Есть оттенки, которых больше
Для Бируте
Погода на улице стояла чудесная. Солнце нежило теплом, на дороге появились крохотные ручейки. Делая в снегу тёмные воронки, сосульки капали огромными слезами. Их отблеск сверкал с каждой крыши, с каждой сточной трубы, удивляя правильностью форм и тонкостью изящества.
Почти все прохожие, каких мы встречали, приветливо здоровались, потом тайком подзывали Бабаиху и задавали одни и те же вопросы: новый ли я священник и будет ли завтра служба. Тут моя домохозяйка принималась отвечать во всех подробностях, приглашать на богослужение их и их соседей. Все, естественно, кивали, обещали обязательно посетить храм, а затем долго провожали нас взглядами, вероятно из любопытства рассматривая мою персону.
— Завтра народа придёт много, — говорила Бабаиха, пыхтя от быстрой ходьбы. — Всем захочется посмотреть на нового попа. Так что вы уж постарайтесь произвести впечатление.
— А зачем? — удивился я. — Разве они не в храм, не к Богу пожалуют?! Разве не о молитве им в пору думать?
Бабка даже посмеялась над моими наивными речами:
— Оно-то так, отец, да только сами знаете, людям-то не безразлично, кто в церкви службу править станет. Народ сейчас одичал совсем, весь дух православный у них выбили. Им нужно, чтобы батюшка приветливый был, спрашивал об их делах, проблемах. Чтоб голосом дюжий да лицом мил. Хотят, чтобы хор красиво пел и храм настоящий. Вот последних двух пунктов у нас и в помине нет. Потому селяне к автокефалам и бегают. Здесь, мол, медпункт бывший, значит церковь не настоящая. Крестить не хотят, венчаться боятся. У людей представление своеобразное. В медпункте сорок лет люди болячки свои лечили, а мы венчаться пойдём? Не хотят. Ну ничего, вы молодой, бодрый, даст Бог, народ потянется.
Слушая Бабаиху, немного расстроился. Получается, приход есть, только никому он не нужен. А с другой стороны, если хотя бы пять человек станут службу посещать, значит уже не зря я сюда приехал.
Наивная детская простота. С какой теплотой и улыбкой вспоминаю своё начало служения в селе Покровском. Только сила и благодать Божья держала тогда, не давала сломиться, впасть в уныние. Смог бы я выдержать те испытания теперь? Даже не знаю. Правда, не знаю. Умом, вроде, понимаю всё, а вот оказаться в таких условиях ещё раз страшусь. Малодушие разъело моё сознательное отношение. Вера, видимо, не та, надежда истлела.
Зашли мы, помню, с хозяйкой моей в храм, а там так всё убого да скудно, что плакать хочется. Холод неимоверный. Газ за неуплату отключили, котёл и трубу запломбировали. Окна одинарные, худые совсем. На стенках иней блестит, и таким холодом тянет отовсюду, что прямо душу дрожь берёт.
Бабаиха принялась в сундуке рыться, ленточки черные да покрывала в мрачных тонах доставать, а я в алтарь пошёл. Ни книг никаких, ни облачений. Спаси Господи, отец Георгий одолжил на первое время, а так хоть садись да плачь. Полистал я огромное Евангелие в тонком, картонном переплёте. Протёр самодельные Евхаристические сосуды, сделанные невесть из чего, улыбнулся при виде покровцев, сшитых из льняного женского платка. Прочистил кадило, сооруженное из консервной банки, даже нашёл несколько кусочков старого католического ладана, который слегка благоухал медовым ароматом.
«Ну, ничего, — подумал я. — Справлюсь. Лиха беда начало». Бабка Бабаиха тем временем развешала по одиноким образочкам чёрные ленточки, устлала панихидный стол жутким тёмным покрывалом с изображением каких-то невиданных чудищ и украсила клирос вуалью школьного цвета.
— Бабушка Оля, что же вы наделали?! — не выдержал я, увидев её старания.
Старушка, видимо, не поняла, что меня так удивило, поэтому испугано опустила руки и проговорила:
— Чего не так-то?
— Мы словно в похоронном бюро теперь, а не в храме, — сказал я, показывая на черные ленточки.
— Вот те раз! — взмахнув руками, возмутилась Бабаиха. — Столько лет вешали, а тут уже не Слава Богу. Пост ведь, во всех храмах тёмное одевают.
— Так тёмное же, а не траурное.
Но убедить Бабаиху никакими доводами не удалось. «Ладно, — подумал я тогда, — пусть пока остается как есть, а там разберемся».
Дальше будет...