Хмурое, морозное январское утро. В окне видна мазутная котельная заводского посёлка. Из огромной кирпичной трубы, раскрашенной в широкие красные и белые полосы, густыми, мясистыми клубами валит розоватый дым, отчетливо видный на фоне бледно-фиолетового неба. Застеклённая фронтальная стена котельной, похожая на огромную тюремную решетку, кроваво отсвечивает в лучах восходящего солнца.
Караул. В полубезумном угаре прошли новогодние праздники, и я собираюсь на работу. На душе тревога, в голове – тяжесть, в памяти – пустота.
Ко всему тут ещё президент по радио о чём-то нудно бубнит.
Ох, Вова-Вова, как мне фигово...
Звонит телефон. Плохая примета, когда с утра трезвонит телефон: ещё ни разу такой звонок не приносил хороших известий. Трубку не поднимаю, спешно доскабливаю подбородок электробритвой. Телефон звонит агрессивно долго. Не к добру это, ох не к добру...
Как только телефон замолкает, с кухни доносится мелодия: проснулся сотик и требует внимания. Отключаю бритву, иду на кухню к вскипевшему чайнику, стараясь не смотреть в сторону дилидонящего сотика.
Не успеваю допить чашку чая, как слышу доносящееся из прихожей пиликанье домофона. Кто с утра рабочего дня может ко мне заявиться? Может почтальон хочет войти в подъезд? Нет, он обычно приходит в половине десятого утра, а сейчас лишь восемь часов.
Решаю трубку не снимать и никому ничего не открывать: нет меня дома, ушёл уже, извиняйте.
Стою в прихожей и натягивая тёплую, тяжёлую зимнюю куртку. И тут – звонок в дверь! Бесшумно приближаюсь и смотрю в дверной глазок. В полумраке лестничной площадки стоит тень. Ничего определённого разглядеть невозможно: лампочка над общим электрощитом перегорела уже, фиг знает когда.
Замираю, прислушиваюсь, приблизив ухо к двери. Стук! Стук! Стук!
Нет, это уже слишком. Что за визиты такие! Зачем стучать? Неужели не ясно, что дома никого нет!
Тишина. Может ушли? Нет. Стук! Стук-стук! Стук!
Что это? Что за шифр? Судорожно пытаюсь вспомнить, что я мог натворить пьяным в Новый год, с кем перезнакомиться, дать свой адрес и телефон. Но в памяти сквозь густой, как кефир, туман и эфирные помехи ничего разобрать невозможно.
На цыпочках отхожу подальше от двери и осторожно сажусь на табуретку. Надо подождать, когда уйдут.
Раздаётся характерное металлическое скрежетание: в замочную скважину вставляют ключ. Так, заблокировать замок срочно! Подбегаю к двери – поздно: она уже открывается. Оружие! Любое! Взгляд панически мечется по углам прихожей, пытаясь найти что-нибудь посерьёзнее веника.
Невысокая, тяжело дышащая фигура входит в прихожую квартиры и привычным, отработанным движением включает свет.
– Мама? – удивленно спрашиваю я.
– Ой! сынок, ты дома? – запыхавшимся голосом отвечает мама. – А я тебе звоню, звоню… Думала, уже в редакцию умчался.
Из кухни на свет выходит кот Барсик: хвост трубой, глаза жёлтые, полосы на спине серые. Услышал знакомый голос мамы – встречает, ждёт: может чего вкусное ему принесли.
– Мама, что-то случилось?
– Ты же у меня унитаз оставил!
– Какой унитаз?
– Итальянский. Сказал, что главному редактору купил в подарок.
– Главному? В подарок???
– Да. Всё говорил, что унитаз очень ему соответствует, вот порадую. А потом выпил водки и умчался к своей...
В голове ярко вспыхивает картинка, и память мгновенно проясняется.
– Ну что ты, мам, – смущенно говорю я. – Я же пошутил. Это у меня, у пьяного, шутки такие. Унитаз я тебе купил: ты же говорила, что ванную и туалет ремонтировать собираешься.
– Вот так да… А я к тебе его на такси везла, – расстраивается мама. – Боялась, не успею, и ты на работу уедешь. А на третий этаж мне его не дотащить. Он внизу стоит. Я уж собиралась соседа попросить, чтобы поднять помог.
– Мама, ты проходи в комнату, я пока за «итальянцем» сбегаю, – говорю я. – А вечером мы его к тебе отвезем.
– Как сбегаешь? – удивляется мама. – Ты же на работу опоздаешь!
– Нет, мама, на работу я не опоздаю, – отвечаю я, натягивая ботинки. – Я перед Новым годом главного редактора жопой назвал и из газеты уволился. А мы с тобой чайку попьём, у меня конфеты с праздника остались.
10 января 2008