Не уходи. Побудь со мною,
Я так давно тебя люблю.
Земля оголила позвоночник, подставляя под мягкие губы луны дорожку из выделяющихся в млечном свете горных хребтов. Вершины уходили далеко за слой мокрых лохматых облаков, и, взобравшись так высоко, можно было увидеть другой мир: первозданный, невинный, девственно-белый. Пока седые вершины укрывались снежными коврами, пока где-то далеко внизу животные грели друг друга теплом своих тел, рядом с высокой накренившийся вбок сосной возникло что-то прозрачное, практические невидимое.
Арагон окидывает взглядом давно позабытые Богом миры, ностальгически по-доброму улыбается, ступая в лиловый полог сумерек.
Как и раньше, как и много лет назад. Как всегда.
Горы дышали струистым светом и свежестью, раскачивали тяжёлыми верхушками сосны, где-то там, внизу, в лощине, истошно кричала полярная сова.
Чёрные волки взвыли ему реквием, поднимая косматые головы к белёсому серпу луны.
И, да, он знал, что это конец: черт возьми, он вернулся к самым истокам. Он отступил назад так сильно, что, казалось, сделай он ещё шаг, и дно бездны ударит в его спину острыми наконечниками скал.
Так зачем он вернулся?
- Мне очень тебя не хватает, - горько произносит он одними губами, как произносил и сотни раз до этого, как говорил, лёжа у него на груди и глядя в голубое небо.
Не разлиться дождём, не рассыпаться разбитым бокалом и не вскрикнуть подстреленным зверем стоит многого. Отшельник закусывает губу так сильно, что на ней появляются мрачные сгустки крови, но цвету и по вязкости похожие на нефть ; кинь спичку, загорится.
Он.. Аурэ (давайте называть вещи своими именами), был для него всем; он был тем, кто услышал, когда никто не смог слышать.
Они посвятили свои жизни друг другу, но он, почему-то всегда гонимый и мучимый, терял его чаще, чем видел.
Раз за разом.
Тоска внутри него накапливалась, он и сам превратился в дым, прозрачный и погибающий из-за Ветра, но до сих пор не перестал ждать. Любить. Чувствовать.
О, как многое было недосказано... Они понимали без слов. Без жестов. Одним чувством они могли убить целый мир.
Свой.
И убили.
- Прости, мне правда очень тебя не хватает.. Очень.. прости меня... Прости-прости-прости-прости.. - всхлипывает он, произнося какую-то нечленораздельную комбинацию из своих чувств. - Боже, что ты со мной сделал..
И он смеётся, истерично, надрывно, сжимает когтями прозрачные плечи, не жалея увядающей плоти; его фантомное тело охватывает мигрень. В глазах пляшут миллионы огней, зубы стискиваются до хруста челюсти, однако он, зажав уши, твердит себе невозможное. Сгибается, бьётся в конвульсиях, пронизываемый тысячей струн боли, но не издаёт ни звука ; тишина...
Он не знает, когда смех превращается в плач, натужный, судорожный; не знает, когда небо становится тёмно-фиолетовым, как когда-то его левый глаз; он запутался абсолютно во всём и ничего не может решить.
Нужно всего лишь отпустить своё прошлое, перестать, прекратить, остановиться. Всего лишь продолжать падать, однако, лицом вниз, чтобы не было искушения оглянуться и развязать обгоревшие крылья.
Нужно всего лишь признаться: я тебя не люблю.
Ну же, мой хороший, огни в небе уже зажглись.
Это так просто, смотри: это как кормить птиц с рук, как отпускать в быстротечный ручей кораблик; это как избавляться от давно разъедающей болезни, как порезаться, тронув невзначай острие ножа; это как разбивать губы в кровь, как смотреть на заходящее солнце; это как посадить в банку светлячка, как слушать чужое сердцебиение, прислонившись к груди ухом; как почувствовать что-то давно забытое, близкое, нежное.
Это как целовать кого-то, зная, что не будет взаимности; как плакать наутро, потеряв последний лунный луч; как оставлять на коже красные бусинки; как отпускать безвозвратно.
У него ничего не осталось.
И, что самое интересное: он верил.
- Я не хочу тебя знать... - задыхается собственным всхлипом, закашливается, валится с ног, - чёрт побери, я ненавижу тебя, не-на-ви-жу..
Пасть раскрылась в немом крике, обнажая осипшую глотку и острые клыки. Холодные солёные капли катятся по щекам, то и дело попадая на кончик рта.
Соль на губах напоминает о смерти, той самой, первой. Он был счастлив. Да что же не так?
В его шерсти, словно цветы на маковом поле, зажигаются звёзды. Он всхлипывает в последний раз, судорожно, надрывно, и, выдавив из себя измученную улыбку, сияет.
После стольких месяцев мучений, после такой оглушительной боли, он, наконец, пришёл к своему логическому заключению.
Круг замыкается. Бабочки расправляют крылья. Люди, упавшие с небоскрёбов, летят вверх.
Раскинув лапы в обе стороны, открывая грудь ветру и колкому ночному воздуху, он отдаётся свободному падению, золотой рыбкой сиганув с обрыва вниз: к небу, к вселенной, к галактике...
мой крестраж.
Но ещё отвратительней осознание того, что мне придётся идти за тобой.
to memory of us
09.04.2014 ; 12.02.2017