В одной из своих недавних передач Владимир Познер обратил внимание на то, что ни россияне, ни американцы сейчас не боятся термоядерного апокалипсиса, что ярко контрастирует с временами Первой «холодной войны», когда и в СССР, и в США население было настолько деморализовано термоядерной угрозой, что каждый прожитый день рассматривали, лишь как еще одну отсрочку неминуемого кошмара. Вместе с тем, опасность гибели цивилизации в результате случайного технического сбоя в громоздкой машине многократного взаимного уничтожения с тех пор не только не уменьшилась, но даже возросла. Чем же можно объяснить нашу сегодняшнюю беспечность?
Этому есть несколько причин.
Первая из них лежит на поверхности. Холодная война 1946 – 1989 годов была столкновением двух взаимоисключающих идеологий, каждая из которых претендовала на мировое господство, и власти предержащие обеих противоборствующих супердержав специально нагнетали страсти, чтобы сплотить свои народы, и сделать их легче управляемыми. Особенно в этом запугивании преуспел Советский Союз, где гражданскую оборону сделали частью повседневной жизни, понастроив убежищ, и до абсурда углубив метрополитен, и это сыграло с ним злую шутку. Когда коммунизм рухнул, и СССР распался, это вызвало вздох облегчения не только у населения Запада, но и у большинства жителей нашей страны, ибо угроза тотального уничтожения, нависавшая над нами в течение 45 лет, как казалось, навсегда миновала. Вот уже тридцать лет, царит эйфория безопасного существования, и люди настолько к этому привыкли, что правящие круги как Запада, так и России, предпочитают не раздражать свои народы частыми напоминаниями об опасности всемирной термоядерной катастрофы.
Есть еще и причины, определяемые характеристиками индивидов. Обращаясь к периоду Первой холодной войны, я припоминаю, что боялся не столько смерти, сколько резкого изменения к худшему, которое должно последовать за гибелью цивилизации. Из-за тотальной унификации индивидов, свойственной советской системе, такой взгляд на проблему был всеобщим.
В наше время сосуществуют несколько типов индивидов, но в общественном мнении, по-видимому, доминирует точка зрения жителя мегаполиса, который считает, что в случае термоядерной войны между Россией и США, он погибнет быстро, и без страданий, а до жителей периферии, агония которых может затянуться надолго, ему нет дела. Таким образом, текущая ситуация ему представляется в виде альтернативы: или взаимное ядерное сдерживание успешно продолжится, и он будет жить, как сейчас, что его устраивает, или по случайной причине разразится термоядерная война, и он мгновенно погибнет, что тоже не так уж и страшно. Проиллюстрирую психологию жителя мегаполиса следующим рассказом.
Десять минут
Когда по всем каналам связи и через уличные громкоговорители передали сообщение о начале тотальной ракетно-ядерной войны, Астахов даже не удивился, подумав: значит, гибель цивилизации, о которой твердили пессимисты, все-таки свершилась; дальше он уже не слушал голос диктора, внушавший, что нужно сделать, и куда бежать, ибо сразу решил, что никуда не побежит, - ни в метро, ни в бомбоубежище, а останется дома, предпочтя быструю и стерильную смерть длительному и мучительному умиранию от удушья ли, жажды, голода, болезни ли, или в элементарной в давке, но телевизор оставил включенным ради обратного отсчета времени - уже прозвучало: ДЕСЯТЬ МИНУТ; первым делом Астахов схватился за телефон, чтобы сказать (и услышать) последние «Прости», но связь уже отрубили, и ему лишь осталось вызвать в своем воображении одно за другим лица родных, друзей, и хороших знакомых, всмотреться в них, и мысленно с ними попрощаться; ДЕВЯТЬ МИНУТ; Астахов заметил, что, перебивая телевизионный фон, с лестничной клетки, с балконов, из открытых окон, нарастая по громкости, приходят звуки беды: хлопанье дверей, истошные крики, детский плач; он подошел к двери, чтобы еще раз убедиться, что она заперта; ВОСЕМЬ МИНУТ; как их использовать? Астахов принялся вспоминать свое прошлое, начав с раннего детства; вот он, держась за руку матери, идет по дороге, спускающейся вниз по склону холма; за расстилающейся перед ним низиной начинается лес, а над лесом – оранжевым цветом догорает закат; на небе зажигаются первые звезды; тишину нарушают лишь вяло, для порядка, перелаивающиеся собаки; СЕМЬ МИНУТ; нет, на воспоминания времени слишком мало; Астахов взял с полки первую попавшуюся книгу (это оказался томик Данте Габриэля Россетти), и открыл на произвольной странице:
Чаша жизни
Он чашу жизни твердо в руки взял –
Не то что мы подходим осторожно,-
Увидел в ней все, что увидеть можно:
Вот он в борьбу жестокую вступал;
Вот он в пустыне истину искал;
Вот он смеялся, средь толпы шагая;
Вот плакал он, слез горьких не скрывая;
Вот, наконец, царем венчанным стал.
Смешал он в чаше слезы, кровь, вино,
И пряность клятв, и скорбный дух потерь –
И, причастившись таинства сего,
Ту чашу, как судьбой предрешено,
Он целой сохранил, хотя теперь
Она пуста – и примет прах его.
ШЕСТЬ МИНУТ; хватит стихов; протянув руку, Астахов взял альбом, лежавший сверху большой кипы: это оказался Альфред Кубин – в самый раз подойдет, - раскрыл на случайной странице, и увидел рисунок сепией: большие напольные часы, на их циферблате вместо цифр – торчат человеческие головы, а вместо стрелки – меч; две головы уже отсечены, и падают, вопя; ПЯТЬ МИНУТ; Астахов выглянул в окно: солнечный день начала лета; легкие облачка на голубом небе; блестит листва деревьев, как ни в чем не бывало, летают птицы; по улице по направлению к метро нескладно, некрасиво бежит население; простоволосые, едва одетые женщины трюхают, держа в охапке испуганных детей; мужчины, оглядываясь с потерянным видом, тащат на бегу большие сумки, с наспех захваченным с собою скарбом; по улице, раздирая воздух ревом клаксонов, куда-то бешено мчатся легковые автомобили (и куда, дурни, торопятся?); ПЯТЬ МИНУТ; Астахов, никогда и ни во что не веровавший, обратился к небу: «Господь Бог, ты есть, или нет?»; подождал, - ответа не последовало, и Астахов даже испытал облегчение; значит, ни за что отвечать не придется; ЧЕТЫРЕ МИНУТЫ; улица начинает пустеть; а те, кто на ней остались, бегут, как угорелые; Астахов решил больше не суетиться, а просто побыть, ни о чем не думая; ТРИ МИНУТЫ, ДВЕ МИНУТЫ; Астахов начал лихорадочно придумывать свое последнее слово, но в голову лезет какая-то чушь, не подходящая величию момента; осталась всего ОДНА МИНУТА, а голова пуста – нет последних слов; «кретин, надо было заготовить заранее, а теперь уже поздно, и другой возможности не будет!»
Май 2018 года