения, но яйцеобразные воздушные шары всё ещё висят над зданиями в центре города.
Люда писала также, что находится в декретном отпуске и ей тяжело воспитывать одной двух малолетних детей: Васе – полтора года, а Рае – восемь месяцев. Михаил Иванович, её муж, шлёт письма с фронта. Пока, к счастью, он жив. Где находится, правда, неизвестно.
Тем временем отец и Тоня сообщили, что мой средний брат Алексей призван на военную службу в январе 1942 года Черемховским райвоенкоматом Иркутской области по окончании ФЗУ. Они очень скучают по Алёше. Антонина ходит в школу, живут впроголодь. В магазинах выстраиваются большие очереди, которые занимают с вечера. Продукты в городе выдаются только по карточкам. Отец работает в угольной шахте. Люди бедствуют
110
от голода также, как и по всей стране. Всё отдавалось для фронта, всё – для победы.
***
Постепенно появилась весенняя трава. В пищу стали использовать крапиву, лебеду, дикий чеснок и лук, в основном для приготовления зелёного борща. Ели корни купырей, молодые побеги широколиственного клёна, позже употребляли цветы акации и др. На огородных грядках выросла свекольная ботва. Грызли только что завязавшиеся яблоки, жевали зелёную смородину. Немного утоляли голод, но есть хотелось всегда. По этому поводу у меня даже родился стих «Голод не тётка»:
По дороге еле слышен
Как-то летом проходил.
День был зноен и ужасен,
Что поесть не находил.
Вдруг заметил при безлюдьи
Корку хлебушка в пыли.
Корка с пальчик, по ней люди
В стадо скот свой отвели.
Корка плоская, как щепка,
Как сухарик в грязи весь.
Взял я в руки хлебец цепко,
Не решаясь его съесть.
Бросил корочку под ноги,
Есть хотелось мне до слёз.
Дома голод, без подмоги,
Мать велела, что б принёс!
Разыскал я ту находку
И принёс её домой.
Вместе с мамой мы в охотку
Не побрезгали едой.
111
Итак, весна была в самом разгаре. Цвела белая и жёлтая акация, яблони, груши, вишни, сливы и чернослив… В саду, где росла сирень, на вечерней и утренней заре слышались завораживающие трели соловьёв. Громко и по-своему мелодично куковали неугомонные кукушки. Щебетали воробьи, озабоченно и суетливо сооружая гнёзда в карнизах соломенной крыши.
Кстати, однажды я слышал, как воробьи, собравшиеся в большом количестве, не просто чирикали, щебетали, а по-настоящему пели хором. В нижнем саду появились два больших гнезда: одно свили две крикливые, стрекочущие сороки, а второе соорудила пара серьёзных, рассудительных, рачительных ворон. Жёлто-оранжевые иволги, издающие звук, напоминающий мяуканье кошек, повесили свои гнёзда-люльки на самых верхних ветвях душистых лип. А как тужились речные и болотные лягушки, надувая большие пузыри у рта и издавая громкое кваканье! Водяные и древесные лягушки тоже умеют петь хором. Я это сам слышал, правда. Словом, пели и птицы, и земноводные, кому как бог дал. Казалось даже, что они стараются перекричать друг друга…
В речке, на мелководье, в своеобразном лимане, мы собирали в тёплой воде беспозвоночных мягких моллюсков (мы их называли «ракушками»). Эти животные были хорошо заметны на илистом дне по неглубокому следу, оставленному ими очень медленным передвижением с помощью сокращающейся ножки, похожей на язык. (Замечу, что раньше из раковин таких моллюсков даже изготавливали красивые перламутровые пуговицы серебристо-розового цвета).
Уже дома ножом вырезали мякоть из створок, потом долго варили, а затем жарили, тушили. Ножки этих животных, повторяю, в виде языка. И хотя варились они очень долго, всё равно оставались всегда жёсткими. Голод заставлял терпеть и не очень-то приятный их запах. Без соли, а у нас её уже давно не было, ракушки были весьма
112
невкусными, но говорили, что они сытные и полезные. Да, это было для нас своеобразное мясо, а где мясо, там и белок, такой нужный особенно растущему организму. Кальция нам, вероятно, хватало. Зубы, слава богу, у всех были хорошие.
Куры, почувствовав запах моллюсков, буквально сходили с ума: требовали мяса ракушек, вели себя очень неспокойно. Приходилось выделять часть добычи курам. Они дрались из-за этого мяса. Трава ведь курам тоже надоедала как человеку горькая редька.
Да, люди приучили кур питаться зерном, хлебом, травяными смесями. А ведь куры – довольно хищная птица. В этом мне пришлось в своей жизни убедиться не раз. Если б вы видели, с какой жадностью куры и петухи клевали речных моллюсков и мелкую рыбёшку! Однажды мне пришлось быть свидетелем и другой сцены, когда куры, завидев мышь, набросились на бедняжку, клювами буквально разодрали её на части и, как говорится, сожрали живьём.
***
Что и говорить, в селе многие семьи уже вовсю голодали. Несмотря на резкую нехватку продуктов питания, люди думали о хорошем и надеялись на лучшее. Ведь наш голод показался бы божьим раем для жителей, допустим, блокадного Ленинграда. Я не знаю, да и никто наверное, не знает других примеров такого сильнейшего, такого масштабного и длительного смертельного голода, какой пришлось испытать героическим жителям города на Неве.
После изгнания оккупантов крестьяне старались вновь завести скот и птицу. Обычно помогали восстановить хозяйство родственники, и не только своего села, но и соседнего района и даже области.
Жить хорошему хозяину в селе без скотины очень тяжело, поэтому жеребёнок и коза для нас были как члены семьи. И вот во многих дворах, в сарайчике по весне
113
на насесте уже сидела пара курочек и петушок (кочет). Очень приятно теперь было слышать в полночь или на ранней заре пение петухов по всему селу.
Природа сама старалась спасать людей от голода. В конце мая начала поспевать земляника. Мы с девчатами (из них помню Настю Атанову и её сестру, мою одноклассницу Тоню) и ребятами брали бидончики и гурьбой шли в овраг за ягодами. Срывали и ели их с куста, да и домой приносили. Как-никак лакомство, витамины. Но есть по-прежнему хотелось.
При Сталине рвать колосья в колхозном поле для еды строго-настрого запрещалось. Нарушивших этот указ сурово карали. Я не преувеличиваю. Однако, когда мы шли по ржаному полю, то всё же отваживались и срывали колоски. Обрушивали их в ладошках, веяли своим дыханием. Налитые зёрна по времени ещё были мягкими и, ах, как были вкусны!
Вообще, нас, неугомонных мальчишек, где только не носило! Школьные каникулы способствовали этому. Мы ловили рыбу удочками, намётами, руками. Часто купались на речке, возле плотины или под мостиком, плескались до синевы. Воду любили, рано научались плавать. Матери зачастую и не следили за нами. Но никто, к счастью, не тонул в нашей реке, как я помню. Лазали ещё по болоту, поэтому ноги все были в цыпках. А ещё у нас было такое правило: если находили утиное гнездо с яйцами, то брали только часть яиц, гнездо не разоряли. Утка в этом случае продолжала жить в нём. На лугу и в болоте находили гнёзда шмелей с мёдом. С помощью соломинки аккуратно высасывали мёд из сот и клали соты, величиной с детский кулачок, обратно на своё место.
К тому времени наша коза Нинка совсем повзрослела. Мы её отдали в теперь уже маленькое, после немца, стадо коз и овец к пастуху дяде Роману.
Коза обладала необыкновенным чутьём и находчивостью. Ежедневно вечером пастух вёл овец и коз на кол114
хозный выгон, где хозяева встречали и отводили своих животных по домам. Косорогая явно не хотела идти куда следует. Обычно пастух гнал стадо по жнивью на расстоянии примерно одного километра от нашей хаты, которая была видна. Коза Нинка, как бы сознательно, отделялась от стада (пастух это видел и не препятствовал ей) и напрямик шагала к своему жилищу. Проходила наш огород, украдкой по пути срывала то головку понравившегося подсолнечника, то листья свёклы. Причём блеяла, подавая сигнал, что она приближается, дескать, встречайте. Потом Нинка подходила к двери сеней, принимала вертикальное положение и с силой ударяла рогами в дверь. Дверь открывалась, коза входила в сени, где её ждало приготовленное специально для неё питьё. Мы были довольны приходом козы и, услышав стук, встречали её. Коза с жадностью пила и ложилась отдыхать, пережёвывая.
Однажды Роман Ермилович, смущённо улыбаясь, сказал, что Нинка не подпускает к себе надоедливых козлов-ухажёров. Мать это огорчило, так как не будет ни козлят, ни молока.
***
исстари так повелось, что в каждом селе имелись одна или две водяные мельницы. В нашем селе их было две: одна – в Лесновке, вторая – в Канищево. Лесновская когда-то принадлежала некоему Волкову. При каждой мельнице был заведующий мельницей и сам мельник.
Наступало время, когда два сопрягавшихся камня в виде цилиндров стирались в процессе работы, их надо было ковать, то есть с помощью специальных зубил придавать камню более шероховатую поверхность. Для этого служили профессиональные специалисты по подготовке мельничных камней к работе. Мельница в первую очередь обслуживала свой и соседний колхозы, которым требовалась мука различных сортов, а также фураж для скота и птицы. Колхозники, в основном, мололи зерно, полученное на трудодни или со своего участка.
115
Чтобы вращалось деревянное колесо мельницы, надо было перед возвышающейся плотиной иметь необходимый объём (дебит) воды. Сила падения воды на лопасти колеса регулировалась примитивными заставками (шлюзами). Оккупанты, представьте себе, мельницы не взрывали, не уничтожали, а наоборот, даже охраняли. Надеялись, вероятно, рано или поздно использовать их для себя. Пропускная способность далеко не совершенных шлюзов была настолько мала, что во время половодья они не справлялись с огромным количеством воды. Вода напирала на плотину, которая, не выдержав этой силы, прорывалась. Это случалось каждой божьей весной. Плотина была слабая, состояла из земли, глины и веток. Поэтому колхозники тратили большие силы, чтобы ежегодно восстанавливать плотину.
Среди сельчан бытовало выражение «прудить мельницу» – это означало восстанавливать или ремонтировать плотину, чтобы перегородить реку. В этом случае на время восстановления плотины реку направляли в другое русло – под маленький мост. Работали всем колхозом, трудились также старики, женщины и дети. Я и мои сёстры принимали участие в строительстве запруды, таскали тяжёлые носилки с землёй или глиной. Кормить в обед людей не предусматривалось, поэтому бежали в полдень домой, чтобы что-то перекусить.
Однажды, когда все возвратились к мельнице для продолжения работы, послышался рёв самолёта. Мы его увидели: он летел в нашу сторону на малой высоте, приближаясь прямо к нам. Судя по чёрным крестам, это был небольшой двухместный самолёт противника.
Бригадир Алёша крикнул: «Ложись!» Мы все попадали, где стояли. Пилот выглянул из кабины. По движению губ, а это было видно, он что-то орал нам.
В одно мгновение из самолёта посыпались листы бумаги, то были листовки. Затем самолёт круто развернулся,
116
набирая высоту, и стал удаляться в западном направлении. При этом ни одного, даже винтовочного, выстрела со стороны русских по вражескому самолёту не последовало. Листовки под воздействием воздушной волны разлетались в пространстве, а потом как-то лениво стали падать на землю...
Многие из нас ещё продолжали лежать в колдобинах, откуда брали землю. Отойдя от оцепенения, мы потихоньку стали все вставать, замечая друг у друга и дрожь, и бледность в лице, было уже не до работы. Листовки рассеялись на лугу примерно в ста метрах от мельницы и дальше.
Бригадир колхоза Галкин, отпуская всех домой, разрешил мальчишкам подобрать несколько листовок и принести ему. Все заинтересовались их содержанием. Осенью прошлого года, перед первой оккупацией, помнится, немцы тоже распространяли листовки.
Бригадир читал листовку вслух. В ней на русском языке было очень ласковое обращение к советским гражданам примерно такого содержания:
«Дорогие жители Курской области!
Скоро немецкий солдат придёт, чтобы освободить вас от коммунистического рабства.
Вы немцев не бойтесь, а с радостью встречайте и помогайте нам. Просим не оказывать сопротивление…»
Бригадир прочитал листовку и с досадой сказал:
– Товарищи! Здесь содержится явная пропаганда несопротивления немецкой армии. В недавнюю немецкую оккупацию, вспомните, сколько мы пережили горя и страданий! Все говорят, что в июне фашисты вновь пойдут в наступление в сторону Воронежа. Мы, наверняка, первыми примем удар противника. Многие сельчане уже готовятся к эвакуации. У кого есть что спрятать, прячьте, зарывайте в землю вещи и продукты, чтобы ничего не досталось врагу… Поверьте, оккупант нас не пощадит!
117
***
В начале июня мы стали замечать, что советских солдат и офицеров в селе становится всё меньше и меньше. В деревне Канищево продолжал работать военный госпиталь, в котором, по словам очевидцев, уже было много раненых бойцов.
Плотину привели в порядок несколькими днями позже, а молоть было нечего. Осенью сева не было из-за оккупации. То, что посеяли весной, находилось в стадии налива колоса. В одном амбаре было несколько центнеров муки, а в другом – фуражное зерно. В Курской области зерновые начинают убирать только в августе. Кстати, посев яровых зерновых культур весной 1942 года был проведён благодаря фонду помощи пострадавшим от немецкой оккупации.
Июнь принёс не только тепло, но и накал страстей. Изо дня в день возрастал ажиотаж эвакуации. Диктор Левитан в Совинформбюро (мы знали это из газет) делал сообщение о предстоящем июньском наступлении немецкой армии, в частности, на Воронежском направлении.
Покидали село в первую очередь коммунисты и комсомольцы, учителя, работники администрации села и колхоза. Обуреваемые страхом от вторжения фашистских захватчиков в этот раз эвакуировались и самые что ни на есть простые колхозники. Я видел отступавшего плотника Шарапа (Александра). Ему было лет сорок. Нёс он на себе свои плотницкие инструменты: пилу, топор, молоток и прочее, без чего мастеру плотницких дел никак не обойтись. Я подчёркиваю, самые бедные люди и те очень боялись второго вторжения немцев.
Наша невестка Катя со своей полугодовалой девочкой Ниной, взяв в руки узелок с необходимым, вопреки уговорам моей матери не отступать, направилась с другими женщинами в назначенный пункт эвакуации – посёлок Ястребовка, в восточном районе Курской области (это около 50 километров пути).
118
Лида наша тоже рвалась отступать, но мать просила этого не делать. И тогда сестра послушалась мать и осталась дома на свой страх и риск. Мы, как и многие жители села, не стали эвакуироваться. Решили так: что будет, то будет. К тому же, мы не могли оставить и своих животных на произвол судьбы. Мама перекрестилась перед иконой Божьей Матери и попросила: «Защити и спаси нас, Божья Матерь, от всех бед и напастей».
Колхозных коров, а их было мало, решили гнать на восток, чтобы не достались врагу. Отвечал за животных конюх Иван Прохорович Константинов, отец почтальонки Маши. Военные отступали раньше гражданских лиц, делая это под прикрытием слабо вооружённых частей Красной Армии.
Не прошло и года с начала войны, а похоронки или известия о без вести пропавших приходили уже во многие избы. Горестные судьбы складывались по-разному. В некоторых семьях ушли на фронт даже по несколько человек. К примеру, одновременно были призваны и отец, и сын. Поэтому извещения об их смерти приходили к матери, жене, сёстрам почти одновременно.
В нашей семье воевали двое. Но от одного брата приходили весточки, а от другого не было ни одного письма, что нас очень тревожило. Семьи, потерявшие родных и близких, в основном, не хотели отступать. «Мы уже всё самое дорогое потеряли, терять больше нечего», – говорили они.
Надо отдать должное работе почты. За два дня до второй вражеской оккупации Маша с улыбкой, полной надежд, принесла письмо-треугольник нашей матери. Оно было от младшего сына Алёши. Из письма мы узнали (Алёша лично удостоверил нас), что он призван по месту жительства – из Черемхово Иркутской области. Без малого месяц товарняком везли их, призывников, в действующую армию. Алёша писал:
119
«Никаких занятий, никакой военной подготовки. Вручили пулемёт. Воюй, солдат!
Случайно в воинской части встретил одноклассника по Карандаковской семилетней школе Линькова Сергея. Какая неожиданная радость!
Оружие, врученное нам, освоили быстро. Научились также рыть окопы. Воюем.
Я, дорогие мои, пишу вам уже третье письмо, а ответа ни одного. Напишите. Бог даст, свидимся».
В войну по разным причинам письма адресату, бывало, не попадали. Так получилось и у нас. Мама расстроилась, но чуть позже потихоньку успокоилась, на сердце у неё отлегло. Но надолго ли? Ведь похоронки другим всё шли и шли...
Много сынов полегло на войне,
Пришло известие почтой в отчий дом –
Являлось призраком в каждой семье,
А в материнских глазах темнело кругом.
Никогда не забыть, как ранним пасмурным утром 20 июня 1942 года наши, в основном, молодые солдаты (их было мало), кто с оружием, а кто и без него, в мокрых от пота гимнастёрках, без пилоток бежали из-под Семёновки в сторону мельницы на реке Тим, на восток. Один из отступавших, молодой солдат лет девятнадцати с винтовкой и патронташем, задыхаясь от усталости и страха, остановился возле нашего маленького колодца в нижнем саду, чтобы попить воды. Воду можно было достать ведром без верёвки. В это время я и мать, а также наши собачка и кошка были в этом месте.
Запыхавшийся, раскрасневшийся боец, весь дрожа, прямо из ведра попил воды. Его гимнастёрка была в поту. Еле выговаривая, солдат спросил, были ли здесь немцы. Мы ответили, что нет.
Мать спросила, как его зовут и откуда он? Юноша, почти подросток, ответил, что звать его Виктор Нечаев, он из
120
Тулы. Разговор длился несколько секунд, но мать успела предложить ему остаться у нас. Она говорила, мол, мы тебя, сынок, переоденем в гражданскую одежду, спрячем, ведь вряд ли ты успеешь убежать от немца.
Виктор отказался от такого предложения: «Я солдат, мамаша, не могу!» Сказал спасибо, пожал маме и мне руки и побежал дальше. Мать вслед крикнула бойцу: «Сынок, постарайся успеть перейти мост через реку!» Виктор оглянулся и кивнул головой.
Мы смотрели ему вслед, пока он не скрылся из вида. все были потрясены и плакали. Нестерпимо было жаль того молодого парнишку.
Из-за военной обстановки пастух уже не пас овец и коз. Козу с утра мать привязала в роще, чтобы та паслась на сочной обильной траве. Жеребёнок был сыт с ночи, он находился на привязи в густом тенистом нижнем саду. Там, кроме яблонь, вишен, чернослива, кустов смородины, также росли сирень, клёны, осина, ольха, белая акация, ракиты, дуб. Высокая трава напоминала настоящие заросли. Это был оазис различных растений, но и он в последнее время пострадал от нехватки дров. Для нашей большой семьи, ещё до войны, правление колхоза выделило 50 соток земли. Наш большой участок делился дорогой пополам.
Прошло всего лишь несколько минут после встречи с Виктором, как вдруг в одно время над нашим селом, словно стая чёрных воронов, стали кружить на низкой и средней высоте несколько десятков истребителей со свастикой и самолёты-рамы. Гул и сирены аэропланов оглушали.
Почему же враг избрал именно нашу деревню? Вражеская авиация, по всей вероятности, проводила разведку, это с одной стороны, а с другой – прокладывала путь, на который вот-вот должны были ступить немецкие танки, машины и пехота. Военных объектов у нас не было, как
121
не было и самих военных, кроме малочисленных солдат, убегающих от противника. Вселяла ужасный страх и панику в каждого из нас эта вражеская авиационная сила. Но, слава богу, не прозвучало ни одного выстрела, ни одной бомбы не упало на территории нашей деревни. Зато поразил нас взметнувшийся чёрный столб дыма и гари с последующим грохотом взрыва.
Мать, заплакав, сказала:
– Это разбомбили русский военный госпиталь в деревне Канищево. Там находились раненые…
Меня обуял страх. Я весь дрожал, сильно плакал и просил Бога, не преувеличиваю, чтобы меня разбомбили «стервятники» в сию минуту. Дело в том, что накануне второй оккупации разнёсся слух, что немцы будут резать и уничтожать всех мальчишек. Некоторые хлопцы, как, например, 14-летний Алёша Крыгин, надели даже женское платье, чтобы немцы не увидели в них дитя мужского пола.
Мать, как могла, утешала меня. Укоряла себя в том, почему мы не отступили... Между тем самолёты внезапно, как по команде, улетели на запад. Думаю, что на оккупированный в Курске аэродром. Они скрылись, будто провалившись сквозь землю.
***
Пасмурное утро сменилось жарким солнечным днём. Мы с матерью вошли в сени нашей хаты. Сёстры в это время уже были в глубоком погребе тёти Нюры Галушкиной. Она проживала через хату Гордеевых, которая находилась на самом высоком месте села, недалеко от выгона (соседняя хата тёти Лены сгорела в первую оккупацию). Скажу, что у нас тоже был погреб, но с соседями было как-то менее боязно.
Вдруг мы услышали какой-то отдалённый гул, который постепенно нарастал. Через просветы между брёвен в сенях мы заметили клубившуюся пыль над дорогой,
122
идущей среди колхозных полей из Семёновки в нашу сторону. Гул усиливался…
С лязгом и грохотом показались движущиеся вражеские танки. Они шли быстро. Танки мчались не только по дороге, но и по пшеничному полю, по огородам, по соседнему саду, между яблонь, по верхней части рощи, оставляя после себя глубокие вмятины от гусениц. Эти следы в роще от вражеских танков сохранялись, то есть были различимы, даже спустя несколько лет после войны. танкисты, почувствовав безопасность наступления, высовывались из люков своих танков.
Не выдержав физического и психического натиска врага, мы с матерью по огородам напрямик помчались к погребу. Коза Нинка увидела, что мы убегаем (с нами была и Жулька), от испуга сильно заблеяла, потом рванулась в нашу сторону, вытащив из земли кол, за который была привязана, и опрометью пустилась вместе с колом и верёвкой вслед за нами. В погребе имелись некрутые широкие глиняные ступеньки. Так что коза и собачка раньше нас оказались в погребной яме.
Среди людей они немного успокоились, и никто не возразил против животных – их знала вся деревня. В погребе вместе с нами было 11 человек, в том числе и дети. Все сидели и тряслись от страха.
Прошло где-то с полчаса. Слышим, остановилась машина на дороге. Заглушив мотор, из неё вылезли три немца. Они были в летней форме, в кителях с закатанными по локоть рукавами. У каждого на поясе висел кинжал, а в портупее – пистолет. Ну, думаю, конец. У сидевших в погребе от волнения расширились глаза. Пришельцы подошли поближе и заглянули в открытый погреб.
Полуденное солнце ярко освещало всех находившихся в яме. Офицеры пристально рассматривали нас – пожилых женщин и детей. Их интересовали партизаны. Поняли они или нет, но тётя Нюра дрожащим голосом ответила: «Nein, Pan!» («Нет, пан!»). «Да, да, это правда», – добавила
123
моя мать голосом, невнятным от волнения. Задававший этот вопрос остался, видимо, доволен ответами русских женщин. Один из немцев, бесцеремонно указывая пальцем на козу и собаку, весело и громко воскликнул: «Ziege und Hund! Gut!» («Коза и собака! Хорошо!»). Потом незваные «гости» карикатурно замахали руками и чуждыми для нас голосами загоготали, захихикали и тут же ушли к своей машине, завели грузовик и уехали. Мы долго не могли прийти в себя от потрясения.
После такой неприятной и необычно волнительной сцены с немцами, осматриваясь по сторонам, мы с козой и собачкой возвратились в свою хату. Испуганная кошка обрадовалась нашему приходу. Дрожащего жеребёнка привели из сада в сени. Накормили и напоили животных. Будто всё как и было, но в душе затаилась непроходящая тревожность.
Колонны немецких машин и танков остановились на выгоне и везде где это было возможно. В первые часы вторжения село как будто вымерло, все попрятались, где могли. Оккупанты сделали себе передышку – начали ходить по дворам и мародёрствовать. Немцы насильно отбирали всё что было у крестьян. На выгоне развели костёр, резали свиней и тут же делали из них шашлыки. Словом, диким образом устроили себе пикник. В ход пошёл самогон. Солдаты и офицеры стали горланить бравурные немецкие песни.
Потом немцы взломали замок на одном из амбаров. Для потребностей колхоза в амбаре хранилось несколько центнеров муки. Сообразили твари, что им мука не нужна. Один предприимчивый офицер затеял обмен муки (сейчас сказали бы «бартер») на масло, молоко, мясо, яйца. Мало-помалу кое-кто из жильцов робко стал тянуться на колхозный двор.
Нюра Галушкина дала своей 11-летней дочери Вале около десятка куриных яиц, а Зине, моей сестре, выделила два
124
яйца и, рискуя, послала девочек на выгон к амбару. Я и мой дружок Анатолий Полянский увязались идти с ними за компанию.
Подошли, стали в жидкую очередь. За восемь яиц немец насыпал килограммов восемь муки, а за два – почти столько же. Довольные, но смущённые подростки с добычей побежали домой, а я и Толик, несколько осмелев, решили посмотреть на немецкие танки, машины и самих немцев.
Мы шли возле глубокой ямы, поросшей высокими лопухами (репейником), татарником и шелковистой травой. Яма образовалась от отбора светло-коричневой глины за многие десятки лет для строительства жилищ, сараев и других нужд. Зимой в ней на коньках и санках катались ребятишки, в том числе и я.
Неожиданно для себя мы чуть не наткнулись на человека с винтовкой. Это был немецкий часовой. Яма вкруговую была обнесена колючей проволокой. «Зачем это?» – подумали мы. Вдруг поняли, что в яме были русские пленные. С ними находилась медицинская сестра, которая в тот момент перевязывала руку раненому бойцу. Кто-то из пленных сидел, кто-то лежал. Они занимались по силе возможности собой.
Светило июньское солнце и пленным было очень жарко в непродуваемой яме. Все мужчины были молодые, а форма на них была совсем новой, цвета молодой травки. Сестра, заметив нас, обрадовалась и показала жестами издалека, что пленные хотят пить. Часовой всё видел, понял просьбу девушки и не стал возражать (немец, хоть и коряво, но понятно проговаривал русские слова), он тоже хотел, чтобы мы принесли воды.
Сначала мы побежали быстро, но сразу сообразили, что вокруг нас чужеземцы, и умерили свой пыл, пошли нормальным шагом домой.
Мать стала ругать нас за то, что долго гуляем в такое опасное время. Смягчилась она, когда обо всём напере125
бой мы ей рассказали. Потом по-быстрому что-то перекусили. Толик сбегал домой, чтобы о нём не беспокоились. Мать дала нам единственное наше ведро, алюминиевую кружку и посоветовала: чтобы вода в ведре не плескалась, положить чистый лопух на воду. Мы набрали воды и понесли ведро вдвоём, стараясь не расплёскивать воду.
Принесли. Часовой разрешил одному из пленных взять из наших рук ведро.
На край ямы поднялся совсем молоденький боец в пилотке, сдержанно улыбнулся нам и тихо произнёс: «Какие же вы молодцы, пацаны. Дай вам бог здоровья. Сутки как мы в плену». Солдат, видимо, хотел ещё что-то сказать, но часовой негромко крикнул: «Не разговаривать!»
Ведро с водой передавали из рук в руки. Если бы вы видели, с какой жадностью эти люди пили воду. Ведро, а это было литров семь воды, быстро опустело.
Часовой, не знаю, может быть, был добрый человек. Он сказал, чтобы мы принесли ещё воды. Медсестра поднялась по крутому откосу ямы и, поблагодарив нас, протянула через проволочное заграждение пустое ведро.
Молоденькая чернявая, с бледным, но очень красивым лицом девушка тихо сказала сквозь слёзы, что зовут её Оля, что их, пленных, 21 человек, в плен они попали под Щиграми, пятеро ранены. «Что с нами будет, не знаю. Про нас немцы будто забыли», – прошептала Оля. Ворот гимнастёрки с подшитым белым воротничком у неё был расстёгнут, и мы увидели на её шее серую тесёмочку с серым крестиком.
Мы сестру поняли. Шли домой и думали, как помочь нашим пленным. И хотя с Толиком изрядно устали, но, зная в какой беде оказались советские бойцы, быстро принесли ещё столько же воды. Ведро осталось у пленных. Часовой сказал, чтобы следующим утром мы прибежали за ведром, и надо потом ещё будет напоить пленных водой. Мы кивнули в знак согласия.
126
***
Следующим солнечным утром я легко встал и побежал будить Толика. Друг ещё спал, но так же быстро поднялся с постели, протёр глаза, прогоняя сон. Тётя Доняха и дядя Роман попросили нас быть осторожными при немцах.
Пошли по той же тропинке к яме. По пути сразу заметили, что на выгоне танков и машин нет, да и немцы лишь кое-где бродят. Мы были малолетки, но сообразили: немцы двинулись дальше в наступление. Подходим к яме – мёртвая тишина. Ни часового, ни русских пленных – никого. Только наше ведро сиротливо стояло на дне ямы.
С невероятным чувством опустошённости спустились в яму через разобранную колючую проволоку. Оглянулись вокруг. На том месте, где были пленные, валялись окровавленные бинты и склянки, несколько касок и противогазов, какие-то бумаги и выкуренные самокрутки.
У Толика от переживания исказилось лицо в мучительной гримасе, судорожно заморгали мокрые глаза, потом он кулаком вытер нос. Я посмотрел на друга. И со мной произошло что-то подобное. На ресницах задержались выступившие слёзы. Всё представлялось в тумане. Успокаивали друг друга. Затем посмотрели на колхозную кузню, что располагалась ближе к краю ямы.
Возле кузни рос густой ракитовый куст, на нём щебетала небольшая стайка воробьёв. Кто знает, может быть, в эту минуту они сочувствовали нам? С тех пор как ушёл на фронт кузнец Максим Галкин, кузница опустела и туда никто никогда из сельчан не заглядывал.
Поднялись к кузне. Внутри оборудование и кузнечные предметы были расположены так, будто её хозяин вышел на минутку и вот-вот появится. Немного постояли, пришли в себя. спустились в яму, взяли ведро и кружку и выбрались наружу, убирая из-под ног колючую проволоку. По пути к дому задавали себе один и тот же вопрос:
127
«А где же сейчас пленные русские бойцы вместе с медицинской сестрой Олей?»
Вернувшись домой, мы рассказали родителям об отсутствии пленных в яме. Погоревали, поплакали. но чем можно помочь тем, кого уж нет в яме, превращённой фашистами в тюрьму?
В нашем селе немцев осталось совсем мало, очевидно, лишь для поддержания оккупационного режима. Оставшиеся солдаты и офицеры облюбовали главное двухэтажное здание школы и поселились там.
Во второй половине этого же дня кто-то сказал, что сгорело одно из зданий школы Замечу, что занятия в школе были прекращены месяц назад. Все учителя эвакуировались, да и число детей уменьшилось в связи с эвакуацией их вместе с родителями. Мы с Толиком захватили с собой одноклассника Апалькова Гришу, сына Петра Ивановича, который был на фронте, и втроём зашагали удостовериться, правда ли что сгорела школа.
Оказалось, все здания нашей школы целы, сгорело лишь одно подсобное помещение возле попова дома. Этот пожар наделал для немцев, да и для сельчан много шума. Постройка полностью сгорела. Сбежавшиеся немцы и жители села при такой сухой и жаркой погоде затушить её не успели. Сарай, собственно говоря, из себя ценности никакой и не представлял, а причина пожара оставалась пока что невыясненной.
Осмотрев пепелище на месте сарая, мы, чтобы не идти по сельской дороге домой на глазах у врага, не спеша побрели по полю, где начинала уже зреть колхозная пшеница. Разговаривали между собой о том, как долго удержатся у нас немцы? Что дальше нас ждёт?
В знойном воздухе, напоённом дурманящими запахами цветущих трав и золотистой пшеницы, парили жаворонки, пели перепела и другие птицы, стучали кузнечики. А ещё жужжали пчёлы и шмели на васильках и других многочисленных цветах, усердно собирая нектар. Мы,
128
неугомонные пацаны, несли в руках букетики собранных васильков и мне хотелось произнести стихи:
Как в небе летнем звёздочки искрятся,
Так васильки в пшенице весело резвятся.
Они друг друга нежно дополняют,
От счастья, радости улыбками сияют.
Перепела над нивой всё кружатся,
Жужжат, танцуя в вальсе, пчёлы, веселятся.
Животный мир, цветы – на благо веку,
Дары природные – земному человеку.
Надо бы только радоваться жизни, но в душу вселилось какое-то непонятное волнение.
Вдруг мы заметили поваленную и помятую пшеницу, много отстрелянных гильз от немецкой винтовки. К чему бы это? Прошли ещё вперёд несколько неуверенных шагов по истоптанной пшенице, и перед нашим взором, как в каком-то ужасном сне, открылась чудовищная картина. Не веря своим глазам, мы увидели перед собой лежащего в пшенице сначала одного русского солдата в новенькой форме, затем второго, третьего…
От ужаса холодным потом обдало всё тело. Моментом смекнули: «Да это ж те самые вчерашние пленные!?»
Гриша не знал о военнопленных, которые находились в яме, поэтому мы ему всё рассказали…
Стали считать – убитых было 21 человек. Как стояли при расстреле, на том месте и упали. Лежали по-разному: одни будто прилегли отдохнуть и уснули; другие уткнулись ничком, как мы когда-то в детстве прятали лицо в подушку, когда по утрам будила мать, а вставать очень не хотелось; иные рухнули навзничь с распростёртыми руками и ногами, будто в юношестве лежали на молодой траве и наблюдали за высокими, причудливой формы летними облаками в бескрайнем голубом небе. У некоторых были такие молодые лица, коих ещё никогда не касалась бритва. Только алая, чуть запёкшаяся кровь на лице,
129
на груди выдавала тайну – все они мертвы. Бросались в глаза перевязанные бинтами руки, ноги, живот…
Разыскали мы среди расстрелянных и ту самую сестричку Олю. Она безмятежно лежала посереди в ряду бойцов. Пилотка упала с её головы. Лежала как живая, но с очень бледным, как казалось, восковым лицом. Глаза её были широко раскрыты, кровь сочилась из груди в том месте, где была разорвана пулей гимнастёрка. и знакомая нам сестричка обеими иссиня белыми руками туго сжимала тот самый крестик на серой тесёмочке:
Сестра лежит посереди,
Мир звёзд отражая в глазах.
Её кровь запеклась на груди,
И крестик сжимает в руках.
Лежат с нею двадцать бойцов
Вблизи русского селенья –
То след фашистских подлецов,
У павших пленных – нет прощенья.
В каком-то фильме я видел момент расстрела белогвардейцами захваченных красноармейцев. Так вот, там было столько палачей с оружием, сколько перед ними стояло жертв. Значит, прошедшей ночью при разыгравшейся трагедии расстрела военнопленных стрелков было столько же – двадцать один.
Русская пшеничная нива близ школы стала для советских парней и девушки с прекрасным именем Оля настоящей Голгофой, которую устроили фашистские нелюди, нарушив Международную конвенцию о военнопленных.
Все втроём, словно очумелые, потрясённые увиденным, не чувствуя ног под собою, пришли мы к моей матери. Сбивчиво, как могли, рассказали обо всём. Как и большинство матерей, вырастивших своих дорогих и незаменимых детей, мать была немногословна, ужасно опечалена, еле сдерживала эмоции, насилу преодолевая слёзы. Мы поняли, что случившееся ничем не поправить.
130
Но что же всё-таки делать дальше? Мама, бросив все свои дела, сказала: «Идёмте к твоему отцу, Толя! Только он знает немецкий язык».
Дядя Роман был несколько удивлён нашим приходом. Нас отпустили погулять, но просили помнить, что в селе хозяйничают жестокие оккупанты.
Мать с Романом переговорила о случившемся. Закончив разговор, они направились к Улите Андриановне Коробовой, старейшей учительнице, уважаемой всем селом. Краткий разговор закончился тем, что, не откладывая ни на минуту, надо было идти к немецкому коменданту села.
Благодаря Роману Ермиловичу разыскали главного представителя оккупационной власти. Обер-лейтенант с крестом на груди с ухмылкой выслушал парламентёров. Комендант, конечно, знал о ночном расстреле. более того, он, очевидно, и организовал эту ужасную расправу. Военнопленные русские солдаты для него значились партизанами, а их, дескать, надо уничтожать. «Sie sind Partisanen, dieses Tod» («Они партизаны, это смерть»).
Мать не стерпела, с душевным презрением смело возразила офицеру, глядя ему прямо в глаза, что это были военнопленные, а не партизаны. У коменданта грозно сверкнули глаза, лицо подёрнулось злостной гримасой, но он с большим трудом промолчал. Возражать ему в данной ситуации было очень небезопасно.
На следующий день, 22 июня, офицер разрешил похороны на сельском погосте, расположенном на расстоянии примерно 300 метров от места расстрела пленных. Но только с тем условием, чтобы при ритуале захоронения были землекопы в количестве 12 человек, в том числе и могильщики. Будет выделена одна машина для перевозки тел. Детей ни в коем случае не допускать. И никаких речей.
Мать попросила начальника дать разрешение на участие в похоронах священнику Якову из соседней Успенской церкви для отпевания покойных и служения молебна. Комендант, выдержав паузу, согласился. Разрешил также
131
присутствовать на погребении Улите Андриановне, Роману Ермиловичу и моей матери. Добавил, что за порядком будет следить их человек.
Не стану подробно рассказывать о кошмарном дне, когда хоронили советских бойцов. Мать, взволнованная и уставшая, вернувшись с кладбища, коротко рассказала моим сёстрам и мне о прошедших похоронах:
– Была вырыта длинная братская могила, дно которой выстлали соломой. Каждого погибшего обернули в простыню. Медицинскую сестру Олечку положили посередине бойцов, пилотки – им на грудь. Священник Яков, дай ему бог здоровья, отслужил молебен за упокой души. Многие из присутствовавших, а это были в основном пожилые мужчины, горько плакали. Каждый бросил по горсти земли в могилу. Закопали. Поставили метровый дубовый крест. На могилу возложили охапки полевых цветов и венок из васильков и листьев папоротника. – Перед захоронением, – продолжала убитая горем мать, – у каждого погибшего из кармашка гимнастёрки извлекли чёрный пластмассовый медальон величиною с мизинчик с крышечкой (при этом мама показала нам один из них). В этой коробочке имеются все данные о воине. Эти медальоны я взяла для сохранности. Придут наши, а я в этом твёрдо уверена, отнесу их в Тимский райвоенкомат. Военком извещением сообщит родным о гибели бойцов и месте их захоронения.
***
Стояла сильная июньская жара. На второй день после расстрела военнопленных я с Зиной и мамой увидели на дороге, а это совсем рядом с нашей хатой, большую серую колонну советских военнопленных, конвоируемых немецкими офицерами и солдатами. Пленных было человек пятьдесят, их вели на запад, в направлении Успенки. У них не было поясных ремней, с собой никаких вещей. Среди них были раненые – с перевязанными руками, головами, некоторые хромали, их поддерживали товарищи.
132
Вдруг из движущейся толпы пленных молодой солдат в грязной форме поднял руки, соединённые ладонями в рукопожатие, и крикнул сквозь слёзы мальчишеским голосом: «Мамаша, это я, Виктор Нечаев, узнаёте?» Он ещё что-то говорил, но конвоир в ту же минуту грубо прервал возгласы Виктора, заорал по-немецки на пленного и, скривив своё злое лицо, неодобрительно покосился на нас.
Мать в ответ Виктору, всплеснув руками, кивнула головой, что узнала, и крикнула бойцу: «Да, да, узнала, тебя, сынок!» Мама плакала… Мы вслед махали ему руками, а он, оборачиваясь, отвечал прощальным жестом руки. И снова мы безутешно плакали. А потом стояли на пригорке возле хаты, пока обречённые не скрылись из вида.
– Невыносимо жаль Витю, – сказала мама. Не послушал, бедняга, нас, когда мы ему предлагали приют. Погибнет парень вместе со всеми. куда их гонят фашисты? Господи, спаси их.
Мы вспомнили декабрь 1941 года, когда немецкие конные конвоиры по морозной метели вели полураздетых, полуразутых, голодных русских пленных, утопающих в сугробах бездорожья. Тогда пленных гнали к железнодорожной станции Черемисиново, на восток. Нынче же пленных гнали через Успенку, видимо, к железнодорожной станции города Щигры. Немцы не решились переправлять пленных на Черемисиново. Это было бы ближе, но они боялись, что там могли ещё оставаться советские воинские соединения. Затем, как предположила мама, русских погрузят в товарные вагоны и переправят в концлагерь восточной Европы или прямо в Германию.
«Осваивали» пространства России не только немецко-фашистские захватчики, но и подвластные Германии венгерские, румынские и войска других стран. На Воронежском направлении в летней наступательной опе133
рации действовали десять немецких и две венгерские дивизии, которые дошли до Воронежа, в июле захватив его правобережную часть.
***
На четвёртый день оккупации, с утра пораньше в наше село «пожаловали» венгерские мадьяры (о том, что они венгры, мы поняли сразу). Это была, по всей вероятности, интендантская часть.
Так как у нас был сад выше и ниже дороги, захватчики облюбовали место внизу, где росли деревья, дающие свежий воздух и тень. Возле нас, вдоль дороги остановилось много крытых машин.
Я немного осмелел и вышел из хаты. Было тепло, на мне были только какие-то чёрные трусишки. Из остановившейся крытой машины вышел военный человек в солдатской форме. У всех немцев форма была тёмно-зелёная, а у этого салатно-рыжеватого цвета. Видимо, это был венгр-cоюзник.
Он стал подзывать меня к себе. Я, не испытывая страха, подошёл. По спущенной лесенке он взобрался в кузов, скрылся на несколько секунд, затем подошёл к краю кузова, держа в руках большую икону под стеклом и стал протягивать её мне. Я взял, почувствовав тяжесть иконы, и быстро поскакал в хату.
Мать, увидев меня, с удивлением спросила: «Где ты взял такую красивую икону?» Я ответил, что её подарил мне венгр из машины, что остановилась возле нас. Мать перекрестилась и сказала, что это икона «Воскресение Христово» и, скорее всего, она из Успенской церкви.
– Я давно знаю эту икону. Запомнился её серебряный оклад. Хорошо, сынок, пусть эта икона побудет у нас. Когда русские вернутся, отнесу её в церковь Успения Святой Богородицы, – решила она.
После этого я вновь вышел к дороге. За мной увязались собачка Жулька и кошка Нюрка. Венгр выглянул из
134
машины, увидел меня, вновь поманил пальцем. Я приблизился. Он дал знак, чтобы я поднялся по лесенке.
Поднявшись на верхнюю ступеньку лестницы, я вдруг увидел много икон, которые висели на трёх стенах машины. «Оккупант, – подумал тогда я, – хвастается добром, награбленным в соседней церкви. Спрашивается, зачем завоевателям эти иконы? Ценности в данной обстановке они не представляют. Идёт война, и захватчикам это лишний груз. Да и где их совесть?»
Между тем хозяин похищенных икон открыл сундук, взял оттуда каравай хлеба, что пекут православные в русских печках, отрезал большой ломоть, смазал его толстым слоем сливочного масла и, улыбаясь, протянул мне. Вмиг у меня мелькнула мысль: этот хлеб отнят у какого-нибудь крестьянина. Но я был очень голоден и не стал отказываться, взял бутерброд, будучи в некотором смущении. Спустился вниз, а мои братья меньшие, почувствовав запах еды, стали у меня настойчиво просить поесть тоже. Военный заметил это и решил кошку и собачку тоже покормить, но одним хлебом. Животные и я с большим аппетитом уминали еду.
Потом «благодетель» спустился с лестницы и позвал меня к краю сада, что рос у дороги. Он присел, а я стоял и с жадностью продолжал есть бутерброд. Помнится, что иностранец чуть-чуть владел русским языком. Сказал, что он из Венгрии, потом мадьяр назвал своё имя. конечно, я его забыл очень скоро. Затем он спросил, как меня зовут?
– Андрей, – ответил я.
Произнося моё имя, он делал ударение на первый слог. Далее стал учить меня счёту до десяти.
Я старался точно повторять незнакомые мне слова, а «учитель», довольный моими способностями в учёбе, улыбался. Венгр, ему было немногим за тридцать, оказался добрым человеком. Мы с ним общались дня два, он по-прежнему меня угощал и обучал. Но шила в мешке не
135
утаишь. Мой знакомый мадьяр и другие узнали, что у нас есть молоденькая лошадка и криворогая козочка. Хорошо что мадьяры, будучи сытыми людьми, по-доброму относились к животным и ничего плохого не сделали.
Другие мадьяры в то время обустраивались. Однако в наше убогое жилище в виде халупы они и не собирались входить, да и нас никуда не выгоняли. Поспешно вытаскивали из машин свои военные вещи, наверное, для просушки на солнце. Огромных железных бочек с горючим у них было очень много. они сгрузили их с машин и поставили в тень сада.
Мать боялась возможного пожара в случае взрыва или оплошности с огнём. Мадьяры поставили в тень, во рву, рядом с тропинкой к колодцу большой деревянный ящик, доверху наполненный блестящими винтовочными патронами. Хорошо помню, как я из-за мальчишеского интереса воровал по 5–6 штук этих злосчастных смертоносных патронов, засовывая их в карманы своих штанишек. До этого дня мне не приходилось видеть ни русских, ни немецких патронов. Признаться, эти маленькие золотистые патроны были увесисты и чертовски привлекательны. Не помню, что я с ними делал потом. Но главное, неприятельские глаза солдат моих опасных проделок не заметили.
Как-то днём другой, уже средних лет мадьяр для каких-то надобностей начал срубать молодой клён. Мать была поблизости, подошла к нему и стала возражать. Он извинился, достал из кармана носовой платок и, смеясь, стал перевязывать ствол дерева в месте надруба. После чего с улыбкой расшаркался, сделав жест реверанса.
Мать отошла от дерева довольная тем, что «благодетель» её послушал. Но прошло всего лишь несколько минут и лицемерный мадьяр вернулся к дереву и окончательно срубил его. Мать заметила это, но, предвидя нехорошие последствия, больше вмешиваться не стала. Молодого клёна было жаль.
136
Мадьяры, видать, завшивели. В нижнем саду они стирали своё нательное бельё, вплоть до трусов, в бензине. «Богачи, – шёпотом произнёс мой друг Толик. – У нас керосина нет для лампы, а они горючее используют как воду».
Да, я ещё помню, как белобрысые, чернявые и русые мадьяры нагишом в саду принимали солнечные ванны. По своей природе мальчишки любознательны. Так и мы с Толиком всё знали, всё видели. С интересом из-за густого куста втайне наблюдали, как безусые мадьяры суетливо занимались хозяйственными делами. Два солдата в обнажённом виде стирали вещи прямо в бочке с бензином. Испаряющийся запах горючего сильно ударял в наши ноздри. Довольно-таки быстро закончив стирку, они разложили вещички поодаль на траве для солнечной просушки. Не мешкая, улеглись вместе со всеми солдатами на мягкой траве маленькой лужайки сада. День был жаркий. И мадьяры, их было человек восемь, загорали нагишом...
Через несколько дней венгерский отряд оставил нас в покое и со всей своей техникой и бочками пустился в погоню за русскими – за призрачным «счастьем» в сторону Воронежа. Нам же без неприятельских солдат сразу стало легче.
***
В конце июня оккупационной администрацией были назначены староста и два полицая. Один из них был новый и нам, жителям, незнакомый. Одет он был, как мне казалось, в полугражданскую, в полувоенную форму. Прежний полицейский как из-под земли объявился и занял свой пост с надеждой, что это уж наверняка, надолго, а может быть и навсегда. Со старостой дело обстояло немного сложнее. Бывшему старосте, безрукому Кузе, предлагали вновь занять этот «пост». Но старикан, испытавший все прелести этой должности, вежливо отказался, сославшись на свою инвалидность и неважное состояние
137
здоровья. Разумеется, дело в тупик не зашло. В селе могли дать согласие на эту мерзкую для настоящего русского человека должность от силы один-два претендента. Назначили молодого, энергичного 30-летнего мужчину, сына отца, раскулаченного в 1929 году. Фамилии полицейских, старосты, конечно, не помню. Да это отнюдь не влияет на дальнейшие рассуждения. Удел этой категории людей основан на роли сыщика, доносчика, мстителя, даже убийцы, угодника немецким властям, изменника и труса. Право, не позавидуешь.
На селе появились первые жертвы не без помощи немецких холуёв – полицаев и старосты. Это они составили конфиденциальный список в количестве пяти человек, так называемых активистов, принимавших участие в раскулачивании наиболее зажиточных крестьян (кулаков). Кроме того, активисты (не большевики, а сочувствовавшие им) были против религиозных предрассудков, вернее, самой религии, и стояли за ликвидацию церквей и храмов. Так, в 1920-е годы была разграблена, а затем взорвана большая кирпичная церковь села Карандаково.
Крестьянин, у которого были хата, хозяйственный двор, две коровы, поросёнок, птица и др., считался тогда, видите ли, кулаком. Причём он день и ночь трудился, чтобы прокормить свою семью, при этом не использовал наёмный труд. Какой же он кулак? Явный перегиб. Правительству следовало бы как раз опереться на таких зажиточных крестьян для поднятия сельского хозяйства, а не разрушать его. Сталинская статья «Головокружение от успехов» немного отрезвила ретивых любителей раскулачивать своего же брата.
Хочу вспомнить ещё некоторые факты из хроники нашей семьи. В 1928 году в сухую весеннюю погоду у нас сгорела хата, построенная для молодожёнов – моего отца и матери, с помощью средств родителей мамы Овсянникова Пимена Андреевича и его жены Надежды.
138
в то время, когда загорелась хата, наш Николай в поле на лошади пахал колхозную землю. Примчался он к горящей хате. Тотчас вместе с соседями стал тушить пожар. Матери дома не было. Иван Галушкин, проживавший недалеко от нашего двора, первым увидев загоревшуюся хату, прибежал и успел выбить окно, заскочить в горящую избу и с большим риском для своей жизни вызволить из-под печки мою маленькую сестрёнку – трёхлетнюю Тоню. Тогда сгорели овцы и поросёнок. От хаты остались только два обуглившихся венца сруба. Семья, к счастью, уцелела, но осталась без жилья, без вещей…
После пожара, через какое-то время нам привезли, разумеется, в разобранном виде, чью-то старую хату. Говорили, что из какого-то отдалённого села. Поставили её. У моих родителей тогда уже было пятеро детей – Николай, Людмила, Алексей, Лидия и Антонина.
Увидев эту хату в собранном виде, можно было усомниться при мысли, что она якобы принадлежала раскулаченному зажиточному крестьянину. Всего лишь одна комната в 23 м2, дырявые сени без потолка, без крыльца, крошечные одинарные окошки, земляной пол, соломенная крыша. Половину комнаты занимала русская печь. А высота от пола до потолка равнялась примерно 1,8 м. Дверной проём был такой высоты, что человеку среднего роста приходилось наклонять голову, чтобы не ушибиться. Спрашивается, а куда дели «кулака» с его семьёй? Можно утвердительно сказать: было самоуправство с вопиющей несправедливостью. Это оборачивалось, как показала жизнь, большой бедой.
***
В ближнем овражке от дороги деревни Огнёвка, что недалеко от двухэтажной школы и погоста, немецкие «правдолюбцы» вместе с полицаями на летней заре расстреляли активистов. Помню, одного из них звали Синдеич. Убитым в ту пору было лет по шестьдесят и более.
139
Мы, пацаны, бегавшие повсюду, были свидетелями всего происходящего в селе. Я, моя мама и приятели Толик и Гришко находились на кладбище во время похорон «преступников». Мать знала всех казнённых и их семьи, все они из деревни Огнёвка. Мы увидели огромную яму на краю погоста, в которой лежали пять покойников, завёрнутых в брезент. Возле могилы было много миру: старики, дети, женщины в чёрных платках – жёны расстрелянных. Немцы и полицаи насильно сгоняли жителей деревни для устрашения. Офицер, руководивший процессом похорон, заранее предупредил собравшихся, чтобы была тишина («Stille!»).
Жена одного из убитых стояла близко к могиле во время закапывания и вдруг, потеряв сознание, свалилась в яму. Люди закричали, заплакали, женщины заголосили… Немецкий палач стал дико орать и выстрелил несколько раз в воздух. От устрашения вмиг наступило гробовое молчание.
Блюститель порядка приказал полицаю вытащить из ямы «рехнувшуюся» старуху. Подростки и старики с трудом вытащили бабушку из могилы. Женщины, в том числе и моя мама, привели свою соседку в сознание. Пострадавшая вся как-то обмякла, не могла как следует стать на ноги и была ко всему безразлична.
Зарыли убитых сельчан, даже крест не разрешили поставить. После чего полицай строго приказал: «Всем немедленно разойтись по дворам!»
Мама подошла к женщинам в чёрных платках, обняла каждую в отдельности и, рыдая, заговорила : «Если бы мой Миша был дома, а не в Сибири, он бы рядом покоился в этой могиле со своими товарищами. Дорогие (назвала их по имени), поплачьте, поплачьте. Легче станет на душе. Неутешному горю теперь ничем не поможешь».
Народ, в основном жители Огнёвки, расходился по хатам в скорбном молчании. Солнце клонилось к горизонту. Я с мамой и ребятами повстречали одноклассника Васю
140
Жигулина с его меньшей сестрой. Вшестером дошли до избы, в которой жил мой приятель и его родные. По пути Вася показал небольшой овражек, в котором полицаи и немцы расправились с беззащитными людьми, с похорон которых мы возвращались, а ещё показал, в каких дворах по соседству жили убитые старики.
В разговоре я непроизвольно поднял голову и посмотрел вдаль, в сторону станции Черемисиново, где сходилось небо с землёй. На самом горизонте, примерно в трёх километрах от нас, я увидел силуэт самолёта, воткнувшегося в чернозём своим крылом. Его хвостовая часть торчала вверх под углом 45 градусов.
– А это что такое? – нетерпеливо, с большим любопытством спросил я у Васи, указывая на самолёт.
Все посмотрели в ту сторону. Вася, красиво улыбаясь, с охотой и не спеша ответил:
– Ребята, а вы помните день 20 июня, перед второй оккупацией, когда над нашим селом летали с сиренами десятки немецких самолётов?
Мы ответили: «конечно. Это было как будто вчера».
– Так вот, – продолжал Вася, – этот самолёт упал по неизвестным причинам: то ли был сбит отступающими русскими из винтовки, то ли из-за отказа техники. Удивляет то, что он не развалился на части при падении. С тех пор и находится в таком странном положении. Я хотел пойти посмотреть с Витькой Евдокимовым, вы его знаете, но он побоялся. Вокруг немцы, вдруг заметят. и я сам не осмелился в одиночку туда пойти – далеко, дюже далеко. Немцы самолёт не трогают. А какое дело нам до него? Ну и пусть.
– Дети, – сказала мама, – дней 10 назад я осмелилась сходить в Чубаровку села Покровское к племяннице Полине, жене Фёдора Арсентьевича, вернувшегося с войны инвалидом. Так вот, я видела этот самолёт. Спросила у Поли, знают ли они что-либо про фашистский самолёт? Он ведь от них совсем близко. Фёдор ответил, что самолёт
141
разбился в тот день, когда над нами кружили немецкие самолёты. Говорили, что лётчики расшиблись насмерть. Приезжали немцы и их забрали. Сколько их, не знают. Где и как их хоронили, тоже неизвестно. Захватчикам туда и дорога. – Андрей, – продолжала мама, – я тебе забыла об этом рассказать. Вот.
Не заметили, как подошли ко двору. Остановились, поразмышляли вслух о том, как далеко от нашего села находится Красная Армия. Что ждёт нас и наши семьи при безжалостных немцах, старосте и полицаях? Вспомнили о том, что из села успели отступить почти все учителя и многие молодые матери с детьми. Как умели, по-деловому рассуждали мы вместе с моей мамой.
По истечении многих лет я с горечью думаю: «Война сделала нас, детей, во время оккупации старичками в детском обличье. Говорили мы о том, делали то, что детей могло и не касаться».
Тётя Варя, мать Васи, увидев нас, вынесла из погреба холодного свекольного кваса и угостила. Напиток оказался освежающе прохладным и вкусным. Мы поблагодарили за оказанное внимание и угощение.
Перед тем как идти домой из хаты вышла Вера, старшая сестра Васи. Это та девушка, секретарь сельсовета, которую я видел при задержании парашютиста в прошлом году. Обрадовавшись нам, Вера со слезами сказала, что боится гитлеровцев и ненавистников из местных властей. (Вера была инвалидом с детства, у неё был больной позвоночник в виде большого горба).
Я сказал отчаявшейся сестре Васи, конечно, больше для успокоения, что немцы, может быть, ничего плохого нам не сделают. И что секретарём она была всего месяца два, да и сама никому плохого тоже не делала…
Мать моя, наоборот, подчеркнула, что от полицаев и немцев, если они узнают, что Вера была при допросе парашютиста Болдырева и вела протокол допроса, можно ожидать самое страшное. Палачей ничто не остановит.
142
– А чтобы этого не случилось, – продолжала мать, – Вера, дорогая, тебе надо немедленно уйти на дно, короче, спрятаться. Наши недалеко. Будем надеяться, что скоро, по весне, освободят нас. Подумайте обо всём хорошо.
Вера в ответ кивнула головой, в знак согласия с предложением.
– Мария Пименовна даёт толковый совет, – сказала Варя, мать Веры. – Спасибо. Сегодня вечером обдумаем это. Найдём выход из непростого положения, непременно найдём.
***
Немецкие и венгерские дивизии быстрыми темпами продвигались на восток, почти не встречая на своём пути сопротивления. Захватили Ястребовку, в которую направились жители нашего села, а затем Старый Оскол и Касторное. В июле оккупировали правобережный Воронеж.
Потихоньку стали возвращаться наши беженцы, так сказать, в самую немецкую пасть. Катя с дочкой на руках с большим трудом и лишениями вернулась домой. Во время боя близ Ястребовки она чуть не лишилась своего дитя. Думала, что потеряла дочку. Чуть не сошла с ума от горя, но, к счастью, всё обошлось.
– Меня с грудной Ниной, – рассказала Катя, – поселили для временного проживания в одну из хат какой-то деревушки села Ястребовка, в которой уже хозяйничали немцы. – Нина сильно плакала от голода. Наконец, бедняжка уснула. Дело в том, что у меня, как назло, от страха, голода и длинных переходов в жаркие дни пропало молоко в груди. Я была в отчаянии. Хозяйка согласилась присмотреть за спящей Ниной. Это было под вечер. побежала я по деревне в поисках молока. К счастью, одна милосердная женщина дала мне пузырёк козьего молока.
Обрадовавшись удаче, я быстро возвращалась к дочке, чтобы её покормить. Вдруг началась страшная бомбёжка по немецким танкам и машинам. Мирные жители стали поспешно укрываться в своих погребах.
143
От испуга, не помню как, очутилась я в каком-то погребе. От взрывов с потолка на головы сыпалась земля. Бомбы взрывались до самой темноты. Затем самолёты улетели и наступила тишина.
Впотьмах я разыскала хату, в которой должна была находиться Нина и хозяйка. Вижу, двери нараспашку. В ночной темноте в комнате никого не оказалось. Я от жалости к своему дитя стала реветь... Но сообразила, что женщина с Ниной отсиживается в каком-нибудь убежище. И раз взрывы прекратились, хозяйка вместе с моей дочкой скоро вернётся. Так оно и получилось.
Хозяйка пришла домой, зажгла лампу. Нина спала, находясь на руках доброй женщины. Я страшно обрадовалась и постепенно успокоилась.
Катя, вернувшись из Ястребовки, рассказала нам ещё и о таком необыкновенном случае.
Во время продвижения отступавших в сторону Ястребовки стариков, женщин и детей на дороге, в поле их догнали немецкие мотоциклисты.
Одна женщина вела с собой корову. Когда мотоциклист поравнялся с коровой, то животное, наверное, от испуга, вдруг боднуло одним рогом в грудь мотоциклиста насмерть. Мотоцикл без управления продолжал некоторое время двигаться, ковыляя из стороны в сторону, и, наконец, перевернулся вместе с погибшим и заглох.
Следовавшие за ним другие мотоциклисты не видели этого момента и заметили неприятность лишь тогда, когда немца придавил мотоцикл. Два мотоциклиста остановились, впопыхах осмотрели умершего. внешне травм не было, и они подумали, скорее всего, их попутчик умер от сердечного приступа.
Очевидцы, в том числе и Катя, словно не заметили случившееся и продолжали идти дальше. К счастью, немцы не предприняли никаких мер к отступавшим. Мотоциклисты погрузили покойника на один из своих
144
мотоциклов с люлькой, развернулись на 180 градусов и укатили на запад. Беженцы, очевидцы происшествия, облегчённо вздохнули. В то же время они поняли бессмысленнось своего отступления, но продолжали, как по инерции, двигаться вперёд – до Ястребовки оставалось всего лишь километра два.
***
Наступило время созревания колосовых. Возвратились отступающие. Как ни прискорбно, некоторые погибли, попав под огонь сражающихся сторон.
Полицаи и староста провели строгий учёт трудоспособного населения. Оккупационная администрация и наша местная власть попросту взяли сельчан за жабры. Каждый должен был трудиться на оккупантов по 10–12 часов в день. Малым детям разрешалось помогать старшим по силе возможности. Уклоняющимся от труда грозило строгое наказание вплоть до расстрела. За хищение зерна также строгое наказание. Всем дворам приказали в обязательном порядке произвести ремонт всего уборочного инвентаря: грабель, вил, лопат, простых кос и кос с крюками для косьбы злаковых. На току из техники были веялки, сортировки зерна. Подготовка к работе этой техники поручалась конкретным механикам.
Урожай удался очень хороший. Погода способствовала уборке. Пожилые мужчины и молодые женщины вышли в поле и начали косить пшеницу грабельными косами. Ложились ровные ряды. Вязать в снопы скошенную пшеницу из-за её влажности было решено со следующего дня.
Настал день, когда женщины начали вязать снопы, носить и складывать их в копны. Из нашей семьи трудились Катя, Лида и мать. За малюткой Ниной присматривала Зина. Мне не сиделось дома, тем более что опыт в обеспечении водой работающих в поле у меня уже был. И на этот раз я носил ведром воду из далеко расположенного
145
родника. При мне была литровая кружка, и по первому зову я спешил напоить людей водой.
Чтобы женщины и мужчины могли хорошо трудиться, прямо в поле, как ни странно, был организован обед. Давали большой половник какой-либо каши с маслом и граммов 400 суррогатного хлеба. Я, к моему удовольствию, получал такой же обед, что и взрослые. К концу дня очень уставал: немели руки, голова болела от жары. Когда мне становилось невмоготу, я уходил на час-два отдохнуть, а сестра Зина продолжала мою работу.
Через неделю начался обмолот. На колхозный ток свозили снопы пшеницы. Для этой цели по приказу вышестоящего командования немцы выделили военные грузовые машины. Женщины в четыре цепа обмолачивали пшеницу. Труд был неимоверно тяжёлым. Кроме того, был налажен обмолот с помощью барабана, вращаемого четырьмя лошадьми. Несколько дней и мне пришлось работать на обмолоте, погоняя лошадей. Тут же зерно веяли, сортировали, просушивали. Заполняли закрома амбаров. Таким образом, урожай зерна был убран без потерь. Было приказано вырыть в поле картофель, свёклу и др. Мельница была исправна. Начали молоть зерно погожей пшеницы. Специально назначенным хозяйкам поручали выпекать хлеб, который шёл для снабжения оккупантов не только нашего села, но и других оккупированных территорий.
Местная администрация разработала план посева зерновых в бывших колхозах нашего села. Для этого сначала надо было вспахать землю. Но пахать было не на чем, поэтому весь колхозный земельный клин разделили на участки для копки вручную, то есть лопатами. Каждому трудоспособному отводилось определённое количество соток и был назначен срок завершения работы.
Нашей семье выделили для копки целый гектар жнивья. У нас было две лопаты. Рыли землю с утра до вече146
ра по очереди. Замечу, что староста и полицай следили за качеством работ. Нам удалось уложиться в определённый ими срок.
В начале сентября посев пшеницы тоже производился вручную. Сеяли мужчины из наполненных зерном севалок, которые привязывались к туловищу и плечам. Боронили настоящими боронами с помощью людской силы. Одну борону обычно тащили две-три или четыре женщины. Послушные бригадиры и староста, полицаи следили за правильным и своевременным ходом посевных работ. Представьте, у каждого из них, кроме бригадира, за поясом висел пистолет, а в руках была плётка. Оккупанты не позволяли населению забывать об их присутствии и режиме.
Помнится вот такой случай в поле во время посева. Слышим, летит на большой высоте самолёт. Затем раздался в воздухе протяжный, оглушительный звук душераздирающей сирены. Упали тогда от страха и ожидания предстоящего взрыва не только простые смертные, но и надзиратели – староста, полицейский и бригадир.
Потом сирена прекратила реветь, а взрыва не последовало. Поднялись все и начали продолжать работу, но не надолго. Вновь раздался страшный вой сирены – взрыва нет. Повторялось это неоднократно. Самолёт улетел...
Я думаю, что сброшенные бомбы были без заряда, а лишь с сиреной для запугивания населения, просто так, для забавы.
***
О том, чтобы школа приступила к работе, не было и речи. Во-первых, во все здания школы заселились немцы (в главной двухэтажной школе находился комендант и его подчинённые). во-вторых, почти ни одного учителя в селе не было – учителя и директор отступили в Воронежскую область, в левобережную её часть, и дальше.
В октябре в среднечернозёмной полосе, в том числе и в Курской области, начинался сезон дождей. Грунтовые
147
дороги превращались в труднопроезжие. Жизнь в селе казалась несколько спокойнее, но это кажущееся спокойствие было обманчивым. Тем не менее, мать думала о своём хозяйстве и, хотя опасалась немцев, водила козу для случки с племенным козлом Борькой. Его хозяйка жила неподалёку от нас. Коза Нинка, как потом сказала мать, понесла.
Осенью стали происходить страшные события. Однажды прогремел ночной взрыв – кто-то взорвал мельницу. Некоторое время спустя нам стало известно, что на мину наскочила вражеская машина с офицером и двумя солдатами. Потом произошёл взрыв железнодорожного полотна между станциями Щигры и Черемисиново. С рельсов сошёл товарный поезд с боевой техникой. Были жертвы из числа оккупантов.
Немцы и полицаи неистовствовали. Ходили слухи, что это дело рук каких-то партизан. Полицаев приводили эти события в ярость, так как немецкая администрация была недовольна их работой.
Как-то промозглым, с ветром, осенним утром, когда моросил мелкий дождь, староста строго-настрого приказал всем сельчанам идти на луг Лесновки. Там бывший колхоз «Серп и молот», это рядом с мельницей. Мама и все мы предчувствовали что-то недоброе. Никто не знал причину сбора, да ещё на лугу и было страшно. Стали ходить слухи, что полицаи нашли диверсантов, которые якобы связаны с деятельностью партизан.
Из близко расположенных хат согнали много жителей на указанное место. Из нашей семьи только я побежал в Лесновку, сагитировав идти со мной пацанов Толю и Гришу. Не успели отойти мы от хаты, как за нами увязалась бежать Жулька. Я не хотел, чтобы собачка бежала с нами так далеко в деревню при оккупантах. Несколько раз возвращал Жульку к нашей хате. Наконец, убедившись, что собачка успокоилась и осталась дома, пошёл с ребятами дальше.
148
На лугу народу было столько, сколько никогда мне не приходилось видеть. Я пробился в гущу людской толпы, состоящей из молчаливых, с грустными лицами стариков, женщин и подростков. Не успел осмотреться, как вдруг ощутил взволнованную Жульку, вертящуюся у моих ног. В тот момент я нисколько не рассердился, а наоборот, в душе похвалил собачку за преданность. Нагнулся и погладил её, за что она тихонько взвизгнула, полизала мою руку, посмотрев мне в глаза. Я со своими товарищами стоял почти вплотную к вырытой яме.
Мне показалось странным то, что собравшиеся люди стояли именно так – с трёх сторон возле свежевырытой ямы. Чуть поодаль я увидел (нет, мне не померещилось) тёмно-зелёную легковую машину с двумя немецкими солдатами, а рядом с ними станковый пулемёт. С четвёртой стороны, напротив нас находились согбенный бородатый старик без головного убора и странного вида женщина. Там стояли также незнакомый мне полицай в какой-то необычной форме и староста. Рядом был хорошо одетый, с важным видом мужчина средних лет и два немецких офицера.
Осмотревшись, я еле-еле узнал в старике хорошо знакомого мне с раннего детства почтальона из Лесновки Басова (имя его запамятовал). У него были связаны руки за спиной. С трудом узнал дочку Басова, некогда весёлую, разговорчивую и счастливую Катю, нашу школьную старшую пионервожатую… Раскрытая её голова с всклоченными волосами была приподнята вверх, лицо в синяках и подтёках, у куртки оторван рукав, руки связаны за спиной металлической проволокой. Она стояла босиком, ступни её ног завязли в растоптанной грязи у самого края ямы. На груди висела фанерная доска с чёрной крупной надписью «партизан». В толпе, с тяжёлыми вздохами и тихим, еле уловимым плачем, забиваемым ветром, царила напряжённая зловещая тишина. У меня до боли защемило сердце...
149
Немецкий офицер писклявым голосом начал читать какую-то бумагу, а переводчик (мужчина с важным выражением лица) передавал смысл прочитанного. Переводчик продолжал: «…За последнее время участились случаи подрывных действий советских партизан против освободительной немецкой армии… Это взрыв на железной дороге Щигры – Черемисиново, повлёкший собой сход нескольких товарных вагонов с боевой техникой и немецкими солдатами. Это подрыв военной немецкой машины с военнослужащими. Уничтожение трёх конвоиров-всадников зимой 1941 года». Сказал он также о поджоге подсобного помещения школы и о взрыве на мельнице. Ещё напоминал о каких-то диверсиях… Далее утверждал, что Екатерина Басова и её отец Басов являются теми людьми, которые связаны с партизанами, что они причастны ко всем диверсиям против немецкой власти.
После, казалось, вечно длящейся паузы на повышенных тонах был провозглашён приговор: «Партизанку, комсомолку Басову Екатерину и активиста Басова… казнить через расстрел». В толпе послышались рыдания, высказывание недоумений и плач. Офицер угрожающе поднял руку и что-то громко выкрикнул. Переводчик ещё громче заорал: «Молчать! Всем молчать!»
Жулька от испуга заскулила, и я решил взять собачку на руки. Переводчик, нервничая, добавил, что все крестьяне подлежат смертной казни, если будут замечены в подрывной деятельности против фюрера.
У отца и дочери руки оставались связанными. Басов гордо поднял голову, выпрямился и громко сказал: «Мы умираем за Родину, за народ! Уничтожайте подлого врага! Победа бу…». Полицай в той необычной форме, озверев, на половине слова жертвы выступил в роли изуверского палача. Он в упор из пистолета дважды выстрелил Басову в затылок и с большой силой в спину толкнул в яму. Старик, падая со смертельным хрипом, сначала с
150
размаху ударился грудью о противоположный край ямы, затем завалился на бок и тяжело рухнул в яму, подняв падением своего тела сильные брызги воды. (Осенью во время дождей на лугу вода стоит под первым штыком лопаты). Катя в это мгновение хриплым голосом успела громко прокричать: «Земляки, бейте лютого врага… скоро наши придут! Мы победим! Не плач…». Раскрасневшийся палач оборвал слова девушки и в злобной ярости пнул ногой живую Катю в могилу, выстрелив вслед в неё несколько раз. Окровавленная девушка каким-то чудом встала из воды и продолжала уже еле слышно что-то невнятно говорить… Потом голос её прервался, она упала. В толпе раздались боязливые плачи, вопли и возгласы…
Офицер изо всех сил заорал: «Schweigen!» («Молчать!») и выстрелил в воздух. Переводчик ещё громче завопил, но двумя фразами: «Замолчать всем! Будем стрелять!» Голоса в толпе стихли.
В тот миг мне хотелось вырваться из толпы, подскочить к палачу и перегрызть ему горло. От фашистских поганых рук погасли две жизни. В ту же минуту моросящий дождик перешёл в сильный, проливной дождь…
Тучи в небе плакали проливным дождём,
Разрывалось сердце русских, стоя у могилы.
Умерщвлялись Басовы немцем-палачом,
Отомстить спешили нелюдям господни силы.
Два могильщика, стоявшие до сих пор в стороне, поспешно стали зарывать могилу. Огромные сырые комья земли падали в воду и на расстрелянных. Из могилы поднималась грязная вода, обагрённая кровью. Зарыли. На миг установилась гнетущая тишина… В ушах, как в диком сне, ещё продолжались слышаться выстрелы, выкрики, стоны, слова обречённых. Мы, пацаны, опустив головы, тихо и горько плакали. Жулька вздрагивала на моих руках, повизгивала и жалобно смотрела мне в лицо своими карими, мокрыми от слёз собачьими глазами.
151
Фашистские холуи приказали быстро всем разойтись, сделав для острастки несколько выстрелов в воздух. Скорбящая толпа людей разделялась на отдельные группы и расходилась в разные стороны по своим жилищам. Сильный ливень продолжался. Сама природа словно оплакивала ужасную, сотворённую звериным образом, изощрённую смерть Басовых, всеми уважаемых жителей деревни Лесновки и всего села.
Мы шли домой молча, сутулившись от неутешного горя и усиливающегося дождя, с таким ощущением, будто нас растерзало это подлое фашистское отродье. Казалось, мы больше не существуем. Жульку, прижавшуюся к моей груди, я продолжал нести на руках до самой нашей хаты. Толик и Гриша, от расстройства даже не сказав мне «до свидания», пошли к своим дворам.
Несколько минут я стоял возле хаты, отпустив собачку на землю. Басов… Дорогой человек... Он не выходил из моей головы. Ведь я знал его с самого раннего моего детства, он дружил с моим отцом. Вместе они учились в церковно-приходской школе. Они одногодки, в одно время даже женились. У Басова были сыновья (сейчас они на войне) и младшая дочка Катя. Он приходил к нам в гости со своей женой. Басов провожал отца в 1939 году в далёкую Иркутскую область. Потом, бывало, встретит меня и с интересом спрашивает: «Как дела, Андрюша, что нового? Как учишься? Как живёте? Как поживает твой папа, Михаил Афанасьевич? часто ли получаете письма?» И вот не стало дедушки Басова и его простой, весёлой и задушевной дочери.
Мать, увидев меня из окна, окликнула: «Ну что ты, сынок, стоишь и мокнешь под дождём? Иди скорее в хату и расскажи…» заметив моё необычное волнение мама, старалась успокоить меня. Я, немного прийдя в себя, рассказал обо всём, что пришлось увидеть и услышать. Вся наша семья знала Басова и его близких. Мать стала плакать, причитать… Не верилось, что старик Басов с дочкой
152
казнены прилюдно и таким глумливым, раздирающим сердце способом.
Особо по-зверски свирепствовал незнакомый полицай, облачённый в необычную форму.
«Для такого действия (изощрённых убийств – А. К.) на оккупированные территории посылаются 12 полицейских батальонов. Батальоны состояли из полков. Палачи вели дневники расправ над мирным населением оккупированных территорий, а также тотальным уничтожением всего живого, построек, мостов, лесных насаждений…» Убийцы систематически отчитывались перед начальством о количестве уничтоженных человек, объектов…»
Вскоре сельчане узнали, что в соседнем селе Покровское Черемисиновского района оккупанты зверски казнили молодого парня, обвинив его в связи с партизанами. Мы там не были, но люди рассказали о происшедшем.
Фашисты вывели молодого человека на дорогу и заставили его рыть себе могилу. Это было рядом с домом, где он проживал. В толпе согнанных жителей были его мать и три сестры. Без суда и следствия нелюди прикладами автоматов переломали юноше руки, ноги, искололи тело штыками, сбросили в яму и ещё живого закопали. Затем диким окриком было приказано: «Разойтись!»
***
В декабре сначала мать заболела тифом, затем эта болезнь повалила сестёр. Зина лежала на кровати, а остальные на печке...
Перед тем как мне заболеть, я катался на самодельных коньках на нашем ручье, недалеко от хаты. Неожиданно почувствовал усталость и мне необычайно захотелось спать. Ничего у меня не болело. Еле-еле приплёлся домой, с трудом снял коньки, одежду и лёг на печку, как будто провалившись, крепко уснул. Мать что-то спросила, я уже не смог ответить.
153
Говорят, что я несколько дней спал, подавая слабые признаки жизни. Наконец, через несколько дней очнулся. Только пить попросил. Катя подала мне кружку с горячим отваром каких-то трав. Есть совершенно не хотелось. Никакой медицинской помощи… Еды во время выздоровления почти не было. Но в одно время все мы стали постепенно выздоравливать. Впрочем, в один из дней мать с волнением кому-то сказала, что у Андрея (то есть у меня) заострился нос, наверное, скоро помрёт. Я это слышал, но никакого страха перед смертью у меня, поверьте, тогда не было.
Все мы болели тяжёлой формой сыпного тифа около трёх недель или даже больше. Немцы, от кого-то узнав о нашей опасной хвори, к нам ни ногой. Ко всеобщему удивлению, наша невестка Катя и её маленькая дочка Нина не заболели. Как здесь не задуматься об особенностях иммунитета в каждом из нас?
Катя очень заботливо ухаживала за нами, больными, поила нас большим количеством отвара различных трав: зверобоя, душицы, мяты, шалфея, тысячелистника, пижмы. Несколько раз давала пить настой горькой полыни, который, как она говорила, убивает все болезнетворные микробы. Не забывала готовить отвар из коры дуба, плодов калины и цветов липы.
Я лежал на печке и от скуки до боли в глазах долго смотрел в маленькое окошко. Когда оно не было замёрзшим, видел, как люди, укутанные в тёплую одежду, изредка проходили по дороге. Два-три раза видел немцев с автоматами на плечах. Я тогда очень устал от болезни и встать не решался – от слабости кружилась голова и подкашивались ноги. Не знаю как у кого, но у меня при выздоровлении перед взором возникали фантастические лица людей или физиономии животных. Трудно даже передать это явление, похожее на галлюцинации.
Приведу пример. Находясь на печке, я смотрел на одну из стен. На светлой стене имелись какие-то пятна, еле
154
заметные разводы, трещинки, кривизна стены, ореолы, образовавшиеся от протекания кровли во время дождя и многие другие фигуры. Так вот, сочетание этих элементов создавало какой-то навязчивый образ. То перед моим взором возникала женская голова с длинным носом, то представлялось лицо старика с бородой и закрытыми глазами. Я невольно видел то мимические мышцы лица, которые, сокращаясь, создавали улыбку, то рядом замечал лицо плачущего человека… с детства я занимался рисованием. Может, это способствовало рождению и формированию фантастических образов? А может, это был уже плод ослабленного после болезни мозга.
Однажды солнечным утром, во время продолжающейся болезни, когда в доме, кроме меня, никого не было, я увидел нечто забавное и интересное.
В комнате было тепло и очень светло. Моим вниманием завладел еле слышный писк, похожий на мышиный. Стал смотреть на земляной пол. Неожиданно под кроватью увидел две домашние мыши. Боялся, что своим дыханием или кашлем спугну этих милых созданий.
Представьте, крохотные зверушки играли друг с другом камешком. Они по очереди поднимали голыш величиною с напёрсток. Одна мышка, стоя на задних лапках, поднимала камешек с пола и, пискнув, бросала его на пол возле своей напарницы. Та в ту же секунду поднимала этот голыш, становилась на задние лапки, опираясь на хвост, а потом, издав еле слышный голосок, бросала камешек партнёрше.
Я был удивлён и даже обрадован такому представлению. Мыши продолжали игру ещё несколько минут, пока кто-то из наших не вошёл в хату. Услышав открывающуюся дверь, мои игривые мышки всполошились, оставив своеобразный мяч в покое, и убежали в норку, расположенную в углу под кроватью.
В комнату вошла мама, а за ней вслед вбежали Нюрка с Жулькой. Кисюра, наверное, была на чердаке. Она лю155
била полежать возле кирпичной трубы, грея свой бок. Мне было жаль, что закончилась эта спортивная мышиная игра в двух лицах. Ничего подобного позже я никогда не видел. Я подумал, улыбаясь от выпавшего счастья, что представление специально было сделано для того, чтобы я поскорее выздоровел. И действительно, моё здоровье с того дня пошло на поправку. Спасибо дымчатым хвостатым забавным существам!
Когда мать оправилась после болезни и стала ходить, для меня и сестёр она раздобыла у кого-то коровьего молока. Выпил я тёплого молока и стал на ноги. Значит, мне и всем нам не суждено было тогда уйти из жизни. Детский организм победил страшный недуг.
Я убеждён, что горячая русская печка, сложенная из кирпичей, сделанных их песка и коричневой глины, способна излечивать многие болезни, в том числе и тиф. Но после такой тяжёлой болезни не сразу приходишь в себя. Требуется время и хорошее питание, которого, к сожалению, не было. (Если б обладал силой власти, я бы при современных больницах построил русские кирпичные печи для излечения опорно-двигательного аппарата, гриппа, простудных заболеваний, расстройств желудочно-кишечного тракта).
Исхудавшая после болезни, с побледневшим лицом мать чувствовала себя неважно. Она лежала с нами на печке и изредка смотрела в промежутке между стеной и печкой в окно на дорогу. Катя была у подруги Нюши, но два раза в день приходила ухаживать за нами, а также присматривать за животными. И вот мама увидела двух полицейских, идущих по дороге, и сказала мне и сёстрам: «Наверное, к нам бредут». Так оно и случилось.
Зашли, не постучав. В селе вообще заходили в любую хату без стука, не было принято предупреждать. Поздоровались, присели на лавку. Мать знала родителей одного их них, проживавших в Канищево, а вот второй был ей незнаком. С самого начала общения визитёры стали
156
разговаривать с матерью как-то предвзято, задиристо, несмотря на то, что Мария Пименовна ещё не оправилась после тяжёлой болезни. Слово за слово, это я помню, разговор перешёл в нежелательную ссору.
Полицаи язвительно напомнили, что у нас кулацкая хата. «Не забывайте о том, что ваш муж Михаил Афанасьевич являлся активистом. Уже лежал бы в земле», – злобно проговорил незнакомец. И ещё добавил: «Всех вас весной выселят. Но, учитывая, что вы добросовестно трудитесь при новой власти, сейчас, зимой, выгонять на улицу не будем. Пожалеем».
Мать взволновалась и в горячем порыве, не думая о возможных последствиях её слов, в резкой форме стала выговаривать: «Мои два сына на фронте, они защищают Родину, а вы, здоровенные мужики, валяетесь у ног немецких оккупантов. Где ваша гражданская совесть?»
Я подумал тогда, что произнесённые матерью слова небезопасны, меня охватил страх. Но полицейские были молодыми людьми и, очевидно, хорошо понимали мать. К удивлению, они промолчали. Я же продолжал трястись от страха, да и сёстры не меньше дрожали, ведь у полицаев при себе было оружие и они за такие слова могли бы мать просто застрелить. Но, слава богу, обошлось. После сурового маминого упрёка и возмущения тон разговора, к удивлению, смягчился. Полицаи ушли.
Мать назвала их антисоветскими подонками. Больше они к нам не заходили, по всей вероятности, не хотели вновь встречаться с Марией Пименовной.
***
Несмотря ни на что, жизнь продолжалась. В декабре, в одно злосчастное утро с козой приключилась вторая беда.
Коза находилась в сенях и ожидала, когда мать даст ей сено с потолка. Комнатная дверь, ведущая в сени, в это время была приоткрыта. Коза суетилась, и её хвост нечаянно
157
попал в промежуток между дверью и притолокой. Мать, не заметив этого, закрыла дверь, хвост оказался крепко прищемлённым. Когда сено было подано, коза рванулась к нему. В тот же миг раздался её истошный крик...
Я выглянул из комнаты и увидел, что произошло. Сам хвост оставался между дверью и притолокой, а с изогнутого копчика и позвонков капала кровь.
Мать не имела медицинского образования, но мигом сообразила. В секунды оторванный хвост мешочком надела на окровавленный и дёргающийся оголённый, тоненький, как крючок, хвостик. Охая, перевязала подвернувшейся под руки тряпочкой.
В большой мороз никакой инфекции в воздухе не было, поэтому произошло чудо – быстрое заживление раны. Коза была котной, и мать боялась, что полученная травма отразится на здоровье Нинки. Но всё закончилось благополучно.
Тем временем положение с продуктами питания у сельчан в декабре уже было просто критическим. Полицаи и староста отбирали буквально всё съестное. Мельница наша не работала, взорвана была и Канищевская. У немцев не было муки, а из зерна хлеб не испечёшь. Крестьяне убрали урожай, зерна в амбарах было много, но ни грамма не выдали им за труды.
Немцы постепенно вывозили хлеб на железнодорожную станцию Черемисиново. Железная дорога Курск – Щигры – Черемисиново работала. Оккупанты перевозили по ней военную технику, войска и всё необходимое вермахту. Дорога охранялась специальной вооружённой полицией. Однако партизаны не дремали: раза два или три железную дорогу взрывали, нанося существенные потери оккупантам в живой силе и технике.
Морозным утром и вечером, в хорошую тихую погоду, выйдя из хаты, я явственно слышал гудки паровоза. Его сигналы были похожи на звуки кукушки. Сельчане так и прозвали эти немецкие поезда «кукушками».
158
Агрессивно-восторженное настроение немецко-фашистских захватчиков во время летнего наступления на Воронежском направлении, а также под Сталинградом уже осенью сменилось пессимистическим раздумьем и унынием. «Ещё с сентября Ставка Верховного Главнокомандования под председательством И. В. Сталина приступила к разработке плана контрнаступления под Сталинградом. Вскоре стали известны первые результаты действий по осуществлению этого плана: 25 ноября 330-тысячная армия фашистских захватчиков во главе с командующим Ф. Паулюсом попала в окружение советских войск. Противник, захватив правобережную часть Воронежа, был остановлен Красной Армией».
До и после немецко-фашистской оккупации на все военные события народ реагировал по-разному, в том числе и в виде вот таких частушек:
Хвастал Гитлер на весь мир:
«Сталинграда не боюсь!»
Оказался с армией
В окруженьи Паулюс.
Под Воронежем фашист
Думал кушать пряники.
Дали крепко по зубам –
Замарал подштанники.
Наступил новый, 1943 год. Мы, как и весь советский народ, надеялись на освобождение от оккупантов и грядущую победу.
159
Часть III
1943-й
оТ оТ
ВЕ
Т
НЫЙ УДАР
Новый год наша семья, да и наши соседи не встречали, будто и не заметили его из-за оккупационного режима. Эта зима, как и предыдущая, запомнилась частыми снегопадами и морозами. В это время природа, естественно, словно замирает, но только не жизнь человека. Костлявый голод вовсю хозяйничал во многих семьях. Оккупанты руками старосты и полицаев насильно отобрали главные продукты питания.
Моя мать предвидела голодную зиму, для чего насушила лебеды, крапивы, дикого чеснока и лука, петрушки и укропа. Кроме того, остатки свёклы, брюквы, сухие початки кукурузы всё же спасали от истощения. Матери каким-то образом удалось обменять свою серую шаль, любимую и необходимую вещь, на три килограмма чечевицы. Вместе со взрослыми голодали и дети. Так, годовалая Нина, дочка Кати, изо дня в день испытывала на себе это полуголодное существование.
Но в январе немцы и их приспешники как будто забыли про нас. Да и зачем мы им теперь? Больше отбирать уже нечего. В селе, удалённом от поселкового центра и от железнодорожной станции, стало тихо. Только еле слышен отдалённый звук канонады. Немцы, как нам казалось, спокойно жили в зданиях школы, сельского совета, в правлении колхоза. Численность их, я видел сам, не превышала и сотни. Фронт отдалился от нас в сторону Воронежа на 250–300 километров.
160
Но общение людей друг с другом при любом режиме никогда не удавалось полностью запретить. В январские дни скупо, но всё же просачивались новости о боевых действиях под Сталинградом. Этому способствовали одиночные подпольные радиоточки в районе. у оккупантов тоже имелись свои сведения с немецко-советских фронтов, которые «по секрету» распространялись в селе.
«На зиму 1942/43 года немецко-фашистское командование планировало любой ценой удержаться на занимаемых рубежах до весны 1943-го, а затем снова перейти в наступление. Гитлер считал, что советские войска после тяжёлых боёв на юге страны, под Сталинградом и на Северном Кавказе, не в состоянии провести крупное наступление в этих районах.
Советское командование в ходе Сталинградской битвы накапливало силы и средства для контрнаступления: Ставка Верховного Главнокомандования и генеральный штаб с сентября приступили к разработке плана его проведения… Практическую помощь войскам по изучению плана контрнаступления и способов его выполнения оказывали представители Ставки Г. К. Жуков и А. М. Василевский, по вопросам артиллерии – генерал Н. Н. Воронов, авиации – генерал А. А. Новиков и А. Е. Голованов, по бронетанковым войскам – Я. Н. Федоренко и многие другие.
…31 января была ликвидирована южная группа немецко-фашистских войск. Её остатки во главе с командующим армией Ф. Паулюсом, только что произведённым Гитлером в генерал-фельмаршалы, сдались в плен. На этом Сталинградская битва завершилась… Противник потерял полностью 32 дивизии и бригады: 16 дивизий понесли потери в личном составе от 50 до 75 процентов и утратили боеспособность… Враг понёс огромнейшие потери в живой силе и технике…
Разгром врага на Волге ознаменовал начало коренного перелома в ходе Великой Отечественной войны и
161
Второй мировой войны в целом, началось изгнание вражеских войск с советской территории. ...В Сталинградской битве тысячи советских воинов проявили беспримерный героизм и высокое воинское мастерство. …Около 100 воинов получили звание Героя Советского Союза. 23 декабря 1942 года была учреждена медаль «За оборону Сталинграда»…
Воронежско-Касторненская операция советских войск, проведённая с 24 января, была удачной. 25 января полностью освобождён Воронеж с пленением немцев. Между станциями Касторное и Горшечное попали в окружение девять немецких дивизий. Немцы, потерпев поражение, поспешно отступали.
В результате Воронежско-Касторненской операции, проведённой в условиях суровой и многоснежной зимы, советские войска нанесли тяжёлое поражение вооружённым силам противника. Враг потерял огромное количество боевой техники. Советские войска освободили большую часть Воронежской и Курской областей, выдвинулись на рубеж рек Тим и Оскол. Создались благоприятные условия для дальнейшего наступления на курском и харьковском направлениях.
Наша болотистая местность, узкие просёлочные дороги, реки не позволили бы немецкой армии быстро отступать. Поэтому они избрали путь стремительного отхода через Касторное, Горшечное, Старый Оскол, Тим. разрозненные немецкие подразделения отступали и по нашему селу. Железнодорожная станция Черемисиново находится северо-восточнее Тима, поэтому советские войска в первых числах февраля сначала освободили эту территорию.
Русские стали обстреливать из крупнокалиберных дальнобойных орудий места большого скопления отступающих немцев, в частности, находящиеся чуть дальше Тима (село Куськино). Замечу, что в этой операции советская авиация участия не принимала.
162
Итак, в течение нескольких часов, почти без перерыва над нашими головами пролетали в зимнем небе снаряды – со страшным раскатистым гулом и пронзительным рокотом. Даже были слышны их разрывы. О серьёзных последствиях этих боевых действий советской артиллерии я и расскажу.
В селе Становое, что примерно в восьми километрах от Тима, жила мамина родная сестра Дуня (Евдокия Пименовна) с двумя детьми. Муж её был на фронте. Во время обстрела в селе было много немцев. Ночью один из снарядов разорвался возле хаты. Как раз в этот момент Дуня выскочила из погреба по какой-то необходимости, чтобы зайти в хату, и была смертельно ранена в живот. Медицинской помощи ей никто оказать не смог. Впервые о смерти сестры мать узнала только в феврале, случайно, от жителя села Становое, который шёл в село Покровское к своим родственникам.
Из района Черемисиново тоже вёлся артобстрел – по населённому пункту Семёновка, где находились оккупанты. Советская артиллерия причинила большой ущерб живой силе и технике противника. Но, к великому сожалению, погибло и много невинных жителей села.
В конце января на подступах к Черемисиновскому и Тимскому районам шли упорные бои наших войск с силами противника. Советские войска, начиная от Воронежа и далее от Косторного, встречали яростное сопротивление немцев, нанося им сокрушительные удары.
В начале февраля красная армия находилась от нашего села на расстоянии артиллерийского выстрела. 3 февраля, в ночное время разрывами снарядов было основательно разрушено главное сельское здание – двухэтажная школа, и в ней уничтожено около 20 оккупантов, не успевших отступить.
Позже, когда мы с матерью и Толиком ходили посмотреть разрушенную школу, перед нашими глазами предстала страшная картина: от второго этажа остались сто163
ять только стены, среди обломков школьной мебели и груды кирпича валялись изуродованные тела немецких офицеров. Стены, все изрисованные, были обрызганы их кровью. По-видимому, среди убитых был художник – на белых стенах красовались со вкусом выполненные городские пейзажи и женские портреты.
После увиденного мать сказала: «Вот так, сынки, захватчики рыли для нас могилы, а сами в них угодили. Мне их жаль как людей, но как подлых фашистских захватчиков – нисколько. Они сделали нас отверженными. Бог увидел несправедливость и покарал как мог этих изуверов».
Как и где хоронили уничтоженных немцев, откровенно говоря, я не знаю. Разрушенную школу сельчанам было, конечно, очень жаль, а фашистских оккупантов жалеть не приходилось.
План фашисту ясен:
Кровавый бой России.
Долг платежом красен:
Фашистов – в пепел силы!
Советские войска приблизились к селу до расстояния винтовочного выстрела. Трусливый враг от своего животного страха бросал всё и бежал на запад, утопая по пояс в снегу. гитлеровцы не желали сдаваться в плен, пули неотвратимо настигали врага на бегу. Убитые в одночасье коченели на морозе.
Гибли от шальных пуль и мирные жители села. Явственно помню тот случай, когда был убит родной брат Романа Ермиловича, 63-летний Николай Ермилович. Он быстро шёл по сельской дороге мимо здания сельсовета, но, как утверждают очевидцы, вдруг был сражён пулей в голову. несколько часов лежал на месте гибели. узнав о смерти Николая, родные на санках увезли его домой, чтобы похоронить. Кровь на притоптанном снегу на дороге, а я это видел, напоминала людям, до самого таяния снега, о кончине уважаемого в колхозе человека.
164
Мама часто видела вещие сны и подробно рассказывала нам о них на следующий день. Накануне освобождения нашего села войсками Красной Армии матери приснился такой сон. Как наяву, ночью, когда вся семья уже ютилась на печке, мать «увидела» как над нами, спящими, полетели красные купюры с востока на запад. Купюры летели в большом количестве, и от них исходила яркая лучезарная сила. Мать от изумления в тот же миг проснулась и подумала: «Слава богу, наступают русские. они скоро освободят нас от немецких бандитов. Господи, дай нашим освободителям неиссякаемых сил и железной воли!»
Утром 5 февраля 1943 года немецко-фашистские захватчики уже бесповоротно были изгнаны из нашего села. Советские войска с мощной боевой техникой, не задерживаясь ни на час, преследовали врага. Сельчане второй раз в своей жизни за время войны торжествовали, радуясь освобождению. Снова объятия и слёзы от счастья у детей, женщин и стариков… даже не верилось, что все страшные деяния врага уже позади.
Как только силой оружия были изгнаны оккупанты из нашего села, в тот же день одно из частично разрушенных зданий школы, возле сельсовета, было превращено во временный военный госпиталь для многочисленных раненых бойцов. Кое-как наладили печное отопление, которого, к сожалению, не хватало для обеспечения теплом больших кубатур помещений.
По призыву председателя сельсовета и администрации колхозов жители пожертвовали для госпиталя свои кровати, матрасы и постельное бельё. В течение суток раненых доставили столько, что их просто не смогли всех разместить в этой небольшой школе. Пришлось под госпиталь отдать ещё и сельский совет. Легко раненных бойцов колхозники брали к себе домой – до самого излечения.
Моя мать, хлебнувшая столько горя в своей жизни, не могла усидеть дома в то время, зная, что совсем рядом
165
столько наших защитников – разных национальностей и возрастов – истекают кровью, корчатся от боли, теряют сознание. Она захватила свой белый халат колхозной доярки и побежала к школе. Начальник госпиталя, военный врач, из-за нехватки медицинского персонала одобрил это подвижничество женщины по уходу за ранеными, желающей помогать медсёстрам, санитарам хотя бы по несколько часов в сутки. Мама грела воду, обтирала окровавленные тела, делала перевязку простых ран. Она кормила, поила раненых и контуженых солдат и офицеров. Раненые стали называть её «мамой милосердия». Чрезвычайно трудно ей было в первые дни пребывания среди искалеченных, умирающих бойцов, ведь в госпитале лежали и смертельно раненые. Умерших по христианскому обычаю одевали в смертное. Часовней стало служить расположенное рядом небольшое помещение бывшего хозяйственного магазина.
Войсковой писарь вёл строгий учёт раненых и умерших, собирал их документы для извещения родным. Пришкольная территория и земельный участок возле сельсовета превратились в кладбище. Сначала появилась первая братская могила, затем вторая, третья… Позже уже стало много одиночных солдатских могил. Никогда не забуду я эту чёрную свежую землю в виде бугорков. Через некоторое время отдельные легкораненые бойцы шли на поправку, тогда их выписывали из госпиталя. Главный врач определял дальнейшую судьбу поправившихся, но всё ещё очень слабых бойцов.
Мы с ребятами ходили к госпиталю, проведывали мать и видели перевязанных бинтами военных. Но ребятишкам не разрешали задерживаться в госпитале. Тяжелораненые бойцы, которые были не в состоянии писать письма, просили мать в треугольном письме-конверте сообщить родным примерно следующее: «Я жив, легко ранен (об истинном ранении они не хотели извещать), выздоравливаю... Враг бежит на запад и т. д.».
166
Мать позже рассказала нам случай, при воспоминании о котором сердце буквально обливается кровью. Однажды тяжелораненый и контуженый майор Леонид Федюшин, у которого была перевязана голова вместе с глазами, забинтованы руки, живот, еле слышным через бинты голосом попросил маму написать письмо. В весточке указали, что он легко ранен… Письмо закончили писать, оставалось только указать на треугольнике адрес: г. Орёл, ул. Ленина, дом… Неожиданно голос майора прервался, тело дрогнуло, голова поникла… Подбежавший врач констатировал смерть. Мать и медсёстры зарыдали, запричитали. Врач, преодолевая собственные чувства, твёрдо сказал, что в госпитале не положено так проявлять свои эмоции, ведь вокруг много других раненых.
Мама отдавала в госпитале все свои силы, домой приходила поздно, уставшая и взволнованная. Своей семье она не могла уделять столько внимания, как это было раньше. Катя и мы понимали, какое тяжёлое, но милосердное бремя легло на плечи матери. Одобряли её необыкновенный труд, поддерживали и словом, и делом. Для всех нас было главным то, что безжалостных захватчиков уже нет в селе – мы снова почувствовали себя свободными людьми. Наверное, поэтому мы подсознательно были наделены решимостью преодолевать трудное голодное время.
Сначала в школьный госпиталь поступали контуженые и раненые в результате боёв за освобождение села и района, но когда фронт стал продвигаться на запад, жертв и пострадавших становилось не меньше. Помню, бойцы с лёгкими ранениями своим ходом добирались до местного госпиталя. Зимняя дорога от Успенки и до школы пестрела от кровяных пятен.
Однажды я сам видел, как по дороге шли два солдата с перевязанными от плеча до кончиков пальцев руками. Свежие марлевые повязки с поддерживающими шинами были буквально пропитаны кровью. Кровь сочилась и капала на снег...
167
Время шло. Отступал богатый снегами и морозами изменчивый февраль. Весеннее солнышко уже начинало пригревать, и на выгоне, в поле стали проявляться чёрными пятнами трупы немцев. Там, где враги нашли себе смерть при отступлении, можно было увидеть теперь страшное зрелище: у кого-то из-под снега выглядывало только лицо, у кого-то видна была лишь рука… Некоторые жители села собирали немецкие трофеи: каски, пилотки, противогазы, вещмешки…
Суровые ситуации войны вынудили «особо смелых» сельчан забыть об элементарной человеческой совести. Они раздевали до нижнего белья убитых немцев, зачастую окончательно затвердевших. С окоченевшего тела порой невозможно было снять одежду и обувь, в этом случае делался разрез ткани на спине по позвоночнику. С сапогами дело обстояло сложнее… ноги отрубали вместе с сапогами, а дома их оттаивали…
Особо ретивый старик, которого звали Егорычем, строго предупреждал других сельчан, приближаясь к убитому: «Это мой немец! Я его нашёл! Не подходить!..». Это не смешной анекдот, а сущая горькая правда, напоминающая акт трагикомедии. Из шинелей шили пальто, сапоги носили и мужчины, и женщины. «найденные» кителя не перешивали, лишь убирали всякие нашивки и позументы.
***
двум немецким танкам «Тигр» не пришлось долго стоять на выгоне. Эти боевые машины, наводящие страх на бойцов, совсем недавно бросил неприятель. Машины были, как узнали позже, совершенно исправными – просто в них закончилось горючее. Мне с мальчишками так и не удалось побывать внутри танка, чтобы посмотреть приборы, потрогать все рукоятки... Числа 7 февраля в селе появились советские офицеры, военные инженеры-механики и бравые танкисты. Их погоны и позументы отливали золотом на солнечном морозце. Сельчане об168
ступили танки и военных. Ну как мне с Толиком было не поприсутствовать вместе со всеми? Конечно, мы оказались там.
Специалисты долго осматривали машины изнутри и снаружи, что-то исправляли, подгоняли. вместо чёрных крестов на боковой броне с помощью трафарета изобразили красные пятиконечные звёзды с белой окантовкой. заправив танки горючим, танкисты опробовали работу двигателей.
После короткой паузы молодой полковник – настоящий русский Аполлон, сияя белозубой улыбкой, обратился к собравшимся: «Дорогие товарищи! Я благодарю вас за тёплый приём. Хочу сказать, что немец потерпел жестокое поражение у стен Сталинграда, а также на Воронежском фронте. Немецко-фашистские захватчики отброшены на курском направлении. Но враг не сдаётся, а яростно сопротивляется. У него ещё осталось много и сил, и средств. Судя по успехам советских войск на главных фронтах, я убеждён, что оккупантам здесь больше никогда не бывать. (Сельчане в знак одобрения хлопали в ладоши.) Эти танки в крепких руках молодых танкистов (полковник посмотрел в их сторону), будут беспощадно громить в боях фашистских захватчиков». Потом офицер пожал руки танкистам и сказал всем собравшимся: «До свидания, товарищи!»
Люди расступились. танкисты, надев новенькие шлемы, влезли в трофейные боевые танки. С громким рёвом заработали двигатели... И, покрывшись голубой дымкой, через несколько минут они с грохотом и лязгом покатили по снежной дороге на Щигры.
***
С середины февраля, после многомесячной немецкой оккупации начали понемногу возвращаться в село учителя, прибыли директор школы, административные работники сельсовета и колхоза, коммунисты и комсо169
мольцы – словом, все те, кто эвакуировался за пределы Воронежской области. Но поскольку школа наша была основательно разрушена, а на носу был март, о возобновлении занятий не могло быть и речи. 1942/43 учебный год, к великому сожалению, так и не начался.
Другими объектами, подлежащими восстановлению, были мельница и плотина. Колхозная комиссия установила, что жилой фонд (хаты сельчан) почти весь уцелел, два мельничных камня тоже уцелели. На первом административном собрании было решено: до 1 августа восстановить своими силами разрушенную школу, а мельницу построить заново. Тем более что при немцах озимые зерновые (пшеница и рожь) были высеяны вовремя. следовательно, при хорошем урожае молоть будет что.
Вскоре из районной администрации Тим пришло указание в наш сельсовет: в месячный срок произвести расследование злодеяний немецко-фашистских захватчиков на территории Карандаковского сельского совета; составить список погибших и пропавших без вести из числа призванных в Красную Армию; установить экономический ущерб как колхозного (государственного), так и частного имущества колхозников, причинённый в результате военных действий, и пр. Созданная специальная комиссия должна была провести требуемое расследование. В эту комиссию вошёл бывший председатель сельсовета Распопов Андрей и ещё четыре человека из числа администрации. С этой целью они собрались в хатке, неподалёку от разрушенной школы. Вечером соседи видели в её окнах свет керосиновой лампы.
Около полуночи сельчане услышали сильный гул пролетающего самолёта. В одно мгновение раздался, подобно сильнейшему громовому раскату, неожиданный взрыв бомбы, угодившей точно в домик. Пожара не произошло. В морозную темноту прибежали соседи, почувствовав густую пыль, запах сажи и заметив на фоне белого снега разрушенную хату. Тут же они стали кричать, звать лю170
дей, только что находившихся в этом домике, спрашивали, нет ли уцелевших, есть ли раненые. В ответ – гнетущая во мраке тишина. На этом и разошлись.
Утром возле разрушенного домика собрались руководители колхоза, сельсовета, директор школы. В их присутствии из развалин было извлечено сначала изуродованное закоченевшее тело одного человека, затем второго… Всего пять трупов, в том числе и сам Андрей Распопов, у которого взрывом (о, ужас!) оторвало голову. Как ни искали, но голову найти не смогли.
К сожалению, никто определённо так и не смог сказать, чей это был самолёт, сбросивший бомбу. Немецкий или русский? Причина очень печального, нелепого случая осталась для нас вечной загадкой.
Эта бомба принесла гибель ещё одному человеку, находившемуся в соседней хате. Мать (её звали тётя Валя, у которой муж был убит в первые месяцы войны) и её пятеро детей в ту злосчастную ночь все вместе спали на печке. Оглушительный взрыв сильно потряс хату: всё задребезжало, упала икона, со стен полетели полки, были выбиты стёкла… Володя (Вовчик), мальчик лет семи, спал на краю печки. сонный от ужасного сотрясения он упал, ударившись виском об острый угол приступка. От этого удара, не приходя в сознание, сынишка тёти Вали умер.
Школьники, в том числе и я, присутствовали на похоронах мальчика. Обезумевшая мать уже на кладбище выхватывала из гроба мёртвого сынишку, не веря в его смерть, прижимала к себе и целовала. Женщины, как могли, старались успокоить страдалицу, осторожно, но с силой вырывали из её рук маленького покойника и аккуратно клали в гроб. Словами не передать, как убивалась молодая мамочка по своему дитя… Все присутствующие громко рыдали. Так было.
После той трагической ночи, когда шальная бомба разрушила домик в Огнёвке, я выбежал утром из хаты во
171
двор за дровами и вдруг увидел странную картину. по заснеженной дороге шла согнувшаяся женщина и вела под уздцы лошадь, а на санях лежал навзничь, с распростёртыми руками в овчинном полушубке и валенках обезглавленный человек. Мигом я позвал маму, которая, набросив на себя стёганку, выбежала из хаты и окликнула ту самую женщину, укутанную в чёрную шаль.
Лошадь, наверное, чувствуя, что везёт страшный груз, протяжно заржала и остановилась. Мать быстро подошла к саням (на дороге, кроме них, никого не было). Не сразу узнала она Катю, сестру Андрея Распопова. Катя, обливаясь слезами, рассказала, что произошло прошлой ночью… И добавила, что голову погибшего, как ни искали, не нашли. Мать искренне сочувствовала женщине. много лет она близко знала эту семью. Обе женщины заголосили от свалившегося горя, я тоже плакал и позвал мать домой.
Немного поясню. Андрей Распопов был мужем Алтуховой Марии Никитичны, дочери Никиты Родионовича. Учительница Мария Никитична с их тремя детьми (мальчиками) ещё не вернулась из эвакуации. Так вот, Катя везла покойного брата в дом Алтуховых (к тестю) для предстоящих похорон. К прискорбию, для гроба досок не нашлось, да и плотник ещё не вернулся из отступления. Обезглавленное тело Распопова обернули в брезент. Похороны погибшего состоялись на Успенском кладбище. А остальные, можно сказать, неопознанные тела, вернее, даже фрагменты тел, обернули мешковиной и схоронили в общей могиле на Карандаковском погосте.
Увиденное и услышанное лишний раз потрясло мою детскую душу, но ребячье любопытство всё же пересиливало. Через день, два я уже бегал с ребятишками смотреть разбомблённую хату. Она превратилась в развалины, только остов печки с частью трубы печально увенчивал руины бывшего маленького жилища.
172
***
Лучи солнца приближающейся весны начали растапливать снег. Голодные вороны стали интересоваться мертвечиной, кружа низко над трупами. Срочно требовалось захоронить тела убитых немцев. Возникли непростые трудности по преданию их земле. Этим стали заниматься пожилые мужчины нашего села. Они запрягали лошадей в повозки и, захватив с собой лопаты, ехали в поле собирать трупы. Грузили тела на повозки, укрыв их соломой, и везли по деревне в сторону кладбища. Потом выкапывали общую могилу за пределами кладбища и закапывали немцев.
– Андрей, – обратилась ко мне Катя, заканчивая вязать перчатку, – а ты хочешь поехать со мной и Зиной за кониной? Зина, скажу тебе, согласна. Таня Сучкова с Ваней, ты их знаешь, позавчера привезли много мёрзлого лошадиного мяса. Я вчера у них была. Веришь, Таня угостила меня тушёной кониной. Ты представь себе, это настоящее объеденье. Мясо вкуснее говяжьего.
– Я с вами хоть на край света, обузой не стану, – ответил я. – Но о чём ты говоришь? Не понимаю, какое мясо, да ещё мёрзлое? Где растёт эта лошадина?
Катя залилась смехом: «Правильно надо говорить: «конина». Дошло до тебя?»
– Понимаешь, Андрюша, – продолжала Катя, – несколько дней назад немцы удирали. Это было чуть дальше Тима. Наша разведка, как сказал об этом дядя Роман, узнала, что отступающих немцев там тьма тьмущая. ну наши и давай по ним хлестать снарядами из огромных пушек, кромсая и немцев, и их технику аж из Черемисиново. Ты же помнишь, как летели снаряды над нами? с немецкими пехотинцами тогда были лошади. говорят, тяжеловозы. Ты видел таких необыкновенно сильных лошадей, когда они тянули по нашей дороге гружёные повозки в сторону выгона. Так вот вместе с фрицами были убиты и бедные лошади. А в поле-то сильный мороз, вот все убитые ло173
шади и замёрзли. Мясо свежее, как в леднике, не испорченное. Понятно?
– Понял, понял, – проговорил я, – но боюсь, что мать меня не отпустит в такую даль. Если до Тима больше 20 километров, то всего наберётся километров 30, не меньше. Я в Тиму никогда не был, а вижу его лишь из нашей рощи.
Зина, улыбаясь, сказала: «Какой толк из того, что мы дома сидим? Поедем с Катей, посмотрим, как люди живут, а маму уговорим, чтобы тебя отпустила». «Согласен. В самом деле, что дома высидишь?» – ответил я.
Мать, узнав о наших планах, сначала не хотела меня отпускать в дальнюю дорогу, но потом сказала: «Поезжайте втроём. Я надеюсь на тебя, Катя, как на самоё себя. ты никого в обиду не дашь, а за дочкой твоей я и Лида присмотрим».
В этот же вечер подготовили всё к поездке. Осмотрели санки. Они оказались исправны. Как могли, наточили на камне топор, завернув его, верёвку и нож в два суровых мешка. На всякий случай и нож пригодится. Проверили, в порядке ли обувь (лапти, носки и онучи), сухие ли они? Ну и прочее… Лида кое-какой еды завернула в узелок и тоже положила в мешки.
Мать, как и обещала, разбудила нас часов в шесть. На дворе, конечно, было темно. Я подскочил сразу и начал собираться. (С детства мне говорили, что я «жаворонок»). Зина по натуре «сова» и вставала она очень неохотно, даже выдавила из себя, что не хочет никуда ехать. Но когда сон прошёл, всё же встала.
Лампа-коптилка помогла увидеть вещи, чтобы собраться. Что-что, а варежки и шарфы у всех были добротные. Их связала мать из пуха и шерсти козы Нинки. Хоть молока от неё нет, но зато пух отличный. Мама приготовила кое-что из еды. Перекусили, попили на дорожку го174
рячего чая. Потом присели перед дальней дорогой. Мать перекрестила нас и тихо сказала: «Идите с Богом. Доброго пути (поцеловала меня и Зину). Да возвращайтесь скорее. Ради Христа, будьте осторожны, в поле могут быть мины. Через три дня вы должны быть дома. Может, и в самом деле мяса привезёте, ведь голодные сидим».
С нами очень хотела бежать Жулька, которая больше всех была привязана ко мне. Из-за предстоящей дальней дороги мы её, разумеется, взять не смогли. Собачка заскулила, оставаясь в хате.
На улице было морозно, но тихо, и к нашему счастью, взошла полная луна красновато-оранжевого цвета. Под ногами хрустел искрящийся снег. Идти было легко по твёрдой дороге. Я взялся катить санки. Путь наш должен был пролечь через Успенку, часть Забелья, Бердянку и Шабаново.
– В пути тяжёлый самый первый шаг. Как говорится, дорогу осилит идущий. Ну всё, пошагали, – ободряющим голосом молвила Катя.
Когда шли по своей деревне, я перебирал в памяти всех тех, кто проживает и жил в этих хатах раньше. Прошли дворы начиная от нашей хаты в сторону Успенки:
– Полянской Анастасии с двумя сыновьями Сергеем и Анатолием (муж Иван погиб на войне);
– Крыгиной Александры (Шуры) с шестью детьми: Алексеем, Евдокией, Антониной, Владимиром, Галиной и Николаем (муж Фёдор Гордеевич погиб на войне);
– Апальковой Анны (Нюры Мишиной) с мамой, братом Митрофаном и с пятью детьми: Валентиной, Антониной, Иваном, Николаем и Владимиром (муж Михаил и брат Митрофан погибли на войне). Кроме того, в начале войны в этой хате жили Евгения (Евгешка) с мужем Александром (Шарапом), дочкой Зоей (Зоюхой) и братом Мишей, который пришёл с войны инвалидом. Евгения с Александром и Зоей не вернулись из эвакуации;
175
– Полянского Романа Ермиловича и его жены Евдокии с пятью детьми: Александрой, Анастасией, Валентиной, Анатолием и Тамарой;
– Апальковой Татьяны Михайловны (Танюхи Афанасихиной) с сынишкой Ваней и сестрой Анной (Камбалихой). Мужья Анны и Татьяны погибли на войне. С ними живёт квартирантка Ариша Гукова, неимущая колхозница, с сыном Иваном (муж Ариши погиб на войне);
– Апалькова Петра Ивановича с женой Анной (он пришёл с фронта без руки) и пятью детьми: Григорием, Анатолием, Екатериной, Леонидом и Николаем. С ними живут их родственники: сестра Анны Тамара Анохина и брат Иван (Суржан);
– престарелых Апальковых Ивана Антоновича и его жены Варвары с пожилыми детьми: Дарьей Ивановной (с инвалидностью опорно-двигательного аппарата, заведующая детским садом в колхозе), Василием Ивановичем (сумасшедший, без обеих ног, отморозил их на речке, убежав из дома), Григорием Ивановичем (на фронте) и Александрой (больной туберкулёзом лёгких);
– Семёновой Анны, муж которой погиб на войне, а сын Иван (Иванок) – тяжело ранен, лечится в госпитале;
– Крыгиной Елены (Алёночки), её муж на фронте, с детьми: Иваном (на войне), Дмитрием (Митяем), Александрой (Шуревной) и Николаем (Коляем);
– Алтухова Никиты Родионовича (инвалида Первой мировой войны) с женой Агриппиной Алексеевной и детьми: Екатериной, Леонидом, Юлием (сын Александр на фронте), Ниной и Марией с её детьми;
– наконец, двор Астахова Андрея (инвалид Первой мировой войны, без ноги) с детьми: Марией, Александрой и Виталием (жена Анна, как я уже писал, погибла от пули отступающих фашистов в 1941 году).
Незаметно оказались мы на территории соседнего села. Словно проснувшись, я отвлёкся от мысленных перечислений всех своих соседей. У меня хватило терпения
176
вспомнить всех людей, живших когда-либо на Португалии. Про себя отметил, что ни в одной хате не светилось окно. Хозяева будто по инерции продолжали маскировать окна от неприятеля. (Да и керосина не было). В военное время отменять данное правило было нельзя. Ближе к утру кое-где проступал ленивый свет в маленьких хатках села Успенки.
Катя с Зиной разговаривали во время ходьбы. О чём? Не знаю. Я был углублён в свои мысли. Катя остановилась и сказала: «Андрюша, а почему ты ничего не говоришь?» В ответ я непроизвольно соврал, процедив сквозь зубы, что слушал, о чём они вели разговор.
Незаметно прошли три километра и оказались возле Успенской церкви. Остановились на несколько минут. Катя перекрестилась. Мы с Зиной последовали её примеру. Церковь из-за полутьмы смотрелась громадным силуэтом на фоне звёздного неба. Кладбище было занесено снегом.
Катя, обращаясь ко мне и Зине, сказала, что здесь захоронены все родственники мамы: отец с матерью, то есть наши дедушка Пимен Андреевич и бабушка Надежда, которые жили в деревне Овсянниково, что в четырёх километрах отсюда. Катя показала, в какой стороне эта деревня. Тут покоятся в сырой земле мамины братья Егорушка, Ваня и Коля, умершие в молодом возрасте. Четвёртый брат Вася был зарублен белыми в гражданскую войну. Где он похоронен, никто не знает. Катя продолжила рассказ: «Говорят, Пимен Андреевич был строг к своим сыновьям, но очень обожал своих дочерей Тоню, Машу, Дуню, Настю и Катерину. Катерина, которая жила в соседнем Солнцевском районе, была самой младшей. Она умерла совсем молодой при преждевременных родах, вызванных поднятием тяжёлой перины. Из большой семьи остались в живых только Мария и Анастасия».
«Понятно, – чуть ли не шёпотом проговорил я и добавил: царствие им небесное». В сию секунду я попросил
177
всех посмотреть вверх, чтобы полюбоваться необыкновенным небесным зрелищем в час предутренней зари, находясь возле божьего храма.
На востоке занималось зарево фиолето-голубого цвета. Золотистая луна поднялась на значительное расстояние от горизонта и постепенно становилась всё светлее и меньше размером. Тёмно-синее небо было усыпано бесчисленным количеством мерцающих, искрящихся звёзд различной величины. Одна из самых крупных звёзд находилась поблизости к луне. С севера на юг широкая белёсая полоса фантастически перепоясала всё космическое пространство. Ночную землю, засыпанную снегом, казалось, накрыл небесный купол с пронзительной красотой сказочных светил. В эту созерцательную прелесть подключилась живая музыка – это вблизи и вдалеке кукарекали неунывающие петухи. Одним словом, окружало нас всепоглощающее умиротворение.
Но почему мы идём в такую даль? почему нас мучит полуголодное существование? Зачем люди воюют между собой? Когда же кончится война, о которой ежеминутно напоминает непрекращающаяся зловещая канонада? Всё великолепие природы дано разумному человеку. А как пользоваться и наслаждаться этой красотой человеку, живущему так непродолжительно на Земле, когда поломаны нормы бытия и морали, взаимоотношения людей между собой? Не знаю почему, но такие вопросы у меня возникали.
Когда шли по деревням Забелье и Бердянка, то становилось более заметным наступление утра. На востоке ярко зарделась заря и появился краешек багрового солнца. Во вселенной так устроено, что есть два небесных тела – солнце, вокруг которого вращается Земля, и спутник Земли Луна, которые оба восходят с востока. И это уникальное природное явление для всех нас, жителей Земли.
Меня удивили и уж очень маленькие, зачастую с одним окошком, хатки, стоящие как старые, уставшие часовые
178
вдоль зигзагообразной, еле различимой просёлочной дороги. Возле некоторых хатёнок имеются деревья, а также примкнувшие к хатам запорошенные снегом небольшие сараи. А отдельные жилища были просто голыми: вокруг ни сарая, ни кустика. Но в нашем селе таких хат почти нет. Мне стало обидно, что в таких условиях живут, а вернее, прозябают русские люди.
От Шабановки до Тима семь километров дороги полем и всё на пологий подъём. Во время ходьбы Катя спрашивала, не холодно ли нам. Зине и мне в движении, конечно же, было тепло, на нас были стёганые фуфайки.
В поле совсем неожиданно нас опередила молодая женщина с санками. Когда она поздоровалась, Катя сразу её узнала. Они обе обрадовались неожиданной встрече. Попутчица живо поинтересовалась, куда мы держим путь, кем доводимся Кате, как нас зовут? Катя с удовольствием ответила, что это её золовка Зина, а я деверь Андрюша. Подруги не виделись с начала войны. Всплакнули от приятной неожиданной встречи и от радости, что больше нет немцев в селе и районе. Облегчённо вздохнули, отвлекаясь от жутких прошлых переживаний, которые выпали на их долю во время вражеской оккупации.
Это была Катина девичья подруга Настя Атанова. Я вдруг вспомнил, что эта молодая женщина ещё до войны как-то раз ходила с нашей Лидой, со мной и Зиной за ягодами в овраг. Настя жила с мамой и сестрой Тоней, моей одноклассницей, в Подлесе, недалеко от моей двоюродной сестры Лены Булгаковой. Возле их огорода находилась колхозная маслобойня, куда дети, в том числе и я, бегали полакомиться, если дяди угостят вкусной подсолнечной макухой. Настя составляла компанию Кате и когда шли купаться на речку. Вместе ходили они также на посиделки, на улицу.
В один год с нашей невесткой Настя вышла замуж в за Васю Иконникова, живущего в соседнем селе Забелье. Муж её теперь на фронте. Как и Катя, она не имеет ни179
каких известий от супруга с момента второго вторжения немцев. Растит сынишку Ваню, живёт со свекровью. Катя, в свою очередь, поделилась радостью, что у неё теперь есть дочка Ниночка, родившаяся в декабре 1941-го. Молодые женщины были очень довольны тем, что обе, словно договорившись, едут за кониной. конечно, не из-за хорошей жизни, а по причине большой нужды. Кстати, Настя уже второй раз решила отправиться в путь за мясом.
Вот теперь и мне стало интересно послушать, о чём говорят бывшие подруги. Катя рассказала Насте о своём тяжёлом детстве. Я до этого не знал, что её воспитывала мачеха. у Кати было ещё три сестры: Марфа, Татьяна, а вот имя третьей сестры выпало из моей памяти. Шла гражданская война. Родная мама Кати умерла от голода. Отец, что крепко дружил с зелёным змием, женился на другой женщине. Девочке было не до учёбы. Только лишь один раз переступила она порог школы. На этом её обучение закончилось – не умеет теперь ни читать, ни писать. Падчерица всё делала по хозяйству, но никак не могла угодить неродной матери. И ещё самое страшное в жизни пережила Катерина: оказывается, мачеха хотела отравить её, смазав кусок хлеба сулемой. Девочка еле выжила. После этого рассказа мне Катю стало очень жаль.
Я посмотрел вперёд: до города оставалось километра два. В душе я ликовал, на значительном возвышении уже чётко вырисовывались дома. Наконец-то, я не только увижу Тим, но и побуду в городе. Однако меня интересовало и то, что осталось позади нас. Волнуясь, громко сказал всем: «Оглянитесь и посмотрите назад: шли мы долго, но, если не ошибаюсь, вдалеке, на горизонте видны высокие дубы и белая хата стариков Гордея и Марии (Маширки). Вот это здорово! А чуть ниже и ближе к нам от этой избы расположена наша хата. Правда, из-за деревьев её не видать. Нам бы сейчас бинокль, всё бы рассмотрели». Послышался смех женщин. За разговорами мы и не заметили, как приблизились к Тиму.
180
Настина знакомая жила на окраине районного центра, поэтому требовалось пройти ещё несколько улиц. Я впервые увидел улицы, вдоль которых с обеих сторон стоят одно- и двухэтажные кирпичные и деревянные дома с деревьями и заборами. Некоторые из построек были частично или полностью разрушены. Во многих домах выбитые стёкла заменены фанерой, картоном или досками. В зимнее время в малонаселённом селе редко заметишь людей, а в городе их несколько тысяч. И мужчины, и женщины, и дети снуют туда, сюда. Конечно, не без дела, ведь какая бы ни была жизнь, она не позволяет людям находиться всё время в стенах своего жилища.
Потом я вдруг подумал: «А где же тот дом, в котором печатают газету «Тимская правда»?» Катя тем временем указала на проходившие по столбам электрические провода, которые идут в каждый дом. В домах во время оккупации электрические лампочки не горели. Ведь Курск, откуда шла к нам электроэнергия, был отрезан врагом. От лампочек, когда они горят, светло и уютно, но мы этого были лишены. А ещё на одной из маленьких площадей установили репродуктор, из которого негромко лилась какая-то песня. Для меня и Зины это было настоящим чудом. «А где же та телефонная станция, от которой тянется по столбам «разговорный» провод в наш сельский совет?» – задумался я. И ещё пожалел о том, что Толика со мной нет.
не знаю как другие, но я от дороги очень умаялся. Ведь двадцать с лишним километров прошагали мы в лаптях по плохой снежной дороге, да ещё без привычки. У меня ещё урчало в животе из-за того, что по-волчьи хотелось есть. Солнце «говорило», что наступил полдень.
Настя предложила зайти к своей знакомой по первой поездке. Дорогой она рассказала нам, что Валентина Никифоровна школьная учительница математики, живёт она с дочкой Ирой. Валин муж Сергей на фронте. Она не имеет от него вестей с ноября 1941 года. Уже писала в
181
часть, где он служил, но, увы, нет никакого ответа. Вероятней всего, её мужа нет в живых.
Молодая хозяйка с девочкой лет тринадцати встретила нас приветливо. В этой женщине чувствовались такт, хорошее воспитание и грамотная речь. Она предложила нам повесить одежду в маленькой прихожей.
Небольшой деревянный дом в две комнаты уцелел от разрывов снарядов, если не считать треснутых в окнах стёкол, склеенных тетрадной бумагой. В передней комнате с двумя окнами с южной стороны было чисто и пахло, как мне показалось, мятой. В промежутке между окнами висела простая застеклённая рама с фотографиями. На тумбочке в углу я увидел стопку книг, тетради и чернильницу. Дверь, ведущая во вторую комнату, была приоткрыта. Первая комната служила и кухней. На большой подставке стоял керогаз. Рядом размещались обеденный стол, накрытый скатертью, с четырьмя стульями. На стене с маленьким окошком на двух полках размещались кухонные принадлежности. Дом отапливался, как это было видно, дровами, углём, для чего служила маленькая кирпичная печка с лежанкой. Полосатая рыжая кошка сидела на лавке, стоящей вдоль стены, и с любопытством разглядывала нас. Под потолком без абажура, на белом шнуре висела электролампочка.
Тем временем Валя на керогазе по-быстрому приготовила травяной чай. Мы развязали свой узелок с пареной свёклой, пол-литром молока и большим куском картофельного хлеба. У Насти тоже были с собой съестные припасы. Вшестером с большим аппетитом, не церемонясь, поели и попили горячего мятного чая с молоком.
Усталость, тепло и еда разморили нас, сельских «гастролёров», «охотников» за мясными приключениями. Мне захотелось прилечь отдохнуть и поспать. Чувствовал, что моему примеру готовы последовать и все остальные. Хозяйка заметила моё полусонное томление. Разостлала на дощатом полу тонкое серое одеяло. подложив
182
под голову свою телогрейку, я с удовольствием прилёг и уснул крепким сладким сном.
Когда я проснулся, то в первую минуту не мог понять, то ли это конец дня, то ли уже утро. В комнате оживлённо беседовали те же женщины. Все они были в хорошем настроении. В гостях я отдохнул как дома. Остатки сна моментально улетучились.
– Ну как, Андрюша, выспался? – весело спросила Катя. – Ты так хорошо спал, что даже немного похрапывал. Молодец. Вставай, скоро будем чай пить.
За чаепитием Валентина Никифоровна рассказала, как недавно немецкая армия отступала в сторону Курска:
– Двигались сплошным потоком танки, машины, лошади, запряжённые в телеги и сани, пехота. Тимчане прятались по подвалам. У нас под домом есть свой погребок, в котором спасались я с Ирой и две женщины из соседнего дома. О том, что предстоит отступление немцев через Тим, никто не предупредил. Да и как оповестить, если радио не работало. В городе нет электричества с момента второй оккупации, когда оно будет неизвестно. Обещают радио наладить.
Так вот, со стороны Черемисиново производился обстрел из дальнобойных пушек по многочисленным колоннам отступающих. Наши, используя артиллерию, наверное, знали, что скопление вражеских сил сосредоточено чуть дальше от города, потому как в Тиму разрушений было немного.
Разрывы снарядов превратили село Куськино Мантуровского района в месиво вместе с немцами. Погибло много мирных жителей. Оставшиеся в живых зарылись в землю, то есть живут в землянках, погребах. При обстреле стоял ужасный, оглушающий грохот, повсюду раздавался пронзительный вой снарядов. Правда, над нами не было авиации. Страшно подумать, сколько страданий вынесли наши люди. При немцах жертв было много. Но зато теперь оставшиеся в живых рады свобо183
де, молятся за здоровье наших солдат, освободивших всех от страшного ига гитлеровцев. Не дай бог этому повториться!
Катя и Настя сумерничали с целью экономии керосина и ещё долго рассказывали о том, что пришлось выстрадать жителям Карандакова в дни двух оккупаций. Тут и я с Зиной не остались в стороне от участия в беседе. Что и говорить, мы не меньше взрослых повидали страдания людей и многое испытали на себе, пропустив все переживания через своё сознание и нервы. Сидели допоздна, пока хозяйка не сказала, что пора отдыхать. Она зажгла лампу и посмотрела на старенький будильник, который показывал девять часов вечера. Мы приготовились все ко сну.
Утром встали в восемь, на дорожку попили чаю. Настя предложила женщине поехать вместе с нами, но последовал ответ, что она боится ехать, да и не готова:
– Посмотрите, вон как мои ботинки износились. Да и девочку, хотя она уже большая, на кого я оставлю?
Администрация города поставила задачу в ближайшее время убрать все немецкие трофеи, трупы лошадей и немцев надлежало срочно захоронить, ведь наступала весна. Трудно представить, сколько сил и средств потребуется для этого.
– Валя, всё же попроси у кого-нибудь обувь. Съезди с кем-нибудь за кониной, ведь от Тима до Куськино совсем недалеко. Голодному сидеть дома ещё хуже. А мы на обратном пути остановимся у тебя ещё раз переночевать, – по-дружески, но категорично огласила свою идею Настя.
Тем временем до моей мамы дошли слухи, что её сестра Тоня, которая жила в Желябово, погибла ещё во время первой вражеской оккупации. Это явилось большим ударом не только для мамы, но и для всех нас. Плач, сердечные переживания, душа просто рвалась в Семёновку. но село это было только раз в длительной оккупации, то есть там засели немцы, поэтому раньше туда было
184
попасть невозможно. Теперь же хотелось побыстрее всё точно узнать.
Обула мама лапти, надела гейшу, завернулась в шаль и утром следующего дня, после того, как мы ушли в Тим, пешком пустилась в дорогу. Дома осталась Лида с маленькой Ниной. Да и за животными ей надо было ухаживать.
– До места, где лежат убитые лошади, километров девять, – сказала попутчица. – Отсюда не видно. Там, приблизительно в пяти километрах находится село Куськино. Как рассказывала Валя, а вы это слышали, во время уничтожения немецкой группировки пострадал и этот населённыё пункт. Часть села была разбита, часть сгорела. Погибло много крестьян. Вот какое несчастье.
Мы шли по дороге, еле заметной в поле. Не спеша преодолели этот путь. Как-то незаметно дорога повернула влево, вниз. И перед нами открылась местность, похожая на панораму Ф. А. Рубо «Бородинская битва». Бросились в глаза сначала искорёженные танки, обгоревшие машины, потом походные кухни, перевёрнутые пушки, сани и повозки... Подошли ближе, открылась другая невообразимая картина: убитые лошади вперемежку с людскими телами. Теперь бы я сказал, что работы русского художника-баталиста Василия Верещагина воспринимаются не так страшно, как то ужасное зрелище, что предстало тогда перед нашим взором.
Повсюду возле машин и лошадей из-под снега торчали закоченевшие на морозе трупы немцев, раздетых догола. Молодые, крепкие тела мужчин были превращены стужей в какие-то фантастические обнажённые воскообразные скульптуры, что как будто замерли в одночасье в различных позах. Запёкшаяся кровь и раны сильно изуродовали их. везде валялись фрагменты и людских тел, и лошадиных.
Запомнился молодой обнажённый рыжий немец. Он был словно гипсовая статуя с непокрытой головой, зако185
ченел прямо верхом в седле на лошади и лежал теперь вместе с ней. Его нога вместе с сапогом оказалась прижата каким-то грузом, не позволяющим ему упасть, руки мёртвой хваткой держали поводья, голова была опущена и наклонена вперёд. На спине немца, напротив сердца, виднелась большая, некогда кровавая рана, видимо, от осколка взорвавшегося снаряда. Крупы тяжеловозов, освободившиеся от снега, были изрублены топором. На их месте образовались ямки с торчащими тазобедренными костями. Я подумал: «Однозначно с лошадьми «поработали» люди». Вот почему Катя и Настя не остановились возле этих лошадей.
Потом я совершенно забылся и не мог понять, где нахожусь, если бы ни окрик Кати: «Андрюша, не отставай! Мы идём дальше!» Я будто очнулся от ужасного сна… Ускорил шаги своих непослушных ног, чтобы догнать всех.
Нашли мы две лошади, запряжённые при жизни в большие, без груза, пустые сани. Тяжеловозы пали друг от друга на расстоянии около 30 метров. Убитых немцев возле них не было. Это и определило наш выбор.
Я развязал мешки и подал Кате топор. Зина стояла поодаль и с непонятным выражением лица разглядывала лежащую лошадь, которая была будто живая. Её длинная чёлка прикрывала широко открытые глаза, а белые крепкие зубы изображали оскал. Казалось, красивая пегая лошадь с толстыми ногами устала и прилегла отдохнуть, страдальчески улыбаясь своей страшной участи.
раздавались тупые звуки топора – это Настя начала рубить. Следом приступила махать топором и Катя, рубила тоже по крупу коня. Смотреть на такую работу без содрогания было невозможно. (Я поймал себя на мысли, зачем же мы с Зиной сюда поехали?). Раза четыре рубанула Катя, а на пятый – топор соскочил и отлетел в снег. Какая неудача!
– Настя, слышишь, топор с топорища слетел. Что нам делать теперь с таким топором? – взволнованно сказала Катя.
186
– Не расстраивайся, у меня топор надёжный. В первую поездку был тоже плохой и также соскакивал. Я уже научена горьким опытом. Сейчас у меня отличный топор-колун, подобного не сыскать. Подожди, Катя, – проговорила Настя.
Катя решила помочь подруге, подошла к ней, и стали они по очереди рубить конину. Топор был большой, тяжёлый и очень острый, но мёрзлое мясо даже отличным топором туго поддавалось рубке. Смотреть, как трудятся над тушей, было делом неприятным и скучным, поэтому я предложил Зине пройти вперёд и разведать, что там.
...Впереди чёрными скелетами выглядела искорёженная и сожжённая фашистская техника, поваленные пушки, застывшие огромные чёрные танки. И та же картина: убитые лошади, раздетые догола немцы. Вдалеке, в нескольких местах маячили фигуры людей. Они что-то рассматривали, нагибались, что-то тащили...
Затем мой взгляд остановился. О, мать моя! Я и Зина увидели полузаваленную снегом упавшую лошадь, запряжённую в сани. У лошади размозжена голова. Вся упряжь похищена. На санях один – навзничь, второй – ничком лежали два немца. У первого чудом держалась пилотка на изуродованной голове, а китель весь был залит кровью, сняты были и брюки, и кальсоны, сапог тоже не было. Второй немец, видимо, раненный в живот, был в чём мать родила. И ещё… Возле глубокой образовавшейся от взрыва воронки, облокотившись спиной о какую-то бочку, сидел облачённый в нательное бельё немец с чёрным чубом и перевязанной рукой. Глаза его на красивом молодом лице с мимикой обречённого были прищурены. Он будто манил к себе прохожих.
Мне казалось, что я брежу во сне, а не разглядываю все эти сцены, потому что одна была ужаснее другой. В голове моей проносились мысли: «О чём думают в данный момент немецкие матери, чьи дети предстали перед
187
нашими глазами в таком ужасном виде? Они ждут своих сыновей? Верно, ждут. Но немецкие матери хотят видеть своих чад у себя дома только после обязательной победы над русскими, не иначе.
Конечно, не все немецкие солдаты были фашистами-изуверами. Это сумасшедший Гитлер фактически убил этих молодых представителей германского народа. Это ему и высокопоставленным, как гражданским, так и военным преступникам, не будет никогда никакого прощения.
Русские матери ждут домой своих воинов. Они хотят видеть своих сыновей живыми и невредимыми после того, как выдворят восвояси с советской земли всех немецко-фашистских захватчиков...»
Катя несколько раз окликнула, прежде чем я понял, что это она нас зовёт. Я посмотрел на Зину: у неё было бледное лицо со слезами на глазах. Я не плакал, будто окаменел. Быстро, не чувствуя под собой ног, подошли мы к Кате с Настей.
Катерина с серьёзным выражением лица сказала мне и Зине: «На немцев, которые отравили и погубили всем жизнь, надо меньше смотреть. Мы приехали сюда по делу, а не в театр. Если долго смотреть на эти страсти, может закружиться голова. Ну ладно. Я вас понимаю».
Выслушав, на первый взгляд, казалось, чёрствые слова Катерины, я подумал, что она лукавит. И вот почему. Как только мы приблизились к «театру военных действий», увидели кошмарную картину убитых, у Кати полились слёзы из глаз. Она опустила вниз голову, отвернулась и вытерла их рукавом своей куртки. Я это видел.
Сначала мы нарубили мяса Насте, а потом, перебравшись уже к «нашему» коню, стали рубить мясо нам в виде мелких и крупных частей. Уложили нарубленную конину в один мешок. Килограммов 35–40 в нём было. Туго привязали верёвкой груз к санкам. Катя несколько раз говорила Насте «спасибо за острый топор». Мы постояли,
188
чуть-чуть передохнули. Ещё раз посмотрели на ближний и отдалённый план страшной картины, сотворённой по воле пришлых завоевателей чужих земель, и пустились, не оглядываясь, в обратный путь.
Солнце было ещё высоко. Стояла тихая, с лёгким морозцем погода. Санки стали заметно тяжёлыми.
На выезде из зоны «побоища» Катя вдруг заметила поблизости от дороги повозку, а на ней какие-то вещи. Мы остановились, подошли. Лежал немецкий китель, на нём пилотка, а из нижнего кармана кителя торчала зелёная, с никелированной отделкой губная гармошка. (Можно было предположить, что кто-то приготовил себе это «добро» с другими трофеями, но забыл забрать).
Катя посмотрела на меня и, улыбаясь, сказала: «Возьмём! Это тебе, Андрей. Китель пригодится. Тебе, поди, не в чем ходить». На счёт кителя я почувствовал какую-то брезгливость, но вот гармошка меня заинтересовала. кивнул головой в знак согласия. Эти трофеи уложили во второй мешок.
Когда добрались до районного центра, стало смеркаться. От усталости мы были рады остановиться в приветливом домике Валентины Никифоровны. Затащили санки с грузом в холодные сени. Все очень проголодались, решили приготовить совместный ужин. Настя и Катя выделили мяса для приготовления. Конину тушили в большом чугуне, так как гусятница оказалась мала. У хозяйки нашлись даже головка лука и соль. Не беда, что хлеба нет.
Нам, с голодного края, очень понравилась конина, её необычный запах и вкус. Конечно, невольно лезли в голову страшные картины только что увиденного, но я упорно старался гнать от себя эти умопомрачающие образы и мысли. Хозяйка выразила желание, как можно скорее, самой съездить за кониной, только приобретёт подходящую обувь и найдёт напарницу.
189
После ужина мы, гости, разместились на деревянном полу в комнате, подстелив под себя всё то, что могла дать гостеприимная Валентина.
Утром не спеша встали. Было восемь часов. На дорожку доели то, что осталось мясного с вечера, попили чаю. Поблагодарили хозяйку за тёплое гостеприимство. На прощание Валентина Никифоровна сказала, что ей приятно было общаться с нами. «Если возникнет необходимость, я всегда буду рада вас встретить», – сказала она на прощание.
Отправились домой. тучи заволакивали солнце лёгкой кисеёй. В воздухе чувствовалось потепление. Снег перестал быть хрустящим, но по-прежнему санки скользили хорошо, потому как дорога от Тима пролегла с уклоном. Как-то незаметно за оживлёнными разговорами дошли до села Шабаново.
По дороге выбирали большую хату, чтобы зайти на несколько минут и попросить попить воды. Почему большую? Да любая хозяйка или хозяин, увидев в зимнее окно такую ораву, не очень-то обрадуется и пожелает впустить столько человек в своё маленькое жилище. Хотя тут я, возможно, и неправ в подобном размышлении. простой русский народ добродушен и готов в любую минуту прийти на помощь.
Выбрали хату побольше, постучали. Дверь открыла молодая женщина со словами: «пожалуйста, проходите». Мы чуть ли ни хором с порога сказали, что хотим пить. Хозяйка, сдержанно улыбаясь и с какой-то грустью на лице, ответила: «Чего-чего, а воды полный колодец».
Огляделись. В просторной комнате было чисто, но чувствовался неприятный запашок. Вдоль стен размещались три лавки и стул, возле окна стоял стол, рядом горбился сундук. В углу, возле стола висела большая икона, обрамлённая вышитым рушником. Возле печки, от которой исходило тепло, сидел симпатичный, глазастый мальчик
190
лет десяти со светлыми волосами и сине-голубыми глазами. Это был хозяйкин Афанасий. Со стороны приступка висела слишком большая люлька, которая частично закрывалась занавеской. В плохо освещённой комнате было всё же заметно, что в «детской» колыбели кто-то есть.
Хозяйка, зная как дорого горячее в пути, не стала нас поить холодной водой, а предложила всем выпить горячего компота из сухофруктов. Мы с удовольствием согласились. Она спросила, откуда мы, куда держим путь. Разговорились.
Зоя, так назвала себя женщина, рассказала о своём горе: «Мужа призвали в первый месяц войны. На фронте, во время Московской битвы, он был тяжело ранен, обморожен. Лишился обеих ног до середины голени. Культи заживали долго, лежал в одном из госпиталей Москвы. Мне об этом сообщили только после его выздоровления.
Я и сынишка были бесконечно рады. С моим пожилым отцом привезла его домой, не оставлять же мужа в беде. В скором времени мой супруг, звать его Ваня, к великому горю, помешался. Вот и лежит в люльке. Встаёт редко, только когда у него наступает просветление. Лечения никакого… Передвигается он по хате на коленях».
В это время солнце вышло из-за туч, в хате стало светлее, и мы увидели в люльке короткого молодого бородатого человека. Он не то чтобы говорил, а протяжно гудел, произнося нечётко: «Я хочу жить. я хочу жить… Зоя, иди ко мне. Зоя, иди ко мне». После этого стал гудеть: « У-у-у…» Тем временем хозяйка пояснила, что люльку можно поднимать и опускать для удобства ухода за больным.
На пару минут Иван перестал гудеть, но сказал, что отдохнёт и снова будет гудеть… Затем, наверное, к нему вернулось сознание и он поинтересовался, а кто же к ним пришёл? Стал поворачивать голову в нашу сторону.
Катя, не долго думая, подошла к нему и сказала: «Ваня, нас четыре человека. Мы идём из Тима, устали и зашли к
191
вам попить воды. Меня зовут Катя, мою подругу Настя. С нами дети – девочка Зина и мальчик Андрей». Человек в люльке ответил, что всё понял. Теперь его слова прозвучали внятно и спокойно.
Катя, увидев, что Иван окончательно зарос щетиной и волосы на голове у него уж очень сильно отрасли, предложила: «Давай я тебя подстригу. у тебя очень длинные волосы, ну как у попа». Больной, недолго думая, согласился. «Зоя, у вас есть ножницы и гребешок?» – спросила Катя. Зоя сию минуту подала небольшие овечьи ножницы и маленькую деревянную расчёску.
Задёрнули занавеской люльку, которую опустили на земляной пол. Иван надел штаны, на коленях отполз от злосчастного ложа и присел на специальный стульчик, который стоял возле окна. Кате не приходилось стричь овец, но подстригать всех членов нашей семьи доводилось не раз. Зоя положила на плечи «клиента» какую-то ветошь. «Парикмахерша» стала ловко орудовать ножницами и гребешком. При этом говорила: «Ты, Ваня, потерял здоровье, защищая всех нас от лютых немцев, и достоин, чтобы к тебе относились все по-человечески, с уважением...» На пол падали космы светлых волос. Стригла его Катя, как сейчас говорят, под «канадку». Голова и лицо освобождались от всклокоченных волос. Бородатый человек неопределённого возраста с неухоженными волосами на голове превратился в вполне приличного молодого человек лет тридцати пяти.
Афанасий, увидев своего «непутёвого» отца в новом виде, приятно заулыбался, приблизился к родимому человеку и радостно сказал: «Папа, ты совсем изменился. Стал хороший. Будь таким всегда, а тёте Кате скажем большое спасибо». Ваня старался осенять своё лицо отвыкшей доброй улыбкой. Повеселевшая Зоя выразила благодарность «незнакомке» и сказала: «У нас есть хорошая бритва. Я, Ваня, тебя потом побрею, как только провожу гостей».
192
Я был восхищён этим поступком нашей невестки. «Как хорошо и просто она может делать хорошее нуждающимся в помощи людям. Как умеет привнести весёлое настроение и развеять гнетущую обстановку. Да, Катя с живинкой в деле. Всем буду рассказывать об этом», – мыслил я про себя. Катя, доброй души человек, дала ещё Зое и кусок мяса. Хозяйка, взволнованная до слёз, была признательна за это. Со смешанным чувством от увиденного и услышанного, но всё же с приятными думами мы двинулись домой.
Как только отъехали на несколько метров от хаты, послышался высокий детский возглас. Остановились. «Кто-то из вас забыл варежки. Вот они!» Зина с улыбкой поблагодарила мальчика: «Спасибо». «приезжайте ещё», – сказал Афанасий и юркнул в сени.
наша попутчица Настя жила в Забелье и, когда поравнялись с её хатой, она пригласила зайти к ним. Наша Катя вежливо отказалась, поблагодарила и обещала по весне прийти в гости. Мы спешили, хотелось ещё засветло добраться домой.
Мама и Лида обрадовались нашему возвращению, а Жулька аж взвизгивала от радости, бросалась на мою грудь, норовила меня лизнуть в лицо, махала хвостом. Коза Нинка, кошка Нюрка, судя по их поведению, тоже были довольны, что вся семья собралась вместе. Я всех погладил, приласкал. Не забыл и о Вороне, с ним поговорил, нежно потрепал по шее и прижался к его голове. В семье накопившихся вопросов к нам было немало.
Во время нашего интересного рассказа о походе за мясом я заметил неизменно грустное выражение лица матери. Катя, Зина и я не знали, что в наше отсутствие мама ходила в деревню Желябово села Семёновка. Я спросил маму: «Почему ты такая грустная сегодня? Что произошло? Расскажи, пожалуйста». Все мы стали внимательно слушать её.
193
«Ну-те… Пока ещё нет половодья и грязи, – стала тихо вслух рассуждать мама, – я побывала в Семёновке. На второй день после вашего отъезда, когда начало светать, вышла из дома. Пошла не через Успенку, а напрямую – по верхней дороге, а вернее, по бездорожью. Добиралась около пяти часов. По дороге никто не встретился, да и вслед за мной тоже никто не шёл. От встречного холодного ветра спасала тёплая шаль моей матушки.
Пришла в Желябовку. Не узнаю деревню. Нет бывшей деревни!? Речушка, делящая деревню пополам, всё та же. Хат как не бывало, стоят лишь печки с трубами да обуглившиеся деревья. Кое-где сохранились погреба с крышей (погребкой). Что они натворили, проклятые немецкие изверги? Отступая, я об этом уже знала, немцы выжгли всё село и не только. Уцелевшие жители после драпа оккупантов вырыли себе землянки, приспособили погреба для жилья и поселились в них. Лучшего придумать никто не мог.
Встретила меня Тонина золовка (сестра мужа Софья). увидев меня, стала обнимать и заливаться слезами. При этом сказала: «мы, Маша, от войны уже успели постареть». Подвела меня к погребу. Погреб с крышей, к счастью, немцы не сожгли, так как он находится от хаты в метрах пятидесяти. На месте её хаты лежали серые развалины и стояла мрачная, закоптившаяся печка с развалившейся трубой. Соня открыла дверцу (люк) в виде приспособленной рамы со стеклом. Я успела заметить на погребке кровать, диван, стулья, стол и другую мебель. Осторожно в полутьме спустились вниз по лестнице.
Оказавшись в землянке, я сначала ничего не могла рассмотреть после наружного солнечного света. Наконец, глаза привыкли к слабому освещению. Осмотрелась. Площадь землянки была небольшой – примерно девять квадратных метров с потолком в два метра. За столиком сидели две девочки лет девяти-десяти. Они что-то читали, писали. Я поздоровалась с детьми. Спросила, как их зовут? Ответили по очереди: Света и Надя.
194
Не поворачивается язык сказать: «в комнате». В землянке был маленький столик, четыре табуретки. Возле кровати стоял совсем небольшой ободранный диван. В углу, со стороны лестницы было врыто в землю сухое дерево с выступающими обрубками сучьев. На сучьях повисли шали, платки, шапочки и другие вещи. На земляной стене висела лампа-коптилка. В другом углу находилась печка «буржуйка» с трубой, выходившей наружу. Рядом лежали дрова. Сбоку, на кирпичной подставке стоял примус. Возле него на ящике находилась старая посуда, сковорода, тарелки, две немецкие каски, заменяющие кастрюли или чугунки, кружка и ведро с водой. Да, чуть не забыла. В картонной коробке на низком ящике лежал котик такой же расцветки, как и наша кошка Нюрка. Он, увидев меня, поднялся и вышел из своей постельки и уже наблюдал за мной. Земляной пол был посыпан толстым слоем жёлтого песка. В яме чувствовался спёртый воздух и большая влажность.
– Маша, дорогая! Проходи и садись, – сказала Соня, обрадованная гостье. – Если тебе станет жарко, снимешь одежду. После длинной дороги лучше посидеть в тёплой одежде. Вот так и живём. Ты заметила мебель, которая находится на погребке. Дело в том, что она по своим габаритам не проходит в дверцу погреба. Придёт весна, разберёмся что к чему. Затащим вниз что необходимо. Жизнь наладим, лишь бы война к нам больше не возвратилась.
Наверное, дошли до тебя слухи, что сестричка твоя Тоня погибла ещё в первую оккупацию. А дело обстояло так. За два или три дня до прихода немцев она вместе с сыном Серёжей, а ему было лет пятнадцать, ты знаешь, пустилась отступать на станцию Черемисиново и дальше. У них была тачка на двух колёсах с вещами. В пути, как рассказывают очевидцы, Тоня запотела. Продуло её ветром, она простыла и заболела скоротечным тифом. Негде было им остановиться, так на дороге и померла.
195
Немцы настигли всех отступающих. Многие наши вернулись к себе в Желябово. Где она похоронена, никто не знает. Сын её Серёжа с тех пор пропал. Где он, что с ним, неизвестно. Соня рассказала, что в Тониной хате, как и во многих других, жили немцы. Только вот в начале февраля враг всполошился удирать от нашей Красной Армии. Гитлеровцы, озверев, начали палить деревню. В это время почти все жители прятались в погребах. Я со своими девочками, мамой и кошкой тоже спасалась вот в этом погребе. У нас ещё была большая собака, но немцы всех собак в деревне перестреляли.
– когда немцы ещё не начинали жечь деревню, – продолжала Соня, – моя мама по каким-то делам задержалась в своей хате. Неожиданно фрицы стали подъезжать на машинах к хатам и поджигать их, бросая горящие факелы на соломенные крыши. Мама испугалась, выбежала из избы, каратели выстрелом из автомата сразили её наповал. Немцы спалили все хаты, срочно погрузились в машины и удрали в направлении Щигров.
Я подбежала к маме, она уже не подавала признаков жизни. Кровь ещё продолжала медленно течь из её груди. Маша, милая, представляешь какой для меня это удар?! Не уберегла я самого близкого человека. Ей исполнилось всего лишь 62 года. Копать могилу было некому. Мужиков нет, остались немощные калеки и старики. Земля мёрзлая. Дай бог здоровья двум молодым женщинам, которые, пожалев нашу семью, вырыли могилу с помощью лома и лопаты. Гроб делать было некому и досок бы не нашлось. Надели смертное, обернули дерюгой, присыпали соломой и похоронили на погосте. Царствие ей небесное.
Поведала Соня и о том, что её муж на фронте. От него ни слуху ни духу. Ведь почти полтора года хозяйничали здесь злодеи, которые отняли у населения лучшие вещи, скотину, птицу, хлеб и все продукты. А сколько людей погибло?!
196
«Потом мы попили чаю, – продолжила свой рассказ мама. – Я с собой брала хлеб со свёклой. Угостила Соню и её детей. Прилегла затем и отдохнула с дороги.
Но не терпелось мне, конечно, посмотреть, что осталось от хаты моей сестры. Сходила к тому месту с Соней и девочками, с нами бежал и котик. Увидели пепелище, рядом обгорелые деревья. Стояла сохранившаяся печь с трубой. Крыша погреба сгорела дотла вместе с люком. Заглянули в погреб. Там было пусто, даже лестницы не осталось. А колодец с воротом, представляете, словно и не тронут войной. Казалось, он так и ждёт Тоню с мужем, их сына Серёжу, чтобы дать чистой прохладной воды. Постояли, поплакали. Помолились Богу.
Соседи Тони, проживающие в землянках, заметив нас, подошли. Сочувствовали мне и Соне, потом рассказывали о своих горестях. Все голосили, душераздирающе оплакивая погибших родных.
Отошли от бывшей хаты покойной Антонины Пименовны, постояли. Ещё раз окинули взглядом торчащие печки и трубы, посмотрели на печальную речку, свидетельницу всех страшных событий, покрытую снегом и льдом. Не спеша вернулись в землянку, когда уже стало смеркаться».
«Мама, а ты помнишь, как мы с тобой летом ходили к тёте Насте, что живёт в Овсянниково? – спросил я. – Мне тогда было лет шесть. Побыли у неё в гостях, переночевали, а потом напрямик полем пошли к тёте Тоне. Нас застал очень сильный дождь с градом. От ливня в подсолнечнике я укрывался под твоей широкой юбкой. Добрались тогда по грязи к тёте. Помню, как напоила она нас молоком, и я влез на печку отогреваться. Серёжу запомнил тоже. Он был высокого роста, чернявый и с серьёзным лицом».
«Ну как не помнить, сынок? всё так и стоит перед глазами. Это было как будто вчера, – проговорила мама. – Ну-те… Буду дальше рассказывать, – вздохнув, сказала она и продолжила: – Одну ночь переночевала у золовки. На
197
сердце тяжело, а в душе пусто. Сегодня утром слегка позавтракали. Соня далеко шла в поле, провожая меня. Звала в гости к Пасхе. Я её тоже пригласила побывать у нас.
На прощание мы обнялись. Соня, со слезами протягивая мне руки, сказала: «Маша, хотя нет в живых Антонины Пименовны, её мужа (на него пришла похоронка в августе 1941-го), неизвестна судьба их сына Серёжи, и не знаю, жив ли мой муж, несмотря ни на что, будем поддерживать родственные связи». Я в знак согласия ответила: «О чём речь? Мы живём друг от друга недалеко, поэтому, милая Соня, нам надо почаще видеться и общаться».
«От деревни Желябово, – продолжала мама, – идти было легко, слабый ветерок дул мне в спину, облегчая ходьбу. Мне было тепло, вокруг хорошо. Поля, простирающиеся до горизонта, искристо чисты. Воздух прозрачен. На голубом небе ни облачка. Солнце светило в лицо и немного слепило глаза. Вокруг ни души, только небольшие стаи беспокойных ворон летали вдалеке над одиночными деревьями и кучами соломы. Вдоль дороги со снежными шапками стояли небольшие стожки пшеничной соломы, оставшейся от прошлогодней уборки. Многочисленные заячьи следы вели к этим стожкам – зимней скудной кормушке для голодных ушастых.
В голове крутились разные мысли. Почему-то подумала, что в такую хорошую погоду заблудиться может только незрячий человек. И вспомнила, как однажды зимой, в феврале, я со своей сестрой Дуней заблудилась в открытом поле. С тех пор, как говорится, воды много утекло. Я и сестра были уже замужем. А шли мы из села Становое, где сестра жила после замужества, в Овсянниково, к своим родителям, чтобы проведать их и переночевать, а на следующий день отправиться вдвоём к нам в Карандаково. Дуня хотела погостить у нас.
вышли мы часов в одиннадцать. Была оттепель, пасмурно. От Станового до Овсянниково километров шесть,
198
не более, и всё полем. Всюду в беспорядке лежали большие копны соломы. Дорога, по которой мы шли, была занесена снегом. Одиночный санный след и следы от лошадиных копыт указывали нам дальнейший путь. Деревню Овсянниково в ясную погоду можно было видеть на горизонте. в пасмурную погоду эта линия как бы стиралась и становилось непонятно, где снежное поле, а где небо.
Шли не спеша, как водится, вели меж собой разговор. Вдруг повеял свежий западный ветер, который подогнал густой туман. В это время мы были на полпути.
Стемнело. Мы и не заметили, как сбились с дороги. Снег лежал неглубокий и твёрдый, и нам казалось, что идём в нужном направлении. По времени мы должны были быть уже в Овсянниково. Остановились и поняли, что на нас напал блуд. С трудом догадались, что идём по своим многочисленным следам, то есть кружим на одном месте, причём вокруг одного и того же стога соломы. Сообразили, что заблудились и идти дальше бессмысленно.
Нас охватил страх навсегда остаться в этом поле. Дуня принялась плакать. Мне хотелось сделать то же самое, но я как старшая по возрасту взяла себя в руки и успокоила сестру. Тут же предложила: «Дуня, не надо бояться, мы с тобой взрослые и поступим по-взрослому. Главное, нет мороза, не замёрзнем, не пропадём. Давай переночуем в соломе, а утром, когда станет светло, придём к своим». Дуня перестала волноваться и согласилась с моим предложением.
Решили сделать нишу в стогу, для чего начали выдёргивать слишком слёгшуюся солому. Мало-помалу наощупь сделали углубление в стогу, в котором можно было свободно разместиться вдвоём и укрыться соломой. В нише было тихо, уютно и пахло свежей пшеничной соломой. На нас были тёплые пальто и валенки. Мы почувствовали приятную теплоту и незаметно уснули.
Проснулись, когда уже светило солнце. От пасмурного неба и тумана не осталось и следа. Встали и посмотрели
199
вокруг. Потом весело закричали и заплясали. Мы были всего лишь в километре от дворов Овсянниково. Чтобы не волновать отца с матерью, о своём блуде мы не стали рассказывать, хотя и очень хотелось. Рассказали об этом случае моему мужу Мише, то есть вашему отцу».
Я, как и все, слушал маму с большим интересом. Значит, пришёл я к выводу, блудил не только наш папа в лесу, но и мама в поле со своей сестрой. Хорошо, что всё закончилось благополучно. Маме, как неплохому рассказчику, удалось доходчиво поведать не только о смерти родной сестры Антонины, но и о трагедии всей деревни Желябово и о многом другом.
«Так что мы, дорогие дети, – сказала в конце своего рассказа мама, – вернулись домой почти в одно и то же время. я, правда, на несколько часов раньше».
затаив дыхание, я очень внимательно выслушал рассказ матери, не проронив ни одного слова. Погоревали о смерти тёти Тони, посопереживали, вспоминая жителей деревни Желябово, но беде ведь ничем не поможешь. Для живых жизнь должна продолжаться.
Как манны небесной, так ждали нас с кониной голодные домочадцы. Слава богу, дождались! Метель ещё в декабре смастерила за хатой высокий сугроб снега. До сумерек мать сделала в этом сугробе глубокую нишу и прямо в мешке с помощью Лиды положила в неё ту часть мяса, которую нужно было сохранить.
В долгий зимний вечер мы тушили и жарили добытое с таким трудом мясо. приятный мясной запах стоял на всю хату. Говорят, что аппетит приходит во время еды, но он у нас появился ещё до начала употребления пищи. Конина всем очень понравилась. Насытились вволю все, в том числе и Жулька, и Нюрка. А травоядным братьям нашим мать дала сена больше обычного. От усталости и впечатлений я спал, как говорится, без задних ног. После ужина Катя с дочкой отправились к Нюше, захватив в качестве подарка килограмма два конины.
200
***
На следующий день, после завтрака мы, путешественники за добычей, подробно рассказали маме и Лиде обо всём, что нам пришлось увидеть и услышать в прошедшие три дня.
Мать была чистоплотной женщиной. Она брезгливо смотрела на неприятельские трофеи – китель, пилотку и губную гармошку. Сначала срезала с кителя выкрашенные в зелёный цвет алюминиевые пуговицы и выбросила их. Пришила под цвет другие, срезав их со старого папиного пиджака. Убрала все знаки отличия на кителе и пилотке. Потом постирала вещи, используя пепел подсолнечных стволов (будылок) из-за неимения мыла, а затем решила китель и пилотку перекрасить из зелёного цвета в коричневый. Для чего она налила тазик воды, положила в воду нарезанную кору ольхи и кипятила минут двадцать. Затем процедила отвар, положила в него вещи, хорошенько перемешала и снова кипятила столько же минут. Далее прополоскала в холодной воде. Не выжимая, тщательно расправила китель, пилотку и повесила их в сенях на мороз. Окрасились вещи в ровный, насыщенный коричневый цвет. Получилась отличная окраска ткани, ну и дезинфекция заодно.
Что касается гармошки, то её мама прокипятила в чистой воде. Гармошку тут же ухватила Нина, стала в неё дуть, извлекая звуки. Пилотку я не носил, уж очень на фрица походил в ней. Я её подарил Толику. А вот китель мне пригодился ходить и в школу, и на работу. Всюду в нём был, поскольку надеть было совершенно нечего.
в семейном альбоме сохранилась моя фотография 1949 года, на ней я как раз в том самом кителе. Мне он великоват, поэтому рукава засучены. Эта фотография была первой в моей жизни, учился я тогда в 7 классе. Фотограф Юлий (Юлик), сын того самого Никиты Родионовича Алтухова, который, как вы помните, в 1941 году эвакуировался со своей семьёй до хаты Романа Ермиловича.
201
Проблема голода на некоторое время была решена. Мать варила с кониной борщи из сушёной крапивы, лебеды. Мы, конечно, старались экономно расходовать мясо, по-прежнему готовили свёклу. Из-за неимения печной посуды приходилось несколько раз парить свёклу в гильзе из-под крупнокалиберного снаряда. Почти безошибочно назову примерные размеры той гильзы в виде цилиндра: диаметр 20 и высота 35 сантиметров. Гильза была изготовлена из жёлтого цветного металла, её капсюль, очевидно, из меди. По этой причине оставшуюся в гильзе свёклу или брюкву невозможно было есть на следующий день. Овощи синели и приобретали какой-то химический привкус и запах. После такой еды тошнило, иными словами, еда становилась отравой. Пришлось от такой «посуды» отказаться. Варить картошку и другие овощи в немецкой каске было практичней, но её шарообразная форма тоже причиняла много неудобств.
Дина Фёдоровна предложила Лиде должность секретаря-делопроизводителя в школе. Она хотела взять её на эту работу ещё в 1942 году, но вражеская оккупация этому помещала. Хотя школа не работала, надо было готовиться к следующему, 1943/44 учебному году. Вернулись учителя из эвакуации, им на какие-то средства нужно было существовать. Многие из них остались без вещей, без жилища. Им крайне нужна была хотя бы малая зарплата. Так вот за этой зарплатой делопроизводителю полагалось ходить в районный центр. Кроме того, нужно было произвести учёт детей и сформировать классы, завести новые личные дела школьников и многое-многое другое. Лида, посоветовавшись с мамой и Катей, дала согласие приступить к предложенной работе с 1 марта.
Поскольку в обязанность делопроизводителя входило получать зарплату на учительский коллектив школы в банке районного центра, Лида пешком ходила в такую даль за этими деньгами и в любую погоду. Однажды она нажила себе неприятность – ей недодали одну учитель202
скую зарплату. Лида сильно переживала по поводу случившегося. Денежные купюры были упакованы в пачки с сургучной печатью, так что сестра эти деньги пересчитать не могла. директор школы вышел из положения: с каждого учителя взяли определённую сумму для выплаты недостающей зарплаты.
***
Наступил март, а с ним и половодье. В солнечный тёплый день с рощи и полей от таяния снега побежали многочисленные весёлые ручейки. Наша река Тим вышла из берегов, затопив огромный луг и превратившись в прекрасное голубое озеро. над водой летали неугомонные, озабоченные оседлые и перелётные птицы. Надо мной в высоте пролетел клин крикливых уток с вожаком впереди.
От наступающей весны на душе становилось легче и светлее. Война ушла на запад, но не очень далеко от нас. Сказать конкретно – в западную часть Курской области. 9 февраля 1943 года Курск был полностью очищен от немецко-фашистских захватчиков. Всё же пришла долгожданная свобода! И в эту минуту, как никогда, очень хотелось жить.
Можете себе представить, как мы были рады письму от Николая, которое принесла почтальонка Маруся. Несколько месяцев от него не было никаких вестей, мешала оккупация. Из короткого письма узнали, что он был ранен в голову, лежал в госпитале. Сейчас снова в строю, со своим боевым артиллерийским расчётом бьёт ненавистного врага. А вот от Алексея никаких известий. Где мой брат? Как он там? Мать вместе с нами сильно переживала и каждый день ждала письма.
Семейным событием в начале марта послужило появление приплода от козы Нинки. Родильным помещением стала единственная комната в деревенской хате. Мать принимала роды. Один за другим рождались козлята, и мама бережно размещала новорождённых на печке, укла203
дывая на подстилку. Все сильно удивились, когда на свет появился пятый козлёнок. Буквально через несколько минут ещё не до конца обсохшие козлятки пытались вставать на свои дрожащие ножки. Четыре сереньких козлика и чёрная козочка. Кошка Нюрка, оказавшись на печке с неизвестными существами, приняла их как своих детей, стала козлят лизать и громко мурлыкать. Появление на свет козлят в таком количестве было, по-видимому, исключительной редкостью. Об этом сенсационном случае поведала даже районная газета. А главное, коза и её потомство были живы и здоровы.
Тогда из-за бедности не было принято подпускать козлят сосать вымя у козы. Козье молоко использовалось для козлят и для нас, полуголодного мальчика и девочек. Когда первым молоком (молозивом) наполнилось вымя, мать, обмыв его тёплой водой и обтерев чистым полотенцем, обнаружила: у козы не два соска, что физиологией дано, а четыре, совсем как у коровы. Эта небывалая игра природы по-хорошему удивила всех.
Коза после родов пришла в себя, а козлята на третий день своего существования уже резвились, соскакивали с печки, прыгали на кровать, стол и подоконники. Вместе с ними проводила время кошка. Она приняла козлят как свою родню. К тому же, молока козьего и ей тоже достаточно доставалось.
Мать любила животных. За козлятами она ухаживала как за детьми. В первую неделю были некоторые трудности в их выхаживании. Надо было приучить козлят пить молоко. Например, в первые сутки козьих деток требовалось кормить через каждые четыре часа. В противном случае они начинали нервничать и блеять (плакать). Мать вставала среди ночи, чтобы попоить козляток тёплым молоком. Она имела опыт в приучении новорождённых козлят пить молоко из миски с помощью марлевой соски. Главное, чтобы козлёнок почувствовал вкус молока.
204
Через неделю козлятам вместе с пойлом, состоящим из разбавленного водой молока, стали добавлять тёртую картошку, щепотку отрубей. Позже в рацион питания молодняка стали входить мелко нарезанная свёкла, морковь, яблоки. В апреле козлята очень охотно перешли на молодую травку.
Козу тоже хорошо кормили, поили и причёсывали. Животное было обласкано, сыто и находилось в тепле. Поэтому наша коза Нинка в долгу не оставалась: даже в зимних условиях её доили три раза в сутки. За день она давала три литра вкусного молока. Для нас это было неожиданным спасением от полного истощения. Единственное, что было плохо, сестра Зина на дух не переносила козье молоко в любом виде.
Маленькая Нина уже научилась не только ходить, но и бегать. Губную гармошку она из рук не выпускала. Гармошка для Нины стала лучшей музыкальной игрушкой, она даже спала с ней. С большим удовольствием девочка пила козье молоко. Нравилось ей играть с козлятами и кошкой. Собачка Жулька тоже была неразлучна с ними.
Как-то вечером, когда вся семья была в полном сборе, мать устроила «совещание». Мы все приготовились слушать её не только как маму, но и как старшую в семье.
Начала она с того, что конь Ворон становится взрослым: «Милое животное мы все обожаем. Все вместе не раз спасали его в дни оккупации и, слава богу, сохранили ему жизнь. Но в доме нет взрослых мужчин, а Андрюша ещё невелик, поэтому оставлять Ворона в нашем хозяйстве нет смысла».
«Вчера, – продолжала мать, я встретила председателя колхоза и поговорила с ним на эту тему. Он сначала выразил нам признательность и благодарность за то, что в такое тяжелейшее время сберегли животное, председатель будет об этом говорить на правлении колхоза. Лошади колхозу нужны позарез».
205
В конце беседы глава колхоза «Путь Ленина» на полном серьёзе сказал: «Мария Пименовна, продайте, пожалуйста, колхозу своего Ворона. Именно своего, он ваш, это ваша собственность. Как Вы смотрите на эту просьбу?» Мать ответила, что подумает над этим предложением.
– В колхозе сейчас никаких средств нет, чтобы вам заплатить. Мы с Вами заключим договор, назначив цену, а через несколько месяцев рассчитаемся. Возьмём Ворона, когда отстроим конюшню и пойдёт зелёная трава.
Мать сказала, что посоветуется с нами, после чего даст окончательный ответ.
Услышав такое мнение матери, нам было жаль отдавать своего любимца, но мы понимали, что она права. Потом мать добавила, что все мы будем его проведывать, подкармливать и поить, так что с ним не расстанемся. Согласились по-хорошему. После состоявшегося разговора я ещё больше полюбил Ворона и, лаская его, потихоньку плакал от предстоящей разлуки.
Ивана Ариши Гуковой я давненько не видел. Он старше меня года на два или три, но большой домосед. Из-за неимения своего жилища Иван со своей неимущей и застенчивой матушкой жил в хате тёти Татьяны Михайловны Апальковой (Танюхи), у которой были пятилетний Ваня от погибшего её мужа Ивана и сестра Анна Михайловна.
Где-то в середине марта, это было ближе к вечеру, вдруг прибежал к нам Иван Аришин и взволнованным голосом, сбивчиво сказал: «А ваш Алёшка у нас! Он из плена убёх…»
Матери дома не было, она ушла проведать родных Крупенниковых Петра Афанасьевича и его жену Федору Фёдоровну. Заодно хотела узнать, не прислал ли письмо из Черемхово Михаил Афанасьевич. А ещё думала посоветоваться насчёт жеребёнка Ворона. Лида, услышав такую новость, растерялась, спросила: «Какой Алёшка? Где, что,
206
что за плен»? Катя с Ниной остались дома, а Лида, Зина и я с Жулькой помчались к Танюхе (к шестой хате, считая нашу, в сторону Успенки).
Рысью вбежали в хату. Увидели сидящего на лавке мальчика-подростка, одетого в рваную одежду, державшего шапку в руках.
«Иван, ты пошутил над нами? где Алёша?» – спросила Лида. (С братом Алексеем мы были разлучены с лета 1939 года).
Парень шагнул в нашу сторону и расстроенным голосом, плача, негромко сказал: «Я вас всех узнал, а вы меня почему-то не признаёте. Я ваш брат Алексей». Только после этого мы признали и поверили, что перед нами родной брат. Обнялись, расцеловались.
Татьяна Михайловна слыла грамотной, весёлой и разговорчивой женщиной, прозванной на селе за её ораторскую речь прокурором. Так вот она залилась громким смехом, еле выговаривая от напряжения слова: «Вы Иваны, не помнящие родства. Верьте-не верьте, это не приведение перед вами. Это ваш Алёшка! встречайте его, настоящего мученика. Что ж Пимовны-то нет? Честно говоря, я его сама сначала тоже не признала». Татьяна Михайловна дала Алёше большой кусок картофельного хлеба и три мочёных яблока.
Привели «незнакомца» домой. «А где мама»? – были первые слова брата в родимом доме. Лида и Катя пояснили, что мама скоро вернётся, она ушла по делу. Потом брат поцеловал Катю и её дочку Ниночку.
Алёша стал рассказывать о себе, но Катя, прервав его, ласково и заботливо так говорит: «Сначала, дружок, давай приведём тебя в порядок, а потом всё нам и расскажешь. Вот я тебе нагрела воды в тазу. кусок мыла есть у нас. Снимай с себя всю одежду, мойся, голову хорошо помой. А я все твои вещи прожарю в печке, потом постираю». (От стенки до печки Катя повесила простыню, служащую ширмой).
207
Когда Алёша помылся, Катя дала ему Николаевы кальсоны, брюки, майку, рубашку и носки, которые она так бережно хранила. Братец стал как огурчик чистенький, светленький. Бриться ему ещё не требовалось. Но глаза у 20-летнего парня были какие-то болезненно красные.
Уселись все вшестером за стол. На руках у Лиды сидела Нина, которая с гармошкой в руках пристально разглядывала нового человека. Катя и Зина хлопотали по приготовлению ужина.
Стол был сбит из трёх досок, скреплённых между собой: четыре ножки крест-накрест с проножкой. С обеих сторон поставили две лавки. Замечу, что в хате продолжала оставаться коза, резвились собачка и кошка. Ворон в сенях смачно жевал сено.
Когда мама возвращалась домой от Крупенниковых, то в ближайших дворах соседи ей сообщали новость: «Алёша убежал из плена и пришёл домой. Встречай, Пименовна, своего сына». Мать думала, что это их очередная неуместная шутка.
Открылась дверь. перешагнув порог, мама вошла. Как всегда, сняла шаль, верхнюю стёганку. (Пальто у мамы за всю её жизнь никогда не было). Мама пожаловалась: «Ноги промокли, на улице потеплело и тает снег. Сходила в Семёновку по морозцу, ноги были сухими». Потом, оглядевшись, спросила: «А почему вас сегодня так много? Неужели у нас гости?»
Подошла к столу, мы все испытующе молчали. От коптилки, конечно, света в комнате недоставало. Пристально стала она смотреть на худенького подростка в голубой рубашке. «Вы что же молчите? Я, наверное, с ума сошла. Верю и не верю своим глазам. Да неужели это ты, мой сынок Алёша? Ведь это ты?» – допрашивала мама.
Алёша встал, шагнул навстречу: «Да, мама, это, конечно, я» и заплакал. Обнялись, поцеловались, оба стали плакать.
– Значит, соседи мне правду сказали, что сын возвратился. Четыре года не видела сына. Проводила его в Сибирь подростком, а сейчас передо мной молодой человек.
208
Встреча была совершенно неожиданной. Первое и последнее письмо от Алёши было получено больше года назад. О судьбе сына мать могла думать что угодно. Боже наш, но кто ожидал вот такую встречу?
«Но хватит миловаться, – сказала невестка. – Ужин готов. Сейчас всех вкусно и сытно накормлю».
И на самом деле, ужин получился по тому времени очень хороший. Ещё с утра в печке стоял борщ из сушёной крапивы с кониной, заправленный сухой петрушкой, укропом и горьким перцем. Даже второе было – котлеты из конины с лебедой, без муки. Миска по бедности в доме была хоть и большая, но только одна, да и ложек было мало, поэтому ужинали в два захода. Алёша впервые по-настоящему улыбнулся и сказал, что давно не приходилось есть горячее и так вкусно. Хлеб тёти Тани тоже ко времени пришёлся. Поужинали, не забыли покормить и животных.
«Мне до сих пор не верится, что я дома после стольких лет разлуки. Натерпелся, настрадался. Я даже и представить не мог, сколько вы тут пережили в оккупации», – сказал Лёша с болью в сердце и прослезился.
Потом он спросил о брате Николае, приходят ли от него письма после того, как освободились от немцев. Добавил: «Зину и Андрюшу на улице где-нибудь я бы не узнал, как они подросли…» Алёша немного ещё рассказал об отце и сестре Тоне, проживающих в Черемхово, о том, что жизнь во время войны везде шибко тяжёлая. (У Алёши в речи слово «шибко» в значении «очень» повторялось часто).
«Всё для фронта. Продукты только по карточкам. Чтобы карточки получить, надо было занимать очередь с вечера. Тоня шибко простудилась, заболело у неё ухо. Даже операцию делали – череп долбили. Еле бедняга выжила. Отец, кроме работы в шахте, подрабатывает в свободное время – обувь людям ремонтирует».
В Черемхово Алёша окончил ФЗУ (фабрично-заводское училище) по специальности слесарь-станочник, два месяца поработал. Специальность ему нравилась, но на209
чалась война. Призвали, когда ему исполнилось 18 лет. «Меня клонит ко сну, я шибко устал. А тут ещё баня и ужин... Вы меня извините, лучше я завтра обо всём расскажу», – голосом утомлённого человека закончил свой рассказ Алёша.
В распоряжении брата была кровать. На его предложение спать с ним я с радостью согласился. Катя с Ниной пошли ночевать к Нюше.
В хате, как можно догадаться, было тесно, душно, да и неприятный запах лез в нос. Возле двери на привязи коза Нинка после родов. Каска рядом, чтобы подставить, когда животное начнёт мочиться. Козлята играют, бегают по всей хате. Прошу меня извинить, но такова была наша реальная жизнь.
На следующие сутки, уже вечером, после ужина Алёша начал рассказывать о том, как протекала его служба, а мы внимательно слушали. Оказывается, брат мой попал в пулемётный батальон, овладел специальностью пулемётчика. Это было под Харьковом. Несколько раз он участвовал в жестоких боях.
– Повезло, лишь легко ранили. А сколько ребят-сверстников полегло... Сначала было шибко страшно находиться на фронте, потом привык, перестал трусить. Во всех атаках немцы были лучше русских вооружены, да и живой силы у них было больше. Несмотря на это, немцев под Харьковом тоже шибко много полегло. Никогда в жизни не забуду тот страшный последний бой.
это было совсем недавно, в начале февраля. мы дрались из последних сил. Патронов для пулемётов стало не хватать. Потом они враз закончились. Командир приказал: «Братцы, в руки ножи, идём в рукопашную. За Родину, за Сталина! Вперёд!» Это были его последние слова. пулей противника командир был сражён.
– Я вот скажу, – продолжал Алёша, – немцы шибко боятся рукопашной. Мы из окопов бросились на них, а они
210
давай поливать нас огнём из пулемётов. Меня легко ранило: пуля зацепила икроножную мышцу, мякоть ноги. Медсестра Леночка, спасибо ей, успела перевязать рану.
Окружили нас фрицы с четырёх сторон, взяли в плен, хотя рук мы не поднимали. С нами были две медсестры Лена и Клава. Остальные девушки погибли вместе с бойцами. Отобрали у нас пулемёты, каски, противогазы, даже ремни приказали снять. Осталось нашего брата несколько десятков, взяли нас в кольцо. Медсестёр, несмотря на их протесты, силой забрали два офицера, посадили в легковушку и укатили.
Немцы злодейски поступили в тот роковой час, от солдат отделили наших офицеров, командиров рот. Их было человек десять. Заставили офицеров пройти к речке с крутыми берегами. Поставили пленных у обрыва и изрешетили. Раненых добивали выстрелами в упор. Убили моего командира, земляка, родом из Старого Оскола, старшего лейтенанта Вожжова Константина, с которым мы дружили. Я не только слышал автоматные очереди, но и всё это видел. Плакали все солдаты. а как и чем мы могли помочь? У одного солдата, видать, нервы не выдержали. Он стал шибко кричать: «Фашисты! Зачем расстреливаете русских пленных?» Конвоиры тут же скосили его автоматной очередью.
Дальше брат рассказал, что немецкий конвой погнал пленных, в том числе и его, на запад по дороге через какую-то деревушку. Отметил немецкую кровожадность и глупость, что эсэсовцы под напором советских войск удирают, шкуру свою спасают, а пленных ведут за собой. Конвоиров шесть человек, все они вооружены автоматами.
– У меня возникла мысль, – взволнованным голосом продолжал Алёша, – вырваться из плена и во что бы то ни стало вернуться домой. Вы знаете, какой я юркий с детства. Рост мой небольшой, всего 168 сантиметров. кстати, точно такой же, как у отца и Николая. Порода низкорослых, понимаете? И ты, Андрюша, когда вырастешь,
211
такой же будешь. но не горюй, мал золотник, как говорят, да дорог. (Все рассмеялись). Ну вот. Весь шибко сгораю от страстного желания убежать из чёртова плена, от этих фашистских негодяев. Подумал, что всё равно в плену умирать, рискну...
Просёлочная дорога извивалась змейкой, то опускаясь, то поднимаясь. Хаты стоят совсем близко по обеим сторонам дороги. Лачуги на Украине такие же бедные, как и наши…
Вдруг Алёша прервал свой рассказ, увидев, что все мы очень хотим спать. Он тоже был слаб, и ему самому хотелось отдохнуть.
– Завтра доскажу, сейчас пора уже спать, – завершил тогда Алёша.
Все женщины взобрались на печку, а мы, мужчины, легли на кровать. Буквально через минуту Алёша уже редко дышал во сне, и я сразу последовал его примеру. После необыкновенно счастливого и вместе с тем со страшными воспоминаниями дня вся семья оказалась во власти сна.
***
В средней полосе самой природой установлено более чёткое разграничение времён года. В начале третьей декады марта весеннее состояние чувствуется повсюду. Прошли паводки, минуло половодье. Уменьшается в размере образовавшаяся пойма реки Тим, а вернее, большущее озеро. В целом река Тим вошла в свои прежние берега, хотя её необыкновенная ширина и быстрота течения говорили о том, что снега ещё много, да и ночные морозы ещё проявят себя.
Перелётные птицы взмахнули крыльями, подавшись в южные края, а те, что прилетели к нам на гнездование, несколько угомонились, стали вести себя уверенно и основательно. Воробышки и синички небольшими стайками стали щебетать уже веселее. Ветви ракиты и плакучей ивы как-то отяжелели, наклонились вниз. Весенний ветерок колышет берёзовые тонкие прутья ветвей, слов212
но расплетает девичьи русые косы. Почки сирени стали набухать, а на вербе уже покрылись нежным пушком. на немногочисленных проталинках, что появились под ярким весенним солнышком, как-то боязливо зазеленела светло-зелёная травка.
На следующее утро, после завтрака Алёша продолжил свой рассказ о побеге из плена. Я с нетерпением ждал этого продолжения. Хотелось узнать о дальнейших испытаниях брата в такой сложной, можно сказать, смертельной опасности.
Рассказчик продолжал: «Уже вечерело. мы, пленные, толпой не шибко быстро движемся по узкой деревенской дороге. Постепенно я стал умышленно отставать и, нагнувшись, в течение нескольких секунд начал якобы поправлять сапоги. Так я оказался в конце колонны бредущих пленных. Заранее присмотрел хату, дверь в сенях которой была приоткрыта.
Откуда у меня возникли силы и смелость, граничащие с безумством в то самое мгновение, когда приметная хата оказалась немного позади? Словно бешеный, не чувствуя самого себя, помчался я к хате. вбежав в сени, заметил там то ли сено, то ли солому и не понял даже сначала. диким зверем мгновенно вскочил на чердак, забитый сеном. Сбоку, между сеном и соломенной крышей темнелось небольшое пространство. Пробравшись вперёд, зарылся в сене. Услышал обозлённый окрик приближающегося конвоира: «Was ist das? Wohin? Wo ist russisch?..» («Что такое? Куда? Где русский?..»).
Немец вбежал в сени, затем в хату, выкрикивал какие-то слова. в ответ слышался негромкий женский голос. Он выскочил из хаты, что-то разъярённо бормоча, стал ширять штыком в солому, которая была в сенях. На чердак он бы вряд ли полез без лестницы. А пленные-то движутся вперёд, и этому конвоиру отставать тоже нельзя. Немец громко сквернословил: «Irrsinnig! Donner Wetter!» («Сумасшедший! Гром и молния!»). Наконец, завопил:
213
«Scher dich zum Teufel!» («Пошёл ты к чёрту!») и пустился догонять пленных. Понял я, что вражья сила в образе оккупанта испарилась. В ту секунду я Бога вспомнил, перекрестился… Подумал, что пронесло.
Слышу, дверь хаты открылась и женщина, подойдя к порогу сеней, произнесла: «Господи, и куда же гонят наших бойцов эти изверги? Господь Бог, сохрани русских». У меня было желание с этой женщиной заговорить, но я отключился моментально. Уснул, словно провалился…
Представляете, я спал, наверное, часов до трёх следующего дня. Не слышалось никаких голосов. Было тихо и спокойно. Осторожно вылез из сенной конуры, встал, отряхнулся и слез с чердака. Удивился тому, как же я мог взобраться на такой высокий чердак. Великий страх, видать, в тот момент сделал меня виртуозной кошкой. Про себя мыслю: не буду подавать виду, что спал на потолке.
Я постучал в дверь хаты. Ответил тот же женский голос: «Заходите!» Вошёл. Увидел женщину лет семидесяти. Она одна сидела за столом и что-то ела».
– Здравствуйте, мамаша, – выдавил я из себя. – Вы меня извините, что я Вас беспокою…
– Доброго здравия, сынок. Проходи и садись. Как звать-то тебя? Откуда? Куда идёшь? Рассказывай.
Алёша поведал всё о себе, ничего не скрывая. Бабушка только всплёскивала руками от удивления, сочувствия и качала головой. Заплакала и по-матерински сказала, что у неё сын Владимир на фронте. До оккупации писал, а теперь не знает она, жив он или нет. Сказала, что муж её Степан погиб в первую империалистическую. Рассказала ещё, как немцы отобрали у неё две козы и три овцы. Поэтому сено, приготовленное для них, лежит не тронутое на чердаке. Теперь есть это сено некому. Животные были просто ручные, умные. Бабуля заплакала, вытирая фартуком слёзы. Ещё добавила, что немцы отступали последние три дня.
– Не знаю, зачем же эти идолы вас гнали, коли сами дёру дают, эдакие антихристы…
214
«Она предложила мне снять шинель, – продолжил брат, – а потом угостила горячим картофельным супчиком с оладьями и компотом из сушёных слив. Я поел и поблагодарил за угощение. День шёл к концу, уже наступали сумерки».
– Мамаша, я шибко не хочу пробираться домой в военной форме, чтобы не навлечь подозрение не только у крестьян, но и у русских солдат, которые обязательно встретятся. И говорить им «я из плена, возьмите меня с собой» легкомысленно с моей стороны. Вот приду домой, в трёхдневный срок явлюсь в райвоенкомат, расскажу, мол, так и так. Помилуют или накажут – это их дело. Не сомневаюсь, что они меня направят на фронт. Может, даже в штрафную роту. Что ж, я готов. Меня сейчас ничего не страшит.
– Ты, дорогой Алёша, совершенно прав, – сказала Антонина Ивановна. – Уж вечереет. Переночуй у нас. А завтра что-нибудь придумаем, ведь утро вечера мудренее.
«На другое утро, – сказал Алёша, – хозяйка покормила меня нехитрым завтраком. Достала из чулана латанную-перелатанную то ли куртку, то ли пальто из самодельной ткани, очень большие старые штаны, шапку-ушанку необычного кроя, старую рубашку и всё необходимое. На ноги надел под брюки свои солдатские сапоги.
Антонина Ивановна даже уговорила меня взять на дорожку узелок с едой. На прощание она меня обняла, поцеловала и перекрестила. Всплакнула и сказала: «Дай тебе бог, Лёша, возвратиться в свою семью». А я доброй женщине сказал спасибо, обнял и тоже поцеловал, пожелал ей отличного здоровья и чтобы она дождалась своего сына Владимира. Эта простая русская женщина останется в моей памяти навсегда. вот поверьте, она стала мне как шибко родной».
Брат сделал паузу и тихо попросил Лиду, чтобы принесла попить воды.
215
– а то от разговора в горле пересохло. Да и говорить я разучился в войну. Я вас не утомил рассказами? – спросил он.
– Нет, нет, нам дюже интересно. Говори, говори, – ответили мы.
– Если я стану рассказывать подробно, что было за 14 дней ходьбы от одного села к другому, это надо потратить шибко много времени. Всяких людей встретил. Бывало, попросишься переночевать, а у тебя начинают пытать, кто ты, откуда и куда идёшь? А ночевать не пустят, дескать, у них тесно, детей много. Но добрых людей больше, чем жадных.
На моём пути встретились три деревни, выжженные гитлеровцами дотла. Ни одной души в них. А в попавшейся небольшой деревушке, сожжённой до печных труб, возле леска продолжали висеть на деревьях казнённые мужчины и женщины. Подсчитал, их было 12 человек, в том числе два мальчика-подростка. Страшно было проходить мимо такого чудовищного преступления озверевшего врага.
Немцы сумели заранее отступить, поэтому, где я шёл, там не было боевых действий. Встречались танки, машины, тягачи с пушками и другая техника. Казалось, на меня, мальчика-оборвыша, никто внимания не обращал. Таких, как я, встретилось на моём пути шибко много.
Через два-три дня Харьковская область осталась позади и я шёл уже по родной Курской земле. ещё издали заметил, что навстречу мне движется конная кавалерия. Всадники приближались. Нет, всадники не мчались на своих конях с саблями в руках, как видели мы в кино. Кони шли размеренным шагом не врассыпную, а по дороге – одни за другими, парами, протянувшись на несколько сот метров. Я невольно с интересом вглядывался в лица молодых кавалеристов. Даже позавидовал им по-хорошему.
Вдруг, Пресвятая Божья Мать! В это трудно поверить, увидел, что мне навстречу на красивом гнедом коне при216
ближается... кто вы думаете? Ах, глупый мой вопрос, разве можно отгадать? Будто вглядываясь вдаль, улыбаясь, сидел в седле мой двоюродный брат. Он всего на четыре года старше меня, мой тёзка Крупенников Алексей Петрович. взглянул на меня просто как на встречного мальчишку. ну и ничего, не узнал меня братец с золотыми погонами старшины. Его конь уже прошагал мимо... Но тут тревожно и радостно ёкнуло моё сердце. Я, клянусь, не стерпел, закричал что есть мочи: «Алёша! Брат! Алексей!», боясь, что он меня не услышит.
Алексей услышал. Он вмиг обернулся и стал пристально всматриваться в моё лицо, резко остановив коня. Видать, узнал, спешился, подбежал ко мне. стали мы обниматься, оба плакали.
– Алёша, родненький, прости меня, что я тебя сразу не узнал. Каким ветром? Откуда и куда идёшь в таком виде? – спрашивал брат.
Судьба отвела мало времени для разговора, минут пять всего мы оживлённо общались. Я очень коротко ему рассказал, что и как. Он в свою очередь просил передать привет и поклон его родителям – матери Федоре Фёдоровне и отцу Петру Афанасьевичу. Чтобы непременно я сказал им, что у их сына Алексея всё хорошо, он жив и здоров. «Наступаем, – скажи, – фрицы бегут».
Тёзка вытащил из своей походной сумки красивое вышитое полотенце для лица и сказал:
– это тебе, Алёша, на память о нашей встрече. Больше подарить нечего, извини.
Между тем, я не преминул заметить:
– Брат, помню, ты с детства любил лошадей. Так что неспроста ты в кавалерии.
– Это точно ты подметил. К тому же, я ответственный за связь, – сказал старшина, залившись здоровым, немного театральным смехом.
При прощании ещё раз крепко обнялись. Затем он вскочил на красивого коня, оседлав его, и рысцой стал
217
догонять сослуживцев. А я долго, шибко долго смотрел ему вслед, пока Лёша не скрылся из виду.
Брат заметил, что он и с нами в Тиму чуть-чуть не встретился. Проходил через то поле, на котором наши уложили не одну сотню фашистов. «Их не шибко жаль, сердце сжималось в груди, когда увидел массу убитых тяжеловозов вместе с немцами. Война никого не щадит. Затеяли войну гитлеровцы с этим сумасбродным фюрером – вот и получили по заслугам. А мы-то за что мучаемся?»
Мать есть мать, хорошая встреча всегда приносит радость. Так было и на этот раз, ведь Алёша был цел и невредим. Но в душе нашей матери затаилась печаль и горькое переживание теперь уже о недалёком будущем сына. Идёт война. А тут побег из вражеского плена. Как отнесётся военкомат к сложившимся обстоятельствам Алёши? Всё это волновало её. Ну а пока что сильнее была неописуемая радость, что сын рядом и он живой.
Однако мы сразу обратили внимание на то, что у Алёши очень больные глаза, какой-то потухший взгляд с яркой краснотой. Мама спросила сына, давно ли заболели глаза? Алёша, будто что-то припоминая, сказал:
– Глаза стали болеть после того, как я вытерся полотенцем, подаренным Алексеем Петровичем. Может, я и ошибаюсь. Но кто знает, полотенце могло оказаться заражённым.
Мать сказала Алёше, чтобы он завтра же сходил сначала в сельский совет и сообщил о своём прибытии, посоветовался с председателем сельсовета Булгаковым, как дальше поступать.
– И завтра же попробуй успеть попасть в Успенский медпункт. Там работает опытный и внимательный врач. Он лечит многие болезни, – настаивала она.
Алёша побывал у Дмитрия Ивановича, который отнёсся к моему брату с уважением и пониманием, хорошо
218
зная нашу семью. Поговорили, при Алёше он позвонил в райвоенкомат, мол, так и так. У военнообязанного в данный момент очень болят глаза. Военком ответил: «Как только поправится, наберётся силёнок, ему необходимо стать на воинский учёт. Пусть захватит с собой справку о болезни».
В этот же день Лёша сходил к врачу села Успенка. Врач диагностировал хроническое заболевание глаз – трахому, при которой происходит поражение конъюнктивы и роговицы. Возбудитель передаётся через руки, одежду, полотенца. Врач заметил, что больной своевременно обратился за помощью. Прописал и бесплатно выдал ему ртутную ярко-жёлтого цвета мазь. В ту минуту Алёша вспомнил не только о полотенце, но и о чужой одежде.
***
Всегда найдутся люди, которым неймётся делать другим какую-нибудь неприятность. Деверь Шуры Крыгиной узнал, что его сосед, то есть мой брат Алёша, сбежал из немецкого плена и пришёл домой. обратился негодяй к председателю сельсовета с настойчивым предложением: беглеца надо немедленно отправить в Тимский райвоенкомат для разбирательства. Но, к счастью, большинство людей живёт по разумным нормам морали и с добрыми намерениями. Плану злопыхателя не суждено было сбыться.
Кстати, этот человек не хотел замечать свои умышленные злодеяния. Всю войну он отлынивал от военной службы. Перед очередной медицинской комиссией, как показали признания знавших его «друзей», этот несчастный специально курил шёлковую ленту с целью затемнения лёгких. При оккупантах он притворялся больным, постоянно находился дома и не показывался на людях. А вот перед руководством колхоза стремился показать себя человеком, стоящим за соблюдение законов. Однажды силой привёл в правление колхоза 13-летнюю Свету
219
из многодетной нищенской семьи, у которой отец был на фронте. Видите ли, он застал её на краю колхозного ржаного поля во время хищения колосьев. Набрала, дескать, она их целый пучок. При этом девочка, увидев «доброго» дядю, вся задрожала и заплакала от страха, машинально запихивая колосья себе за пазуху. Так вот, перед председателем колхоза и другими работниками правления он принудил ребёнка развязать поясок платья, чтобы колоски высыпались на пол.
Маша Константинова знала, что Алёша, вырвавшись из немецкого плена, вот уже несколько дней находится дома. И когда почтальонка принесла письмо от Николая, Алёша, конечно, вспомнил в почтальонке девочку, дочку Ивана Прохоровича. за три года школьница стала взрослой симпатичной девушкой. Маша и Алёша оживлённо пообщались. Понятно, что восторгаться особенно было нечем, так как Алёша должен снова уйти на войну. Мама и Катя благодарили Машу за доставленное письмо и угостили её кониной. Катя кратко рассказала о поездке в Куськино.
Подруги-одноклассницы наша Лида и Шура Николая Ивановича Крыгина в газете «Тимская правда» прочли объявление, в котором говорилось о наборе на 1 курс Тимского педагогического училища юношей и девушек, окончивших 8 классов. Девчата загорелись желанием стать учителями начальных классов. Стали они готовиться к вступительным экзаменам по русскому языку и математике.
Дина Фёдоровна Щеглова, директор школы, в свою очередь, тоже советовала Лиде попытаться поступить в Тимское педагогическое училище.
«Лидия Михайловна, – сказала Дина Фёдоровна, – будешь работать в школе делопроизводителем по август включительно. В этой должности ты трудишься добросовестно, но застревать на этой работе долго не следует. Имеешь ведь восьмилетнее образование, из тебя может
220
получиться отличный учитель начальных классов. Серьёзно готовься к вступительным экзаменам. Если будет что непонятно, обращайся за помощью к нашим учителям русского языка и математики».
Лида поблагодарила директора школы и обещала, что будет стараться совмещать подготовку к экзаменам с работой в школе.
***
Уже с конца апреля коза вместе с козлятами паслась на молодой траве. И Нинка стала давать несколько литров молока в день. А каким жирным и вкусным было это молоко! Никакого от него козьего запаха. Скажу, что косорогая давалась доиться только матери.
Трудное материальное положение вынудило нас продать всех козлят, хотя к игривым «деткам» по-доброму привязалась вся семья. Было очень жаль расставаться с животными. Козочку и козлика купила для развода одинокая женщина, проживающая на выгоне, остальных отвели в Лесновку. Коза Нинка после этого три дня жалобно блеяла по своим детям. А Ниночка плакала всё спрашивала: «а куда делись козлята?» Даже кошка Нюрка, которая прежде спала с ними на соломе, первые дни искала козлят, грустно мяукая. Мне с племяшкой пришлось несколько раз сходить к бабулям, купившим животных. Потому что козлята в чужой хате поначалу взволнованно блеяли и не хотели принимать пищу из рук новой хозяйки. Забавно, но братья наши меньшие радовались каждому нашему приходу.
Вообще, мои отец и мать много лет содержали коз и коров. От коровы они надаивали по 30 литров молока в день. Чтобы от козы, от коровы получать много молока, по утверждению матери, надо любить и ласкать животных, вволю кормить и поить, они должны быть ухоженными, жить в тепле и чистоте.
Коза Нинка отличалась смелостью и непредсказуемым поведением: играючись, часто бодалась, любила приме221
нять свои несимметричные рога, заметив перед собой спину человека. Когда Нинка была ещё маленькой, мы её ласкали, чесали ей лобик, щекотали между рогами. Вот таким образом и привили, вероятно, бойцовские качества.
Помню такой неприятный случай. По гумну гуляла малышка Нина. А для козы было безразлично: перед ней взрослый человек или дитя. Коза, придя из стада, заметила девочку, которая стояла к ней спиной. Коза Нинка не спеша подошла к своей тёзке и слегка боднула. А для ребёнка много ли надо? от слабого удара, я это видел, малышка упала возле небольшого стожка сена у нашего двора. Девочка испугалась и закричала: «Рюша (Андрюша), меня коза закалила!» именно так и сказала. Я в тот момент подбежал к пострадавшей, и одновременно Катя выбежала из хаты. Она взяла дочку на руки и стала её успокаивать. Ушибов не было. На этом инцедент был исчерпан. Кстати, шерсть козы была с обильным белым пухом. Мы вычёсывали его большим деревянным гребешком. Мать и Катя пряли пряжу, вязали на спицах себе и нам шарфы, перчатки, шапочки.
Недели через две Алёше подлечили глаза, зрение улучшилось. Сходил он в Тимский райвоенкомат, где вручили ему повестку призывника на 22 июня. Вернулся военнообязанный в хорошем настроении. Он морально был готов снова воевать, освобождать родную землю от немецких захватчиков. Ежедневно в газетах вычитывал свежие новости с фронтов и нам их рассказывал. Если говорить в целом, как утверждал Алёша, у врага остаётся всё меньше и меньше шансов на победу, чем год назад.
Алёша, как и обещал, сходил к родителям двоюродного брата Алексея дяде Пете и тёте Федоре. Те его радушно встретили. Он рассказал, что совершенно случайно встретил Алексея, который ехал верхом на коне. вместе с эскадроном кавалерии брат преследует оккупантов, которые отступают. Что он очень хорошо выглядит, настроение
222
боевое. У него воинское звание старшина кавалерии. Передал привет и поклон, чтобы родители не скучали. О брате Петичке он ничего не знает.
Тётя с дядей долго беседовали с моим братом, Алёшу благодарили, усадили за стол отобедать. Тётя Федора заметила, что у него очень плохая и какая-то странная шапка, и решила ему подарить неплохую, хотя и уже ношенную шапку-ушанку.
Алёше не терпелось написать письмо отцу и сестре Тоне в Черемхово. Попросил он у Зины лист бумаги. Она хранила единственную тетрадь в клетку для занятий в школе. (У школьников и учителей бумаги не было в течение всей войны). Зина с помощью ножа аккуратно вырезала лист из тетради и сказала: «Алёша, ради бога, постарайся не испортить лист бумаги. С бумагой совсем плохо». Написал брат письмо. Лида дала ему денег на марку.
Гражданская корреспонденция приходила с задержкой. Ответное письмо от отца получили только за неделю до призыва брата. В письме выражалась радость о том, что Алёша жив, а также сожаление, что он снова отправляется на фронт.
Алёша по натуре был большим тружеником, без дела не мог прожить и дня. В Черемховском училище он получил хорошие знания, умения и практические навыки по ремонту производственной и бытовой техники, по электричеству. Подружился он и с новым кузнецом нашей колхозной кузницы, что стояла на краю большой ямы на выгоне.
У сельчан в то время было плохо с посудой, поэтому Алёша выправлял солдатские фляжки, раздавленные в блин, возвращая им их первоначальный вид. Делал это просто: наливал воду в изуродованную фляжку, завинчивал её крышкой, затем бросал флягу в костёр. Вода в посуде закипала, расширялась, превращаясь в пар. В любом металле сохраняется «память» изначальной формы изделия. После такой процедуры фляжка становилась как
223
новая. Возвращал он к работе и патефоны, соединяя заклёпкой разорванные пружины. Ремонтировал лопаты, тяпки и грабли, косы и др. Причём делал всё всем, можно сказать, бесплатно. Правда, от скудных продуктов питания отказаться не мог, так как жили впроголодь.
Председатель колхоза попросил Алексея принять участие в ремонте и восстановлении колхозного инвентаря. Лёша тоже пошёл навстречу, добросовестно работал. Не забывал брат и о делах домашних: починил печную заслонку, огородные тяпки, лопаты, вилы; привёл в порядок крышу хаты, поправил трубу и деревянный сруб колодца, отремонтировал рамы окошек.
Ещё Алёше очень хотелось сделать радиоточку в хате. (Во всём селе о радио и не мечтали). Он знал, что такое проводное радио, так как в угледобывающем Черемхово оно было. Брат достал длинный изолированный провод, один конец которого закрепил на верхушке отдалённой яблони, а второй прикрепил к верхнему бревну хаты над окошком. Как положено, имелись изоляционные чашки. Папа наш по просьбе Алексея даже срочно прислал небольшой детекторный приёмник – устройство для преобразования электрических колебаний. Конечно, у брата, не было знаний о законах электричества и радио, да ещё была одна незадача – в селе ведь не было тогда электричества, а об аккумуляторе как накопителе энергии и представления не имели. конечно, кроме преподавателя физики. На этом, к сожалению, и закончилась наша попытка услышать человеческий голос по радио, хотя бы в наушниках…
Я же от брата не отступал ни на шаг: не только смотрел, как он работает, но и по возможности старался ему во всём помогать. Ведь это было так интересно! Мать не могла нарадоваться нашим полезным делам. Она любила повторять слова: «Чувствуется, что в доме есть деловые мужчины». Похвала матери меня и, по-видимому, брата ещё больше воодушевляла. хотелось как можно лучше и
224
больше работать. На память всем нам Алёша построил небольшую землянку, используя высокую стену заброшенного погреба. Вырыл вместе со мной нишу в виде куба, размером стороны в два с лишним метра. Сделали потолок, дверь с окошком. Внутри расположили самодельную просторную кровать, изготовили лавочку, табурет и столик. глиняный пол был ровным, мы посыпали его песком. В жаркие дни в землянке было прохладно.
В этом скромном уголке как-то раз побывала мамина сестра из деревни Овсянниково Анастасия. Ей понравилось такое место отдыха в знойный день, благодарила «архитектора и застройщика». Между прочим, Алёшу и меня она пригласила к себе погостить, хотя бы денька на два. Попросила, чтобы мы захватили с собой напильник и точильный брусок. Пользуясь случаем, мы сказали тёте дуэтом: «Придём скоро, ждите!»
В начале июня, в один из назначенных дней, к полудню мы с Алёшей пришли к тёте Насте. Тринадцатилетняя Нина и шестилетняя Сима вместе с мамой обрадовались нашему приходу. Пообедали, затем посмотрели хозяйство тёти. У неё остались только куры, корову увели фашисты.
Интересной оказалась наша прогулка к речке. Для купания подходящего бережка не нашлось, да и желания купаться при женщинах не было. Посмотрели, как работает мельница, как на речке плавают утки и гуси.
Затем мы побывали в избе тёти Оли, невестки покойных дедушки Пимена Андреевича и бабушки Надежды. Оля была замужем за Василием, погибшим в гражданскую войну. Она жила одна в большой избе. Тётя Оля частенько ходила из Овсянниково в Чубаровку села Покровское к своей дочери Полине, которая была замужем за Фёдором Арсентьевичем, вернувшимся с войны инвалидом. Оля по пути всегда заходила в наш дом проведать маму и нас.
225
Так вот, неожиданно, но вместе с тем радостно встретила нас тётя Оля и расцеловала. Об Алёше она всё знала, как и то, что Мария Пименовна очень переживает о будущем сына. С интересом она расспросила брата. Он вкратце рассказал о себе. Тётя Оля внимательно слушала и сокрушалась, а потом напоила нас молоком из погреба.
Во время разговора, обратившись к тёте Оле, я сказал:
– Я был в этой комнате, когда собрались хоронить брата мамы Николая Пименовича. Мне было тогда лет пять. В хате, помню, бродили куры. Я был в каких-то шортиках. А петух, заглядывая снизу вверх, вдруг клюнул меня за чирку. эдакий хулиган! Даже это помню. Гроб, в котором лежал дядя Коля (а ему было всего лишь 42 года, он умер от рака желудка), стоял вот на этой лавке. Родные, в том числе и моя мама, прощались с Николаем. Его жена Анастасия Дмитриевна, малолетние дети Тамара, ровесница мне, и Лёня и Володя стояли у гроба. Помню, когда везли тело дяди Коли на Успенский погост, я сидел на телеге возле гроба. Пешком вряд бы успевал тогда бежать.
– Да об этом разве можно забыть? Пимен Андреевич и его жена Надежда многих своих детей похоронили в раннем возрасте. Коля хоть чуть-чуть пожил, – тихо и с сочувствием заметила тётя Оля.
Поговорили за лёгким обедом. Затем попрощались...
Долгим вечером беседовали потом мы и с тетей Настей. То брат рассказывал о себе, об отце, о сестре Тоне, то тётя Настя изливала свои чувства о днях, проведённых в оккупации, о гибели на фронте мужа Соболева Василия.
С утра следующего дня наточили лопаты, топор, кухонный нож; крепко насадили черенки к самим лопатам. Алёша в чём-то ещё старался помочь тёте. Брат заметил неисправные настенные часы, их называли тогда «ходики». Сожалел, что уже нет времени для их починки. Потом Алеша рассмеялся и сказал: «Вернусь с войны, починю часы». На что тётя Настя улыбнулась и ответила: «Дай-то бог, будем ждать».
226
В углу, где висели три иконы, украшенные рушниками, тускло горела лампада. Лампадное масло издавало такой же запах, что и в церкви. К завтраку было подано очень вкусное угощение – салат из свежих огурцов, зелёного лука, редиски, укропа и яиц, сдобренный подсолнечным маслом. Вкусны были и картофельные оладья. За столом тётя сожалела о том, что побыли мы мало и уже возвращаемся домой, на что Алёша ответил: «Дома ждёт мама и дел шибко много». Возражений не последовало. Тётя Настя сняла небольшую икону со своего углового иконостаса, подозвала Алёшу и негромким голосом промолвила: «Богом не суждено мне иметь мальчика. Поэтому я благословляю тебя, дорогой племянник, как родного сына. Перекрестись и поцелуй Боженьку на долю, на счастье. Возвращайся с войны невредимым и здоровым, береги себя». Алёша трижды перекрестился и коснулся губами стекла иконы. У всех у нас повлажнели глаза.
Нина, Сима и тётя вышли нас провожать. По пути прошли по центральной тропинке ухоженного сада и огорода. Подчеркну, что огород с двух сторон граничил с лесом, а в саду росли различные фруктовые деревья. На огороде буйно цвёл бело-розовыми цветами окученный картофель. Выделялись аккуратными грядками свёкла, огурцы, морковь, редиска, петрушка и укроп. В уголке усадьбы стояла высокая красивая берёза со свежим гнездом, возле которого хлопотали две сороки. Пименовна сказала, что эта берёза ровесница её дочки. А посадил эту белоствольную красавицу покойный Василий в тот день, когда у них родилась Нина. Тётя Настя очень боялась, что берёзу срубят немцы на дрова, пронесло.
По утреннему салату, которым нас потчевали, было понятно, что на грядках появились первые пупырчатые огурцы. И вот тётя сорвала в фартук молоденьких огурчиков, редиски и тугой пучок зелени, затем переложила их в полотняный мешочек и потом отправила в авоську. Это был овощной, очень вкусный гостинец, который
227
было поручено нести мне. В это время на нашем огороде огурцы только что начали цвести.
Тётя со своими дочками проводила нас леском до самой дороги в поле. Нина и Сима на прощание с грустью обняли и поцеловали Алёшу. Брат с печалью в глазах, сдержанно улыбаясь, тихо сказал, что увидимся мы или нет, об этом знает только Господь Бог. Тётя обещала прийти 22 июня, чтобы проводить Алексея, потом добавила: «Ребята, вы видите, что тучи сгущаются, парит. Как бы дождь вас не искупал. Побыстрее идите домой!»
Был жаркий июньский день. Просветов в голубом небе становилось всё меньше и меньше. тучи действительно сгущались. Мы прибавили шагу. По обе стороны дороги, ведущей к Успенской церкви, начала колоситься пшеница. Хотя до церкви было всего четыре километра, её из-за уклона местности видно не было.
– Алёша, – обратился я к брату, – видишь по правой обочине дороги свалены уже заросшие травой большие кучи песка? Этот песок, как рассказывала мама, возил её покойный брат Егор ещё в довоенное время для ремонта дороги. Потом началась война, было не до благоустройства дорог. Как видишь, с тех пор песок и лежит.
– Я всё понял, братик, – с какой-то горечью в голосе ответил Алексей.
Прошли с километр. На горизонте из озимой пшеницы показался сначала крест церкви, затем большой центральный купол, наконец, малый купол. По мере приближения к Успенке всё больше и больше вырастала церковь.
От сгустившихся туч становилось темно. С юга, со стороны Леженек и Овсянниково стремительно надвигалась тёмная туча, окаймлённая спереди разрозненными кучевыми облаками. Вдруг подул усиливающийся прохладный ветер, который стал клонить и трепать из стороны в сторону пшеницу. Вдали сверкнула вертикальная, в виде извивающейся змеи молния, а через несколько секунд
228
прогремел раскатистый гром. Начали капать редкие капли дождя...
В поле нам негде было укрыться, вокруг ни одного деревца. Алёша, будучи бывалым солдатом, сразу сообразил, что в этом случае надо делать. Мы стали быстро рвать густую траву, росшую у обочины дороги. Нарвали. Каждый сделал по большому тугому снопу, перевязав его посередине скрученными стеблями травы. Сели вплотную друг к другу на корточки в густой пшенице, держа снопы над головой.
Брат спокойно, без паники сказал:
– Андрюша, я не знаю человека, которого бы в жизни не застал дождь. Если дождь смочит нас до нитки, так это только на счастье. На то и лето, чтобы купаться, если не в речке, так под дождём. Кстати, а почему мы ни разу не сходили на речку? Установится жаркая погода, сходим купаться в то место реки, куда сам пожелаешь.
– Хорошо, – подхватил я, – обязательно сходим под Ёночку.
– Так что не бойся! – продолжал Алёша. – мы с тобой в безопасности. Давай немного наклоним снопы вниз навстречу дождю.
В полумраке ослепительно сверкали молнии. прямо над нами непрерывно раздавался оглушительный гром. Разразившаяся буря с ливнем и редким градом вырывала наши укрытия из рук: то с неимоверной силой сносила нас в сторону, то прижимала к земле. С неба стеной хлынули неисчислимые тонны воды...
Вскоре мы почувствовали, что практически сидим в грязной луже. Неистовая буря, похожая по силе на смерч, словно жевала кусты пшеницы и вот-вот была готова выдернуть с корнем растения. Но дождю не удалось до конца промочить наши снопы. Плотные струи воды скатывались с них как с крыши. Стихия продолжалась несколько минут. И вот бушевавший ливень вдруг прекратился. буря утихла, лишь иногда срывались мелкие капли дождя.
229
Мы встали и облегчённо вздохнули. Белёсая тёмная туча с молниями и грозой ушла в сторону Карандаково. На юге, откуда пришла страшная гроза, появились просветы голубого неба. Косые лучи солнца в виде веера пробивались из-за туч.
Вышли мы на дорогу. Осмотревшись, увидели перед собой странную картину, сотворённую только что промчавшейся стихией. Вся пшеница была поломана, скручена в виде фантастических завитков и прибита к земле. Зелёные злаковые растения превратились в жалкую серую массу. Ощущался запах сока пшеницы, словно только что приготовленного из неё салата. оцепеневшие мы некоторое время даже молчали со слезами на глазах. Я услышал горестные слова брата: «Идёт война, люди никак не могут отойти от голода, и вот тебе несчастье. Теперь деревням, попавшим под стихию, грозит голод. Мы ещё не знаем, что сотворил ливень на огороде тёти Насти и у нас дома».
По дороге в сторону Овсянниково широким ручьём бежала грязная вода. Мы сняли обувь и пошли босиком. По щиколотку увязая в дорожной грязи, ощущали её тепло от прогретой ещё до дождя земли.
Прошагав по дороге, разделявшей Успенскую церковь от погоста, мы заметили, что туча где-то вдалеке растворилась и в небе красовались две параллельные изумительные радуги. Стало тихо. Ласково светило солнце, не заметили, как просохла наша одежда.
Гроза июньская прошла,
Двойная радуга висит,
Над лесом тает синева,
Природу жизнь благодарит.
Блеснул, как веер, солнца луч,
Запели звонко соловьи,
Всё меньше, меньше в небе туч,
Пастух ведёт стада свои.
230
Пейзаж повсюду освежён:
Дорога с ручейком бежит,
Озоном воздух напоён
И даль хрустальная звенит.
Приближаясь к родной Португалии, стали замечать, что сила пронёсшейся стихии здесь уже ослабевала. Града, как видно, не было. Огородам был нанесён незначительный ущерб.
Наконец, с дороги мы поднялись к своему огороду. Конопля выдержала сильный ветер с дождём, ботва картофеля повалена, но не погибла, поднимется. Но все нежные огородные культуры потребуется промывать чистой водой.
Вся семья радостно встретила нас. Мы передали авоську. Открыв её, мама с Катей, Зиной и Ниной стали восхищаться овощами и говорить чуть ли не хором: «Надо же, уже огурцы пошли, а у нас они только цвести начали. Вот большое спасибо Насте».
Мама рассказала, что прошёл сильный дождь с грозой. Боялась, что на огороде всё погибнет, но, слава богу, уцелело. Дождь был нужен, а то ведь земля стала как камень, картошка начала вянуть. Теперь всё оживёт и урожай какой-никакой, но будет. Мы в ответ рассказали, как тётя Настя встретила нас, чем угощала. Поделились впечатлениями от встречи с тётей Олей в бабушкином доме, сказали, что понравилась река и на ней мельница: «Река-то нашенская, идёт она от истока, расположенного близ Тима». Потом Алёша признался: «К моему стыду, я не знаю, притоком какой реки является наша река Тим? Придёт Лида, мы у неё спросим. Она, я думаю, должна это знать». Как было не поделиться и о заставшем нас в поле дожде. Я рассказал, что шквалистый ветер с дождём и градом прикатал колхозную пшеницу Успенского сельсовета и от колосившейся пшеницы осталось только серое месиво. Это поле теперь надо пахать и на этом месте сеять травы, вроде клевера, на силос.
231
Мама, услышав о градобое, очень расстроилась и сказала: «Какое несчастье! Бедному – бедная песня. Будет снова голодный военный год». Я видел, как маме была неприятна новость о полёгшей пшенице (она и сама видела подобные стихии), и старался перевести грустный разговор, начатый мною. Как мог чуть притворился весёлым, старался показать, что я в восторге от Алёшиной идеи укрыться от дождя и её практическом применении, хотя это было так на самом деле. «В моей жизни это был второй случай, когда дождь промочил почти до нитки. А впервые, помнишь, мама, это было ещё до войны, как нас застал проливной дождь? тоже в поле, когда мы с тобой шли к тёте Тоне от тёти Насти?» – теперь уже, естественно улыбаясь, спрашивал я.
***
Месяца полтора мы с Лёшей ночевали в землянке. Перед сном он делал один выстрел в воздух из отремонтированной им винтовки. Брат меня больше всех любил, и сердце у меня сжималось от мысли о предстоящем скором расставании.
В колхозе молодёжи в тот год было очень мало, даже считая инвалидов, пришедших с фронта. Голодное и тревожное время не слишком-то позволяло разводить амуры. И хотя куряне народ очень певучий, их муза заметно попритихла: на субботних, воскресных вечеринках на выгоне развлекательных частушек и песен почти не слышалось. А вообще, до сих пор толком не пойму, как в войну в наше село попадали военные песни, со словами и мелодией? Очевидно, у некоторых сельчан были приёмники. Помню, как мои сёстры старательно переписывали из чьих-то блокнотов слова новых песен в свои альбомы-тетради. Любимыми песнями прошлых двух лет войны были «Шумел сурово брянский лес», «Ой, туманы мои, растуманы», «Вечер на рейде», «В землянке», «Синий платочек» и др. А в этом году «Огонёк», «Случайный вальс», «На солнечной поляночке», «Прощайте, скалистые горы».
232
Молодые люди трудились вместе со стариками над восстановлением хозяйства колхоза, а дел было очень много. Сельчане ремонтировали начиная с апреля мельницу, плотину, маслобойню, школьные здания, детские ясли, здания сельсовета и правления колхоза, два моста, а также коровники, конюшни, свинарники, амбары. Выражаясь сухим языком, все сельхозобъекты восстанавливались своими силами, чужих специалистов не привлекали, потому что и средств не было, и мужчины в колхозе с самого детства приучены были делать всё сами.
Казалось бы, ушла из нашего села война на запад, но люди, в основном дети и подростки, продолжали погибать, калечиться. Поскольку здесь прошёл фронт, в лесу, полях, в оврагах, на огородах, то есть везде и всюду, на земле и под землёй валялись гранаты, мины, неразорвавшиеся снаряды, взрыватели, тол, порох всех форм и размеров. Ведь минёры тогда не работали, никто не занимался сбором вышеперечисленных изделий военной промышленности для их утилизации. Смертоносные «игрушки» притягивали детей своим красивым видом, цветом и блеском.
за примером далеко ходить не надо. Четырнадцатилетний Александр (Сакаль), сын Ефима Яковлевича Булгакова, нашёл где-то ручную гранату «лимонку» и пошёл к реке, расположенной рядом, глушить рыбу. Обращаться с гранатой, конечно, он не умел. Не успел бросить гранату, как она взорвалась в его руках. Мальчика как не было. Сбежались люди, на простыне отнесли домой разорванное в клочья тело. Нужно было искупать покойника, одеть. Стоявшие возле погибшего женщины и мужчины боялись даже взяться за изуродованное тело. Не знаю, как и что, но моя мать оказалась там. Она уже насмотрелась на раненых и кровь, работая в госпитале. Мать обмыла тело подростка, одеть его помогли женщины. Как страшно было пережить семье такую трагедию.
Ещё два несчастных случая. У Анастасии Ивановны Полянской, нашей соседки, было два сына-подростка – Сер233
гей и Анатолий. Муж её погиб в первый месяц войны. Так вот, 10-летний Толик набрал несколько патронов, капсюлей и ещё чего-то. Один из них стал гвоздём расковыривать, чтобы посмотреть, что там внутри. Последовал взрыв в его правой руке. ясно, что не такой силы, как у гранаты. Но в результате четырёх фаланг двух пальцев мальчик лишился. очень долго потом он лечился на той же Успенке.
Двоюродный брат, его сверстник, тоже Анатолий, сын Петра Ивановича Апалькова, вернувшегося с войны без правой руки по самое плечо. Однажды этот курчавый Толик собрал патроны и решил их взорвать, разведя для этой цели небольшой костёр. Среди простых пуль были и разрывные. Удивительно ещё, что глаза не слишком повредило взрывом. На правой руке у мальчика не оказалось указательного и среднего пальцев вместе с частью ладони.
мне, признаться, не приходилось собирать опасные трофеи. Как говорится, бережёного бог бережёт.
***
Мы все уже забыли и думать о полицейских и старосте. По правде говоря, я не знаю, куда они делись. Но один сенсационный случай заставил вспомнить про них.
Как-то в конце апреля возле магазина стояли двое вооружённых автоматами военных и несколько сельчан. Недалеко был мостик, под которым в половодье течёт бурным потоком талая вода из огромного оврага. Эта пересохшая речушка поросла кустарником и молодыми деревцами. Вдруг один из собравшихся, указывая на человека, который украдкой пробирался через кустарник, крикнул: «Смотрите, смотрите, это бывший полицейский Борис прячется в кустах»!
Солдаты стали целиться в полицейского с требованием остановиться и подойти к ним. Полицейский будто не слышал, продолжал убегать. Патрульные солдаты громко крикнули, что, если не остановишься, будем стрелять. Борис продолжал удаляться. Прогремели выстрелы на
234
поражение. Полицейский упал, он был ранен в грудь и в ноги. Как водится, к раненым должно быть человеческое отношение. Медсёстры из госпиталя, одной из которых была моя мать, сию минуту явились с носилками. Тут же оказали пострадавшему медицинскую помощь, перевязали и оставили его в госпитале. Мать позже рассказывала: в раненом она узнала одного из тех полицейских, которые приходили осенью к нам «в гости».
Прошли сутки, улучшения у Бориса не наступало. тяжелораненого, поскольку он был гражданским лицом, было решено поместить в Успенскую больницу. Помню, как везли его туда на телеге по дороге, что шла мимо нашей хаты. У него была забинтована грудь, а прямая нога, наверное, с шиной, в бинтах, была поднята вверх. Как говорили позже, у полицейского произошла большая потеря крови и её заражение, в результате – смертный исход.
Одним из первостепенных дел в селе было восстановление главного корпуса разрушенной школы к новому, 1943/44 учебному году. Сильно был разрушен её второй этаж – от прямого попадания снарядов, в то время, когда в школе находились в основном офицеры противника. Железная крыша, чердачные перекрытия, потолок школы рухнули, не вызвав пожар. В стенах зияли огромные пробоины и пустые глазницы окон. в ремонте и реконструкции здания принимали участие все учителя во главе с директором школы, а также старшеклассники, плотники, каменщики (печники) и слесари. (Замечу, что мой брат Алёша три недели работал над изготовлением в колхозной кузнице больших гвоздей, скоб, кронштейнов, уголков и т. п.). Большая работа была проделана по выносу битого кирпича, штукатурки, деревянных обломков, уборке грязи и пыли. Второй этаж оказался настолько разрушенным, что восстановлению своими силами просто не подлежал. Поэтому каменщики вручную, кирпич за кирпичом, разобрали весь этот этаж.
235
Шла война. враг от села находился на расстоянии 70–80 километров. Доски, цемент, стекло, железные скобы, гвозди и другое достать было невозможно. Но директор школы Дина Фёдоровна Щеглова и председатель сельского совета Дмитрий Иванович Булгаков, благодаря настойчивости и своему авторитету, всё же приобрели строительный материал. Через Тимский и Черемисиновский районо, используя железную дорогу, они смогли сделать заказ на поставку стройматериалов из Воронежской области.
Уже в конце июля школа была вцелом отстроена. Из-за неимения кровельного железа или шифера крыша была покрыта под солому. Стены снаружи и изнутри сияли белизной. Старые парты, что сохранились на складе (в одном из сараев), были отремонтированы и вновь покрашены.
***
Пошла в рост обильная трава на лугу, в дальнем верху и оврагах. Колхоз заготавливал сено. Согласно договору наступило время передачи жеребёнка Ворона в хозяйство колхоза. Однако это было сделать непросто. Дело в том, что жеребёнок отвык от своих сородичей и тянулся больше к людям.
Мать и я привели своего любимца в конюшню. Лошади приняли его ласково, ржали, не знаю, от радости или интереса. Чувствовалось, что животное не хочет оставаться среди немногочисленных собратьев. Он ржал и хотел идти с нами. Дверь конюшни с помощью конюха заперли.
Когда мы пришли домой, нам стало так грустно, так тяжело: его место в сенях было пусто, хотелось плакать. Но не прошло и часа, как мы увидели своего Ворона возле хаты. своим ржанием он давал нам понять, что пришёл в родной дом, встречайте же, наконец. Обрадовалась вся наша семья, а Алёша высказал мысль, чтобы жеребёнка не отдавали в колхоз, что Ворон и дома в хозяйстве пригодится. От такого предложения мы все весело «заржали».
236
Алексей проявлял неподдельное чувство привязанности к животным. Любовь к братьям меньшим, как говорила мама, у Алёши с детства. Ещё до войны помогал он Роману пасти коз и овец, любил домашних и диких птиц.
Как-то в овраге нашёл крохотного, почти без оперения совёнка, принёс домой. С трудом, но сумел выходить глазастую, ушастую и, вместе с тем, умную птицу. Совёнок совсем скоро превратился во взрослую сову. Алёша её назвал Софа. К счастью или нет, но птица стала ручной. Ходила и прыгала сова за Алёшей буквально по пятам: куда он, туда и она. Даже ночью сова спала рядом с братом, вернее, сидела на спинке кровати. Взрослые и дети удивлялись такой привязанности птицы к человеку, приносили Софе мяса, а иногда и пойманную мышь. Кот Васик, который жил в семье до кошки Нюрки, никогда не обижал сову. Птица при удобном случае могла присесть отдохнуть под бок лежащего Васика.
Жаль нам было расставаться с совой, но Алёша всё же решил приучить птицу к вольной жизни на природе. Шёл он с Софой в овраг, именно шёл, а не нёс в руках, в то место, где животное было найдено. И садился в траву.
Вокруг кипела жизнь: летали птицы, кукушка отсчитывала кому-то года, жужжали пчёлы и шмели, собирая с цветов нектар, в траве стрекотали кузнечики… Сова наблюдала за происходящим, чувствовала себя в родной стихии, но от хозяина не отходила ни на шаг. У Алёши хватало настойчивости и терпения, чтобы несколько дней подряд ходить с птицей на природу, в овраг.
Очень медленно, но сова стала больше интересоваться окружающим миром природы, поворачивала голову то в одну, то в другую сторону, как бы к чему-то приноравливалась, прислушиваясь, привыкала. Потом стала порхать, всё дальше и дальше отдаляться от Алёши. Иногда приближалась к нему, словно испугавшись чего-то, издавала совиные звуки. И в один прекрасный день улетела в соседний дубняк.
237
Алёша пришёл домой один. Его мучило двойное чувство: жаль было расставаться с птицей, думал, не погибнет ли сова, как она себе будет добывать еду? Второе чувство – удовлетворение: птица на природе, встретит своих сородичей, не пропадёт, найдёт себе пару.
На следующее утро, когда Алёша ещё спал, Софа прилетела из оврага, впорхнула через открытое окно и села на спинку кровати. Все домочадцы пришли в изумление.
Брат накормил птицу и пошёл в овраг. Софа уже не шла и не порхала, а летела впереди. Отлетит на несколько метров и ждёт, пока подойдёт Алёша. Казалось, теперь не брат звал сову в овраг, а сова манила человека на свою сторонку, на родную для птицы природу. Такое повторилось два раза. Больше птица не прилетала.
Заскучал Алёша по своей воспитаннице и решил сам сходить в овраг. Пришёл, как прежде сел в траву и стал звать Софу (она знала его голос). Через некоторое время сова прилетела. Так было.
Долго мы приучали и нашего жеребёнка к «лошадиной» обстановке. Мать от всей души баловала коня, носила ему в стойло или в конюшню свежую траву, питьё, разговаривала с ним, ласкала его. Это делала она ежедневно, чтобы увидеть и успокоить животное.
Проходил месяц, два, а Ворон всё приходил домой да приходил. Только когда он совсем стал взрослым, прошёл специальное обучение, чтобы выполнять команды человека, когда он стал работать, находясь в упряжке, только тогда конь перестал приходить домой. Но видеть нас и общаться с нами он хотел все последующие годы. С детства, как говорится, прикипел «лошадиными чувствами» к нашей семье.
***
В мае, после прошедших дождей колхозная пшеница была в последней фазе кущения, то есть до периода выброса колоса. Злостные сорняки – колючий осот, сурепка, молочай и другие дикие растения грозили опередить в
238
росте основную зерновую культуру. Требовалась срочная ручная прополка. Из-за малолетнего возраста меня, разумеется, никто не принуждал выйти на прополку пшеницы. Толчком для работы в поле стала голодная пора, наступившая почти в каждой семье, в том числе и в нашей.
Представьте огромное пшеничное поле, посередине которого проходит дорога на Щигры. По одну сторону дороги – до оврага метров четыреста, а по другую – триста. Полоса прополки в один конец составляет около пяти метров. Я решил работать на прополке пшеницы.
Часам к восьми утра прибыли к месту работы я и три молодые женщины, примерно одногодки нашей Кати. Так как я их хорошо знал, то помню и по сей день имена этих трудолюбивых женщин. Это Елизавета (Лисуха) Шишикина, Татьяна Апалькова и Анна Крыгина (Нюрочка Галушкина).
Мужей этих женщин призвали летом 1941 года. У тёти Лизы муж погиб, она растит малого сына Колю. Тётя Таня имеет сынишку Ваню, она тоже вдова. Анна воспитывает пятерых детей. Один из них мальчик Коля, самая старшая её дочка Валя на год старше меня. Муж тоже убит на фронте. При каждом из нас был большой холщовый фартук. Женщины рвут сорняк голыми руками, без перчаток, в свой фартук. Как только фартук наполняется травой, её пересыпают в мой фартук, и я быстро иду, иногда даже бегу к дороге, чтобы на обочине выбросить эти сорняки. Затем немедля беру траву у другой женщины, у третьей и так весь день. Если мы оказываемся ближе к оврагу, в этом случае сорняки выбрасываю там.
В погожий день солнце припекает до головной боли. У женщин белые платки, а у меня, несмышлёныша, непокрытая голова. Нестерпимо долго тянется мой рабочий день. Усталость до полной апатии.
Во время работы женщины много разговаривают и буквально обо всём. Рассказывают про своих детей, про бедствующих родственников, касаются своей нелёгкой
239
жизни… И что всему виной несправедливая со стороны Германии война. Не ускользает и тема любви… Нет-нет да и всплакнут они о своих мужьях, о том, что пережили во время оккупации. Но чаще всего молодые женщины не унывали. Вдруг при минутном отдыхе поднимут высоко головы и затянут протяжные песни, да всё о женской доле, о любви. Нравилось им петь и многочисленные частушки своих прошлых девичьих лет. Вот, например, эти, которые выражают некоторое сожаление о прошлом, тоску и грусть:
Ой, погулять-то мне не дали,
Ой, молоду замуж отдали.
Ой, милый любит и не любит,
Ой, когда нужно, – приголубит.
Последующие частушки исполняются в другом мотиве:
Кофту шила-перешила,
Рукава корочила.
Зачем милого любила?
Голову морочила.
Я у мамы одна дочка,
Ничего не делаю,
Только знаю, поливаю
В саду розу белую.
Ноет сердце, болит грудь,
Не скажу кому-нибудь,
Расскажу я Анечке –
Грудь болит по Ванечке.
Тебя, Ваня, я люблю
И всегда буду любить,
Твои серые глаза
Я хочу подголубить.
В сердце каждой женщины врывалась тревога. А что дальше будет, не вернётся ли обратно немец? Успокаи240
ваются, когда Прокурор (тётя Таня) скажет: «Не бывать немцу больше никогда на нашей родной земле! Враг получил по заслугам под Москвой! в Сталинграде! под Воронежем! Я убеждена, что получит в рожу и под Курском!»
А я всё слушаю да слушаю, словно интересную книгу читаю. запомнилось, что в рассказах не было ни одного нецензурного слова, если только иногда послышится какой-нибудь чуть смачный анекдот.
Когда солнце в зените, то ждём обеденного перерыва и, главное, сам обед, ведь есть ужасно хочется. Наконец, появилась телега с бачком гороховой или гречневой каши. В чистой ткани завёрнут суррогатный хлеб в виде каравая на четыре человека. В другом бачке прохладная вода, здесь же пол-литровая кружка. Располагаемся для трапезы на траве, у обочины дороги.
Одна из женщин разрезает хлеб на четыре равные части. Но куски всё равно получаются немного разные по величине. Каждый замечает кусок, который как ему кажется, самый крупный, и про себя думает: вот бы мне он достался. Но чтобы не было обиды, одна женщина отворачивается, другая, указывая на тот или иной кусок, спрашивает: «Кому?» Та отвечает: «Андрею».
– Кому?
– Лисухе.
– Кому?
– Танюхе.
Отвернувшейся Нюрочке достаётся оставшийся хлеб. Никто не унывает, женщины весело смеются над делёжкой и подтрунивают. Например, Лисухе достался огромный кусок хлеба, вряд ли она его одолеет. закатываясь от смеха, та еле выговаривает слово, жуя, что слопала бы всю краюшку и не лопнула бы. «Правда, девки!» Вырвался новый смех. Раздаётся горячая еда: каждому по половнику гороховой каши с постным маслом. Ложка у каждого своя, а у меня она уже в руках, весь день тёрлась в кармане штанишек. Вот теперь-то все ешьте, пейте и отдыхайте минут сорок. Какое блаженство!
241
Женщины и во время отдыха находят себе занятие. Не секрет, что во время войны водились вши в голове и в одежде. «Бабы, давайте поишшимси (поищемся)! – смеясь, предлагает Нюрочка Галушкина, доставая из мешка деревянный гребень. – Лисуха, иди-ка суда (сюда)!» Лиза с удовольствием ложится на бок возле Нюры и кладёт голову на её колени, приговаривая: «Ой, девки! Люблю, когда у меня ищут в голове. Я знаю, что в моей голове не так уж и много вшей и гнид, но люблю, если кто-нибудь возится в голове и до боли бьёт окаянных паразитов».
Однажды во время отдыха тётя Танюха сказала, обращаясь ко мне:
– Андрюша, сынок, по школе ходит слух, что ты умеешь хорошо рисовать. Это дюже здорово. А писать сможешь? Вот послушай. Мы пропалываем пшеницу, она растёт. Осенью, помнишь, при немцах зерно пшеницы сеяли? Когда колосья созреют, будем её косить, молотить, затем молоть. Получится из муки отличный каравай, не такой, как нам сегодня дали из-за голода, а настоящий, душистый. Если будет много хлеба, страна наша станет сильной и врага быстрее победит. Я ведь правильно рассуждаю? Сочини хотя бы маленький стишок об этом.
Я спросил её:
– что к завтраму?
– Да, можешь и к завтрашнему дню. Постарайся. Нам прочитаешь, – с улыбкой ответила тётя Таня.
Слова тёти Танюхи запали в мою душу. Сочинить стихотворение к следующему дню мне было не под силу. Не смог подобрать нужных слов. Но идея стишка, поданная Татьяной Михайловной, мне понравилась и хотелось её осуществить.
Весь день думал, сочинял. На тетрадной бумаге писал и зачёркивал. Снова появлялись строчки...
Сначала свой стишок прочитал дома. Лида, внимательно выслушав моё сочинение, сделала полезные для меня замечания. Пришлось внести исправления.
242
«А в целом, – сказала Лида, – это детское стихотворение можно будет прочитать женщинам в поле. Но советую тебе, Андрюша, стишок выучить наизусть. Это будет лучше, чем читать по бумажке». Я так и сделал.
Только на пятый день сказал тёте Тане, что стишок, который мне поручили составить, сочинил. И могу в обеденный перерыв его рассказать.
И вот во время обеденного отдыха я осмелился обратиться к женщинам и сказать: «Я сочинил стих, который называется «Если» и хочу вам его сейчас рассказать». Женщины, на лицах которых было выражено сомнение, приготовились слушать. Я начал:
Если в землю семя
В сроки положить,
Будет счастье в семьях,
Народ говорит.
Если дождик в мае
Землю напоит,
Хлебы будут в крае,
Народ говорит.
Если солнце в поле,
Жатва не стоит,
Будет хлеба много,
Народ говорит.
Если много хлеба
В закромах страны,
Родина в два неба
И прочней брони.
Женщины переглянулись, одобрительно засмеялись и похвалили меня. Даже удивились, как такой стишок мог написать пацан-несмышлёныш. Назвали меня молодцом. Для меня такая первая похвала много значила.
243
***
Продолжаются дни жаркого июня. Алёша всё чаще и чаще поглядывает на повестку в военкомат на 22 июня. Он подумал, что ровно два года будет, как началась война. Брат, хотя питание было скудное, посвежел, даже, казалось, подрос. За три с лишним месяца успел осилить много полезных дел. При кузнице ремонтировал колхозный инвентарь, изготавливал железные изделия для ремонта школы. Сельчанам чинил патефоны, бытовую утварь… Но для меня главное было то, что брат построил землянку и что мы там спим, а с нами Жулька и Нюрка.
В этом мире всё идёт на счёт. Наступает новый день – он пришёл по счёту. Прожили ещё один день – он позади, и этот день вошёл во вчера, в необратимую историю. Из нашей жизни как крохотные частицы отлетают в прошлое мгновения, минуты, дни, недели, года…
Алёше оставалось быть в родимом доме всего лишь несколько дней, может быть, последних по счёту. Надо было поторопиться что-то сделать, чтобы это осуществлённое осталось в памяти на всё время существования человека. Дела большие, дела маленькие и совсем крохотные, но они равнозначно уходят в прошлое.
В один из воскресных жарких дней, когда я оказался свободным после рабочего дня, мы пошли с Алёшей купаться под Ёночку. Толик и Гришко с удовольствием составили нам компанию.
Вездесущие мальчишки могли купаться везде: в копанях, в ручье по соседству с лягушками, лишь бы вода была чистой. Но в этот раз мы шли купаться с человеком, который был на фронте, видел умирающих бойцов, видел немцев и не только смотрел на них. На войне люди убивают друг друга, не считаясь с тем, что самому разумному животному, каким является человек, жизнь даётся только один раз.
От выгона, по уклону, начиная от хат Сафрона и Гани шла дорога на Лесновку и на Успенку. Эта дорога, её мож244
но назвать широкой тропинкой, выгодна была тем, что сокращался путь, это во-первых, а во-вторых, на лугу чистый воздух, без пыли и идти было приятно.
Отошли мы от нашего двора и по лугу дошли до бывшей хаты Елены и её мужа Михаила Крыгиных (помните, при немцах хата сгорела в декабре 1941-го). Затем повернули направо, прошли наискосок до ветхой гати через первый ручей. потом прошли до второго ручья, преодолев его гать, при этом Подлес и река Тим остались по левую руку. Остальной путь до места купания «Ёночка» – по прямой. Расстояние от нашей хаты до места купания примерно два километра. На ручьях плавали гуси и утки, возле водоёмов на лугу, собравшись в кучу, отдыхали птицы.
В пути мы беседовали, поэтому не заметили, как оказались на крутом берегу реки. Брат сказал, улыбнувшись: «Друзья, прежде чем спуститься к реке, давайте оглянемся на нашу Португалию, посмотрим на то место, где вы родились. Такого места нет нигде в мире! Посмотрите и запомните. На свою родную деревушку надо смотреть долго и пристально, со стороны. Иначе лицом к лицу лица не увидать.
Мы все посмотрели на свою деревню. Через луг отчётливо выделялась полоса деревьев, на всём протяжении которой были видны побеленные хаты. Хата Гордеевых с пристройками и высокими дубами занимала самое возвышенное место не только в деревне, но и во всём селе. Даже из Тима был виден их двор. Над нашей хатой была заметна роща. Выше хат до горизонта простирались колхозные поля. Алёша спокойно и в то же время серьёзно сказал: «Где б вы, пацаны, не находились, когда вырастите, всегда помните свою родину, мать, отца, своих родных, земляков и просто хороших людей. «Нашу маленькую деревушку все называют Португалией. Португалия – это маленькая, узенькая страна, которая соседствует с Испанией и омывается волнами Атлантического океана. На245
верное, так назвали нашу деревушку ради шутки, из-за её величины и отдалённости», – пояснил Алёша.
По одну сторону просёлочной дороги узкой полоской стоят хаты. «Кто сейчас подсчитает, сколько всего хат в нашей деревне?» – спросил, словно экзаменуя, мой брат. Все про себя стали заниматься подсчётом. «Я отвечу, я подсчитал, – сказал Гриша. – Всего 16 хат. Было бы 17, если б не сгорела в войну хата тёти Лены». Все согласились с ответом друга.
«А кто ответит, какая по счёту хата Гриши, Анатолия, Андрея, если считать слева направо, то есть со стороны Успенки?» – задал вопрос Алексей. Пауза затянулась... На вопрос ответил Толик: «Хата Гриши – 6-я; моя хата – 8-я; хата Андрея – 12-я». С правильным ответом согласны были все.
«Задам последний вопрос, – сказал Алёша, обращаясь к нам, – какие по счёту названные хаты, считая их справа налево? Подумайте». После обдумывания ответил я: «Моя с Лёшей хата 5-я; Толика 9-я; Гришко 11-я».
«Молодцы! Экзамен сдан на «отлично». Надеюсь, что теперь вы хорошо запомните нашу Португалию, – рассмеявшись, сказал Алёша. Все захлопали в ладоши.
Спустились с небольшого бережка на маленький песчаный пляж. Ширина реки составляла примерно 40 метров. Было видно её естественное, почти бесшумное течение со стороны Успенки на Покровское. В реке на обозреваемом пространстве отражались кустарники ивняка, ракит и лозы. Вода порадовала своим теплом и чистотой. Мы все умели хорошо плавать и нырять. Барахтанье в воде поднимало наше настроение. Алёша как старший из нас предупредил, что в незнакомую воду реки нельзя прыгать, не изучив её дна и возможных опасных предметов, находящихся в ней. Пацаны запросто переплывали реку. Все заметили, пока достигнешь противоположного берега, течение сносит на несколько метров в сторону. Измерили глубину и пришли к выводу, что глубина посе246
редине реки составляет метров шесть и вода на большой глубине холодная.
После купания лежали на песке. Солнце уже было не таким горячим, как днём. Отдохнув, ещё раз поплавали. Словом, остались довольны, не пожалели, что покупались под Ёночкой. Вода нас взбодрила, только вот есть захотелось здорово. Оделись и двинулись в обратный путь.
***
Чем-то таинственным кажется теперь этот Алёшин ритуал перед сном – выстрел из винтовки в воздух. Мне жутко не хотелось расставаться с братом. а ему разве иначе?
Мать, Катя и девчата тоже предчувствовали печальный день расставания с сыном, деверем, братом. Он не просто уйдёт из родимого дома, он, быть может, никогда не вернётся. Алёшу призывают на фронт воевать с коварным врагом. Снова с ним будет пулемёт, рядом товарищи-однополчане, опять атаки и окопы... За сутки до расставания, перед сном Алёша сказал мне, что сегодня дадим три выстрела, они будут прощальными.
...Раздались выстрелы в звёздное бездонное небо. Тут же брат разобрал винтовку. Ложе, затвор уложил в коробку и спрятал в потолке землянки, а ствол густо смазал машинным маслом, обернул в тряпицу и воткнул в соломенную крышу со стороны чердака. Тихо сказал мне: «Запомни, Андрюша. Бог даст, я вернусь домой». Я кивнул головой и тихо произнёс: «Я всегда тебя буду ждать, ежедневно вспоминать, только обязательно возвращайся». Ночь для меня оказалась тревожной. Часто просыпался и касался брата, боялся, что он уйдёт, не попрощавшись со мной. Почувствовав брата рядом, успокаивался.
Наступило солнечное утро 22 июня. Позавтракали. Все в сборе. Мать приоделась в самые лучшие свои наряды, в руках держала небольшую икону Божьей Матери с полотенцем, вышитым ею ещё в девичьи годы.
247
«Дорогой сынок, Алёша, – сказала мать. Подойди ко мне, поцелуй святой образ Богородицы. Я тебя благословляю. Будь невредим на войне. Гони лютого врага до Берлина. Возвращайся с Победой. Мы будем за тебя молиться и ждать. Пиши письма».
Алёша поцеловал сначала икону, а затем маму, произнося: «Я вернусь домой, ждите меня». Всех нас поцеловал и поклонился. Не в силах было тогда удержаться от слёз. Посидели на дорожку.
Возле хаты нас ждала семья Алтуховых – Никита Родионович, его жена Агриппина Васильевна и их дети. Дело в том, что их сына Леонида призывали в армию вместе с нашим Алексеем. Поздоровались мы с ними и пошли на выгон. Там призывников ждала третья семья – Ивана Минаевича. они также по повестке провожали своего сына Николая.
Из наших родственников пришли проводить Алёшу дядя Пётр Афанасьевич, его жена Федора Фёдоровна, двоюродная сестра Елена Петровна со своим мужем Зориком, а также тётя Полина Афанасьевна (Полянка). Из всех провожающих самым близким человеком была, конечно, тётя Настя. В числе провожающих находились и Алёшины школьные товарищи, пришедшие с войны инвалидами.
Председатели сельсовета и колхоза благодарили призывников за хорошую работу, желали храбро воевать и возвращаться домой. Директор школы Дина Фёдоровна особо благодарила Алёшу за большую помощь при восстановлении школы. Она пожала руки призывникам и по-матерински поцеловала. Не удержалась от слёз, вытерла платочком глаза.
Когда призывники и провожающие двинулись в путь, то не помню кто из призывников, обернувшись, сказал: «Ещё раз до свидания, дорогие родные и земляки!» И громким голосом добавил: «Или грудь в крестах, или голова в кустах!» Никто тогда не мог предположить, что станется с нашими парнями. Продолжается война, льётся
248
кровь. Призывникам предстоял пеший путь до райвоенкомата. Я и Зина, да увязавшаяся Жулька проводили Алёшу и всех остальных до села Канищево. Лида договорилась с Алешей проводить его до самого Тима. Переночует она у своей знакомой Валентины Никифоровны.
В девять часов утра следующего дня Лида в слезах простилась с братом. Наших и других призывников отправили грузовыми машинами в направлении Курска.
Сельчане с тревогой и надеждой следили потом за ходом Курской битвы (с 5 июля по 23 августа в районе Курского выступа), из газет узнавали о срыве крупного наступления немецко-фашистских войск и их разгроме. Курская битва, как известно, имела два периода: оборонительный (5–23 июля) и контрнаступление (12 июля–23 августа). После разгрома немецко-фашистских войск под Сталинградом (1942–1943 гг.) немецкое командование решило вернуть утраченную стратегическую инициативу в наступлении под Курском, сосредоточив огромную по численности живую силу и технику. Немцы возлагали большие надежды на внезапное применение новых тяжёлых танков «Тигр» и «Пантера», штурмовых орудий «Фердинанд», истребителей «Фоке-Вульф-190 А» и штурмовиков «Хенкель-129». Намечалось окружить Курск и в случае успеха развивать наступление вглубь. Мы, сельчане, вновь бы оказались во вражеской оккупации. Операцию немцы назвали «Цитадель».
В Ставке Верховного Главнокомандования во главе с И. В. Сталиным было принято решение о переходе к преднамеренной, заранее спланированной обороне с целью измотать и обескровить ударные группировки врага. Противнику удалось вклиниться лишь на 10–12 км в глубь обороны, а после 10 июля наступательные возможности врага иссякли. Однако враг перенёс главный удар в направлении Прохоровки. 12 июля в районе Прохоровки произошло одно из крупнейших в истории войн танковое сражение, в котором с обеих сторон участвовали до 1500 танков
249
и самоходных орудий и крупные силы авиации. Только за один день боя противник потерял свыше 350 танков и свыше 10 тысяч убитыми, после чего 16 июля противник начал отводить свои силы. С 19 июля войска Воронежского и Степного фронтов перешли к преследованию и отбросили немецко-фашистские войска на исходный рубеж. Операция «Цитадель» провалилась, врагу не удалось повернуть ход войны в свою пользу. 5 августа был освобождён Орёл.
Долгое время я думал, что посёлок городского типа Прохоровка находится где-то западнее Курска. Я очень ошибался. По карте и справочнику выяснил, что Прохоровка расположена на 56-м километре от Белгорода в сторону Курска (до 1943 года и позднее Белгород и Прохоровка относились к Курской области). От Прохоровки до Курска напрямую около 84 километров, до посёлка городского типа Тим – около 70 километров. Когда происходило знаменитое танковое сражение советских войск с немецко-фашистскими захватчиками, начиная с 12 июля, как говорят старожилы, в Курске и в Тиму дрожала земля и отчётливо была слышна канонада.
Контрнаступление на белгородско-харьковском направлении осуществлялось войсками Воронежского и Степного фронтов во взаимодействии с Юго-Западным фронтом. Вечером 5 августа в Москве был впервые дан артиллерийский салют в честь войск, освободивших Орёл и Белгород. 23 августа, после упорных боёв войска Степновского фронта полностью очистили Харьков от врага. Советские войска продвинулись на 140 километров, заняв выгодное положение для перехода в общее наступление с целью освобождения Левобережной Украины и выхода на реку Днепр. В Курской битве участвовали войска: Центрального фронта (командующий генерал армии К. К. Рокоссовский); Воронежского (командующий генерал армии Н. Ф. Ватутин). В тылу этих фронтов был сосредоточен мощный стратегический резерв – Степной фронт (командующий генерал-полковник И. С. Конев).
250
Координацию действий фронтов осуществляли представители Ставки Маршалы Советского Союза Г. К. Жуков и А. М. Василевский.
Курская битва – одна из крупнейших битв Великой Отечественной войны, в которой Советская Армия сорвала последнее крупное наступление немецко-фашистских войск на советско-германском фронте и окончательно закрепила стратегическую инициативу в своих руках. Из всех побед 1943 года она была решающей в обеспечении коренного перелома в ходе Великой Отечественной войны. Общие потери немецко-фашистских войск убитыми, тяжелоранеными и пропавшими без вести составили свыше 500 тысяч человек. Советские ВВС окончательно завоевали господство в воздухе. Успешному завершению Курской битвы способствовали активные действия партизан накануне и в период Курской битвы.
Немецко-фашистское командование было вынуждено отказаться от наступательной стратегии и перейти к обороне на всём фронте. Победа советских войск в Курской ожесточённой битве над немецко-фашистскими захватчиками безумно радовала нас. Однако, если Германия только за первый день битвы потеряла 10 тысяч убитыми, то трудно представить, сколько сотен тысяч советских воинов полегло за время всей Курской операции?
После сражения на Курской дуге Константинова Маруся продолжала доставлять извещения в крестьянские избы. Зловещих бумажек было много. Женщины голосили по своим близким родным то в одном месте села, то в другом. А сколько наших бойцов пропало без вести?
Мама, я и вся наша семья, а это было в конце августа, радовались до слёз первому письму, присланному Алёшей после июньского призыва. После месячной военной подготовки он снова с пулемётом участвует в боях. Враг, отступая, яростно сопротивлялся.
Письмоносица сожалела: «Как быстро летит время. кажется, совсем недавно проводили Лёшу, а он уже снова на
251
передовой. Будем молить Бога, чтобы немецкие пули и снаряды пролетали и не задевали наших мужчин, чтобы ваш сын, Мария Пименовна, остался жив и здоров». «Спасибо, Маруся. да сбудутся твои пожелания», – вздыхая, сказала мама.
***
Война войной, а время убирать урожай пришло. Весной и летом прошли хорошие дожди, поэтому урожай ожидался весомый. Мужчины косили рожь и пшеницу косами с приспособлениями. По прошествии суток при сухой погоде женщины вязали в снопы скошенные колосовые и складывали их в копна для окончательной просушки. Не знаю, как в других областях России, но в Курской области копна состояла из 52 снопов, сложенных из крестцов по 13 снопов. (При виде сверху копна – это четыре «креста», примыкающих друг к другу). При обильном урожае копны могли быть спаренными. А для длительного хранения урожая снопы складывали в скирды.
Не помню, писали мне за работу трудодень или его половину, но в поле я помогал носить снопы к месту копны (складывать их в крестцы мне было ещё не под силу), тем самым зарабатывать обед. Приходилось работать и на колхозном току во время обмолота зерновых, погоняя одну из лошадей (всего их было четыре), силою которых производилось вращение барабана. То в поле, то на току работали Лида и Катя (за её девочкой Ниной ухаживала Зина). А по линии школы были организованы сборы колосьев на колхозных полях. Мать работала дояркой. Племенных коров было мало, их закупил колхоз для развода, но они были дойные. В основном почти весь урожай зерновых шёл на обязательную поставку государству. конечно, в колхозе оставался семенной фонд, а мизерную часть зерна раздавали колхозникам на трудодни. Колхозники надеялись только на урожай со своего огорода. Коров, коз, овец и птицу можно было пересчитать, не затрудняясь.
252
***
В августе в нашей семье произошло радостное событие – Лида выдержала вступительные экзамены и стала студенткой 1 курса Тимского педагогического училища. Не верилось, что моя сестра из такой нищенской семьи, как наша, будет учиться в Тиму. Хочется отметить, что с Лидой пошли учиться девушки из нашего колхоза: Александра Крыгина, Анастасия Петрова и Зинаида Ефанова.
Педучилище, созданное ещё до войны, размещалось в старом двухэтажном здании. Здание в войну сильно пострадало как снаружи, так и изнутри. Вся мебель была уничтожена – поломана и сожжена. Тем не менее, здание педучилища было восстановлено и отремонтировано к 1 сентября. Однако мебели почти не было. Как вспоминает Лида, учащиеся приносили, привозили из дома столы, табуретки или стулья. У нас дома не было никакой подходящей мебели для педучилища. Сестра во время занятий, примостившись на краю стола, делала записи в тетради. Учащихся донимали и голод, и холод. Печное отопление не обеспечивало теплом помещения учебного заведения. Но занятий не бросали, учились, ведь все понимали: продолжается кровопролитная война.
Общаясь по мобильному телефону из Ставрополя 27 февраля 2013 года, я спросил у Лиды, было ли общежитие при педучилище. Сестра, не задумываясь, ответила: «Общежитие было, но оно так же, как и учебный корпус, полуразрушено. К счастью, здание быстро отремонтировали. Но я в общежитии не жила, так как там нужно было поставить свою кровать, стул и тумбочку. Всего этого у нас дома не было. Поэтому все три года обучения жила на частной квартире, у доброй хозяйки Валентины Никифоровны. Хозяйку и её дочку запомнила навсегда. Обучение было платным – 150 рублей в год».
перед сдачей вступительных экзаменов Катя с Лидой пошли в Тим на рынок, чтобы купить стакан соли. заодно
253
они сходили к Валентине Никифоровне и договорились о том, что Лида будет снимать у неё угол.
***
Наступил сентябрь. Начались занятия в школе. Я пошёл во 2 класс, сестра Зина – в 5-й, а Лида приступила к занятиям, будучи на 1 курсе педучилища.
Почти каждую субботу девчата приходили домой, чтобы привести себя в порядок: помыть голову, искупаться, взять с собой картошки, свёклы, брюквы, а в воскресенье, преодолевая пешком дальний путь с грузом на плечах, возвращались в Тим. Одежды и надлежащей обуви не имелось, особенно было сложно с обувью. Лида приходила домой уставшая и голодная, но, несмотря ни на какие трудности, сестра настойчиво продолжала учёбу.
С Валей Анохиной я познакомился в сентябре 1949 года. Она была на 3 курсе Курского художественно-графического педагогического училища, а я на 1-м. Училище, созданное после войны, своего здания не имело. Поэтому находилось на третьем этаже педагогического училища, расположенного на площади Перекальского, напротив медицинского института.
Познакомились мы случайно. Получилось так, что после занятий Валя и я шли вместе по улице Ленина в сторону Красной площади, разговорились. Она жила на улице Комсомольской, недалеко от церкви, а я несколько дней назад стал на квартиру по улице Расправская (ныне Лазоревая) у тёти Тамары Михеевны Бондарук. От Красной площади прошагали городской парк имени 1 Мая, оставив слева Дом Советов, справа Знаменский собор, и спустились по очень крутой и длинной деревянной лестнице, ведущей к ГЭС, у реки Тускарь. Перешли мост и оказались почти рядом с Никольской церковью. Валя повернула на улицу комсомольскую, а мне пришлось пройти ещё квартал, чтобы попасть на улицу Расправскую, расположенную параллельно.
254
***
На 3 курсе училища в декабре я не успел сдать экзамены за 5 семестр, так как меня призвали на действительную службу в советскую армию. Отслужив четыре года на Чёрном море, в 1955 году демобилизовался и восстановился на 3 курс. И был неожиданно и приятно удивлён, когда к нам в учебную аудиторию вошла молодая симпатичная преподавательница истории искусств Валентина Ивановна Анохина.
Тёмноволосая, с элегантной причёской, в белой блузке и чёрной юбке она покоряла нас, студентов, не только глубокими знаниями, но своими душевными качествами. За годы моей учёбы и службы Валентина успела окончить художественно-графический факультет Московского городского пединститута имени Потёмкина.
После окончания Курского художественно-графического педучилища в 1957 году я стал преподавателем средней школы, затем техникума, а после вуза – Ставропольского государственного аграрного университета. С тех пор я не прерывал товарищеских связей посредством переписки с этим замечательным человеком.
Совсем недавно, в одну из моих поездок в Курскую область по моей просьбе Валентина Ивановна поведала мне о пережитом тяжёлом времени немецко-фашистской оккупации Курска. она, как и прежде, живёт в Курске на улице Комсомольской. Всю свою трудовую жизнь она посвятила работе в качестве преподавателя художественно-графических дисциплин, истории искусств и методики преподавания рисования и черчения сначала училища, а затем Курского педагогического института. (Курское художественно-графическое педагогическое училище было преобразовано в художественно-графический факультет Курского пединститута, ныне университета). Валентина Ивановна вышла замуж за Синякова Вячеслава Тимофеевича. У неё два сына – Алексей, который рано ушёл из жизни, в 18 лет, и Вадим, 1963 года рождения.
255
У её родителей Анохина Ивана Фёдоровича и Гнездиловой Ксении Титовны всего было трое детей: Валентина (1928 года рождения), Тамара (1933–2005) и Геннадий (1936 года рождения). Ранее я уже упоминал, что немецко-фашистские захватчики оккупировали Курск 3 ноября 1941 года. Так вот Анохин Иван Фёдорович, будучи по профессии железнодорожником, имел бронь. Он эвакуировался со станции Курск последним эшелоном, оставив семью в городе.
А ранее, в августе 1941-го, Иван Фёдорович построил на своём огороде бомбоубежище с входом и выходом, которое для семьи и родственников стало спасительным помещением во время обстрела и бомбёжек. А когда немецкий офицер со своим денщиком жил в доме Анохиных, то эта землянка стала местом постоянного проживания семьи. В 1942 году немецкого офицера направили под Сталинград. во время бомбовых ударов оконные стёкла дома были выбиты, потом их забивали фанерой, досками. Во время боёв погибло много мирных жителей Курска. Валиного двоюродного брата Леонида немцы угнали в Германию, там он погиб.
Полицаи занимались грабежом. Так, например, у Анохиных отобрали мебель. Однажды зимой полицаи ворвались в церковь во время богослужения и силой оружия принудили прихожан снять тёплую одежду и обувь. Потом ужасно напуганные женщины с плачем стучали в окна соседей и просили им помочь – дать какую-нибудь старенькую одежду и обувь для того, чтобы добраться домой.
Летом 1942 года не было дров, чтобы вскипятить чай, приготовить скудную пищу. Приходилось ходить через поле в лес, чтобы собрать сухих веток, вязанки тащили на плечах. Дома для обогрева использовали буржуйку.
Вместе со старшеклассниками школы № 33 Валя копала противотанковый ров в Курске поперёк улицы Ленина. Ширина рва 5–6 метров, глубина больше роста взрослого
256
человека. Работой руководил военный. Сначала асфальт долбили ломами, затем рыли штыковыми лопатами, а выбрасывали землю вверх совковыми. Землю относили в корзинах, на носилках на соседние улицы Кирова и Жданова. Было жарко, хотелось пить.
Во время танкового сражения под Прохоровкой в Курск везли убитых и раненых. При школе № 33 (ныне школа № 16), директором которой являлась Введенская Александра Кузьминична, у реки Тускарь был организован военный госпиталь.
Комсомольская организация школы направила в помощь санитаркам 15-летних комсомолок Валю Анохину и её одноклассницу Валю Кудрявцеву. напротив школы, через дорогу, в церкви лежали солома и сено. Девочки брали мешки и набивали их: большие – соломой, маленькие – сеном. Первые служили матрасами, а вторые – подушками. Железные кровати стояли в классах. В госпитале девушки мыли полы, на кухне чистили картошку, писали письма родным под диктовку бойцов, кормили из ложечки раненых.
Валентина Иванова, вспоминая со слезами, рассказала мне: «Однажды с медсестрой я несла на носилках раненого солдата в операционную, чем вызвала гнев у операционного врача. он заметил следствие моего головокружения от запаха крови и видимых остатков фрагментов человеческого тела в ведре».
домой девочек отпускали только к вечеру, когда объявляли воздушную тревогу. Летели фашистские самолёты, их обстреливали русские зенитки. Одна из них стояла в укрытии из тополей на улице Расправской, недалеко от Валиного дома. Две Вали бежали домой, прижимаясь к стенам домов.
«В женской палате, – продолжала рассказ Валентина Ивановна, – лежала девушка с тяжёлым ранением в ногу, она была зенитчицей. имя её я постеснялась узнать. Так вот она попросила меня принести из дома частый гре257
бешок для вычёсывания вшей из головы. Утром следующего дня я принесла гребешок и флакон керосина. Вычёсывала на салфетку из её головы насекомых «всех возрастов», затем смазала голову керосином. На следующий день девушка улыбалась, почувствовав облегчение без паразитов. Вши её мучили даже больше, чем ранение. На Солянке (отдалённом пригороде Курска) мы выкорчёвывали сосновые пни для отопления госпиталя. В школе делали ремонт: штукатурили, белили, за что нас отмечали подарками – мне дали розовые чулки и полтора метра сатина салатного цвета».
Одна медсестра подарила Вале Кудрявцевой фотокарточку с надписью: «На память, в знак благодарности за сердечную помощь двум Валям. 1943 год».
Моя приятельница вспомнила и другой случай: «Как-то пришли в госпиталь узнать о нашей работе секретарь школьной комсомольской организации Клара Кащавцева, учащаяся 9 класса, и секретарь комсомола Ленинского района г. Курска Александр Паршиков. Он хотел вручить Кларе значок «Отличник санитарной службы».
Клара, будучи справедливой девушкой, возразила, сказав, что она появилась в госпитале только впервые. улыбаясь, негромко, но торжественно она произнесла: «Эту награду заслужила Валя Анохина за добросовестную работу в госпитале. Вот мы ей и вручим этот непростой значок». Секретарь, оправдываясь, тут же обосновал своё первоначальное решение, так как значок не положен по возрасту.
Валя обрадовалась награде. война не сломала эту девушку, наоборот, закалила её, научила преодолевать все трудности. У неё золотые руки не только в живописи и рисунке, но и в любой физической работе.
Ксения Титовна, несмотря на все тяготы, лишения и смертельную опасность немецкой оккупации, трудилась как муравей: выращивала на огороде с детьми картошку, редис, помидоры, всякую зелень. Ходила в село, чтобы обменять свои вещички на продукты питания.
258
Иван Фёдорович возвратился из эвакуации со своей бригадой железнодорожников летом 1943 года. В эвакуации работал на железных дорогах городов Горький, Воркута, Каунас и др. Он участник Великой Отечественной войны, воинское звание «лейтенант технических войск». Награждён орденом Ленина, знаком «Почётный железнодорожник». Валин отец – человек с универсальными техническими знаниями и умениями: столяр, слесарь, ремонтник, портной. В молодости он пел в хоре. Никогда не употреблял алкоголь. Заботливый, любящий и любимый семьянин.
***
Хотя военные действия отодвинулись далеко за Харьковскую область, тревога не покидала нашу семью ни на один день. От солдат томительно ожидали писем. Николай наш слал весточки, писал о третьем ранении – в голову, но сейчас он уже в строю вместе со своим орудием.
В канун Нового года мы получили второе письмо от Алёши и, увы, как оказалось, последнее. Оно было очень коротким и грустным. Написано, как видно, впопыхах, быстро и коряво, будто его кто-то торопил. Он сообщал, что идут ожесточённые бои, в которых гибнут сотнями наши ребята. В тот день в мамино сердце вонзилось острой стрелой скорбное предчувствие...
Тем временем в село возвращались из госпиталей раненые, уже не годные к строевой службе. Из газет сельчане узнавали, что врагу больше никогда не бывать на нашей родной земле. Очень хотели, чтобы бойцы до конца войны оставались невредимыми и с победой вернулись домой. Правда, таких бойцов осталось, ой, как мало.
259
Часть IV
1944-й
ДЛЯ ФРОНТА, ДЛЯ ПОБЕДЫ!
Ещё в ноябре 1943 года наша школа вместе с администрацией сельского совета подала заявку на покупку ёлки. 30 декабря с Курского рынка привезли на машине долгожданную красавицу. Хотя не хватало дров для отопления школы, директор распорядилась в два праздничных дня усилить разогрев печки. Новый, 1944 год встречали 31 декабря и 1 января.
Учителя нашей школы организовали художественную самодеятельность. Они, как заправские артисты, ставили спектакли по произведениям Н. В. Гоголя, И. С. Тургенева, А. Н. Островского и А. П. Чехова.
1 января для детей и родителей, а также учителей начальных классов был проведён утренник. На долгожданный праздник я пришёл вместе с мамой и сестрой Зиной. Толик и Гриша были без родителей, так как их мамам не во что было одеться для такого мероприятия.
В классе стояла настоящая, благоухающая свежестью ёлка, наряженная различными, в основном, самодельными игрушками. Под самым потолком новогоднюю гостью увенчивала красная пятиконечная звезда. Мать обратила внимание на знакомую вещь и тихо сказала мне, улыбаясь: «Молодец, сынок, что ты так искусно сделал эту замечательную звезду. Не зря трудился». Звезда была объёмной, сделана из картона и обклеена шёлковым красным галстучным материалом. Кроме звезды, на ёлке красовались модели геометрических тел, а также трёхмерный белый теремок и полумесяц жёлтого цвета.
260
Директор школы Дина Фёдоровна, окинув присутствующих добрым взглядом, негромко сказала: «Дорогие дети, уважаемые родители и учителя, поздравляю всех с Новым, 1944 годом! Желаю крепкого здоровья и счастья, а детям, к тому же, отличной учёбы. Война продолжается, но мы уже не слышим взрывов бомб и снарядов. Немецко-фашистские агрессоры отступают под напором Красной Армии. Ваши братья и отцы не допустят, чтобы враг снова ворвался на нашу землю». В ответ послышались аплодисменты.
Ребята веселились у ёлки. Дед Лёня выводил на гармошке красивые мелодии песен, в том числе и военных. Старшеклассник Ваня Булгаков был Дедом Морозом, водил хоровод, заразительно пел частушки и танцевал. Затем участники школьной самодеятельности напевали хором популярную песню «В лесу родилась ёлочка». Словом, всё было здорово и к месту.
Неожиданно к нам подошла Анастасия Михайловна, моя учительница, поздоровалась с мамой и моими друзьями и с улыбкой сказала: «Андрюша ваш прилежно учится. особенно хорошо получается у него русский язык, чистописание и рисование. Ваш сын Андрей, а также Анатолий и Григорий – мои помощники». Мама в ответ поблагодарила учительницу.
Дед Мороз и Снегурочка раздали всем присутствующим детям по несколько конфет «подушечек», завёрнутых в газетную бумагу. Не обошли они вниманием и деда Лёню, ему также были вручены сладости. Признаться, давно мы не видели такого угощения и довольные расходились по домам. Под ногами хрустел искрящийся снег, неяркие лучи света по-доброму ласкали глаза. Щёки и нос чувствовали январский мороз, а ногам недоставало тепла.
Возле хаты нас радостно встретила Жулька. Она бросалась ко мне на грудь, лизала лицо и руки. Я её гладил и говорил знакомые ей слова: «Жулька, умница, хорошая девочка». Мама пригласила зайти погреться моих при261
ятелей Толика и Гришу. Мы сильно продрогли. На улице было, наверное, градусов пятнадцать мороза.
В сенях нас встретила коза Нинка. Криворогая встала из вороха соломы. Пучок соломы, застрявший на её разных рогах, придавал козе смешной вид. Нинка сделала шаг вперёд в нашу сторону. Мать погладила свою любимицу и сказала: «У Нинки весной появятся козлята, значит, будет и молоко». В сенях, рядом с козой сидели ещё и три белые пекинские утки, купленные на развод.
Вошли мы в хату, захватив с собой похожие на дым клубы холодного воздуха. Кошка Нюрка спрыгнула пушинкой с печки. Широко зевнула, дугой прогнула спину. Она не спеша пошла под лавку, где её ждала миска с хлебом и молоком. С охотой полакала молоко и съела хлеб. Наконец, ловко вспрыгнула на лавку, стала умываться и мурлыкать. Услышав голос матери, сначала из-под печки важно показался бравый тёмно-красного оперения, с чуть покосившимся гребешком голосистый петух. Он смело прошёлся по полу и, поднимая свои лапки к груди и притоптывая шпорами, издавал звуки: «ко-ко-ко». За ним следовали такой же масти две курочки-квочки с гордой грустинкой в голосе. Им предстоял нелёгкий труд – снести сегодня по яйцу. Они, как потом рассказала ребятам мама, уже занеслись.
Были рады нашему приходу невестка Катя и её дочка Нина. Невестке хотелось узнать, как прошёл утренник. Все наперебой спешили рассказать о новогоднем празднике…
Очень обрадовалась маленькая Нина, когда я ей дал разноцветные «подушечки». С подарком девочка бегала босиком взад и вперёд по оранжевому песку пола, съедая одну конфетку за другой. В обязанность Нины уже входила уборка птичьего помёта, который не должен был залёживаться на полу. Девочка детской лопаточкой сначала засыпала песком кучки, затем ковшиком их выносила в мусорное ведро с песком. Ребята, увидев чем занимается
262
ребёнок, были откровенно удивлены. на что Катя сказала: «Мы её приучаем к труду. Делает это Нина с удовольствием. А как любит мыть посуду вместе с нами! Хозяйственная и трудолюбивая девочка растёт».
В хате нашей было тепло и уютно. Земляной пол старательно приведён в порядок. Лавки, благодаря Катиному старанию, сияли чистотой. Стол был накрыт белой по углам вышитой скатертью. Кровать аккуратно застелена розовым покрывалом с белыми кружевами, а в изголовье лежала большая подушка. От исходившего из печки тепла снег на окнах то таял, то на проталинах вновь появлялись фантастические морозные узоры.
Сперва мать покормила Жульку, которой разрешили ради праздника войти в комнату, потом напоила козу тёплым питьём и сменила уткам воду. Катя тем временем предложила мне и ребятам снять шапки, тёплую одежду и сесть за стол. Все мы здорово проголодались. Екатерина Никитична потчевала нас, «мужиков», горячим картофельным супом с фасолью, заправленным прожаренным луком на подсолнечном масле. Пшеничный ситный хлеб на опаре, выпеченный на поду в печке, был очень вкусен, как и сливовый компот. Скажу, что гости кушали с завидным аппетитом. По себе знаю, что в гостях всякая еда кажется вкуснее.
от горячего обеда и тепла у нас раскраснелись лица. Мальчики, поблагодарив за тёплый приём и угощение, оделись, сказали «до свидания» и вышли. Маме и Кате было приятно, что они накормили голодных моих приятелей. Мать медленно произнесла: «Не дай бог просить, а дай бог давать».
Анатолий и Григорий из очень бедных многодетных семей. Так у Гриши отец Пётр Иванович воевал, вернулся из госпиталя инвалидом, у него полностью ампутирована левая рука. Ему и его жене Анне чрезвычайно трудно воспитывать пятерых малолетних детей. Гриша самый старший из них, ему лишь 13 лет, но подросток главный помощник в семье.
263
Я и сестра Зина, слава богу, ели, можно сказать, собственноручно заработанный хлеб. Во время летних каникул трудились в колхозе, и заработали два пуда, то есть 32 кг зерна. Мать с Катей – четыре пуда, 64 кг. Таким образом, осенью прошлого года всей семьёй (Лида работала в школе, готовилась к экзаменам) мы заработали меньше двух мешков зерна. Несмотря на хорошо уродившиеся хлеба, на трудодень начисляли мизерное количество зерна. Почти вся пшеница и рожь поставлялись государству для нужд фронта.
Муку использовали очень экономно: хлебы выпекали на картошке и свёкле. Иногда готовили мамалыгу, галушки и соломать (саламать). Последнее блюдо готовили так. Прожаривали муку на сковороде до бежевого цвета, добавляли по вкусу соль, затем заливали горячим кипятком и, помешивая, доводили до крутой массы. Заправляли растительным маслом. Между прочим, в охотку я и сейчас готовлю это блюдо. Еда вкусная и сытная, без каких-либо специй. Только кушать её надо в горячем воде. По праздникам пекли пироги величиной с ладонь с начинкой из фасоли или из толчёной в ступе прожаренной конопли с сахарной свёклой. Конечно, старались, как можно меньше расходовать муки. Но это всё равно не позволяло сберечь запасы муки до нового урожая.
Каждый толковый хозяин, хозяйка, учитывая военное положение в стране, надеялись только на то, что было выращено с большим трудом на собственном огороде. В лучшем случае в погребах хранился картофель, свёкла сахарная, кормовая (бурак) и столовая, брюква, редька и морковь. Кроме того, там стояли кадушки с квашеной капустой, мочёными яблоками, солёными огурцами, помидорами и арбузами.
В хате хранились лук и чеснок, тыква и кукуруза, фасоль, а также в небольшом количестве растительное масло. Варенье не готовили из-за неимения стеклянных банок и сахара. Но зато сушили на компот яблоки, черно264
слив, сливы и вишни те, у кого был сад. Запасались все и лечебными травами.
Кто имел животных, заготавливал сено, солому ржи, пшеницы, проса, снопы веток с листьями и др. Те, кто из сельчан ленился обрабатывать свой огородный участок, а такие люди, к сожалению, были, старались прокормить себя другим, своеобразным способом. Они, откровенно говоря, украдкой варили самогон на продажу. А вот хозяйственные колхозники после изгнания немцев постепенно обзаводились коровами, овцами, козами, свиньями и птицей. Жизнь потихоньку налаживалась.
Я прожил все военные годы в селе, поэтому вправе сказать, что в большом недостатке в новом году оставались хлеб, соль, мыло, спички, гвозди, огородный инвентарь и керосин. К тому же, люди все изрядно обносились: у них не было обуви, верхней и нижней одежды. ткани в продажу почти не поставлялись, а если и появлялись в магазине, то всё равно их не за что было купить, денег у крестьян тоже не было. На помощь тогда приходило волокно из конопли. Из него плели лапти, вили тонкие и толстые верёвки, вязали ходаки, а ещё плели сети и намётки для рыбной ловли. почти что в каждом дворе не обходились без прялки. Некоторые ткали холстину, из которой изготавливали простыни, скатерти, рушники, портянки, шили сподние и верхние рубашки.
Кустарному производству не обойтись без шерсти, вот тут-то овечки очень нужны. Из шерстяной пряжи умелые женские руки делали чудесные вещи: варежки и перчатки, носки и чулки, гамаши, шапочки и платки, попоны и пледы, дорожки для пола, одеяла и онучи… Чуть было не забыл про незаменимые валенки. Но они тогда были, можно сказать, для избранных. Мастеров по изготовлению валенок было очень мало, если судить в масштабе целого района. На селе в тяжёлые времена первыми людьми значились шорники, бондари, плотники, печники, кровельщики, сапожники, модистки и портные, ва265
ляльщики катанок (валенок), кузнецы. Остановлюсь на последней специальности.
Если сломались грабли, лопата, тяпка, вилы, топор, ости для рыбной ловли и прочее, то куда обратиться сельчанину? Конечно же, к кузнецу. Кузню, чтобы соседей не раздражал стук кузнеца, как правило, размещали немного поодаль от села или на краю какой-либо ямы, как это было в колхозе «Путь Ленина». Сложных приспособлений для работы в кузне, согласитесь, не требуется. Я кузнецом не был, в отличие от своего брата Алёши, но постараюсь назвать основное и необходимое для работы. Это печка с мехами (горн), дрова (лучше уголь ), кочерга, молот (кувалда), молоток и молоточек, наковальня, щипцы с длинными ручками, бочка с водой, песок, рукавицы, очки, фартук, тиски, приспособление для гибки проката. В сельмагах огородного и другого инвентаря тогда не было, поэтому крестьянин мог воспользоваться лишь «плодами» мастерства сельского умельца – кузнеца...
Между тем, начались зимние каникулы. Целые две недели, свободные от школьных занятий, надо было заниматься чем-то полезным. Я привык к тому, что в нашей семье не принято было давать кем-то наставлений, поэтому мыслил самостоятельно. Во-первых, мне захотелось прочитать несколько книг из сельской библиотеки; во-вторых, покататься с ребятами на коньках, самодельных лыжах и санках и, в-третьих, помочь двум мамам (своей и Нининой) дома по хозяйству.
Собственно говоря, в селе никогда не было библиотеки как таковой. Всё же при школе имелась библиотека с небольшим количеством художественной литературы и учебников. В войну при сельсовете создали крохотную библиотечку из тоненьких брошюр на актуальную воспитательную, военно-патриотическую тематику, были там и детские книжки. Лида мне подсказала, что в нашей библиотеке имеются очень интересные книжечки. Выдают их по две-три штуки с обязательным возвратом. Причём, к ним надо очень бережно относиться.
266
Благодаря подсказке сестры я прочитал, насколько помню, книжки-брошюрки «Морская душа», «Таня», «Радуга» и др. Чтение меня захватывало, особенно сильные переживания я испытывал, когда читал о наших героях, сражавшихся с немецко-фашистскими захватчиками. Брал книжки, читал и возвращал, снова приносил домой. мне удалось достать «Василия Тёркина» А. Твардовского, «Молодую гвардию» А. Фадеева. Читал их вечерами на печке при тусклой-тусклой коптилке.
Прошло столько лет, а я до сих пор помню запах этих потрёпанных книг. Я убеждён, что человеку уже в 12 лет доступно содержание серьёзных повествований, он может понять всё. Мать и Катя просили меня рассказать о том, что я прочитал. иногда они внимательно слушали, как я читал вслух, хотя читал я, признаюсь, медленно. отдельные моменты прочитанного мы обсуждали. Зина тоже присоединялась к слушателям. Кстати, сестра читала не меньше моего.
***
Вы знаете, чем хороша средняя полоса России? А тем что времена года в этой части нашего отечества, можно сказать, довольно чётко очерчены.
Зима у нас начиналась с середины ноября. В это время вступали в силу морозы с вьюгами и обильным снегопадом. Весна вступала в свои права с середины марта – начала апреля. Начиналась она паводками и половодьем, с последующим наступлением дождливой поры апреля и цветущего мая. Лето обычно приходило в июне с нарастающим теплом по июль включительно. Август был хорош, уже не такой жаркий. С середины сентября поражала своей красотой золотая осень. В октябре изобиловали осадки в виде дождя. Грунтовые дороги при этом превращались в сплошную грязь и слякоть.
Когда брат Алёша вырвался из немецкого плена и пришёл домой, он работал в колхозной кузне. Вот тогда-то братец сделал мне из толстой жести примитивные конь267
ки со скруглёнными носами. Признаться, они были тяжеловатыми и грубыми, да и лапти для них не очень-то подходили. лучше, если бы были у меня рабочие ботинки. У Толика Романова коньки были настоящие – с блестящим покрытием, с острыми носами и прикреплёнными к ним ботинками. Их подарила ему его тётя, которая жила на станции Мармыжи, восточнее Черемисиново. Я даже по-хорошему завидовал ему.
Катались мы до усталости не только по замёрзшему ручью на лугу, но и на реке Тим, покрытой толстым-претолстым льдом. Ещё любили кататься с горы на санках. Детворы в рваных одеждах было много. Дети катались на лаптях, на старых тазах и картонках. Устраивали кучу малу. Если вдруг на один-два дня устанавливалась оттепель от веяния южного ветра, то мальчишки и девчонки лепили снежных баб, строили крепости, азартно играли в снежки. Дух этого детского азарта во время зимних игр прекрасно передал известный русский художник Василий Суриков в своей картине «Взятие снежного городка». Хотя время на этом полотне совсем другое.
Запомнился мне один комедийно-драматический случай, связанный с катанием на коньках. Моя сестра Лида всегда приходила домой из Тима в субботу, а в воскресенье со своими однокурсницами возвращалась обратно. И вот в один из воскресных дней ноября, когда ручьи уже покрылись льдом, я с разрешения сестры надел её телогрейку (ведь одежды у меня не было) и отправился с Толиком кататься на коньках на близлежащий ручей.
Катались, всё шло хорошо, я радовался стремительному бегу на самоделках. Но в одном месте лёд вдруг проломился и я оказался по пояс в ледяной воде. Весь намок, водой пропиталась и телогрейка. Мне не страшно было, что я провалился под лёд. Жаль сделалось сестру: в чём она пойдёт в Тим? Это произошло часов в 10 утра. Я быстро вылез из воды, снял с лаптей громоздкие коньки и пулей помчался домой.
268
Лида, увидев меня мокрым, расстроилась, хотя и не ругала виновника. К этому часу печка была уже истоплена. Мама положила в печку два ольховых снопа и поверх, расправив телогрейку, разложила её для просушки. За три с лишним часа телогрейка просохла, но не до конца. Хотя с горем пополам её уже можно было надеть. Таким образом, моё приключение закончилось в целом благополучно.
***
В мою обязанность по дому входило: наколоть дров во дворе и ещё с вечера принести их в хату, накормить два раза в день козу Нинку, достав корм с чердака. Если образовались снежные заносы, мне ещё надо было чистить снег вокруг хаты и до проезжей дороги.
Наверное, не все мне поверят, но огонь нужно было добывать одним из четырёх способов, спичек ведь не было. Тут уж мы с Зиной старались изо всех сил. Если из трубы соседней или дальней хаты шёл дым, то сестра, захватив с собой старинный с крышкой паровой утюг, бежала за горящими угольками. Это был самый лёгкий способ добычи огня. Когда у нас топилась печь, к нам также жаловали соседи за жаром. При очень хорошей солнечной погоде можно было использовать лупу с ватным или фитилёвым трутом. Но зачастую зимнее утро и день были облачными и солнце светило подслеповато. Был ещё способ. У меня имелись кресало (плоский кусок металла), очень твёрдый кремень и трут. Металл при сильном ударе о кремень высекал искру, которая падала на обугленный трут, и он начинал тлеть и дымиться. При этом способе приходилось долго-долго стараться, чтобы распалить огонь. И последний способ добывания огня. Я брал стальную проволоку, натирал её с большой силой и быстротой о что-нибудь деревянное, скажем, о бревно или полено. Когда проволока нагревалась, Зина быстро касалась этой проволоки палочкообразным порохом, который моментально воспламенялся. Такой порох от снарядов боль269
шого калибра достать было нелегко, или, вообще, невозможно. Вот так-то, дорогой читатель. Как говорится, без труда не вытащишь и рыбку из пруда.
Каждая крестьянская семья остро нуждалась в дровах. Об угле речь не идёт, его попросту не было, поэтому русскую печь в лучшем случае топили дровами. А вообще, в печке жгли всё то, что могло гореть. Конечно, самые лучшие дрова – это дубовые. Горят они долго, угли в печке могут держаться с утра до вечера или с вечера до утра. В болоте находились залежи торфа, но требовалась немалая сила для его добычи. Торф копать начнут только после войны. А пока топили печку олешником, сухим навозом, кизяками, бурьяном и соломой.
Бывало, с Зиной мы брали по большому мешку и шли на луг собирать сухие кизяки (высохший коровий помёт). В жаркую погоду свежая куча помёта сохнет дней пять. Высыхает кизяк с одной стороны, нужно повернуть, чтобы сох с другой. Охотников собирать кизяки было немало. Горят они быстро, при этом плохого запаха нет. Но пользы от них ненамного больше, чем от соломы.
Однажды во время каникул мы с Толиком взяли санки и пустились в дорогу за ольхой, тоже используемой для отопления. Скажу, что местные власти не запрещали рубить на топку это дерево, поскольку промышленного значения оно не имеет. Даже при строительстве домов не применяется, так как не отличается прочностью и через год-два разрушается.
Шёл снежок, но было тихо и не очень холодно. С нами побежала Жулька. Нужно было пройти с километр по дороге, а затем повернуть влево и идти ещё метров пятьсот по заснеженному болоту.
Добрались. Нарубили деревцев ольхи с хлыстами приблизительно двухметровой высоты. Каждый аккуратно уложил дрова на свои санки, укрепил их верёвками. Направились в обратный путь. Вдруг мои санки не выдержа270
ли тяжести и сломались: треснула передняя перекладина. Поломка пустяковая, но требовалась замена этой детали. Тем временем вечерело, и мы решили оставить этот груз до утра. Я помог везти другу его гружёные санки...
На следующее утро я изготовил дубовую перекладину, взял тонкие крепкие верёвки для её крепления. Снегу за ночь добавилось изрядно. Я зашёл за Толиком, и мы побрели к месту аварии. Ещё издали заметили, что санки с вязанкой дров занесены снегом. Как только подошли к ним, снег вдруг вздыбился над вязанкой дров и, стряхнув его с себя, соскочила с вязанки... наша Жулька! (Не могу сейчас объяснить, почему я не заметил её отсутствие дома). С радостным визгом бросилась она ко мне на грудь и стала меня «целовать». Мы с другом просто остолбенели. Я начал нашу собачку гладить и успокаивать. Оказывается, она осталась на морозе охранять дрова. Свернулась в калачик, а снежок её и занёс. Вот так она худо-бедно и проспала всю ночь под снегом. Жулька продолжала радоваться нашему приходу и кружила возле нас. Лишний раз животное подтвердило дружбу и преданность к хозяину, к человеку. После этого случая я ещё с большей любовью стал относиться к братьям нашим меньшим.
Сбросили мы олешник с санок, укрепили новую перекладину от полоза до полоза. Снова положили вязанку, хорошо закрепив её, и поехали. Жулька бежала впереди, наверное, радовалась тому, что сделала приятное для хозяина и что скоро её покормят. Вся наша семья была очень удивлена тому, что произошло. Все собачку ласкали, а мать приготовила для неё вкусную еду.
***
Война приносит неисчислимые страдания не только человеку, но также диким и домашним животным. Были случаи в селе, когда во время вражеской бомбёжки от страха у собак разрывалось сердце. На снег падали в полёте вороны, воробьи и синицы. Находили в лесу зайца
271
или даже волка, ещё не успевшего остыть. А при осмотре у животных не обнаруживали ни пулевых, ни осколочных ранений. Помню, когда в июне 1942 года над нашим селом на низкой высоте кружили и ужасно ревели немецкие стервятники, в результате наш жеребёнок Ворон и коза Нинка от страха дрожали несколько дней. Жулька пряталась под печкой, а кошка Нюрка забивалась под пол приступка возле печки.
Наблюдалось явление, когда волки мигрировали из одной местности в другую, из леса в лес или ходили очумелые по селу и не боялись ни людей, ни собак, то есть вели себя неадекватно. Я не раз видел такого волка, бродящего по снегу на лугу, поросшему кустарником.
В памяти моей запечатлелся ещё и такой случай. В январе пасмурным утром мать кормила в сенях уток, а наружная дверь была открыта. Вдруг утки с испугу закричали, стали сбиваяться в кучку, прижиматься друг к другу. Мать подняла голову и повернулась в сторону выхода. И обомлела при виде большого серого волка, стоящего на пороге сеней. естественно, она испугалась, но не растерялась, стала кричать на зверя, размахивая руками. На крик выскочил и я из хаты. Волк, видя, что добычи у него не будет, спокойно повернулся и не спеша пошёл прочь от хаты. Мать осмелела и, хотя была обута в какие-то комнатные шлёпанцы, несколько метров сопровождала уходящего зверя. Потом мы над мамой подшучивали, дескать, какая она у нас смелая. Вот так-то.
А ещё был случай, который заставит всех слабонервных смеяться сквозь слёзы. В соседней хате жила семья из трёх человек: матери – тёти Насти и двух её сыновей – старшего Сергея и Анатолия. О последнем я рассказывал, когда он после второго изгнания немцев, разбирая запал, потерял несколько фаланг пальцев правой руки. Отец этих сыновей Иван Леонович был призван в первые дни войны и вскоре погиб. Так вот, в один из пасмурных дней января (право, везёт же на неясные дни) Серёжа отпра272
вился в деревню Овсянниково к родной тётке по каким-то делам. От нас до той деревни семь километров, до Успенской церкви три километра и от неё до Овсянниково полем четыре. Село Успенка и церковь находились на возвышенности с уклоном в сторону деревни.
Когда добираешься той дорогой от Успенки в Овсянниково, то, дойдя до её середины, видишь, что церковь по мере удаления от неё начинает как бы опускаться всё ниже и ниже, пока не скроется вместе с куполом и крестом. Серёжа прошёл километра два от церкви и огляделся по сторонам. Вокруг ни души. Тем не менее, он заметил, что со стороны деревни бежала, как подумал путник, большая серая собака. Серёжу взяла оторопь. Подумал: откуда собака в поле? Ускорил шаг, оглядываясь. Собака тоже ускорила своё движение. Испуганный Серёжа решил не спешить, даже остановился и посмотрел на приближающегося… зверя. Окончательно мелькнула мысль: это самый настоящий волк. Кричать Серёжа не стал, бесполезно кричать. решил, что будет, то будет.
Волк, поравнявшись с мальчиком, посмотрел в глаза испуганного подростка, остановился и стал его нюхать: сначала пустые руки в варежках, затем ноги, живот. В глазах зверя, как потом рассказывал пострадавший, не было злобности. Волк начал дотрагиваться своей лапой до одежды, потом стал на задние лапы, а передние положил на плечи Сергея и несколько раз лизнул лицо. Он стал играться с подростком! то отскочит метра на три, то опять начнёт трогать одежду. Серёжа ни жив ни мёртв стоит, как вкопанный. Вдруг очень сильный волк как-то изловчился и как бы обнял парнишку за талию, а затем ловко и старательно положил навзничь на снежную дорогу. Зверь сел рядом и пристально, но без раздражённости, посмотрел ещё раз в глаза человека, затем приблизился вплотную. С минуту он обнюхивал всё тело, слышно было его дыхание. Наконец, встал и подошёл к ногам мальчика, поднял свою заднюю лапу, как это умеет
273
делать лучший друг человека – собака, и… стал мочиться. сию минуту Серёжа почувствовал тепло и терпкий волчий «аромат». Закончив свою естественную надобность, зверь одной задней лапой стал зарывать снегом то место, то есть Сергея. «Зарыл». Повернулся и не спеша покинул Серёжу. Наверное, волк подумал: «Вот странный человек! Я хотел с ним поиграть, а он от испуга и недоумения не сдвинулся с места». Подросток, не чувствуя своего тела, встал и посмотрел в сторону удаляющегося в лесополосу волка. Был мороз, и брюки Сергея стали колом. Ничего не оставалось, как пулей нестись к родственнице, чтобы не замёрзнуть. Ей богу, трудно поверить в эту историю любому нормальному человеку, но так было на самом деле.
Как утверждает российский биолог М. М. Диев и журналист А. Г. Хабургаев, до сих пор не зарегистрировано ни одного случая нападения волка на человека. Тем не менее, известно, что в войну этот зверь поедал человеческую мертвечину.
***
В народе говорят, что после Рождества «цыган шубу продаёт», но нередко крещенские морозы бывают крепче рождественских, и тёплая одежда, ах, как нужна! Вот и в этот раз стояли сильные крещенские морозы. У православных после Рождества до Крещения отмечаются святки. В четвёртую военную зиму святки проводились свободно. Ряженых, которые ходили бы по селу, я не видел. Но зато помню, как организовывались посиделки то в одной, то в другой хате. При этом для вечеринок выбирались самые просторные комнаты, в которых могло бы вместиться больше молодёжи. В хатах было прохладно, поэтому молодые одевались по-зимнему.
Продолжалась война, но сельчане хотели общаться между собой, особенно девушки и юноши. детей до 14 лет на посиделки пускать было не принято. Завсегдатаями вечеринок были и одинокие женщины до сорока лет. Они являлись заводилами, их уважали и любили. Мальчишки
274
такого возраста, как я и Толик, как уже отмечалось, в хаты с посиделками не впускались. Но такое было, пожалуй, не всегда. Поскольку любопытство брало верх, мы крутились возле хаты, заглядывали в окна. Иногда, чтобы ребятишки окончательно не замёрзли, им открывали избу. Мы радовались этому и вели себя на вечеринке подобающим образом.
Взрослые парни на фронте, другим мужчинам уже не суждено воскреснуть. ни гармошки, ни балалайки подчас не было. Частушки и песни пели иногда и под гребёнку, и под хлопанье в ладоши, под звук гремящих ложек. Самым главным богатством участников посиделок были полные карманы с жареными подсолнечными семечками, которые все смачно лузгали, не боясь стачивать себе передние зубы. Отмечу, что в хате никто не позволял себе курить, пьяных тоже никто не видел. Не помню, чтобы из-за каких-то разногласий возникали драки или потасовки. Если лавок не хватало для сидения, то брали их в соседней хате. Некоторые девушки восседали на коленях своих женихов или партнёров по игре. Одна небольшая лавка всегда стояла посередине комнаты. Зачем? Для игр. Играли в поцелуи, в кольца, в названия городов. Если стол был свободен, то резались в самодельные карты. Забавлялись нередко и глупой игрой в ложки. Проигравший в карты должен был поставить свой кулак правой или левой руки на стол, чтобы по нему победитель ударил железной ложкой, если проигравший не успевал отдёрнуть кулак до удара. Некоторых «провинившихся» доводили до слёз. Водивший часто не успевал убрать свой кулак со стола, не хватало быстроты реакции, а били изо всей силы, очень больно. При этом стоял злорадный хохот, ведь проигравший терпел неудачу. однажды мне, как проигравшему в карты, пришлось подставлять правую руку для битья алюминиевой ложкой. Несколько раз и я не успевал убрать руку в нужный момент. Сыпались удары, я плакал от боли. вот такая нехорошая игра. Опишу
275
ещё одну игру – в поцелуи. На лавку, стоящую посередине комнаты, садились парень и девушка спиной друг к другу. (Шутили: едут на суд). По команде «раз, два, три» каждый из них должен был повернуть голову в сторону, так чтобы их взгляды встретились, повороты головы при этом навстречу друг другу. В этом случае парень начинал целоваться с девушкой. Если лица оказывались повёрнутыми в разные стороны, игра повторялась.
На вечеринках всегда веселились, даже когда освещением служила тусклая коптилка. длились посиделки часов до одиннадцати вечера. Однажды на святках произошло трудно вообразимое трагическое происшествие, но, слава богу, не в людской среде.
Как всегда, когда закончились посиделки, молодёжь расходилась по дворам. тихо сыпал редкий снежок. Недалеко от нашей хаты, в сторону выгона, жил со своей семьёй Николай Иванович, отец Шуры Крыгиной, которая училась вместе с Лидой в Тиму, участник Первой мировой войны. Будучи на редкость трудолюбивым человеком, он имел хозяйственный двор с постройками и всякой живностью. У высокого, с большой окладистой бородой 80-летнего старика была старенькая жена маленького роста Анна (Нюрка) и пять взрослых детей. Бывало, дедушка долго-долго стоит, опершись на палку, возле плетня (его двор был на возвышении) и смотрит вдаль на огромный, далеко простирающийся луг, на ближние деревни Подлес и Лесновку... И будто никак не может насмотреться на всё на этом свете.
Так вот, после полуночи дедушка Николай (как следовало из его рассказа на следующий день) не спал от бессонницы. Вдруг он неожиданно услышал какую-то возню: визжание, рычание, стоны, необыкновенные отрывистые страдальческие звуки, похожие на лай собак. Это происходило совсем близко от его хаты, примерно в пятидесяти метрах в сторону луга. Собака так громко завыла от страха, что хозяин был вынужден впустить её в хату.
276
Проснулась вся семья. Старик оделся и вышел во двор. Очень темно, увидеть что-либо невозможно. Но звуки стали гораздо слышнее. Дедушка понял, беснуется стая волков. Пуще прежнего выли волки, щёлкали зубами, визжали, скулили, как будто рвали кого-то, а от движения зверей казалось, что дрожит земля. От происходящего становилось жутко. Трагическую сцену смертельной драки зверей в ту ночь слышала и семья Нюрочки Галушкиной, проживающая по соседству с Николаем Ивановичем. Небывалая страшная потасовка длилась около часа. Постепенно всё стихло, всё угомонилось.
Утром быстро разнёсся слух о том, что произошло прошлой ночью возле двора Крыгиных. Узнали и мы. Вместе с Зиной я побежал к тому самому месту, с нами спешила и Жулька.
Там уже стояло несколько человек, в том числе и сам дедушка Николай, который возбуждённо рассказывал о небывалом случае в его жизни – ночном происшествии. Все ужасались от того, что случилось.
Свежий снежок слегка припорошил примерно полгектара истоптанного волчьими лапами снега. Яркая кровь цвета красной калины с малиновым оттенком, перемешанная со снегом, покрывала большое пространство «поля боя». Жуткое зрелище учащало сердцебиение, даже слов не находилось для выражения мысли. Зина расплакалась, и я не удержался от слёз, когда увидел обглоданные останки волка. На снегу, как на разделочном столе мясника, лежало окровавленное целое: истерзанная голова, позвоночник и хвост. Случилась дикая, смертельная драка разъярённых зверей против своего сородича. Схватка не на жизнь, а насмерть. Жулька, когда бежала с нами, была весёлой, а теперь, почувствовав непонятный ей запах и увидев останки животного, как-то съёжилась и прижалась к моим ногам.
Что послужило причиной такого поведения стаи волков, мощные клыки которых заживо рвали жертву? Поче277
му обезумевшие хищники сожрали своего соплеменника? Николай Иванович высказал своё предположение о причине гибели волка. Очень возможно, что у стаи голодных волков была свадьба. Пора крещенских морозов – это как раз время волчих свадеб. Может быть, один из волков, которого потом истребили, сначала каким-то образом до крови поранился. Волки почувствовали кровь, вот тут-то и проявился их звериный инстинкт.
Неужели волков к безумству побудил голод? Кто это был: волк или волчица? Может быть, это чужак? Что послужило причиной истребления зверя? Может, причиной этому война, которая заставляла зверей мигрировать с одного места на другое? На все эти вопросы теперь уже никто и никогда не сможет ответить.
Если волк волку – волк,
А человек человеку – человек,
То смерти волка дайте толк:
Наверное, война – вина в тот век?
***
невидимая нить связывала жителей села с фронтом, который с боями отходил всё дальше и дальше от наших мест. Почтальонка Маша, казалось, реже чем раньше, но всё же приносила вместе с радостной вестью в письмах от бойцов-земляков и горестные сообщения о без вести пропавших, о гибели того или иного сельчанина.
Наша семья искренне радовалась письмам от Николая. Он тоже был на седьмом небе от радости – у него растёт дочка Нина. Брат признался, что уже третий раз ранен, на этот раз тяжело в голову, несколько месяцев лежал в госпитале. С гордостью он сообщил, что в очередной раз награждён медалью «За отвагу». А вот от брата Алексея писем давно не было. от этого, конечно, сильно росло материнское волнение. Лида написала письмо на имя командира части, в которой служил Алёша. В январе мы получили ответ. Командир части сообщал, что «...рядо278
вой Крупенников Алексей Михайлович… выбыл из госпиталя в декабре 1943 года». При каких обстоятельствах он выбыл из госпиталя, куда, осталось неизвестным. Мама после такого сообщения стала сама не своя.
Продолжали приезжать из госпиталей раненые, контуженые, которые могли сами добраться до дома. Родные радовались и плакали, улыбались и сокрушались.
В январе вернулся домой 24-летний русоволосый ефрейтор Семёнов Иванок. За этим работящим, красивым, ладным парнем с глазами с поволокой ещё до войны убивались сельские девчата, буквально сходив по нему с ума. Приехал он не один, а с симпатичной, уже беременной женой Анастасией, родом которая из-под Минска. Познакомились они во время его лечения в госпитале. Иванок возмужал, ему очень шла военная форма, и внешне молодой человек стал ещё лучше. Всё хорошо, да вот незадача: половина предплечья правой руки у Вани была ампутирована.
Мужчин, искалеченных войной, в селе уже было несколько. Возвратившиеся в стены родительского дома сразу после оккупации и смирившиеся со своим статусом инвалидов, по возможности, они работали в колхозе сторожами, учётчиками, бригадирами. О трудоустройстве хлопотали председатель колхоза, а также военком. В молодых семьях рождались дети, которые впоследствии стали называться «детьми войны». Жизнь продолжалась...
***
К началу 1944 года в оккупации всё ещё находились прибалтийские республики, Карелия, территории Белоруссии и Украины, Калининградской и Ленинградской областей, Молдавия и Крым. Тем не менее, положение фашистской Германии ухудшалось. После значительных побед советских войск обострилась внутриполитическая обстановка как в самой Германии, так и в странах-союзницах. К тому же, экономика их пошатнулась, не
279
хватало людских резервов. Внешнеполитическая и стратегическая ситуация изменилась в пользу Советского Союза. Увеличился выпуск военной продукции. Колхозное крестьянство приумножило производство хлеба, животноводческой продукции. Но враг ещё силён. тем не менее, в январе немецко-фашистские оккупанты были отброшены на линию городов: Новгород, Великие Луки, Невель, Ржев, Витебск, чуть западнее Киева, Кировоград, Перекоп, Керчь. Советские люди, читая сводки новостей, бесконечно радовались победам Красной Армии.
Война войной, а живой, как говорят в народе, думает о живом. Особенно было тяжело крестьянину зимой. Надо питаться, надо, чтобы в хатах держалось тепло. Требовалось беспокоиться не только о детях, о себе, но и о животных, которые кормят человека, охраняют, успокаивают его, создают уют и придают положительный душевный настрой. Поэтому и животные должны непременно содержаться в тепле, быть сыты, а не кричать и не мучиться от холода и голода.
В Тимском районе после жгучего мороза может наступить и оттепель. Это случается, когда ветер южного направления дует день и два. Снег начинает комкаться, детей тянет на улицу. Прямо-таки веет уже весной. Но через день-два ветер вдруг меняет направление на северный или восточный и окрестности снова окутывает стужа. Зима продолжается. Снежные заносы, сугробы и дороги после такого потепления становятся настолько твёрдыми и плотными, что по такому снежному насту можно ходить и ездить, не проваливаясь. В один из таких февральских дней у нас неожиданно появился Алексей Гололобов. светловолосый худенький паренёк 1928 года рождения, проживающий в селе Становое, что вблизи Тима, был сыном маминой родной 40-летней сестры Гололобовой Евдокии Пименовны (Дуни), погибшей во время войны. Признаться, своего двоюродного брата я до этой встречи никогда не видел. У Алёши есть сестра Мария (Маня), она
280
старше него. Теперь они круглые сироты. Отец их погиб ещё в октябре 1941 года. Помогала осиротевшим бабушка по отцу, проживающая по соседству.
Мы все были рады приходу Алёши. обут он был в лапти, одет в старую стёганую фуфайку, видавшую виды шапку. С первой минуты парень покорил всех своей общительностью, вежливостью и весёлым характером. Видать, ему самому хотелось пообщаться с родственниками. Мать и Катя накормили и напоили гостя. Алёша сразу заметил, что у нас есть животные. Признался, что любит их с раннего детства, что у них тоже есть кошка и собака.
Сделаю отступление. Мать, работая в военном госпитале, видела, какие страдания приносят бойцам не только раны, но и элементарная завшивленность. Она научилась по-настоящему бороться с педикулёзом: «жарила» бельё раненых в русской печке, гладила очень горячим утюгом, особенно швы на одежде. При этом был слышен треск вшей и гнид. кожных паразитов уничтожали мытьём с добавлением керосина. у тяжелораненых приходилось вычёсывать вшей частым деревянным или роговым гребешком.
Вот и сейчас мать, не откладывая, решила провести санитарную обработку как самого племянника, так и его одежды. «Прожарила» его бельишко в печке. Алёша помыл голову пеплом стеблей подсолнечника с добавлением керосина. Потом он искупался над большим алюминиевым тазом возле печки. Катя, как и при возвращении нашего Алексея из плена, отгородила место купания простынёй. После мытья мама дала племяннику белый медицинский халат.
Ещё отступлю. В войну людей донимали не только вши, но и такие кровососущие паразиты, как блохи и клопы. Было также много тараканов, но они никогда не кусались. Блохи жили в одежде, а клопы в трещинах кирпичей, в углублениях кривого дощатого потолка. Замечу, что клопы имели свойство падать с потолка на тело сон281
ного человека и, насосавшись крови, уползали восвояси, в свои укрытия. Потом места укуса сильно зудели, расчёсывались до крови. Печка, на которой мы спали, была вся в коричневых пятнах от крови, так как клопов давили пальцем. Керосина не было, поэтому приходилось также жечь паразитов лучиной, отчего стены и потолок печи были закопчены.
Вечером Алёша рассказал, при каких обстоятельствах погибла его мама:
– Как раз в ту февральскую зиму 1943 года немцы жили в хате. Наши вели артиллерийский обстрел Тима и его окрестностей, где засели немцы, со стороны Черемисиново. Всей семьёй мы сидели в погребе. Мама выскочила из погреба зачем-то в хату, в это самое мгновение разорвался снаряд, её смертельно ранило в живот. Немцы помогли перенести раненую в хату, но медицинской помощи ей никто не оказывал. Это произошло ночью, а к утру она скончалась. Мы с Маней ревели. Один из соседей выкопал в огороде могилу, другой сбил из досок ящик наподобие гроба. Похоронили. Перезахоронения не было.
Мать, закрыв лицо руками, тихо плакала, затем перекрестилась, приговаривая: «Царствие небесное тебе, моя сестричка Дунюшка».
На следующий день разговорились. Оказалось, что брат умеет плести лапти. А у меня, как назло, лапти продырявились, как-никак две зимы относил. К тому же, мне очень захотелось самому научиться их плести. К счастью, у нас имелась хорошо обработанная качественная пенька – волокло зеленоватого цвета, изготовленное ещё в конце прошлого года. Вот тут-то Алёша и загорелся желанием сделать мне хорошую обувь. Весело прищурив свои карие глаза, с простодушием он сказал: «Ох и закачу тебе, братишка, лапти. И соседи ваши, и в школе будут любоваться». Все наши, и я особенно, обрадовались такому повороту в родственных возможностях. Мать с
282
благоговением говорила: «Алёша, милый, помоги, сделай доброе дело, если сможешь. Андрюшке, сам видишь, не в чем в школу ходить. Портянка выскакивает из подошвы». В разговор встряла Зина, хитро улыбаясь и показывая свои лапотки: «Алёша, посмотри, эта работа моего крёстного отца, дяди Романа. Они сплетены на женскую колодку, зауженную и уменьшенную по высоте. Во как!». Алёша, внимательно рассматривая добросовестно сделанные лапти, согласился, что они хороши, что и он постарается сплести подобную обувку не хуже.
Мы с Алёшей сходили к дяде Роману и попросили его подобрать колодку для моей ноги. Колодку быстро определили, так как она подходила по размеру Толику и мне. Дядя Роман посмотрел на меня и произнёс: «Андрюша, твой отец Михаил не только отлично шьёт сапоги, но и не хуже умеет плести лапти. Ростом он пониже меня, но по силе я с ним не иду ни в какое сравнение. Помню, он запросто мог порвать двумя руками толстую верёвку из пеньки, что не каждому удавалось сделать. Михаил Афанасьевич в молодости был силён и ловок. Он в обиду себя не давал, да и сам никого не смел обидеть. Когда по праздникам возникали кулачные бои «деревня на деревню», его всегда приглашали драться. Ох и боялись с ним сцепиться его сверстники! Если не веришь мне, то спроси об этом ну хотя бы у своего дяди Петра Афанасьевича».
Мой и Зинин крёстный дядя Роман был разговорчив и не упускал случая, чтобы о чём-то спросить собеседника.
– Сынок, – обратился Ермилыч к Лёше, держа в руках лапотную колодку, – годков, как я вижу, тебе немного, а уже умеешь плести лапти. а лапти делать не так-то просто. Кто тебя научил этому ремеслу?
– У меня есть дядя Ваня, – стал с охотой отвечать на вопрос парнишка из Станового. – это родной брат моего отца. он уже в годах, его даже на войну не призвали. Он-то меня и научил этому ремеслу. Дядя со своей женой Аней
283
на своём огороде каждый год выращивают коноплю, поэтому у них всегда имеется пенька. Дядя плетёт лапти и на продажу, в базарный день в Тиму торгует. Люди охотно покупают лапти, остаются довольны покупкой, при этом любуются его аккуратной работой.
Роман Ермилыч сказал, что он хорошо знал Евдокию, маму Лёши. Вместе частенько бывали на вечеринках в селе Овсянниково. «Она была молода, красива и многим парням дюже нравилась, в том числе и мне, – дядя Роман улыбнулся, посмотрел на меня, на Алёшу и, почесав затылок, слегка кряхнул. – Но она выбрала себе в мужья твоего отца Николая, статного и красивого молодого человека из села Становое. Война сделала тебя и твою сестру Машу круглыми сиротами. Но что можно поделать? Это судьба».
Работа закипела. Сначала брат стал вить с помощью деревянного крюка нить из приготовленной Катей кудели пеньки. При этом Алёша заметил, что крючок удобен в работе, его ручка отшлифована до блеска. Я, подражая Алёше, вил нить другим крючком. Поясню, сразу верёвку не сделаешь. Сначала надо вить волокно точно определённой толщины на один крючок, а затем на второй. После чего Алёша, взяв в руки по крючку с намотанной длинной нитью и зацепив за гвоздь, вбитый с наклоном в притолоку двери, стал ссучивать. Получалась крепкая тонкая верёвка, которая постепенно увеличивалась в длине. Чтобы тонкая верёвка стала плотной и нарядной, её выступающие «волоски» надо было опалить на пламени, а затем отшлифовать о гладкое бревно или шест. Эта верёвка для верха лаптя. Толстую верёвку, предназначенную для подошвы, вили таким же образом.
Конечно, сразу не определишь, сколько верёвок пойдёт на лапти, да это и неважно. Если не хватит материала, это будет видно во время плетения, значит, надо ещё свить верёвок. «Сколько верёвочке ни виться, конец будет», – сказал Алёша, смеясь.
284
Свитую толстую верёвку, как и тонкую, подносили к пламени горящей лучины, чтобы подпалить её ворсинки. Затем верёвку тёрли о деревянный столб или какое-либо скользкое бревно. Получалась очень плотная, до блеска натёртая верёвка. Всю технологию изготовления лаптей описывать нет надобности.
В лаптях можно ходить в сырую снежную погоду. Подошвы и верх лаптей набухают, становятся твёрдыми и воду не пропускают, однако, портянка становится чуть увлажнённой. Но если слякоть или набухший снег выше щиколотки, то лаптям хорошо бы предпочесть резиновые сапоги, которых, увы, не было. Лапти и портянки сушили в печке на поду.
Итак, плетение пары лаптей у Алёши заняло неделю. Световой день зимой короток, а вечером при коптилке работать нельзя, можно работу испортить. Сделанные лапти надо было примерить, надеть. Мать достала из сундука новые полушерстяные портянки и протянула мне.
Накручивать портянку на ногу я уже был мастак. Обулся, встал на ноги и, радуясь, с открытым ртом от удовольствия, демонстративно и с достоинством прошёлся по земляному полу. Ноги словно спали в этой замечательной обуви. Все были в восторге. Мать от радости прослезилась, обняла племянника, с благодарностью поцеловала его.
Алёша, судя по его лицу, очень гордился тем, что кропотливая работа удалась на славу – он так удачно «закатил» братику лапти. Это были всего лишь третьи лапти, которые он сплёл на своём веку.
Мать ёще раз покопалась в сундуке и вручила Алёше подарок – тёплый шарф и варежки из козьего пуха, а также чистые посконные портянки. Подросток просто засветился от счастья. Он за неделю посвежел и поправился.
Провожая Алёшу к себе домой, мать сказала, чтобы в следующий раз они пришли к нам с Маней. Проводили, а мне стало очень-очень грустно без брата. Родного своего
285
брата Лёшу я давно не видел, всё время думал о нём, общаясь ежедневно в семье с одними женщинами.
***
Дни становились длиннее. В феврале-бокогрее солнышко временами начинает светить просто ослепительно. На Сретение Господне по краям крыши нашей хаты образовались сосульки. значит, как утверждает народное поверье, весна будет ранней. Зима мне уже стала не страшна, ведь есть хорошие лапти, которые напоминают о двоюродном брате. Но впереди весна – таяние снега, паводки и половодье... А в чём ходить в школу в это время? Резиновой обуви-то нет. За долгую зиму намело снегу чуть ли не на метровую высоту. Весна ожидалась многоводной и бурной.
Неожиданно из Черемхово от моего отца Михаила Афанасьевича получаем письмо. Папа обещал прислать посылку с сапожками, сшитыми для меня. Я весь извёлся в ежедневном ожидании.
Через несколько дней получили посылку. В ней лежали аккуратно завёрнутые детские сапожки. Я чуть не потерял сознание от увиденного… Папа, папа! Что же ты прислал такие маленькие сапожки? Мне уже больше двенадцати лет, а эти сапожки впору на ножку ребёнка лет семи. Мать и вся семья были расстроены. Ну а я скулил, так как такую обувь и на нос не наденешь. Мать от огорчения сначала вспылила, обвинила отца в том, что он забыл, сколько лет его сыну. Но потом смягчилась, так как отец шил сапоги от души, старался, хотел угодить и помочь сыну.
Решили отца не расстраивать, а сказать в письме спасибо. Красивые сапожки мама продала, а на вырученные деньги купила мне большие рабочие галоши. Их лучше носить с бурками, тогда ногам тепло и сухо. Теперь занятия в школе мне не придётся пропускать в очень сырую погоду.
Хотя война и была где-то уже далеко, но её зловещий дух витал в воздухе. В школе были введены уроки во286
енного дела не только для мальчиков, но и для девочек. С 5 класса мальчишки изучали устройство стрелкового оружия и гранат. Учились метать гранаты, стрелять из винтовки по мишени, стоять в карауле… Велась строевая подготовка. А девочек ещё обучали сестринскому делу, умению выносить раненого с поля боя, делать перевязку. обращаться с оружием и стрелять их тоже учили. В школе имелся кабинет военного дела и специально оборудованное помещение для хранения боевого оружия.
Военное дело нам преподавал 26-летний Владимир Иванович Заблоцкий (Голец), по образованию учитель математики, высокого роста, стройный и красивый мужчина. участник войны был демобилизован из-за ранения в ногу и с тех пор немного прихрамывал. Русские вообще на безобидные прозвища исстари большие мастера.
Вспоминаю такой эпизод. Я учился во 2 классе, а моя сестра Зина ходила в 5-й. В одном из зданий школы, возле сельского совета и магазина находилась учительская и два класса. В конце февраля было, естественно, холодно. Коридор школы освещался маленьким окошком и проёмом двери, которая почти всегда оставалась открытой. Я учился во вторую смену и не помню, зачем оказался в коридоре школы. Неожиданно увидел Зину, которая стояла в уголке между учительской и помещением класса. Начались уроки, и в установившейся тишине уже слышались голоса учителей. Поверьте, я сестре в ту минуту не позавидовал. В первые секунды я её даже не узнал. Стояла она в романовских лаптях, в длинной серой стёганке с тёплым, тоже серым платком, надвинутым на глаза. Правой рукой в серой варежке крепко держала винтовку с открытым штыком, упирающуюся своим прикладом в пол. Зина была ниже ростом рядом стоящей винтовки. Лицо её выражало серьёзность ситуации – как-никак, пост. В то же время мне стало немного смешно видеть сестру в роли бойца, стоящего в карауле. Она настолько вся была занята мыслями о службе, что меня, оборванца, даже не
287
заметила. улыбаясь, я окликнул её: «Зина, ты что здесь делаешь? Кто тебя поставил в караул с этой пушкой? Тебе не хватает будёновки с красной звездой. Небось, замёрзла? Вон как пар валит изо рта». (На холоде Зина всегда дышала ртом из-за хронической заложенности носа).
Сестра чуть приподняла голову и по-детски, но сдержанно улыбаясь, немного повернулась в мою сторону и заговорчески, тихо прошептала: «Андрей, а ты зачем тут? Тебе же идти в школу после обеда. Видишь, я стою на посту № 1. Сегодня моя очередь, не мешай. я, как положено, буду стоять два часа. Уходи, ради бога, скорее домой, а то простудишься».
Прибежав домой, я рассказал матери о том, что видел Зину. Мама, выслушав меня, с пониманием, не спеша произнесла: «так положено, сынок, ведь идёт война, сейчас всем тяжело». И добавила: «знала о том, что Зина сегодня должна стоять на посту, поэтому тепло её одела. Завтра по графику будет находиться в карауле Валя Романова (сестра Толика). Она станет нести эту службу, как и Зина, в первый раз. Надо, как бы не забыть, Доняхе сказать о том, чтобы потеплее снарядила девочку в караул. Дети войны не видят нормального детства. ну а те, кто сейчас на фронте, им ведь в сто раз тяжелее. Виноваты во всём фашисты во главе с Гитлером».
***
Это было в начале марта. Вечером я возвращался домой из школы. Бывало, откроешь сени и тебя встречает вся живность: Жулька, коза, утки. На этот раз радостно встретила Жулька и весело «проговорили» свои приветствия селезень и уточки. А где же коза Нинка? обычно она меня встречала кратким нежным блеянием. В ответ я с ней ласково разговаривал и гладил.
Открыл дверь хаты и ещё не успел переступить порог, как Жулька уже была впереди, она сразу же улеглась возле козы. они всегда лежат в сенях, бок в бок, грея друг
288
друга. Я вошёл, осмотрелся. Было всё в порядке. Семья в сборе, горят две коптилки. Но вот почему коза в хате? Катя что-то делала у печки, а мама хлопотала возле козы, лежащей на свежей пахнущей соломе. Мать весело сказала мне: «Андрюша, а у нас пополнение. Коза окатила три козлёнка: одну козочку и два козлика. Они сейчас на печке вместе с Зиной и Ниной. Иди посмотри». Я обрадовался, быстро сбросил с себя одежду и взобрался на приступок, чтобы увидеть новых членов семьи.
На печке горела вторая коптилка и я смог увидеть козлят на чистой подстилке. Их лизала кошка Нюрка, громко распевая «мур-мур». Это было уже её второе участие в родах козы Нинки. Передо мной были серые и один чёрный козлята с большими выразительными глазами. Они норовили встать на свои неокрепшие ножки. Зина предупредила меня, чтобы я их не испугал, а шустрая племянница Нина, обращаясь ко мне, повторяла Зинины слова – прямо-таки слово в слово.
Подобно тому, как котята после рождения через несколько минут хотят кушать и начинают отыскивать соски вымени своей матери, так и козлятам требуется молоко после того, как они обсохнут. Железы вымени козы начинают интенсивно выделять густое-прегустое, очень калорийное молозиво. Мать прекрасно это знает, готовит козу – массирует вымя, отчего козе становится приятно. коза в знак благодарности обнюхивает, как бы покусывает мать, которая затем тщательно обмывает вымя тёплой водой, насухо вытирает его чистым полотенцем. Коза после родов обессилила и хочет лечь, чтобы отдохнуть. Она чётко осознаёт, что её козлята поблизости, поворачивает голову в их сторону и слегка издаёт короткое блеяние, призывающее детишек к себе.
Котята лучше приспособлены к сосанию молока. Кормление у них происходит лёжа, котята не только сосут молоко, но своими лапками ещё и массируют вымя матери. А у коз дело обстоит иначе. (Хотя наша коза Нинка, как
289
я уже говорил, особая – у неё четыре соска). Если подпустить козлят к вымени, коза при этом должна стоять. козлята, тоже стоя, начали бы инстинктивно искать соски и стали бы сосать, тыкая вымя своими мордочками. это, очевидно, тоже своеобразный природный массаж. Сосание молока козлятами – безусловно, самый оптимальный способ кормления и развития. Но молоко в голодное время требуется и людям, особенно Катиному ребёнку. Поэтому мать несколько месяцев будет доить козу.
Итак, козлятки обсохли, уже начинают нервничать – они хотят есть. первые струйки молозива, похожие на густые сливки, мать сбрасывает в мисочку для кошки Нюрки и Жульки. Молозиво разбавляет кипячёной тёплой водой в определённой пропорции. Но теперь возникает небольшая проблемка. Каким образом приучить новорождённых пить молоко?
Необходимо заметить: чтобы козлята не заболели от несоблюдения санитарии, посуда и руки матери должны быть очень чистыми. Мать опытный в этих вопросах человек, но и ей непросто в первый раз напоить козлёнка молоком. Левой рукой берёт она к себе на колени новорождённого, а правой – миску с молоком. Я помогаю её держать. Мать макает в молоко своеобразную соску, сделанную из марли, и старается её вложить в рот козлёнку. Он сопротивляется, начинает плакать. Важно, чтобы козлёнок почувствовал вкус молока. Обучение длится до тех пор, пока он не научится втягивать молоко, производя сосательные движения. Через несколько минут малыш начинает сосать, не выпуская уже соску изо рта. Затем соска погружается в молоко. Если козлёнок сосёт, то хвостик его игриво трепещет из стороны в сторону. Приучить козлят пить молоко – дело не простое, необходима и любовь к животному, и терпение. Кошка Нюрка с удовольствием полакала молозиво, да и Жулька не отказалась. Накормленных козлят поместили в заранее приготовленный деревянный ящик с соломенной под290
стилкой. Кошка Нюрка прибежала с печки и легла в ящик с козлятами, продолжая за ними ухаживать. Ящик поставили возле козы-матери для общения с детьми. Собачке Жульке позволено лежать возле козы, они касаются друг друга своими боками. Коза и собачка с самого их детства воспитывались и спали вместе. Важно, чтобы у козы не пропало молоко от каких-либо стрессов, расстройств. Поэтому отлучать собаку от козы мать не стала. После родов дойную козу мать кормила и поила досыта.
Чтобы в комнате было теплее, Катя вечером протопила печку соломой. Матери часа через четыре пришлось вставать, зажигать коптилку и ещё раз кормить новорождённых. Первые дни козлят требовалось кормить несколько раз в сутки. Молоко по своей концентрации приходило в норму. Коза Нинка в зимних условиях давала более трёх литров молока. Появившаяся в мае зелёная трава позволит в дальнейшем увеличить надои. Одним молоком козлят можно кормить, ну, скажем, первые дней семь. Затем в молоко добавляется мука, тёртая картошка, свёкла, потом очистки, варёные и сырые овощи. Козы всеядны и неприхотливы в еде. Содержать их в хозяйстве, особенно пожилым людям, выгодно и не обременительно.
***
Продолжалась ненавистная война, от которой люди давно устали. На освобождённой от оккупантов земле всюду уже были братские и одиночные могилы, а также скромные обелиски, памятники не только советским воинам, но и гражданскому населению. По-прежнему, как зловещие тени беды, приходили извещения о смерти или о пропавших без вести бойцах.
В начале апреля ужасная участь утраты не миновала и нашу семью. Отец с Тоней, проживающие в городе Черемхове Иркутской области, получили из военкомата, призывавшего Алёшу в армию, извещение: «…ваш сын, Крупенников Алексей Михайлович, 1923 года рождения,
291
пропал без вести в феврале 1944 года». Я не видел и не слышал, как в тот момент встретили они это страшное известие о сыне и брате. Последовали, вероятно, сильные горестные переживания. Пропал без вести – это почти равнозначно гибели. Отцу на тот момент было 64 года, а Тоне – 17 лет. Не знаю, правильно или не совсем, но матери и нам о полученном извещении они решили пока не сообщать. О том, что Алексей погиб, я и остальные члены семьи, которые жили с матерью, узнали только в конце 1945 года. На фронте был в это время старший сын Николай, за жизнь которого также все опасались. Словом, побоялись сообщить об известии, так как мать могла бы не вынести такого удара.
Наступала третья весна военного лихолетья. О том, как в половодье весь огромный, примерно полтора на два с половиной километра, луг превращается в голубое озеро с парящими над ним водоплавающими и сухопутными птицами, я немного уже рассказывал. Это красивое временное холодное озеро получается от разлива реки Тим.
Река Тим берёт своё начало в местечке Выгорное-2, вблизи посёлка городского типа Тим Курской области. Впадает Тим в реку Сосна – это правый приток Дона. В реку Тим, в свою очередь, от таяния больших снегов в весеннее половодье впадает множество притоков, которыми являются наполненные водой овраги и ручьи.
В Курской области вообще очень много больших и малых оврагов. Только в нашем селе их несколько. Самый большой простирается от реки Тим на пять-шесть километров до бывшего поселения в два двора (так называемые «высылки» некоего Аркадча, наверное, Аркадия). От этого оврага по обеим сторонам отходят овраги поменьше. Ширина главного оврага составляет метров двести, а его глубина не менее ста. В четырёхстах метрах от устья овраг превращается в ложбину. Во время таяния снегов по дну оврага движется мощный поток мутной воды с песком, землёй и глиной, который устремляется в
292
реку Тим. В селе Карандаково реку Тим питают и многочисленные родники.
Природой созданы живые родники –
Дань людям, лютой злости вопреки.
Не будь в России первозданных родников,
Не было б рек и славных берегов.
В России не плескался бы седой Байкал.
Кто б нашу Волгу-Матушку видал?
Не было бы чудеснейших сибирских рек,
То знает каждый русский человек.
Нептун всевидящий следит за чистотой
Морей – всей синей гладью водяной.
Родник для бога Нептуна – особый знак,
Источник бурной жизни – скажет всяк.
Родник журчит день-ночь стозвонным серебром
Всему живому – счастье видит в том!
Родник, в тебе мы отражаемся душой.
Как ты прекрасен вечной чистотой!
Здание сельского совета и одно здание школы (в нём два класса) отделено тремя сотнями метров от главного корпуса школы и попова дома, между ними небольшой деревянный мостик. Во время половодья поток воды заливает его и сообщение прерывается примерно на одну-две недели. Занятия в школе в это время не проводятся. Тут уж и сапоги самые высокие не помогут.
Как только снег стаял, овраг высыхает и на его дне остаются песок с камнями-самородками и белые куски твёрдого мела – белой глины. Кстати, эти твёрдые куски мела использовались в школе для работы на классной доске.
Сестра Лида продолжала учёбу в эту весну в Тимском педагогическом училище. Лида и Шура, дочь Николая Ивановича, каждую субботу шли пешком оттуда домой, преодолевая более 20 километров, а в воскресенье держали путь обратно. В половодье Лиде ходить было совер293
шенно не в чем. Поэтому в семье решили: передать мои рабочие галоши Лиде, чтобы она с бурками в них и ходила. мне галоши велики на два-три размера.
Ну а после схода воды, через несколько недель наступало лучшее время года – весна. Как правило, в природе идёт извечная законная борьба: то зима не уступает место лету, то лето не хочет сдавать позиции зиме.
Весна – природы чародей,
С разливом, буйством рек,
С полётом в небе журавлей
Грядёт из века в век.
Весна – растений изумруд,
Как солнца, неба зов,
Природы, человека труд
В мозаике цветов.
Весну всю исковеркала
Злодейская война:
Цветы помяла, срезала,
Огнём прошлась она.
***
Война продвинулась на запад, но она продолжается – гибнут ни в чём неповинные люди. Но ведь дети и в войну остаются детьми. Весной нам хотелось бегать, играть со сверстниками, а приходилось выполнять нелёгкие обязанности по хозяйству, разделять со своей семьёй все тяготы и проблемы быта.
Выше нашей хаты, на подъёме когда-то была барская роща, а теперь в нижней её части ровная площадка с зелёным естественным дерновым покрытием. Только что сошёл снег, было ещё грязно, но всем ребятам не сиделось дома. лапти, сплетённые двоюродным братом Алексеем, пригодились мне не только для посещения школы, в домашних делах, но и в ребячьих забавах. Любимой и, пожалуй, главной игрой для детей была лапта. Проявляли мы
294
живой интерес и к другим захватывающим состязаниям. Я, например, очень жалел, что у меня нет настоящего резинового мяча. белой завистью завидовал Толику, лишь он имел именно такой мяч. помню, у мяча его было оторвано сердечко внутри – уплотнённое место для заполнения воздухом.
Делали мячики тогда из тряпок, из шерсти, играть с ними было не совсем удобно. Однако чуть позже у меня появился мяч, сделанный из резинового колеса от немецкой трофейной пушки. С одного бока очень твёрдый, а с другого – рыхлый. Короче, мяч был кривой и при ударе битой летел в непредсказуемом направлении. Порой, будучи голодными, мы так увлекались играми, что забывали даже про еду. Спешили жить, хотелось, чтобы, как можно быстрее, наступил следующий день. Приходили вечером домой, что-то перекусывали, падали от усталости и спали, как говорится, без задних ног.
Как-то вечером собралась наша семья дома, только Лиды не было. Катя, будучи в добром расположении духа, сказала: «Я связала всем для весны ходаки на один носок. Вот, посмотрите (она показала несколько пар добротной обуви). Прочную обувь связала из посконной пряжи. Но вот беда: её надо подшивать резиновыми подошвами, а подошв, конечно, нет». «Андрей, – продолжала Катя, – поищи какие-нибудь старые галоши. мы вырежем из них подошвы и пришьём к ходакам». Я кивнул в знак согласия. Почему-то был уверен, что поручение выполню, отлично понимая, что ходаки без подошвы ни туда ни сюда.
Мать только что закончила доить козу, вошла в хату и радостно сообщила, что на обильной зелёной траве коза Нинка даёт около пяти литров молока в сутки.
«Значит, будем жить, – сказал я, – знаю, что у нас мука и картошка кончаются. Немного осталось брюквы и свёклы, да квашения ещё есть. Ничего, до нового урожая как-нибудь дотянем. Главное, что у нас коза дойная. Щи будем варить из крапивы, лебеды и свекольной ботвы. Здорово,
295
что куры несутся. Утята подрастут к осени. Летом будем работать в колхозе, там обедом кормить станут».
Мать сказала, что я правильно рассуждаю. К тому же, скоро продадим козлят. уже и покупатель имеется – Софья Ивановна Минаева, что в Подлесе живёт. На вырученные деньги купим муки, семенной картошки, внучке Нине ситцу на платьице и ещё что-нибудь.
Все знают, что если у любого домашнего или дикого животного отобрать малых детей, то их мамы сильно переживают. Жалея козу Нинку, наша мать отдала проданных козлят Софье Ивановне не сразу: сначала двух, а через неделю третьего. не сразу лишившись всех своих детей, коза легче пережила разлуку. Но козлята не признавали новую хозяйку, они блеяли по своей маме, скучали и по моей. Первые дни моя мама ходила к Софье, чтобы покормить и попоить козлят, пообщаться с ними. Я тоже ходил. Животные радовались каждому нашему приходу. вскоре они уже совсем освоились и попривыкли к новым условиям.
***
Как-то Анастасия Михайловна, моя учительница начальных классов, попросила меня сходить на «рынок» (в селе так называли дно оврага с песком и различными природными камнями вблизи реки) и набрать куски мела для школьной доски.
В выходной день я и мои приятели Толик и Гришко отправились в овраг, взяв с собой большую сумку для мела. Но как могла не пойти с нами Жулька? Конечно, с удовольствием и она бежала рядом. Началом нашей прогулки стал мостик возле школы. Был конец апреля, яркое солнце сделало все дороги и песок в овраге сухими. Ярко-зелёная трава покрыла землю. Но деревья ещё не успели одеться листвой. По песку, промытому талой снежной водой, идти было первоначально интересно, ведь ступня так мягко тонет в нём. Тем не менее, вскоре мы ощутили,
296
что передвигаться по такому песку очень тяжело. Поэтому стали продвигаться не спеша по краям русла отшумевшей временной реки.
По пути нам попадались отшлифованные куски белоснежного мела, мы поднимали его. Песок был усеян камнями различной породы. Камни различались по цвету и по форме, попадались и прозрачные как стекло. Я собирал ещё и кремни, острые как нож, от перламутрового цвета до бледно-оранжевого. Они могли пригодиться вместе с кресалом для получения огня по причине неимения спичек. Девочкам, в том числе и Зине, я собрал несколько разного цвета камушков (по пять одинаковых) для распространённой в то время игры в «камешки».
Вскоре справа, с солнечной стороны, перед нами предстала знакомая с детства, но с другой точки зрения, огромная отвесная стена. Она была похожа на мозаичное полотно художника: чернозём, глина, камни и большущая толщина разноцветного песка, а также бордовой и охристой глины. Остановились, чтобы полюбоваться этой необычной стеной, потому что раньше это видеть не приходилось. Вдруг мы услышали оклик: «Маль-чи-ки!», а через секунду двойное эхо этого слова отозвалось в наших ушах. Повернулись налево и увидели вдалеке, в метрах трёхстах, две человеческие фигурки. Они казались величиною с пальчик. Узнали в них Зину и Катю. Они шли за песком, которым было принято не только присыпать земляной пол в хате, но и применять его для других нужд. Катя звонким голосом крикнула: «По-дож-ди-те нас!» Мы ответили, что подождём. Снова услышали эхо. Остановились. Очень интересно было наблюдать за такими «лилипутами».
Я не имел тогда представления о понятии «перспектива», о том, что предмет при удалении кажется уменьшенным в размере. Два женских силуэта стояли на краю оврага, и фоном для них служило голубое небо. По мере приближения Зина и Катя «увеличивались» в размере, мы
297
стали различать цвета их одежды, затем лица. Когда они подошли к нам, я пошутил: «Вы издали смотрелись такими маленькими карликами, аж смешно было, а когда очутились возле нас, стали нормальными людьми». Все рассмеялись. Катя оживлённо сказала, что и мы выглядели с верхатуры как муравьи. Жулька, обрадованная общению, тёрлась то о ноги Зины, то о ноги Кати. Они знали, что у меня есть поручение от учительницы – набрать мела.
Затем подошли к яме, образованной от вырытого песка, насыпали в мешки оранжевого «золота». Ух, какой тяжёлый песок! Зина смогла нести килограммов восемь песка, а Катя побольше. Мы помогли им вынести набранный песок наверх до края оврага. они нас поблагодарили. Потом продолжили свой путь в сторону Аркадча. мела мы набрали предостаточно, школе его хватит на целый учебный год. Гришко, до сих пор молчавший, высказался: «Мой папа в какой-то книжке вычитал, что нашему оврагу много тысяч лет. Вода образовала вот такой глубокий овраг, каким он сейчас является. Вся земля, глина, песок, камни оказались в реках. Поэтому некоторые из них обмелели, а кое-какие вообще пересохли».
Когда мы прошагали метров четыреста, то обратили внимание на расположенные справа и слева овраги, перпендикулярные основному. Тот, что слева, порос дубняком и кустарником, называется Подорожье. Такое наименование получил, видимо, потому, что овраг этот очень близко подступает в поле к дороге, идущей от нашего выгона на город Щигры. Но мы повернули в овраг, который был справа, не понаслышке зная о его достопримечательности. Только в этом овраге земля-матушка подарила сельчанам белую глину, которой белят к праздникам хаты изнутри и снаружи. Ею покрывают также весной и стволы деревьев. А ещё белую глину применяют, когда хату кроют соломой.
Подошли мы к карьеру. Увидели освещённую солнцем, большую белоснежную нишу. Именно от неё под воздей298
ствием дождя, таяния снега исходит мел, который в движении, словно масло в сливках, затвердевает, постепенно шлифуется, приобретая различную округлую форму, и высыхает.
Вдруг я вспомнил о том, что мать просила меня найти в овраге яйцеобразный белый камень-подкладень в гнездо кур, заменяющий натуральное яйцо. Эту просьбу выполнить мне не составило особого труда. Через несколько минут мне попались два куска мела, которые по величине и форме почти что соответствовали куриному яйцу.
– Ребята, а вы помните несчастный случай, что произошёл здесь в позапрошлом году? – спросил, глядя на нас, Толик.
– Ещё бы не помнить, – ответил я. – Это произошло перед праздником 7 ноября. Сюда пришли за глиной Маня со своим 14-летним братом Николаем. Сами они с Успенки. Живут в крохотной хатке, сделанной из плетня.
Маня, ей было лет двадцать, полезла с лопатой и мешком в эту яму. Начала копать глину. То ли от сотрясения, то ли по какой-то другой причине многотонный глиняный потолок рухнул и мгновенно завалил девушку. Установилась гробовая тишина: ни крика, ни плача. Брат, обомлевший от ужаса, несколько секунд был в оцепенении, а затем с плачем опрометью пустился бежать на Успенку (напрямую это километра два), чтобы звать людей на помощь, сообщить, что Маню задавило глиной.
Трое мужчин и одна женщина, Манина мама, побежали с лопатами к оврагу. Почти до вечера копали они сырую глину, пробиваясь к пострадавшей. И вот сначала показалась её одежда, потом вырыли её саму, но Маня уже не подавала никаких признаков жизни – лицо её было синюшным. Вот такая непоправимая беда настигла семью.
В овраге было тихо и по-весеннему тепло. Мы все решили хоть раз пройти его весь, пока предоставляется такая возможность. По пути слева и справа стали встречаться второстепенные овражки, поросшие дубняком,
299
словно сучья одного великого дерева – оврага. С одного края на другой пролетело несколько крикливых сорок и ещё каких-то озабоченных птиц. Овраг к его началу заметно стал мелеть, а склоны его сужаться.
Наконец, обнаружили начало оврага. Чувствовалось, что весенние воды с ним хорошо поработали. Исток, если можно его так назвать, в форме угла был довольно-таки глубок. основной овраг продолжал расти в длину. Даже корни молодого дуба были уже размыты и оказались снаружи, а само дерево упало – оно обречено.
Свернув налево, мы оказались на небольшой опушке, покрытой прошлогодней дубовой листвой, через которую пробивалась молодая зелёная трава. На этом пространстве, под старой плакучей ивой при беглом взгляде показалось, что валяется что-то неопределённое. Присмотревшись, мы поняли, что перед нами лежат два давно погибших здесь русских солдата. Поначалу от одолевшего нас испуга мы даже не решались близко подойти. Жулька почувствовала что-то подозрительное, поджав хвост, оставалась стоять неподвижно. Преодолев страх, мы приблизились к останкам.
От тел сохранились лишь скелеты, облачённые в сохранившуюся, но совершенно выцветшую летнюю военную форму. На «ногах» обмотки и ботинки. Возле одного бойца лежала каска, а в каске серый череп, источенный червями. оружия при солдатах не было. Судя по белизне крепких зубов, парни совсем молодые. Как сейчас помню, Гришко подошёл к одному солдату, взялся за его ремень и легко приподнял (при этом послышался приглушённый стук костей) и тут же не спеша положил. Две сороки, сопровождающие нас по оврагу, уселись на самом большом дубке и как-то уныло и неприятно трещали, рассматривая нас и павших солдат. Не знаю, как я овладел собой, но вспомнил тех расстрелянных немцами пленных бойцов, у которых были пластмассовые медальоны с их адресами. Я сказал Толику и Гришко, чтобы мы извлекли их из
300
карманов гимнастёрок солдат. Ребята тут же достали медальоны, чтобы передать их Дарье Ивановне, родной тёте Григория, работавшей до войны заведующей детским садиком в нашем колхозе.
Я, по-моему, правильно предположил, что парни эти погибли в июне 1942 года, при второй оккупации нашего села. Скорее всего, никто их не видел убитыми, а значит, о захоронении речи быть не могло. Но если это так, то почему при них нет никакого оружия? Может, в момент смерти при них и в самом деле его не было? Может, тот, кто подходил к телам убитых, взял их винтовки, патроны и удалился, не подумав о захоронении погибших? Словом, вопросов больше, чем ответов.
Со скорбными лицами и тяжестью на душе вышли мы из небольшого леска и оказались на дороге, идущей от выгона колхоза до города Щигры. Мешок с мелом несли по очереди. Устали...
Дома поведали о страшной находке, передали медальоны, как намечалось, тёте Дарье. Мать, выслушав мой рассказ, всплакнула и сказала, что, возможно, вот так где-нибудь и наш Алёша лежит убитый. На её предположение я ответил, что не надо такие чёрные мысли держать ей в голове.
Умылся, мать покормила меня, после чего мы пошли к пожилому дяде, брату моего отца Петру Афанасьевичу, проживающему, как уже говорилось, с женой Федорой в маленькой хатёнке на краю выгона, со стороны оврага. У них три сына: Алексей (его наш Алёша, идущий из плена, случайно встретил на дороге в поле), Иван и Пётр. Все они были на фронте.
Дядя Пётя внимательно выслушал, глядя мне в глаза. Немного помолчал, вздохнул и с печалью в голосе произнёс: «Ну что, дорогие, дело серьёзное. слышь, надо завтра туда ехать и хоронить бойцов. По-христиански надо придать земле. Завтра захороним там, где их, несчастных,
301
настигла смерть». Немешкая, я, мама и дядя Петя отправились к бригадиру колхоза. Алёша Галкин внимательно выслушал обстоятельный рассказ о страшной находке в овраге и наше предложение. Без колебаний пообещал завтра утром выделить лошадь с повозкой.
На следующее утро я, Толик и Пётр Афанасьевич, взяв с собой лопаты, топор, молоток и большие гвозди, выехали с колхозного двора к месту гибели бойцов. В телегу запрягли молодую серую кобылу по кличке Серка. Три месяца назад эта лошадь ожеребилась. Милый и очаровательный жеребёнок с окрасом родительницы бежал бок о бок с мамашей. Собачка Жулька то спереди, то сбоку сопровождала нас...
Слева от просёлочной дороги поднимались зелени озимой пшеницы, а ниже, вдоль дороги шёл ряд хат, в том числе и наша, вперемежку с ракитами и огородами. ещё дальше отчётливо обозревалась обширная, с бесконечно высоким небом панорама луга с двумя ручьями и островками фиолетовой по цвету ольхи, пока что не успевшей покрыться листвой. Слева направо, сливаясь воедино, обозревались Подлес, Лесновка, Канищево, Заречье и Забелье. Успенку увенчивала большая одноимённая церковь. Справа от дороги, почувствовав весеннее тепло, пустилась в рост зазеленевшая рожь, за которой параллельно дороге проходил уже известный нам овраг.
По-весеннему ярко светило солнце. Над полем слева и справа стояло марево от испарения влаги. Лошадь шла не спеша. Пётр Афанасьевич, участник первой мировой войны, рассказывал нам про ту войну, в том числе о гибели русских солдат и о том, как ему не один раз приходилось поспешно после боя рыть братские могилы и хоронить своих товарищей.
– Дядя Петя, – обратился я, – расскажите нам, пожалуйста, о каком-нибудь интересном случае из вашей жизни на войне. Или, может, вы уже всё забыли?
302
– Слышь (у дяди Петра слово «слышь», означающее «слышишь», было обычной привычкой, когда он обращался к кому-нибудь), ты просишь рассказать. Расскажу, небось, – дядя Петя поправил кепку от слепящего солнца и почесал затылок. – Этот случай, – продолжал он, – как помнится, был в Польше поздней осенью 1914 года. Окопы немцев и русских были друг от друга совсем близко. И вот однажды русский господин полковник приказал ротам идти в атаку. Было холодно, мы озябли, ну и бросились с винтовками на немцев с криком «Ура!». А немец, слышь, не дурак: не вылезая из своих окопов, стал косить нашего брата из винтовок. Братва падала как снопы. Уцелевшая часть русских добежала до укрытий противника. Ну вот… и завязался страшный рукопашный бой: в ход пошли и штыки, и приклады. Немцы не ожидали такого поворота событий. они, слышь, всегда боялись рукопашной схватки с русскими. преодолев страх, мы, как обезумевшие, сигали в их окопы, кололи там немцев, били прикладами, душили...
Я, как видишь, небольшого роста, но был тогда ловким и сильным. Помню, в том страшном бою несколько фрицев жизни лишил. Однако один здоровенный немец, разъярённый как дикий зверь, изловчился, однако ж, и пропорол мне штыком левую ногу выше колена. Кровь хлынула в сапог. Теряя сознание, запомнил, как край окопа завалился и засыпал меня. Больше, дорогие, ничего не помню.
От рассказа дяди у нас с Толиком тогда, наверное, открылись рты и расширились глаза. Голос дяди Пети задрожал. он, по-видимому, расстроился от воспоминаний и прослезился… В рассказе наступила пауза.
– Ну а дальше, дальше что было? – с умоляющим видом дрожащим голосом спросил я. – Ну, пожалуйста, говорите.
Дядя продолжил свой захватывающий рассказ:
– Так вот, мне потом санитары и оставшиеся в живых товарищи поведали, что когда после боя наши подбира303
ли убитых, то и меня нашли. Мои ноги торчали из земли рухнувшего окопа. Вытащили меня, но, конечно, посчитали мёртвым. Сняли верхнюю одежду, сапоги, положили на носилки и понесли к огромной могильной яме, в которую уже были брошены раздетые до кальсон трупы. Подошли ко мне, заметному по окровавленным кальсонам, два солдата, взяли меня, слышь, за руки, за ноги, раскачали и с силой бросили в серёдку ямы на мертвецов. При этом я дюже ударился. И, бог дал, мои детки, очухался. Ну, значить, пришёл в сознание.
Осмотрелся и мгновенно скумекал, что я лежу на мертвецах, что мине, как и всех остальных, начнуть закапывать. Слышь, откуда у мене появилась мощь? Я заорал дюже во всю глотку: «Не зарывай в землю!!! слышь, я ишо живой». пытался подняться. Меня сразу услышали. Туда, в яму сиганули те солдаты, которые только что мине бросили в неё. добрались до мине по трупам, взяли за руки и потащили к краю ямы, потом подняли к ошеломлённым от увиденного и услышанного санитарам.
Дюже долго я лежал в санбате: лечили позвоночник, ногу, уши, пока окончательно не пришёл в себя. Ну всё ж я остался кособоким. Так что я родился дважды, первый раз – в рубашке. Вот так, мои милые. Хошь верь, хошь нет.
Мне не терпелось задать вопрос дяде:
– А почему убитых хоронили почти голыми? Что на войне был обычай такой?
дядя помешкал с ответом, а потом проговорил:
– Дело в том, что русским солдатам в царской России не хватало продовольствия, одежды, обуви… А если б вы знали, как солдата съедали в окопах воши!
Несколько минут ехали молча под впечатлением от рассказа дяди.
– А у нас, – прервав молчание, с охотой сообщил Толик, – клопов, блох и вшей хоть отбавляй. Керосина нет, от мыла и след простыл. Но мама старается уничтожать паразитов. Если хотите, я расскажу как.
304
Пётр Афанасьевич кивнул головой и сказал, что хочет знать способ борьбы с вошами. «Эти проклятые насекомые всю войну сопровождають и мирных людей, и солдат. Сосуть кровь, слышь, которой и так мало в теле».
– Мама моя, – продолжал мой приятель, – при стирке кипятит бельё в тазу с пеплом подсолнуха. А когда вши заводятся в чистом белье, мать отправляет наше споднее в горячую печку. Иногда гладит бельё горячим утюгом, но это морока, так как надо паровой утюг разжигать углями, а их не наберёшься. Вот так. В голове эти чёртовы вши любят водиться, у девок особенно, у них-то, поди, волосня длинная. Для «ликвидации» вшей, я думаю, никто не будет совать голову в печку или в кипяток. (Все громко рассмеялись). Мать и девчата из головы вшей вычёсывают мелким гребешком. Или днём с помощью большого гребня в голове ищут друг у друга вшей и гнид.
– Хорошие способы борьбы, я понял, конечно, – сказал дядя Петя. – Моя мать (так он называл свою жену) таким же образом уничтожаить паразитических кровососов. – На фронте в первую мировую войну, – сокрушённо говорил Пётр Афанасьевич, – вша поедом съедала солдата. Сидишь в окопах неделю, две, а вошь всё разводится и разводится. Днём приходится всё время чухаться, как шелудивому поросёнку, а ночью вша спать не даёть. Слышь, конечно, поспишь и при вшах, но на следующий день тело так чешется, будто тебя крапивой отстегали за воровство яблок в чужом саду. Если боёв нет, то ротами ходили купаться в какую-нибудь баню, а бельё в специальной печке прожаривали. Перед баней каждому солдату смазывали волосистые части тела какой-то вонючей мазью, похожей на нефть.
Не заметили, как приехали до Аркадча. Спешились, повернули к началу оврага и вскоре оказались на той печальной опушке. Распрягли лошадь, чтобы дать ей вольно отдохнуть и пощипать зелёной травки. Серка, подняв голову с шикарной гривой на шее, как опахалом, хлест305
нула хвостом свои бока и громко заржала. В ту же минуту проголодавшийся жеребёнок приблизился к мамаше, ткнул носом вымя и стал жадно сосать, повиливая от удовольствия своим длинным волнистым хвостом. А Жулька села неподалёку от нас и внимательно наблюдала за тем, что мы делаем. Не поверите, но, наверное, те же любопытные сороки сидели на том же дубке, что и раньше. Они на этот раз почему-то молчали.
Дядя Петя по-деловому, молча осмотрел останки бойцов. Сказал невнятно: «Да, жалко… вот… это 1942-й…» Затем выбрал место захоронения и, перекрестившись, сказал: «Ну, с богом». Лопатой убрал сухую листву, расчертил прямоугольник – место могилы. Натруженными руками поудобнее взялся за лопату и начал рыть могилу по христианскому обычаю – с запада на восток. Мы с Толиком как могли лопатами выбрасывали землю из ямы. Сплошной чернозём был мягким и копать было не очень трудно. Выкопали неглубокую яму, не дойдя до глины, аккуратно положили в неё останки бойцов, кости которых в последний раз как-то глухо, будто на прощание, простучали. Уложили, как водится, ногами на восток, затем накрыли мешковиной, присыпали сухой прошлогодней дубовой листвой, бросили в могилу по горсти земли и закопали.
Пётр Афанасьевич сделал из засохшего дубка большой крест, установил его на могиле. Положил каску на могильный бугорок, сказав: «Царствие вам небесное, дорогие сынки… Пусть земля будить вам пухом». Все перекрестились, постояли, склонив головы. На душе каждый из нас чувствовал горестное волнение. Правда, маленькое утешение всё же у нас было – мы похоронили бойцов, придали их земле. Дядя Петя поблагодарил нас да, наверное, и себя за добродушие и сердечность. Добавил, что хорошие из нас люди получатся. Затем мы запрягли Серку и поехали в обратный путь.
Всю дорогу провели в молчании. В душе было какое-то непонятное состояние. А вот жеребёнок, словно испы306
тывая удовольствие от большой прогулки, легко бежал трусцой, ни на шаг не отставая от своей мамаши. Умная Жулька, казалось, под впечатлением от увиденного, успевала бежать не впереди нас, как обычно, а за нами.
Мать встретила меня вопрошающим взглядом. прежде всего, я помыл руки. Проголодавшись, с большим аппетитом съел суп с галушками, забелённый козьим молоком. Хлеба не было. На второе – пареная сахарная свёкла с постным маслом. Мама не забыла и о Жульке, впустила её в хату и тоже хорошо покормила.
Я подробно рассказал маме, с кем ездил под Аркадча, как копали могилу, как хоронили бойцов. Не забыл про крест и каску. Добавил, что без дяди Петра мы с Толиком с захоронением бы не справились.
Мама всё чаще стала плакать. И на этот раз из её глаз тоже покатились слёзы. Она вытерла их своим передником, упомянув об Алёше. Весточек от него не было вот уже несколько месяцев. Потом мать поведала о том, что ходила в школу, к Анастасии Михайловне, чтобы учительница знала причину моего сегодняшнего отсутствия на занятиях. Рассказала также, что имена погибших известны, медальоны были ещё вчера отданы Дарье Ивановне, обещавшей передать их в военкомат через председателя сельсовета, и что Анастасия Михайловна повела её к директору школы Дине Фёдоровне, чтобы и та узнала о погибших солдатах и их захоронении. Дина Фёдоровна распорядилась послезавтра провести школьную линейку по этому поводу.
Для присутствия на траурной школьной линейке дирекция школы пригласила мою маму, отца Толика Романа Ермиловича и отца Гриши инвалида войны Петра Ивановича. Собрание проходило на зелёной площадке возле школы, находящейся около попова дома. Пётр Афанасьевич, я, Толик и Гришко стояли лицом к школьникам, построенным в несколько шеренг. Я испытывал неловкость и толком не знал, что о нас и о других будут говорить.
307
Дина Фёдоровна, чтобы ввести всех учащихся и учителей в курс дела, сказала, что Крупенникову Андрею, ученику 2 класса, было поручено собрать мел для школы. Но Андрей пошёл не один, а со своими одноклассниками Анатолием Полянским и Григорием Апальковым. После того, как мел был собран, они решили ради прогулки пройти овраг до конца. И вот в начале оврага, на опушке дубняка…
Если говорить коротко, то директор школы рассказала, как обнаружили останки бойцов (назвала их имена, дату рождения, место призыва), как их хоронили… что война советского народа с врагом продолжается… «Благодаря правильным действиям учащихся нашей школы, мы узнали о неизвестных героях войны. Как только закончится война, а это время не за горами, останки солдат будут перезахоронены в братскую могилу возле школы и сельского совета».
В конце выступления Дина Фёдоровна объявила нам, и Петру Афанасьевичу благодарность за наш поисковый, достойный похвалы поступок. Выразила нашим родителям большую признательность за хорошее воспитание детей в непростое для страны время. По предварительной договорённости с Анастасией Михайловной мне предоставили слово. Я, очень смущаясь, рассказал свой короткий стих:
Писать мне о войне хотелось,
Что в детской памяти запечатлелась.
И если не смогу сказать сполна,
То можно позабыть, какой была война.
Когда я стану совсем взрослым,
Сумею написать о страшном прошлом –
Презреть фашистского урода,
О мужестве и стойкости народа.
Затем директорша подошла к столу, на котором лежал букет из весенних красных тюльпанов, предназначенный
308
для возложения на могилу солдат, павших за Родину. Она передала мне цветы. Дрожки, в которые была запряжена Серка, стояли чуть поодаль на изготовке. Мы с бригадиром Алексеем помчали к месту захоронения бойцов. Жеребёнок бежал, не отставая от своей матери.
Преодолев небольшое расстояние за несколько минут, оказались у креста, возле свежей могилы. Перекрестились, возложили цветы. «Спите крепким сном, незнакомые русские братья. Земля вам пухом», – тихо сказал бригадир Алексей. Постояли. Помолчали.
На тверди – два бойца
Лежат костьми давно.
Их больше нет лица…
Теперь им всё равно.
А матери не спят
И просят: «Помоги!»
Всё ждут, в окно глядят,
Но во дворе – ни зги.
На обратном пути я рассказал, как мы с ребятами обнаружили погибших бойцов.
Иногда мы ностальгически рассуждаем, что в детстве и юности время проходило медленнее, а в пожилые годы оно будто проскакивает мигом. Так ли это? По-моему, не совсем правильно это утверждение. Скорее всего, время тогда быстро проходит, когда человек больше занят делами, особенно, если эти занятия полезны и по душе.
***
Незаметно наступил канун весеннего праздника 1 мая. день 30 апреля выдался особенно весенним. Было тихо, тепло, слышалось щебетание птиц. Солнце как будто радовалось, освещая яркую зелёную траву и нежные листья кустарников и деревьев. У меня, у всех ребят и учителей, собравшихся на «сказочном ковре»
309
пришкольного участка, было хорошее настроение. Наш директор, чтобы дети и взрослые не приходили в школу в праздничные дни, решила отметить первомай накануне. Замечу, что этот праздник мы отмечали впервые за годы войны. Алые полотнища были вывешены на зданиях сельского совета и школы. октябрята со значками на груди и пионеры с повязанными галстуками держали в руках маленькие красные флажки. Ни горна, ни барабанов не было.
Дина Фёдоровна рассказала, что 1 мая является Международным праздником трудящихся всего мира, решение о его праздновании, о ежегодных демонстрациях было принято в 1889 году Парижским конгрессом II Интернационала в память о выступлении рабочих города Чикаго. В этот день они организовали забастовку с требованием восьмичасового рабочего дня. Затем Дина Фёдоровна отметила, что враг упорно сопротивляется советским войскам, отступая всё дальше и дальше на запад. После чего последовало поздравление с праздником и пожелание успешно закончить учебный год. Было исполнено несколько номеров праздничной программы: прочитаны октябрятами и пионерами стихи русских поэтов-классиков и стихи о войне, спето несколько песен. помню я, как в этот день девочек и мальчиков нашего класса принимали в пионеры. Нас построили в две шеренги. Речь произнесла старшая пионервожатая. В заключение она сказала: «За дело Коммунистической партии будьте готовы!» Мы ответили: «Всегда готовы!» и дали клятву быть готовыми к труду и обороне.
В село, к себе на родину продолжали возвращаться инвалиды войны. Так, в Лесновке молодая Марфа привезла с сопровождающим солдатом из госпиталя своего мужа Ивана, у которого полностью были ампутированы ноги. Его грудь украшали ордена и медали. Русская женщина плача говорила, что своего любимого мужа никог310
да не оставит в одиночестве и забвении. Марфа с двумя малолетними детьми возила по селу Ивана на маленькой тележке, а точнее, побиралась. Сердобольные люди, зачастую, из последнего подавали им милостыню.
У меня сохранилась одна из открыток брата Николая, датированная 23 мая 1944 года. Он пишет нам на имя моей сестры Лиды:
«Добрый день, дорогая мама, жена Катя с дочкой Ниночкой, сёстры Лида, Зина и братик Андрюша.
Я жив и здоров, того и вам желаю. Нахожусь под огнём сражения. Своим арторудием крошим ненавистных фашистов. Кланяйтесь отцу и сестрице Тоне. Об Алексее ничего не знаю. Жив ли он? А ещё передаю привет сестре Людмиле в Москве. Война, как я понимаю, подходит к концу. Бог даст, вернусь домой.
Жду ответа. Пишите чаще. Обнимаю. До свидания. Ваш Николай».
В конце учебного года, в последних числах мая возле главного корпуса школы, где находились учительская и кабинет директора, появился мужчина в военной форме. офицера без ступней ног привёз из деревни Огнёвка подросток Герасимов Юра. Помог ему слезть с телеги, проводил до ступенек школы и помог подняться по этим ступенькам. Этот мужчина лет сорока мог ходить только на коленях. Инвалид последовал в учительскую...
Позже выяснилось, что это бывший учитель русского языка и литературы нашей школы. Дослужился он до звания майора, имел много боевых наград. С 1 сентября этот всеми уважаемый учитель с фронтовыми заслугами стал работать у нас в школе, испытывая при этом большие физические и моральные неудобства. Протезы в войну, да и после, я знаю, делали из дерева – это при утрате одной ноги. а при отсутствии двух ступней ситуация усложнялась. Поэтому он горемычный остаток своей жизни был вынужден передвигаться на коленях.
311
***
Учащиеся начальных классов окончили учебный год в конце мая. Табели об окончании того или иного класса в годы войны на руки не выдавались. Однако помню хорошо о том, что в 3 класс я перешёл с оценками «посредственно», «хорошо» и «отлично». Мы слабо усваивали грамоту по многим причинам. Во-первых, посещали школу полуголодные; во-вторых, зимой в школьных классах было холодно; в-третьих, зачастую не во что было обуться и одеться; в-четвёртых, было достижением, если один учебник по какому-либо предмету имелся на целый класс. Кроме того, не было тетрадей, мы писали на газетах, если они были; не было карандашей и чернил… Что греха таить, наши учителя испытывали ту же нужду, лишения, что и дети.
В годы войны деревенские дети во время летних каникул не сидели сложа руки. На собственном огороде и в колхозе дел было предостаточно. Каждый находил себе работу: устраивались помощниками пастухов, занимались прополкой сельскохозяйственных культур, прудили мельницу, возили сухое сено с лугов на колхозный двор, обеспечивали водой работающих в поле, собирали колосья. Чтением заниматься было некогда, да и книг тогда было мало. Кино, если привозили из района, то один раз в три месяца. И как же это было приятно. Клуба никогда не было.
Основным досугом мальчишек считалось купание на речке в жаркий день. Плавали у маленького мостика, возле плотины, а также под Ёночкой (так звали бабушку, проживающую на берегу реки Тим). Зачастую мы были голодные, но любили чистую воду и барахтались в ней до усталости, до посинения. Все умели хорошо плавать и нырять. Слава богу, не было случая, чтобы кто-то утонул. У кого были удочки, те старались поймать пескаря, плотву или какую-нибудь другую рыбёшку. Ну а вечером шли смотреть и слушать, как взрослые парни
312
и девушки (лет по 15–17), а также пришедшие с фронта молодые инвалиды под гармошку или балалайку поют частушки и песни, пляшут и шутят в образовавшемся кругу – словом, как могут, веселятся. Запомнились вот такие частушки:
Если б не было зимы,
Бураны б не буранили,
Если б не было войны,
Милёночка б не ранили.
Ох, какая я была!
Лёд колола и плыла.
А теперь какая стала?!
Война меня довела.
У милёнка моего
Поговорочка на «о».
Через эту поговорочку
Влюбилась я в него.
Моя милка на войне
С портупеей на ремне.
Бьёт фашистов на прицел,
Лишь бы я остался цел.
Я милёнка приласкала,
Не могу его забыть,
Пришёл с фронта инвалидом,
Всё равно буду любить.
Я не слышал нецензурных слов или какой-либо похабщины. На выгоне, если не светил месяц, было темно, хоть глаз выколи. (Я уже упоминал, что в селе до войны, в войну и после не было электричества. Электроэнергия стала медленно проникать в Тимский район только в 1960-е годы). Парни, без преувеличения сказать, немного стеснялись девушек и наоборот. Но все уважительно относились друг к другу. Если молодой человек, познакомившись с девушкой, провожал её впервые после гуля313
нья домой, то не всегда решался даже взять её под руку. Ну а первый поцелуй вообще был намного позже.
Курение среди молодёжи в военное время не получило широкого распространения. А в школьной среде о курении вообще не могло быть и речи. У взрослых парней, любителей покурить, денег не было даже на «Беломор» – это, во-первых, а во-вторых, спичек для прикуривания тоже не было, огниво же с собой носить было несподручно. Некоторые старые и пожилые люди курили традиционный табак-самосад, закручивая его в виде папиросы или делая «козью ножку».
Благодаря простому общению, родственным связям жители Карандаково знали не только всех своих односельчан, но и были знакомы и дружили со многими жителями соседних сёл. Горести и беды соседей от продолжающихся сражений с врагом отзывались сочувствием и состраданием в сердцах жителей нашего села.
***
Наступило лето. Мать работала дояркой на колхозной молочной ферме. Лида была занята учёбой в педучилище. Катя, имея маленькую Нину, не всегда могла трудиться в колхозе по разнарядке. Детского сада не было. Зина частенько ухаживала за ребёнком и трудилась на нашем огороде: пропалывала овощные и бахчевые культуры, окучивала картошку, если требовался полив, носила ведром воду из колодца.
Не скрою, мне хотелось работать в поле на прополке яровой пшеницы, ячменя или овса. В этом стремлении ничего особого не было. Просто, как и все остальные, живя ежедневно впроголодь, я мечтал более-менее поесть, хотя бы один раз в день. Поэтому я попросил бригадира Алексея направить меня на прополку зерновых культур, где работали женщины. К тому же, в этом труде я уже имел прошлогодний опыт.
Скажу, что те же самые женщины, с кем я работал прошлым летом, увидев меня, обрадовались. Им недоставало
314
рабочих рук. В большом своём фартуке я относил сорняки на дорогу, взяв траву у каждой из колхозниц. В полдень нам привозили с колхозного двора вкусный обед, состоящий из большого половника какой-либо каши с постным маслом и ломтя ржаного хлеба. Ну а воды было хоть бочку опорожни. Таким образом работал до первого сенокоса, зарабатывая ежедневно по половине трудодня.
Пожилые мужчины и женщины численностью примерно в 20 человек приступили к июньскому сенокосу на нашем лугу, который простирался слева от просёлочной дороги километра на полтора в длину и на полторы сотни метров в ширину. Стояла солнечная летняя погода. Ровными рядами из-под шумящих и звенящих кос ложилась ярко-зелёная сочная трава. Так как было жарко, то скошенное разнотравье тут же быстро сохло, издавая терпкий запах мяты, шалфея и клевера.
На следующий день я с Толиком и несколькими женщинами получил задание ворошить граблями или вилами сено для того, чтобы оно быстрее просыхало, пока стоит хорошая погода. Каждый брал себе по ряду. Сначала было легко работать, но уже к обеденному перерыву я очень уставал. Чувствовал облегчение, только идя домой что-нибудь перекусить и передохнуть. Как раз мама и Катя были дома и ждали меня.
Сильно проголодавшись (позавтракать было нечем), я с жадностью ел густой крапивный борщ, забелённый козьим молоком, без хлеба. На второе мать предложила котлеты из протёртых листьев лебеды с сахарной свёклой в варёном виде, обваленные в отрубях и прожаренные на сковороде. Катя удивила меня желудёвым напитком (суррогатом кофе). Для чего она потолкла в ступе несколько желудей, отбросив их кожуру. Насыпала в кружку образовавшегося порошка цвета натурального кофе (сравнение родилось намного позже), залила кипятком и забелила молоком. Желудёвый напиток со специфиче315
ским запахом дуба мне действительно понравился. Жаль, что сахара к нему не было.
– Шикарный напиток, – сказал я, обращаясь к Кате. – Где ты желудей взяла?
Катя, глядя мне в глаза, не замедлив, ответила:
– возле мельницы Волкова растёт вековой дуб, вот там прошлой осенью их и набрала. Теперь будем напиток употреблять.
Я поблагодарил всех за обед. Затем мама сказала, что свёкла в погребе заканчивается, правда, есть ещё брюква и квашеная капуста. После обеда немного отдохнул. Во второй половине дня нам, работавшим на лугу, удалость перевернуть все ряды травы, скошенные накануне. Таким образом наша работа продолжалась целую неделю. Высохшее на лугу сено мужчины и женщины сносили в небольшие временные стожки, которые требовалось свозить на колхозный выгон для складирования в большой стог. Несказанно повезло во время заготовки сена – не было ни одного дождя.
А теперь представьте себе такую картину: траву скосили и вдруг зашли тучи, сверкнула молния, загремел гром и пошёл сильный с ветром дождь. Свежескошенная трава вся намокла. Но завтра снова солнечный день. Трава начинает подсыхать, цвет травы на глазах меняется. Изумрудно-зелёная трава приобретает коричневато-грязный цвет. И вот уже приятный запах травы сменился на отталкивающий. Сено, прямо заметим, лишилось витаминов и естественных запахов. Корм обесценился. Скотина в зимнее время поедает такое сено с неохотой, да и польза от такого корма невелика.
В нашем колхозе было принято так: ежедневно ранним утром бригадир Алексей подсказывал, кому куда идти и что делать в бригаде, подъезжая верхом на коне к той или иной хате. Помню, я только что проснулся и шёл с ведром за водой в свой колодец. Вдруг как из-под земли возник бригадир верхом на нашем статном и красивом
316
коне Вороне. Какой-то силой прибило меня к Ворону: правой рукой я его обнял за гривастую шею, левой погладил широкий лоб и поцеловал. От счастья неожиданного общения у меня навернулись слёзы. Ворон в ответ на ласку поднял голову и негромко заржал.
«Видать, любит и помнит тебя Ворон», – сказал бригадир. У меня мгновенно возникли две противоречивые мысли, приведшие к одному знаменателю: первая – ревность к бывшему нашему воспитанному и обласканному жеребёнку; вторая – гордость за Ворона, что он пригодился колхозу, ведь за Ворона нашей семье председатель колхоза выделил два ведра зерна пшеницы.
Бригадир вкрадчиво и заботливо, чего за ним не водилось, произнёс: «Андрюша, сынок, помоги, пожалуйста, возить сухое сено с луга на колхозный двор. На лугу, а он у тебя рядом, возы сена будут навивать мужики, а на базу стогованием займутся другие. За работу буду писать тебе целый трудодень. Так что иди на гумно, там тебя будет ждать запряжённая лошадь».
Я дал согласие, но про себя отметил, что придётся ишачить, можно сказать, не за понюх табака. С горечью вспомнил, что получил за свои трудодни в прошлом году, работая во время летних каникул, что с весны ни щепотки муки в доме, семья с маленьким ребёнком голодает. В то же время я старался осознать, ведь бригадир Алёша здесь не причём. Причина всему – продолжающаяся война, которая забирает у населения выращенный с большим трудом хлеб и всякое продовольствие для фронта, для быстрейшей победы над врагом.
Поручение возить сухое сено легло на мои плечи и плечи моего друга Толика. Ему досталась кобыла Маня, а мне мерин Резвый. На трёх других подводах работали пожилые мужчины. Они сами навивали воз, везли на выгон и там, сгрузив сено, подавали его стогометателю. Работа спорилась, и для нас, детей, труд был посильный, но уста317
лость, однако, к полудню сказывалась. Конечно, силёнок маловато, а тут и питание слабое.
В обеденный перерыв распрягали лошадей, путами треножили их. Из родника, а он был рядом, брали воду и лошадей поили. Они сами шли к нескошенной траве, что ближе к болоту, и к ольхе, охотно щипали сочный подножный корм. Затем, как люди, ложились отдыхать на несколько минут, то есть до послеобеденного продолжения работы. Пять подвод успели перевезти всё сухое сено в течение двух дней. Огромный стог отменного, погожего сена вырос на колхозном дворе.
Родник, из которого мы брали воду, поили лошадей, производил на меня неизгладимое впечатление. И вообще, я люблю родники. Родник всегда бывает чист, как слеза, прохладен, а вода из него очень вкусная. В источнике отражаются лица людей, животных и чистое солнечное голубое небо, или небо в свинцовых тучах, или в узорчатых облаках.
В лугу, из-под земли
Бьёт мощный ключ.
Он чист, могуч –
Клокочет от любви.
***
«Андрюша, – обратилась как-то ко мне Катя, – в сенях висит коса, но она дюже затупилась ещё в прошлом году, когда скашивали бурьян у дороги. Помнишь? Сходи прямо сейчас к Ермилычу. Пусть он поможет отбить косу. У него есть наковальня. И попроси его научить тебя, как нужно отбивать эту же косу, как после этого надо точить её. У нас брусок для заточки есть. Пока стоит хорошая погода, сегодня нам надо скосить траву на нашем лужке. она уже выросла по пояс. видел? Пора уже козе сено заготавливать на зиму».
Дядя Роман что-то делал у себя возле хаты, когда я подошёл к нему, держа косу в руках. «Не стесняйся, сынок, я понял, зачем ты пришёл», – ласково сказал дядя.
318
«Ты, знаешь, – продолжал он, – я Толю научил отбивать косу, научу и тебя, ребята вы уже большие». Дядя Роман взял из моих рук косу, присел на маленькую табуретку возле наковальни и начал её править. Я видел, как ловко он орудует инструментами. при этом стука большого нет, просто молоток в руках пожилого человека как бы ласкает металл – режущую поверхность косы. Потом крёстный усадил меня за наковальню, подал косу и сказал, чтобы я взялся левой рукой за спинку косы, положив её на наковальню, а правой держался за середину ручки молотка. Конечно, понять-то я понял науку налаживания косы, но, помню, руки мои дрожали. наверное, от моей неловкости. Я постучал-постучал по косе, подражая толиному отцу. Затем мой учитель показал мне, как надо точить косу бруском на деревянной ручке, как правильно прикрепить косу к косью в виде шеста с дугообразной ручкой, используя овальной формы металлическое кольцо и деревянный клин (прикосок).
В тот же день Катя показала мне, как правильно держать косу. Она ловко взмахивала косой, из-под которой пышными рядами ложилась цветущая и пахнущая трава. Очень метко и поэтично сказано об этом в стихотворении «Косарь» русского поэта Алексея Кольцова:
Раззудись, плечо!
Размахнись, рука!
Ты пахни в лицо,
Ветер с полудня!
Освежи, взволнуй
Степь просторную!
Зажужжи, коса,
Как пчелиный рой!
Наша Катерина умеючи правила косу, издававшую при этом звон и скрежет. В перерыве она передавала косу мне и следила потом за моей работой, подбадривая нужным советом. Признаюсь, косить такую обильную траву мне было очень тяжело, но главное, что Катя научила
319
меня это делать. Я был доволен, что мы скосили траву собственной острой косой. Заметил, что лужок наш стал просторным и теперь его украшали ровные, параллельные друг другу рядки скошенной травы.
Через семь недель после Пасхи, к Дню Святой Троицы вся округа нашего села покрывалась яркой зеленью и не только пшеницы, ржи, но и цветущей травы, пушистыми кронами деревьев. Было принято в этот праздничный день приносить в хату душистые цветущие травы, сено, ветки клёна, ясеня, дуба и ракиты. Я обожал наш сад, наше село, его жителей, особенно моих друзей, с которыми учился в школе, с кем переносил все тяготы суровых военных лет. Катя старалась, как могла, отметить с семьёй этот праздник и чистотой в хате, и вкусным обедом. Мать была женщиной верующей. Утром, управившись с делами по хозяйству, шла на праздник в село Успенка, в церковь Успения Пресвятой Богородицы. Несмотря на то, что эта церковь была частично разрушена, осквернена и ограблена оккупантами, отец Яков проводил службу.
***
В нашем нижнем саду вместе с яблонями и вишнями росли различные лиственные деревья, тут же цвели кусты сирени. Ближе к дороге выделялась молодая белая акация, которая цвела в конце июня. Я любовался ею и видел, как над гроздьями соцветий весело кружили пчёлы, осы и шмели. Мы, ребятишки, ели её сладкие цветы. От аромата немного кружилась голова и дурманилось сознание. Вечерней и утренней зарёй в саду, в гуще сирени и акации, пели, заливаясь, знаменитые курские соловьи.
Спустившись с пригорка, на котором стояла наша хата, и перейдя дорогу, мы увидели, что до колодца оставалось ещё несколько метров. Слева и справа проходил ров, вдоль которого росли несколько деревьев чернослива. Во рву, возле колодца рос молодой ясень. В том, скажу я, ничего особенного не было. Однако именно на этом ясе320
не ежегодно в мае появлялось очень много жуков продолговатой формы, ярко-зелёного цвета с золотистым отливом. Жуков называли «майками». От них шёл очень-очень неприятный запах. Говорили, что в лекарственных целях их можно сдавать в аптеку.
В 2009 году, приехав из Ставрополя на несколько деньков на родину, я посетил наш сад. Яблони совсем состарились, многие засохли. От зарослей пройти было почти невозможно. На нашей Португалии сохранилась лишь одна изба Андрея Астахова. Дорога, ведущая на Успенку, тоже стала непроходимой. Та самая красивая акация от старости уже упала и лежит поперёк бывшей дороги. Горькие чувства от утраты всего, что было дорого мне в молодости, переполняли мою взволнованную грудь. Я безутешно плакал наедине с собой. Воспоминаниям прошлых лет я решил посвятить это стихотворение:
Растёт акация в саду,
Пленяя юной красотой.
Когда цветёт, то от неё
В восторге сердцем и душой.
Коснувшись листьев кружевных –
Росинки с нежностью кропят,
Скопленья кудрей рассыпных
Пьянящий дарят аромат.
Белеют грозди пышные,
Как в синем небе облака,
Цветы искрятся чистые
И ждут веселья ветерка.
И снова молодость в груди!
Всех, Фея, трогаешь собой.
Дела, заботы позади.
Как в детстве, радуюсь тобой…
Неоспорим мирской закон:
Чужой судьбою не идти.
321
В соцветьях нежности огонь, –
Вот так умеешь ты цвести!
***
Если дети хоть и не устали за день, то всё равно спят всю ночь крепко. О себе скажу: уж очень я уставал за целый день. По натуре своей я трудолюбив с раннего детства. Сам себе в жизни ищу приключений и работы, когда меня просят или нет что-либо сделать. От усталости мне очень хотелось спать. Мать говорила, что разбудить меня было невозможно. Может, потому, что я как-то спал мертвецким сном, и произошёл один печальный случай.
Чтобы приготовить горячий завтрак, обед, печку даже летом топили. Следовательно, на печке находиться в тёплое время года было слишком жарко. Поэтому я приносил в хату свежей соломы и располагался на полу, а мать давала мне одеяло и подушку. Только после этого я быстро и незаметно засыпал.
Коза, Жулька, куры и белые пекинские утки со своими детишками ночевали у нас в сенях. Дверь держалась открытой, чтобы в комнате было прохладнее. Очевидно, во время моего сна утки со своим потомством, почувствовав комнатное тепло, перебралась из сеней в хату и расположились под моим боком.
Проснулся я в то неприятное утро и заметил, что подо мной два задавленных ярко-жёлтых, ещё не успевших опериться утёнка. Не знаю почему, но в хате никого в тот момент не было. Две утиные семьи со своим вожатым селезнем, как всегда, ушли на болото, видимо, не заметив потерю детей.
Я взял в руки безжизненные, словно игрушечные, бархатные тельца утят и принялся неистово рыдать из-за нестерпимой обиды и жалости к погибшим существам, мысленно коря себя за содеянное. В это время в хату вошла мама и испугалась моего плача. Тут же поняла, что произошло, и стала меня успокаивать. Но я всё-таки считал себя виноватым в случившемся.
322
***
Как-то в начале июля к нам прибежала Федора Фёдоровна и взволнованным от радости голосом, со слезами сообщила, что сегодня пришёл с войны её сын Петичка.Мать и Федорушка плакали: одна мать – от неожиданной радости, а вторая – от безутешного горя. Сквозь слёзы мама сказала, что от нашего Алёши нет писем, нет ни слуху ни духу, и сердце её чувствует недоброе. Тётя успокаивала мать, затем пригласила маму и меня на ужин в честь возвращения Петички.
– Петя, – сказала тётя Федора, – хотел увидеться с Лидой, но она в Тиму. Жалко, конечно. Но они скоро встретятся, наговорятся. Ведь так?
В маленькой комнате уютной хатки, у накрытого стола нас ждали родственники. На столе от свежей картошки в чугунке исходил пар, лежали лепёшки из ржаной муки. Тут же были солёные огурцы, графин кваса и бутылка мутноватого самогона.
Сначала я своего двоюродного брата не узнал. Из симпатичного, весёлого и шустрого среднего роста юноши, каким он был три года назад, Петя превратился в очень худого и бледного лицом маленького, сутулившегося подростка, будто этот человек побывал в какой-то страшной переделке. Увидев меня и маму, Петичка с откровенной улыбкой подошёл к нам, обнял и поцеловал.
Дядя Петрак, радуясь приходу сына, с достоинством хозяина сказал: «Дорогие гости, всех приглашаю к столу. Я дождался меньшого сына Петю. Будем молиться Богу, чтобы остались живы и наши старшие сыновья Алексей и Иван, а также и ваши, уважаемая Маша, Николай и Лёша, которые сейчас на фронте».
«Я, – продолжал Пётр Афанасьевич, – нынче встретился на дороге с Диной Фёдоровной. Она сказала мне, что Америка, Англия и Франция начали помогать русским воевать против Германии. Добавила, что война может за323
кончиться в следующем году. Вот так!». Все от радости захлопали в ладоши.
За столом, кроме меня с матерью, были Пётр Афанасьевич с женой Федорой Фёдоровной, их дочь Лена со своим мужем Захаром, инвалидом войны, возвратившимся с фронта ещё осенью 1941 года. К ужину была приглашена Полина Афанасьевна, сестра Петрака. Тётя Федора попросила прийти к ужину своего брата Илью Фёдоровича с супругой Софьей Ивановной, проживающих по соседству. За столом все не могли разместиться, но, не беда, рядом поставили тумбочку и два табурета.
В первые минуты встречи Петичка рассказал, что он служил на одной из батарей противовоздушного дивизиона Западного фронта. Во время сильных боёв, а это было в ноябре 1942 года, их дивизион попал в окружение. Несколько дней оборонялись, потом закончились снаряды и патроны. Много полегло наших бойцов и командиров. Выйти из окружения было невозможно, так как немец далеко продвинулся вглубь страны. Безоружные бойцы попали в плен.
«Сынок, слышь, дорогой, прости, – сказал вкрадчивым голосом отец, – мы тебя выслушаем до конца, сколько бы ты ни рассказывал, но только после того, как поужинаем. А то все уже хотят есть, да и картошка, слышь, остынет. Согласны?»
Петичка, да и все остальные, внимательно слушали того или другого рассказчика. Не перебивая друг друга, все коротко вспомнили, сколько горя пережили в дни оккупации. Вспомнили всех, кто погиб на фронте и в тылу. Федора Фёдоровна не преминула рассказать о том, как наш Алёша совершенно случайно встретил недалеко от Харькова их сына Алексея… Хозяин дома, а он был самым старшим по возрасту, открыл поллитровку и разлил самогон по стаканам, по рюмочкам граммов по 20 и сказал: «Слышь, дорогие гости! Выпьем за здоровье всех присутствующих и за наших воюющих сыновей».
324
Отдельно скажу: «Мой меньшой сын Пётр, мы с матерью безумно рады твоему возвращению из плена. Слышь, сынок, будь здоров и счастлив!» Дядя Петя расчувствовался, подошёл к сыну, обнял его и расплакался. Присутствующие не остались равнодушными, у многих на глазах появились слёзы.
После ужина Петичка продолжил свой рассказ. О том, как их, то есть пленных, погрузили в товарные вагоны, умерших в пути сопровождающие выбрасывали, больных и обмороженных привезли в Польшу, в концлагерь...
В лагере находились не только россияне, но и французы, чехословаки, югославы, бельгийцы, румыны, а также немцы-антифашисты. С военнопленными, содержащимися в нечеловеческих условиях, обращались очень жестоко: бараки не обогревались, людей морили голодом, их били, пытали и унижали, посылали на изнурительные, порой бессмысленные работы. Пленные умирали от болезней и истощения. Их уничтожали в газовых камерах и жгли в крематориях, травили выхлопными газами в душегубках...
Ослабленных узников использовали в качестве жертв для натаскивания собак-овчарок, при их обучении для уничтожения пленных, если те осмелятся убежать. Для этого у всех на глазах выводили обречённого и заставляли его бежать. Овчарке давали команду: «fremd! fremd!» («чужой! чужой!»). Голодная собака настигала обезумевшего человека, бросалась на него, в секунды перегрызала ему горло и раздирала живот. Эта чудовищная казнь свершалась в присутствии начальника лагеря и его окружения. Они злорадно и кровожадно наблюдали за страшной картиной уничтожения человека и во всё горло хохотали.
Свирепствовали и надзиратели. Особенно преуспевали женщины-садистки с хлыстами в руках. Зайдя в барак, они кричали: «Judem! Judem! Wo ist Judem?» («еврей! еврей! Где еврей?»). Любого, особенно чернявого, могли
325
принять за еврея. стаскивали этого «еврея» с голых досок нар и секли хлыстами, нередко до смерти. Время пребывания в этом настоящем аду всем казалось вечностью.
Далее Петичка сказал, что ему немного повезло в том, что «поручили» колоть дрова при лагерной столовой. Хоть он и работал ближе к пищеблоку, но ни крошки съестного ему не перепадало. Поварам и всем, кто готовил пищу для узников, грозила смертная казнь, если они осмелятся передать пленному что-либо из еды.
Однажды парень оказался на волоске от смерти. Зимой он простудился и сильно заболел, впадая в бредовое состояние. Каждое утро на специальной повозке «санитары» объезжали бараки, грузили мертвецов и безнадёжно больных и отвозили в крематорий. Так как Петичка был без сознания, его стащили с нар и поволокли в выходу. В это время, как потом рассказали ему товарищи по бараку, кто-то снаружи громко крикнул «санитаров». Те бросили Петичку у порога, убежали на зов и больше в бараке не появлялись. Пленные положили больного на нары, он очнулся, чем-то покормили его. И Петичка, всем на удивление, стал потихоньку выздоравливать. Какая-то энергия, видно, появилась у него от сильного стресса. Видать, судьба дала возможность ему выжить и даже добраться домой.
От воспоминаний у Петички покраснели глаза и навернулись слёзы, его затрясло. Тётя Федора обняла сына и сказала: «Сынок, на вот, выпей воды, успокойся. Хватит рассказывать и расстраиваться, отдохни. Ты теперь дома, в обиду никому не дадим. Мы все тебя любим…»
Петичка мимикой и жестами показал, что заканчивает рассказывать:
– Освободили нас бойцы Советской Армии, вывезли в созданные госпиталя в Белоруссию для восстановления здоровья. Все пленные были похожи на скелеты, обтянутые кожей. Лечили нас от дистрофии, нервного истощения, постепенно увеличивая количество пищи. С каждым в отдельности работали следователи, осматривали и руку, на
326
которой был выбит чёткий многозначный лагерный номер (при этом Петя, засучив рукав, показал татуировку на предплечье). Переписка была строго запрещена. Потом отпустили домой.
Брат сказал, что имеет с собой предписание, по которому надо явиться в военкомат в пятидневный срок. Все внимательно слушали Петичку, сочувственно сокрушались, качая головами, что-то говорили.
Религиозные догматики утверждают о существовании загробной жизни. Причём считается, что грешные люди после своей смерти попадают в ад, а не совершившие греха или отмолившие имеющийся грех – в рай. Однако фашистская Германия добавила новое к этому религиозному утверждению. Она практически показала всему миру, что ад может быть сотворён и при жизни человека. В созданных многочисленных концентрационных лагерях узники стран Европы и СССР миллионами гибли мученической смертью. Только благодаря освобождению лагерей смерти советскими войсками были спасены тысячи и тысячи узников. Мой двоюродный брат Пётр Петрович, к счастью, попал в этот список спасённых.
Областная медицинская военная комиссия, на которой побывал Петичка, установила его полную непригодность к несению военной службы. Диагностировали общую дистрофию организма, заболевания многих внутренних органов, а также истощение нервной системы.Врачи предписали долгое лечение и рациональное питание. Петичка узнал, что из госпиталя следственные органы делали запрос в наш райвоенкомат, под грифом секретности справлялись о нём и о его родителях.
Петичка и Лида ещё до войны по-родственному дружили друг с другом. Если Лида приходила из Тима, Пётр после возвращения из плена приходил к нам, чтобы повидаться с ней.
Весной, с субботы на воскресенье они шли на выгон, чтобы отвлечься от повседневных дел и учёбы. И там он,
327
конечно, более подробно рассказывал ей и о войне, и о лагере смерти.
На выгоне к ним присоединялся Григорий Игнатович Апальков, сын Игната Захаровича, проживающего с отцом и братом Колей, моим одноклассником, в верхней части выгона. В руках Гриши всегда была мандолина, на которой он прекрасно умел играть. Гриша пришёл с войны инвалидом, на фронте он был танкистом. в бою под Прохоровкой его танк был подбит. боевая машина загорелась и тело танкиста, в том числе и лицо, было страшно обожжено.
Из скупых газетных сообщений сельчане узнали об открытии второго фронта в Европе. Толком они ещё не понимали, что представляет этот фронт. Но главное, эта военная сила будет действовать против фашистской Германии. Теперь советские войска разгромят противника гораздо быстрее и наступит конец войне, будет уничтожен этот страшный молох войны. Оставшиеся в живых возвратятся домой. в сознание сельчан вселилась надежда на долгожданную победу.
«Успехи Советских Вооружённых Сил в войне с фашистской Германией, достигнутые к лету 1944 года, показали, что СССР может собственными силами не только изгнать врага со своей территории, но и освободить порабощённые народы Европы от фашистского ига и завершить разгром гитлеровской армии. Стремление упредить Красную Армию в освобождении стран Европы вынудило правящие круги США и Великобритании отказаться от политики дальнейшего оттягивания сроков открытия второго фронта в Европе, чтобы восстановить в ней довоенные порядки. 6 июня 1944 года американские и английские войска начали Нормандскую десантную операцию, высадившись на северном побережье Франции. Это, однако, не привело к серьёзному изменению группировки вооружённых сил Германии. Решающим фронтом по-прежнему оставался советско-германский фронт».
328
Председатель колхоза на общем колхозном собрании, посвящённом успешным боевым действиям советских войск против фашистской Германии, по ходу зачитал отдельные выдержки из газеты «Курская правда» о договорённости США, Великобритании и Франции открыть второй фронт. в своём выступлении он подчеркнул, что названные страны, обещавшие это сделать ещё в 1942 году, долго не желали открывать его. Они хищнически выжидали, чтобы воюющие стороны как можно больше измотали и обескровили себя. Доблестная Советская Армия, сокрушая яростное сопротивление противника, уверенно продвигается к границам самой Германии. В этой связи собрание постановило: улучшить работу колхозников на животноводческой ферме, на колхозном току и в поле. Постановление заканчивалось призывом: «Всё для фронта, всё для победы!» Глава колхоза в конце собрания произнёс: «Смерть немецким оккупантам!» Решение собрания было принято единогласно.
В наших краях жнитво приходится на июль и август. Предпоследний месяц лета в Курской области считается самым жарким. Школьники, в том числе и я, помогали убирать колхозный урожай. Несколько дней я и другие ребята перевозили на волах с поля снопы пшеницы на колхозный ток, где женщины их обмолачивали цепами. Молотили также и с помощью барабана, приводимого в движение лошадьми. Я работал с очень послушным белым, комолым волом по кличке Борька. За три недели я привязался к этому симпатичному, умному животному и полюбил его. Хотелось при первой же возможности покормить и напоить моего дружка.
Помню такой случай. Я вёз на волу снопы пшеницы с поля к колхозному току, находясь на возу. Вдали, со стороны тока, взбивая дорожную пыль, показалась грузовая машина. (В то время увидеть машину было редкостью). Дорога в поле узкая, двум транспортам не разъехаться. Я попросту испугался: а вдруг эта машина наедет на мое329
го вола и на меня? Что тогда будет? Вол хорошо знал команду «цоб» («налево») и «цобе» («направо»). Я поспешил с помощью вожжей и слова «цоб» повернуть вола налево и поехать по жнивью вдоль дороги. Машина, сбавив скорость, поравнялась с возом, и из кабины, широко улыбаясь, выглянул перепачканный пылью молодой мужчина и громко крикнул в мою сторону: «Молодец, мальчик, что уступил дорогу! Спасибо». Машина проехала, и я подумал, что, оказывается, нет ничего страшного. С тех пор я больше не боялся встречных машин. Однако остался при убеждении, что в данной ситуации дорогу должен был уступить водитель легко управляемой порожней машины, а не мальчишка с неповоротливым животным, впряжённым в тяжёлый воз.
В селе работали под девизом: «Убрать урожай без потерь!» При ручной уборке пшеницы или ржи срезали зерновые косами с приспособлением. что и говорить, при этом на жнивье оставалось много колосьев. В конце августа учащиеся брали из дома по пустому мешку и всем классом шли в поле собирать колосья. Была установлена норма сбора: один мешок, наполненный колосьями, принести на ток к учётчику. Всех предупредили: «Домой – ни колоска!» Мы старались, соревнуясь друг с другом, как можно быстрее набрать остистых колосьев. Замечу, что при сборе колосьев невольно ранишь руки о торчащее жнивьё, перчаток, конечно, не было. Учителя и работники тока благодарили нас за добросовестный труд на благо Родины и колхоза.
Однажды, собирая колосья впятером (Гриша, Толик, Коля, брат обгоревшего танкиста Григория Игнатовича Апалькова, Шура, дочка школьной уборщицы тёти Моти, и я), мы дошли до конца нашего колхозного поля, то есть до Аркадча. Набрали полевых цветов, которые росли в жнивье и на краю поля, побыли на могилке захороненных солдат и возложили эти цветы рядом с крестом и каской. Постояли все молча и поклонились. Затем мы вышли на
330
поросшую пыреем межу двух колхозных угодий – нашего «Путь Ленина» и какого-то колхоза Успенского сельсовета. Так как мы начали собирать колосья часа три назад, то всем нам очень захотелось пить. Посмотрели вокруг и на северо-западе поля увидели хаты незнакомой деревушки, где-то на расстоянии примерно одного километра. Решили пойти в деревню, попросить воды и узнать, как называется село. Мешки с колосьями, конечно, припрятали в дубняке.
Деревня в несколько десятков хат была расположена в красивой чашеобразной ложбине, в конце оврага, параллельного нашему оврагу, простирающемуся вдаль. у колодца с журавлём мы встретили миловидную, с седыми волосами женщину среднего роста, лет пятидесяти, с маленькой собачкой. Поздоровались, в голове ожила мысль: в русских деревнях, как правило, народ простой, гостеприимный, разговорчивый и дюже любопытный. Женщина, улыбаясь, назвала своё имя, спросила: откуда мы, как нас зовут и что бы мы хотели. Каждый из нас назвал своё имя, а женщина с интересом и любопытством слушала и смотрела на нас.
Я сказал: «Мы школьники из села Карандаково Тимского района, по заданию школы собрали по мешку колосьев. Очень захотелось пить, поэтому к вам и решили заглянуть. Выручайте нас, пожалуйста. Здесь никто из нас никогда не был». Потом мы помогли тёте донести два ведра с водой до её маленькой белостенной хаты с двумя окошками, завалинкой и крыльцом.
Возле хаты был разбит небольшой палисадник с астрами, ромашками и ещё какими-то цветами. Сбоку палисадника, ближе к домику росла калина с краснеющими кистями плодов. Хозяйка быстро вынесла кружку. Мы по очереди, с жадностью пили прохладную воду. Как будто никогда и не пробовали такой вкусной, живительной влаги. К нашему удивлению, тётя развернула полотенце, в котором красовались пять маленьких румяных пышек,
331
испечённых, видимо, из муки нового урожая, и стала нас угощать. Признаться, все мы были голодны как волчата. С аппетитом покушали ароматные сдобные хлебцы, запив водой. Искренне сказали спасибо.
Поняв наше расположение, тётя немного рассказала о себе:
– Мой муж Анатолий и 20-летний ещё не женатый сын Тимофей на фронте. От сына приходят письма, а от хозяина что-то перестала получать. Часто вижу плохие сны. Скорей всего, погиб наш Толя. От него никаких вестей нет, вот уже полтора года.
Женщина аккуратно смахнула рукой набежавшие слёзы и тяжело вздохнула. Осмелев, я спросил, как называется деревня?
– Говоришь, какая деревня? Петрищево, так называется она. Михайловский сельсовет, Черемисиновский район. Вот-те. Тут я родилась 50 лет назад. Вышла замуж, появился сынишка. Жили хорошо, даже счастливо, и вот тебе война. А теперь, значит, живу с забавной собачкой Крошей да с кошечкой Муркой. Она сейчас бегает где-то со своими котятами. (Чёрная собачка лежала на подорожнике, у завалинки, очевидно слушая наш разговор). Магазина в деревне нет, а начальная школа – вот рядом, десятилетка – в Покровском. По этому оврагу, когда крайне нужно, ходим в покровский хозяйственный магазин. Наш сельмаг, что в Михайловке, очень далеко от нас и дорога идёт через поле. В конце длинного оврага, думаю, что вы, детки, уже знаете, расположилась на косогоре деревушка Чубаровка Покровского сельсовета. Она граничит с территорией вашего сельсовета. Мне очень хорошо знакомо Карандаково, ведь мой муж Толя с Канищево. Я рано лишилась своих родителей, у них я была одна, поэтому своего мужа и водворила в свой дом. Пролетели годы как во сне. вот так-то, дети.
– Ну а вы, дорогие, чьи будете? – спросила, улыбаясь, разговорчивая тётя.
332
Ребята рассказали о себе, кто их мать и отец. Как же я был удивлён, когда выяснилось, что собеседница с моей мамой одногодки и вместе учились в Успенке, в церковно-приходской школе. И отца моего она тоже знает. Я всё рассказал о своей семье. Тётя попросила, чтобы я передал маме привет. Добавила, что её девичья фамилия такая-то, по батюшке… (конечно, я уже её запамятовал, ведь 67 лет прошло с тех пор).
– Должна она помнить меня, такую шуструю девчушку. И пусть в гости ко мне приходит. Сто лет ведь не виделись. Буду очень рада, встречу как родную сестру. (Я же невольно подумал: вот мир тесен!)
– Тётя, скажите, а немцы здесь были? – задал я, как мне и самому показалось, наивный вопрос.
– Ну как же, дважды, значит, оккупировали. Точно так же, как и Карандаково. Мы же рядом друг от друга. Много бед сотворили проклятые гитлеровцы. Отобрали скот и птицу, продовольствие. Всё бы ничего, да людей сколько погубили. Полицай выдал наших подростков, которые были комсомольцами. Их отцы, братья ушли на войну. Загнали этих парней в сарай, поставили немецкого часового. Пять дней не давали ни пить, ни есть, никто их не мог вызволить. На шестой день кого вывели, кого выволокли, так как мальчики были измучены жаждой и голодом.Силой собрали жителей, и вот возле того дуба и берёзы несчастных, совершенно невиновных заставили стоять. Два паренька настолько ослабли, что не могли удержаться на ногах, они умоляючи просили пить. Одна женщина сбегала домой и вернулась с водой в ведре. Попросила разрешения у полицая напоить ребят. Взбесившийся полицай выхватил ведро из рук и выплеснул воду на этих несчастных, со злобой приговаривая: «Пейте, пейте, сколько хотите!» Палачи расстреляли всех, а двух, что просили пить, выстрелами из автоматов убили в сидячем положении. Ещё стоял в ушах оглушающий звук выстрелов, как полицай, будь он проклят, с озлоблением и зло333
радством, выслуживаясь перед немцами, громко крикнул собравшимся: «А теперь, мамаши, этих будущих коммунистов можете зарыть!» Люди горько рыдали, голосили от жалости, страха и ужаса. Вся деревня была в трауре несколько дней. Похоронили мы ребят в общей могиле, за которой ухаживаем. Две молодые мамочки двух загубленных детей не вынесли страданий и через три дня умерли от разрыва сердца. Их остальные дети осиротели, всех сразу приютили родственники.
– Я могла бы вам рассказать и о других злодеяниях оккупантов. Пожалуй, ещё об одном случае и скажу. Ещё в первую оккупацию немцы с помощью старосты и полицая угнали в Германию несколько красивых девочек, учащихся 10 класса. Пока что ни одна не вернулась домой, да и вряд ли когда они вернутся. Полицейский негодяй и душегуб вместе со старостой при позорном отступлении фашистов удрал с ними на запад, – поведала жуткую правду заплаканная женщина.
Я своими расспросами невольно растеребил душу крестьянки. От тяжёлых воспоминаний она заплакала, да и у нас были мокрые от слёз глаза. Напоследок я рассказал тёте следующее: «В апреле мы втроём (дотронулся до Толика и Гриши) собирали куски мела для школы. По оврагу прошли от сельсовета до Аркадча. Вошли в дубняк и случайно, можно сказать, наткнулись на останки русских солдат, погибших ещё в 1942-м при второй оккупации. От них остались лишь одни кости в военной летней форме. О страшной находке в тот же день известили своих родителей. На следующий день Пётр Афанасьевич, брат моего отца, я и Толик захоронили останки бойцов, поставили деревянный крест и положили каску. От школы на могилу были возложены цветы».
Собеседница, конечно, не знала о погибших бойцах. От удивления и жалости безнадёжно сомкнула кисти рук и сказала, что ей приходилось ходить в это место за дровами, а теперь будет ходить и на могилку.
334
Прощаясь с доброй крестьянкой, мы выразили ей свою благодарность за тёплый приём и угощение. Гуськом побрели к своим мешкам с колосьями. Женщина, как бы в догонку, крикнула нам вслед: «Ребята, как закончится война, приходите к нам в гости со своими родителями. Буду рада!»
Разве я мог подумать тогда, что в Петрищево в конце 1950-х годов родится девочка по имени Надя, которая станет впоследствии известной певицей, замечательной исполнительницей русских народных песен и частушек. Свою землячку заслуженную артистку России Надежду Крыгину я увидел в телепередаче «Пусть говорят» Андрея Малахова 17 декабря 2012 года. Отмечали тогда юбилей талантливой певицы Екатерины Шавриной. Второй раз увидел Надежду Крыгину опять же по телевизору 17 мая 2013 года в передаче о Зыкиной. Она, молодая и красивая, с присущим ей задором и оптимизмом, говорила о выдающейся певице нашего времени Людмиле Георгиевне Зыкиной.
***
Не зря учебный год начинается с сентября. Настаёт золотая пора. Умеренно тепло, тихо. Деревья роняют жёлто-красные листья. Но, к сожалению (а для хлебороба, к счастью), уже в октябре выпадают обильные дожди, становится грязно на проезжих грунтовых дорогах.
С 1 сентября я уже в 3 классе. Учёбой занимался с охотой. Можно не поверить тому, но, увы, ни тетрадей, ни книг нам не выдали. Да и откуда им было взяться? Война длится уже четвёртый год. Страна все силы и материальные ценности отдаёт фронту. Правда, Анастасии Михайловне, к счастью, районо выдал по одному экземпляру новых книг по арифметике и русскому языку. И то хорошо. С нового учебного года для учащихся и учителей кое-что было в новинку. Раньше учителя за знания в письменной или устной форме ставили учащимся отметки: «отлично», «хорошо», «посредственно», «плохо» и «очень пло335
хо». А теперь оценки стали соответственно выражаться цифрами «5», «4», «3» («удовлетворительно»), «2» и «1». Новые оценки выглядели лаконичней, их можно было быстро написать. Но главное в том, что отметка «посредственно» была заменена отметкой «удовлетворительно». Удовлетворительно, как известно, означает самую низкую положительную отметку. А вот слово «посредственно» означало «бездарно», «заурядно». Сначала новые отметки в виде цифр казались странными, но вскоре к ним привыкли.
Когда у мамы выдавалось свободное время, она приходила встречать меня из школы, а заодно и Толика. Приятно было ей рассказать, что мы учили по арифметике, что узнали нового по естествознанию. Ещё как-то поделился о том, что Анастасия Михайловна выписывает «Тимскую правду» и «Курскую правду», что она всё знает о ходе войны. всему классу, например, поведала о подвиге рядового Александра Матросова, 20-летнего парня родом из Днепропетровска. Он был сиротой, воспитывался в детском доме в Ульяновской области, а затем в трудовой детской колонии города Уфы. В ноябре 1942 года добровольцем ушёл на фронт. 23 февраля 1943 года Матросов во время боя за деревню Чернушки, где проходил Калининградский фронт, пробрался к вражескому дзоту и своим телом закрыл амбразуру пулемёта, чтобы помочь своим в продвижении вперёд. За этот подвиг ему посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.
Мать тогда внимательно выслушала меня и была взволнована до слёз. Помню, она держала в тот момент в руках тарелку, завёрнутую в полотенце, а на тарелке лежала пастила. От души мама угостила этой сладостью меня и Толика.
***
Однажды мама молча взяла письма, завёрнутые в платочек, с полочки висящего на стене шкафчика. Это были весточки разного времени от сыновей Николая и Алексея. От Николая была толстая пачка писем, а от Алексея – все336
го лишь два письма до плена и два после второго призыва. Тут же было единственное фото 15-летнего Алёши. Не знающая грамоты Катя просила мать прочитать эти письма вслух снова и снова. В нашей семье все уже наизусть знали содержание этих очень коротких писем. Обе женщины надеялись на то, что Николай и Алексей вернутся с войны. Мать отлично помнила слова командира части, ответившего на запрос Лиды об Алексее: «Ваш сын, Крупенников А. М. ... выбыл из госпиталя». Из этого неконкретного ответа не было известно: когда выбыл, зачем выбыл и куда? Наконец, в каком состоянии выбыл? Несмотря ни на что, материнское сердце продолжало ждать сына.
Бывало, мать, устав от ожиданья,
Подумает, где сын? Болеет шибко?
Посмотрит треугольники-посланья,
Мелькнёт надеждой горькая улыбка.
если б мать знала всю правду о сыне, то в церкви, куда она ходила по праздникам, с февраля 1944 года надо было бы ставить свечи не о здравии Алексея, а за упокой его души.
По письмам земляков с фронтов, из газет сельчане узнавали, что военные действия ушли далеко на запад. С сентября по ноябрь 1944 года осуществлялось успешное освобождение Прибалтики войсками Ленинградского фронта и Балтийского флота.
В 1944 году Вооружённые Силы СССР почти полностью освободили советскую землю, оккупированную немецко-фашистскими захватчиками (лишь в западной части Латвийской ССР оставалась прижатая к морю группировка немецко-фашистских войск), и восстановили государственные границы на всём их протяжении от Баренцева до Чёрного моря.
Продолжалось освобождение Молдавии, Румынии, Болгарии, Венгрии, Югославии, Чехословакии, Албании. Из войны были выведены союзники Германии – Румыния, Болгария, Финляндия, Венгрия. Народы этих стран
337
направили своё оружие против немецко-фашистских войск. Германия оказалась в изоляции.
Заканчивался нелёгкий 1944 год. В этом году в нашем селе продолжалось увеличение поголовья скота, производства зерна. Очень медленно, ведь не было ни средств, ни сил, залечивались раны, нанесённые войной. Но люди надеялись только на всё хорошее. Колхозники добросовестно трудились для фронта, для победы. С надеждой смотрели в будущее, всем сердцем желая окончания войны.
338
Часть V
1945-й
ВЫСтоя ЛИ И ПоБЕДиЛИ!
Нередко одно и тоже надоедает. Захотелось как-то по-другому встретить утренник, посвящённый Новому году. Вдруг я вспомнил, что тётя Настя, Соболева Анастасия Пименовна, родная сестра моей мамы, пригласила меня и Зину погостить в её семье, вместе встретить Новый, 1945 год и до Рождества побыть у них во время зимних каникул. Зине, к сожалению, нездоровилось, поэтому было решено отправиться к родственникам только мне.
30 декабря мама и я, встретив Анастасию Михайловну, сказали ей, что я не буду присутствовать на утреннике 1 января. За годы войны я так и не был у тёти Насти и двоюродных сестёр. Учительница одобрила моё желание провести каникулы у родственников и в свою очередь пожелала, улыбаясь, чтобы у меня было всё хорошо и без происшествий.
– Анастасия Михайловна, я сочинил стихотворение «Ёлочка». Вот сейчас прочтите его, пожалуйста. Может, оно подойдёт к новогоднему утреннику?
Учительница прочитала вслух этот стишок. Затем с улыбкой посмотрела на маму, на меня и произнесла: «Умница, мы обязательно прочтём его на детском празднике». В дополнение я попросил, чтобы стихотворение прочитал мой друг Анатолий Полянский, который уже учит его наизусть. «Так и поступим, Андрюша», – согласилась учительница и пожелала мне хорошо отдохнуть.
Хотя и недалеко до деревни Овсянниково, но я побаивался идти в зимнее время один, да и мама не разрешила. Поэтому пришлось обратиться к бригадиру Алексею Гал339
кину с просьбой дать сани и лошадь для поездки. Бригадир за мою добросовестную работу на летних каникулах обещал выполнить нашу просьбу – 31 декабря отвезти меня к родственникам. Быть кучером согласился сосед 15-летний Сергей Полянский. Он даже обрадовался такому случаю. В той деревне жила его тётя, о чём я уже говорил. Ему представилась возможность проведать свою родственницу и побыть у неё несколько часов.
Утром, как договорились, я был собран в путь. За мной подъехал Серёжа, представьте, на нашем Вороне, запряжённом в лёгкие сани на три-четыре человека. Я по-настоящему обрадовался коню, приблизился к нему и стал ласкать, приговаривая: «Ворон наш хороший. Ворон наш красивый». Он узнал меня, горделиво поднял голову, встряхнул ею и приветливо заржал.
Из хаты высыпали все домочадцы, чтобы проводить меня. Да и Толик Романов появился тут-как-тут. Мама вынесла мне в дорогу старый отцовский тулуп. Я твёрдо решил взять с собой Жульку. Никто не возражал. Только Нина успела по-детски дать наставление: «Андрюш, смотри нашу собачку не потеряй!» В ответ я обещал, что Жулька будет всё время со мной, я её не обижу, пусть хоть разок побудет в гостях. На прощание мама обняла меня, все помахали вслед.
Толик тоже сел в сани, чтобы попутно доехать до своего дома. Он жил через три хаты в сторону Успенки. Воспользовавшись тем, что Толик у меня под боком, я сказал ему: «Толя, послушай меня. Наша учительница разрешила, чтобы ты на утреннике прочитал моё стихотворение «Ёлочка». Вот оно, возьми. Выучи стишок наизусть, да в бумажку не заглядывай. Постарайся читать с выражением». Толик одобрительно кивнул головой.
Серёжа остановил Ворона возле своей маленькой хатёнки. Вышла навстречу его мать Анастасия Ивановна со своим младшим сыном Толиком-инвалидом и сказала: «Вот вам даю всем по картошке. она горячая, только что
340
сварила, не обожгитесь! (Я, Анатолий и Сергей с благодарностью приняли угощение). Серёжа, передавай поклон и новогоднее поздравление тёте. Пусть моя сестричка проведает нас, погостит. Мы давно уже не виделись из-за войны. Возвращайся домой сегодня до наступления сумерек. Счастливого пути! Всего доброго!»
Я сел спиной навстречу движению. Разломив картошку пополам, угостил Жульку. Потом укутал себя и собачку тулупом, уютней зарывшись в солому. Стало теплее. Серёжа также экипирован по-зимнему: на нём надет видавший виды батин тулуп. Ворон легко и непринуждённо побежал трусцой по прикатанной дороге. Казалось, сани невесомо скользят по снегу. Толик, когда мы поравнялись с его хатой, соскочил с саней и крикнул: «До свидания. счастливо!» Разумеется, часов ни у кого не было. Но я прикинул в уме, что при таком темпе продвижения семь километров, которые разделяют Карандаково и Овсянниково, можно преодолеть минут за сорок.
день выдался тихий, морозный и солнечный. Наверное, было градусов десять. Не попадалось ни одной встречной души, только изредка над дорогой с карканьем кружили проголодавшиеся серые вороны, напуганные нашим появлением. Затем они вновь садились на дорогу в местах лошадиного помёта и важно шагали дальше в поисках пропитания...
Но вернёмся к природе. Вокруг было белым-бело – все деревья и кустарники покрылись толстым слоем инея. Перед нашим взором предстала неописуемая красота русского зимнего пейзажа. Слева от дороги простирались ослепительно белый луг и болото, поросшее молодым ольховником и ракитником. Справа, на некотором возвышении пробегали дворы с дымящими трубами. Хаты и дворы были занесены снегом, словно замаскированные от врага в белые плащ-палатки. А впереди, на горизонте виднелась Успенская церковь.
Проехав километр, мы оказались на территории Успенского сельского совета. Просёлочная дорога стала изви341
ваться змейкой вдоль покосившихся хат, а вернее халуп, то возвышаясь, то вдруг опускаясь в зигзагообразных поворотах. Затем дорога прорисовалась по выгону. Свернув налево, вдоль дороги замелькали жилые постройки. Спустившись по уклону, мы оказались в центре села. Тут и сельсовет, тут и коопторг, а также одноэтажное длинное здание средней школы. Поднявшись вверх по дороге, мы оказались возле сельской церкви с зелёным куполом образца замечательной архитектуры середины XIX века. (Об истории церкви я узнал позже). Возле православного храма размещался жалкий погост, на котором из-под снега виднелись покривившиеся кресты. Ни одного памятника. Церковной колокольни, как потом говорили старожилы, никогда не было. Не сохранилось здание церковно-приходской школы, в которой моя мама заканчивала всего лишь два класса на стыке ХIХ и ХХ столетий. Над церковью и погостом летали крикливые вороны. До места назначения оставалось ровно четыре километра. Дорога проходила в поле.
В пути разговаривали мало, разве что чуть-чуть обменивались впечатлениями от увиденного в пути. Кстати, ни путника, ни ездового мы так и не встретили. Вспомнив прошлогодний случай встречи Серёжи с волком, я засмеялся и выдавил: «Серёга, а ты не забыл, как на этом месте подружился с местным зверем? Как ты думаешь, а сейчас волк нас не встретит?» «Андрей, – с весёлой улыбкой ответил Серёжа, – то свидание с волком я не забуду никогда. Страха не испытываю в эту минуту, хотя в тот злосчастный день, признаться, сильно струсил. Сейчас мы, считай, вчетвером. Наш Ворон и собачка не дают впадать в грустное настроение». Оба рассмеялись.
Проехав немного вперёд, Серёжа сказал: «вот тут то злосчастное место – середина поля. отсюда расстояние одинаковое до церкви и до Овсянниково. Точно, вот на этом месте я и повстречался… с волком».
С этого места был заметен уклон местности в сторону Овсянниково. Я заметил, что церковь довольно-таки бы342
стро стала «опускаться» за горизонт заснеженного поля. Когда скрылся и купол, мы были уже у небольшого оврага, поросшего большими деревьями, на которых, к нашему удивлению, не было даже малого инея. В конце этой ложбины и начиналась деревня.
Остановились возле знакомой мне хаты. Тётя, увидев нас из окна, вышла в тёплой одежде нараспашку. Радостно восклицая приветливые слова, подошла к нам, обняла и расцеловала. Собачка спрыгнула с саней и от радости встречи со знакомым человеком тёрлась о её ноги и виляла хвостом. Ворон также знал тётю Настю с самого начала проживания у нас. Мы объяснили в двух-трёх словах цель приезда, сказали, что Серёжа часика на три заглянет к тёте Шуре, проживающей по соседству, и поедет обратно. Я пояснил, что Зина не смогла приехать из-за болезни. Так как у Александры Ивановны не было пристроек, то есть хозяйственного двора, Анастасия Пименовна посоветовала Серёже въехать в её двор. Въехали, тут же распрягли Ворона, и Серёжа отправился к своей тётушке. Пименовна любила животных и охотно за ними ухаживала. Наверное, как и многие другие хозяева, понимала их. Старой, но чистой попоной она укрыла от холода спину и бока Ворона, напоила коня тёплой водой и дала ему зелёного сухого сена.
Я вошёл в хату с «хвостиком» Жулькой, на которую не замедлил зашипеть серый котик Васька. Собачка повела себя очень скромно, она просто улеглась под лавкой. Девочки, мои двоюродные сёстры Нина, 1930 года рождения и Серафима, 1936-го, очень обрадовались встрече. Тем более что мы впервые вместе проведём Новый год и я поживу у них до Рождества. Недолго думая, я достал из кармана листок бумаги со стихотворением «Ёлочка» и протянул Нине, сказав: «Завтра мы пойдём на школьный новогодний утренник. Вот тебе маленький стишок, который запоминается легко. Выучи его, пожалуйста, наизусть, чтобы без запинки рассказать на ёлке». Нина
343
улыбнулась, взяла лист и с охотой согласилась с моим предложением.
Комната была просторной и чистой, со стенами светло-салатного цвета, с высоким дощатым потолком. Два окна с востока и столько же с юга были без занавесок. На стене справа, между двух окон висели потемневшие от времени, видать, довоенные семейные фотографии в раме под стеклом. Слева размещалась большая русская печь с боровом до самого потолка, приступком и печурками. Между печкой (от загнетки) и стеной напротив – пространство с двумя лавками у стен, над одной из которых в шкафу размещались кухонные принадлежности. Справа у входа в комнату стояла убранная широкая кровать с металлическими блестящими спинками. Далее размещалась длинная лавка, в конце которой в углу висели две иконы с рушниками и лампада. Спереди, у окна стоял стол, накрытый праздничной льняной скатертью. На столе стоял поразивший моё воображение трёхлитровый кувшин с распустившимися ветками вербы и сирени. Наконец, возле стола занимал место большой семейный сундук из дерева с изогнутой крышкой, накрытый шерстяным самотканным пледом в красную и белую клеточку. Над ним сиротливо молчали гиревые часы с кукушкой. На подоконниках стояли по два-три горшка с алоэ, геранью, амариллисом и китайской розой. Зимой в хате, естественно, прохладно, поэтому цветы без листьев находились в стадии анабиоза до весны. Слева у входа была прикреплена вешалка с крючками. Глиняный пол светился желтизной от песка.
В комнату вошла тётя Настя, заметив, что на улице хоть и солнце светит, но довольно-таки холодно. «Что же ты, Андрюша, не раздеваешься? Снимай с себя верхнюю одежду и будь как дома. Разве не знаешь, что ты мой любимый племянник? Я говорю это от души», – сказала тётя. Мою телогрейку с шапкой она повесила на крючок вешалки. На мне был немецкий китель, а на ногах те лапти, что
344
сплёл Алёша из села Становое. Тётя усадила меня как желанного гостя возле стола. Завязался короткий, но оживлённый разговор...
Я передал тёте привет и новогодние поздравления от мамы и всех остальных. Потом сказал, что Николай пишет письма с фронта, а вот от Алексея нет никаких известий. Что в село по-прежнему приходят похоронки…
Пименовна ответила: «мы ещё наговоримся. Соловья, знаешь, баснями не кормят. Пора и пообедать. Небось ты, сынок, проголодался? Помой руки». Я, не скрою, действительно хотел есть.
Тётя достала «рогачами» (ухватами) из печки чугун, из которого валил пар. Поварёшкой выложила из него на большое блюдо варево, похожее на рисовую кашу, с исходящим очень горячим и приятным запахом. Поставила на стол широкогорлый кувшин с «деланкой» (варенцом). Положила разрезанную на части краюху ситника. (Ситник – это хлеб, испечённый на поду из муки, просеянной на мелком сите).
Я сел на лавку, под образа, тётя возле меня, а Нина с Симой устроились на сундуке. Перед тем как всем сесть за стол, тётя приготовила еду для котика Васи и гостьи Жульки, которые с большим аппетитом стали уплетать кашу с молоком и хлебом. После чего собачка снова улеглась под лавкой на вдвое сложенный из суровой ткани мешок. Все обедали с не меньшим аппетитом, извините за сравнение, что и братья наши меньшие. Тётя спросила у меня: «Нравится ли мне картофельная каша?» Я серьёзно ответил, что это очень вкусная еда. «Но из чего и как она приготовлена?» Тётя, довольная вопросом, улыбаясь, пояснила, что картошка, очищенная, затем измельчённая на тёрке заливается свежим молоком, тщательно размешивается и варится минут десять. Собственно говоря, это настоящий кисель на крахмале, но только вместе с выжимками. А чтобы эта каша была ещё лучше, она ставится в раскалённую печку минут на 20–30. Хороша была
345
и деланка со свежим хлебом. Наконец, все встали из-за стола. Нина, Сима и я сказали: «Спасибо за сытный обед». Пименовна перекрестилась и ответила: «Слава богу, на здоровье».
Время летело незаметно. Когда солнышко было, как говорят, на дубок, в комнату вошли Серёжа и тётя Шура. Александра Ивановна жила одиноко, детьми не успела обзавестись, как вдруг началась война, мужа Антона забрали на войну. Воевал, писал письма с передовой, но, к несчастью, переписка оборвалась. А в прошлом году пришла на него похоронка.
В разговоре растревожили не заживающую душевную рану от потерь близких. Тётя Шура и Пименовна прослезились. Ещё поговорили о том, о сём.
«Вот наступает Новый год, – сказала Александра, – ненавистная война, будь она неладна, принесла нам столько горя и страданий. И слава богу, ушла на запад. Мы потеряли мужей, родных, а радости почти что никакой, одна маята. На сердце какая-то метущаяся тревога, ожидание чего-то непонятного. Но главное, соседушка Настя, чтобы скорее закончилась война, чтобы мы победили душегубов».
Сергей и я пошли во двор, запрягли коня, вывели его на улицу и остановились возле хаты, приготовившись к отъезду. Я напомнил соседу, чтобы он не забыл завезти нашим тулуп. Из хаты вышли тёти Настя, Шура и вместе с ними вездесущая Жулька. Попрощались. Серёжа сказал: «До свидания! С Новым годом!» Сани тронулись. Ворон весело заржал, наверное, тем самым выразил и свою благодарность на прощание. Вскоре скрылся возница, повернув направо за последнюю хату.
«Андрюш, – позвала меня тётя Настя, – давай я покажу тебе наше хозяйство». она сразу обратила моё внимание на выбеленную снаружи хату: «Хата, как видишь, добротно покрыта соломой под белую глину, а вокруг высокая
346
завалинка. Дом сухой и крепкий. Немцы, подстрекаемые полицаем, при отступлении не успели его поджечь, бог миловал».
Хозяйка напомнила, что до войны эта постройка была пятистенником, то есть были две большие комнаты, разделённые коридором. Сейчас вторая комната служит сенями. Напротив избы, через дорогу находился погреб, запорошенный снегом. Затем мы вошли, громко будет сказано, в скотный двор. Он стоял поодаль от хаты, был с воротами, обнесён прочным дубовым плетнём. Во дворе разместился небольшой утеплённый коровник и курятник. Мы заглянули вовнутрь.
Корова Лыска, окраса коричневого с белым, негромко промычала, обрадовавшись хозяйке. Возле неё неуверенно стоял первенец – как и мама, пятнистый телёнок (телушка) по кличке Зорька. Обе с любопытством смотрели в нашу сторону. Рядом располагался курятник, в котором всполошились и закудахтали куры, услышав нас.
– Вот и всё наше хозяйство. Главное, есть своё молоко, масло, творог и сметана. Лыска, первым отёлом, даёт литров семь молока, дою два раза в день. Куры в феврале занесутся. Осенью думаем завести овечку и поросёнка, это будет для нас мясо и шерсть. А что нам ещё надо, особенно после немецкой оккупации? ...Ух, как холодно. Немного продрогла, да и ты, вижу, озяб. Уже и собачка дрожит от мороза. Скорее в хату! – приказала тётя.
Вечерело рано. Зажгли керосиновую лампу, висевшую над сундуком возле часов. Полумрак от слабого освещения придавал некую новогоднюю, может быть, и не совсем радостную таинственность. В комнате было по-прежнему тепло, печь сегодня топилась дубовыми дровами. Нина и Сима сидели на печке, щелкая семечки.
– Мама, – сказала Нина, – давай песни прокрутим. Андрей, наверное, их никогда не слышал.
– Хорошо, но всё по порядку: сначала поужинаем, поговорим.
347
Тётя потом пошутила, сказав: «мы сейчас поужинаем последний раз в уходящем году». Пословица «Когда я ем, то глух и нем» в этот раз не сработала. Кушали все не спеша, и каждый по очереди оживлённо говорил, затем слушал другого.
Рассыпчатая картошка с солёными огурцами и простоквашей была очень аппетитной. Я отметил, что картошка у тёти Насти крупная, крахмалистая, а с нашего огорода мелкая, водянистая и невкусная. Почему? Подумав, тётя сказала: «Во-первых, многое зависит от сорта картошки, а во-вторых, землю надо удобрять перегноем, получаемым из навоза из-под коровы и птичьего помёта. Мы ежегодно вносим в почву перегной. Признаюсь, в первые два года войны землю мы не удобряли, так как немцы отобрали корову, птицу, иначе, было не до удобрения огорода».
Нина, до сих пор молчавшая за ужином, заметила, что у них растёт не только хорошая картошка, но и свёкла, капуста, огурцы и всё остальное. Про себя я отметил, что наш огород никогда не удобряется, да и не обрабатывается как следует. и результат налицо.
Потом тётя Настя достала из сундука... что вы думаете? Патефон цвета спелой вишни. Поставила его на стол, вынула пластинки, завёрнутые в рушник. Их было штук двадцать. Дерматиновое покрытие и клей издавали приятный запах. Никелированные изогнутая трубка и звукосниматель с мембраной блестели. Патефон был как новый. Наверное, от удивления я широко открыл глаза.
«Вот это да! Такой патефон приносил домой наш Николай в 1939 году, когда работал заведующим избой-читальней. Да ещё патефон был у Ильи Фёдоровича Апалькова. Вся деревня сбегалась смотреть чудо изобретения и слушать песни», – восторгался я.
А теперь, по прошествии многих лет, в Овсянниково от таких песен, как «Катюша», «Вдоль деревни», «Окрасился
348
месяц багрянцем», «Живёт моя отрада в высоком терему», «По долинам и по взгорьям» повеяло чем-то милым и родным… Умиляли жизнерадостные частушки Воронежского народного хора. Звучали незабываемые голоса фронтовых артистов: русской певицы Лидии Андреевны Руслановой, легендарного Леонида Осиповича Утёсова. Радовали, словно звонкие соловьи, русские частушки в исполнении Марии Николаевны Мордасовой. Диски Апрелевского имени Ленина завода грампластинок были хорошего качества, музыкальный звук и речь воспринимались отчётливо. Но иглы, как всегда, быстро тупились. По просьбе Нины я старался с помощью брусочка точить эти иглы. На пластинке всего лишь две песни. Одного завода пружины хватало на проигрывание только одной песни.
Сёстры пели под патефон, и у них это неплохо получалось, почти как в караоке. Повторюсь, на стене возле сундука висели «ходики», но они молчали, не шли. (У меня возникла идея починить их, но об этом позже). Поэтому мы не знали точного времени наступления Нового, 1945 года. Но было очевидно, что завтра он вступит в свои права. Окончательно договорились о том, что Нина и Сима берут меня с собой на новогодний утренник, который начнётся в 10 часов утра. Нина прочитала наизусть мой стишок «Ёлочка». Она не забыла ни одного слова. Я её похвалил и попросил рассказать ёще раз, но только не спеша и выразительно. Получилось.
День показался большим, он смог вобрать в себя столько ярких событий. Теперь захотелось отдыхать. Родственники устроились спать на печке, а я улёгся на кровати. В голове недолго теснились роем прослушанные мелодии песен. И я даже не почувствовал, как наступил крепкий предновогодний сон.
Меня посетило невероятное цветное сновидение. Снилась моя мама весёлой девочкой Машей лет двенадцати в лёгком пёстром ситцевом платьице. Она взяла меня за
349
руку и повела по спелой золотистой пшенице в окрестностях своего поместья деревни Овсянниково.
Ослепительное солнце на голубом небе светило всеми цветами радуги. Невидимые райские птицы пели красивыми человеческими голосами. Вдруг навстречу, как из-под земли, из пшеницы возникли два бородатых старца в чёрном одеянии, с длинными носами и большими глазами на продолговатом лице. С ними две маленькие-маленькие старушонки в белых платках и шушунах. А мама, звонко смеясь, мне и говорит: «Сынок, а ты узнаёшь медленно бредущих нам навстречу? Вглядись внимательно, не ошибись! Кто они, как их зовут?»
Я оторопел, но не потерял самообладания. Стал внимательно всматриваться в мудрые лица старых людей. В одном узнал маминого папу Овсянникова Пимена Андреевича, в другом – отца моего папы Крупенникова Афанасия Кузьмича. Как звать бабушек? Одну звали Марией Никитичной, маму отца, вторую – Надеждой (отчество забыл), мать моей матери… После этого все мифические фигуры сложили свои ладони на груди, как японцы приветствуют друг друга, и вместе произнесли: «Как печально, что мы не виделись и не знались друг с другом при жизни... Но бог нам судья...» На этом сон прервался от сильных взмахов крыльев и громкого кукарекания петуха.
Сновидение это запомнилось мне на всю жизнь. Мелькнула мимолётная мысль, что в жизни я на самом деле никогда не видел своих дедушек и бабушек. Ведь появился на свет, когда маме было уже за сорок, и общения со своими старшими родственниками был поэтому лишён.
***
Наступило прозрачное солнечное утро. Тётя топила печку. Красное пламя обнимало дрова, а они потрескивали, шипели, превращаясь в раскалённые угли. Под впечатлением от увиденного сна я проснулся и живо встал,
350
умылся. Потом прогулял Жульку по улице, запорошенной пушистым, искрящимся снегом.
За это время девочки встали. розовые солнечные лучи пробивались через окна, освещая комнату. У всех было праздничное настроение. Тётя накрыла стол. От горячей картошки в большой миске исходил пар. Солёные огурцы с капустой, а также ситный хлеб и сметана издавали такой приятный аромат, что аппетит разгулялся не на шутку. соблюдая этикет вежливости, тётя пригласила всех за стол.
Завтрак был вкусен и сытен, с большим удовольствием все поели. Анастасия Пименовна, улыбаясь, всех нас поздравила с Новым, 1945 годом и пожелала крепкого здоровья, счастья и добра. А ещё добавила: чтобы в новом году закончилась война и чтобы победа была на нашей стороне. Потом я поздравил тётю и девочек с новогодним праздником.
Открылась дверь, в комнату вошла тётя Шура с возгласом «С Новым годом!», с доброжелательной улыбкой подошла ко мне и протянула небольшой свёрток. Я развернул его и увидел рубашку-косоворотку, которую сшила тётя Шура из тонкого посконного белого холста, сотканного моей тётей Настей ещё до войны. сию минуту я сбросил с себя рубашку, неоднократно заплатанную и штопанную, надел новую и подошёл к обломку зеркала, висящему на стене. Рубашка с поблёскивающими перламутровыми пуговицами была в самый раз! Не удержался, поцеловал и тётю Шуру, и тётю Настю в знак благодарности, покраснев от неожиданного приятного волнения. Никогда в жизни мне никто не дарил такую красивую сорочку. Подарок был кстати, как раз к предстоящему новогоднему утреннику в незнакомой мне школе.
Нина, Сима и я отправились на новогодний утренник в школу, расположенную поблизости от тётиной хаты. Сима училась в 1 классе, а Нина в 5-м. По пути Нина ещё и ещё раз повторяла стихотворение.
351
Утренник проходил в просторном классе, заполненном учащимися и их родителями. Посередине, напротив лепнины в виде круга на потолке, стояла небольшая ёлка, украшенная бумажными игрушками, гирляндами и фонариками из соломы. Краснобокие яблоки висели на более толстых сучьях, алая звезда украшала лесную гостью. Дед Мороз и Снегурочка водили хоровод вокруг ёлки.
В классной комнате нам, пришедшим с улицы, показалось душно, поэтому я снял свою верхнюю одежду и перекинул себе на руку. Мне хотелось, чтобы люди заметили на мне новую рубашку. А то, что я в лаптях, так это ничего, почти все здешние мальчишки тоже в такой обуви.
Нина увидела среди присутствующих свою классную руководительницу, учительницу русского языка и литературы Овсянникову. Подошли. «Валентина Платоновна, – сказала Нина, – сегодня на ёлку пришёл с нами наш двоюродный брат Андрей, сын Марии Пименовны, что живёт в Карандаково». Учительница рассмеялась и с неподдельной добротой, улыбаясь, проговорила: «Мы с Марией Пименовной, для меня она Маша, почти одногодки. вместе бегали на улицу, дружили. И при встрече она всегда рассказывала об Андрюше… Так что знаю. Вижу, что мальчик уже большой. Наверное, вовсю маме помогает и в колхозе трудится, и учится неплохо».
Нина достала из кармана стихотворение и подала собеседнице с просьбой его прочитать. Та внимательно, вполголоса прочла и спросила: «А где ты, Нина, взяла это стихотворение? Оно написано, я думаю, хорошо, просто и заслуживает, чтобы его сейчас продекламировать для всех. А кто автор этого стиха? Фамилии не вижу». «Дело в том, – сказала Нина, – что стихотворение «Ёлочка» сочинил Андрюша и попросил, чтобы я прочитала его на новогоднем утреннике». «Всё понятно. Ой, какой молодчина, – заметила Валентина Платоновна, с уважением посмотрев на меня. Стихотворение в обязательном порядке надо рассказать».
352
Учительница обратилась к собравшимся и сказала: «сейчас Нина Соболева, учащаяся 5 класса, прочтёт стишок «Ёлочка». А сочинил это стихотворение учащийся 3 класса Карандаковской семилетней школы Крупенников Андрюша. Прошу любить и жаловать. Вот он, возле меня стоит. Мальчик решил побывать на нашем новогоднем празднике. Давайте поприветствуем гостя!» Послышались аплодисменты. Потом, когда наступила тишина, Нина стала рассказывать стихотворение:
Зимой дружила ёлочка
С снегами в серебре,
Красивая, зелёная
На радость детворе.
Теперь лесная статная,
Нарядная с утра
Желает ароматная
Всем счастья и добра.
Снегурочка и ёлочка,
А с ними Дед Мороз
Довольны, с красной звёздочкой,
Что Новый год принёс.
Душистые печеники
Вручает Дед Мороз
И шишки стройной ёлочки,
Что из леса принёс.
Но взрослым всем хотелося,
Чтоб дети всей страны
Грядущий год, Россия вся,
Встречали без войны.
Судя по аплодисментам, стих всем понравился. Подошла директор школы и, поздоровавшись, сказала: «Мне тоже понравилось стихотворение. Сочиняй дальше, Андрюша. Я тоже знаю твою маму, мы с ней были как сестрички, да и жили по соседству здесь. А сейчас хоть редко,
353
но поддерживаем связь. Когда Мария Пименовна приходит к своей сестре Насте, она и ко мне обязательно заглядывает. Разговариваем, делимся новостями. Я всё знаю о вашей семье. Нет ли от Алёши писем? Наверное, погиб. Ведь ему всего немногим больше двадцати. Передавай своей маме новогоднее поздравление».
Я поблагодарил директора школы за столь душевные слова. Не стану далее описывать весь ход проведения утренника. Однако одно из выступлений затмило творчество всех остальных. Запомнились два парня-близнеца и девушка, учащиеся 7 класса, с номерами художественной самодеятельности. Дело в том, что они буквально покорили всех присутствующих искусством художественного свиста и исполнением песен без музыкального сопровождения. Так, в исполнении этого трио прозвучала песня «Синий платочек» (муз. Г. Петербургского, сл. М. Максимова и Я. Галицкого) из фронтового репертуара Клавдии Ивановны Шульженко:
Помню, как в памятный вечер
Падал платочек твой с плеч,
Как провожала и обещала
Синий платочек сберечь...
Девушка задушевно пела в сопровождении художественного свиста братьев:
...За них, родных,
Желанных, любимых таких,
Строчит пулемётчик за синий платочек,
Что был на плечах дорогих!
У исполнительницы, как я понял, был природный дар вокала, а у парней отличный слух и навыки художественного свиста. У многих присутствующих от такой задушевной песни и необыкновенного исполнения на глазах выступили слёзы. ребят заслуженно наградили аплодисментами.
354
Вторым номером в их исполнении была песня «Под звёздами балканскими» (муз. М. Блантера, сл. М. Исаковского):
...Вспоминаем очи карие,
Тихий говор, звонкий смех…
Хороша страна Болгария,
А Россия лучше всех...
задорную песню пели то втроём, то дуэтом в сопровождении мелодичного свиста, то девушка пела одна, а юноши аккомпанировали художественным свистом. Эту песню повторили два раза «на бис». Учащиеся и учителя с возгласами долго рукоплескали. Потом директор школы хорошо поставленным голосом поздравила всех присутствующих с наступившим 1945 годом, пожелала всем здоровья, счастья и всего самого хорошего. И добавила, что Красная Армия непременно победит лютого врага. «Думаю, что это произойдёт в первой половине наступившего года...», – сказала она.
Когда возвратились домой, то я сразу заметил, что Жулька, как бы упрекала нас в том, что мы её не взяли с собой. Соскучившись, она скулила и с визгом от радости прыгала на меня. Я ласково поговорил с ней, потрепал ладошками её уши и бока. Я и мои сестрёнки поделились с мамой впечатлениями об утреннике. От директора школы и классного руководителя передали маме Насте привет и поздравления, на что она весело улыбнулась и выразила благодарность. Затем пообедали. Развлекательной программой стало слушание патефона. После тихо и спокойно вели беседу.
– А где и когда Вы купили это редкостное чудо – патефон? – обратился я к тёте Насте. – И каким образом могли уберечь эту вещь от немцев?
После небольшой паузы услышал:
– Мать-то твоя знает, Андрюша, я ей рассказывала и тебе расскажу. Мой муж Василий, отец Нины и Симы, ро355
дом из нашей деревни. О том, что дядя Вася погиб год назад, ты, дорогой, конечно, знаешь. До войны он работал в нашем колхозе техником-агрономом после окончания Курского сельхозтехникума. Я полюбила его, и он меня очень обожал, поженились. Покойный не пил, не курил. Он каждую копейку экономил: то в городе «ходики» купил, то рамки со стеклом для фотографий приобрёл, то лампаду, икону и многое другое. Однажды Вася был в Курске по своим делам. Увидел в магазине патефон и не мог не купить его. Сколько было радости! К патефону сразу приобрёл и пластинки. Мы, бывало, выносили патефон на улицу и проигрывали пластинки. Соседи, и пожилые, и молодёжь, и даже жители издалека приходили и слушали. Нам по-хорошему завидовали.
Осенью 1941-го, когда немец наступал, я завернула патефон вместе с пластинками сначала в простыню, а затем в два мешка и спрятала в дальний угол погребки. Свой тайный клад засыпала половой (мякиной) и завалила соломой. При этом подумала: «Подальше положешь, поближе возьмёшь». Об этом не знали даже дети.
Далее тётя сказала, что за этот патефон немецкий офицер чуть было её не задушил.
– В начале декабря, в первую оккупацию, к нам заявился молодой немецкий офицер с нашим старостой… Немного о старосте. Слава богу, он и сейчас жив-живёхонек. Ему сейчас лет 67. В прошлом преподаватель немецкого языка в нашей школе. Жена его умерла ещё до начала войны. Он был и сейчас остаётся приятелем нашей семьи. У него два сына на войне. Один погиб почти в одно время с моим Василием. Добрейший души человек, умный. Поскольку учитель хорошо знает немецкий язык, его в принудительном порядке немцы заставили быть старостой и заодно переводчиком. Фрицам позарез требовался переводчик. – Вот Петька полицай, – продолжала тётя, – был злой ненавистник. Как же! Он, говорили, был сынком раскулаченной семьи. Где теперь? Никто не
356
знает. Сельчане даже не имели представления, откуда он возник. Этот человек ненавидел советскую власть, всем мстил, только было непонятно за что. Первая оккупация длилась всего месяц. Несмотря на это, успел всего натворить, с позволения сказать, этот человек-зверюга. Когда наши пришли, предатель куда-то сгинул. Во вторую оккупацию он и вовсе не появился. Наверное, его кто-то укокошил. Полицай, как об этом заранее, по секрету, учитель предупредил меня, донёс немецкому офицеру, жаждущему развлечений, что у нас имеется новенький патефон. Я впервые в жизни, прости меня, Господи, соврала вместе с учителем, что патефон действительно был у нас, но он, якобы на время, отдан сестре Антонине, проживающей в Семёновке. Пусть попробует это проверить.
Ну вот… Вернусь к началу рассказа. Появление вражеского офицера в нашем доме ничего хорошего не предвещало. Я страшно сдрейфила. Нина и Сима сидели на печке. Так вот, значит, веснушчатый немец в присутствии старосты стал громко и дерзко требовать у меня: «Matka, gibst Koffergrammophon! Wo ist Koffergrammophon? Schnell! Schnell!»(«Матка, отдай патефон! Где патефон? Быстро! Быстро!»). Я ответила, наверное, не своим голосом, что у нас нет патефона. Раньше он был, но…
Немец от злости позеленел. Схватил меня за одежду и стал трясти, угрожая расправой. Дети ужасно испугались и стали громко кричать и плакать: «Мама! Мама!» Я заголосила... Староста ему разъяснил на немецком языке всё то, что я сказала. Он сумел убедить немца в том, что нет того, чего он требует. Грабитель отпрянул со злобой в лице. Ушёл изверг ни с чем. Так староста помог нам избавиться от коварного сатаны. Вражина больше не появлялся к нам на порог.
– Андрей, – сказала потом тётя, – если б ты знал, сколько мы пережили страшных дней в первую неделю вторжения немцев. Незваные гости изволили вломиться в Овсянниково в тот же день, что и в Карандаково – 20 ноя357
бря 1941-го. Как с голодного края, они пошли по дворам с требованием яиц, молока, масла, сала. Но этого им показалось мало, господам захотелось и мяса. Стали отнимать и скот, и птицу.
Ранним утром к нам заявились три здоровенных немца и полицай. Как у себя дома, не говоря ни слова, зашли в сарай, накинули на рога корове верёвку и силой повели, можно сказать, потащили испуганную беднягу в сторону села Леженьки. Корова, почувствовав беду, не хотела идти, упиралась и громко, жалобно мычала. Два немца, крепко держась за верёвку, шли впереди, а полицай палкой погонял животное. Я полураздетая, рыдая, пустилась вслед за грабителями, за коровой. Горько плакала, кричала: «не смейте отбирать корову, она ведь тельная. я её даже не успела подоить…». Полицай резко остановился, вытаращив на меня глаза, и стал орать: «Ты, деревенская баба, если не отстанешь и не уймёшься, пристрелю на месте. Ты… ты не забывай, что твой муженёк воюет против освободительной немецкой армии. Заткни рот, сука, и заглохни. Поняла меня, ведьма?»
Я обомлела от горя. Пошла за ними медленнее, уже плохо сознавая зачем. проследила, в какой двор заведут нашу кормилицу. В тот же час немцы зарезали корову. На второй день чёртово отродье похитило наших пять гусей и 12 кур. Мы остались без хозяйства, дети – без молока.
Тётя Настя от нахлынувшего волнения перевела дух, вытерла передником мокрые от слёз глаза и продолжала рассказывать:
– Мой Василий в 1940 году приобрёл одну семью (колодку) пчёл. Я вместе с ним по книжке научилась ухаживать за пчёлами. К началу войны было уже три улья. У нас не было омшаника – утеплённого помещения для зимовки пчёл, поэтому пчёлы находились в нашем сухом погребе. Так слушай дальше, Андрюша. Немцы залезли в погреб и стали разорять ульи, вытаскивая рамки со спящими пчёлами. С хохотом смахивали кинжалами не358
счастных сонных пчёл и пожирали запасы мёда вместе с вощиной и детками. Я заливалась слезами, очень жаль было пчёл. Кроме того, отобрали 10-литровый бидон с мёдом.
Тётя стала вытирать заплаканные глаза уголком головного платка. Затем уже тише сказала, что фрицы за первые две недели оккупации отняли у людей всё, что у них было: «Помню, как престарелого Ивана Михайловича, колхозного конюха, фашисты застрелили лишь за то, что он не отдавал им свою корову».
– Мама, – попросила Нина, – расскажи Андрею, как немцы хотели расправиться с мельничихой и её дедом Николаем».
– Ладно, уж расскажу и об этом, – согласилась тётя. – Итак, недалеко от нас, если пойти по узкой дороге в сторону поля, стояла маленькая низенькая хатка в одно окошко. Сейчас её нет. Жили в хате очень пожилые муж с женой. Детей у них не было. Оба были членами ВКП(б) с 1920 года. Дедушка долгое время заведовал нашей мельницей, а его жена Александра была грамотной женщиной, несколько лет занимала какую-то должность в Леженском сельсовете. В деревне её звали «мельничихой». Никто, конечно, и не помнит их фамилий. Свой маленький земельный участок они уже не могли обрабатывать, престарелым помогал колхоз.
Полицейский, узнав от какого-то местного стукача о прошлом стариков, решил с ними, беззащитными, расправиться. Свои намерения донёс коменданту, доказывая тем самым свою холуйскую преданность режиму захватчиков. Комендант, не задумываясь, дал добро на жестокое злодеяние. Полицай поделился своим кощунственным замыслом со старостой. План состоял в следующем: заколотить окно и дверь хаты, в которой будут находиться старики, продержать их без воды и пищи целую неделю, а затем поджечь хату вместе со «злостными советчиками».
359
Староста, узнав о коварном замысле полицая, решил во что бы то ни стало спасти всеми уважаемых людей. Расправиться с коммунистами комендант поручил старосте и двум солдатам из комендатуры. Староста этих молодых солдат знал и, что они совершенно не понимают русского языка, тоже разумел.
В один из дней втроём они пришли к старикам. Староста нарочито стал покрикивать на дедушку и бабушку, незаметно для солдат подмигивая им. Сказал, притворяясь злым, что сейчас их замуруют в собственной хате, чтобы не смогли из неё выйти. Затем перепуганным старикам, не понимающим до конца, что происходит, староста стал говорить по-русски очень громко и «зло»: «дорогие мои, вы должны сами себя спасти. В первую же ночь сделайте дыру в ветхой крыше у карниза, затем выберетесь наружу и уйдёте, не мешкая, полем к своей родственнице в Леженьках». Старики поняли «жестокого» старосту. Солдаты забили внешнюю дверь, затем окошко и все втроём ушли. Немцам-исполнителям, не понимающим, для чего всё это сделано, староста не стал объяснять...
Так вот, бабушка со своим дедом с большим трудом выбрались из заточения и ушли, крадучись тёмной ночью, к родственнице, которая была заранее старостой предупреждена. Дней через пять-шесть те же солдаты со старостой подожгли хату. Злорадный полицай умывал руки от «свершившейся кары» над коммунистами. Таким образом староста помог спасти Александру и Николая. Очень скоро немцы засуетились перед своим отступлением под напором наступающих частей Красной армии. Им было не до чего, лишь бы спасти свою шкуру.
Староста знал от полицейского о составленных списках молодых девушек Леженского сельсовета для принудительной отправки в Германию. На учёт были взяты старые коммунисты, комсомольцы, не успевшие отступить. И старосте по-умному удавалось оттянуть ковар360
ные замыслы оккупантов… (Ну как тут не вспомнить русского Штирлица в тылу врага!)
«Мне тяжело рассказывать о страшных днях войны», – сказала вдруг тётя, её тело уже содрогалось от плача. Нам, тоже расстроенным и заплаканным, пришлось её успокаивать.
Через день-два как-то за обедом я ещё раз обратил внимание на беззвучные «ходики». Какая-то неукротимая сила приказывала мне: почини часы, исправь часы, сделай, чтобы они пошли, постарайся сделать приятное семье! Я был одержим этим. Напряг память, вспомнил, как наш Алёша чинил нам часы, почти такие же, но только без кукушки. Попросил тётю раздобыть самогона «первяка», вязальную спицу или проволоку, столовый нож, вату и хлопчатобумажную тряпицу. Пименовна была шустрой. Она и сама загорелась желанием иметь в доме исправные часы.
И вот всё необходимое для ремонта уже на столе, на ветошной подстилке. В первую очередь протёр наружную пыль на часах, почистил цепь с гирей, аккуратно снял стрелки. Потом извлёк часовой механизм из деревянного корпуса и протёр его. С помощью спирта почистил доступные оси и зубчатые колёсики. Между тем, тётя, наблюдая за моей работой, сказала, что часы никогда не падали, то есть не было механических повреждений, что они стали из-за загрязнения. Я с этим согласился. Кроме спирта, вместо часового масла пришлось использовать капельку керосина для смазки трущихся поверхностей. Почистил циферблат и декоративное оформление в виде еловой веточки на корпусе. Наконец, собрал часы, прицепив рычажок к устройству кукушки. Сколько было радости, восторга, когда часы уверенно и равномерно пошли: «тик-так, тик-так». Родственники не уставали восхищаться: «Ай да молодец, Андрей! спасибо тебе, Андрюша!»
361
Своим тиканьем часы наполнили комнату живой энергией, стало веселее от уверенного движения маятника. А как было здорово, когда через каждые 30 минут открывалась дверца и появлялась серенькая птичка и куковала голосом, похожим на настоящий кукушечий. Я был доволен собой, гордился, наверное, не меньше, чем та «лягушка-путешественница»… Точное время мы не могли установить. Но не беда, ведь известно, у кого на деревне есть часы. Придёт этот человек, поставит точное время.
В тот вечер мне захотелось побыть на печке, на которой можно сидеть, не цепляя головой потолка. (На нашей печке сидеть было невозможно, потолок был низким). Там была Сима и кот Вася. Половину печки временно занимали семечки подсолнуха, разложенные там для просушки.
В том, что я взобрался на печь, нет ничего особенного, и можно было бы не говорить об этом «событии». Но когда тётя подала мне и Симе по кружке парного молока, то я этот момент запомнил. Какой момент? – спросите вы. Сима обеими руками держала кружку, доверху наполненную молоком. Я взглянул на сестричку и, как будто впервые, обнаружил её красивые карие глаза, смотревшие прямо на меня, милую детскую улыбку на простом бесхитростном личике и две небольшие косички на её русой головке. При этом Сима, отпив глоток молока, в шутку проговорила: «Ой, Андрей, я чуть не захлебнулась!» Именно эта фраза врезалась в мою память на всю жизнь. В ушах и поныне звучит её голос, а в глазах предо мной предстаёт оживлённое, с лукавинкой лицо моей двоюродной сестры…
***
За два дня до Рождества тётя Настя предложила мне сходить в Леженьки, чтобы проведать, как она сказала, сватов. Поясню, Михаил Иванович Чевычелов, который в то время находился на фронте, родом был из этого села.
362
женат на моей старшей сестре Людмиле, проживающей в Москве. Пименовна решила проведать мать, отца и сестру Михаила Дарью. До села Леженьки всего-то километра полтора.
Было холодно, мела слабая позёмка. Мы с собачкой шли по пустынной просёлочной дороге, вдоль которой справа и слева расположились хаты деревушки Овсянниково. Слева, внизу – школа, ещё ниже – речушка Тим, закованная льдом, и на ней расположилась мельница. Зимой она не работала из-за нехватки воды.
Сваты не ожидали нашего визита, в то время не было средств оповещения для подобных встреч. Тем не менее, встретили они нас очень радушно. Тётя Настя принесла им скромные гостинцы – сдобные лепёшки и подсолнечные семечки. Их семья состояла из престарелых дедушки и бабушки и 35-летней дочери Дарьи. Из рядом расположенной хаты пришли увидеться с нами колхозница Валентина, жена Василия, брата Михаила, с шестилетней дочкой Ниной. (Нина Васильевна впоследствии стала директором местной десятилетки. Василий, её отец, был тогда на фронте, он остался жив). Меня, брата Людмилы, сваты никогда не видели, хотя и слышали о моём существовании на белом свете. Усадили они нас за стол, стали угощать фасолевым супом, лепёшками и травяным чаем без сахара. (Жульке дали, думаю, для утешения, кусок сдобной лепёшки). Все оживлённо беседовали о наболевшем, мы пробыли у них часа два.
Меня заинтересовал тот факт, что Чевычеловы ещё в 1929 году отказались вступить в колхоз и жили индивидуальным хозяйством, а советская власть этому выбору не препятствовала. У них был надел в 50 соток земли. Колхоз никакого отношения к ним не имел.
Сваты жили очень бедно, как и многие на селе. Содержали лишь несколько кур да кота, никак не могли оправиться после немецких захватчиков, отобравших в первую оккупацию корову, три овцы, поросёнка и птицу. Фа363
шисты не пожалели семью, не вступившую в советский колхоз. Огородный участок, как сказала Дарья, запущен. Тяжело одной обрабатывать землю, но и в коллективное хозяйство вступать она не желает. Почти весь физический труд лежит на плечах этой молодой женщины.
Распрощавшись с двумя семьями, я и тётя пошли домой. Дарья проводила нас до самого Овсянниково. Тётя Настя пригласила Дарью в гости после Рождества, на святки, на что Дарья, улыбаясь, с удовольствием дала согласие. Нина, дочка тёти Насти, умела многое делать по хозяйству, привлекая к работе и сестру Симу. К нашему возвращению она выдержала экзамен на «кондитера»: напекла вкусных ржаных, без дрожжей, пряников на сметане с отваром перечной мяты и на соке сахарной свёклы, формуя их стаканом… завтра ведь канун Рождества, Рождественский сочельник и молодёжь, сохраняя вековые деревенские традиции, пойдёт колядовать. Потребуются подарки, пусть хотя бы в виде самодельных пряников.
***
Выдался холодный военного времени рождественский вечер, в который впору быть дома да грызть в полутьме жареные семечки, ведя семейный разговор. Однако молодые девчата и ребята себе на уме: собираются в хаты на посиделки, ходят на колядки.
«В этот зимний неласковый вечер, когда снежная мгла вдоль дорог...» в дверь постучали. Пименовна открыла. В хату, захватив с собой холодного воздуха, вошли парень и девушка лет пятнадцати, словно «некрасовские» деревенские дети в стареньких одёжках со взрослого плеча и лаптях. Из маленьких мешочков по полу бросили горсточки зерна пшеницы и стали колядовать: «Открывайте сундучки, доставайте пятачки…» Говорили и другое, что-то в этом роде.
В деревне все друг друга знают. Ребяческие улыбки на порозовевших от мороза лицах, их колядки подняли
364
наше настроение. Оживлённо, попросту поболтали. Тётя Настя дала им по два самодельных пряника. С благодарностью и весёлыми возгласами подростки побежали дальше. Потом приходили ещё и другие дети…
На Рождество, когда кукушка отсчитала семь утра, но на улице ещё не было признаков зари, мы были уже все на ногах. Тётя Настя, конечно, встала раньше, чтобы накормить и напоить животных. Я в последний раз подтянул часовую гирьку на цепи и ещё раз полюбовался идущими часами. Перед уходом легко позавтракали, затем по старому обычаю присели на дорожку.
Дело в том, что Пименовна решила проводить меня домой, а заодно зайти на несколько минут в церковь и помолиться, потом проведать сестру Машу и всех остальных. вернуться обратно в Овсянниково ей нужно было в этот же день. За неделю я привык к своим сестрёнкам, а они ко мне. Поэтому провожали они меня с заплаканными от расставания и душевной печали глазками. И моё сердечко учащенно билось. Теперь прошедшую радостную встречу с родственниками и наступившее душевное расставание с ними я бы смог выразить четверостишием:
Я предвкушаю время радости свиданья
И вдохновенье сердца, нежности, добра.
Я представляю боль минуты расставанья
С тоской, которая пройдёт, ведь жизнь мудра.
Вышли в восемь часов утра. Начинало светать. В моих руках был узелок со скромными гостинцами. А тётя Настя несла полведра сметаны, укрытой полотенцем. Жулька по-собачьи, очевидно, соображала, что мы держим путь домой, и весело бежала впереди нас. Было холодно, но тихо. Солнце встало, когда оказались возле Успенской церкви.
В храме горел свет и шло Рождественское богослужение. С собакой входить в церковь, разумеется, не полагается, поэтому пришлось взять Жульку на поводок, оста365
ваясь возле церкви, а тётя Настя вошла в храм минут на пять, помолилась и вернулась к нам. Потом Пименовна взяла поводок с Жулькой и посоветовала мне зайти в церковь и хоть недолго, но помолиться.
Я вошёл в церковь. В глаза бросились следы жестокой войны: западная часть стены храма была в развалинах, груды кирпичей теснили проход, окна забиты фанерой. При тусклом освещении храма маленькими свечками я увидел на возвышенном месте, перед алтарём святого отца Якова в простенькой ризе (или скромном церковном стихаре, точно не помню) и перед ним человек сорок прихожан. Эхо большого пространства неоднократно доносило певческий баритон священника. Акустика, несмотря ни на что, была хорошей. Я несколько раз перекрестился, поклонился Христу Господне. Оглядевшись вокруг, заметил следы осквернения стен немецкими вандалами. Святые образа Христа Спасителя, апостолов, ангелов и всех изображений евангельских сцен были безжалостно и методично расстреляны. Все другие росписи пострадали до неузнаваемости. Мне стало не по себе. Вышел с тяжёлым осадком в душе.
Тётя своими негромкими словами обратила моё внимание на погост:
– Посмотри, Андрюша, на заснеженное кладбище с покривившимися крестами. Здесь похоронены твои бабушка Надя и дедушка Пимен, мой 42-летний брат Николай, отец троих детей, умерший от рака желудка. Здесь нашли свой приют рано ушедшие из жизни мои братья Ваня и Егорушка. Здесь захоронены и другие наши родственники. А вот мой брат Вася, убитый белыми, неизвестно где нашёл своё последнее пристанище.
Согласно договорённости, дома нас уже ждали. Рождество Христово обернулось настоящим праздником. После короткой разлуки я как-то по-новому взглянул на своих родных, животных и окружение. Нина по-детски была
366
откровенно рада не только пряникам, но и моему возвращению, а также гостье тёте Насте. Жулька от радости ласкалась то с одними, то с другими членами семьи. Кошка Нюрка, соскучившись, так и норовила попасть мне в руки. А мне самому как-то аж неудобно стало от последовавших далее похвал.
– Андрей ваш молодец, – говорила тётя. – Сколько полезных дел он сделал для нас всего за несколько дней. Отремонтировал настенные часы с кукушкой и дрова рубил, и воду носил из колодца, что находится возле речки, и корове сена давал из стожка, на утренник с моими девочками ходил. Нина моя рассказала на утреннике стих про ёлку, который сочинил мой дорогой племянник. (Не скрою, я радовался тётиным правдивым словам). Да, кстати, тебе, Маша, передавали поздравление с Новым годом твои бывшие подружки детства – директор школы и учительница русского языка. (маме, естественно, тоже было приятно слышать такие хорошие слова).
День оказался погожим. В хате было светло и тепло. Наши все были дома, ведь у Лиды тоже были каникулы. Ну а Катя постаралась от души. радуясь приходу гостьи и моему возвращению, она накрыла праздничный стол. Не стану всё перечислять, что мы кушали, но, главное, была горячая картошка с солёными огурцами, капустой и тётиной сметаной, свежий квас и хлеб. Для военного времени, в канун Рождества это было здорово!
После сытной трапезы тётя Настя, отдыхая на кровати, вела беседу с мамой и Катей. Мне было интересно слушать их разговор, сводящийся к воспоминаниям. Говорили о своём, не очень далёком прошлом, о войне, отнявшей стольких близких родных. Вспомнили о сёстрах Антонине и Евдокии, о племяннике Сергее, сыне Тони, пропавшем то ли на фронте, то ли в тылу. Мама сокрушалась о неизвестной судьбе сына Алексея, боялась сглазить сына Николая, который жив и шлёт письма с фронта, утверждает, что скоро наши победят. Тётя поинтересова367
лась учёбой Зины и Лиды. Говорили и о многом другом, внимательно слушая друг друга. В конце разговора тётя Настя пригласила всех в гости в любое время.
Катя завернула несколько лепёшек, испечённых на раздобытом коровьем молоке (наша коза была котной) из пшеничной муки, занятой в долг у соседей. Положила их в ведро Насти. Это был ответный гостинец Нине и Симе. Мы с Зиной проводили тётю до Успенки, то есть до последнего нашего сельского двора, где жила семья Астаховых.
На обратном пути захотелось забежать к своему другу Толику, чтобы узнать у него, как прошёл новогодний утренник в школе. Спешил рассказать ему, как я провёл время в гостях. С этой целью вместе с Зиной мы зашли в хату Полянских. Встретились с Толиком, Тамарой и Валей, поговорили о том, что всех интересовало.
В оставшиеся дни каникул я прочитал книгу Аркадия Гайдара «Тимур и его команда». Кроме того, катался с ребятишками на самодельных лыжах с возвышенности, начинающейся в поле, по длинному склону до самого болота, то есть до зарослей ольхи. Откровенно говоря, очень хотелось облегчить домашний труд мамы и Кати. Без меня им в течение нескольких дней, по словам нашей невестки, трудновато пришлось, были как без рук и изнывали в ожидании. Как-никак, мужика в доме не было. Поэтому теперь я старался по дому работать, не ожидая особых просьб с их стороны.
***
В святки 1945 года у девушек села стало модным вязать кружева и делать вышивки. (речь не идёт о традиционном вязании из шерсти платков, рукавиц, перчаток, шарфов и др.). Для плетения кружев крючком покупали, а вернее, доставали в основном простые катушечные белые нитки для шитья от № 10 до № 30. Признаться, цветные нитки были в дефиците. Кружева и вышивки находи368
ли своё применение в украшении рушников, наволочек для подушек, покрывал, комбинаций, ночных женских сорочек, всевозможных воротничков. Вышивали болгарским крестиком с помощью канвы и без неё, а также гладью. В последней вышивке использовались цветные нитки, лучше, если были кручёные нитки мулине. Что послужило причиной такой тяги девушек к рукоделию?
Ещё в 1944 году мама достала из сундука, зарытого в земляном полу хаты, посконный белоснежный рушник с кружевами и вышивкой на обоих концах и украсила им икону «Воскресение Христово». (Помните, мне эту икону подарил немец-мародёр?) Мастерицей, украсившей уникальную вещь кружевами и вышивкой крестиком, была наша мама. Рукодельница, как сама она об этом вспоминала, работала и над интересной семейной реликвией в 1910 году, то есть до замужества, в родовом доме в деревне Овсянниково. Примечательно, что вышивкой она изобразила сцену «Ворона и лисица» по мотивам одноимённой басни И. А. Крылова. Этот рушник в настоящее время хранится у моей сестры Лидии Михайловны Завгородько, а у меня есть фотографии этой замечательной вещи.
Так вот наша Зина загорелась желанием самой попробовать вышить рушник и к нему связать кружева. Она и её подруги нашли в селе мастера по изготовлению крючков из стальной проволоки. Девчата и женщины стали приходить к нам как на экскурсию, чтобы посмотреть мамино рукоделие. Таким образом появились первые работы по декоративно-прикладному творчеству. Зина долго копировала в первый раз рисунок кружев, потом сама стала придумывать незамысловатые растительные орнаменты для вышивки, предварительно изобразив их на бумаге.
Прошло несколько десятилетий, прежде чем сестра Зина подарила мне на память вышитый в то далёкое время рушник. Я его долго-долго хранил в своём шифоньере. Позднее от своей однокурсницы по Курскому художественно-графическому педучилищу, затем по Московскому государственному педагогическому инсти369
туту им. В. И. Ленина Ефремовой Любови Алексеевной (Черанёвой), узнал, что она является директором Курского музея «Русские рушники». На обширном материале о собранных рушниках она написала целую книгу. в 2009 году я с удовольствием подарил вышитый Зиной рушник этому замечательному музею. А чтобы рушник не был безымянным, я сам вышил на нём гладью чёрными нитками: «Крупенникова Зинаида Михайловна, в замужестве Обложихина (1929–1999), с. Карандаково, Тимский р-н, Курская обл., 40-е годы ХХ в.». Теперь рушник, вышитый руками моей сестры, находится в постоянной экспозиции музея. Я уже дважды посетил это замечательное хранилище, находясь под большим впечатлением от великолепных произведений русского народного прикладного творчества.
***
После каникул началась третья четверть учебного года. Помню, в школе было очень холодно, даже чернила превращались в лёд, мёрзли и руки, и ноги. Круглая кирпичная печка, обитая железом, скупо отапливалась дровами и не могла, конечно, обеспечить теплом три большие классные комнаты попова дома.
На Крещение Господне по просьбе родителей одноклассники Лёня Скрыльников, Гриша Апальков, Толя Полянский и я, прихватив с собой посуду, отправились в Успенскую церковь, а вернее, к ближайшему к церкви колодцу за святой крещенской водой. Жулька была с нами.
Дул слабый ветерок и падал редкий снег. В пути навстречу нам шли старушки и молодые люди, уже успевшие набрать святой воды.
Пришли, возле колодца толпились прихожане, желающие взять святой воды. Мужчина в чёрном колпаке и длинной до пят одежде, по-видимому, служитель церкви, с помощью ворота и цепи доставал из колодца ведром воду и сливал её в большую ёмкость, стоящую на неко370
тором возвышении. Батюшка Яков неразборчиво произносил молитву, триперстием крестил себя и верующих, окуная большой серебряный крест в воду. Пришедшие по одному, вежливо соблюдая очередь, черпали воду. А у кого были бутылки, те пользовались литровой кружкой, наполняя их. Набрав воды, мы двинулись в обратный путь. Святую воду бережно несли домой.
Шли не спеша, разговаривая между собой. Где-то на полпути Гришко вдруг поскользнулся и упал навзничь, опрокинув ведёрко с водой. Быстрее всех на падение отреагировала Жулька, которая вмиг подбежала к Грише и, уцепившись зубами за куртку, старалась его поставить на ноги. Затем мы бросились поднимать упавшего, помогли ему встать, но, слава богу, он ничего себе не повредил. Гришко, бедняга, расстроился, уже хотел возвращаться к колодцу, но мы его остановили. Его внезапное падение назвали нелепым, может быть, смешным случаем. А с кем такое не бывает? Даже безобидно, без ехидства посмеялись. И в его ведёрко каждый из нас налил воды. Григорий успокоился, на его лице появилась улыбка благодарности за товарищескую поддержку.
В пути Лёня Скрыльников рассказал, что на третий день нового года возвратился с фронта, вернее, из госпиталя, с сопровождающим солдатом их 40-летний сосед дядя Ваня. Осколками разорвавшегося снаряда ему, артиллеристу, выбило глаза и серьёзно повредило ноги. Это несчастье произошло в бою где-то на границе с Польшей. Сейчас он ничего не видит, одна нога не сгибается в колене, а вторая сильно изуродована. Семье о своём тяжёлом ранении дядя не сообщал и вообще не хотел, чтобы за ним в госпиталь кто-либо из родственников приехал. Теперь он ходит, используя два больших костыля. Далее Лёня сказал, что видел его на прогулке. Сосед был одёт в тёмно-серую солдатскую шинель, он напоминал подстреленную ворону с приподнятыми крыльями. Впереди него шёл его сын Женька, ученик нашей школы. В руках сына
371
была детская деревянная трещотка, чтобы отец слышал, где впереди шагает его поводырь.
– При случайной встрече со мной, – продолжал Лёнька, – Женька остановился и отчётливо сказал отцу: «Папа, нам навстречу идёт наш сосед Лёня Скрыльников. ты его знаешь? Скажи, ты его не забыл?»
– Ну как же, помню! – чуть хрипловатым голосом ответил дядя Ваня. Знаю, что Лёне к началу войны было лет девять, правильно? Лёня, сынок, подойди ко мне. Ты меня узнал? Подай мне твои трудолюбивые руки.
– Мы пожали друг другу руки. Он обнял меня, прижав к себе, и горько заплакал. Я, пацаны, поверьте, почувствовал нервную дрожь в его теле. Мне в ту минуту было тяжело и больно, ужасно жалко дядю. Меня бросило в озноб и подступило что-то к горлу, потекли слёзы. Он спросил, как я учусь, как мама? Не спросил о моём папе, так как знал, конечно, что отец мой убит. На прощание пожелал хорошо учиться и слушаться маму, чтобы дружил с его Женькой, приходил к ним и не скучал. Никогда не забуду эту встречу.
***
В крещенский день к нам занесло попутным ветром Фёдора Арсентьевича Чубарова, мужа маминой племянницы Полины, дочери Василия, погибшего в гражданскую. Федя с Полиной и четырьмя детьми проживали в деревне Чубаровка Покровского сельсовета, соседствующей с нашим селом. Он принёс нам килограмма два душистого засахарённого майского мёда из разнотравья.
В Чубаровке Арсентьевича считают счастливчиком по той причине, что он возвратился домой год назад с повреждёнными (скрюченными) пальцами правой руки. Он хороший хозяин, завёл три колодки пчёл. Его назначили заведовать водяной мельницей в Покровском. Особенно мама была рада встрече с родственником в такой праздничный день. Фёдор Арсентьевич мою маму всегда называл с почтением – по имени и отчеству. Вот и сейчас...
372
– Мария Пименовна, – сказал он, – вот уже несколько лет моя тёща Ольга, проживающая в Овсянниково, ходит к нам, к своей дочери Полине. Она всегда, я знаю, заходит к вам передохнуть. Вы её приветливо и просто встречаете, угощаете, чем можете. Спасибо Вам, Пименовна.
– Ну-те, – улыбаясь, сказала мама, – спасибо, Федя, за комплимент. Говорю от души, что Ольга хорошая и внимательная собеседница, добрый человек. Мы по-родственному относимся друг к другу, вот и всё.
За праздничным столом, накрытым Катей и Зиной, семейных разговоров было уйма. Гость с удовольствием осушил гранёный стакан крепкого самогона. На прощание пригласил нас в гости на предстоящую масленицу.
***
За последние месяцы продолжающейся войны Маша Константинова не переставала приносить в заснеженные хаты похоронки. В страшных боях с немецко-фашистскими захватчиками гибли в большом количестве советские бойцы, в том числе и наши, к горькому сожалению, последние сельчане. Враг ожесточённо, фанатически сопротивлялся, предвидя своё последнее издыхание.
«…К началу 1945 года немецко-фашистское командование продолжало вести войну на два фронта, но, по-прежнему, держало свои главные силы против Красной Армии… В составе советских фронтов сражались польские, чехословацкие, румынские и болгарские войска. Советские войска достигли значительного превосходства в силах и средствах над противником… Немецко-фашистское командование, находясь перед явной угрозой поражения, стремилось вызвать раскол в антифашистской коалиции и добиться сепаратного мира с США и Великобританией... Решающие победы Советских Вооружённых Сил способствовали успеху Крымской конференции 1945 года (4–11 февраля) руководителей СССР,
373
США и Великобритании, связанные с завершением разгрома Германии и с её послевоенным положением, намечены основы решения проблем освобождённой Европы. Было также достигнуто соглашение о вступлении СССР в войну против империалистической Японии через 2–3 месяца после окончания войны в Европе…»
Только в нашем колхозе к началу войны насчитывалось около 70 крестьянских дворов. Как никто другой, почтальонка Маша помнила в лицо всех жителей колхоза «Путь Ленина» начиная от детей до стариков включительно. Она также знала в лицо военнообязанных, проходивших действительную военную службу в рядах Красной Армии и мобилизованных начиная с 23 июня 1941 года мужчин. Насчитывалось их более 120 человек. Кроме того, 12 наших девушек добровольно ушли на фронт. К февралю 1945 года присылали письма с фронта около 30 бойцов, в том числе и наш Николай. Инвалидов, прошедших страшное горнило войны и вернувшихся домой, насчитывалось более 20 человек.
Люди по-прежнему жили в тяжёлых условиях. Хлеба, заработанного на трудодни, не хватало. Надо учесть и то, что в колхозе не все могли трудиться в силу той или иной нетрудоспособности. Сельская водяная мельница зимой не работала из-за замерзания речки. Когда мельница принимала зерно для помола, крестьянин должен был приносить не менее 20 килограммов зерна для получения муки. Несмотря на то, что мельница считалась, бесспорно, «нашенской», по спущенному циркулярному распоряжению председателей колхозов за помол с тружеников села брали деньги или оплату зерном.
Я не рассказывал о том, что ещё в первую оккупацию во многих дворах была своя «мельница». Например, хозяйка имела или раздобыла два-три килограмма зерна и его нужно было перевести в крупу или муку. Как поступить в этом случае? Может, деревянная ступа с толкачом могла выручить? Но в ступе толочь зерно в муку женщи374
не очень долго и тяжело. Другое дело, если в ступе обрушивали просо в пшено или получали из прожаренных семян конопли запашистую макуху, пропитанную маслом (только не жмых). Но как-то русский безымянный умелец в тяжёлое военное время изобрёл ручную мельницу.
Мельница состояла из двух железных тёрок, одна из которых натягивалась на деревянный цилиндрический стержень, а вторая, в виде пустотного цилиндра, надевалась вплотную на первую.
Мельница крепилась к лавке. Зерно засыпали в бункер внешнего цилиндра. В результате вращения зерно измельчалось между тёрками и мука (крупа) сыпалась в ковш. К сожалению, тёрки быстро стирались, а частички металла от тёрок попадали в образовавшуюся муку или крупу. И тут сельчане нашли выход: острые, опасные для кишечника металлические частицы стали удалять с помощью магнита («копыдоя»). Измельчение зерна было делом нелёгким, но весьма необходимым.
Пару слов о самом «копыдое». Откуда в нашей семье появился этот подковообразный сине-красный магнит, мне неизвестно. Но он, ой как пригодился! У тёти Тани магнита не было, чтобы с помощью него вылавливать крупицы металла из муки. Поэтому часто за магнитом к нам прибегал Иван Аришин, который жил со своей мамой у Татьяны Михайловны. Именно Иван и назвал магнит «копыдоем».
***
Через одну хату в сторону Успенки, что подальше от дороги, жила в маленькой хатёнке большая и очень бедная семья, состоящая из восьми человек. У них был земельный участок в 50 соток, большой молодой яблоневый сад и колодец. Спустя 67 лет я и сейчас отлично помню эту семью. Вот их замечательные русские имена: Алексей, Евдокия, Антонина, Владимир, Галина и Николай.
375
Старшему сыну Алёше было 17 лет, а самому маленькому Коле – пять. Их матери Александре чуть больше сорока, а бабушке более восьмидесяти. При жизни её звали бабушка Куруля, короче, имя её не упоминалось. Отца семейства Крыгина Фёдора Гордеевича, молодого, видного мужчину, колхозного учётчика, мобилизовали сразу же после объявления войны, а в 1943 году он погиб. Его жена Александра сильно страдала по случаю смерти любимого человека и кормильца. Дети, как муравьи, дружно трудились на огороде, по хозяйству. Старшие школьники Алёша и Дуся (Дусик), кроме того, работали, как и я, со своими сёстрами летом в колхозе. Мы все общались друг с другом: то я с Зиной к ним забегали, то они к нам.
Помню, как бабушка обрушивала в ступе просо, чтобы получить пшено и затем сварит детям густую похлёбку – кулеш. Бабушка была женщиной маленького роста, поверьте, чуть выше той самой деревянной ступы. Видел, как ей было тяжело поднимать толкач – деревянный пестик длиною в метр. Она обеими руками прижимала к своей груди толкач и как-то умудрялась им толочь. Бабушка заботливо опекала своих внуков. Детский колхозный садик, разрушенный во время войны, был маленьким и не мог принять всех нуждающихся детей, даже из больших семей, а яслей вообще не было. Несмотря на семейные трудности, Александра работала в колхозе, оставляя малолетних детей на руках у престарелой матери.
В феврале, в том числе и на масляной неделе, на деревню обрушилась эпидемия гриппа. Не миновала она и семью Крыгиных. Вся семья болела наповал, кроме бабушки. Старая женщина не в силах была организовать для больных ни элементарного питания, ни медицинской и другой помощи. Оборванные дети, укрывшись лохмотьями, лежали на печке, на деревянном диване, на полу возле печки. Хату топить было нечем. Чтобы дети не умерли от холода и болезни, семье взялся помогать брат Фёдора Михаил. Он с начала войны из-за своей болезни получил
376
отсрочку от призыва в армию в Тимском райвоенкомате. Поясню, что в нашем селе никогда не было больницы, даже до войны, в то время как маленькая Успенская лечебница просто задыхалась от большого поступления больных.
В ту зловещую зимнюю ночь Алёша, старший сын тёти Шуры, лежавший на печке, попросил у мамы попить воды, так как из-за болезни во рту у него всё пересохло. Раз попросил негромко, второй погромче, но ответа в темноте и тишине не последовало. Тогда Алёша, несмотря на сильное недомогание, встал и пошёл к деревянному дивану, на котором обычно спала мама.
В кромешной тьме он ощупал постель, которая, к его неприятному удивлению, была остывшей. Хотел зажечь керосиновую лампу, но, вспомнив, что нет спичек, отбросил эту мысль. Всполошился, стал громко звать маму, отчего его младшие сестрички и братишки очнулись и в испуге стали плакать. Старшие сёстры и бабушка также проснулись от встревоженного голоса.
Дуся и Тоня, почувствовав что-то неладное, в один голос спросили: «Лёша, что случилось? Почему ты так кричишь среди ночи? Бабушка, успокой Алёшу!» Алёша сию секунду ответил, что мамы нет в хате уже давно! Где она? Алёша решил выйти в сени в поисках мамы. Он не успел даже произнести слова «мама», как вдруг своим лицом и грудью столкнулся с висящим телом матери в лёгкой одежде, а ноги мальчика уткнулись в опрокинутый табурет. Руки машинально обняли тело матери… Он вмиг понял, что произошло страшное и непоправимое – мама повесилась. От испуга подросток душераздирающе закричал, заплакал. Бабушка ощупью протиснулась в сени, руками обнаружила чуть тёплое тело дочери и убедилась в правоте внука. Она сообразила, что снять Шуру силами семьи и страшно, и не под силу. В густой темноте творилось что-то невообразимое: крики, пронзительный плач, недоумение…
377
Бабушка попросила немедленно всем замолчать и успокоиться. Алёше, несмотря на его недомогание, велела звать на помощь Романа Ермиловича, а Дусе бежать к Марии Пименовне и попросить спичек.
Я отчётливо помню, как среди ночи раздался громкий и настойчивый стук в нашу дверь. Все проснулись. Мать впопыхах на босу ногу быстро подошла к сенечной двери и спросила: «Кто там?» Услышала рыдание и слова Шуриной девочки Дуси. Мама сразу всё поняла, вбежала в комнату, быстро оделась и обулась, захватив с собой нож и имевшиеся у нас спички...
Роман Ермилович и моя мать зажгли лампу, стекла в ней не было. В полумраке сеней удалось увидеть ужасную картину... С трудом смогли они срезать верёвку, прикреплённую к матице сеней, при этом удерживая тело удавленницы. Вчетвером внесли самоубийцу в хату и положили навзничь посередине земляного пола. После чего Алёша побежал за помощью к дяде Мише, Михаилу Гордеевичу, проживающему неподалёку за рощей, в сторону выгона со своей женой Леной и престарелыми родителями дедом Гордеем и бабой Машей (Маширкой).
Как только рассвело, ко мне примчался Толик и позвал посмотреть тётю Шуру. Мне, как нарочно, нездоровилось тоже после гриппа, но я согласился.
Тётя Шура лежала на земляном полу с чуть распростёртыми, как бы от недоумения, руками. На ней была серая одежда, на ногах чёрные шерстяные носки. Русые волосы, некогда украшавшие её, были всклокочены, а лицо выглядело тёмно-серым. На искривлённой шее отчётливо выделялся глубокий тёмный след от верёвки. В таком непривычном положении тела покойница словно хотела сказать: «Мама и дети, простите меня, что я в болезненной горячке не смогла пережить все тяготы и лишения жизни и наложила на себя руки. Что теперь будет с моими детьми? Как они обойдутся без меня? Я, грешная, не подумала. Ради бога, простите меня, люди...»
378
На похоронах я не был из-за болезни. Но помню, мама приняла участие в подготовке и погребении Александры. Выделила льняную простынь и набила мелким сеном подушку для изголовья. В хате, опустевшей без хозяйки, продолжали жить бабушка, Алёша, Дуся и Тоня, а совсем маленьких Володю, Галю и Колю забрали в детский дом, расположенный где-то в Щигровском районе.
Чтобы не возвращаться к произошедшей трагедии в семье по соседству и несколько забегая вперёд, скажу следующее. Однажды как-то по весне Толик, Гришко и Крыгин Лёша, сын покойной Шуры, показали мне захоронение покончившей с жизнью. Свежая могила находилась за пределами погоста. Этот погост ещё в далёком прошлом был обнесён глубоким рвом, теперь поросшим весенней цветущей травой. Толик, узнавший, очевидно, от старших о традициях сельчан, пояснил: «Удавленников и утопленников по христианским обычаям запрещается хоронить на самом кладбище. Крест не ставится, а вбивается осиновый кол с восточной стороны могилы. Не знаю, братцы, почему, но осину в народе считают нехорошим деревом. Её круглые листья на длинных ножках вечно трепещут даже при очень слабом ветерке».
Лёша с присущей ему сдержанностью немного рассказал о той страшной ночи, когда не стало его матери. Поделился, как недостаёт мамы в жизни ему и остальным детям, как скучает он по двум братишкам Володе, Коле и сестричке Гале. Нам, соседским детям, было жаль простую и добрую тётю Шуру. Вспомнили и погибшего под Воронежем дядю Федю, отца семейства, выразили, как могли, по-детски, сочувствие сиротам.
А на кладбище и вокруг в эти минуты было тихо и даже тепло от ласково светившего солнца. Молодая травка спешила прорастать на чёрной земле могильного холмика. Пернатые, как обычно, повсюду радовались вновь наступившей весне и весело распевали свои звонкие трели. Как только отошли от могилы, я оглянулся назад, чтобы
379
не забыть место захоронения. Тем временем на могильный кол успела сесть трясогузка. Она, как мне показалось, грустно щебетала и смотрела в нашу сторону.
После масленицы наступил Великий пост. Мама вроде бы не употребляла скоромное в первые дни поста, однако затем не могла выдержать самобичевания голодом. В пост, как известно, больным и немощным людям разрешается употреблять в пищу рыбу, растительное масло. А этих немаловажных продуктов для здоровья у нас не было или почти не было. Поэтому маме удавалось говеть только на Страстной неделе, то есть в Великие дни перед Пасхой, готовя себя к исповеди и причастию в церкви.
***
Природа наградила человека уникальной способностью запоминать буквально всё или почти всё, что происходило в жизни на протяжении многих лет. Поразительно, что нормальный мозг человека по своему совершенству до сих пор не может сравниться ни с каким, даже самым современным суперкомпьютером. Я говорю про себя, не подумайте, что хвастаюсь своей необыкновенной памятью. Нет, но тем не менее… До сих пор прекрасно помню, 1 марта 1945 года. Дело в том, что этот день для меня был особенным с утра до самого вечера. Казалось бы, обыкновенный день, но его я запомнил на всю жизнь…
Мама, отправляя меня утром в школу, дала мне только что испечённый пирог с начинкой из жареной толчёной конопли с тёртой сахарной свёклой. Пирог был величиной с мужскую ладонь, он долго и приятно согревал мой правый бок, находясь в кармане шубки. Я предвкушал, что во время школьной переменки наконец-то смогу поесть, но, замешкавшись, не успел этого сделать. А кушать мне очень хотелось.
Но вот закончились четыре урока и нас Анастасия Михайловна распустила по домам. Толик остался в классе за380
ниматься дополнительно по математике. Я пошёл к себе домой один.
Неожиданно для себя остановился на еле заметной снежной дороге, прямо-таки посередине выгона. Огляделся вокруг, никого из сельчан не было видно. Снег, освещённый ярким солнцем, стоящим по-весеннему высоко, слепил глаза. Не чувствовалось даже дуновения ветерка. Слабый морозец не позволял таять обильному снегу. В душе было какое-то необъяснимое умиротворение, на сердце хорошо и светло, но, признаться, где-то в самой глубине моего сознания затаилась тревога о проклятой продолжающейся войне. На несколько секунд представил, что далеко-далеко на фронте такой же, как и у нас, день, а может быть, и ненастный – с дождём и снегом. Идёт ожесточённый бой, и в том бою наш Николай наводит прицел своей артиллерийской пушки, чтобы снарядом точно поразить намеченный объект противника. А что касается второго брата, то на миг возникал расплывчатый его образ с постоянно преследующей мыслью: «Нет в живых Алёши. Он где-то в окопе, скорчившись, с пулемётом в затвердевших руках, лежит заваленный землёй от сильного взрыва бомбы или снаряда…» Затем я враз отключился от воображения. Внутренне дал себе установку – навсегда запомнить сегодняшний прекрасный и, вместе с тем, горестный день!
Потом я обратил внимание на самого себя. На ногах у меня старые лапти с онучами, закрытыми брючонками. Ощутил, что подошвы лаптей сносились, стали совсем тонкими. Возникла мысль: во что бы то ни стало самому сплести лапти к будущей зиме. На моей голове старенькая шапка, в руках сумка из мешковины, испачканная чернильницей-неразливайкой. Посмотрел я и на свою «новенькую» шубку, сшитую из очень старой, изношенной овчины. По маминой просьбе шорник пошил, так сказать, одёжку недавно, но, к сожалению, она мне настолько была мала, что полы застёгивались с большим
381
трудом на моём маленьком, щупленьком теле, а руки вверх и вовсе было не поднять от сдавленности в плечах. Как и те самые сапожки (помните, их прислал мой отец), шубку шили по наитию. Впрочем, мне всегда почему-то «везло» на одежду и обувку.
Захотелось есть. С трудом расстегнул полы одежды и насилу извлёк из узенького кармана изрядно помятый пирог и стал его есть с большим удовольствием, озираясь вокруг себя. Прокомментирую, что я увидел, вращаясь по часовой стрелке. В западном направлении виднелись на горизонте белая соломенная крыша хаты и деревья инвалида Первой мировой войны Игната Захаровича, проживающего с сыном Колей (Зайчиком), моим одноклассником, и инвалидом войны Григорием. Чуть правее пролегла дорога на Щигры. Ещё правее приютилась хата Настюхи Савичевой, проживающей с двумя сыновьями – моим одноклассником Володей и младшим Витей. Немного ниже расположились гумно и колхозные постройки: конюшни, коровники, амбары, стога сена и соломы. Рядом яма с кузней на её краю. В памяти ещё свежа страшная трагедия: в 1943 году немцы согнали туда русских пленных, а потом…
За колхозной имущественной недвижимостью – необозначенная широкая дорога для прогона из оврага личного и общественного скота на выгон или на луг, к стойбищу у ручьёв. Далее двор Ильи Фёдоровича Апалькова, проживающего с Софьей Ивановной. У них было три сына: Пётр, полковник, Николай и Павел. Из печной трубы их дома стремительно поднимается вверх белый дым. Кстати, тётя Софья в это время с коромыслом и вёдрами в руках шла к колодцу за водой. (Поздоровался я с тётей, поговорили).
По соседству справа маленькая хатка с хозяйственными пристройками моего дяди Петра Афанасьевича, его жены Федоры и их сына инвалида войны Петички. Ниже двор многодетных Константиновых Ивана Про382
хоровича и его жены Анны. Их средняя дочь Маруся бессменная почтальонка в колхозе. Катя, сестра маруси, моя одноклассница. По соседству, в северо-восточном направлении живёт Гавриил Модестович со своей женой Василисой и дочкой-певуньей Настей.
Далее, тоже по соседству, стоит хатёнка с одним окошком Елизаветы (Лизки Шишикиной), проживающей с маленьким сыном Колей. В этом направлении, за оврагом видна школа, откуда я сейчас иду домой. За главным зданием белостенной школы со старыми клёнами – сельский погост. Рядом с хатой Елизаветы расположился небольшой добротный дом, в котором живёт в одиночестве моя учительница Анастасия Михайловна. Здесь заканчивается выгон. Возле этого дома проходит дорога к сельскому совету, а также к третьему зданию школы и к братским могилам.
По дороге от сельсовета в мою сторону живёт Степанида Модестовна, сестра Гавриила Модестовича, со своей взрослой дочерью Верой. По соседству, но уже в юго-восточном направлении проживают с мамой Матрёной (Мотей) одноклассница Шура и её два брата – Женя (Пчёлка), а второго мальчика по имени не помню. Далее в небольшой хатке живёт с пожилыми отцом и матерью мой одноклассник Митя Апальков. Рядом правее стоит добротный дом семьи Пыхперёвых. Их дочка Вера учится со мной в одном классе. Возле них через дорогу находится очень глубокий колодец с дубовым срубом, воротом и высоким журавлём. Из него берут воду и несут её в вёдрах на коромыслах все перечисленные мною жители колхоза. (Правда, вода в колодце всегда мутная, ведь нередко воду в колодце вычёрпывали до дна). Ну а далее выделяется большой ухоженный дом семьи Заблоцких, потомственных учителей. Меня учили в школе Владимир (Голец), Надежда и Анфиса Ивановны. Затем расположились хатки Ивана Минаевича и модистки по пошиву женской одежды Валентины. Вот тут-то дорога поворачивает к прав383
лению колхоза, потом к двору Вячеслава Барышникова, вернувшегося с фронта без ноги, затем к хатам Подлеса и Лесновки, Ключей и Конищева.
В сторону юга от выгона, начиная от хаты Сафрона, справа идёт наша просёлочная дорога к лугу (где, как было описано, разыгралась страшная волчья трагедия), к усадьбе Крыгина Николая Ивановича и другим дворам, в том числе и к нашей хате на Португалии. Ну а далее дорога ведёт на Успенку, дворы которой я перечислял, когда рассказывал о том, как с Катей и Зиной мы шли за кониной.
С хорошим настроением притопал я домой, где ждала меня мама и все остальные. Что интересно, я старался запомнить этот день, погоду и всё происходящее вокруг… Запомнил на всю жизнь! С того памятного дня прошло около 70 лет, но день 1 марта 1945 года не стёрся из моей памяти, словно был он только вчера.
Дома находились все, считая кошечку и собачку. За обедом Кате с мамой я сказал, что лапти мои стоптались совсем. Не успел закончить свою мысль, как Зина предупреждающе отметила то же самое и про свои лапти.
– Значит, – сказала Катя, – этой весной посеем коноплю, вырастим её, а затем приготовим волокно. Да и масло, ой, как пригодится. Только кто нам две пары лаптей-то плести будет? Роман Ермилович? У него своя семья вон какая большая, хватит ему своих дел.
Моё подростковое самолюбие было задето. «Знаете, мои хорошие, – сказал я, – нисколько не побоюсь и сам сплести лапти. Хорошо запомнил, как Алёша Становской сварганил мне лапти, причём усердно и добросовестно. Я сплету и Зине, и себе, не сомневайтесь, только потребуется хорошая пенька. А если мне и будет что непонятно, то к крёстному отцу обращусь за помощью. Как говорится, не боги горшки обжигают. Договорились?»
Зина от радости засмеялась и захлопала в ладоши. Мама сказала по поводу наших размышлений: «Правиль384
но рассуждаешь, сынок. Нисколько не сомневаюсь в том, что ты справишься с такой интересной, но нелёгкой работой. Молодец!» Доверие, высказанное мамой, усилило моё желание сделать доброе и нужное дело.
Ко мне подошла улыбающаяся Нина и, указывая пальчиком в сторону лавки, под которой в лукошках насиживали яйца курица и утка, сказала: «Андрюш, посмотри на наседок – курочку и уточку! Я их люблю, потому что они сидят хорошо в гнёздах и хотят вывести своих деток, чтобы с ними гулять и играть». Я, конечно, знал, как мама старательно собирала куриные и утиные яйца, осматривая на солнце каждое: с зародышем оно или нет, чтобы из каждого яйца мог вылупиться птенец. В ответ мне нельзя было не улыбнуться девочке, зная, что моя племяшка старательно помогает старшим ухаживать за нашими животными. Я внимательно и с любопытством посмотрел на будущих птичьих мам – сухопутную и водоплавующую.
Курица-наседка, словно услышав наш разговор про неё, именно сейчас старалась как можно дальше просунуть свою голову под себя, чтобы основательно переворошить яйца для их равномерного прогревания. Я рассмеялся от увиденного и, обращаясь ко всем, сказал, что пеструшка, вот мой крест, делает это специально. Послышался одобрительный смех. «Наша кошка и собачка, которые почти всегда находятся вместе с нами, – продолжал я, – уважительно относятся к наседкам. Кажется, что они охраняют их, даже запрещают нам громко разговаривать и шуметь».
Домашние кошки и собаки любят слушать спокойные, а лучше весёлые разговоры их хозяев. Но когда люди не ладят между собой, кричат друг на друга, животные воспринимают это болезненно: собака начинает лаять и выть, глядя в глаза ссорящихся, а кошка молча съёживается в комок, прижав уши. Некоторые умные люди, увидев и услышав реакцию животных, тут же прекращают
385
всякую ругань. Братья наши меньшие постепенно успокаиваются и приходят в себя.
Тем временем вечерело. Я нарубил за хатой большую вязанку ольхи и принёс в комнату для завтрашней топки. Сразу заметил, что на лавке сидит мужчина, лица которого я не мог разглядеть, так как наступил полумрак, а лампу-«шахтёрку» ещё не успели зажечь. Я попросил Зину не экономить на керосине. Когда комната ожила от света зажжённой лампы, я узнал в сидящем среднего роста мужчине Довку. (Наверное, его настоящее имя Давыд). Мне приходилось несколько раз видеть этого нищего, хромого, в рваной и грязной одежде человека. Он ходил по селу с мешком за плечами и побирался, заодно, обычно к вечеру, умоляюще просился к кому-нибудь переночевать. Многие люди не могли отказать в его убедительной просьбе. Катя и мама продолжали с Довкой разговор, начатый до моего прихода.
Довка рассказал, что родом он из города Белгорода. Ему 42 года, мобилизовали его в сентябре 1941-го. Воевал на Воронежском фронте будучи связистом. Был тяжело ранен, отлежал в госпитале. Когда вернулся на родину, увидел, что дом, в котором он жил, превращён в руины. Мать и жена с двумя детьми погибли. Вот и оказался он бездомным. На работу инвалидов не брали, ходить побираться на родине было стыдно, многие его знали. Так и пошёл по свету.
– В вашей местности, – сказал Довка, – люди милосерднее, чем в других. Подают милостыню, дай им бог здоровья, и переночевать пускают. Да...
Мама от людей слышала, что лучшая постель для Довки – внутренность самой печи. Он просит всех хозяев, чтобы ему разрешили переночевать не где-нибудь, а в печке. Мать предложила «гостю» помыть руки и съесть пару картошек с огурцом и запить кружкой компота. В печке, кроме снопа веток, сохнущего для завтрашней растопки, ничего не было.
386
Катя привязала к палке веник, смоченный в воде, и подмела в печке всё ещё тёплый под, чтобы хоть немного было меньше сажи и золы. Невестка, потрогав рукой подовую поверхность печки, убедилась, что лежать в ней можно. Улыбаясь, шутливым тоном произнесла: «Кровать готова, уважаемый сударь Довыд! Можете отдыхать».
Мне в этот момент было очень жаль несчастного человека, над которым надругалась и продолжает издеваться проклятая война… Обездоленный мужчина был доволен тем, что для него так хорошо всё сложилось на сей раз. Довка, наверное, разучившись улыбаться, поблагодарил Катю. Потом снял шапку, солдатскую шинель, разбитые башмаки и с этим имуществом неуклюже полез в печку. Перед этим попросил, чтобы за ним наполовину закрыли заслонку.
Мама рассказала нам на следующий день, что, как только рассвело, Довка, чтобы не разбудить спящих, спокойно выбрался из «гостиничного номера», обулся, оделся, попил воды, взял свой мешок, затем сказал спасибо, поклонился и ушёл. И больше я никогда уже не встречал этого горемычного человека.
Круглый год ходила по селу и бездомная, средних лет женщина Нюра Кондровская, которая не побиралась, а нанималась работать в каком-либо дворе по хозяйству: договаривалась копать огород, рыть картошку и т. п. Жители села отмечали её трудолюбие, бескорыстие и честность. Эта безродная женщина была охотлива потанцевать в кружке собравшейся молодёжи, попеть зычным голосом смешные частушки:
Милый мой хорош, пригож,
Меня любит в зной и дождь,
мне старается помочь,
Не отходит день и ночь.
Хороша я, хороша,
В девках не остануся.
387
С тем я не расстануся,
Кому я достануся.
Ах, какая дура я,
Дура я проклятая.
У него четыре дуры,
А я дура пятая.
А мой милый лейтенант –
На погонах золото.
По деревне не хожу
Без серпа и молота.
А ещё я запомнил нищего, которому было лет двадцать, хромого Колю Щепотьевского. изредка, только летом появлялся он в нашем селе. Бедолага, сгорбленный и перекошенный, он настойчиво попрошайничал. Несчастный был не только калекой, но и умственно отсталым. Речь нарушена, страдал астигматизмом, его раскосые глаза еле открывались. Своим видом, беззащитностью и поведением вызывал большую жалость. Его никто не обижал, люди подавали ему милостыню даже из последнего. Коля был родом из того самого села Щепотьевка Покровского сельсовета, партизаны которого в 1941 году отбили гражданских пленных у фашистских всадников-конвоиров.
В конце марта, обычно во время половодья, когда наблюдается массовый прилёт птиц, в селе отмечали с;роки. Я, к сожалению, до некоторых пор не мог объяснить значение этого слова. Просто знал, что в названный день принято печь из теста печенье в виде птиц. Так вот, в честь этого праздника мама испекла тогда каждому из нас по одной маленькой птичке, раскрашенной в бордовый (свёкольный) цвет. Шесть птичек смогли разместиться на одной тарелке. Мама с улыбкой на лице подняла тарелку с печеньем для показа и пропела слова из фольклора:
388
Весна-красна,
На чём пришла?
На сохе-бороне,
На кривой лошаде!
Удалась короткая минутка семейного веселья. Хозяйка торжества вручила Кате, Нине, Зине и мне по симпатичной птичке. «Пятый кулик мне достанется, а шестого, – сказала мама, – прибережём Лиде, которая придёт в субботу из Тима».
Моё любопытство по поводу истории этого праздника взяло верх только через много-много лет. Я решил всё же узнать, что это за христианский день с;роки. Вечером 2 апреля 2013 года я отправился в Андреевский храм города Ставрополя, который расположен на улице Дзержинского, недалеко от моего дома.
Я зашёл в храм. Молодой священнослужитель ходил по периметру зала с дымящим кадилом, ладан в котором испарялся и своим благовонием создавал неповторимую атмосферу богослужения. Кроме того, чувствовался приятный запах лампадного масла. Хор, разместившись в левом крыле, перед алтарём, состоял из молодых девушек и парней-семинаристов в длинных чёрных подрясниках. Заканчивалась вечерняя служба.
Прихожан было мало – человек 12, не более. И я познакомился со студентом Ставропольской духовной семинарии Александром Гуриным.
Молодой человек оказался приветливым и разговорчивым, с охотой выслушал мой вопрос как подобает культурному будущему священнослужителю.
– Моя мать в марте выпекала из пресного теста для своей семьи фигурки в виде птицы в честь дня с;роки. Расскажите, пожалуйста, об этом православном дне.
Александр начал было рассказывать, но зная, что для этого потребуется много времени, предложил: «…я сейчас сделаю на компьютере распечатку по этому вопросу,
389
чтобы Вы более подробно узнали об этом знаменательном событии».
Ждать пришлось всего несколько минут. Потом я рассказал юноше, чем занимаюсь в настоящее время, поведал коротко о себе. Затем поблагодарил Александра и отправился домой читать священное повествование «Страдание святых сорока мучеников, в армянском Севастии. 9 марта по старому стилю – 22 марта по новому стилю. В изложении святого Димитрия Ростовского».
в царствование нечестивого императора Ликиния, зятя Константина Великого, императоров восточной и западной половины Римской империи, был издан указ, который христианскую религию уравнял с древней языческой. Но Ликиний-язычник, враждуя против Константина, решил уничтожить христианство в пределах своей империи.
В армянском городе Севастии воинский начальник антихристианин свирепый Агриколай заключил в темницу 40 воинов-христиан, составляющих почётную дружину, веровавшую во Христа Бога, которые отказались быть язычниками. Надменный князь велел бить святых камнями, но брошенные камни летели и поражали самих язычников. 40 воинов вновь посадили в темницу.
На следующий день воинов связали и завели их в ледяное озеро. Святые молились Богу. Бог согрел воду в озере, святые остались живы и здоровы. Яростно распалились мучители и приказали подвергнуть святых ратоборов новым истязаниям – перебить их голени молотом.
Совершив злодеяние, мучители погрузили христиан на колесницу и повезли к реке для сожжения, после чего их кости бросили в реку.
Кости святых сияли в реке как звёзды, светлы были и те места в реке. Так пострадавшие за Христа и от Него, увенчанные, как светила, сияли в мире.
Взяты были святые сорок мучеников на страдание за Христа в 26-й день месяца февраля, а предали души свои
390
Господу они девятого числа месяца марта. в это время уже царствовал Господь наш Иисус Христос.
С тех самых пор празднование памяти 40 мучеников совершается 9 марта, но иногда переносится по церковному Уставу на другие дни марта.
***
В школе продолжалась в основном устная форма обучения. Объяснение простое: не было бумаги, а вернее, тетрадей. Мне иногда везло: то отец как-то прислал 10 тетрадей, то сестра Людмила из Москвы. Выручала классная доска, мел и тряпка. Анастасия Михайловна старалась, как можно больше вызвать учеников к доске, чтобы проверить наши знания.
В начале учебного года, помню, выдали тетрадь по чистописанию, но она быстро закончилась. Бумаги для рисования тем более не имелось. Ни по одному предмету не было учебников, пользовались старыми, если таковые сохранились. Между тем сестре Лиде, как будущему учителю начальных классов, по-видимому, стало жаль меня и Зину. Она задумалась над тем, как нам помочь.
Так вот, её квартирная хозяйка выписывала какие-то две газеты. прочитанные она отдавала Лиде. Сестра делала из газет тетради не только себе, но и мне с Зиной. Помимо того, Лида дала мне целую таблетку для разведения в воде химических чернил фиолетового цвета и писчие перья № 23, которые мы называли «уточками». Благодаря насыщенным чернилам и толстой линии пера, удавалось «перекрыть» газетный текст, конечно, кроме заголовков и фотографий. Эти тетради я использовал как для записей по русскому языку, так и по математике. Учительница в качестве примера показывала ученикам мою тетрадь, сделанную из газет. Кстати, деревянные ручки и перья № 11, 12, 15, 23 того времени сохранились у меня до сих пор.
За время оккупации почти все документы и записи актов гражданского состояния в нашем сельском совете
391
были утрачены. В срочном порядке их стали восстанавливать. Мария Николаевна, дочь Крыгина Николая Ивановича, будучи секретарём сельсовета, вызвала меня к себе, чтобы спросить год, месяц и число моего рождения. Я ответил, что в нашей семье нет ни у кого свидетельства о рождении.
«Следует написать заявление, – сказала секретарша, – на имя начальника паспортного отдела района, с указанием двух свидетелей, подтверждающих дату рождения». Мама помнила год и месяц моего рождения, а вот число забыла. Тогда, не долго думая, я сам назначил себе дату рождения – 30 марта. Получилось раз и навсегда: 1932 год 30 марта. Учительница русского языка и литературы Субочева Серафима Андреевна помогла составить официальное заявление. Одним из свидетелей стал Полянский Р. Е., мой крёстный отец, а вторым – Апалькова Т. М., наша соседка по прозвищу прокурор. Подписи заявителя и свидетелей заверили печатью в сельсовете. Примерно через месяц я получил в городе Тим свидетельство о рождении. Хочется отметить, что в нашей местности, наверное, по бедности, не принято было отмечать дни рождения. Честно говоря, в то время я не имел даже представления о том, когда появились на свет мои родители, а также братья и сёстры. Так было.
***
Лида приходила домой из Тима вместе с девчатами Шурой Крыгиной (сестрой Маруси из сельсовета), Настей Петровой (она жила с мамой возле магазина), Зиной Ефановой из Подлеса. Сестра приходила домой примерно один раз в две недели (в субботу, после занятий), чтобы помыть голову, привести себя в порядок. В воскресенье, взяв с собой свёклы, брюквы и ещё чего-нибудь съестного, отправлялась пешком в обратный путь.
Это происходило в конце марта, когда наступало время половодья. К этому времени снег на дорогах уже про392
питывался вешней водой, с возвышенностей начали бежать звонкие ручьи, на некоторых участках пути пройти можно было только в высоких сапогах. Помню, Лида пришла домой вечером. В её рабочих галошах задники порвались. заплаканная она сбросила с себя эту порванную обувь и шерстяные носки. Ноги до колен были мокрыми, набухли и покраснели, как у гуся, от длительной ходьбы и ледяной воды. Мама, встретив Лиду в ужасном состоянии, запричитала: «Доченька, милая, ты же простыла и можешь заболеть. Не дай бог тебе слечь от переохлаждения ног. Что же нам делать без обуви? В чём же ты завтра пойдёшь в Тим, моя несчастная? Господи, помоги!»
Катя, видя такое дело, успела согреть воды, добавив в неё немного горчицы. Лида, сев на табурет, поместила ноги по щиколотки в таз с горячей водой и стала тереть поочерёдно одну ступню о другую. Мама набросила на себя шаль, обулась в лапти и на ночь глядя побежала к пожилому колхознику Чибису (Андрею Чибисову), проживающему со своей семьёй в Подлесе, в километре ходьбы. Напрямую по лугу не пройти, так как залито всё водой, поэтому, делая большой крюк, мать шла по снежной слякоти грунтовой дороги. Недавно Чибис обещал найти какую-нибудь обувь для Лиды.
Мать вернулась из Подлеса поздно вечером и в насквозь промокших лаптях. Она с надеждой в голосе сказала, что Андрей Чибисов обещал утром слазить на чердак своей хаты, чтобы подобрать, по возможности, пару старых ботинок в обмен на имеющуюся у нас длинную доску. Подруги Лиды должны были зайти за ней в 14 часов в воскресенье, чтобы вместе пойти в Тим.
рано утром в выходной день я помог матери вытащить из сеней толстую длинную доску и привязать её к салазкам. За ночь дорогу немного подморозило. К Чибису отправились вдвоём с матерью. Хотя один конец доски волочился по дороге, всё же груз оказался не таким тяжёлым. Дядя Андрей сдержал своё обещание. Он пока393
зал нам пару чистых ботинок, смазанных каким-то жиром, не пропускающим воду. Мы обрадовались этой обуви. «Спаситель», обращаясь к маме, с усмешкой на лице сказал правду: «Посмотри, Маруся, один ботинок-то, как видишь, 38-го размера, а второй – 40-го. Лучшего ничего нет. Будете брать?» (Лида носила 36-й размер обуви). Мать огорчённо повела головой, но поблагодарила Чибиса и согласилась взять ну хотя бы такую обувь.
Лида была очень рада, к нашему удивлению, таким разным по размеру рабочим ботинкам. Натолкала в носки ботинок ветоши, надела чистые шерстяные носки, затем намотала тонкие портянки и примерила их. Катя, мама, я и Зина до слёз заливались смехом, когда довольная Лида стала быстро ходить по полу от стенки до двери и обратно – от двери до стенки, чтобы проверить обувь и отработать новую походку. Хоть мы и смеялись, так сказать в критическом настроении, я про себя подумал: «Лида, сестрица, тебе повезло! Сегодня будет в чём идти на учёбу».
Обладательница «новой» обуви при ходьбе заметно прихрамывала по причине разной длины подошв. «Здорово! Хорошо», – возбуждённо и с пониманием происходящего, улыбаясь, сказала сестра. И, подойдя к треснувшему пополам зеркалу, висящему на стене, продолжила: «Сойдут для меня и такие ботинки. Я не какая-нибудь там принцесса. Это намного лучше, чем ничего. И до Тима дойду, и в педучилище в них ходить буду. В жизни будет что вспомнить». Поддерживая Лиду, снова все засмеялись.
Лида в два счёта оказалась возле мамы, обняла и поблагодарила её словами: «Мама, мамулечка, спасибо тебе за все старания и заботу обо мне. Как-никак я обута и, главное, неплохо. Теперь не заброшу учёбу. Дай я тебя поцелую!» Потом сестра обратилась к нам с просьбой – не говорить её однокурсницам, когда сегодня зайдут за ней, что ботинки разные. Все весело зашумели, засмеялись и, казалось, облегчённо вздохнули. Вдруг Лида, подбоче394
нясь, подняла левую руку над головой, а правую занесла в бок и задорно пустилась в пляс с частушками:
На ногах моих обувь разная,
Но я девушка, ох, отважная.
Эх, ботиночки разнопёрые,
Как картиночки, почти новые.
Вот ботиночки – вездеходики,
По воде весной – пароходики.
В них завлечь могу парня смелого,
Симпатичного и умелого.
Честно говоря, мы не ожидали от Лиды такой весёлой подтанцовки. Она от души радовалась крепкой обуви, подобранной дядей Андреем Чибисовым. А мы с возгласами одобрения дружно хлопали в ладоши.
Оставалось проблемой стирка нательного белья, простыней, носков и всего прочего. Поскольку не было мыла, стирали водой, нагретой в чугуне, с добавлением пепла от подсолнечного будыльника (стебля). Выстиранные вещи полоскали в ледяной воде, применяя доску и пральник, прямо у колодца, отчего руки коченели от холода и сильно болели. тем самым наживали себе ревматизм. Стиркой занимались, в основном, мама и Катя. Вещи, развешенные на верёвке, в морозный день превращались в ледяную корку. Досушивать их надо было в хате возле печки на шесте. Чтобы придать белью элементарно-надлежащий вид, его гладили с помощью каталки и рубеля. Для этого у нас был большой мамин берёзовый сундук с прямой и гладкой крышкой.
***
Весна оказалась ранней. Снег стаял почти весь к середине апреля, лишь притаился кое-где в ямках, в кустах и оврагах. Тёплый южный ветер просушил почву настолько, что уже пора было заниматься огородом. Посев конопли не терпит промедления. Катя, я и Зина быстро вскопали
395
лопатами более сотки земли. кратко поясню некоторую технологию производства этой технической культуры.
Конопля культивировалась в колхозе, где высевали её вручную, а также на земельных участках – огородах. Без преувеличения скажу, что конопля кормила, обувала и одевала крестьянина. Каждая семья, в том числе и наша, возделывала коноплю. По вскопанному участку мы сеяли зёрна конопли, граблями равняли почву. Через пять-шесть дней появлялись дружные всходы. Вручную продолжали копать огород. сажали картошку, свёклу и то, что соответствовало времени посадки. В июне зацвела посконь (мужские особи конопли), оплодотворилась матёрка (женские особи). Замашки остановились в росте, достигнув метровой высоты. Женские особи продолжают расти и развиваться. Женщины вручную выбирают замашки и раскладывают их рядками, примерно на две недели на открытом солнце. Затем на мялке обрабатывают их, получая волокно сероватого цвета. если это было колхозное хозяйство, замашки отвозили на пенькотрепальный завод.
Из обработанной поскони невестка делала с помощью деревянного гребня кудель, которую на рогатке прикрепляла к донцу. Пряха, то есть Катя, садилась на донце и пряла на прялке, превращая посконь в тонкую нить, которая наматывалась на скалку. Ткацкого станка у нас не было, поэтому из пряжи вили верёвки, вязали ходаки. А у кого были ткацкие станки, те ткали холсты, которые отбеливали с помощью хлорки и солнечного света. Шили споднее (нижнее) бельё, рубашки, кофточки и многое другое.
В конце августа созревало семя конопли. Матёрку брали аккуратно вручную, образуя снопы. Снопы ставили в виде пирамид на просушку. Затем производили обмолот. На ветру, а в колхозе на веялке и сортировке, отделяли семя от мякины (половы). После обмолота снопы замачивали в речке, для чего сооружали плот, клали на него в несколько слоёв снопы, сверху размещали для погруже396
ния всех снопов в воду дёрн. Матёрка находилась в чистой проточной речной воде не менее трёх недель. Затем снопы вытаскивали и в пирамидах сушили на открытом воздухе. Отделение волокна от стебля (тресты) делалось вручную или на мялке. Помню, как моя мать и я собирали волокно. Каждый в отдельности стебель ломали на две-три части, отделяли длинное волокно, оно было зеленоватым, и вешали себе на плечи. Труд был долог и нелёгок. Трестой топили печку, кроме того, использовали лучинки для освещения. Из волокон, а волокна были намного длиннее и крепче поскони, вили верёвки разной толщины. Для получения в большом количестве добротного волокна конопли в колхозе «Путь Ленина» пользовались пенькотрепальным заводом некоего Маркова в селе Покровское. Однако перед окончательной обработкой этой масличной культуры требовалась предварительная подготовка: замашки выдерживали на солнце несколько дней, а матёрку замачивали в воде.
Позволю себе маленькую ремарку. 25 апреля 2013 года по «Прямой линии» президенту РФ В. В. Путину был задан вопрос: «Будет ли в России возделываться конопля на семя и волокно?». Глава государства ответил, что коноплю не планируется выращивать, так как эта культура содержит наркотические вещества. Безусловно, руководитель страны прав. К сожалению, не убывает тенденция использования наркотических средств и в России, и за рубежом. Но здоровое общество нашей страны от производства конопли имело бы огромные доходы, торгуя ею с западом и востоком.
***
В нашем колхозе отремонтировали маслобойню, разрушенную во время немецкой оккупации. Из семян конопли получалось масло насыщенного зелёного цвета, несколько гуще подсолнечного. Особенно были вкусны блины с конопляным маслом. Жареные семечки конопли
397
толкли в ступе, получая макуху, ею с добавлением сахарной свёклы начиняли пирожки.
Если весной посадить семечками огурцы, лук, тыкву, дыни, свёклу, арбузы, редьку, эти бахчевые культуры в открытом грунте вырастут и созреют. Этого нельзя сказать о помидорах, капусте всех разновидностей, горьком перце, произрастающих в средней полосе России. В этом случае нужна рассада. А где её взять? В хатах окошки маленькие, по март включительно стёкла покрыты льдом и снегом. В таких условиях получить рассаду почти невозможно, ведь посев в горшках надо произвести в крайнем случае в начале марта. Но среди русского народа всегда находятся умелые, добрые мужчины и женщины. К таким одержимым относился и Никита Родионович Алтухов, тот самый, что летом 1941 года вместе со своей семьёй отступил от немцев лишь до двора Романа Ермиловича в деревне Португалия. Этот Человек с большой буквы был прирождённым садоводом, пчеловодом и растениеводом – трудолюбивым и талантливым. Он стал великолепным агрономом благодаря собственному самообразованию. Его усадьба вместе с двухкомнатным домиком под железо находилась в ложбине у дороги, почти на границе с Успенкой. У него была добрейшая супруга Агриппина Алексеевна и шесть детей: три сына и три дочери. Никита не был богачом, но, благодаря своему труду, жил в достатке. Две дочери Маруся и Нина получили высшее образование, став уважаемыми учителями средней школы.
За достигнутые успехи в выращивании яблок, особенно антоновки, овощей и сбора мёда Никита в своё время был награждён многими почётными грамотами, стал участником ВСХВ в Москве (ВДНХ). Прирождённый агроном серьёзно занимался селекцией, словом, походил на знаменитого советского биолога Ивана Владимировича Мичурина. Своими силами он построил у себя во дворе большую теплицу. Выращивал (подумать только!) расса398
ду капусты, помидоров и горького перца не только для себя, но и для колхоза и колхозников.
Ну а как не упомянуть об Иване Антоновиче и его жене варваре? Их усадьба находилась также в ложбине через две хаты от Алтухова, только в сторону выгона. У них был великолепный сад из яблонь, груш, слив, вишен и плодовых кустарников. Все жители деревни вкушали его чудесную антоновку, а также титовку, винтарку, шафран. К тому же, он был и незаурядным портным.
Вместо садов и усадеб Никиты Родионовича и Ивана Антоновича теперь остались лишь совершенно голые ложбины. Наш сад зарос крапивой, превратился в трудно проходимые «джунгли». Кроме тоскливой печали, во мне ничего не осталось от свидания с родиной...
***
неожиданно мы получили извещение из сельского почтового отделения на получение посылки. Оказалось, что маленькую посылку прислал наш Николай из Германии. «Выходит, советские войска уже вступили на немецкую территорию, и это означает, что скоро наступит долгожданный день победы», – сказала мама.
В фанерном ящике лежал цветастый крепдешин двух видов, а также маленький отрез шерстяной ткани в мелкую чёрно-синюю клеточку. Сшили два платья Лиде, как-никак уже невеста, да и учится в городе. Одно платье носилось долго, а второе расползлось после первой стирки. Шерстяной отрез в 3–4 метра мама обменяла на семенной картофель, картофельные очистки и ещё на что-то. Эта посылка от брата была первой и последней.
В конце апреля праздновали Пасху. Мама заняла у соседей муки и испекла совсем маленький кулич. В Великую Субботу я пошёл с мамой в церковь святить пасху.
в церкви по-прежнему с одной стороны лежали обломки от разрушенной стены и битый кирпич, некоторые окна оставались без стёкол. До начала службы батюшка освятил яйца и пасхи прихожан. Затем началась служба.
399
Священник Яков и церковный хор в составе пяти человек с воодушевлением совершали праздничный ритуал Воскресения Христа. До сих пор слышится его возвышенный голос, неоднократно повторяющий: «Христос Воскресе!» И ответ: «Воистину Воскресе!» Помню, как коснулся я губами стекла иконы Христа Спасителя и ещё как причащались. Служба закончилась на рассвете. Прихожане стали расходиться по домам.
Я вышел из церкви одним из первых, а мама почему-то замешкалась, отстала. Стояла тёплая весенняя погода. Крыши хат, макушки деревьев, разные постройки смотрелись единым силуэтом на фоне зардевшейся зари на востоке. На небосклоне тускнели даже самые яркие звёзды, но до восхода солнца было ещё далеко. Женщины и мужчины шли, громко и мелодично исполняя несколько раз тропарь:
Христос воскресе из мертвых,
Смертию смерть поправ
И сущим во гробех
Живот даровав.
Честно говоря, я не мог понять тогда смысла всех слов в этом церковном песнопении, за исключением некоторых. К моему стыду, я по-прежнему так и не уразумел полного смысла этого замечательного прославления воскресшего Христа. На помощь пришёл тот же внимательный семинарист Саша Гурин, который своей рукой написал мне тропарь на второй день Пасхи, 5 мая 2013 года, во время моего посещения храма.
Итак, упоённый праздничным пением я шёл за поющей и ликующей толпой. Когда прошли уже несколько сот метров, я оглянулся на церковь и в ту минуту понял, что иду не в Карандаково, а на Бердянку, то есть в противоположную сторону. Знаете, в свои младые лета я даже испугался. Скорее бегом назад! Опять оказался возле церкви, чтобы правильно сориентироваться и оттуда направиться до400
мой. Мать не успел догнать, так как много времени ушло на мой пасхальный блуд.
Прискакал домой, а мать из себя выходит, волнуется, подумала, что я пропал. Рассказал, как я заблудился после бессонной ночи и долгой службы. Но, к счастью, всё обошлось, да и с мамой мы обменялись только шутливыми словами.
***
Апрель оказался богат знаменательными событиями. Газеты пестрели сообщениями о победах, одержанных Советской армией над фашистской Германией. 16 апреля войска 1-го Белорусского (командующий Маршал Советского Союза Г. К. Жуков) и 1-го Украинского (командующий Маршал Советского Союза И. С. Конев) фронтов, а с 20 апреля и войска 2-го Белорусского фронта (командующий Маршал Советского Союза К. К. Рокоссовский) начали Берлинскую операцию 1945 года.
В самом Берлине развернулись ожесточённые бои. 28 апреля берлинская группировка врага была рассечена на три части. 30 апреля советские войска штурмом овладели рейхстагом. Советские воины Егоров и Кантария водрузили на нём Знамя Победы. 2 мая остатки берлинского гарнизона капитулировали. 8 мая 1945 года в Карлсхорсте (пригороде Берлина) представители германского верховного командования подписали акт о безоговорочной капитуляции Германии.
Советские бойцы, встречая Великую Победу, неистово ликовали повсюду, особенно у стен поверженного рейхстага. Не прекращалась оглушительная стрельба в небо. Вверх летели пилотки, фуражки. На руках подбрасывали командиров, солдат. Русское «ура» слилось в сплошной ревущий живой звук… Крепкие объятия, слёзы, пляски… Солдаты и офицеры, кто чем мог, оставляли свои автографы на стенах рейхстага. Это был настоящий документ победителей, вошедший в историю Великой Отечественной войны.
401
Редкий по тембру и выразительности голос диктора Левитана на этот раз сообщил о победоносном завершении Великой Отечественной войны. Советский народ и его Вооружённые Силы, одержав всемирно-историческую победу над фашистской Германией, отстояли свободу и независимость своей Родины. Указом Президиума Верховного Совета СССР 9 мая был объявлен праздником Победы. И конечно, тот день 1945 года запал в мою детскую душу.
Утром 9 мая прошёл маленький дождик, но вскоре установилась солнечная погода. Я работал в поле, откуда была видна наша хата, сад и другие дворы Португалии. В моём распоряжении была борона и молодая яловая (не тельная) корова со шлеёй – какая-то часть «лошадиной силы», используемой для боронования зяби. Такой труд для коровы, скажу, не очень тяжёлый. При первой немецкой оккупации, к примеру, две-три женщины при обработке почвы тащили такую же борону на себе без шлеи. Во время работы машинально бросил взгляд на свою хату, так как оттуда, как мне показалось, послышались еле уловимые голоса и даже зазвучала гармошка. Вижу, от нашей хаты отделилась женская фигура и девочка, а вместе с ними собачка. В них узнал свою маму, Нину и Жульку. Мама и Нина бежали в мою сторону и жестикулировали руками. Я остановил бурёнку. Подбежала мама, радость и слёзы были в её глазах.
– Мама, что случилось, скажи? – в недоумении и нетерпении закричал я.
– Сынок, милый, война закончилась! (Она обняла меня и поцеловала). Ты представляешь? Конец нашим мукам. Николай, поди, скоро вернётся, а Алёши нам не дождаться. Дарья Ивановна только что шла мимо по дороге и сказала, что позвонили в сельский совет из Тима и сообщили радостную весть о Победе. Дарья тоже и смеялась, и плакала от счастья.
От ошеломляющей новости пересохло в моём горле. Было тепло на пашне, но я ощутил на своём теле холод402
ный пот и лихорадочную дрожь. На мгновение даже оцепенел и заплакал, еле выдавив слова: «Вот это здорово! Очень долго мы ждали такую новость».
Через минуту подбежала и моя племяшка Ниночка.
– Андрей, – тоненьким голоском прокричала девочка, – войны больше нет! Гитлеру капут!
– Я понял всё, мои дорогие. Подойди ко мне, наша ласточка… Ты ровесница годам войны, – я поднял Нину на руки и расцеловал.
Нина попросила меня, чтобы я разрешил ей поговорить с бурёнкой. Подошла к корове, погладила её нос с волосяным покровом и сказала ей, что закончилась война. Корова в ответ моргала глазами, будто понимая всё ей сказанное. Собачка от радости свидания тёрлась об ноги. Я погладил её и сказал: «Ты тоже, Жулька, вынесла войну». Затем маме на радостях сообщил, что смену свою отработал: «вот сейчас отведу бурёнку в стойло и пусть себе отдыхает до завтра».
С восторгом и ликованием народ бежал на выгон. Я с ребятами незамедлительно тоже оказался там. Потянулись на выгон и инвалиды войны – на костылях, самодельных тележках. Заиграли гармошки. Откуда только они взялись? Всю войну, за редким исключением, казалось, упорно молчали. Девчата и ребята пели, плясали. Некоторые женщины радовались, иные голосили и горько рыдали.
Организовался митинг. С кратким словом выступили председатель сельского совета и директор школы Дина Фёдоровна. Их радостные речи влились в общее ликование присутствующих. Война, которая длилась 1418 дней и ночей, победоносно закончилась. Пришёл и на нашу улицу светлый праздник Победы! Отныне мы будем жить в мире и спокойствии, чтобы выращивать хлеб и воспитывать детей. Постепенно залечим раны, нанесённые войной. Помянем всех тех, кто погиб в боях с ненавистным врагом, защищая Отечество, нас и нашу малую родину.
Не стану лукавить, скажу правду, что во всех выступлениях люди говорили о роли Коммунистической пар403
тии и лично товарища Сталина, а также небывалого патриотизма всех народов страны в разгроме фашистской Германии. Вспоминая этот незабываемый исторический день я написал:
В тот сорок пятый, по весне
В селе сменилась тишина,
Вдруг смело мать сказала мне:
«Сынок, закончилась война!»
Излила новость в чувствах мне
С слезами радости она:
«Народ ликует на селе.
Пусть будет проклята война!»
Я в это время в поле был
В тринадцать детских юных лет,
Пар на бурёнке боронил –
Так фронту помогал я вслед.
В тот майский чистый, светлый день
Сельчан смешались плач и смех,
Исчезла дьявольская тень,
Победа радовала всех!
С окончанием войны лица людей как будто просветлели, больше стало улыбок. Отрадно, что живые вернутся к своим очагам. Появилась надежда на улучшение жизни.
Этот весенний май с изумрудной зеленью и цветами был особенно прекрасен. Казалось, даже заурядное лягушечье пение стало как-то приятнее, а уж пение разных птиц, особенно трели курского соловья, слушал бы и слушал всю ночь напролёт…
В сельской местности без электричества, когда темным-темно и нет даже луны, звёздное небо очень красиво и величаво. Если просто идёшь по дороге в темноте и время от времени поднимаешь голову и какое-то мгновение любуешься звёздами, то это не любование: всю
404
красоту так не увидишь и не поймёшь. За небом нужно наблюдать, долго его созерцая.
Однажды в мае, в тёмную ночь, когда небо было чистым от туч, я предложил Толику и Грише, неторопясь, рассмотреть звёздное небо.
Поднялись мы в рощу, что выше нашего огорода и сада, легли в траву, успевшую повлажнеть от вечерней зари, и стали любоваться звёздами. В то время я уже знал два звёздных созвездия – Большую медведицу и Малую медведицу. Их мне как-то показал мой брат Алёша, названия других звёзд он и сам не знал. Если сказать правду, то Толик и Гриша вообще не представляли, где находятся эти «Медведицы». Я же, как «знаток», с чувством некоторого превосходства показал им эти «ковши».
Созвездия, включающие в себя по семь звёзд, действительно, похожи на ковш с ручкой. Звезда Малой медведицы, что находится как бы на конце ручки ковша, называется Полярной. Это созвездие расположено выше, чем повёрнутое созвездие Большой медведицы. Пристально и долго любовались мы бесчисленным количеством звёзд, всем звёздным небом от зенита до горизонта и очень сожалели, что некому объяснить их названия. Мы не могли не заметить Млечный путь в виде белёсой полосы, простирающейся почти через всё небо. Многие звёзды были крупными и яркими, другие искрящимися, мигающими, бледными. За большими звёздами находились еле улавливаемые нашим острым зрением мельчайшие, едва видимые звёздочки.
Лишь только позже, когда в 1953 году я уже оканчивал 10 класс вечерней средней школы рабочей молодёжи № 4 города Севастополя (на Северной стороне), совмещая только один год учёбы со службой в ВМФ, я чуть больше узнал о северном звёздном небе. Дело в том, что учитель астрономии однажды тёмным вечером провёл свой урок с нами возле школы, захватив с собой небольшой треножный телескоп. И в безлунную ночь мы увидели Млеч405
ный путь, похожий на отдалённые облака, и огромное количество звёзд не видимых невооружённым глазом. Мы любовались созвездием Кассиопеи в виде широкой буквы «М», созвездиями Андромеды, Дракона, Цефея, Персея, Возницы, Близнецов, Волопаса, Геркулеса, Лиры, Лебедя.
***
Сразу после 9 мая Анастасия Михайловна предложила мне и Толику на пришкольном участке обрабатывать небольшую грядку земли. Вскопали мы её, удобрили перегноем с колхозного двора и посеяли семена моркови под руководством биолога школы. Дождались всходов, сделали прополку сначала вручную, затем тяпкой. Потом мы убрали лишние всходы моркови и поливали её водой из школьного колодца, пользуясь лейкой, предварительно подогрев воду на солнце.
В сентябре, когда мы были уже в 4 классе, то собрали хороший урожай – три ведра моркови. Прекрасный овощ пригодился для школьных завтраков. Учительница была довольна результатами нашего труда, как и мы сами, а директор школы объявила нам благодарность. Замечу, что помощь колхозу на каникулах с моей стороны не прекращалась.
По поручению учительницы биологии я сделал гербарий из листьев деревьев и цветов растений, произрастающих в нашей местности. Специального альбома для этой цели у меня не было. Пришлось использовать большую, старую ненужную мне книгу. Многое из того, что составило гербарий, произрастало в нашем саду. Назову лишь несколько разновидностей деревьев, чьи листья украсили скромное собрание: клён широколиственный, дуб, осина, тополь, сирень, яблоня, слива, ясень, акация, смородина, груша, калина, рябина, карагач, вишня, ракита, ольха, крыжовник, липа, бузина, берёза. Кроме листьев, я старательно собирал и сушил цветы ромашки, шиповника, ландыша, нарцисса, одуванчика, календулы,
406
дурмана, картофеля, клевера, табака, тысячелистника, душицы. Мой гербарий потом красовался на стенде в кабинете биологии.
***
От Подлеса, где проживала Щеглова Дина Фёдоровна со своей семьёй – мамой (копеечкой), сыном Витей и двумя дочерьми Валей и Светой, до школы менее двух километров. Каждый раз, когда директор школы шла по дороге весной или летом, она курила папиросы. Запах дыма ощущался, как говорится, за версту, и все знали, что прошла Дина Фёдоровна. За то, что она курила, никто её не осуждал. Муж погиб на фронте, может, поэтому пристрастилась вдова к табаку. Директора школы не только уважали сельчане, но и любили за её доброту, деловые качества, за помощь, которую она оказывала по силе возможности.
Вспоминаю, как в 5 классе Дина Фёдоровна преподавала мне историю. Учебник истории был только у неё, а она, представьте, доверяла мне взять у неё книгу, чтобы законспектировать тот или иной параграф. Конспектировать, разумеется, я ещё не умел, переписывал весь параграф подряд. Писал дома при коптилке, на печке. Но зато потом отвечал урок истории только на «5». Хвалила она меня, ставила другим в пример. Мне же всегда нравилась история.
Как-то в мае привезли школьные учебники в магазин для продажи. Я вертелся возле прилавка, а денег-то ни копейки в кармане. В это время в магазин зашла и директор школы. Видит, что мне хочется приобрести хрестоматию для чтения, а денег ни гроша. подошла ко мне, поговорила, улыбаясь, купила нужную мне хрестоматию и протянула её со словами: «Андрюша, ты хороший мальчик, возьми. это тебе подарок от меня. Читай, учись на достойных примерах. Эта книга даст тебе знания». Я был безумно рад такому подарку, краснея от переживания, невнятно запинаясь, проговорил: «Спасибо, Дина Фёдоровна».
407
Ещё один пример её доброты и защиты. Как-то в одном из помещений колхоза за плату показывали фильм «Броненосец Потёмкин». Мы с Толиком протиснулись в помещение через окно и уселись перед экраном. Киномеханик заметил нас, безбилетников, схватил меня за шиворот и хотел вышвырнуть наружу. Свидетелем этой неприглядной сцены была и Дина Фёдоровна, она же властным голосом сказала: «Не смейте обижать детей. Это наш лучший ученик школы. Пусть смотрит кино!» Хозяин положения, не раздумывая, отпустил меня, так благодаря директору школы я смог посмотреть этот замечательный фильм. Человеческая доброта запоминается на всю жизнь, и ты сам стремишься быть похожим на хороших и добрых людей.
***
Летом, во время сенокоса, при полной луне бывает очень светло. Сельчане шутили: «Так светло, что иголки можно собирать и считать». Помню, поздно вечером Лида со своей подругой Настей, сестрой Толика, пришли с вечеринки, прошедшей на выгоне. Почтальонка Маруся ещё на вечеринке вручила Лиде письмо. Придя домой, сестра вскрыла письмо на гумне нашего двора. Письмо прислал Николай. В конверте лежала и его фотография с другом на фоне стены с колоннами поверженного рейхстага. В хату идти читать письмо было бесполезно, так как в доме нет керосина. Новости от брата узнать, конечно, хотелось. К счастью, луна так ярко светила, словно старалась, чтобы Лида свободно смогла прочитать это долгожданное письмо. Замечу, что сразу после войны треугольники постепенно стали вытесняться конвертами.
В начале лета мне ещё пришлось наблюдать неожиданную картину в нашем селе – раскопки могилы с целью перезахоронения. До этого момента я не знал, что недалеко от сельского совета, в четырёх метрах от дороги был захоронен немецкий офицер. В 1949 году я узнал от Степаниды Модестовны, хата которой находилась по408
близости, что это был высокопоставленный немецкий офицер, убитый во время боя в январе 1943 года и тут же захороненный.
Помню, шёл я с Толиком и его сестрой Валей в магазин за какими-то покупками. Выдался тёплый июньский денёк. Вдруг мы увидели разрытую яму и рядом ворох чёрной земли. Два человека в штатском с лопатами в руках что-то раскапывали в яме. У неглубокой могилы стояла взволнованная, лет сорока женщина, одетая во всё чёрное, возле неё два молодых немецких офицера. Там же находились незнакомый нам милиционер и председатель нашего сельского совета. Поодаль, на зелёном фоне травы расположилась высокая тёмно-синяя спецмашина.
У меня сразу возникла догадка: достают покойника (идёт, как бы мы сейчас сказали, эксгумация тела). Зевак на дороге вроде нас не было. Всем остановившимся школьникам милиционер однозначно сказал: «Ребята, проходите, здесь стоять нельзя!» повинуясь стражу порядка, мы отошли на несколько метров и остановились. Ужасно захотелось посмотреть, а что же будет дальше? Потом мы увидели, как из мелкой ямы вырыли нетяжёлый бренный труп, завёрнутый в темно-зелёную ткань, и придержали его на краю могилы. Затем этот груз поместили в прозрачный, на молнии мешок, похожий на спальный, и аккуратно положили в металлический гроб. Женщина, подняв руки к груди и судорожно скрепив их в запястьях, громко зарыдала и еле понятно причитала: «Teuerer Freund Robert! Mein Robert! O, Gott, o, Gott!» («Дорогой друг Роберт! Мой Роберт! О, Боже, о, Боже!») Её поддерживал за локоть один из военных. (Валя, окончив 7 классов, немного знала немецкий язык и смогла перевести сказанное).
Затем гроб накрыли крышкой, прикрепив её к «ящику» четырьмя винтами по периметру сторон. Всё делалось быстро, как в кино. Землекопы в чёрных рукавицах через заднюю дверь погрузили гроб в машину. Потом
409
они в две лопаты тщательно зарыли яму. Между нашими представителями и немцами произошёл, как между людьми с каменными лицами, короткий разговор, переводчиком которого был один из офицеров. Никаких рукопожатий мы не увидели. первой в машину села женщина, затем офицеры и водитель со своим помощником. Машина с необыкновенным грузом затарахтела, выпустив клубы серого дыма и, медленно съехав с обочины дороги, рванула в сторону железнодорожной станции Черемисиново.
Через какие дипломатические каналы велось перезахоронение? Я не знаю. Таких понятий, как ФРГ и ГДР в июне 1945 года ещё не существовало. Эти республики были образованы, как известно, соответственно в сентябре и октябре 1949 года. к тому времени, когда у меня возник вопрос по поводу разрешения на перезахоронение, председателя сельсовета Булгакова Дмитрия Ивановича, к сожалению, уже не было в живых.
Однажды, когда я с Ниной кормил крохотных жёлтеньких цыплят и утят с их мамами возле хаты, к нам неожиданно подошла почтальонка Маруся. поздоровалась и, как-то сдержанно улыбаясь, вручила мне очередное письмо от Николая. Я от радости крикнул: «Мам, иди сюда, письмо пришло от Коли!» Мать, обрадованная таким сообщением, быстро вышла из хаты и, взяв из моих рук конверт с военным рисунком, поблагодарила письмоноску и велела Нине сбегать за ножницами. (В нашей семье конверт с письмом никогда не рвали, а аккуратно вскрывали его с помощью ножниц). Развернув лист бумаги, сложенный вчетверо, мама начала читать:
«Здравствуйте, дорогие родные! Привет из Берлина! Вот и закончилась ужасная война… Берегите себя… В ноябре этого года, по всей вероятности, возвращусь домой.
До скорого свидания. Ваш Николай».
Мама, прочитав письмо, хотела ещё раз поблагодарить почтальонку за доставленную радость, но заметила, что
410
у Маши задрожали губы и полились слёзы. «Маруся, что с тобой, почему ты плачешь? что случилось, скажи?» – испуганно спросила мама.
Горько рыдая, Маша сказала: «Мария Пименовна, за годы войны мне пришлось разнести по домам очень много похоронок и извещений о без вести пропавших. Сейчас я несу, дай бог, последнее страшное извещение. Представьте только, 7 мая, за один день до Победы, в Берлине погиб Крыгин Иван, муж Алёночки. (Елена с тремя детьми Дмитрием, Александрой и Николаем жила по соседству с семьёй Никиты Родионовича. Её старший сын Иван был на фронте. Он остался жив). Я боюсь идти одна. Прошу Вас пойти со мной в эту семью с такой ужасной вестью».
От нашего двора до хаты Алёночки было около 300 метров. Я наблюдал за мамой и Машей на всём пути их следования. Мне, хорошо знавшему дядю Ваню, было очень жалко этого человека. И вот вижу, как мама с почтальонкой подошли к Алёночке. она в это время что-то делала на своём огороде. Узнав о страшном известии, Елена стала рыдать и голосить… К ней присоединилась моя мама. Обе принялись голосить и плакать: тётя Лена – по мужу, а моя мама – по сыну Алексею. Мне, признаться, стало жутко, и я тоже заплакал.
Смерть Ивана Крыгина, прошедшего фактически всю войну, была последней из числа мужчин нашего колхоза, призванных в армию. Не было жертв среди односельчан и в завершающей военной кампании на Дальнем Востоке.
***
Каждый из нас, я думаю, видел хоть раз в жизни, как в чистом звёздном небе мелкие метеориты стремительно чертят тонкой яркой линией небосвод и мгновенно исчезают. Такую величественную картину наблюдать бесконечно интересно и забавно. О каком-то страхе перед силами природы в этом случае говорить не приходится,
411
есть только бесконечный интерес к происходящему. Но то, что произошло в один из совершенно тёмных летних вечеров на колхозном выгоне, при большом скоплении молодёжи заставило многих испугаться и ужаснуться.
Неожиданно через всё небо, с запада на восток, закрыв собой почти весь небосвод, пронёсся на небольшой высоте огромный метеорит. вернее, это была ярко светящаяся туманность. вокруг стало светло, словно в солнечный день. Это природное явление длилось секунд десять. Голоса, музыка сразу стихли, все застыли в ожидании чего-то недоброго. Люди буквально оцепенели от страха и некоторое время безмолвствовали. Находясь под неизгладимым впечатлением, без паники и суеты парни и девушки расходились по своим хатам в кромешной тьме. На следующий день, помню, говорили, что это было божьим предзнаменованием очищения людей, всего живого и самой местности от последствий всех бед и страданий, причинённых фашистской скверной.
Взрослые, а также дети во время каникул, на радостях от Великой Победы, с особым желанием трудились в колхозе. Не отставали от них и мы с Зиной. Я был уже закаленным в труде пацаном и не гнушался никакого, посильного мне сельскохозяйственного труда. Колхозники, как и в годы войны, по-прежнему испытывали на себе острый недостаток в нужных продовольственных и промышленных товарах. Хлеб, соль, спички, керосин, посуда, одежда и многое другое были в большом дефиците. Население жило в основном только за счёт своего натурального хозяйства – огорода, разведения животных и птиц. Выдача зерна колхозникам на трудодни не соответствовала их реально затраченному труду.
Примерно в середине августа, возле одной из яблонь в саду я услышал деловой разговор мамы с Катей.
– Катя, – сказала мама, – посмотри на эту яблоньку. Ты знаешь, что мы её зовём пресничкой. Яблок, как видишь,
412
очень много и они окончательно созрели. Плоды душистые и вкусные, в них вовсе нет кислоты. Через неделю яблоки перезреют и пропадут. Ведь мы всю войну страдаем без соли. А что если яблоки продать в это воскресенье в Щиграх? Там будет базарный день. На вырученные деньги можно купить соли. Как ты думаешь?
– Мама, – кивнула головой невестка, – Ваше предложение я целиком поддерживаю. Хоть и далеко до города, но придётся съездить.
В субботу, это было с утра, Катя, Зина и я большую часть яблок (килограммов 30) сорвали без особых затруднений, так как яблоня была низкой и росла, наклонившись к земле. Аккуратно погрузили яблоки в мешок. А чтобы в дороге они меньше мялись, этот мешок вложили в другой, больший по размеру. Прикрепили груз к маленькой тачке на двух колёсах.
Из дома Катя и я вышли часов в одиннадцать. День выдался знойным, недели две не шли дожди. Грунтовая дорога на Щигры была прикатанной, по ней можно было легко двигаться любому транспорту и пешеходу. Яблоки везли по очереди, время от времени останавливались для отдыха, хотелось пить.
Слева и справа от дороги простирались поля зрелой пшеницы. Свежий ветерок колыхал из стороны в сторону увесистые колосья. Золотистая нива напоминала неспокойное волнующееся море. Жаворонки радостно трезвонили: то словно повиснув высоко над пшеницей, то отвесно спустившись вниз, они в полёте чуть ли не касались колосьев. Длиннокрылые ласточки с игривым писком низко летали над дорогой, резко взмывая в голубое небо.
С трудом добрались мы до Семёновки, преодолев путь в 18 километров. Остановились возле первой попавшейся нам навстречу землянки. В это время хозяйка этого жилища работала на своём огороде. Увидела нас, подо413
шла, поздоровалась с нами. Из землянки появился мальчик лет семи, представился: «Меня зовут Лёня». Это был сын хозяйки. Молодая женщина, которую звали Наташей, приютила нас на ночлег.
Наташа оказалась гостеприимным человеком. Возле землянки на костре сварила картошку в мундире. Лёня принёс с огородной грядки несколько свежих огурцов и пучок стрелок зелёного лука. Катя достала из мешка десятка два яблок и положила их на стол.
За ужином женщины разговорились. Из их разговора я узнал, что большое горе не обошло и эту семью. Наташа рассказала, что ещё до войны она, выйдя замуж за местного парня по имени Павел, уехала с ним на заработки в город Мурманск. Получили квартиру, родился сын. А в 1942 году Павла мобилизовали, она осталась одна с ребёнком на руках.
Только в марте 1943 года, когда наши войска освободили Курск, Наташа с сынишкой смогли вернуться домой, но, как оказалось, на пепелище. Она ничего не знала о судьбе мамы, папы, о младшем брате и сестре (рассказывая это, Наташа безутешно плакала). Здесь, в Семёновке, во время бомбёжки и артобстрелов погибли все её родные. Муж и отец сложили головы на войне. Немцы при отступлении выжгли всё их село. Вот и живёт теперь Наташа с сыном в землянке. Затем наша Катя поведала ей о своей жизни…
До сумерек оставалось ещё часа два. Катя предложила Наташе сходить к Соне, сестре брата мужа нашей тёти Тони. Обо всех погибших родных Катя, разумеется, знала от моей мамы. Соня, узнав, что мы собираемся ночевать у Наташи, упрекнула нас за то, что мы не остановились у неё, но не обиделась. Катя угостила Соню яблоками. Женщина рассказала, что ходили слухи, будто бы Серёжа, сын покойной Тони, женился на некоей Ане в городе Льгове Курской области. Подробностей никаких. Разговоры затянулись дотемна...
414
Утром следующего дня Катя и я встали до восхода солнца. Путь предстоял немалый. Надо было в один день добраться до Щигров и вернуться обратно домой. Но, как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло.
Как только отошли от Желябово села Семёновка, нас нагнала Галина, звеньевая нашего колхоза, на лошади, запряжённой в порожний ходок. Подруги обрадовались случайной встрече, рассмеялись. Галина остановила лошадь и сказала: «Катюша, давай я вам помогу вашу тележку с поклажей взвалить в ходок… Садитесь. Вы, я вижу, тужитесь на базар яблоки продавать. Это надо, всех замучило безденежье, наша жизнь не мёд. А я еду в щигровскую мастерскую, в которой должны были изготовить хомуты для лошадей. Колхоз заказал сделать десяток хомутов. Не знаю, готовы ли они?»
Быстро добрались до Щигров. Подъезжая к городу, я увидел церковь, которая, как мне показалось, находилась на самом возвышенном месте районного центра. Тогда я впервые попал на рынок, как и в город Щигры. Для меня было странным видеть такое скопление людей. На базаре торговали не только всяким барахлом, но и продуктами, фруктами и овощами. Заняли свободный торговый прилавок. В дороге яблоки немного помялись, поэтому покрылись коричневатыми пятнами, потеряв товарный вид. Тем не менее, вкус наших яблок нравился покупателям. Продавали мы фрукты не по весу, а по десять штук. Когда уже для продажи яблок оставалось совсем мало, Катя отошла на несколько минут, чтобы посмотреть, где торгуют солью и по какой цене. В это время к моему прилавку подошёл «покупатель» неприятной наружности, который невнятно спросил: «Почём?» Я ответил. Затем он обнаглел: молча одной рукой взял не спеша три яблока и засунул их в свой карман, затем другой рукой стащил столько же. Я от пристального взгляда этого непутёвого мужика как-то оробел. Молчал, делая вид, будто не замечаю его воровства. Воришка бесшумно попятился назад
415
и исчез. «Он, наверное, голоден. Если б этот нищий попросил яблок, я бы ему и так дал, не жадничая. Нехорошо он поступил. Да бог с ним», – подумал тогда я.
Катя возвратилась в хорошем расположении духа. Яблоки наши к тому времени все раскупили. Она пересчитала выручку и сказала, улыбаясь: «Андрюш, мы с тобой не зря приехали сюда. Хватит денег на один стакан соли да ещё на две порции мороженого! Посмотри, вон там, возле самой церкви женщина торгует мороженым. Видишь, какая за ним очередь? Мы никогда мороженое не пробовали. Наверное, вкуснятина. Ох, как хочется сладкого! Ведь так? Ну идём, идём!»
Но сначала мы решили купить соль. Пробиваясь через толпу торговцев и покупателей со своей тачкой, подошли к месту, где продают соль. Купили 200-граммовый стакан соли за 600 рублей у подслеповатого старичка с седой бородкой, совсем как у Калинина. Катя пересыпала соль из стакана в лоскуток ткани и довольная сказала: «Дедушка, спасибо тебе за соль. Умираем без солёного. Дай тебе бог здоровья». В ответ дед снял со своей лысины рваную кепку в клеточку и помахал нам вслед.
Встали в очередь за мороженым. Продавщица, женщина лет пятидесяти в белом халате и колпаке, с ярко накрашенными губами и чёрными дугообразными бровями без устали тараторила: «Мороженое! Самое вкусное мороженое! Слаще сахара! Девочки, покупайте мороженое!» Я приблизился к мороженщице и стал смотреть, как она торгует. Женщина очень проворно стряпала порции лакомства. Ложкой с длинной ручкой доставала из высокой узкой фляги мутновато-голубоватую массу. Набивала ею 100-граммовую форму в виде цилиндрического стакана. Затем с помощью поршня выдавливала содержимое из этой формы на чистый листок бумаги. Готовое мороженое попадало в руки покупателя.
Вкус мороженого на сахарине был жгуче-приторно-сладкий. На зубах хрустели кристаллики льда. Охотно
416
скушали мы тогда это «экзотическое» лакомство. Во рту остался неприятный привкус.
Прежде чем попасть домой, нам с Катей предстояло протопать 25 километров. С пустой тачкой шагать было легко. Много разговаривали, делились впечатлениями от Щигровского базара, порой просто шли молча. Были довольны, что наконец-то мы покушаем дома борща, заправленного солью.
Уставшие и проголодавшиеся добрели домой, когда уже было совсем темно. В семье с нетерпением ждали нашего возвращения, спать не ложились.
– Наконец-то, дождались, – сказала мама, когда я и Катя переступили порог хаты. – Я понимаю, как вы устали, не ближний свет. Сейчас я вас покормлю.
Катя коротко, не пропуская главного, стала рассказывать о нашей поездке. Развязала маленький узелок и протянула дочке Нине две конфетки и маленькое печеньице, чему девочка очень обрадовалась. Затем Катя, как крупицы золота, осторожно высыпала купленную соль на тарелку.
– Наши яблоки быстро раскупили, – произнесла она, улыбаясь. – Вырученных денег хватило на один стакан столовой соли. Да по мороженому с Андрюшей съели. Завтра сварим борщ и заправим его солью. Будет вкуснятина.
Утром следующего дня мама сварила из свёкольника борщ, забелив его козьим молоком. Всё хорошо, но…
– Катя, – спросила мама, – а ты не скажешь, почему борщ остаётся почти несолёным, хотя я всыпала в него соли столько, сколько положено? К тому же, на дне чугуна образовался осадок в виде прозрачного песка. Вот посмотри!
Катя, Зина и я увидели на ложке прозрачные кристаллы, не растворившиеся в приготовленном борще. Я не мог даже себе представить причину, из-за которой соль не растворилась в воде.
417
Катя, еле сдерживая смех, невнятно проговорила:
– так это ж соль смешана, как я понимаю, с минеральным удобрением суперфосфатом. Я покупала обманную соль в Тиму, помните? Да и Роман в прошлое воскресенье купил аж два стакана такой соли в тех же Щиграх. Казалось бы, научена горьким опытом. Ан, нет. Ах ты, этакий старикан, надул меня! А я за соль ему чуть ручки не целовала. Так дуре мне и надо! Соль нужно было пробовать на язык.
После самокритики Катя разразилась смехом. Мама и все мы, глядя на невестку, тоже стали хохотать. Смеялись, конечно, над собой. Никто никого не ругал. Знаете, после доброго смеха, от которого заболели челюсти, у нас только улучшилось настроение.
***
Если у большинства колхозников кормилицей в семье по праву считалась корова, то в нашей таковой была необыкновенная, многострадальная коза, которая в весенне-летний период давала по пять литров молока.
Как повелось, пастухом овец и коз был дядя Роман. Наша коза Нинка с годами становилась всё умнее. В конце дня Роман гнал стадо на выгон, чтобы хозяева забирали своих животных. Нинка, как всегда, не шла до выгона, этому она научила и свою дочку козочку Белку. (Поясню: весной коза принесла трёх козлят. Двух мы продали, а третью – Белку, оставили на развод, так как сама Нинка была уже в годах). По старой привычке коза, увидев нашу хату, отделялась от других коз и овец и прямиком направлялась домой. Теперь она шагала уже вдвоём со своей дочкой. Подходили они к хате, потом сами входили в сени, открыв двери рогами. С жадностью пили не просто воду, а специально приготовленный тёплый «компот», состоящий из воды с добавлением очисток, отрубей, фруктов и овощей. После чего животные ложились отдыхать. Расскажу ещё о последнем, третьем приключении нашей козы Нинки, на этот раз, увы, трагическом.
418
В конце лета мать заметила, что коза занемогла: глаза её потускнели, есть перестала. Она еле держалась на ногах и всё время охала. Затем упала, стала тяжело дышать и жалобно стонать. Ничем в эти тягостные минуты козе мы помочь не могли. Мать моя была в отчаянии. Быстро позвала мужчину, который специально занимался убоем скота. (С мамой осталась только Катя, а нас всех отправили переждать к соседке Анастасии). Прирезали беднягу козочку нашу Нинку. Сколько слёз, переживаний было. А при разделке туши мать обнаружила иглу в сердце козы. Это послужило разгадкой её гибели.
Дело в том, что у нас была, можно сказать, нехорошая привычка – втыкать иглы с нитками в притолоку (косяк) окна. Коза, когда никого не было дома, очевидно, вбежала в хату, увидела свисающую длинную нитку, ухватила её вместе с иглой и стала жевать. Проглотила. Вот таким образом игла оказалась в желудке, а затем и в сердце козы. Поплакали мы, погоревали, да делать нечего. Хорошо, что осталась молоденькая козочка Белка. Но такой замечательной козы, как Нинка, у нас больше никогда не было.
Начало нового, 1945/46 учебного года совпало с разгромом сухопутных сил Японии на востоке. «С окончанием войны в Европе Вторая мировая война ещё не была закончена. На Дальнем Востоке и на Тихом океане милитаристская Япония продолжала войну против государств антифашистской коалиции и Китая. США и Великобритания, вступившие в войну с Японией в декабре 1941 года, к середине 1945-го нанесли большие потери японским ВМФ и ВВС, но у Японии оставались значительные сухопутные силы… Советское правительство, верное своим союзническим обязательствам, принятым на Крымской конференции, объявило 8 августа войну Японии… 2 сентября Япония подписала акт о безоговорочной капитуляции. На этом закончилась Вторая мировая война».
Поодиночке, в разное время, в выцветшей от времени военной форме возвращались воины-односельчане. Их
419
было совсем мало. Родные и близкие встречали героев с несказанной радостью. Приходили с войны русские солдаты, чьи жизни в сражениях с немецко-фашистскими захватчиками, зачастую, были на волоске от смерти. Они с честью и чистой совестью отстояли свободу и независимость нашей Родины. Немного отдохнув, бывшие воины включались в трудовые колхозные будни.
***
Осень вступила в свои права. Всё чаще стали выпадать осадки. В светлые погожие дни радовала глаз золотая осень. Подходила к концу уборка урожая. Зима проверяла, как люди подготовились к зиме. Для трудолюбивого крестьянина важно, чтобы погреба наполнились картофелем чистым и просушенным, свёклой сахарной, столовой и кормовой, морковью, брюквой. Чтобы тяжеловесные наполы, бочки, предварительно пропаренные с помощью раскалённого камня и кипятка на смородине и мяте, были заполнены солениями – квашеной капустой с огурцами и антоновкой. Для сохранности солений применялся дубовый круг с самородным камнем в качестве гнёта. Кроме того, в закроме, в чулане должны быть зерно, мука, масло и семечки подсолнуха. У кого была скотина, тем было не обойтись без сена, соломы, листьев и половы, заготовленных летом. Ещё весной и летом нужно было побеспокоиться о заготовке дров для топки печи.
Катя и мама сделали всё, чтобы из выращенной конопли приготовить волокно в куделях. Я не забыл об обещании сплести две пары лаптей. Заранее приступил к витью тонких и толстых верёвок. До зимы со снегом и морозами оставалось мало времени. Сначала я решил сплести лапти для себя, но не из-за эгоистических побуждений, а потому, что первая пара лаптей может оказаться с недостатками. При этом себе я прощу эти погрешности. А вот для сестры Зины я должен изготовить обувь более добротную, уже имея определённый опыт плетения.
420
Итак, у дяди Романа я взял колодку. Отмечу, что лапти плетутся на одну колодку, то есть понятия «левый», «правый» в отношении лаптей отсутствуют. Не стану утомлять читателя технологией их плетения. Лишь скажу честно, мне неоднократно приходилось обращаться за консультацией и помощью к своему крёстному отцу Роману. пришлось трудиться много и серьёзно, но я был старательным и выдюжил – сплёл лапти, обещанные мной. Признаюсь, я гордился своей работой. Особенно было приятно на душе оттого, что теперь и мне, и Зине зима не страшна. Зина была тоже очень довольна. Меня хвалили не только родные, но и Анастасия Михайловна, и Дина Фёдоровна. Соседи удивлялись, что я смог справиться с такой непростой задачей. Мама и Катя тоже были не против, чтобы я изготовил им лапти. Помню, я обещал им сделать это только в следующем году.
Со старшей сестрой Людмилой, что жила с двумя детьми Васей и Раей в Москве, переписывались мы довольно редко. Жизнь в столице в годы военного лихолетья была непростой, выручали продуктовые карточки. Но письмо, которое мы получили от Люды в начале ноября, очень порадовало нашу семью, особенно мать.
В нём Люда сообщала, что вернулся с фронта её муж Михаил. Воевал он все четыре года, но, к великому счастью, даже не был ранен. Однако они по-прежнему будут ютиться, теперь уже всей семьёй, в большом деревянном бараке, в одной комнате, под деревянным полом которой всегда стоит вода.
***
«Судебный процесс над группой главных нацистских преступников проводился в городе Нюрнберге (Германия) с 20 ноября 1945 года по 1 октября 1946 года в Международном трибунале. Суду были преданы высшие государственные и военные деятели фашистской Германии: Г. Геринг, Р. Гесс, И. фон Риббентроп, В. Кейтель, Э. Кальтенбруннер, А. Розенберг, Г. Франк, В. Фрик,
421
Ю. Штрейхер, В. Функ, К. Дёниц, Э. Редер, Б. фон Ширах, Ф. Заукель, А. Йодль, А. Зейс-Инкварт, А. Шпеер, К. фон Нейрат, Г. Фриче, Г. Шахт, Р. Лей (повесился до начала процесса), Г. Крупп (был признан неизлечимо больным, и его дело было приостановлено), М. Борман (судился заочно, так как скрылся и не был разыскан) и Ф. Папен.
Всем им было предъявлено обвинение в составлении и осуществлении заговора против мира и человечности (убийство военнопленных и жестокое обращение с ними, убийство гражданского населения и жестокое обращение с ним, разграбление общественной и частной собственности, установление системы рабского труда и др.), в совершении тягчайших военных преступлений… Для координации действий по расследованию и поддержанию обвинения был образован Комитет из главных обвинителей: от СССР (Р. А. Руденко), США (Роберт Х. Джэксон), Великобритании (Х. Шоукросс) и от Франции (Ф. де Ментон, а затем Ш. де Риб).
30 сентября – 1 октября 1946 года был оглашён приговор. Все подсудимые, кроме Шахта, Фриче и Папена, были признаны виновными в предъявленных обвинениях и приговорены: Геринг, Роббентроп, Кейтель, Кальтенбруннер, Робенберг, Франк, Фрик, Штрейхер, Заукель , Йодль, Зейс-Инкварт и заочно Борман – к смертной казни через повешение; Гесс, Функ и Редер – к пожизненному заключению; Ширах и Шпеер – к 20, Нейрат – к 15, Денниц – 10 годам тюрьмы… Ходатайства о помиловании были отклонены… В ночь на 16 октября 1946 года приговор о смертной казни был приведён в исполнение (Геринг покончил самоубийством незадолго до казни)… Принципы международного права, содержащиеся в Уставе трибунала и выраженные в приговоре, были подтверждены резолюцией Генеральной Ассамблеи ООН от 11 декабря 1946 года.
В ноябре 1945-го зима словно боялась смело вступить в свои права на территории нашей Курской области.
422
Робкий снежок чуть-чуть припорошил поля и огороды, отчего земля казалась серой. Небольшой мороз сделал твёрдыми грунтовые разъезженные дороги.
В один из вечеров конца ноября мы услышали, как к нашей хате подъехала и остановилась машина. Мать, накинув на плечи шаль, вышла из хаты. В сумерках увидела грузовую машину и двух человек: шофёра и молодого мужчину в шинели. Солдат крикнул: «Мать, ты не узнаёшь меня? Я Николай, твой сын, вернулся домой. ты слышишь, вернулся навсегда, приехал на попутной машине со станции Черемисиново. Встречай фронтовика».
Николай подбежал к маме, и они оба, плача от душещипательной встречи, обнялись. Мать целовала его и взволнованно говорила: «Родненький мой сынок, наконец-то пришёл домой. Если б ты знал, как мы тебя ждали и молили Бога, чтобы ты остался жив. Ты у меня первенький. Признаюсь, думала, что я тебя никогда не увижу. Господь Бог милостив. Уцелел ты в кошмарном аду жестокой войны. А наш Алёша, скорее всего, погиб. Не дождусь дорогого сынка». Николай стал успокаивать маму: «На фронте всё случается. Кто знает, может, и живой, в каком-нибудь госпитале». Из кузова машины Николай взял свои вещи: упакованный велосипед и небольшой вещмешок.
Радостно, со слезами обнимала и целовала своего любимого мужа невестка Катя, приговаривая: «Дорогой Коля, я тебя ждала всю войну. страшно боялась, что ты погибнешь. Слава богу, вернулся, мой милый». Дочка Нина, никогда не видевшая отца, с детской радостной улыбкой потянулась к нему. Николай взял девочку на руки, долго обнимал и целовал.
Я и Зина были сильно удивлены и потрясены неожиданным приятным событием в семье. Не верилось, что из Берлина возвратился наш долгожданный братец Николай, от которого всю войну, не считая месяцы оккупации, мы получали письма. Брат обнял и поцеловал меня и Зину. (Лида была в Тиму).
423
Катя и мама то плакали, то не скрывали чувства восторга от встречи с самым дорогим человеком. Последовали жаркие разговоры, расспросы... Николай от желанной встречи был, естественно, возбуждён. Он находился во власти происходящего семейного события и едва успевал отвечать на многочисленные вопросы родни.
К сожалению, в тот вечер, как я помню, не было никаких съедобных гостинцев, кроме сахара-песка, лежащего на столе. В этом никто не был виноват, в том числе и брат. Николай добирался из Германии товарняком несколько долгих дней. С харчами было плохо, он и в дороге-то жил впроголодь.
Радостное событие заслонило собой все остальные мои переживания. Брат сказал, что он не узнал бы меня при встрече где-нибудь на улице. «А вот я тебя, Коля, узнал бы», – уверенно ответил я. Брат пожал мне руку и ещё раз крепко обнял. Я долго рассматривал погоны с тремя лычками и награды. На груди, в два ряда теснились ордена и медали серебристого и золотистого цветов. Они отсвечивали тусклый свет лампы и издавали короткое бряцание.
Утром я увидел небольшой газетный свёрток с сахаром, который взяла Катя и понесла своим подружкам. А чтобы окончательно убедить приятельниц в возвращении муженька с фронта, она облачилась в его шинель и сапоги. 29-летняя невестка в этой одежде выглядела, конечно, комично, но, к сожалению, ей тогда не во что было одеться и обуться…
Я по-мальчишески откровенно радовался новенькому, уже разупакованному велосипеду чёрного цвета, привезённому братом из самой Германии. Николай подарил мне увесистые карманные часы в футляре и разрешил пользоваться артиллерийским биноклем с 8-кратным увеличением.
На следующий день после возвращения Николая с утра я вцепился в бинокль и с нетерпением по запорошенной
424
снегом земле бегом поднялся в рощу и оттуда стал пристально рассматривать нашу Португалию, Подлес и всё остальное.
Я увидел хату двоюродной сестры Лены из деревушки Подлес. В этот момент из неё вышла сестра и направилась к своему погребу. Посмотрела в мою сторону. Мне даже стало как-то неудобно. Казалось, что она заметила меня и подумала, что я за нею подсматриваю. Я смутился и опустил бинокль, но быстро успокоился. Она-то меня не могла видеть на таком большом расстоянии.
Было ясное солнечное утро. Моё воображение изумило и поразило увиденное. Расстояние от нашей рощи до Тима сократилось в несколько раз, словно в гармошке от растянутых мехов до сжатых. Отчётливо были видны дома, церковь… Я вслух повторял без остановки: «Из рощи виден Тим! Из рощи виден Тим! Это здорово! Вот это да, вот это чудо!»
После завтрака попросил маму, Зину, Катю с Ниной и самого Николая пройти в рощу, чтобы посмотреть из бинокля на Тим и наши окрестности. Я находился в восторге от впечатления, полученного при рассматривании нашего районного центра. Моё настроение, я это чувствовал, передалось всем членам семьи. подшучивая и смеясь надо мной, все, тем не менее, учли мою прихоть, пошли навстречу моему странному желанию – посмотреть Тим.
Мы поднялись в рощу, и когда все по очереди посмотрели в бинокль и не только на Тим, шутить надо мной сразу перестали. Все восторгались оттого, что бинокль превосходная вещь и Тим виден из рощи как на ладони…Но вот все, в том числе и маленькая Нина, налюбовались родными местами через бинокль, и Николай с гордостью сказал: «Этот бинокль увеличивает и приближает не в два с половиной раза, как думал Андрей, а в 8 раз. Это военный бинокль, с его помощью я выслеживал противника. Он мне помогал корректировать огонь и точнее поражать цель. С этим биноклем я не расставался всю войну.
425
Не потерял его даже, когда трижды находился в госпиталях после ранений».
В этот же день приятельская тройка: я, Толик и Гришко рассматривали Тим, Успенку с её церковью и всё вокруг. увиденное с помощью бинокля произвело на ребят ошеломляющее впечатление. У всех возникло страстное желание побывать летом в Тиму.
Не стану описывать, как по-родственному принимали бывалого боевого солдата Николая в семьях Петра Афанасьевича, тёти Полины Афанасьевны, тёти Анастасии Пименовны, Елены с мужем Зориком. К нам приходили и соседи, товарищи, одноклассники Николая, вернувшиеся с войны, чтобы увидеться с моим братом и поговорить с ним. Николай, как демобилизованный из рядов Советской армии, выделялся своей новой армейской формой и выправкой. Помню, у брата была богатая казацкая шапка «кубанка» из голубого каракуля с алым верхом, пересечённым двумя крест-накрест узкими светлыми полосками. Ему тогда исполнилось 32 года.
Почти одновременно вернулся из армии и наш двоюродный брат кавалерист Алексей Петрович. тот самый старшина, которого случайно повстречал на дороге в начале марта 1943-го наш Алёша, возвращаясь домой из плена.
Как только мой брат Коля оказался дома, на второй день прибежал к нам Алексей Петрович со своим братом Петичкой. Встреча была горячей, с объятиями и мужскими слезами. Оживлённые разговоры за обеденным столом между мужчинами затянулась далеко за полночь. Алексей Петрович вскоре женился на девушке Полине из деревни Забелье села Успенка. Брак их оказался весьма счастливым – сумели родить и воспитать восемь детей: Илью, Михаила, Василия, Любовь, Варвару, Елену, Татьяну и Юрия.
Хотя Великая Отечественная война уже давно закончилась, но правительственные награды продолжают
426
находить своих героев, даже давно ушедших из жизни. На этот раз орден нашёл своего хозяина случайно при следующих обстоятельствах. В апреле 2013 года Михаил Алексеевич Крупенников, сын Алексея Петровича, проживающий со своей семьёй в городе Щигры Курской области, через интернет узнал потрясающую новость. Оказывается в Центральном архиве Министерства СССР города Подольска имеется Указ Главнокомандующего СССР о том, что Крупенников Алексей Петрович в годы Великой Отечественной войны был награждён орденом Красной Звезды. К сожалению, эта награда по неизвестной причине не была обнародована и вручена владельцу при его жизни. Этот орден дополнил бы другие многочисленные ордена и медали, которыми был награждён за боевые заслуги мой двоюродный брат Алексей Петрович.
Всем, кто сражался во имя освобождения Родины, ради Великой Победы я посвятил стихотворение «Разгромлен враг»:
Задумал Гитлер развязать блицкриг –
Пошёл войной на мирную страну.
Учесть бы надо в тот коварный миг,
Что встретит он прочнейшую броню.
Враги громили сёла, города,
Фашисты жгли и убивали.
Нас фрицы нагло грабили тогда,
Парней и девушек на Запад гнали.
Великой силой гордо поднялись
В стране героев славного народа,
В врага как лавы силы полились,
Уничтожая сборище похода.
Разгромлен враг в пожарищах войны!
Мы павших помним всех своих в бою.
С войны вернулись милые сыны,
Живых мы чтим как Родину свою!
427
***
Я и Толик Романов освоили езду на велосипеде, как только по весне просохла дорога. За мной, сидящим за рулём «железного коня», восторженно бегали гурьбой мальчишки и девчонки нашей деревни. А я тем временем делал велосипедные виражи, то и дело падая на землю. Соседка Елена Михайловна, сестра тёти Татьяны и тёти Анны, бежала с детьми вслед за велосипедом и кричала: «Андрей, если ты начинаешь падать налево, то и руль поворачивай в ту же сторону, тогда не будешь сваливаться и кланяться земле!» Я послушал её совет, усвоил науку езды и в результате перестал валиться набок.
Лида написала одновременно два письма: одно – Людмиле в Москву, а второе – нашему отцу Михаилу Афанасьевичу в Черемхово. В них сестра поделилась радостью о возвращении с войны, прямо из Берлина Николая. Сообщила, что, несмотря на ранения, брат выглядит бодрым и жизнерадостным. поздравила и Михаила Ивановича, мужа сестры, с благополучным прибытием с фронта. А в воскресенье почтальонка Маруся вручила письмо именно Лиде с надписью на конверте «Лично в руки!» Почтальоны, что очень важно, честно выполняли такие просьбы переписчиков. В это время все находились дома, кроме мамы. Письмо пришло из города Черемхово. оно было ответным на наше послание, в котором Лида сообщала о приезде Николая. Но надпись «Лично в руки!» всех несколько удивила.
Сестра вскрыла конверт. Я наблюдал, как при чтении письма у сестры изменилось выражение лица – с приятного на резко противоположное. Она продолжала читать, как всегда, вслух. Сестра Тоня писала:
«…Черемховский райвоенкомат вот уже как несколько месяцев назад сообщил на имя отца печальную весть о том, что в феврале 1944 года Алексей пропал без вести.
Это означает, что братик наш, по всей вероятности, погиб. Чудес не бывает... Мы тяжело переживаем эту
428
трагедию. Я очень часто плачу, скучаю по брату. Ведь ему было чуть более 20 лет. Извините нас, пожалуйста, что мы сразу об этом страшном извещении не написали. ждали окончания войны. Наши надежды оправдались: Николай остался жив и вернулся домой, чему мы бесконечно рады. Не дай бог, если бы с Николаем случилось то, что и с Алексеем. Тогда наша мама не выдержала бы двойного удара. Просим вас как-то постепенно подготовить маму к этому ужасному сообщению…»
Мы все сокрушались и плакали от постигшего нас горя… Даже у Николая, видевшего в сражениях многочисленные смерти, у которого и своя жизнь порой была на волоске от гибели, по лицу катились слёзы. Мама очень тяжело пережила случившееся с её сыном Алексеем и медленно выходила из психологического стресса. Но она не пошла в церковь для служения молебна о погибшем, а продолжала верить в возвращение сына. И была не одинока с этой мыслью. Нам всем не верилось, что брат погиб и мы никогда его больше не увидим. Для мамы гибель сына стала незаживающей, щемящей раной в сердце до самых её последних дней.
В 1985 году, через 32 года после смерти мамы, я сделал запрос в Центральный архив Министерства обороны СССР о судьбе бойца Крупенникова А. М.… участника Великой Отечественной войны, чтобы ещё раз убедиться в правдивости извещения (от февраля 1944 года) о без вести пропавшем брате. ЦАМО через РВК Промышленного района города Ставрополя 28 июня 1985 года мне ответил следующее:
«Извещаем Вас с прискорбием о том, что Ваш брат, рядовой Крупенников Алексей Михайлович, 1923 года рождения, уроженец Курской области Тимского района Карандаковского сельского совета села Карандаково, призванный в СА Черемховским РВК, пропал без вести в феврале 1944 года».
429
***
Никогда не забуду тот зимний декабрьский вечер, когда наша семья оказалась вместе в последний раз. В тесной хате собрались, по сути, две семьи: мама, Лида, Зина и я, а также Коля в парадной военной форме с женой Катей и дочкой Ниной.
Николай с детства любил животных. Поэтому в хате в тот замечательный вечер были и собачка Жуля, и кошечка Нюрка. Ну а коза Белка отлично себя чувствовала в сенях, перебирая душистые травы летнего погожего сена. Николай взял на руки дочурку Нину и угостил кусочками мяса сначала её, а затем наших любимцев Жульку и Нюрку, сказав при этом: «Была долгая и страшная война. Как могла выжить и уцелеть моя дочка Ниночка? Как не уничтожили немцы наших животных – жеребёнка, собачку и кошечку? Конечно, сохранили и спасли их жизни все вы, мои дорогие родные!»
Я, не сдерживая улыбки и обращаясь к брату, задал вопрос, содержащий безобидную иронию: «Дорогой Коля, к нашей великой радости, и ты умудрился выжить, не погибнуть за долгие четыре года войны! Какая в этом твоя тайна? И что оставалось делать животным, глядя на тебя?» Не знаю, что я сказал особо наивного и смешного, но почему-то после моих риторических вопросов раздался дружный семейный смех. Больше всех и от души, как мне показалось, смеялся сам Николай. После чего брат на полном серьёзе попросил меня сходить с ним завтра в колхозную конюшню, чтобы проведать Ворона. «Мне очень хочется посмотреть на молодого вороного коня, поговорить с ним, поласкать его, потрепать его гриву. Интересно, как он отнесётся ко мне, когда я буду вместе с тобой, Андрей, а?» – спросил брат.
Катя и мама постарались в приготовлении ужина. На столе, застланном белой скатертью, парила свежим ароматом горячая картошка, на всю хату разносился запах тушёной курицы. На столе лежал хлеб свежей выпечки из
430
ржаной муки, солёные огурцы и квашеная капуста. Можно было видеть приготовленные специи из петрушки и хрена, соль, а также варенец (деланка) из цельного коровьего молока. Ну и как было обойтись бывшему воину без ста, на этот раз не фронтовых граммов? Поллитровка чуть мутноватого самогона, добытого Катей невесть где, красовалась в центре стола.
За ужином больше всего вели разговор старшие. Вспомнили об отце с Тоней, которые продолжали жить в Сибири. Коля, мама и Катя выпили по маленькой рюмке. Как повелось, пили за здоровье всех присутствующих и находившихся далеко от дома. Тоста за упокой души Алёши, конечно, не было. Все продолжали верить (или делали вид, что верят) в то, что Алёша жив, возможно, находится где-то в плену у наших союзников. В последние месяцы войны почтовые отправления пестрели открытками с изображением флагов стран с надписью «Англо-американо-франко-русский союз».
Николай рассказал, что сначала он окончил курсы артиллеристов, а затем постоянно служил в тяжёлой артиллерии. Был командиром боевого расчёта 152-миллиметровой гаубицы. В расчёте по штату 5–7 артиллеристов, полная взаимозаменяемость: в случае ранения или гибели бойца, приходилось быть наводчиком орудия, заряжающим, подносчиком снарядов… Били по танкам, по укреплениям противника. Артиллерия считалась в войну главной ударной силой, «бог войны» называли её в войсках. Если позволяло время, для пушки рыли укрепление, маскировали её. В бою возле орудия не было места, где можно было укрыться. Очень много погибло боевых товарищей Николая. Его самого трижды ранило, но после госпиталя он снова возвращался в строй.
Я, как и все, внимательно слушал Николая, рассказавшего про отдельные захватывающие и очень страшные эпизоды войны. Он выжил, но неоднократные ранения в голову, безусловно, в дальнейшем отразились на его здо431
ровье. Очень хорошо мне запомнился тот рассказ брата: «Известие о победе застало меня и мой боевой расчёт в Берлине. Перед этим несколько дней штурмовали Берлин. Хотелось пробиться к рейхстагу. Только 14 мая нам удалось это сделать. Там продолжалось страстное ликование советских воинов. Я еле протиснулся к стене рейхстага. У меня с собой был нож с острым и крепким лезвием. Когда подошёл к стене, то ужаснулся: на ней не было живого места – вся испещрена надписями. В маленьком белом прямоугольнике ножом, с большой силой нацарапал: «Я из Курска!» Вот и всё. Так что на рейхстаге есть и моя отметина». Все слушали Николая с большим интересом и восторгом. (впоследствии Коля не любил рассказывать про войну, от этого ему становилось не по себе). Катя в свою очередь поведала мужу о тяжелейших днях немецкой оккупации.
Потом Николай обратился к Лиде и не без гордости отметил: «Молодец, сестра, что учишься в педучилище, несмотря на все материальные трудности. В нашей семье будет своя учительница! по моим подсчётам, уже в 1947 году?» Лицо Лиды зарумянилось от неожиданной похвалы брата. Смущаясь, она тихо сказала: «Спасибо, Коля. Я постараюсь успешно продолжить учёбу и получить свидетельство об окончании Тимского педучилища. (В то время дипломы не выдавались). Потом возьму направление на преподавательскую работу. я благодарна всем за то, что помогаете мне в учёбе, особенно маме и Кате».
Мама, не принимавшая до этого участия в разговоре, вдруг встала, поправила белый платок своими пальцами, скрюченными от многолетней ручной дойки коров, и неожиданно заговорила: «несколько дней назад, ещё до возвращения Николая домой, я видела сон. Будто лежу на кровати и слышу, воркует сизый голубь, который влетел в открытое окно. Сначала голубь сел на подоконник, затем вспорхнул на лавку. Тут же человеческим голосом молвил: «Ты меня ждала, вот я и приле432
тел. Давно не виделись, принимай гостя!» Я проснулась и подумала, что сон приятный, сон в руку. Сновидение подсказало мне, что скоро, очень скоро Николай вернётся домой. Так оно и получилось. Я верю снам, часто они сбываются».
«Но задумайтесь, – продолжала мать, – сколько жизней отобрала война. Только в нашем роду погибло несколько человек, в том числе мои родные сёстры – Паршина Антонина, Гололобова Евдокия с мужьями. Не вернулся с войны Соболев Василий, муж сестры Насти. Отдал свою жизнь за Родину и мой сын, ваш кровный брат, Алёша. Но, несмотря ни на что, мы победили фашистов».
после высказанного мама села на лавку и горько заплакала в голос, уже не сдерживая себя. Мы тоже плакали. Когда все успокоились, мама сказала, что Николаю нужно немного отдохнуть, а потом подумать о трудоустройстве. «я думаю, ты найдёшь себе подходящую работу, – говорила мать. – У тебя семья, есть ребёнок, а их надо содержать».
Брат Николай, имевший всего лишь четыре класса образования (по тому времени это было не так уж и плохо), в декабре 1945 года поступил на службу в качестве милиционера при МВД города Щигры. Вскоре к нему приехала его жена Катя. Нина, из-за тяжёлого материального положения её родителей, пока что оставалась у нас.
***
Промчались годы... Но благодаря хорошо развитым пространственным представлениям, совершенствованию которых я посвятил всю свою жизнь, в моей памяти осталась навечно и та местность, где я родился, и те люди, рядом с которыми рос. Я и сейчас смог бы воспроизвести рельеф местности села Карандакова, вместе с постройками и растительностью, если бы взял в руки глину или пластилин. Запросто вылепил бы эту местность в примерном масштабе.
433
Мои воспоминания о Великой Отечественной войне 1941–1945 годов, хотя и оказались весьма невесёлыми, большей частью печальными, но они действительно отражают некоторые военные события, происходившие в нашей стране. С трепетом в сердце я старался правдиво рассказать о том, что пережил сам и запомнил в мои далёкие детские годы. Хотелось, чтобы повествование это читали не только люди старшего поколения, но и современная молодёжь. Чтобы все знали, как нестерпимо трудно, смертельно опасно было жить, учиться, работать и воевать. Как тяжело было и нашим воинам, и тем, кто оказался на оккупированной немецко-фашистскими захватчиками территории. Мы, дети, как умели, помогали тогда взрослым во всём, трудились наравне с ними. Мы испытали холод, голод и фашистские зверства. Проклятая война отобрала настоящее детство, но не сломила нашу волю. Выстояли... Победили! Дождались долгожданного мира!
434
Часть VI
ВЕРЮ В СВОЮ СУДЬБУ
В одну из ночей 30 марта 1932 года, на Андреевские стояния, 42-летняя Мария Крупенникова родила седьмого, последнего своего ребёнка. Младенца нарекли в честь святого апостола Андрея. Так на свет появился я.
Мой отец, Михаил Афанасьевич Крупенников, который был старше матери на 10 лет, вспоминал: «В ту дождливую ночь дул сильный ветер, порывы его срывали непрочные соломенные крыши крестьянских хат... Это было время разыгравшегося весеннего половодья. Река поднялась и затопила луга, образовалось огромное голубое море с островками кочек от бывших деревьев. Над водой стаями сновали и беспокойно кричали дикие утки, гуси, чибисы…»
Родителям моим, конечно, было тогда невдомёк, что именно в это время Солнце вместе с Землёй неслось в космической бездне в созвездии Овен.
В следующем, 1933 году, к несчастью, свирепствовал голод. Родители тогда были уже четвёртый год членами колхоза «Путь Ленина» села Карандаково Тимского уезда Курской области. Они никак не могли оправиться от пожара, уничтожившего нашу новую хату с пристройками, животными и птицей. Коровы-кормилицы у нас не было. Как я удержался в то тяжёлое время на этом свете, известно только матери с отцом да Господу Богу.
***
Моего деда по линии отца звали Афанасий Кузьмич, бабушку – Мария Никитична. По маминой линии деда именовали Пимен Андреевич Овсянников, бабушку – На435
дежда (отчество не знаю). В живых я застал только бабушку Надю. Показала она как-то мне, маленькому мальчику, золотничок, но лица её я так и не запомнил. Кстати, позже эту монетку бабушка подарила моей маме. Мама же денежку передала дочери Людмиле, моей сестре, в Москву, за которую были куплены резиновые чёрные блестящие калоши с красной фланелью внутри.
Запечатлелось в памяти и то мгновение довоенного времени, когда почивший Афанасий Кузьмич лежал в гробу на лавке, под образами, а кто-то из мужчин принёс лопату земли с огорода и посыпал ею белое покрывало покойного – предал земле.
Остался в моём сознании и тот случай в сентябрьский солнечный день (тоже до войны), когда мама рыла картошку на огороде, а я помогал ей. Рысью на коне из деревни Овсянниково прискакал тогда всадник и, не спешившись, с горестной интонацией в голосе сообщил: «Пимовна, я привёз грустное известие. Сегодня помер твой отец Пиман Андреич. Завтра хоронить. Родные просили, чтобы ты поспешила прийти сегодня…» Мама, услышав скорбную весть гонца, зарыдала: «Ай-я-я-яй…»
От своего папы знаю, что его отец и дедушка были потомственными сапожниками и занимались земледелием. Родители мамы тоже трудились на земле и держали лесничество.
У отца были братья и сёстры: Пётр, Сергей, Полина и Анна, а у мамы – Николай, Василий, Егор, Иван, Антонина, Анастасия, Евдокия и Екатерина. Я знал из перечисленных родственников дядю Петра и своих тёток Полину, Тоню и Настю.
У моей мамы нас было семеро: Николай, Людмила, Алексей, Лидия, Антонина, Зинаида и я. Жили мы хотя и бедно, но в семье не было такого порока, чтобы кто-то говорил неправду, изворачивался. И ещё, ни мать, ни отец никогда не прибегали к физическому насилию по
436
отношению друг к другу и к нам, детям, хотя в других семьях такое частенько бывало. Николай и Людмила, как самые старшие дети в семье, повзрослев, как говорится, выпорхнули из гнезда. Точнее, уехали из дома, стали жить самостоятельно и, конечно, почти не принимали участия в моём воспитании. Все мы учились в одной и той же семилетней сельской школе.
Брат Николай, 1913 года рождения, проходил действительную службу в Красной Армии, где-то на Дальнем Востоке. После демобилизации, а это было зимой 1938 года, он приехал домой и, не мешкая, женился на 22-летней девушке Кате, которая не умела ни читать, ни писать. Но не беда, зато она была хорошей хозяйкой, работящей, весёлой и задорной, умела танцевать и здорово петь частушки. Мне стукнуло в ту пору целых шесть лет, но я отчётливо помню их необыкновенную «свадьбу».
В холодной родимой хате, в углу под иконами сходились две длинные лавки под прямым углом и простенький покрытый скатертью стол. Вечером, при коптилке за праздничным столом сидели моя мама, папа и новобрачные – Катя, укутанная в чёрную одежду и вязаный платок из белой шерсти, из-под которого еле-еле виднелся её нос, и Николай в военной форме с надвинутой на самые глаза фуражкой. Лида, Зина и я с большим интересом наблюдали за женитьбой взрослого братца. Девчата глазели с печки, а я, держа в руках кошку, раскрыв рот, стоял на приступке лицом к новобрачным, папе и маме. Изо всех сил я старался рассмотреть лицо Катерины, но мне никак не удавалось этого сделать. Колина жена сидела вполуоборот ко мне, абсолютно не двигаясь с места. На столе стояла поллитровка горилки и было что-то из еды. Торжество проходило почти что в молчанку. Тостов и поздравлений не было. Я своим нутром понимал в тот вечер, что брат стыдится своей женитьбы в присутствии родителей, потому как прикрыл глаза козырьком фуражки. Да и невеста Екатерина застенчиво укрылась платком.
437
Катя до замужества жила в малюсенькой хатке, недалеко от магазина, вместе с отцом, которого звали Никит. Её три сестры, покинув отцовский кров, уехали из колхоза кто куда. Наши молодые понимали, что жить им негде, даже в медовый месяц некуда приткнуться. Недолго собираясь, уехали на Дальний Восток. Там, в 1939 году у четы родилась дочка Галя, которая, очевидно, от ненормальных условий жизни вскоре заболела и умерла. супружеская чета, познавшая что такое чужбина и родительское горе, возвратилась домой.
Самая старшая моя сестра Люда с детства жила у бабушки с дедушкой в деревне Овсянниково. Она окончила 9 классов Леженской средней школы, изредка приходила к нам в Карандаково. В 1937 году вышла замуж за леженского парня Чевычелова Михаила, вместе с которым она уехала в Москву. А сестра Тоня до 1939 года жила в семье тёти Антонины Пименовны в селе Семёновка Щигровского района.
***
Отец в 1939 году по вербовке, конечно, не от хорошей жизни, уехал из колхоза в город Черемхово Иркутской области, взяв с собой 16-летнего Алёшу и 12-летнюю Тоню.
Когда началась Великая Отечественная война, я спросил у мамы: «Скажи, а папу нашего тоже заберут на фронт?» На что я получил ответ: «Нет, сынок, твоему отцу уже 61 год. Мужчин такого возраста не призывают в армию. Хватит и того, что он воевал в Первую мировую и Гражданскую. Однажды он попал к белогвардейцам, которые хотели его расстрелять. Но, к счастью, смиловались, расстрел заменили поркой – сорока ударами шомполами. Он целый месяц не мог не только сидеть, но и ходить».
Во время войны наша местность дважды находилась в немецко-фашистской оккупации, из-за чего моя учёба в школе прерывалась. Испытал я на себе, как и другие ребятишки и взрослые, все ужасы военного времени.
438
В сентябре 1945-го я, Лида и Зина копали картошку на участке примерно в три сотки на своём огороде. Царствовало тихое, тёплое бабье лето. Земля была мягкой и рассыпчатой, без сорняков. Белая, словно мытая картошка, извлечённая из лунок, ложилась в ровные рядки. Работа спорилась. Вдруг Лида обнаружила, что на лацкане её жакета нет комсомольского значка. Она с испугом посмотрела на нас, заплакала и сказала: «Представляете, с моего жакета соскочил в землю комсомольский значок. Что теперь мне будет за утерю? Вот горе-то, давайте все вместе искать его. Господи, помоги». Последние слова комсомолке Лиде вроде бы были и ни к чему, но ведь каждый православный в тяжёлую минуту обращается к Богу.
Прекратили рыть картошку, сочувствуя сестре, сию минуту приступили к неожиданному занятию. Я почему-то не унывал. Обращаясь к сестре, с уверенностью сказал: «Не огорчайся, Лида, переберём всю землю, где выкопана картошка, вот увидишь, найдём твой значок. Люди иглу в стогу и то находят…» Лида и Зина не удержались тогда от улыбки.
Некоторые, может быть, никогда и не видели тот самый комсомольский значок. Маленький металлический, в форме красного знамени с золотистым барельефом В. И. Ленина вверху и надписью «ВЛКСМ» внизу. Такой комсомольский значок имеется и у меня. Я с волнением рассматриваю его даже сейчас, при написании этих строк. Значок прикреплён к моей матросской форменке, сохранившейся по сей день.
Втроём, двигаясь медленнее черепахи по рыхлой почве, пропустили мы через свои пальцы много-много земли, начиная от самого края участка, но... значок не попадался на глаза. И вот, наконец, удача! Зина от радости даже вскрикнула, когда на её ладошке блеснул золотой значок. Все мы от восторга даже заплясали, а на лице сестры засияла счастливая улыбка со слезами радости.
439
Как дорогую реликвию взяла Лида значок с руки Зинаиды и очень старательно вновь прикрепила его к лацкану жакета. Затем сняла с себя жакет и повесила его на сломанный подсолнух.
О том самом чёрном жакете. Его прислала нам Тоня из Черемхово, уже после своего замужества. Как оказалось, этой вещи нам всем недоставало. В разное время в жакете фотографировались мама, Лида, Зина и даже я. То, что это женская одежда и застёжка с левой стороны, я, разумеется, тогда ещё не понимал.
***
Мои родные два брата воевали. Среднего Алексея, он на войне был пулемётчиком, мы так и не дождались. Он пропал без вести в феврале 1944 года. Старший Николай служил артиллеристом и с боями дошёл до Берлина, был трижды ранен. Вернулся домой он в 1945-м, увешанный боевыми наградами.
Небывалая радость витала в доме. Весной 1946-го он устроился работать милиционером в МВД города Щигры, взял к себе жену Катю. Их дочка Нина пока что оставалась у нас.
В этом же году у Николая с Екатериной родился сынишка Коля. Молодую семью вновь потянуло на восток. Там Николаю предоставили работу и жильё, правда, в старом вагоне. Катя ухаживала за младенцем, но вскоре горемычные сообщили Марии Пименовне: «Умер ваш внук Коля…» Мы поняли также, что между Николаем и Екатериной произошла размолвка. Короче, они разошлись. Катя уехала в Запорожье к своей сестре Марфуше, а Николай подался в город Могоча Читинской области.
В 1946 году почти на всей территории нашей страны стояла жестокая засуха с пыльными бурями, от которой весной и летом страдало всё живое, и не только на земле, но и в воде. Осенью не пришлось собирать урожай. В чуланах не было зерна, а в погребах картошки, свёклы
440
и других овощей. Зной высушил ручьи, мелкие колодцы и болото. Колхозники стали рыть торф для отопления. Небольшие залежи торфа были обнаружены в болоте возле нашей деревушки Португалия. Большие торфяные пласты находились в Подлесе, у берега излучины реки Тим, ниже огородов Булгаковых. Место добычи торфа отводилось каждому двору колхоза «Путь Ленина».
Торф находился на глубине двух штыков лопаты подсохшего ила или чёрной земли. Первый слой спрессованного торфа выглядел почти чёрным, а последующие оказались на удивление чистыми и свежими жёлто-оранжевого цвета. Выкопанный торф сразу же через несколько минут становился серым. Блоки торфа укладывали для просушки у образовавшихся копаней.
Возле нашего нижнего сада, в болоте торф горел всё лето, и причину этого возгорания никто не знал. Мы, пацаны, находили в огороде мелкие картохи и пекли их в красном огниве горящего торфа. Лишь осенние дожди смогли затушить тлеющую массу как бы законсервированных остатков растений.
В 1947 году, в результате засухи в Карандаково и других сёлах отмечались случаи гибели людей от голода. Например, от истощения умерла наша престарелая соседка, мать покойной дочери многодетной Шуры Крыгиной. Наша семья выжила. Правда, больше всех страдала сестра Зина, которая на дух не переносила козье молоко. Отёчность от голода распространилась по всему её телу. Опухала она так, что и глаз не было видно. Её спасло только коровье молоко, раздобытое тогда мамой.
Весной и летом нашу семью выручала дойная коза Белка. Забеливали молоком щи из крапивы, лебеды и дикого чеснока, а позже – из свёкольных листьев и ботвы. Употребляли речные моллюски, корни тростника и разные травы, а также цветы белой акации.
Видя бедственное положение сельчан, местные власти добились оказания материальной помощи. Нашей семье
441
из пяти человек колхоз выделил аж пять килограммов овса. Из уст в уста твердилось: «Это сталинская помощь! Это сталинская помощь!» Не скрою, мы и в самом деле радовались такой подмоге. Помню, как мама и я толкли в ступе этот «дар божий», просевали на редком решете. Из полученной муки делали кислое тесто, пекли оладья и варили жидкий кисель.
Сестра Лида в это время заканчивала Тимское педагогическое училище, а сестра Зина училась в средней школе посёлка Тим. Лида проходила педагогическую практику обучения в Канищевской начальной школе. Запомнилось пасмурное мартовское утро, когда мне нужно было идти в школу, а Лиде в соседнюю деревню. Завтраком на двоих стала еда из забелённого киселя, сваренного из одной небольшой протёртой картошки. Летом 1947 года Лида уехала по распределению учительствовать в далёкий Казахстан.
***
В июне 1949 года наш отец возвратился домой. Этому событию мы были очень рады. Папа и мама при встрече обнялись и плакали навзрыд, тихо говоря что-то друг другу. В честь приезда организовали обед, на который пригласили брата Петра Афанасьевича с женой Федорой Фёдоровной и сыновьями Алексеем и Петичкой, сестру дяди Пети Полянку, тётю Настю из Овсянниково и дочь дяди Петра Лену с мужем Зориком.
Моя сестра Тоня вышла замуж и осталась жить и работать со своей семьёй в городе Черемхово. Впоследствии у Тони и её мужа Веретенина Геннадия родились трое детей: Валера, Гена и Наташа. Муж Геннадий работал машинистом паровоза, позже тепловоза. Тоня занималась воспитанием детей и работала на дому.
Сестра Люда с мужем Чевычеловым Михаилом проживала с 1937 года в Москве. Одна с двумя крохотными детьми жила в обороняющейся от фашистов столице в 1941-м. Несколько десятков лет проработала она на военном за442
воде фасовщицей металлического порошка «победит». За детьми присматривала нянька. Люда пользовалась при взвешивании формы металлической линейкой, на которой за долгие-долгие годы, даже трудно поверить, образовались выемки(!) от пяти пальцев её правой руки. Михаил Иванович, вернувшись с фронта, работал истопником в котельной.
Сестра Лида много лет проработала учительницей начальных классов средней школы на станции Анар Карагандинской железной дороги. Она ветеран труда, заслуженный учитель школы. Её муж Завгородько Алексей Савельевич участвовал в боях при освобождении Китая от японских захватчиков, имеет боевые награды. После демобилизации он работал машинистом тепловоза станции Анар, тоже ветеран труда. Лида и Алексей воспитали двух детей – Галю и Игоря. Выйдя на заслуженный отдых, в 1984 году сестра и её муж переехали в г. Славянск-на-Кубани Краснодарского края. Там проживал их сын Игорь со своей семьёй, а дочь Галя в то время работала учительницей русского языка и литературы в краснодарской школе.
Зина, моя младшая сестра, будучи молодой девушкой, в конце 1940-х годов вела заочную переписку с незнакомым ей молодым солдатом Обложихиным Степаном Ивановичем, который служил сначала в Афганистане, затем в Китае вместе с нашим односельчанином Митяем, сыном Алёночки. Демобилизовавшись после 7-летней службы в 1952 году, Степан приехал в наше село к своей невесте Зине. Они полюбили друг друга и поженились, а вскоре уехали в г. Грозный, в котором проживали родственники Степана. Сам он работал электро-газосварщиком, а Зина товароведом в книжном магазине.
***
В 1949 году я вступил в ряды ВЛКСМ. Вместе с одноклассниками тщательно изучал устав, волновался в рай443
коме во время приёма. В этом же году я окончил 7 классов Карандаковской 7-летней школы. Так как у меня с детства была склонность к рисованию, сестра Лида с подругой сашей Крыгиной во время своего отпуска поехали в г. Курск. Лида подала мои документы для сдачи вступительных экзаменов в открывшееся художественно-графическое педагогическое училище, где готовили учителей рисования и черчения средних школ, профтехучилищ и техникумов.
Когда мне нужно было ехать в Курск, у меня по нашей бедности были только одни рваные штаны. Мать каким-то чудом раздобыла кусок тонкого чёрного сатина и упросила Ивана Антоновича срочно сшить мне новые. Брюки получились аховые! Из-за нехватки материала они оказались совсем короткими. Кроме того, я не мог в них даже свободно шагать. Видимо, портной сделал неверный крой. Ей-богу, мне даже стыдно было ходить в такой обновке. Но что делать, таким и приехал впервые в Курск.
Многие здания, в том числе и железнодорожный вокзал, всё ещё находились в развалинах. Видел, как немецкие пленные в военной форме без знаков различия восстанавливали трамвайную линию по ул. Дзержинского. Узнал, что для населения введена карточная система на хлеб и другие продукты.
В то время в городе было чисто. Погромыхивал трамвай от кольца у хлебозавода (ул. К. Маркса) до площади Перекальского, затем по улице Ленина и вниз по улице Дзержинского… везде на улицах и площадях висели репродукторы, из которых горожане слушали передачи из Москвы, а по утрам диктор Гордеев под рояль проводил утреннюю гимнастику...
Со дня сдачи вступительных экзаменов я познакомился и сдружился с Андреем Корбачковым из Воронежской области. Вместе стали мы на квартиру к Татьяне Михайловне Пожидаевой, проживавшей по ул. 1-я Пушкарная, 76.
444
Вступительные экзамены выдерживать пришлось прежде всего по специальным предметам: рисунок, живопись и композиция. Затем сдавали алгебру, геометрию, историю и русский язык. Был конкурс три человека на место. На экзаменах я не добрал баллов: диктант написал на «тройку». Приняли меня условно, то есть кандидатом, без права посещения занятий. Это означало, что я целый месяц должен был ждать, может кто-нибудь из принятых учащихся отсеется по какой-либо причине. Но не было бы счастья, да несчастье помогло.
Помню, как в начале сентября я стоял с книгами в просторном коридоре училища напротив аудитории, где проходили занятия для 1 курса группы «А». Неожиданно увидел директора училища, который шёл в мою сторону. Подошёл он ко мне и тихо спросил: «Молодой человек, как ваша фамилия и почему не на занятиях?»
Я от растерянности смутился и еле выговорил: «Я… я кандидат... Не пускают меня на занятия». Директор в ту же секунду понял меня. Он приоткрыл дверь аудитории и подозвал преподавателя, проводившего урок, чётко и добродушно сказал ему: «С сегодняшнего дня (он назвал мою фамилию) является нашим учащимся в этой группе. Пожалуйста, пусть приступает к занятиям».
Я запомнил на всю жизнь тот случай и доброту замечательного человека – директора Курского художественно-графического педагогического училища (КХГПУ) Зайончковского Антона Гавриловича.
***
с
первых дней учёбы я испытывал большие материальные затруднения. В 1 семестре стипендию (120 руб.), как и все поступившие, не получал. Отец был вынужден продать гусей, чтобы уплатить 150 рублей за обучение в год. Хозяйке тоже нужно было платить за проживание (100 руб. в месяц).
Вспоминаю, как брал с собой большой мешок и по сентябрьской утренней заре, до начала занятий быстро от445
правлялся в отдалённую от города Знаменскую рощу, чтобы набить этот мешок дубовыми листьями. Их принимали на засолочной базе Курска. Набрав, например, 10 кг листьев, я радовался полученным 10 рублям за свой труд.
Когда бежал в Знаменскую рощу, до меня доносился гул спортивного самолёта. Я смотрел в синеву предрассветного неба и видел, как самолёт, набрав высоту и заглушив мотор, выбросил из своего фюзеляжа чёрную точку, которая в считанные секунды раздвоилась. Вверху появилось белое пятнышко. То был распустившийся парашют, ниже него тёмная фигурка в виде вопросительного знака – парашютист.
Ой, как я «заболел» душой от только что увиденного! Мне нестерпимо захотелось испытать себя в этом непростом виде спорта. Полетать в самолёте на высоте примерно 800 метров и, преодолевая страх, броситься с парашютом в воздушную бездну и пойти на сближение с родимой землёй, а затем удачно приземлиться.
И вот моя мечта сбылась. Светлыми зорями, до восхода солнца за сезон я сделал девять парашютных прыжков с самолёта По-2, являясь членом спортивного аэроклуба ДОСААФ г. Курска. Чтобы не было голодных обмороков, мне и моим товарищам по спортивной романтике, выдавали по булочке с маслом после каждого прыжка. Это было очень вкусно. Это было здорово!
Учился я с большим желанием, старался изо всех сил, готовился отвечать на уроке по каждому предмету. Даже преподаватели хвалили меня за это. Бывало, увижу в магазине книгу по черчению или рисованию и тут же её покупаю, хотя на еду денег не хватало. Есть мне хотелось всегда. Полуголодными ходили и почти все мои однокурсники.
Я занимался ещё и в секции по лёгкой атлетике. Участвовал в художественной самодеятельности, которой руководила Наталья Даниловна Пронская, преподавательница русского и английского языка.
446
Помню ещё, как на праздничной сцене во время вечера, приуроченного к Дню Победы, нас, участников литературно-художественного монтажа, стояло человек 25. Мы пели, декламировали стихи. Я очень смущался зрителей из числа преподавателей и учащихся, но выразительно, как мне казалось, произнёс два четверостишия неизвестного мне автора:
Дни идут, бегут недели
И войне четвёртый год.
Показал себя на деле
Богатырский наш народ.
Разгромлен враг советскими войсками –
Ударами клинков, штыков и батарей.
И над Берлином заалело знамя
Победой сталинских богатырей!
Война закончилась более трёх лет тому назад, а страна всё ещё продолжала жить её отголосками.
Весной и летом занятия по специальным предметам сопровождались песнями, исполняемыми Марком Бернесом. Дело в том, что репродуктор висел на столбе площади Перекальского как раз напротив окон здания педучилища. У нашего КХГПУ не было своего здания, поэтому арендовали 3 этаж этого среднего учебного заведения. Как сейчас слышу неподражаемый голос певца: «…умирать нам рановато, есть у нас ещё дома дела…»
Мы были молодыми и, в силу возраста, как и во все времена, иногда занимались глупостями, проказничали, шалили, громко, без причины смеялись и т. п.
Представьте учебную аудиторию в два больших окна, предназначенную для занятий по рисованию и живописи. В ней стоит 13–14 мольбертов (группа делилась на две подгруппы). В застеклённом шкафу учебные пособия чучел птиц, муляжи овощей и фруктов и др. В одном из углов занял место человеческий скелет (муляж). И вот, представьте, до начала занятий 5–6 минут, а оболтусы
447
2 курса устроили комическую сцену. Веселушка и заводила группы Мэри Просолупова вздумала одеть скелет: у Конева Славки взяла чёрную шляпу и надела на череп. Зарезин Петька предложил свой галстук, Дрючин Иван снял своё пальто с вешалки и накинул на плечи злосчастного «шкилета». Всё одевание сопровождалось всеобщим хохотом и визгом наших девчонок.
Директор училища Антон Гаврилович услышал небывалый шум и гоготню и поспешил узнать, в чём дело. он открыл дверь и ужаснулся, это было видно по его лицу.
какое-то время вакханалия продолжалась. Мэри ещё успела подпоясать элегантного «мужчину» белым узким кашне. Вдруг смех и крики прекратились и действующие лица, словно в театре, замерли на месте…
Директор окинул взглядом всех действующих и недействующих лиц, а затем почему-то остановил внимание на моей персоне и вежливо сказал: «Крупенников, пройдите в мой кабинет!»
Стою я перед ним, а страх просто в пятки пробрался, не решаюсь взглянуть на него...
– Так-так, Андрюша, рассказывайте, что произошло в аудитории? Кто организовал спектакль? А ну-ка, давайте, давайте всё по порядку. Только честно (Слышу, раздался звонок на урок. Молчу как партизан). Вы молчите, – продолжал директор.
Пришёл в себя и быстро начал соображать, что же ответить. Я, дурень, оказался между двух огней: мне не хотелось выдавать проказницу Мэри, других ребят, это с одной стороны, но врать, изворачиваться не хотелось тоже. Вдруг в моей башке возникла трезвая мысль.
– Антон Гаврилович, – почти шёпотом проговорил я, – мы нехорошо поступили, даже скверно. Даю слово, что больше подобное не повторится. Прошу от себя лично и от всей подгруппы простить нас.
После небольшой паузы директор, вижу, смягчился и сказал: «Верю, Андрей, тем словам, которые вы произ448
несли. Ладно, на первый раз прощаю. А сейчас идите на занятия».
Замечу, что всем преподавателям с нами, по моему мнению, работать было приятно и легко. Я не помню случая, чтобы кто-то из студентов был удалён с урока за нарушение дисциплины. Кнопки для крепления листа бумаги к мольберту, например, были у каждого. Но чтобы бросать их на сиденье стула преподавателя – боже, спаси! И в голову не приходило.
В хорошую погоду молодой преподаватель Шорохов Михаил Степанович иногда проводил сдвоенные уроки живописи вне аудитории. Мы шли с этюдниками на природу – в сторону реки Тускарь, выбирали прелестное местечко, располагались и писали этюды акварелью, делали наброски карандашом…
Помню, как-то по осени ко мне приехал отец из села с продуктами. В мешке была и тушка гуся. С тёзкой Корбачковым разрезали тушку на четыре части. Татьяна Михайловна, хозяйка квартиры, дала нам кастрюлю и маленькую электроплитку и предупреждающе сказала: «Разрешаю варить гуся не дольше 20 минут. Понимаете, за электричество надо платить, а оно дорогое...» За отведённое время птицу, конечно, как следует не сваришь. Но ничего, зубы у нас были хоть куда. Полусырое мясо мы, конечно, с трудом разгрызали, но уминали с завидным аппетитом…
В начале 1950-х годов в мире было неспокойно – в разгаре «холодная война». Американские самолёты то и дело нарушали нашу границу на востоке. Часто по радио можно было услышать: «…самолёты противника скрылись в сторону моря…» Что это означало, толком никто понять не мог. В СССР была огромная армия, и всё равно отсрочек от армейского призыва для студентов не существовало. Поэтому и моё обучение на 3 курсе было прервано: в декабре 1951 года меня призвали в ряды Вооружённых Сил.
449
Помню холодный пасмурный день, мела позёмка. Сестра Зина специально приехала из села, чтобы проводить меня от военкомата г. Курска до железнодорожной станции.
Среди других призывников ехал я от Курска до Севастополя в товарном вагоне в течение трёх дней. Дырявые вагоны отапливали мы сами с помощью буржуек, но всё равно по ночам на нарах было слишком холодно. Спасала меня куртка, к которой изнутри к спинке была пришита заячья меховая шкурка. Это сделала с материнской заботой моя новая хозяйка квартиры по ул. Расправская, 74 Бондарук Тамара Михеевна, пережившая гибель своего сына-лётчика, служившего в Китае. Кроме того, она дала мне на дорогу 100 рублей, которые мы с ней спрятали за подкладку одежды. Сердечную заботу и доброту этой женщины я запомнил на всю жизнь.
И вот наш товарняк с молодыми парнями прибыл утром на ж.-д. ст. Севастополь. Нас шумно встречала разношёрстная толпа горожан, которая вразнобой громко шумела: «Мальчики, призывники! У кого есть лишнее сало, хлеб, печенье, сладости, самогон – давай сюда!»
Не было предела моему удивлению, когда в час прибытия, а это был конец декабря, я увидел в городе ряд пирамидальных тополей с кроной, обрамлённой густой зелёной и позолоченной листвой, между тем, как в Курске в это время свирепствовали обжигающие лицо морозы и завывали снежные метели. Впервые в жизни я увидел Чёрное море. Оно поразило меня своей чистой лазурной синевой, резко граничащей на горизонте с бескрайними просторами лазоревого неба. Восхищённый я слушал шум волн и вдыхал солёный запах моря...
«Покупатель» привёз из Курска более сотни будущих моряков и сдал в экипаж (распределительный пункт), что на Южной стороне Севастополя. Двое суток до распределения по частям мы, собственно говоря, валялись на полу. И снова выручала куртка с заячьим мехом.
450
Пишу эти строчки, а передо мной образ старшего матроса Рябенького, командира нашего отделения во время прохождения курса молодого бойца. Мне казалось, что он безжалостен к нам, зелёным юнцам. До сих пор в ушах слышатся его непререкаемые команды: «Равняйсь! Бегом! Ложись!..» Команду «по-пластунски» приходилось выполнять с винтовкой в руках, когда под ногами стояли грязные лужи... А как «приятно» среди ночи ложилась на душу и сердце ложная тревога дежурного ротного командира: «Команда, подъём! Бегом строиться!» и т. д. За два месяца командиры выжали из нас все соки и выбили всю дурь. По прошествии многих лет я говорю тем молодым командирам: «Спасибо вам за то, что из нас, маменькиных сынков, вы сделали хороших воинов, сынов, способных защищать Родину». Клянусь, это не высокие словеса, а настоящая истина.
Мне нравилось, как проводил политзанятия лейтенант Нечипоренко. Я с охотой готовился к ним и часто выступал. Нам регулярно показывали кинофильмы. А однажды строем повели в Дом офицеров армии и флота, что на улице Ленина. И там я с большим удовольствием посмотрел выступление молодого черноволосого Аркадия Райкина… Зал взрывался тогда от хохота зрителей.
В части, в которой я служил, было много ребят из Средней Азии, слабо знающих и устный, и письменный русский язык. Я изъявил желание, и командование меня поддержало, в свободное время обучать этих матросов русскому языку. Одного всегда улыбающегося парня до сих пор помню. Это был Мирза Риза Гидаят-оглы.
***
В июне 1952 года, в связи с болезнью матери, мне в части дали отпуск и я приехал на родину.
Как только вошёл в хату, кошечка Нюрка прыгнула мне на грудь, лапками принялась тискать тельняшку, влажным носиком крепко прижиматься к лицу, горячо дыша.
451
Она целовала меня, слегка покусывая мой нос, щёки, от сильного волнения мяукала, наверное, и от радости встречи, и от той обиды, что я так долго не появлялся дома. Мне хотелось её гладить, держа на руках, утешать, ласково разговаривать. Я удивился отсутствию собачки Жульки. И, предчувствуя недоброе, подумал: «Где она?»
Я волновался до слёз от встречи с мамой и отцом, а также с тётей Настей, пришедшей из Овсянниково проведать сестру и помочь нашему отцу по хозяйству. Но мне было так больно смотреть на маму, которая мучилась от неизлечимой болезни. У родимой хватило сил порадоваться нашему свиданию… Когда её отпускала боль, мы разговаривали, вспоминая всех наших родных и близких. Надо отдать должное моему отцу, заботливо ухаживающему за мамой до самых её последних дней...
С огорчением мама сообщила мне о смерти нашей Жульки. Опираясь на палочку, она потом с трудом прошла вместе со мной, тётей Настей и папой и показала место под плакучей ивой, где была похоронена любимая собачка. Кошка Нюрка следовала за нами... Помню, как мама сказала: «Наша кошечка Нюрка видела, как мы хоронили Жульку. С тех пор она каждый раз сидит возле могилки собачки. Много лет, считай с детства, они дружили друг с другом, часто вместе спали…»
В один из дней отпуска мы с другом Гришей (он к тому времени уже демобилизовался и трудился в колхозе) сходили в конюшню и разыскали Ворона. Статный конь, только подумать, узнал меня, приветствуя весёлым ржанием и встряхиванием гривой…
Трогательны и горестны были мои проводы к месту службы. Стояло солнечное июльское утро. У мамы на плечах тёмная девичья шаль. Папа помог ей присесть поверх сухого сена. У родимой было исхудавшее, бледное лицо, в измождённых руках она держала небольшую икону из сандалового дерева. Я подошёл к маме и стал на колени.
452
«Сынок, – с плачем, со страдальческой улыбкой сказала она, крестя меня, – я в последний раз благословляю тебя. Дай Бог тебе, Андрюша, здоровья. Служи хорошо и после возвращайся домой к отцу. Хочу, чтобы ты окончил учёбу… Найди себе трудолюбивую девушку…» В ответ я сказал: «Мама, спасибо тебе за всё, за всё в жизни. Мы тебя все любим, ты всегда заботилась обо всех нас. Как жаль, что в эту тяжёлую минуту расставания никого из детей, кроме меня, нет…» Я заплакал, поцеловал маму, а на душе, как никогда, было очень тревожно, без утешения…
Алексей Петрович, Гришко и моя девушка Ниночка Коробова с подругой Распоповой Ниной проводили меня до правления колхоза. Там дождались попутной машины, перевозившей зерно нового урожая на элеватор г. Щигры. К моему удовольствию, в кабине водителя было свободное место. Мы трогательно распрощались и я уехал.
Скорбную телеграмму я получил от отца 31 августа 1953 года: «Мама скончалась 30 августа…» Это произошло в день Пресвятой Богородицы.
Я горевал, сокрушался и плакал от постигшего несчастья… Если б меня и отпустили на похороны мамы, то в лучшем случае я смог бы добраться домой только за двое суток. В сельской местности покойников хоронят на второй день, так как нет ни морга, ни ледников.
Через несколько дней получил письмо от Полины Михайловны, жены двоюродного брата Алексея Петровича Крупенникова, в котором рассказывалось, как хоронили маму.
В последние дни её жизни приехал из города Могочи Читинской области мой брат Николай. Вот он-то с отцом и отдавал последние почести великой труженице и мученице. «От хаты до погоста, – писала Полина, – Марию Пименовну несли на расшитых рушниках шесть девушек села, поочерёдно сменяя друг друга. Было много миру…» Каждой девушке вручили по красивому цветному платку,
453
заранее приготовленному почившей. Поминки устроили в саду…
***
Командир части Охота Григорий Матвеевич разрешил мне, отличнику боевой и политической подготовки, продолжить образование. В 1953 году я получил аттестат зрелости об окончании 10 классов вечерней средней школы рабочей молодёжи № 4 г. Севастополя.
В 1954 году мне с другом Борей Сафоновым удалось побывать на повторном открытии панорамы «Оборона Севастополя» (автор Ф. А. Рубо, 1904–1906 гг.), которая была сильно повреждена в 1941–1942 гг. Живописное полотно и предметный план воссоздали выдающиеся советские художники во главе с П. П. Соколовым-Скаля. Скажу, что от исторического полотна батальной живописи мы получили тогда огромное удовольствие.
В 1955 году в части, перед всем строем мне вручили почётную грамоту ЦКЛСМ Украины за примерную службу. В то время я печатался в газете Черноморского флота «Флаг Родины». Кроме того, во Всесоюзном журнале «Советский воин» была опубликована моя цифрограмма «Название частей карабина».
Я служил с друзьями по селу в разных воинских частях: с Полянским Анатолием и Крыгиным Владимиром. Вместе мы гуляли по Севастополю во время увольнений, скушав булочку или мороженое, могли пойти в кинотеатр, а вечером устремлялись на летнюю танцплощадку, что была на Историческом бульваре. Однажды выбрали время и даже сфотографировались на память. Никому из нас не хотелось тогда ни затянуть папиросу, ни употребить спиртное. Иногда были свидания с девушками. Вопреки бытовавшей прибаутке «Плох тот солдат, который не сидел на гауптвахте» хорошо или нет, но мы не удосужились попасть в это «престижное» местечко.
Мне посчастливилось четыре года служить в одной части и жить в одном кубрике с верным другом Борисом Са454
фоновым, 1931 года рождения. Он был родом из Ростова, в настоящее время проживает со своей семьёй в Москве. Вспоминаю, как мы с ним встречали Новый, 1955 год на открытии матросского клуба, расположенного на площади Ушакова, ниже панорамы «Оборона Севастополя». Хотя и не часто, но мы до сих пор отдыхаем вместе в Севастополе. На всю жизнь полюбили это ласковое бирюзовое, а порой очень суровое Чёрное море и белокаменный город-герой…
демобилизовались мы не в одно время, я в звании старшего матроса. При расставании волновались, плакали и обнимались. Безотказно щёлкал фотоаппарат. За время совместной службы все очень сдружились. Многие из нас в дальнейшем получили образование, став хорошими специалистами своего дела. Обзавелись семьями. И долго вели переписку...
***
С 1 сентября 1955 года, после флотской службы я приступил к учёбе на 3 курсе КХГПУ. Прежнего директора, кандидата педагогических наук, партийные органы перевели на новую работу: сначала в г. Вильнюс, а затем в педагогический институт им. Ленина в Москву. Новым директором был назначен Наркевич Иосиф Адамович. К общей радости, Зайончковский А. Г. поздравлял нашу группу с праздниками до окончания училища, прямо-таки по списку. Он любил нас, расстался с нами и с Курском не по своему желанию, как это бывало в то время. Я благодарен судьбе за то, что в училище преподавали такие высококвалифицированные, внимательные и доброжелательные учителя, как Василий Григорьевич Шуклин, Тамара Васильевна Кочергина, Раиса Ильинична Багута, Нина Яковлевна и Александр Михайлович Пискловы, Наталья Даниловна Пронская, Леонид Иванович Кожетев, Шорохов Михаил Степанович, Махов Владимир Иванович и др. Валентина Ивановна Анохина, самая молодая из
455
преподавателей, слава богу, до сих пор жива и здорова, мы общаемся по сей день.
По-прежнему я испытывал большие материальные затруднения. Престарелому отцу, как и всем старикам села того времени, не выплачивали никаких пособий, даже за погибшего сына Алексея. Я жил впроголодь. Выручали маленькие пшеничные булочки по 50 копеек за штуку из соседнего магазина. Спасибо отцу, который раза два в учебный год мог привезти мне продукты. Сестра Лида, получая за свой педагогический труд сущие гроши, тоже умудрялась мне иногда прислать 50 рублей.
Расскажу об одном не очень-то приятном случае. Отец мой был заботливым и трудолюбивым родителем. Нас, детей, он любил и всегда, когда мог, был рад помочь. На огороде выращивал картошку. В сентябре, по хорошей погоде собрал мешок самого лучшего картофеля и переправил его попутной машиной к своим давним знакомым, проживающим на ж.-д. ст. Черемисиново. Груз поместили в сенях избы.
В один из морозных дней поздней осени я наконец-то поехал до ст. Черемисиново пригородным поездом «Курск–Мармыжи» (это примерно 55 км). Разыскал приятелей, у которых хранился тот спасительный мешок картошки. Я еле-еле поднял этот гремящий и очень холодный груз весом более 40 килограммов и понёс в помещение станции. Понял, что картошка вся промёрзла, хозяева не догадались или просто не захотели перенести мешок в тёплое место жилища.
С большим напряжением силёнок поднял мешок в общий вагон, в котором, на удивление, было тепло. За два часа езды мешок стал оседать – мёрзлая картошка начала оттаивать.
В Курске злосчастный подарок насилу дотащил до остановки трамвая, который пришлось долго ждать на морозе. Опять-таки мне не просто было поднять мешок на заднюю площадку трамвая. Выгрузился на площади
456
Перекальского и с большим трудом понёс «бесценный» куль до новой квартиры по ул. 1-й Пушкарной, 19. Ноги подкашивались от груза, спина болела, весь вспотел…
С большой усталостью и разочарованием кое-как закончил «приятную и полезную» поездку. Помню, студенты Ерёмин Владимир и Пащенко виталий, проживающие вместе со мной на квартире, видя мою усталость и расстройство, предложили мне горячего чая. Хозяйка квартиры Анна Степановна, сочувствуя мне, постепенно стала перерабатывать на крахмал испорченную картошку. Своему отцу, чтобы его не расстраивать, я не стал рассказывать обо всех злоключениях. Легче ведь не стало бы ни мне, ни ему.
В училище не было общежития для студентов, но зато имелось своё двухэтажное здание, пусть даже по проекту семилетней школы. Оно располагалось в Скорняковском переулке, 3, близ драмтеатра им. Пушкина.
В группе я был старше многих примерно на четыре года. На комсомольском собрании меня избрали комсоргом группы. В общественной работе я старался оправдать доверие товарищей. На 4 курсе училища в добровольном порядке вместе с Владимиром Кравченко я стал членом содействия милиции по борьбе с правонарушениями. За хорошую работу мы поощрялись руководством.
Жили мы тогда с Володей на квартире у добросердечных людей – в семье Поздняковых. Марина Семёновна с мужем Павлом и сыном Геной проживали по ул. Коммунистической, 31. Во время действительной службы в Китае разбился их сын при выполнении учебных полётов. Помню, как хозяйка жарила мне с Володей, бесплатно, по утрам картошку, нарезанную в виде лапши, на большой сковороде. В знак благодарности Марине Семёновне мы помогали понемногу на огороде и делали кое-что по хозяйству.
У меня не было гражданской одежды, поэтому носил бушлат с блестящими латунными пуговицами, широ457
кие матросские брюки и тельняшку. Замечу, что я тогда имел симпатичных поклонниц-однокурсниц и не только. Дружил с одной девушкой по имени Алла Мезенова, которая училась курсом младше. Ходили с ней раза два-три в кино. По окончании училища у Аллы умерла мама, а больного отца она не могла оставить одного. Так мы и расстались, но переписывались. Увиделись с ней, трудно поверить, только через 52 года.
При встрече с нами была ещё одна однокурсница Люба Ефремова (по мужу Черанёва). Мы сходили на кладбище и посетили могилы однокурсниц Люды Петуховой, той самой Мэри Просолуповой и преподавателя Шуклина Василия Григорьевича, а также родителей Аллы и Любы.
В нашем училище по субботам проводились вечера отдыха, по праздникам с танцами и играми, в том числе совместно с учащимися музыкального и педагогического училищ.
В городском саду им. 1 Мая г. Курска, рядом с Красной площадью была летняя (она существует и до сего дня) танцплощадка. Там проводилась запись на занятия по профессиональному обучению хореографии. Учились танцевать вальс, танго, фокстрот, а также занимались бальными танцами (полька, мазурка, краковяк и др.). Обучение пошло впрок. Позже в санаториях, на вечерах устраивались конкурсы на лучшее исполнение бальных танцев. Так вот мы с партнёршами частенько становились победителями и нам в качестве приза вручали то книгу, то куклу. До сих пор я обожаю бальные танцы, которые, к сожалению, в наше время оттеснены на задворки танцевального искусства другими современными танцами.
***
На летних каникулах 1956 года я поехал в Москву, чтобы предложить сестре Людмиле хоть раз (после 1937 года!) съездить на родину в Карандаково. Она согласилась и взяла с собой свою трёхлетнюю дочку Лену.
458
По приезде мы решили девочку окрестить в старой, полуразрушенной ещё оккупантами Успенской церкви. Новая маленькая церковь была возведена на этом же месте лишь в 2008 году. Сестра Зина стала ей крёстной матерью, а я крёстным отцом. Людмила благодарила меня за эту встречу с близкими в родном доме.
Зина с дочкой Любой и мужем Степаном жили тогда в нашей хате, отец с ними. Степан работал в поле на комбайне, шла уборка колосовых, я несколько раз носил ему обед в поле.
Помню, был воскресный день. Отец предложил всем нам посетить могилу матери. Людмила с Леной, Зина с Любой и я с отцом во главе пошли на кладбище. Стояла хорошая летняя погода. Захоронение мамы не пришлось искать, её могилка находится у края кладбища со стороны школы. Пришли, перекрестились.
Уж нет страдалицы, а боль ещё сильней,
Над бугорком метель сменяет грозы,
Росинки падают от тяжести своей,
Как нашей мамы горестные слёзы...
На могиле стоял маленький металлический крест, сделанный по моей просьбе в нашей кузне Семёном Галкиным. Порвали сорняки на могилке, лопатой подрезали ненужную траву вокруг. Все пришли к выводу, что пора ставить ограду. «Поставлю ограду, – сказал я, – но только после окончания училища. По этому вопросу с Мишей, двоюродным племянником (он жил в Щиграх), уже договорился».
***
В 1956 году по просьбе сестры Антонины отец решил уехать в Черемхово. Жизнь диктовала свои права...
Ранним летним утром, как заранее договорились, Апальков Григорий подъехал к нашей хате на коне Вороне, запряжённом в телегу, чтобы отвезти папу, меня и Люду с девочкой до Успенской церкви, т. е. до дороги на Щигры.
459
Отца пришли проводить его брат Пётр, сестра Полина, другие родственники и близкие знакомые. Зина помогла уложить вещи на телегу. (Степан находился в поле). Она плакала от предстоящей разлуки с отцом и Людмилой. Все простились. Отец и Люда с Леной сели на телегу, а я пошёл вслед за ними.
Ехали по просёлочной дороге. В это время колхозники сгребали на лугу в копна сухое сено. Вдруг послышалось: «Михаил Афанасьевич, подождите!» Гриша остановил коня возгласом: «Тпру, Ворон!» Бросив грабли, к нам подбежала директор школы Дина Фёдоровна. Протянула руки к отцу и проговорила: «Здравствуйте, дядя Миша и все остальные! Очень приятно видеть Люду с девочкой и Андрея. Я знаю, что Вы уезжаете в Сибирь к Тоне… Вы хорошо чинили обувь жителям села, в том числе и мне, спасибо. Вы добросовестно работали почтальоном в колхозе. Мы за всё Вас благодарим. Желаю благополучно доехать. Наверное, больше никогда не свидимся...»
В это время к нам потянулись сельчане, работающие на лугу. Неуверенным от волнения голосом отец тогда сказал: «Спасибо, Дина Фёдоровна, за добрые пожелания. До свидания, земляки». Подошедшие колхозники также прощались с отцом, а другие женщины издали махали руками. Дина Фёдоровна вытерла платочком набежавшие слёзы…
С тех пор директора нашей школы я никогда больше не видел. Позже рассказывали, что она часто ездила на лечение в Ялту. В этом городе была похоронена её мама. В 1960-е годы скончалась и Дина фёдоровна, найдя себе вечный покой в той же Ялте. Когда я узнал о её смерти, мне стало как-то не по себе, прошибла слеза. Ушла из жизни такая необыкновенная женщина, столько сделавшая добра людям.
***
В 1957 году я окончил КХГПУ с похвальным листом «За успешное окончание училища и активное участие
460
в общественной работе» от имени Ленинского райкома ВЛКСМ г. Курска. И был включён в пятипроцентный список отличников, имевших право на поступление в вуз без экзаменов. Однако я не стал использовать это преимущество.
На выпускном вечере присутствовала моя сестра Лида, которая приехала в последний раз на родину из Казахстана. Под торжественные звуки фанфар директор Иосиф Абрамович Наркевич вручил мне «красный» диплом. Не скрою, я очень радовался и сестра гордилась моими успехами. Не зря всё-таки она определяла меня тогда сюда на учёбу.
Мы были вынуждены продать нашу хату с огородом и садом и козу Белку. Помню, что на часть вырученных денег купили мне хороший светлый болгарский костюм для работы в школе г. Ставрополя. И вот я, Зина с дочкой Любой и Нина собрали свои пожитки и попутной машиной прибыли на ж.-д. ст. Щигры, чтобы пригородным поездом доехать до Курска. Проводили нас девушки Нина Коробова, Нина Распопова, мой друг Толик Романов и др. Толик в это время учился в Курском строительном техникуме вместе с Леонидом Волковым, нашим одноклассником из Лесновки. В проданной хате осталась жить наша бедная кошечка Нюрка с новыми хозяевами, которых я так и не успел увидеть.
...От августовской жары нас спасала тень от старых клёнов у низенького деревянного домика ж.-д. станции. Мы сидели и ждали поезда.
Неожиданно к нам подошла Софья Ивановна Апалькова, жена Ильи Фёдоровича, приехавшая из села по каким-то своим делам в Щигры. Поздоровавшись, она всех нас обняла и сказала: « Ну что, мои дорогие, навсегда покидаете село? Я вас хорошо понимаю. В колхозе стало жить невыносимо. Труд крестьянина плохо оплачивается. В селе остаются только старики, а молодёжь постепенно уезжает в город. Я думаю, ты, Зина, знаешь, сколько на461
ших сельчан живёт в Щиграх. Многие уехали в Москву…» Тётя Соня расспросила, куда и к кому мы едем, а на прощание сказала : «До свидания. Счастья вам, дети». Горько заплакала и передником вытерла слёзы. Мы чуть ли не хором попрощались с ней и тоже все расплакались, махая руками вслед удаляющейся доброй женщине.
Из Курска я проводил Зину с дочкой Любой в г. Грозный, где их ждал Степан Иванович. Племяннице Нине купил билет до Запорожья, где жила её мама Катя, а сам явился в училище за получением направления и подъёмных к месту моей работы.
Прибыл я в Ставрополь 2 сентября. Свои вещи оставил в камере хранения ж.-д. вокзала. Заместитель заведующего крайоно Свитанько на следующий день направила меня работать учителем рисования и черчения в среднюю школу № 2, где директором был Сбойчаков Владимир Иванович.
Завуч Михаил Григорьевич Колпаков принял меня радушно, преподавать черчение было некому. По расписанию должен был идти урок в 9 классе. Михаил Григорьевич вежливо взял меня за рукав и привёл в класс. Представил меня. Учащиеся встали как по команде и поздоровались. Я остался наедине с более чем 30 юношами и девушками, которые с любопытством стали рассматривать и слушать молодого, заурядно одетого новоиспечённого учителя.
Взял себя в руки, не растерялся, хотя дрожь пробирала от такого неожиданного вступления в должность учителя. Осмотрелся, классная доска была идеально чистой, а сбоку на полочке лежал кусок мела с влажной тряпкой. Педагогика и психология подсказывали мне: «Ну давай, действуй, А. М.!» Мелькнула мысль: если я стану делать перекличку по журналу, то, наверняка, ошибусь в произношении незнакомых фамилий, а это непременно вызовет гомерический смех ребят. При этом урок может быть
462
скомкан или вовсе сорван. Поэтому я решил, от греха подальше, как можно быстрее занять ребят работой. Но поскольку плана проведения урока у меня не было, стал последовательно, с объяснением, рисовать на доске два переплетающихся прямоугольника. Замечу, что рисунком на классной доске я владел хорошо, да и методику проведения урока знал неплохо. (Осознавал, что тема урока выхвачена мною из программы 7 класса). Ребята приступили к вычерчиванию фигуры в своих тетрадях. Уложились в отведённое для урока время. Задал на дом вычертить данный орнамент на формате А4 карандашом или тушью и раскрасить его. Вот так и началась моя педагогическая деятельность.
Я жил на квартире (по ул. Каменоломская, 11) в одной комнате вместе со студентами сельхозинститута Унтевским Лёней и Толстовым Володей. Хозяевами были Елизавета Петровна и её дочь Тая Скрипанёвы. с ними жила Таина племянница Нелли, ученица 5 класса. Помню, у них была трёхцветная кошка. Бывало, когда я что-то ел, она молча делала стойку, присев на задние лапы и хвост, а передние лапки держала у груди. Стояла так сколько угодно долго. Как было отказать ей в еде? Делился.
Однажды с ней приключилась сущая беда. На кухне хозяйка поставила ведро с керосином для каких-то целей. Так вот кошечка нечаянно попала в это ведро. Только шея и голова не окунулись в эту горючую жидкость. Животное долго болело. За несколько дней намокшая шерсть просто слезла. Кошечка, кроме шеи и головы, стала абсолютно голой. Но со временем шерсть отросла, киса поправилась.
Шесть лет я преподавал рисование и черчение в школах № 2 и 6 (директор Переверзев А. Д.). Тяжело, но интересно было работать одновременно и в школе № 32 (директор Стромина Лидия Ивановна), которая называлась школой переростков. Там, например, в 5 классе могли учиться даже 17-летние юноши и девушки. Такое по463
ложение объяснялось отголосками войны. Ныне в этом здании с пристройкой третьего этажа размещается министерство образования Ставропольского края.
Вместе с учениками школы № 6 мы участвовали в уборке урожая картофеля, кукурузы. Потом, так как на моей кровати вместо матраса были голые доски, я сделал себе «перину» из шелухи той самой кукурузы.
В каникулярное время я совершил турпоход с девятиклассниками школы № 2 в село Темнолесское и на гору Стрижамент. Целую неделю жили в палатках. Я сделал много карандашных рисунков и акварельных этюдов. к нашему неудобству, часто шли дожди, мешающие отдыху. Густые мрачные тучи мчались поверх земли и выше. А вот в ясную погоду с горы Стрижамент г. Невинномысск смотрелся как с высоты птичьего полёта.
Во всех школах, помимо своей работы, я оформлял праздничные колонны, готовя красочные лозунги и транспаранты. Школьный профсоюз добился постановки меня, как молодого специалиста, в городскую очередь на получение квартиры. Горисполком руководствовался ленинской теорией, которая гласила: «В советском обществе учитель должен быть поставлен на такую высоту, как ни в одном буржуазном». Благодаря этой мудрой установке, я и получил квартиру размером 17 квадратных метров жилой площади очень-очень «скоро» – всего лишь через девять лет.
Как бывший крестьянин, я не отказался от огорода в три сотки, выделенного тем же профсоюзом. Половину площади земли засеял подсолнечником, а на второй посадил ведро картошки. Лето было благоприятное для получения хорошего урожая. К тому же, я старался вовремя полоть картошку, окучивать. Но… Осенью почему-то накопал всего лишь полведра мелкой, как грецкий орех, картошки, но зато рассыпчатой и вкусной. Намолотил полмешка семечек, которые сдал на маслозавод г. Ставрополя и получил, радуясь, четыре литра отличного масла.
464
***
Наша семья оставалась дружной и после того, как жизнь разбросала всех в разные стороны Союза. Постоянно вели между собой переписку, по возможности бывали друг у друга в гостях. Часто местом встреч была маленькая комната Людмилы, проживавшей в бараке в Москве.
Я не смог утерпеть, чтобы не съездить на летних каникулах в 1958 году в своё село. Остановился у двоюродного брата Алексея и его жены Полины. Через несколько дней пошёл в деревню Овсянниково, чтобы проведать тётю Настю и её семью. Шёл мимо бывшей нашей усадьбы в сторону Успенки.
Подошёл к родной хате, дверь оказалась запертой. Заглянул в окошко вовнутрь – никого. Вдруг ко мне подбегает с мяуканьем кошка Нюрка. Я обрадовался и поднял её на руки. Киса прижималась ко мне, мяукала, будто жалуясь на своё одиночество. Угостить её было нечем. Подержал кошечку на руках, успокоил её, но мне нужно было идти дальше. Несколько метров я ещё пронёс её на руках. Наступили минуты расставания. Опустил кошечку на дорогу и пошёл вперёд. Оглянулся – осиротевшая, милая, очень старенькая кошечка, лучшая верная подружка всего моего детства, бежит за мной. Я вернулся и снова взял её на руки. Так повторялось трижды.
Быстрыми шагами продолжил путь. Оглянувшись, увидел, как Нюрка опять ковыляет за мной. Она гналась до хаты дяди Романа. Слышал её плач, отчего в моём горле будто застрял комок – я ведь тоже плакал… Утешал себя тем, что на обратном пути снова увижусь с кошечкой, возьму её на руки, посидим вдвоём, поговорим. В следующий раз обязательно угощу её мясом…
***
В школе № 6 преподавателей комсомольского возраста было всего три человека. Выполняя Устав ВЛКСМ, фор465
мально проводили краткие собрания, фиксируя их протоколом. В 1960 году по возрасту я выбыл из комсомола, но свой комсомольский билет храню до сих пор.
В 1963 году заочно с отличием окончил художественно-графический факультет пединститута им. Ленина в Москве. Затем по приказу крайоно в том же году был переведён на работу в Ставропольский технологический техникум (директор Новиков Пётр Иванович, затем Кекеджан Владимир Анатольевич), в котором я преподавал рисование и черчение на протяжении 12 лет. Там же в 1966 году вступил в члены КПСС.
Я возглавлял методическую комиссию технических дисциплин не только нашего техникума, но и был председателем методкомиссии преподавателей черчения техникумов и учителей рисования и черчения школ г. Ставрополя. В техникуме оформил и оборудовал кабинет черчения и оснастил его техническими средствами вместе со студентами-заочниками, для учебного процесса изготовил несколько диафильмов по черчению.
Коллектив наш был небольшой, но сплочённый, умеющий не только хорошо трудиться, но и отдыхать. Преподаватели ездили и в Теберду, и в Домбай. Я тоже любил туристические экскурсии.
В 1964 году я плыл на белоснежном трёхпалубном теплоходе «Тельман» по реке Волге с заходом во все волжские города. Предоставилась возможность проплыть по этой замечательной реке дважды. Маршрут: Волгоград – Астрахань – Волгоград – Москва – Волгоград. Когда теплоход плыл в направлении верховья Волги, я вышел на палубу, обернулся, чтобы посмотреть на Мамаев курган, и увидел момент начала возведения скульптуры «Родина-Мать зовёт!» (автор Е. В. Вучетич). Монтаж скульптуры шёл тогда на уровне колен. Я живо представил всю фигуру при её окончательном возведении. Величественный памятник о минувшей войне должен был поражать человеческое воображение.
466
***
В июне 1971 года пришла телеграмма, в которой Веретенин Геннадий (муж моей сестры Тони) сообщал о её тяжёлой болезни. Мне ничего не оставалось, как срочно лететь самолётом в Черемхово (из Минеральных Вод в Иркутск). К моему великому огорчению, на одни лишь сутки я не успел застать сестру в живых. Умирая от рака желудка, Тоня за несколько часов до своей кончины вставала с койки, суетилась по больничной палате и кричала: «Приедет брат Андрей! Приедет брат Андрей, я его дождусь… Приедет сын Валера, приедет сын Валера».
Не дождалась... Ни меня, ни сына. Скончалась она на 44-м году жизни. Валера добирался с Дальнего востока, где он проходил срочную службу. Приехал, подошёл к дому, но только после того, как все мы возвратились с кладбища… Очень горько плакал.
Я уже писал, что мой брат Николай жил в Могоче и работал машинистом на тепловозе. Когда он вышел на пенсию, то, как и многие другие, продолжал работу в качестве ремонтника в тепловозном депо.
В роковой час 1979 года, возвращаясь домой с работы в ночное время, он не заметил выкопанную глубокую траншею, оставленную без ограждения, упал в неё и разбился насмерть. В газете «Труд» потом писали об этом предприятии, которое «забыло» сделать ограждения вокруг вырытых траншей. Поехать на похороны брата я, к сожалению, не имел возможности.
Брат Николай, как и тысячи читинцев, словно забальзамированный, покоится в вечной мерзлоте. Место его захоронения посещает его дочка Марина от второй жены Тамары, проживающей на ст. Укурей Читинской железной дороги.
В 1973 году я участвовал в III Всесоюзных педагогических чтениях в г. Минске. На секции преподавателей черчения я выступил с докладом по исследуемой теме. Руководил секцией графических дисциплин известный
467
профессор Александр Давыдович Ботвинников. За участие в таком ответственном мероприятии меня наградили почётной грамотой Министерства просвещения СССР, Академии педагогических наук СССР и ЦК Союза работников просвещения высшей школы и научных учреждений, а также грамотой Центрального Совета педагогического общества РСФСР. После мероприятий все делегаты педагогических чтений, а нас было около 300 человек, совершили поездку в город-герой Брест, затем посетили многострадальную Хатынь.
Прошло 38 лет с того дня, когда я перешёл на работу в ССХИ из Ставропольского технологического техникума. Но до сих пор по установившейся доброй традиции – дважды в год, я встречаюсь за чашкой чая и с удовольствием провожу время за оживлённой беседой с бывшими и ещё работающими преподавателями техникума (теперь колледжа). Хочется назвать уважаемых моих коллег: Белоусова Г. Н., Васильева З. П., Водолазов Ф. И., Гондаренко М. Н., Зиборова С. В., Коновалова Т. М., Копыткова С. А., Кручинина И. Л., Кручинина Н. П., Кульбашная С. В., Лавров А. В., Мухина Л. М., Назарова А. Ф., Николаев Ю. П., Пряхина Г. Д., Солодкая Н. М.. Стимбирис Л. Т., Филиппов П. В., Шахарьянц С. А., Шацкая С. П. и др.
Сестра Зина с мужем Степаном и дочкой Любой стали снова жить в Грозном с 1956 года. Сперва семья обосновалась в бараке в Андреевской долине, затем в посёлке Черноречье и, наконец, на проспекте Дудаева. Степан работал электро-газосварщиком, а Зина товароведом в книжном магазине. Их дочь Люба окончила строительный факультет Грозненского института им. Миллионщикова, а её брат Сергей этот же институт, но только другой факультет – электрификации промышленных зданий. Я ежегодно ездил к ним погостить.
В Черноречье была сооружена очень прочная и высокая дамба, по которой проходила дорога и трамвайная
468
линия. Так вот эта дамба была сооружена для большого Грозненского моря.
Расскажу об очень невесёлом эпизоде с положительным исходом. Однажды, это было в воскресенье, я купался в этом самом море. Скажу, что с раннего детства я хорошо плавал. На пляже было немного отдыхающих, день только начался. Я загорал и читал какую-то книжку, вдруг слышу крик обезумевшего человека. Кинул взгляд на воду – в 50 метрах от берега тонул юноша. Молниеносно мелькнула мысль: парня надо спасать. Я швырнул на песок книгу и, не раздумывая, бросился вплавь к тонущему, который нечленораздельно кричал и барахтался, выбиваясь из сил.
Подплывая к нему, я увидел искажённое от страха зеленовато-бледное лицо. Громко крикнул: «Успокойся, греби под себя! Я тебя спасу!» Не знаю, услышал ли юноша мои слова или нет. Подплываю к нему ближе, мигом соображаю: если он ухватится за мою шею или туловище, а у тонущих мёртвая хватка, то пойдём ко дну вместе. Протягиваю ему руку и изо всех сил ору: «Хватайся левой рукой, а правой греби! Я тебе не дам утонуть!» Видимо, он услышал меня. Судорожно ухватился очень холодной левой рукой за мою правую руку. Таким образом у меня сохранилась свобода движения и я стал, хотя и медленно, буксировать его к берегу. Скоро мои ноги ощутили дно. Парень ещё не отошёл от страха и по-прежнему барахтался, как кошка, брошенная в воду. «Что с тобой?» – спросил я. «Судорога», – неразборчиво выдавил он. Уже по пояс вода, а пострадавший ещё крепче держит мою руку и не может идти по дну. Я решил силой тянуть его на берег. Требовалось усилие, чтобы высвободить свою руку из его руки уже на берегу. Сбежались отдыхающие. Я посадил парня, на вид ему было лет 17, и стал массировать скрюченную судорогой ногу.
Постепенно спасённый стал приходить в себя, лицо заметно розовело. Он с трудом встал, медленно подо469
шёл к своим брюкам и поднял их. Затем обессиленный поплёлся потихоньку к насыпи дамбы. Наверное, от сильного стресса он даже забыл сказать спасибо. Я видел, как мой спасённый подошёл к группе сидящих ребят. По-моему, эти молодые люди даже не видели и не слышали, что произошло с их товарищем ещё несколько минут назад. Потом подошли двое мужчин и пожали мне руку, сказав «молодец». Благодарили меня и другие парни и девушки. В ответ я кивал головой. Меня продолжало трясти от напряжения физических и психических сил.
Когда я рассказал обо всём своим родным, Зина, Степан и их дети Люба и Серёжа восхищались моим поступком. Более того, Стёпа сказал: «Ты, Андрей, достоин медали «За спасение на водах». Да-да». Я ответил: «Главное мною спасена жизнь человека». Этот денёк запомнился мне на всю жизнь, тем более что любимая сестричка обрадовала меня тогда подарком – тёплый нарядный свитер греет мою душу до сих пор. Зина ведь была большой искусницей вязать всё: от варежек до пальто.
В 1956 году, когда отец уехал жить к Тоне, он бросил курить. Там присматривал за детьми, помогал по хозяйству. Затем по просьбе Лиды с Алексеем, проживающим в Казахстане, отец поехал к ним. После два года находился у Людмилы в Москве.
В 1973 году папа обосновался жить у Зины и Степана в Грозном, здоровье его ухудшалось. Он любил читать художественную литературу, сидя в кресле у батареи. В 1974 году он окончательно занемог. Врачи признали цирроз печени. В конце апреля я в последний раз проведал больного отца. На 94-м году жизни, в самый День Победы у папы перестало биться сердце. Получив скорбную телеграмму от Зины, я быстро добрался из Ставрополя до Грозного, проехав 500 километров на четырёх такси. Похоронили папу со всеми почестями. Через год поставили памятник и сделали ограду. А вот теперь я даже не знаю, что сотворила война с кладбищем и могилами...
470
***
В 1974 году я блестяще защитил диссертацию по черчению на соискание учёной степени кандидата педагогических наук. Научным руководителем был завкафедрой черчения, профессор Московского пединститута Станислав Иосифович Дембинский.
1975 год. Поступил по конкурсу на работу в Ставропольский сельскохозинститут. В течение 35 лет преподавал начертательную геометрию, инженерную графику и ЕСКД, имея учёное звание доцента.
В 1980 году стал победителем соцсоревнования среди сотрудников факультета механизации сельского хозяйства вуза. За добросовестный труд имел множество почётных грамот и благодарностей. В течение всех лет работы в университете являлся куратором академических групп на факультете.
Мне нравилось сотрудничество с нашей многотиражной газетой «За сельхозкадры», я был членом редколлегии. Затем писал статьи в газету «Аграрный университет», около 80 моих статей и иллюстраций опубликовано в ней. 25 лет был редактором студенческой стенгазеты «Инженер-механик». На ежегодных смотрах-конкурсах стенгазет наша факультетская газета занимала призовые места.
Более 20 моих статей опубликовано во всесоюзных журналах: «Школа и производство», «Среднее специальное образование», «Математика в школе», «Техника в сельском хозяйстве». В 1974 и 1981 годах в издательстве «Просвещение» вышли два пособия с моими статьями для учителей черчения средних школ.
В течение 20 лет мне доводилось выписывать дипломы об окончании нашего вуза чёрной тушью выпускникам мехфака и электрофака. Вместе со студентами сделал восемь учебных электрифицированных стендов, один из которых «Прочтите чертёж сборочной единицы» экспонируется в музее университета. Мною сделано пять учеб471
ных диафильмов по начертательной геометрии и инженерной графике, снят цветной видеофильм, в котором популярно и занимательно изложен «Курс лекций по начертательной геометрии». О моей научной и творческой работе упомянуто и в двух книгах ректора Ставропольского ГАУ, члена-корреспондента РАСХН, профессора Владимира Ивановича Трухачева «Посевы и всходы» и «Листая страницы истории».
Имею более 150 печатных научных трудов, опубликовал по линии ЦНТИ г. Ставрополя 75 рацпредложений на сельскохозяйственные и другие темы. На одном из пленарных заседаний конференции ректор В. И. Трухачев, предоставляя мне слово, сказал: «Сейчас перед вами выступит не просто доцент, а умелый и знающий учёный, лауреат премии в области преподавания графических дисциплин…»
мне нравилось работать и в ключе геральдики. По моим эскизам изготовлено пять металлических значков и медалей к знаменательным датам университета и факультета механизации сельского хозяйства. Оформил два кабинета по начертательной геометрии и инженерной графике.
Около 10 раз был участником международных и всероссийских научно-практических конференций при Калмыцком госуниверситете. В 2001 году по решению учёного совета КГУ я стал лауреатом премии им. академика П. М. Эрдниева Правительства Республики Калмыкия за совершенствование педагогической системы укрупнения дидактических единиц. Мой диплом лауреата находится в музее СтГАУ.
мною составлен сборник 1200 задач с теорией по начертательной геометрии, а также решебник этих задач. Кроме того, написано три пособия по черчению для школы, техникума и вуза.
Мой трудовой стаж работы, в т. ч. и служба в армии, составил около 60 лет. За многолетний добросовестный труд награждён медалью «Ветеран труда». Я всегда лю472
бил свою работу и тех студентов, которых обучал и воспитывал. Студенты тоже неподдельно любили и уважали меня за мои знания и умения по начертательной геометрии и инженерной графике, за содержательные и интересные лекции.
***
К сожалению, каждое начало рано или поздно имеет своё завершение. В конце 1970-х годов умирает тётя Настя, родная сестра моей мамы, а в 1999 году, в возрасте 63 лет ушла из жизни и её дочь Серафима. В этом же году не стало нашей невестки Екатерины Никитичны, 1916 года рождения. С Катей, её дочкой Ниной с детьми я никогда не прерывал связь. Дважды ездил к ним в Запорожье. С Ниной переписываюсь и по сей день.
На долю Зины и Степана с их детьми достались кошмары двух чеченских войн. В первую, когда рвались снаряды и бомбы, отдельные чеченцы стали чувствовать себя хозяевами положения и презирать русских. Так, молодой чеченец, сосед по лестничной площадке на их 5 этаже, заставлял Зину выносить его ведро с мусором. Угрожал: «Русские, убирайтесь вон из нашего Грозного!» Российской власти будто и не стало вовсе, пожаловаться было некуда. Правда, во время боёв все жильцы – и русские, и чеченцы прятались вместе в подвале дома. В часы опасности все были равны и стойко переносили беды и лишения.
Однажды после бомбёжки Степан и Зина (их дочь Люба находилась в г. Смоленске, сын Сергей – в Невинномысске), поднявшись к себе, обнаружили на потолке спальни зияющую дыру в полтора квадратных метра и кучу железобетонных глыб и мелких осколков на полу. Только летом Степан смог сделать ремонт потолка и крыши. А тот чеченец всё продолжал глумиться над семьёй Обложихиных. В порыве гнева он как-то закричал: «Я отберу у вас квартиру! Разрешаю забрать свои книги и всю мебель, катитесь ко всем чертям! Не уберётесь, хуже будет!» Зине с
473
мужем ничего не оставалось, как уехать в Невинномысск к сыну. Наняли машину для перевозки старой мебели и части книг. Русские тогда толпами покидали Грозный.
В один из дней, возвратившись от сына, они обнаружили вместо своей деревянной двери квартиры железную дверь с замками. Чеченец, силой завладев трёхкомнатной квартирой, смиловался и разрешил Зине и Степану перевезти в Невинномысск книги. Так они навсегда покинули Грозный, который стал за 35 лет им родным.
Сильные душевные переживания, большие физические нагрузки сделали своё чёрное дело. Гипертоническая болезнь Зины прогрессировала. 28 августа 1999 года отметили 70-летие Зинаиды Михайловны. 3 октября в Невинномысске было тепло, Зина шла с рынка, несла килограммов пять лука. Подошла к своему дому, поднялась на 4 этаж, успела только позвонить. Степан открыл дверь. Переступив порог, она тут же потеряла сознание и стала падать на пол, муж успел удержать её в руках и положить. У Зины произошёл инсульт, потом кома. Не приходя в сознание, моя сестра скончалась в больнице через четыря дня. Смерть Зины стала для меня большим ударом. На её похороны приехали из Славянска-на-Кубани и Краснодара сестра Лидия и её дочь Галина, из Смоленска – Зинина дочь Люба, из Ставрополя я. Степан Иванович, его сын Сергей с сынишкой Димой и женой Мариной, а также дочь Люба сильно переживали утрату родного человека. Священнослужитель совершил обряд отпевания покойной на дому.
Ровно через год скончался Степан. Похоронили его возле жены Зины, позже поставили им памятники и ограду. Я со своим сыном Алёшей, племянником Серёжей с его женой Мариной и сыном Димой посещаем их могилы, возлагаем цветы.
Моя самая старшая сестра Людмила, 1919 года рождения, стала самой многодетной. Вместе с мужем Чевычеловым Михаилом Ивановичем они вырастили и воспитали
474
пять детей: Василия, Раису, Николая, Михаила и Елену. Люда с Васей и Раей на руках страдали вместе со всеми москвичами в 1941–1942 годах, когда враг рвался к Москве.
Сестра работала всю жизнь, до глубокой старости. Ни разу за свою жизнь даже не отдохнула в санатории или доме отдыха. Жила ради детей. Михаил очень любил свою Людмилу, называл её Люсей. Всегда по-доброму относился и к детям.
Сначала Люда преждевременно похоронила мужа, затем Васю, Колю, Раю, Лену, Мишу (Миню). Последние годы она жила вместе с внуком Алёшей, сыном дочери Раисы. У Алексея жена Оля и девочки Настя и Ира. Мне подсказывало моё сердце: «Андрей, съезди в Москву и проведай свою сестру Людмилу».
В августе 2005 года я гостил у Люды. Её внук ходил на работу, а Оля была дома с детьми. Сестра всю жизнь содержала собачку и кошку. В этот раз у Люды жила старенькая собака по кличке Ксюша.
Мы с сестрой, а она была искусная рассказчица, много беседовали обо всём. Сестра ходила с палочкой и потихоньку могла спуститься со 2 этажа и посидеть на лавочке с такими же пожилыми соседями по подъезду. Я ходил в магазин и на рынок за продуктами. Сделал много фотографий достопримечательностей Москвы, а также семьи, побывал в храме Христа Спасителя. Людмила и я были довольны нашей, увы, как оказалось, последней встречей.
В феврале 2006 года у Людмилы случился перелом шейки бедра. В это время умирает собачка Ксюша, которая была неразлучна с сестрой. Сильное переживание ухудшило состояние сестры. 22 февраля у неё произошёл инсульт, а через три дня Людмила ушла из жизни.
В больничном морге состоялось отпевание покойной. Похоронена она 28 февраля. Вся её семья из семи человек покоится в двух могилах на Котляровском кладбище города Москвы.
475
От большой семьи Марии Пименовны и Михаила Афанасьевича Крупенниковых, состоящей из семи человек, осталось только двое: я и сестра Лидия.
***
Я вырастил и воспитал сына Алексея, которого очень люблю. После школы он успешно окончил факультет электрификации сельского хозяйства Ставропольского государственного аграрного университета. Алёша женат, его супругу зовут Юлия. он большой труженик, ему нравится работа по приобретённой специальности. Я рад, что мой сын вырос достойным человеком.
В свободное время я с удовольствием тружусь на дачном участке, выращивая различные овощи, фрукты и ягоды. В этом деле мне помогает сын. Как здорово ласкают душу, особенно весной, фруктовые деревья, кустарники и цветы, посаженные собственными руками!
Я люблю братьев наших меньших, но больше всего кошек и собак. Общение с животными приносит не только моральное удовлетворение, но и укрепляет здоровье.
Никогда не забываю свою родину и односельчан. Редко, но встречаюсь со своими оставшимися в живых товарищами и родственниками в селе, в котором я родился.
К великому огорчению, от нашего села с плодородными землями, прекрасными угодьями для скота и водными ресурсами осталась лишь горстка селян. Молодёжь давно поразъехалась в города, а старики перебрались на погост.
В деревеньке Португалия из 17 хат осталась лишь одна – покойного Андрея Астахова, в ней проживают его внуки и правнуки. Просёлочные дороги заросли бурьяном и кустарником.
В 2009 году я встретился с друзьями детства Сергеем Полянским (1929–2013) и Григорием Апальковым, доживающим свой век теперь на выгоне села Карандаково, названия которого уже нет на карте.
476
Моё село. Здесь было мило.
Трудились люди. Сады – красивы!
Теперь всё стало враз уныло:
Исчезли хаты, царит крапива...
Двоюродные племянники Миша, Юра, Илюша, Варя и Люба, проживающие в Щиграх, ухаживают за могилками своих родителей Алексея Петровича и Полины Михайловны на кладбище села Карандаково, а заодно присматривают за могилкой моей матери Марии Пименовны. Когда бываю у них, мы вместе посещаем кладбище.
В народе бытует мудрость о том, что должен сделать настоящий мужчина. Всё это, к счастью, я успел исполнить, хотя и в малом масштабе. Значит, жизнь прожил с толком.
Если спросят меня, счастлив ли я в жизни, то, несмотря ни на какие жизненные трудности и удачи, не задумываясь, отвечу: «И да, и нет». Человек не может быть счастливым всю жизнь или, наоборот, несчастным. Счастливым можешь быть сегодня, а завтра, увы, нет. Потом пусть даже маленькое счастье опять может вернуться на некоторое время… К концу жизни, это лично моё мнение, счастливых не бывает. Последние дни жизни старого человека нельзя назвать счастьем. В природе каждое начало неизбежно заканчивается… И если кто-то скажет, что он был счастлив всю жизнь – я никогда не соглашусь с этим утверждением и не поверю. Но... при любой жизни всегда остаётся Надежда.
Верю ли я в Судьбу? Конечно. В большинстве случаев человек «создаёт» Судьбу (свою участь, долю) сам. Вместе с тем Судьба любого человека зависит от того общества, в котором он живёт, наконец, от действий или бездействий отдельных личностей… Мне представляется, что Судьбу любого человека можно поделить на две составляющие: при жизни человека и после ухода его навеки в сырую землю. Если человек, как говорится, простой смертный, при жизни не был известен большому числу людей, то этого, может быть, даже заслуженного человека, будут
477
помнить только те, кто его знал. Но если этот человек стал, например, талантливым поэтом или писателем, учёным с мировым именем и т. д., то у него непременно будет и вторая часть Судьбы: он будет любим и памятен многочисленными поколениями людей за бессмертные творения, за научные подвиги...
Верю ли я в сверхъестественную силу? Верю только в естественную. От момента возникновения огненного шара, каким первоначально являлась планета Земля Солнечной системы, до настоящего дня прошли миллиарды лет. Я преклоняюсь перед Природой Земли, являясь частицей таковой. Всю жизнь восхищаюсь ею, возникшей, сформировавшейся и совершенствующейся в архидлительном эволюционном развитии. Не перестаю удивляться чудесам Природы: растениям, насекомым, рыбам, птицам, животным и Человеку. К великому сожалению, человеческая цивилизация губит Природу, не думая о последствиях для потомков.
Складывается нездоровая тенденция и в человеческом обществе. Люди почему-то стремятся умолять достоинства других, дискредитируют даже выдающихся соотечественников, сделавших многое для своей страны. А ведь при этом искажается история жизни целого народа и великого государства, падает международный авторитет России.
Время... Оно летит вперёд с космической скоростью... Моя повесть «Из рощи виден Тим» о минувшем – о той войне, которую я так и не смог забыть.
В канун 70-летия Великой победы с горечью в сердце говорю, как мало осталось в живых фронтовиков. Уходят и дети той страшной войны. Но до сих пор в России не утверждён их статус – дети войны. А ведь это они, родившиеся в 1928–1936 годах, работали в Великую Отечественную – в жутких условиях на заводах, у станков по изготовлению оружия, в сельском хозяйстве, своим трудом приближая Победу.
478
Давно отгремела война мировая,
Давно обелиски от края до края.
Давно материнские слёзы ручьями,
Давно в поднебесье взметнулись лучами…
Давно ветеранов строи поредели,
Давно нас, детей той поры, проглядели.
Давно бывших воинов в саван одели,
Давно над могилами плачут метели…
Давно лебединую песню пропели,
Давно натрудились, давно поседели.
Давно мы свидетели доблестной славы,
Давно посещаем погостов дубравы…
Давно ветеранам достойная смена
Взрастилась в Отчизне и славно, и смело.
И помнит Победу с великою силой,
Сыновней любовью гордится – Россией.
***
Встретил свою 82-ю зиму. За свою долгую жизнь я вдоволь настрадался и нарадовался. Тяжёлая жизнь не сломила меня: после многолетней педагогической работы с удовольствием стал заниматься литературным творчеством.
В 2012 году вышел в свет мой сборник стихов «Годы-кольца». Продолжаю писать стихи и прозу.
Я всегда имел и сейчас имею свою цель в жизни. А это, согласитесь, самое главное.
479
Библиографический список
1. БСЭ. Т. 4. – М. : Сов. энцикл., 1971. – С. 397–402.
2. БСЭ. Т. 5. – М. : Сов. энцикл., 1971. – С. 305–306.
3. БСЭ. Т. 9. – М. : Сов. энцикл., 1972. – С. 224, 417–418, 422.
4. БСЭ. Т. 14. – М. : Сов. энцикл., 1973. – С. 41–42.
5. БСЭ. Т. 15. – М. : Сов. энцикл., 1974. – С. 617.
6. БСЭ. т. 17. – М. : Сов. энцикл., 1974. – С. 23–25.
7. БСЭ. Т. 18. – М. : Сов. энцикл., 1974. – С. 172.
8. БСЭ. Т. 24 (1-я книга). – М. : Сов. энцикл., 1975. – С. 402–403.
9. Воробьёв, Е. З. Москва. Близко к сердцу / Е. З. Воробьёв. – М. : Полит. лит., 1989. – С. 3, 22, 35, 50–52, 156–158.
10. Ефремова, Л. И. На долю, на счастье / Л. И. Ефремова, Л. А. Черанёва. – Курск, 2006.
11. Кузьмин, С. Т. Сроку давности не подлежит / С. Т. Кузьмин. – М., 1985. – С. 26.
12. Курская область в период Великой Отечественной войны Советского Союза 1941–1945 гг. : сб. документов и материалов. т. 2. – Курск : Воен. изд-во, 1942. – с. 601–606.
13. Луковников, А. Друзья-однополчане / А. Луковников. – М., 1985.– С. 36–37.
ОГЛАВЛЕНИЕ
Предисловие . 5
Часть I
1941-й
И грянула грянула война . 9
Часть II
1942-й
Вторая торая торая оккупация . . 86
Часть III
1943-й
Ответн ый удар удар . 159
Часть IV
1944-й
Для фронта фронта , Для побед побед ы! . 259
Часть V
1945-й
Выстояли стояли и победили победили ! . . 338
Часть VI
Верю в свою судьбу судьбу . . 434
Библиографический список . 479
Рисунки А. М. Крупенников
Редактор И. А. Погорелова
Техническое редактирование и компьютерная вёрстка О. М. Погорелов
Подписано в печать 24.02.2014. Формат 60х84 1/16. Бумага офсетная.
Гарнитура «Cambria». Печать офсетная. Усл. печ. л. 27,9.
Тираж 100 экз. Заказ № 111.
Налоговая льгота – Общероссийский классификатор продукции
ОК 005–93–953000
Отпечатано с готового оригинала-макета в типографии издательско-полиграфического комплекса СтГАУ «АГРУС», г. Ставрополь, ул. Мира, 302.