Сегодня мы откроем глаза I

Обычно люди рассказывают истории, начиная с утра. Это, конечно, очень оригинально и романтично, но я все-таки начну свою историю с вечера, потому что именно вечером наши чувства и ощущения усиливаются: мы чувствуем окружающий мир, а не просто видим его.

Я люблю вечера, особенно летние. Правда, они прекрасны?! Просто представьте: легкий ветер колышет ваши волосы, подобно пшеничному полю, ласкает щеки, забирается в голову и поет там песни; ночь пытается отстоять свои права, но день, коварный хитрец, не уступает ей даже за час до полуночи; вам легко дышится, все мышцы расслаблены, вы можете рассуждать на различные темы, начиная с того, что приготовить завтра на завтрак, и заканчивая мыслями о проблемах человечества.

Был именно такой вечер: днем еще стояла жара, но уже сейчас, в половине одиннадцатого, она проиграла морскому бризу; небо еще было кремово-розовым, но неизвестно откуда заполнялось насыщенно-фиолетовым, а затем и черным цветом. И на этой черной скатерти мелким бисером были рассыпаны маленькие бусинки-звезды. А между ними медленно прохаживалась луна.

Рей шел вдоль береговой линии и думал. Если честно, я совершенно не знаю, о чем, но его лицо подсказывало: о чем-то приятном.

На этой улице, кстати, как могло показаться обычному человеку, не было больше никого, кроме Рея. Но, поверьте, за ним шли еще две девушки.

Шли они под руку и о чем-то беседовали. Если не ошибаюсь, о розах, которые наполняли улицу прекрасным запахом и атмосферой безмятежности. Возможно, именно этот запах и был одним из ингредиентов того самого чая.

Обе девушки были по-своему красивы, но так, что, взглянув на одну из них, вы сразу же забывали о красоте другой. Мраморная кожа первой, светло-карие глаза, нежно-персиковые губы были очаровательны, притягательны и так недосягаемы для обычных, «земных», людей. Видели бы вы ее волосы! Едва касающиеся плеч, они, русые, переливались золотом, отражая уже слабый солнечный свет, усиливали его и освещали все вокруг. Это было Счастье.

Вторая девушка отличалась от первой (единственное сходство – это мраморная, сияющая кожа). Например, щеки второй украшали розовые румяна, в то время как у первой светло-коричневые подчеркивали и без того выразительные скулы. Вторая была почти на голову выше, чем первая, с прекрасными, светлыми, почти солнечными волосами, которые так легко поддавались ветру. И глаза… Даже, наверное, небо не такое голубое, как они. Если бы вы посмотрели в них, даю слово, вы увидели бы в этих глазах целый мир, за секунду облетели бы всю Галактику, на бешеной скорости приземлились, но приземление ваше было бы не больнее падения перышка на ладонь. Ее легкое нежно-розовое платье с вырезом на спине казалось совершенно невесомым. Вот-вот дунет ветер – и платье превратится в лепестки цветков, рассеется по ветру и облетит всю землю, окутав ее в плед из заботы и тепла. Ее походка напоминала походку Рея, хотя скорее так: походка Рея лишь отдаленно напоминала ее походку. Если бы вы наблюдали вместе со мной, вы бы поняли, о чем я сейчас говорю: видно было, что Рею ходить таким образом было непривычно и ново, но для девушки это привычное дело. Безусловно, вы бы тоже так ходили, будь вы Любовью.


Рей был влюблен.

Влюбленных людей вообще легко заметить: они всегда необычайно рассеянны, непривычно добры и нежны ко всему. Они, будто трудолюбивые пчелы, собирают чувства со всего, что их окружает, где-то у себя в глубине души непонятным образом перерабатывают, превращают во что-то прекрасное и непостижимое другим людям, а потом направляют этот волшебный поток на своих любимых.

Я расскажу вам немного про Рея. Ему семнадцать лет, а в сентябре должно исполниться восемнадцать. Он не самый красивый парень, которого только можно встретить, но своя красота у него точно была. Не очень высокий, худощавый, но с сильными руками. Еще у него глубокие изумрудно-зеленые глаза, густые каштановые брови и вьющиеся волосы такого же цвета. Школу он закончил в этом году. Нисколько не сомневаясь в себе, юноша с успехом прошел вступительные экзамены и с сентября должен был учиться на архитектора. С родителями у него были обычные отношения.

Что еще? «Да, вроде, все», – можете ответить вы. А нет, не все. Людям обычно хватает краткой информации: образование, семья, учеба, работа... И вполне достаточно, чтобы сложить «картину» человека.

Это неправильно. Знаете, что может очень хорошо рассказать про личность? Интересы. Да, именно они. Если я вам скажу, что люблю рисовать, вы сразу же ответите, что я творческий человек. А что вы ответите на то, если я скажу, что в школе у меня было «хорошо» по физике? Да, собственно, ничего.

Он любит читать, но не все подряд, а только романы и приключенческие повести, слушать музыку или просто петь (желательно, чтобы никто не слышал), рассказывать что-то, только бы слушали, создавать у себя в голове фантастические образы, нереальные (хотя кто знает) сцены, проживать случайные жизни и судьбы своих героев. А еще он очень любит животных, но, по воле родителей, их у него не было.

А что касается характера Рея, отмечу лишь то, что он тихий и спокойный, в меру ответственный и трудолюбивый. Но есть небольшое уточнение: его интересы очень часто меняются. Например, в семь лет он мечтал стать актером, в двенадцать – врачом, в пору расцвета юношеского максимализма – поэтом, а теперь и сам не знал кем. Родители настояли на выборе профессии, но он, скажу я вам, и не сопротивлялся. Может быть, потому, что неопределившимся человеком легко управлять или потому, что знал: он все равно сможет заниматься тем, что ему нравится, независимо от профессии или работы. А, может, и потому, что просто хотел порадовать родителей?

Рей и его девушка договорились встретиться в одиннадцать часов вечера около пункта проката яхт. На часах было без пятнадцати минут десять. Он подошел к ближайшим витринам, чтобы проверить, как выглядит. Парень решил, что определенно чего-то не хватает. «Цветов, конечно же!» Он зашел в цветочный магазин.

Тут было множество самых разнообразных цветов: в горшках и в виде букетов, гербариев и только сегодня срезанных, белых или ярко-красных, полевых или благородных (какое глупое слово для описания цветов!). Выбрав, по его мнению, подходящий букет, он подошел к продавцу и уже хотел расплатиться, как вдруг зазвенел колокольчик над входной дверью.

В магазин вошла пожилая, но все еще красивая и ухоженная женщина. Она сразу направилась в сторону кассы, где стоял юноша.

– Простите, что лезу не в свое дело, – вежливо заявила она, – но мне кажется, для Вашего свидания этот букет не подходит.

Женщина мило улыбнулась, затем, повернувшись, стала искать подходящие цветы.

– Но откуда Вы… – начал было Рей.

– Ох, мой милый, – она засмеялась, – я прожила жизнь и видела достаточно влюбленных, чтобы научиться находить их среди других людей.

– Это правда, – шепотом сказал Рею продавец, – она часто к нам заходит, особенно весной, но ничего не покупает. Только помогает другим.

– Если не ошибаюсь, – вдохновенно продолжала женщина, – Ваша спутница придет в голубом платье. Поэтому вот...

Она протянула ему маленький, но весьма очаровательный и аккуратный букет из голубых и белых цветов.

– Мне кажется, ты слишком ему помогаешь, он должен делать все сам, – сказало Счастье, как только женщина вышла из магазина.

– Это ведь и в моих интересах, – улыбнулась Любовь, и они продолжили гулять.

Рей расплатился и вышел.

На назначенном месте стояла девушка. Как и Рей, она оказалась пунктуальной.

– Здравствуй, Софа! Ты чудесно выглядишь, – Рей отдал ей цветы и поцеловал.

Он был прав: она действительно выглядела чудесно. Нежно-голубое платье, белые туфли-лодочки и пояс под их цвет, небрежно собранные светлые волосы – все смотрелось гармонично и очень изящно.

– Привет! – голос ее звучал как будто не отсюда, настолько мягким и бархатным он был. – Ну что, куда пойдем?

Софа, прекрасно зная ответ, все равно спросила, чтобы быстрее начать разговор.

Рей взял девушку за руку, и они направились по береговой линии к их любимому месту – небольшому ресторанчику, стоящему почти на самой воде.

Через полчаса они были на месте. Ресторанчик «Ночное небо» отличался от многих других подобных заведений уютной, почти домашней, атмосферой: картины в стиле ретро, столы и диванчики в одинаковой цветовой гамме, белая посуда.

Особенно прекрасна в таких местах музыка: вы могли ее ранее не слышать, но как только она начинается, вы подумаете, что ее уже слышали когда-то давно, в самые приятные моменты жизни. Еще обычно в таких ресторанах есть свое фирменное блюдо, которое если вы не попробуете, можете считать, что не были в этом заведении. «Ночное небо» не стало исключением: здесь подавался вишневый штрудель, лучший в городе.

Софа и Рей решили взять его, хотя каждый из них пробовал этот штрудель тысячу раз, шампанское и попросили свечи. Вечер проходил замечательно: они рассказывали друг другу истории, смеялись и наслаждались едой.

Когда часы показывали пятнадцать минут двенадцатого, Рей подумал, что неплохо бы потанцевать. Он подошел к одному из официантов и попросил поставить подходящую музыку.

Хотя Рей и не был силен в танцах, ему и Софе все нравилось. Они просто кружились на месте и молчали. Но слова и не были нужны. Слова нужны, чтобы создавать гармонию, а когда она есть, так зачем еще что-то делать?

А знаете, почему этот ресторан является таким популярным? Потому что его крыша абсолютно стеклянная. Представьте: вы танцуете под небом, звезды смотрят на вас, и кажется, танцуют сами; и море неожиданно поняло, что оно прекрасно поет, поэтому поднимает свои волны, которые через секунды падают на землю, исполняя свою последнюю песню; и чайки, желая помочь морю, тихо общаются между собой, а потом, одновременно решив превратиться в белый круговорот, летают над прозрачной крышей ресторана. И все прекрасно, и мир живет для вас.

***
– До следующей встречи? – спросил Рей возле дома Софы.

– Да, конечно.

Одна из прядей упала на лицо, но девушка не заметила этого. Уверен, вы бы тоже этого не заметили, если бы на вас так смотрел ваш человек, как на Софу смотрел Рей.

Вот тот момент, которого так ожидали оба. Их головы начали медленно сближаться, носы уже точно касались друг друга, все ближе и ближе. Вот уже губы Рея чувствовали дрожащее дыхание девушки. Был слышен даже стук их сердец, готовых порвать грудную клетку и улететь в самый дальний уголок планеты, чтобы остаться наедине.

– София, ты скоро домой?

– Иду, мама, – крайне смущенно ответила Софа и, поцеловав Рея в щеку, побежала домой.

Парень только и успел, что в последний раз за сегодня уловить ее прекрасный запах. Это не духи, не аромат цветов, которые были повсюду в это время года, не запах штруделя, которым они могли пропахнуть в ресторанчике. Это что-то другое.

«Наверное, так пахнет счастье», – подумал Рей и, улыбаясь, пошел домой. Проходившие мимо люди смотрели на него, как на неадекватного или пьяного, но какое вам дело до мнения окружающих людей, если вы счастливы?

Через неделю этим отношениями должен был исполниться год.

***
В детстве мне все время говорили, что я должен долго спать, а так как я был довольно упрямым ребенком, то делал все наоборот и просыпался рано.

Помню, как я любил это время: все родные в доме спят, а ты, как секретный агент, берешь свои вещи и тихонько спускаешься на первый этаж, включаешь утреннюю детскую передачу и наслаждаешься. А затем вместе с еще сонным отцом идешь на улицу.

Абсолютно не важно, какое время года или какая погода, для тебя все новое и такое завораживающее. А вы замечали, что так себя по утрам ведут только дети? Наверное, это потому, что именно дети умеют радоваться простым вещам, ловить момент и жить только им. А еще говорят, что дети глупы. Может, и глупы, зато счастливы. На этот раз Рей проснулся после десяти. Солнце своими лучами поглаживало его щеки, призывая к пробуждению. Из-за окна доносились крики чаек, которые юноша слышал уже семнадцать лет, и дыхание свежего утреннего ветра.

Давайте сделаем вид, что здесь я описываю его утренние хлопоты: то, как он одевается, чистит зубы, завтракает и идет в город. Это все скучно, а если все же захотите узнать, как проходит его утро, просто понаблюдайте завтра за собой.

Отец Рея, мистер Трейер, владеет книжным магазином, отнюдь не самым большим в этом городе, но вполне достойным. Рей ему помогает в качестве консультанта, продавца, уборщика и грузчика – больше всех работает, но зарабатывает далеко не больше всех. К сожалению, такое случается не только с ним.

Эту работу он очень любил: всегда тихо и спокойно, приятная атмосфера, запах новых книг, возможность побеседовать с потенциальными покупателями (магазин специализировался на художественной литературе, так что случайные люди сюда не приходили), еще и библиотека всегда под рукой.

Работал он до пяти вечера, то есть до закрытия магазина. А потом шел гулять: иногда один, иногда с компанией друзей, но чаще всего, как, например, сегодня, – с Софой.

Выйдя из магазина, он направился к супермаркету, где они и должны были встретиться. Шел парень не торопясь, разглядывая всех и все вокруг.

Уже на пешеходном переходе за квартал до центра он заметил очень красивую девочку.

Его внимание она привлекла своими белыми, как снег, волосами и серыми, словно мгла, рассеивающаяся над городом, глазами. Они, такие широкие и такие глубокие, настолько притягивали внимание, что юноша даже не заметил, что пошел на красный свет. Благо у водителя оказалась прекрасная реакция, и тот успел затормозить. Уже перейдя улицу, Рей обернулся посмотреть, где та девочка, но, видимо, она куда-то быстро убежала.

Сегодня Софа была одета в обычные зауженные фиолетовые брючки и ярко-желтую легкую рубашку.

– Может быть, прогуляемся по набережной? – предложил Рей. Стоит сказать, что как бы Софа не выглядела, во что бы она не была одета, как бы она не пахла, Рей все равно наслаждался этими моментами, пытался запомнить их, навсегда отложив в своей памяти.

Почему же я не рассказываю, что чувствовала Софа к Рею? Я этого знать не могу. Но могу заверить вас в одном: она хороший человек и не похожа на тех, кто может пользоваться чувствами других.

– Только давай пойдем через парк, – сказав это, она взяла его за руку.

Мимо ехали машины, велосипеды и самокаты, даже одна скорая мчалась в ту сторону, откуда и пришел Рей; навстречу шли люди, бежали маленькие дети, как всегда радующиеся моменту, бежали и взрослые, только уже не ловящие эмоции из ниоткуда.

Они что-то бурно обсуждали, смеялись, иногда дразнили друг друга, убегали и догоняли.

– Будешь мороженое? – вопрос, естественно, был риторическим.

Их взгляды на мир не похожи, и они принимали это. Но была одна вещь, которую один точно не мог понять во втором: любимые вкусы мороженого. Рей – огромный любитель фруктового льда, а Софа любила только шоколадное. Собственно говоря, это было их самым крупным разногласием.

Дальше они шли и просто наслаждались искусственным холодом.

Солнце уже зевало, когда они шли по влажному песку. Чайки не кружили над головой, шумные весельчаки-туристы не пели песни про свою страну, ветер своим дыханием намекал жаре, что ей уже пора, в общем, весь мир был чем-то волшебным.

– Я тебе рассказывала, как мы с родителями ездили в Вену? Не дождавшись ответа, она начала вспоминать:

– Я тогда была еще совсем маленькой, мало что запомнила. Только памятник Моцарту. Кажется, было лето, а около этого самого памятника была клумба, на которой аккуратно был высажен цветами скрипичный ключ. Я так на него смотрела и восхищалась, – степень восхищения можно было понять по скорости и выразительности речи в этот момент, – что пообещала себе приехать к нему еще раз. А потом мы пришли к этим восхитительным дворцам, затем гуляли по ярким садам, заходили в небольшие и уютные магазинчики. И тогда я поняла, что должна там жить.

Ее живые, восторженные глаза не смотрели куда-то конкретно, они вместе с хозяйкой гуляли по Вене, снова смотрели на эти чудеса, иногда переключались на Рея, такого мечтательного, но в то же время и очень внимательного.

Если бы вы встретили Софу в реальной жизни, вы бы точно подумали, что она не умеет говорить и постоянно замкнута в себе. Но стоит вам узнать ее поближе, и вы вряд ли сможете вставить хоть слово. Я очень люблю таких людей: если они с тобой разговаривают, ты чувствуешь себя особенным для них.

– О, поймала, – Софа чудом успела схватить кусочек пролетавшей мимо газеты, – Рей, посмотри, какая красивая собака.

«Пропала собака», – прочитал Рей. Это было фото обычной длинношерстной собаки, только с голубыми глазами, которые так редко встречаются у собак.

– Я всегда расстраиваюсь, когда вижу такие объявления, – девушка грустно вздохнула, – сразу хочется бросить все дела и найти бедное животное.

– Она найдется. Правда, – Рей обнял Софу, – если ей было хорошо в том доме, значит она обязательно вернется. А если плохо, так и жалеть не надо.

Они погуляли еще два часа и разошлись по домам.

– Ох, и счастливые эти молодые. – Амалия, мама Рея, принесла мужу чай и села рядом с ним у телевизора. – И мы когда-то такие были…

– А чем мы сейчас хуже? – удивился Карл и, обняв жену, поцеловал ее в лоб.

– И правда.

Рей уже спал. Завтра очень важный день – День рождения Софы.

***
Рей и его родители готовились к праздничному ужину, который устраивала семья Софы в шесть часов вечера у себя дома.

Родители Рея – Карл и Амалия Трейер – прекрасные, честные и трудолюбивые люди. У Карла свой книжный магазин, Амалия работает экономистом в рекламном агентстве.

Подъехав к дому Софы, Рей сразу почувствовал волнение. Думаю, вы знаете это ощущение: внутри вас, где-то под ребрами, зарождается маленький водоворот, потом он разрастается, стягивает кровь от конечностей к себе, ваш живот непроизвольно втягивается, вы боретесь с этим всепоглощающим чувством, сохраняете спокойный вид, но вы-то знаете, что внутри вас происходит.

Раздалось щебетание птиц, как будто летом в тихом, сонном лесу.

– Вы слышали? – удивленно спросила Амалия. – Почему бы нам не поставить себе похожий звонок?

Как только Амалия договорила эту фразу, дверь отворилась. На пороге стояла очаровательная женщина, на вид около тридцати трех лет, но на самом деле ей было уже сорок два года. Она была одета в белую блузку и темные брюки, на ногах – черные туфли на небольшой шпильке. Русые волосы аккуратно собраны в хвост, а из бижутерии – сережки и бусы. Очень интересные, кстати, сережки: спереди были то ли цветочки, то ли маленькие золотые птички, а сзади они крепились большими серыми шарами, но заметить их можно было, только если очень внимательно присмотреться.

– Здравствуйте! Проходите, пожалуйста, – приветливо улыбнулась женщина и пригласила их в дом.

В прихожей находились шкаф для верхней одежды, приспособление для хранения обуви, три мягких пуфика, чтобы было удобно разуваться-обуваться, и даже небольшой столик, скорее подставка, на которой размещалась тарелка для ключей.

Карл помог раздеться жене, Рей справился сам, затем они повесили куртки и направились в центр дома, следуя за женщиной.

– Ох, простите, забыла представиться, меня зовут Оливия, я мама Софы, – она протянула руку сначала Амалии, затем Карлу. Они также представились.

– А Вы, видимо, Рей, – парню она тоже протянула руку. – Простите, но Вы красивее того юноши, которого я представляла себе по рассказам Софы.

– Даже не знаю, комплимент это или нет, – засмеялся сначала Рей, а затем и Оливия.

Трейеры и не заметили, как оказались в гостиной.

Комната была просторная, красивая и довольно элегантная: темно-бордовые и белые цвета, разные бюсты и картины, телевизор и по обе стороны от него заполненные книгами шкафы, плоские люстры, освещающие комнату серебряным светом, диван и три кресла, обитые черной тканью, перед диваном – стеклянный журнальный столик.

Рей обратил внимание на большое количество маленьких ангелочков: они стояли и в шкафах, и на шкафах, и около телевизора, и даже на подоконнике рядом с цветами. Особое внимание парня заслужил ангел, который стоял в шкафу слева от телевизора.

– Если понравился, можешь подойти и посмотреть, – заметив интерес Рея, предложила ему Оливия. Она неизменно улыбалась.

Парень последовал совету и подошел. Вблизи статуэтка оказалась еще красивее: крылья ангела были настолько кропотливой работы, что казались настоящими, нежно-розовое платье, словно воздушное, колыхалось только от одного взгляда на него. В руках у ангела лампадка, а сам он – с закрытыми глазами.

– Какой красивый, – Рей говорил медленно, глядя только на статуэтку, – если не секрет, расскажите, откуда они у Вас.

– Я начала их коллекционировать, – Оливия запнулась, но потом продолжила, – три года назад. Обычно, когда меня спрашивают, что подарить, я отвечаю, что ангелы будут лучшим подарком. Если путешествую или просто уезжаю по работе, не могу удержаться от соблазна купить хотя бы одну фигурку. Этот ангелочек был самым первым, он и остается самым любимым. Тогда я и поняла, что хочу их собирать.

– Мам! – откуда-то сверху раздался голос именинницы.

– Можете посмотреть телевизор или еще ангелов. Будьте как дома, – она подошла ближе к Рею и шепотом сказала ему, – Софа так волнуется перед встречей с Вами.

Оливия засмеялась и поднялась на второй этаж.

– Очень приятная женщина, – отметил мистер Трейер.

– Я с Вами абсолютно согласен. Это одна из причин, почему я женился на ней. А еще она потрясающе готовит. Ну, думаю, в этом Вы убедитесь совсем скоро, – в комнату вошел мужчина с ослепительной улыбкой. – Простите, ради бога, я не хотел подслушивать.

Мужчина был чуть ниже Карла, зато более подтянутый. Темные, почти черные волосы, уложенные назад, блестели от количества геля на них.

«Актер или политик?» – сразу подумал Рей.

– Джон Дэзер, отец Софы и муж Оливии, очень приятно познакомиться, – руку Карла он пожал, а Амалии поцеловал.

– Рей, Рей Трейер, и я очень. Софа много рассказывала о Вас, – юноша заметно волновался.

Послышались шаги – это спускалась Оливия.

– О, дорогой, ты уже вернулся, – она поцеловала мужа и повернулась к гостям, – Джон – преподаватель в университете…

«Удивительно!» – воскликнул про себя Рей.

– …поздние пары, заочники. Приходится оставаться допоздна.

– А если не секрет, что Вы преподаете? – поинтересовалась миссис Трейер.

– Актерское мастерство, – ответил Джон и… спородировал Чарли Чаплина.

Все засмеялись (хотя я не уверен, искренне ли).

– Ну, пройдемте на улицу, в беседку, – пригласила Оливия.

– Простите, а где можно помыть руки? – поинтересовался Рей.

– Прямо по коридору, вторая дверь направо, – ответил Джон.

В ванной комнате Рей включил свет, затем открыл воду и стал искать мыло.

Нашел его в подвесном шкафчике. Там стояли еще какие-то кремы, а между ними Рей заметил стеклянную банку с бледно-зелеными таблетками. На ней были написаны какие-то цифры и слово «успокоительное». Такое же успокоительное принимала когда-то его бабушка, поэтому ему и показалось это странным.

Выходя из ванной, он услышал, что его зовет Софа. Поднявшись наверх, Рей сразу понял, какая комната принадлежит девушке. Как-то Софа говорила ему, что очень любит рисовать животных, особенно котов. А на этаже была всего одна дверь, на который было нарисовано именно это животное. В лапках у него был стеклянный серебряный шар.

– Могу войти? – постучавшись, спросил Рей.

– Конечно, – ответил голос из-за двери.

Рей был поражен: такой красивой, даже на выпускном, он ее еще не видел.

Платье насыщенно-фиолетового цвета с узким верхом и очень пышной юбкой едва прикрывало коленные чашечки, черные туфли на высоком каблуке как нельзя лучше подчеркивали и без того длинные и стройные ноги Софы. Но волосы… Волосы – это нечто! Такие идеальные локоны можно встретить только в кино: они спускались чуть ниже плеч, небрежно прикрывая их, но совершенно не закрывали ключицы.

– Ты… прекрасна, – еле выговорил Рей, все еще не отрывая от нее взгляда.

– Я знаю, ради этого и старалась, – она улыбнулась, – поможешь застегнуть платье?

– Конечно, – даже сейчас, спустя минуту, Рей пребывал в каком-то непонятном состоянии, не похожем на шок, скорее на восхищение.

Софа повернулась к нему спиной и, перекинув волосы вперед, обнажила ее. Рей подошел, но сразу же был повержен во второй раз. Тот чай, который по вечерам пьют Чувства, пахнет примерно так же: как будто ты вдыхаешь саму жизнь, саму эйфорию, такую насыщенную, что ты вот-вот взорвешься, разлетишься на космическую пыль и окажешься во Вселенной, ты и будешь Вселенной.

– Спасибо, – и она начала медленно поворачиваться после того, как парень застегнул молнию.

Можно ли подобрать еще более романтичный момент между влюбленными? Я думаю, можно, но надо будет сильно постараться. Рей был на полголовы выше Софы, но каблуки сравняли их так, что носы могли касаться друг друга. Не теряя времени, он поцеловал Софу.

Пух, пух, пух! Так взрывался салют внутри Рея, разлетаясь на более маленькие шарики, которые также взрывались и также разлетались на еще меньшие. Каждая клеточка Рея была частью большого салюта.

Они спустились во двор, к родителям. На улице уже начинало темнеть. Пахло розами, маленькие птички летали, догоняли друг друга, некоторые спокойно беседовали на деревьях, сама атмосфера как бы говорила: «Расслабьтесь и веселитесь, такой прекрасный день».

– Дорогая Софа, мы с папой хотим поздравить тебя с твоим праздником. Семнадцатый День рождения – это ведь так прекрасно! Помню, как на свой семнадцатый День рождения я со своими подругами и…

Джон кашлянул, ненавязчиво намекнув, что можно и нужно говорить по делу.

– Извините, просто вспомнилась юность, – исправилась Оливия и продолжила. – Когда ты была совсем маленькой и тебя все спрашивали, кем ты хочешь стать, ты отвечала, что феей. Затем тебя спрашивали, почему именно феей, а ты говорила: «Чтобы приносить людям счастье». Может, у тебя и нет волшебной палочки или крыльев за спиной, но ты делаешь счастливыми, по крайней мере, трех людей. Я хочу тебе пожелать, чтобы ты оставалась таким же прекрасным человеком, добрым, честным и просто замечательным, чтобы ты нашла свое место в жизни и чтобы твои ангелы всегда были с тобой.

– Теперь позвольте сказать мне, – Джон поднялся с бокалом вина и начал говорить. – В детстве я думал, что у меня обязательно будет сын. Еще помню, как говорил своей маме: «Мам, если у меня будет дочка, можно я тебе ее отдам, а себе возьму сына?» Так вот, я хочу тебе сказать, что не променял бы тебя ни на какого мальчика, даже самого лучшего. Однажды ты мне сказала, еще будучи совсем-совсем маленькой, что можно радоваться и маленьким игрушкам, а не только большим и дорогим. Поэтому я хочу пожелать побольше маленьких «игрушек», умения разбираться в людях, побольше вдохновения и крепкого здоровья. А это наш подарок тебе от нас и мистера и миссис Трейер, – он подмигнул Карлу.

Он протянул Софе фиолетовый конвертик, перевязанный золотой лентой. На нем большими красивыми буквами было написано:

«На семнадцать лет, с любовью».

Только сейчас Рей заметил, что у девушки на глазах слезы. Но она плакала, улыбаясь, и было видно, что она счастлива.

– Открой, солнышко, – сказала Оливия тоже со слезами на глазах.

Руки девушки тряслись. Она развязала ленту, открыла конверт и достала оттуда две бумажки.

– О, Боже! – Софа удивленно подняла глаза. – Это… это правда?

– Я думаю, что да, – ответил за всех родителей Джон.

– Рей! – воскликнула Софа. – Тут два билета в Вену, на твое и мое имя.

«Запускайте второй салют!» – где-то внутри Рея скомандовал тот управляющий по салютам.

– Это просто замечательно! – Софа по очереди обняла сначала своих родителей, потом родителей Рея.

– Давайте выпьем за Софу и за любовь, – мистер Дэзер открыл шампанское.

Они еще часа два разговаривали, смеялись, танцевали. Рею, кстати, пришлось станцевать и с Оливией.

– Вы можете подняться на крышу и посмотреть на звезды. Тем более, что там не будет стариков, которые мешают, – дипломатично посоветовал Джон, чем вызвал смущение влюбленных и смех остальных родителей.

Софа и Рей последовали совету и пошли в дом.

– А куда мы идем вообще? – спросил юноша.

– Сейчас увидишь, – девушка загадочно улыбнулась, – только я переоденусь.

– Зайдешь? – голос Софы звучал приятно-устало, как будто после долгих и счастливых приключений.

Рей осмотрел ее комнату.

Дайте человеку самому обустроить свою комнату – и вы увидите, какой он на самом деле. Как бы я создавал комнату Софы, если бы был волшебником: для начала взял бы небольшой прямоугольник за основу, затем сорвал миллион одуванчиков, дунул на них, чтобы по всей комнате разлетелись, затем взял лучики солнца и рассеял бы по пространству – обстановка и атмосфера готовы. А потом по мелочи: широкая кровать, люстра в виде бутонов лилий, шкафы, комод, письменный стол и тумбочки – все в одном цвете – нежно-желтом; изящные линии переходов, мягкие тени, переливание цветов – в общем, все создавало впечатление, что вы нашли обитель спокойствия и гармонии.

– Можешь присесть, – Софа указала рукой на небольшой пуфик около двери.

Не прошло и пяти минут, как перед Реем стояла совершенно другая девушка, более домашняя: в спортивных штанах и футболке, уже в кроссовках, а не на высоких каблуках, с небрежно собранным хвостом – уютная и теплая.

– Уже не такая красивая? – усмехнулась девушка.

Рей и рад бы что-нибудь ответить, но не мог: он просто не мог понять, как можно быть одинаково красивой и в платье, и в спортивном костюме. Он лишь покачал головой.

Она взяла Рея за руку и повела за собой по коридору. Сначала они повернули направо, а затем у спальни родителей – налево и уперлись в стену.

– Это ты и должна была мне показать?

– Иногда стоит смотреть выше, – Софа встала на носочки и потянулась к самому потолку.

И только сейчас Рей заметил лестницу, которая вела к потолку, и сама же «спускалась» с него.

Первой полезла Софа. Открыв небольшой прямоугольный люк, она выбралась на крышу. По ее ловким движениям было видно, что бывала она здесь часто. Рей повторил все тоже самое, только медленнее и не так ловко.

– Чего ты? – спросил парень, услышав смех спутницы.

Он наконец-то поднялся и понял: на крыше, которая напоминала собой неглубокий бассейн, лежало покрывало, а на нем стояла корзинка. Они подошли, и Софа, все еще светясь от счастья, взяла записку, которая лежала в ней.

«Софа! Я хочу подарить тебе еще кое-что. В корзине лежит еще один подарок. Веселитесь там. С любовью, мама.»

Она протянула записку Рею, а сама открыла «посылку».

– Ну что там? – спросил он.

Софа достала из корзины бутылку шампанского и какие-то фрукты, колонку для музыки. Но сейчас она смотрела на бумажку в своих руках и улыбалась.

Рея взял бумажку.

«Пригласительный билет в приют для животных. Приходите и сделайте счастливыми сразу несколько существ!» А на обороте тем же почерком, что и открытка, было написано: «Только папе не говори, пусть для него тоже будет сюрприз.»

– Это же просто замечательно! – воскликнул парень, зная, как давно Софа хотела себе собаку.

На противоположных сторонах крыши сидели двое муж чин, скорее, даже юношей, и играли на скрипках. Один был блондином с голубыми глазами, а другой – с сильно вьющимися русозолотого цвета волосами и светло-карими глазами. Они играли так, что эту музыку могли слышать только Рей и Софа.

– Чего-то явно не хватает, тебе не кажется? – спросил второй юноша у блондина.

– Я даже знаю чего, – Любовь закрыла глаза и улыбнулась. В этот же момент к крыше стали слетаться разные птицы, но, как только они прилетали, они сразу же успокаивались, некоторые деловито прогуливались по крыше, некоторые спали, другие ворковали друг с другом. Еще солнце стало как-то быстрее садиться. Но, только достигнув нужного Любви оттенка, как будто остановилось. Цветы стали сильнее и приятнее пахнуть. Даже воздух потеплел.

– Так-то лучше, – сказало Счастье, и они снова принялись играть. Мелодия не была быстрой или очень эмоциональной, скорее размеренной и успокаивающей.

– У вас очень красивый дом, – сказал Рей.

Если не знаете, о чем поговорить с человеком, поговорите с ним о красоте, потому что красота – вещь настолько разная и индивидуальная, что даже у самого глупого человека должно быть мнение по этому поводу.

– Ты не представляешь, сколько родители вложили сюда сил и средств, – она засмеялась, – помню, когда мы только сюда переехали, здесь даже не было дверей. И когда мы поехали их покупать, я яро доказывала родителям, что одна дверь подходит к комнате больше, чем другая. И вот, когда я их переспорила и мы купили ту, что я просила, оказалось, что двери мы выбирали для моей комнаты, а не для их, как я думала. Весь парадокс в том, что мы осознаем ошибки тогда, когда уже поздно. А ведь можно было спросить хоть слово, и ошибки уже не было бы. Жаль только, что люди боятся показаться глупыми, даже ценой чего-то очень важного.

Так они проговорили почти до самой темноты. На небе стали появляться звездочки, маленькие, слово пыль, и такие же яркие, как детские мечты.

– Слушай, а ангелы твоей мамы каким-то образом связаны с религией? Мне почему-то кажется, что нет.

– Ты прав, – ответила Софа.

После этих слов девушка заметно изменилась в лице.

– Если это что-то плохое, можешь не рассказывать. Все нормально.

Она помолчала минуту, а потом начала:

– Я хорошо тебя знаю и могу доверять. Маме я обещала никому не рассказывать, но ты уже стал моей семьей, поэтому слушай. Я должна была быть не одна в семье. Примерно три года назад, двадцать шестого июля, моя мама, будучи беременной,…

Подул холодный и колючий ветер. На крыше теперь было не четыре персонажа, а пять: девочка с белыми волосами и пепельно-серыми глазами, которую когда-то видел Рей, переходя дорогу, играла то ли с клубочком ниток, то ли с небольшим мячиком, перебирая его в руках и разглядывая, как будто это самая интересная вещь на планете.


– …ехала к врачу, чтобы проконсультироваться по беременности. Но, к огромному несчастью, на дорогу выбежал пьяный мужчина и мама, дабы не сбить его, свернула, как она сама сказала, не видя ничего вокруг. Выехав на встречную полосу, она столкнулась с другой машиной. Мама сломала руку, точнее кисть и три пальца, и на фоне шока она лишилась ребенка. То, что было потом, не передать словами: она неделями не выходила не то что из дома, даже из комнаты, пила разные таблетки и сильные успокоительные, без конца плакала. Один раз у нее случился настолько серьезный нервный срыв, что мы вызывали скорую. Но потом ей приснился сон: она была на каком-то балу, где танцевали друг с другом маленькие ангелочки, к ней подлетел еще один маленький ангелочек в голубом платье и предложил станцевать. Честно сказать, после этой ночи она очень сильно изменилась: сначала сама начала готовить завтраки, а потом и обеды, стала читать книги по психологии, выходить на улицу, заводить новых друзей. Сейчас, если верить ее словам, а я верю, она в полном порядке. Только, пожалуйста, если вдруг зайдет речь, не показывай, что ты что-то знаешь. Хорошо?

– Безусловно, – Рей знал, что обычно в таких случаях преподносят свои соболезнования, но вместо этого спросил. – А как ты это перенесла?

– Мне стыдно в этом признаваться, но намного спокойней, чем родители. Я переживала за маму, за ее состояние. Конечно, я и плакала, и сожалела, и вообще первые дни я не помню из-за шока. Но потом все стало налаживаться, в жизни появились какие-то краски, я стала про это забывать. Наверное, это ужасно, что я вычеркнула это событие из своей жизни, но так мне легче.

Девочка, выбросив из рук шарик, на одной ноге допрыгала к блондину со скрипкой и тихо-тихо прошептало на ухо:

– Мы с тобой еще обязательно встретимся.

По-детски засмеявшись, она спрыгнула с крыши и, превратившись в белый туман, улетела.


– Ладно, – Рей вздохнул, – давай закроем грустные темы и потанцуем.

– Ой, у меня так болят ноги – может, просто посидим и посмотрим на небо? – видно было, что Софу клонило в сон, но спать она не собиралась.

Рей достал из корзины легкие покрывала, сначала накрыл плечи девушки, а затем, сев около нее, набросил одно из них на себя.

– Боже, как я мог забыть, – воскликнул Рей, – у меня ведь тоже есть подарок для тебя.

Он вскочил, раскрыл рюкзак, который захватил с собой, выходя из комнаты Софы, и достал оттуда вчетверо сложенный лист бумаги и небольшую белую коробочку.

– Позволь прочитать, – Рей прокашлялся и начал: …

Любовь, махнув рукой, так же, как и та девочка, превратилась в туман, который не могли увидеть обычные люди, зато могли почувствовать. Он обволок всю крышу, проник в каждую клеточку этих людей, заставляя дрожать и еще сильнее биться их сердца.


– …Первое, что я хочу тебе сказать, это спасибо. Спасибо тебе за то, что ты появилась в моей жизни и не пропадала ни на секунду, за то, что была со мной в тяжелые моменты, спасибо еще и за то, что в тебе есть тот внутренний свет, который освещает все вокруг. Я хочу тебе сказать, что, несмотря ни на что, буду любить тебя. Возможно, это слишком смелое заявление, но я почему-то чувствую, что так и должно быть. Ты заставляешь меня жить, а не просто существовать. И за это тебе спасибо. Открой коробочку, – только на последней фразе Рей оторвал глаза от бумажки. Если сильно присмотреться, можно было заметить, что его глаза слезятся.

Софа сняла крышку. Первое, что она увидела, – это еще одна маленькая коробочка, только уже обитая бархатной тканью. Она открыла ее дрожащими руками: внутри лежали сережки, которые даже в темноте умудрялись отражать свет. Они были небольшие, кажется, такие сережки называются «гвоздиками», с бледно-голубыми камушками, как будто обвитые золотыми листьями. Очаровательный подарок, честное слово.

– Боже, Рей, не стоило, – она бросилась ему на шею и обняла. – Но они просто восхитительны. Спасибо большое!

– Да не за что, – он смущенно улыбнулся, – у тебя ведь такой праздник. Кстати, там еще кое-что есть.

Возможно, вам покажется это странным, но я вас уверяю, то, что лежало в корзине помимо сережек, для Софы стало намного ценнее их.

Это было простое ожерелье, только не очень обычное: на серых, плотных, но мягких нитях висела маленькая стеклянная прозрачная баночка, внутри которой были совсем крохотные разноцветные лепестки, которые, переливаясь, создавали танцы цвета.

И последний подарок стал кульминацией вечера. Софа очень любила стихи, и Рей это прекрасно знал, даже знал, какие стихи ей нравятся. Поэтому он взял небольшой блокнотик в твердом, но удобном переплете и каждую страницу прописал стихами, делая к ним зарисовки. Он неплохо рисовал, особенно для близких людей.

– Восхитительно… – Софа была настолько ошеломлена, что не могла нормально произносить слова, – это… просто… я даже не знаю.

Рей заулыбался, да оно и понятно: одна из самых ценных вещей в жизни – это делать другого человека счастливым.

Софа обняла его. Это не такие объятия, какие проделывают лицемерные политики, не такие, как у закадычных подружек в школе, это объятия доверия, признания, преданности и, наконец, любви, такой всепоглощающей, что даже сияние солнца меркнет на ее фоне. Я хочу, чтобы этот момент вы видели так, как вижу его я. Предположим, что это кино: камера с неравномерной скоростью поворачивается вокруг них, звезды на небе уже не точки, а быстро движущиеся линии, все как в замедленной съемке, и вот сам момент объятия: ветер подул Рею в спину, при этом раздувая волосы девушки, все вокруг стало на три тона темнее, сам воздух стал более мягким и уютным.

– Думаешь, до конца?

– Посмотрим… – ответил блондин.


***
Я не знаю, как у вас, но мне после каждого насыщенного или просто трудного дня снятся сны. Видимо, мой мозг не может поверить, что это закончилось, и пытается сам сделать все, чтобы развлечься. Мозг – это такой редкостный и эгоистичный самодур, думающий только о выбросе разных веществ для своего «питания» и совершенно не думающий о том, что чувствует при этом его хозяин.

Рею тоже сегодня приснился сон.

Была зима, такая снежная, что от яркости белого снега глаза слезились и отказывались фокусироваться на предметах. Хотя снег, медленно и как будто нехотя падая на землю, был отнюдь не белым, скорее пепельно-серым, и хлопья его тоже не были такими крупными и пушистыми, как это бывает в самый разгар зимних снегопадов – он был, скорее, как пыль, легкая и невесомая. И парень стоял посреди поляны. Поляна была кругом, а границей круга служили одинаковой высоты сосны и ели. Они стояли, как будто солдаты, охраняющие важный объект, беспристрастно наблюдая за ним.

Рей начал быстро разворачиваться, чтобы понять, где он и что вообще происходит. Не узнав более того, что я рассказал, он решил пойти к деревьям и посмотреть, что кроется за их иголками, так хорошо скрывающими и его от внешнего мира, и внешний мир от него. Но вот незадача: сколько бы он ни шел, он не приближался больше, чем на шаг от начального места. Даже если бы он обернулся, что потом и сделает, он бы увидел след от обуви на том же месте, на котором стоял. Он побежал – и снова ничего. Вообще ничего. Рей по-прежнему стоял там, в окружении бесчувственных охранников. Самое ужасное, что может быть в снах, – это ощущение того, что вы в реальности. Если сон настолько хороший, что вы чувствуете себя счастливым, то, проснувшись, вы расстроитесь (это по меньшей мере), а если сон был настолько плох, даже кошмар, то, проснувшись, вы, конечно, будете рады, что все закончилось, но неприятный осадок все равно останется.

А Рей как раз и ощущал себя в реальности, он чувствовал, как острый ветер почти режет его кожу, как снег скрипит под ногами, как пахнут деревья, он мог сделать себе больно, при этом не проснувшись.

И представьте, какая паника охватила его: голова перестает соображать, сердце начинает бешено колотиться, пытаясь разбить ребра и сбежать, пока не стало слишком поздно, а руки дрожат. Но потом во сне наступает такой момент, который более-менее решает проблему: либо разрешает ее, либо делает все настолько плохо, что справиться потом будет уже намного труднее, чем сейчас. Он всегда наступает.

Во сне Рея тоже наступил такой момент. После того, как, ему показалось, он провел целую вечность в этом давящем кругу, услышал свист. Вы тоже его когда-нибудь могли слышать: когда тонкие-тонкие предметы буквально разрезают воздух. Парень видел, как к нему что-то приближается на большой скорости. Только когда до этого объекта оставалось около двух метров, он понял, что это стрела. Он мог упасть или попытаться убежать, чтобы хотя бы попробовать спасти свою жизнь, но не мог сдвинуться с места. Может быть, он и хотел, но его ноги были ватными и одновременно тяжелыми. Рей был уже готов к тому, что стрела пронзит его, непроизвольно даже попрощался со всеми своими родными, осознал, что он не так делал, что можно было сделать совершенно по-другому. И вот эта стрела в полуметре от него; Рей расправил плечи и напряг грудь, чтобы стрела знала, что она убьет человека, который ее не боится. А она уже в тридцати сантиметрах. Рей смотрел на кончик стрелы, как на человека. Смотрел дерзко, как будто бросая вызов, мол: «Давай, если сможешь, чего же ты медлишь!». Он был готов, точно готов. Даже не закрыл глаза. И вот в самый последний момент стрела раздвоилась и, облетев его, стремительно унеслась прочь.

Разочарование или радость и облегчение? Рей не мог понять.

После этого он ни о чем не думал. Полагаю, я бы тоже не смог думать. Он просто смотрел в одну точку, быстро, но равномерно дыша. Как будто пустота внутри него, как черная дыра, безвозвратно поглощала все остальные чувства.

Юноша не знал, сколько времени прошло. Может, секунда, а может, и день. Он посмотрел вниз, на свои ноги. Они действительно оказались каменными, как будто верх его был законченной частью скульптуры, а низ еще только обрабатывался. И тут он почувствовал: в его левую лопатку вонзилось что-то острое. А через мгновение еще раз, только уже спереди, прямо в живот.

Рей открыл глаза. Он лежал в своей комнате, на своей кровати, на улице царствовало лето, не было ни елок, ни снега, не стрел. Он еще минут десять лежал и, как во сне, ни о чем не думал, просто лежал и смотрел в потолок. Какие-то мысли, естественно, были, но он их не запоминал, словно они просто залетали в его голову извне и улетали через мгновение.

Наконец, он встал. На часах – половина второго. На работу не надо – воскресенье. Собравшись с силами, Рей оделся и спустился вниз. Голова немного кружилась и болела, такое всегда бывает после тяжелой ночи.

– Доброе утро, точнее день, – парень поприветствовал родителей.

– Боже, Рей, что с тобой? Ты не заболел? – вместо приветствия сказала Амалия.

Он действительно выглядел не очень: бледный, все еще сонный, с грустными, но не пустыми глазами.

– Я нормально, просто сон приснился плохой, – он постарался улыбнуться.

Позавтракав одним чаем, он решил прогуляться. Не пошел ни к Софе, ни к морю, ни в центр города, где всегда шумно и можно отвлечься от мыслей, съедающих изнутри. Он пошел в одно место, которое так нравилось ему. Наверное, у каждого из нас есть такое место, куда мы можем пойти со своим грузом и сбросить его.

Для Рея – это мост, старый, заброшенный, но крепкий, сделанный на совесть. Когда-то этот мост предназначался для переезда поездов через реку. Но что-то пошло не так, и мост перестали использовать.

Летний день не задался, по крайней мере, для Рея. Он любил, когда на улице тепло, когда касания ветра почти неуловимы, а тень становится героем дня.

Сегодня же было по-другому: солнце взяло для себя выходной и тихо дремало за облаками, иногда просыпаясь; на улице было свежо и ветрено; удивительно, что пахло не розами, как обычно, а морем. На улице было много стариков, которые любят такое время, когда нет жары, и они могут спокойно насладиться видами города и моря. Маленьких детей, наоборот, было очень мало, а в некоторых местах вообще не было: они обычно либо спят в такое время, ведь свежесть, прохлада и море – одни из лучших снотворных, либо играют дома. Птиц тоже не видно, вероятно, они остались на берегу или на скалах.

Мост был железный, уже изрядно покрытый ржавчиной, в каких-то местах красовались неумелые рисунки юных художников. Вообще этот мост делится как бы на три уровня.

На первый, самый нижний, можно было спуститься по лестнице у самого начала. Уровнем это с трудом назовешь, ибо здесь лишь небольшая платформа с перилами. Находясь на этой платформе, вы будете ближе всего к земле и воде, ближе ко всему земному и насущному, по крайней мере, так думал Рей.

Второй этап – это и есть сам мост, точнее, пролет, по которому можно было переехать или перейти через широкую и спокойную реку.

И третий уровень – это «второй этаж моста». Представьте трапецию: нижнее основание – это пролет моста, а верхнее – его второй этаж, ну и боковые стороны – лестницы, по которым можно подняться на самый верх.

Рей, если приходил на мост, когда у него было хорошее настроение, забирался именно на нижний уровень – тут он обычно читал. Прелесть этого уровня в том, что здесь можно сидеть и заниматься своими делами и тебя никто не увидит.

По пролету очень хорошо просто прогуливаться, если вы любите ветер, который здесь был почти всегда, подойти к перилам, присесть, спустить ноги вниз и смотреть, как неугомонно течет вода. Если эти уровни распределялись по уровню тяжести того, с чем пришел человек, и первый – самый «легкий», то представьте, что должно быть у человека, который забирается на высоту примерно двадцать метров над водой, на уровень, где нет никаких перил и не за что держаться.

Рей «покорил» два уровня, но на третий лезть не собирался и, честно сказать, надеялся, что никогда туда не попадет.

Вы можете спросить, почему какой-то обычный, пусть и плохой, сон выбил парня из колеи. Могу только сказать, что сон стал последней каплей: Рей уже почти месяц только и делал, что находился в окружении людей и сильно от этого устал, поэтому и хотелось побыть в одиночестве.

Не буду говорить, о чем он думал, потому что этого не знаю не только я, но и он сам. Мысли его были как маленькие резиновые шарики в большой коробке – они бились о стенки, друг о друга, создавая хаос, но потом в связи с отсутствием внимания успокоились, как дети.

Рей пробыл на мосту около двух часов, размышляя, читая и слушая музыку.

***
Прошло два дня. Рей, полностью оправившийся от своего сна, чувствовал себя прекрасно. Я думаю, что каждый чувствовал бы себя также, если бы знал, через два дня летел бы со своим любимым человеком в один из наикрасивейших городов планеты, да еще на целую неделю.

Сегодня, во вторник, Софа, ее мама и Рей должны были встретиться в небольшой кофейне, которая располагалась в том супермаркете, около которого они встретились за день до праздника. Нужно было обсудить мелкие бытовые детали перелета и жилья. Оливия собиралась лететь вместе с ними, ибо несовершеннолетних не выпускают за границу без опекунов или родителей. Тем более миссис Дэзер и сама хотела посетить те места, где провела свою молодость, пока не вышла за Джона и не переехала в другую страну. Встреча была назначена на двенадцать тридцать, и Рей, как это обычно делают молодые люди перед встречей с родителями подруги, пришел на двадцать минут раньше, чтобы в глазах мамы Софы предстать пунктуальным человеком.

Столики в кофейне мирно наслаждались пустотой, что показалось странным: в соседних магазинах было полным-полно людей: и детей, и женщин, и мужчин, и даже пенсионеров. Рей выбрал второй столик и заказал себе десерт и крепкий кофе, достал из рюкзака книгу (он всегда брал с собой что-нибудь почитать) и прождал Софу около десяти минут.

Выглядела она, как всегда, превосходно. Но пришла почему-то без матери.

– А почему ты без мамы? – спросил Рей.

– Она, – ответила Софа, присаживаясь, – была у стоматолога и там чуть задержалась. Сказала, что будет минут через пятнадцать.

Девушка тоже заказала себе кофе, но другой десерт: шоколадный, пропитанный нежным воздушным кремом, торт «Моцарт». Они разговаривали о Вене, о том, как оба ждут это путешествие.

– Боже, мне даже не верится, – ее лицо просто светилось, – я уже говорила, что эти дни только и делаю, что узнаю информацию и ищу путеводители.

Софа так увлеченно рассказывала, будто уже была в Вене, гуляла по этим узким улочкам, по таким же цветочным садам, как и у них в городе, здоровалась на неуверенном немецком с каждым продавцом или человеком, случайно с ней столкнувшимся.

Рей смотрел на нее, любуясь.

Часы уже показывали без двадцати минут два, а Оливии все еще не было.

– Наверное, мама паркуется, – попыталась найти объяснение Софа, перехватив взгляд Рея на часы.

– Я схожу в туалет и скоро вернусь, – сказал Рей.

– Хорошо, – ответила девушка, не поднимая головы от учебника истории Австрии.

Туалет располагался у самого входа в супермаркет, поэтому Рею пришлось спускаться на эскалаторе. Окинул взглядом зал: вторник, рабочий день, а так много людей. Из детской комнаты раздавался громкий смех, в пиццерии отдыхала молодежь, по магазинам прогуливались покупатели.

Рей уже было собирался подниматься на второй этаж к Софе, но почувствовал, как кто-то усердно дергает его за рубашку.

– Дядя, дядя! – перед ним стояла маленькая девочка лет семи. – Помогите снять котенка, он застрял на дереве. Мама просила меня с ним погулять, а он убежал и залез на высокое дерево. А мама меня будет ругать, если я вернусь без котенка.

Ярко-зеленые, широкие, почти круглые глаза были налиты слезами, причем такими чистыми, что их едва можно было заметить. Длинные каштановые волосы собраны в косичку, на конце перевязанную резинкой с цветком. Сама она была в бело-зеленом платье в полоску и в босоножках.

– Ну, пошли, покажи, куда он спрятался, – парню ничего не оставалось, как согласиться. И девочка побежала перед ним.

Рей тоже ускорил шаг.

На втором этаже в это время стояла уже не девочка, некогда игравшая с клубком, а прекрасная девушка. Она стояла и никого не трогала, и люди ее тоже не трогали, потому что не видели. Они наступали на шлейфы ее платья, которые разлились бесконечными реками во все стороны, а потом как будто пропадали, превращаясь в пыль. Само платье серого цвета, намного бледнее, чем серый цвет ее глаз, только лиф был черным. Юбка платья разливалась туманом, в прямом смысле слова, медленно, но верно поглощая каждый сантиметр под собой. Сама девушка была высокой и стройной. Ее скулы и ключицы выразительно смотрелись даже издали. Смерть смотрела не в пустоту, а на все сразу, при этом не уделяя внимания ничему в отдельности. Губы, веки, лоб – все в ней было расслаблено.

Рей уже почти вышел за двери, когда раздался взрыв. Уши заложило, потом начал отчетливо слышаться шум, за ним звон, потом крики и вой. В спину ему что-то ударило, отчего он сразу начал падать. И уже в падении заметил, как эта маленькая зеленоглазая девочка, убегая, обернулась к нему, посмотрела прямо в глаза и скрылась.

Далее темнота. Он ничего не чувствовал, просто лежал. Без сознания. Лежал в дверях супермаркета, внутри которого 25 июля, во вторник, террористический акт унес жизни более сотни людей. Более сотни, среди которых некогда счастливые и смеющиеся дети, отдыхающие от постоянного шума родители, ловящие последние радости жизни пенсионеры, работники этого центра, в основном студенты.

Конечно, погибли не все: некоторых людей завалило, и потом спасатели, разгребая обломки стен и потолка, спасли их. Но многие, к сожалению, навсегда попрощались со своими жизнями.

***
Отдаленный, равномерный писк Рей слышал как будто через стену. Он потихоньку начинал чувствовать ноги, затем руки, потом и все тело. Наконец, собрав по маленьким осколкам свои силы, открыл глаза, но окружающее видел, словно сквозь туман – только белый фон с небольшими цветными, хаотично расположенными пятнами. Потом в глазах стало проясняться, и он увидел, что лежит в белоснежной палате, на такой же белоснежной кровати. Напротив кровати стоял диван, а на нем лежала женская сумка. Рей ее сразу узнал: это была сумка его матери.

Голова сильно болела, стоило лишь чуть ею пошевелить, и водопады в ней начинали сильно биться о стенки черепа, отдаваясь болезненным эхом. Рей начал вспоминать ту девочку, пронзительный звук взрыва, удары в спину, как он упал и о чем подумал.

«Боже, Софа!» – пронеслось у него в голове. Он попытался подняться, но не смог. Острая боль пронзила все тело, начиная от шеи и заканчивая ступнями, как будто стебель розы стал активно расти, да так активно, что за секунду вырос, как человек за семнадцать лет: шипы прорастали сквозь все его тело, разрывая ткани и органы.

Как только Рей попытался подняться, над дверью, ведущей в коридор, загорелся красный свет и зазвучала негромкая сирена, которая, впрочем, парню показалась очень даже громкой. Через пару секунд в палате уже стояла Амалия. Видно было, что она нормально не спит уже долгое время. Оно и понятно.

– Ты, – к горлу женщины подступили слезы, – ты очнулся… Слезы с успехом прорвали блокаду и активно наступали; она

бросилась к кровати, чтобы обнять сына, но Рей, зная, что это не лучшая идея, постарался поднять руку в знак протеста.

– Мне просто чуть-чуть больно, – он постарался улыбнуться, чтобы мама неправильно его не поняла.

– Точно… – она смутилась, – прости.

– Ничего страшного.

Амалия села на диван, скорее рухнула. Рей, заметив это, понял, что здесь она проводила почти все свое время, потому что даже не смотрела, куда садится, прекрасно ориентируясь в пространстве.

Парень не знал, как начать разговор, и, кажется, его мама тоже. Одному хотелось спросить про теракт, а второй – про его самочувствие.

– Какое сегодня число? – сам того не ожидая, поинтересовался парень.

– Третье августа. Ты пролежал без сознания восемь дней, – она тяжело вздохнула.

– Как будто вчера лег спать, а сегодня проснулся, только голова немного болит. И снова спать хочу.

– Рей, дорогой, конечно, ты хочешь еще отдохнуть. Так что ты спи, – он видел, что мама хотела ему еще что-то сказать, но, видимо, не решалась.

Рей, сам того не желая, последовал совету: его почти свинцовые веки начали опускаться, нечастое и равномерное дыхание становилось привычным, звуки, назойливо доносящиеся из коридора, слышались уже как будто через глухую стену. Он быстро засыпал.

– А как… как Софа? – последнее, что он уже невнятно произнес, прежде чем отправиться в Морфеево царство.

Он спал крепко, так, что не слышал разрывающейся сирены реанимации.

***
В такой же, как и у Рея, белоснежной, только уже ближе к голубому цвету, комнате было больше аппаратов и проводов, чем мебели. Из нее были только кровать, стул, диван и небольшая тумбочка с вазой. В вазе, которая была в форме песочных часов, стоял букет лилий, таких же лилий, которые Софа могла видеть, когда поднимала голову, сидя в кофейне в тот ужасный день.

Шел уже десятый день, как девушка находилась в коме.

За это время к Софе приходили все ее друзья, несколько родственников, бывшие одноклассники, два учителя, которые особенно любили ее. К ней даже приехали бабушка и дедушка из самой Голландии. Врачи говорили, что шансы есть, но в это, несмотря на надежду, мало кто верил.

Все эти десять дней на подоконнике без устали сидели двое мужчин: один был сероглазым молодым парнем, а второй уже мужчиной постарше с темно-зелеными, даже болотного цвета глазами. Они сидели, смотрели друг на друга, иногда о чем-то разговаривали и постоянно играли в шахматы. И все десять дней длилась одна партия. Двадцать пятого июля черные, вопреки всем правилам, походили первыми. Белые же, в свою очередь, отвечали более чем достойно: одну за одной они поглощали черные пешки. И вот случилось что-то – и в наступление перешли черные. Таким же образом с белого поля пропали сначала все пешки, а затем и другие фигуры.

Сейчас же у мужчины с зелеными глазами оставались лишь ферзь и король. Черные, стремясь уже который день побыстрее одержать победу, перешли на более агрессивную игру. Фигуры ходили по шахматному полю быстро и резко, возможно, совершенно не думая.


– Ну, ходи, чего же ты медлишь?

– Это мне как раз-таки на руку, – спокойно ответила Жизнь. У этой игры совершенно не было никаких ограничений по времени: она могла закончиться как в эту же секунду, так и через много лет. Все зависит от того, кто умнее или кому больше повезет.


Они играли еще два дня. И за два дня ничего, совершенно ничего не изменилось, но играть им было интересно. Всегда интересно играть, если есть на что играть.


В комнату зашла Оливия, так же, как и Амалия, изрядно постаревшая. Она села на стул у изголовья, нежно, почти невесомо, боясь повредить хоть одну клеточку ненаглядного тела, взяла руку Софы. Слегка сжимая ее, женщина смотрела на дочь.

«За что?» – эта фраза только и крутилась у нее в голове. Дело было во многом: прежде всего, в Софе. Почему человек с такой чистой душой, вряд ли сделавший вообще что-либо плохое, должен сейчас находиться между жизнью и смертью только лишь потому, что какой-то человек неизвестно почему решил, что имеет право лишить жизни молодую девушку и еще десятки людей? Почему вообще в мире такое происходит постоянно и повсеместно?

А знаете почему? Потому что в людях мало любви и уважения. Ведь теракты, убийства, издевательства, избиения и прочие ужасные вещи почему происходят? Потому что одни люди не хотят признать того, что есть взгляды на жизнь, отличающиеся от их взглядов, всегда уверены, что правы они, а не остальные. И пытаются переделать мир под себя. А мнение и чувства других для них ничего не значат, потому что все остальные люди – это просто неугодная и не нравящаяся им мебель. Если бы у меня в комнате стояла некрасивая тумбочка, я бы тоже попытался от нее избавиться. Но люди не тумбочки и даже не шкафы. Люди – это люди. А тумбочки – это те, кто не понимает этого и смотрит на мир и на других однобоко, с выгодной для себя стороны.

– Ты будешь ходить или нет? – Смерти явно не нравилась медлительность Жизни. – Ты хочешь повторить историю с тем парнем?

– Может, да, а может, и нет, – мужчина не отрываясь смотрел на доску, ища выходы из затруднительного положения.

– Если да, то помни, в этот раз я не дам тебе выиграть. Парень с серыми глазами улыбнулся. Так не улыбались ни Джон,

когда впервые встретил семью Рея, ни Софа, стоящая на крыше вместе с Реем, ни сам Рей, когда смотрел на Софу. Так улыбаются люди, план которых идеально сработал, когда противник полностью в их власти, они всех перехитрили, и никого им не жаль.


Юноша поднял глаза и все понял: что бы он ни придумал и какой бы ни сделал ход, соперник знает все наперед, знает, как потом походит, чтобы загнать в ловушку и безжалостно уничтожить. В его зеленых глазах читались страх и всепоглощающее отчаяние, возможно, близкое к безумию. Совершенно не соображая, он поднял фигуру и поставил.

– Ходи… – отчаянно произнесла Жизнь, все еще смотря в серые глаза, так насмешливо выражающие превосходство.

Бледная рука с венами медленно подняла ферзя, превознося его над всей шахматной доской. Поставив его на другую клетку, Смерть еще раз посмотрела на Жизнь и нахально, дерзко и даже пренебрежительно, как будто зверь, смотрящий в глаза будущей жертве, произнесла:

– Шах…

Теперь ее рука потянулась к белому королю, который неимоверным образом превратился в белого ангела с длинными русыми волосами, и, грубо дотронувшись до его головы, продолжила:

– И мат!

Фигура медленно падала. В это время палату пронзил разрывающий, забирающийся в самые дальние уголки души, пугающий писк. За ним раздалась сирена, только уже гораздо громче. На коридоре послышались шаги и крики. В палату быстро забегали врачи и санитары, пытались оттащить женщину от кровати. Оливия плакала, кричала. Ни слез, ни всхлипов, просто крик, крик боли и отчаяния. Если бы здесь был Джон, он бы слышал этот крик уже второй раз в жизни. Врачи доставали препараты и приборы, пытаясь как-то реанимировать Софу, а король все падал и падал.

В комнате творился хаос: плакала, кричала Оливия, врачи тоже кричали, потому что нельзя было услышать спокойный голос, все носились и мельтешили, а за этим спокойно, абсолютно не шевелясь, наблюдала Смерть.

Король упал, а Софа умерла. Умерла, так и не попрощавшись ни с Реем, ни с матерью, ни с отцом, ни с кем из своих друзей, не насладившись жизнью, только лишь вкусив ее небольшую часть, так и не побывав в Вене во второй раз, не заведя собаку. А все из-за чего? Да не из-за чего, собственно говоря. Из-за людской глупости и человеческого эгоизма.

***
Ничего из этого Рей не слышал, не видел. Он лежал, отдыхал и набирался сил. Чтобы жить. А надо ли это ему будет?

***
Прошло семь часов с момента смерти Софы. Но Рей этого еще не знал.

У бессознательного состояния, ровно как и у сна, есть одно небольшое (хотя это как посмотреть) преимущество: если в твоей жизни приключилась беда, всегда можно лечь спать и на какой-то момент выпасть из реальности. Именно так люди и борются с паническими атаками. Нет, не борются, а сбегают от проблемы. А знаете, на что это похоже? На ком снега, который катится за вами, безнадежно пытающимся убежать от него, спускаясь с самой вершины горы. Пока ком маленький, у вас это прекрасно получается, но он растет и растет стремительно, нагоняет вас и в какой-то момент даже не он сам, а его тень уже пожирает вас. Секунда, и вы навсегда в его объятиях, и это будет чудом, поистине чудом, если вы сможете выбраться. Так не проще ли у самой вершины остановиться, развернуться и взять этот маленький ком, посмотреть на него в последний раз и раздавить, раздавить безжалостно, уничтожив? Может быть, навсегда.

Рей не мог так сделать по двум причинам: он спал; ком, пока он спал, ждал парня, коварно улыбаясь и готовясь расти в размерах пропорционально скорости звука.

Он проснулся. Проснулся измученным, как будто после пяти футбольных матчей подряд. На поле, находящемся около вулкана. На необитаемом острове. На другой планете. Надеюсь, вы поняли, насколько он был измучен.

Но общее физическое состояние его было уже значительно лучше. Что касается тела, так сон точно лечит. Спина и ноги уже не болели, роза, пышным цветом цветущая внутри его, постепенно убирала шипы, превращаясь в воздух. Ему потребовалось еще около часа, чтобы окончательно прийти в стабильное состояние, понять, где он, в чем он и что с ним.

А что с ним случилось? И снова по кругу: вспышки, девочка, взрыв, кровь, «скорая помощь», реанимация, Софа…

Он попытался кого-то позвать, но вышло что-то нечленораздельное. Никто, как оказалось, не услышал. Тогда парень, рассчитывая найти хоть что-нибудь, способное ему помочь, оглядел комнату. Ничего ровным счетом не изменилось.

На тумбочке, мирно стоявшей около кровати, была небольшая красная кнопка, располагающаяся таким образом, что, будь вы даже в предсмертной агонии, смогли бы дотянуться до нее, и, возможно, вас бы спасли. Очень жаль, что в реальной жизни нет такой кнопки экстренного спасения.

Нажав на эту кнопку, он увидел, как в тот раз, красное свечение за дверью в коридоре. Буквально через минуту в палату стремительно вошел врач, взрослый, слегка полноватый седой мужчина лет пятидесяти; Рей не заметил, но у него были очень добрые и умные глаза.

– Вы в порядке? – как-то удивленно и, кажется, с некоторой досадой спросил врач.

– Не сказал бы, что в полном, но уже более-менее. Врач на секунду вышел, позвал кого-то и вернулся.

– Итак, меня зовут мистер Крайлес. Я Ваш лечащий врач, сейчас придет сестра и мы с Вами поговорим. Вы можете со мной разговаривать?

– Думаю, что да, – голова Рея все еще гудела, в висках стучало, как будто маленький настырный рабочий пытался пробить голову и выбраться наружу.

Вскоре пришла сестра, и начался стандартный опрос больного: как себя чувствует, что беспокоит, удобно ли ему, не кружится ли голова и прочее.

Так они проговорили минуты три, после чего в голове Рея что-то прогремело – гром, наконец разорвавший все паутины внутри него.

– Скажите, девушка, Софа, русые волосы, глаза красивые, она должна была быть тоже здесь. Она ведь тогда… при взрыве…

Вы стоите на берегу моря. Стоите и никого не трогаете, перед вами морская гладь, тихая и непоколебимая, и тут просто из ниоткуда появляется огромная волна, секунда, и вы уже под водой, не дающей даже в последний раз взглянуть на небо или глотнуть воздуха. Это паника. Это страх.

Страх тоже был в этой комнате. Девушка с курчавыми волосами темно-фиолетового, почти черного цвета, медленно шагала по комнате, распространяя холод и ужас. Острые пальцы царапали стены, не оставляя повреждений, но издавая ужасный звук, который мог слышать только тот, на кого она смотрела своими безумными темными глазами.

Снова эти бесконечные хлопки, оглушающие крики, последние в чьих-то жизнях стоны.

– Вы меня слышите, скажите, Вы слышите?! – мистер Крайслер стал громче говорить, даже почти кричал, пытаясь достучаться до остатков сознания Рея.

Нет, он не сошел с ума. Парень все слышал, но не воспринимал, как будто ему на ухо кто-то что-то кричал, но и совсем не ему. Постепенно, непроизвольно борясь с этим мерзким чувством, он успокоился. Сердце перестало колотиться, а руки, так предательски трясущиеся минуту назад, успокоились.

– Слышу, наверное, – но Рей по-прежнему не мог собраться, как будто самые тяжелые на свете цепи сковали его рассудок, не отпуская на свободу.

– Вам нужно еще отдохнуть.

– Да не хочу я отдыхать.

Теперь вы уже не перед морем, а на американских горках, мастерки меняющих высоту и скорость полета. Примерно также вело себя состояние Рея: то впадало в Марианскую впадину, то, решая что-то поменять, за секунду взлетало на вершину Олимпа.

В палату вошла Амалия. Темные круги под глазами, нерасчесанные волосы, мятая одежда – все говорило о ее болезненном состоянии. Рей сразу понял, что мама очень долго плакала и, видимо, ни разу за последние две недели не улыбалась.

На улице и погода стояла соответствующая: то самое время, когда летом солнце и жара уступают место дождям и ветрам, было сейчас на дворе. Макушки деревьев раскачивало из стороны в сторону, хаотично разлетались лепестки цветов, чаек и других птиц не было видно. Надвигался шторм.

– У него посттравматический синдром, – сказал Крайлес, повернувшись к женщине.

– Это очень серьезно? – Миссис Трейер спросила без всяких эмоций. Она и сама прекрасно понимала, насколько серьезно, но тут еще сказались усталость и изможденность организма.

– Как повезет, – ответил доктор и движением руки попросил медсестру, ставящую Рею капельницу, удалиться. Подойдя ближе к Амалии, он шепнул ей на ухо: – Если что, мы стоим за дверью. И помните, максимально плавно и, насколько вообще можно, мягко.

Они с медсестрой вышли. Рей, сильно побледневший, откинулся на подушку. Смотрел в потолок, ожидая слов матери.

– Рей, солнышко, как ты?

– Я нормально, просто слегка болит голова, – на самом деле нет, болела не только голова, но и еще что-то внутри. Но какой нормальный ребенок признается родителям в том, что у него болит внутри то, что нельзя потрогать?

– А ты помнишь, что случилось?

– Конечно, помню, – Рей сделал паузу и продолжил:

– Мам, – он привстал и посмотрел прямо в глаза тем взглядом, который смотрит прямо в душу, пробирая до самых костей; вы понимаете, что обманывать бесполезно, потому что эта ложь будет сразу же рассекречена. Рей продолжил: – Что с Софой?

Ком, даже не ком, а шар из шипов подошел сразу к горлу Амалии. Ветер раскачивал деревья уже куда сильнее, чем полчаса назад.

Быстро надвигались черные, тяжелые тучи, давящие на землю. Сам воздух был тоже тяжелым, пахло не розами, даже не морем.

– Рей, пожалуйста, только не волнуйся.

В самом дальнем от Рея углу комнаты начало конденсироваться что-то темное. Ни Амалия, ни сам парень, ни камеры, никто-либо еще не могли это заметить. Не могли увидеть ровно так же, как не видели Любовь, Счастье, Смерть и других.


Рей не отрываясь смотрел, он ждал, ждал чего-то плохого.

– Когда произошел взрыв, Софа была на втором этаже и, к сожалению, сидела этажом выше места разрыва бомбы. Пол обвалился, а с ним упала и Софа.

Слезы выступали, а ком рос, душил все больше, не оставляя шанса. Эта темная субстанция росла, становилась сильнее и плотнее.

– На нее, – женщине тоже было тяжело говорить, она, не в силах более сдерживаться, расплакалась, – обрушился потолок. И прямо на голову.

Начали прорисовываться черты фигуры. Длинные, тонкие ноги, занимающие намного больше половины тела, которые к низу буквально растворялись в воздухе, лишали их обладательницу всякой опоры, но это ей нисколько не мешало. Длинные пальцы рук были расслаблены, даже невооруженным взглядом можно было заметить, что кожа у девушки мягкая и бархатистая, что странно, ибо вены и сухожилия слегка просвечивались.

Звуки для Рея снова начали доноситься, как будто сквозь стену. Ком с шипами разрастался, увеличивался, отращивал новые иголки. Но вот уже одна новая вещь появилась: внутри образовывалась пустота, пожирающая все остальное.

– Она была пятнадцать дней в коме, – Амалия уже не могла нормально произносить слова из-за всхлипов. – И десять часов назад умерла.

Раздался раскат грома. Через секунду полил сильный дождь. Ветер рвал и метал, деревья, неспособные сопротивляться, сдались.

Она появилась окончательно: стройная, худощавая, высокая, с впалыми щеками и острыми скулами, огромными, просто нечеловеческими глазами, узкими бледными губами, во всем черном, только белый цветок в кармане около сердца, конечно, если оно вообще существует. У нее не было ни зрачков, ни радужки, ни белка, просто черные, бездонные, но такие пустые глаза: весь космос был в них, и ничего в них не было. Она могла смотреть на вас и лишь взглядом замораживать вас изнутри, а потом, щелкнув пальцем, расколоть на мелкие кусочки льда, которые почти невозможно воссоединить. Это была Боль, та, которую боятся больше Смерти.

– Нет, нет, ты шутишь, нет! – Рей истерически засмеялся.

Глаза его помутнели, ровно, как и рассудок. Он продолжал смеяться, слезы, как дождь на улице, катились, не останавливаясь.

В палату вбежал врач, за ним два крепких санитара. Они сильно сжали руки Рея, так отчаянно и безнадежно сопротивляющегося, не давая ему возможности двигаться. Мистер Крайлес сделал укол. Через минуту Рей уже ослаб, ему захотелось спать, и, не сопротивляясь желанию, он уснул.

– И что делать? – Амалия, пытаясь успокоиться (ничего у нее не получилось), спросила у доктора.

– Ждать. Пока пусть будет на обезболивающих и успокоительных препаратах, а там посмотрим. Вообще было ошибкой разрешить Вам такое. Простите.

Амалия обняла его. Как боль сближает людей, разрушает их оболочки!

– Я пойду, у меня еще пациенты на обходе. Останетесь?

– Если Вы не против, – а женщина знала, что нет, – я полежу тут рядом с ним.

Не ответив, он удалился. А она легла. И сразу же уснула.

А в углу все еще неподвижно стояла та девушка, а рядом с ней уже знакомая нам другая, только уже с серыми, как пепел, глазами.

– Не благодари, – улыбнулась Смерть.

– Даже не собиралась, – ответила Боль.

Голос ее звучал подобно звону колокола в церкви: отбиваясь от стен, он забирался в голову и там уже бился о стенки, пытаясь расколоть их.

***
Сейчас он лежал и смотрел в потолок. На него, безусловно, действовало лекарство, но причина спокойного, если так вообще можно назвать, состояния была в другом: пустота внутри, заполненная болью. Боль и пустота, заполненная болью, – это две разные, но довольно похожие вещи. Если в первом случае вы можете избавиться от боли и продолжать жить, то во втором случае придется избавляться и от пустоты. А это не так легко.

Так он лежал уже три дня. Физическое, к сожалению, только физическое, состояние его приходило в норму. Ушибы быстро проходили, давление стабилизировалось. Рей был готов к выписке.

Назавтра он лежал уже дома.

Родители его не трогали, только приносили еду и изредка, как ему казалось, проверяли сына. Понимающие родители – это вообще очень важно. Амалия и Карл тоже скорбели, но намного меньше, нежели их сын. Они скорее скорбели из-за Рея. Родители парня не знали Софу очень хорошо, не знали ее родителей, ничего не знали про их жизнь, они лишь знали про отношения девушки и их сына, и, видя Рея в таком состоянии, они понимали, насколько это больно и серьезно для него. А, наверное, большинство родителей не может нормально жить, да просто существовать, если с их ребенком что-то произошло. Они начинают чувствовать себя виноватыми, что не смогли защитить вас от лавины неприятностей; пытаясь как-то оправдать себя в своих и ваших глазах, они со всех сторон окружают вас заботой, но не понимают, что если помощь и нужна, то ребенок обязательно попросит. Хорошо, что Амалия и Карл это понимали.

В одной комнате с Реем сидел мужчина без ступней, точнее со ступнями из воздуха, с абсолютно черными глазами. Он что-то читал и молчал. Ну как читал – смотрел в книгу и по-прежнему наблюдал за парнем. Он мог бы начать говорить, но кто бы его услышал? Ведь Боль не умеют слушать. Или просто потому, что Рей не видел, не мог потрогать соседа или просто поговорить.

Зато мог говорить сам с собой. Но не делал этого. Какой толк от такого разговора, если все равно он забывал все, что говорил секунду назад?

Он постоянно вспоминал моменты, проведенные с Софой: танцы под прозрачной крышей, бесчисленные прогулки по пляжу, разговоры в парке, поцелуи. А что самое больное – ее счастливое лицо на крыше, когда она говорила про Вену, когда радовалась книге и медальону, когда вдохновенно мечтала о будущей собаке. Так больно, так горько, так печально.

Почему люди осмеливаются вершить единицы, десятки, сотни и даже миллионы судеб? Кто они вообще такие, эти непризнанные повелители? Если им дает это право Бог, то Бог ли он? Если это психическое отклонение, то это действительно куда хуже. А виноваты люди, которые за ним не досмотрели. Или это просто месть? Месть вызывается чувствами, а почти все чувства проходят. Или заменяются на другие, как вариант. «А если это ненависть к людям?» – спросите вы. А я отвечу, что уверен: в жизни каждого из этих людей хоть один, да был человек, специально или случайно причинивший боль. «Может, эгоизм?» А эгоизм – это что? Правильно, это любовь к себе. Если человеку не на кого направлять свою любовь, он будет направлять ее на себя. А почему на себя? Потому что не видит нужды в его чувстве. Поэтому так много проблем среди человеческих отношений из-за того, что люди боятся показаться нуждающимися в любви или дающими ее.

Рей понимал, что в какой-то мере катится в пропасть, что нужно что-то менять. Но ничего, абсолютно ничего делать ему не хотелось: ни есть, ни читать, ни ходить на работу, ни готовиться к учебному году, так быстро надвигающемуся. Ему было хорошо, по крайней мере, нормально, просто лежать. Организм как будто впал в транс. Только этот транс не восстанавливал силы, придавая энергии и бодрости, а разрушал изнутри.

– Рей, завтра похороны, ты пойдешь? – Амалия осторожно вошла в комнату.

– Конечно, пойду, – он по-прежнему смотрел в потолок, даже не моргая.

Женщина неслышно подошла к нему и присела на кровать.

– Солнце мое, послушай, – положив свою ладонь ему на плечо, ласково проговорила она, – я прекрасно понимаю твое состояние. В моей жизни тоже умирали близкие люди, конечно, не настолько близкие, как у тебя. Но, поверь, тоже близкие. Помню, как еще в университетские годы моя подруга поскользнулась и упала виском прямо на угол кровати. И это все было на моих глазах. Рей, я плакала три дня. Представляю, как это, лишиться лучшего друга, просто в момент, за секунду, не успев моргнуть, они пропадают из нашей жизни. Дорогой, нужно всегда их помнить, но отпустить, дать их душам свободу. Нужно двигаться дальше, но сохранять память о них и уважение. Я принесу вечером чаю. Отдыхай.

Она поцеловала его и вышла.

– Как он? – спросил Карл, как только жена спустилась на первый этаж.

– Держится, но я не уверена. Иногда нужно очень много времени, чтобы принять или хотя бы осознать.

***
Погода в тот день была как нельзя некстати: на небе ни облачка, чтобы закрыть палящее и изнуряющее солнце; ветер всегда, как бы ты ни стоял, дул прямо в лицо, заставляя опускать голову, будто призывая к скорби каждого человека в этом небольшом городе.

К Софе пришло совсем не много людей, около пятнадцати. Священник что-то читал, говорил, что для каждого важно вести праведную и чистую жизнь, что Бог обязательно вас за это наградит. И Софу наградил тем, что она теперь в лучшем мире.

Гроб, предназначавшийся быть вечным ложем для девушки, был поистине восхитителен: нежные переходы линий, изящные завитушки, сама его форма была прекрасной: сам белый, а на боковых сторонах нарисованы или приварены золотые лилии, как будто настоящие. На крышке золотыми, тонко обведенными буквами было «The Sun will go on shining», а вокруг надписи бутоны лилий.

Помимо всех остальных тут стояла еще одна девушка, в черном платье, с темными волосами. Но самыми темными сегодня днем были ее глаза, которые она прятала за очками. Никто не спрашивал ее, кто она, кем приходится семье Дэзеров или просто Софе. Всем было все равно. Все и так знали, что она здесь, и этого было достаточно.

Первой к гробу подошла, естественно, Оливия. Она похудела, побледнела, и вообще это была уже не та улыбчивая женщина, которая так радушно встретила Рея и его родителей в последний День рождения дочери. У нее тряслись руки, дрожали губы. Сильно красное лицо, пустые глаза ужасали. Вот она бессильно рухнула на гроб и зарыдала.
Она стояла позади всех и по-прежнему не выражала никаких эмоций, лишь становилась сильнее.

Все стояли и смотрели. Каждому было больно, особенно если они смотрели на Оливию. Не многие, точнее никто из присутствующих, кроме Рея и Джона не знали о нерожденном ребенке, поэтому подумайте, как это: потерять сразу двух детей. А Оливия знала, и чувствовала, не говоря уже о том, что вообще понимала и представляла, как это ужасно.

За ней подходили сначала Джон, перед этим успокаивающий жену, но впоследствии тоже заплакавший, потом еще какие-то родственники, одноклассники или просто друзья. Последним был Рей.

Подойдя максимально близко, он дотронулся теплой рукой да гроба.

– Ты ведь не думала, что сильнее меня? – спросила голубоглазая девушка, подойдя к Боли.

– Мы еще посмотрим, кто сильнее, – ответила та.

Снова подул ветер, только уже не обжигающий, а тихий и нежный. Рей отсутствующим взглядом посмотрел на крышку гроба, на надпись, провел рукой по лилиям. Он пытался за минуту вспомнить все хорошее, что у него было связано с этим прекрасным человеком. Ком с шипами был теперь постоянным спутником парня, не изменив своей привычке и сейчас. Сдерживаться не надо было, и слезы покатились сами собой.

«Ну почему, Господи, почему?!» Этот вопрос остался без ответа. Его тело дрожало. Казалось, что оно сейчас сожмется и разорвется. И так было у каждого человека, находившегося тут. Не хотелось мести, потому что она не поможет ее вернуть, хотелось только справедливости. Но невозможно передать боль людей, потерявших самое дорогое, что было у них.

Солнце играло на камне ангела. Гроб медленно опускали. Каждый старался уловить эти моменты, последние моменты.

Рей еще долго стоял вместе с ее родителями. Он держал Оливию за холодную, дрожащую руку. Не описать то чувство, охватившее его. Точно сейчас он падал с огромной ледяной скалы. А под ним бездонное холодное море, которое вот-вот поймает его и больше никогда не отпустит.

Так прошел день прощания. А прощания ли?

***
Он смотрел на воду с высоты около двадцати метров, сидя на холодных балках третьего уровня моста.

Далеко под ногами тихо бежала вода, не волнуясь о том, что сейчас происходит в мире, что чей-то ребенок умер или какая жадная страна объявила войну другой. И, видимо, эта вода была счастлива, раз просто бежала и не бурлила.

«Может, просто взять и вниз? Что меня тут вообще может держать? Если ушло тогда, ушло, даже не попрощавшись, и больше не вернется. Все, абсолютно все, ушло тогда. Так почему же я не могу?» Последнюю фразу он проговорил уже вслух, почти громко, настолько, насколько это возможно в тот момент.

– Что не можешь?

Рей повернул голову и увидел, как какая-то стройная женская фигура поднималась наверх. Поднималась довольно быстро.

– Если ты думал, что один можешь здесь сидеть и ненавидеть весь мир, то позволь тебя расстроить – ты не один.

Это была Оливия. Только уже не улыбалась. И не была красиво одета. И волосы не были собраны. Из прежнего были только сережки. И брошка в виде ангелочка.

– Простите, а что Вы здесь делаете? – спросил Рей, хотя ему было все равно. Ему определенно хотелось с кем-нибудь поговорить, кто мог в равной, если не в большей, степени понять его боль.

Кстати, о Боли. Она тоже тут сидела, слева от Рея, отчужденно смотря вниз. Она не подталкивала парня, просто сидела рядом, собираясь провести остаток жизни Рея рядом с ним.

– Я только что сказала.

– Простите, – это последнее, что сказал Рей перед долгим молчанием с обеих сторон.

Они ничего не говорили друг другу, но и не чувствовали неловкости. Все равно каждый из них знал, о чем сейчас думал другой.

– Ты меня спросил, почему я здесь. Теперь спрошу я.

– Каждый раз, когда мне нехорошо, я прихожу сюда. Это как-то помогает, что ли.

И он рассказал ей про уровни.

– Я ведь тоже выросла в этом городе. Когда умерла моя бабушка, которая была моим самым близким человеком, я проводила тут чуть ли не каждую свободную минуту. Ты любишь лебедей?

Она указала вниз. Там медленно, сонно и как-то нехотя плыли три лебедя: один спереди и два сзади по бокам. Они плыли по течению. Лебеди были очень красивыми: красные, слегка притупленные к концу клювы, белые гладкие перья. И длинные, изящные шеи, как будто стебли цветов, поднимающие головы-бутоны. Эти умные глаза, как жемчужины, смотрят в никуда, одновременно следя за всем.

Вопрос остался без ответа. Оливия, как будто очнувшись ото сна, зашевелилась, ощупывая карманы, словно искала какую-то вещь. Спустя пару мгновений она достала красно-белую пачку сигарет, вынула одну и, закурив, медленно, словно не желая делиться с миром ее дымом, выдохнула.

– Ты будешь? – она протянула пачку Рею.

– Я не курю. И думал, что Вы тоже, – парень рукой отодвинул пачку, не отводя взгляда от птиц.

– Я тоже так думала. Три раза за свою жизнь бросала, кстати. Это редкостная гадость, хотя многим нравится. Когда родилась Софа, я дала себе слово, что больше никогда в своей жизни не закурю. Но моя-то жизнь уже закончилась.

Как будто услышав эти слова, один лебедь, тот, что плыл впереди, сильно и уверенно взмахнул крыльями и улетел, сделав под мостом круг.

– Знаешь, я тут поняла, что ты пришел сюда подумать не просто так. Ты пришел сюда за тем же, зачем и я. Это просто случайность, что мы встретились. Вся твоя жизнь еще впереди; скажи, Рей, скажи, – она повысила голос, – ты хочешь, чтобы твои родители, которые тебя воспитывали, вкладывали каждую частичку своей души, не спали по ночам, бегали по больницам и школам, страдали так же, как и я? Ты этого хочешь?! Может, я сейчас скажу глупость, может, ты меня и не поймешь, но узлы есть у каждой веревки. И разрезать ее ты всегда успеешь. Так может стоит попытаться распутать?

– А почему Вы сами, раз так говорите, не хотите распутывать?

– Я не знаю. Вчера я похоронила единственную радость в жизни, которая у меня была. Ни муж, ни работа, ни увлечения не могли дать хотя бы процент того, что я видела в Софе и получала от нее. Если у человека умирает его счастье, значит, умирает и человек.

Боль явно оживилась. Теперь было хотя бы видно, что она дышала.

– Разрезать или развязать можно всегда, а что прикажешь делать, если эту веревку унесло северным ветром? – спросила женщина, сама себе противореча.

– Я бы взял новую, но раз я тут с Вами, то быть уверенным полностью не могу.

Рей во время разговора и не заметил, как его собеседница заплакала. Только она не всхлипывала, просто слезы устало катились, оставляя после себя след на измученном лице. Пустой, туманный взгляд смотрел туда, где начинается река.

Стоило ли утешать? Конечно, нет. Это, безусловно, не поможет.

– Рей, я, правда, не знаю, почему так волнуюсь за твою жизнь. Но, поверь мне, у тебя все еще впереди. Я просто тебя прошу, Софа точно этого не хотела, не хотели бы и твои родители, да и ты тоже не хочешь. Договорились?

Ее сигарета полетела вниз.

– Давайте договоримся: ни я, ни Вы. Хорошо?

Почему люди так борются за жизни других, а свои не ценят?

– Джон сказал, что подает на развод. На самом деле мы были вместе только из-за дочери. И думали, что, когда она вырастет, мы сможем ей рассказать, и надеялись, что она поймет нас. Нужды больше нет.

– А почему вы думали, что Софа ничего не понимает?

Дети так часто задают вопросы взрослым, кажется, легкие вопросы, на которые те не в состоянии ответить. Проблема взрослых в том, что они недооценивают детей. А это неправильно. Может, мозг у взрослых работает и лучше, но чувства сильнее у детей.

Они еще сидели там долго, молчали, разговаривали, снова молчали, вниз летели остатки того, что некогда было сигаретой.

Потом, ближе к вечеру, они разошлись.

А на следующее утро Рей из новостей узнал, что рыбаки обнаружили утопленницу. Женщину сорока двух лет по имени Оливия.

Я не буду говорить вам ни про похороны, ни про реакцию кого-либо из взрослых или Рея. Но скажу, что понял Рей: умирать ему точно не стоит. Может, ему показалось, что всю боль и несчастье забрала с собой мама Софы, или хотя бы просто потому, что не хочет горя родителям. А может, и ради Софы.

Есть такие моменты, когда человеку уже ничего не в радость, когда, просыпаясь поутру, проклинаешь Бога за еще один день. За день без работы, без второй половины, без сына, друга или родителя. И эти герои, да, они именно герои, которые решили продолжать жить ради других, действительно заслуживают уважения, по крайней мере. Потому что жить с таким грузом на душе – это невыносимая мука. В своей жизни я тоже встречал таких Героев. И представляю, какая за каждым из них стояла Боль, такая, какая стояла около Оливии тогда, когда она ступила в воздух, такая, какая стояла в палате Рея во время того разговора, такая, какая стояла около каждого человека в минуту молчания около супермаркета, ставшего местом теракта, мгновения, которое разорвало чью-то душу на мелкие части, кого-то заставило лишиться жизни, а кого-то убило, даже не убивая.

Иногда в таких случаях люди думают, что выход только один: взглянуть в глаза Аиду. А всегда ли выход один? И стоит ли до конца бороться? И что делать, если конец уже завтра, потому что ты так решил? Всегда ли для каждого открыты ворота счастья?