Первый день войны.
(Публикация впечатления для тех, кто не читал размышления: "Начало Отечественной войны").
В надвигающейся войне мы пытались предотвратить поражение, которое влекло за собой ликвидацию советского строя, и сделать все возможное для победы с дальнейшим развитием мировой пролетарской революции, в развитии которой «верный Марксист – Ленинец» видел единственный смысл своей жизни. (Это уже мои совершенно не авторитетные домыслы). Мы в отличие от Преступной Первой мировой, сами делали СВОИ самолеты и СВОИ моторы к ним, сами делали СВОИ танки, сами делали автомобили, и создали реактивную артиллерию – «Катюши»
В то время я о мировой революции не думал. Для меня всё было ясно: нам война не нужна и с немцами мы заключили договор о дружбе. В результате они воюют, а мы освободили от буржуев Молдавию, Западную Украину, Западную Белоруссию, Литву, Латвию, Эстонию.
У нас самая сильная армия, нам нечего бояться – они между собой… и ещё не ясно кто кого, а у нас мирная жизнь. В ленинградских магазинах – «что угодно для души»: и пирожные в корзинках, и твёрдая Московская, и нежная Чайная, и икра, и виноград, и будет так во всем Союзе, а не только в Ленинграде. Были бы деньги – так добивайся трудовых успехов. Жизнь в СССР наладилась, было устойчива, и только работай и учись.
Всё мне – в мои почти 14 лет, было ясно.
От тёти Яни из Гродно приходили спокойные письма с самого Дальнего Нашего Запада. От тети Гени с самого Дальнего Нашего Востока, где у нас город Владивосток, а на самом Дальнем Нашем Юге у нас город Владикавказ. В Нашей Средней Азии был город Верный, который мы назвали Отцом яблок – Алма-Ата
Всё было подвластно России.
Очевидно, такое впечатление о нашей жизни было не только у меня. За 12 дней до войны к нам на лето приехал мой двоюродный брат Валик. Приехал к бабушке с дедушкой, чтобы пожить в городской среде и не потерять, живя в совхозе, городского стиля поведения и восприятия мира. Родившаяся в Петербурге тётя Люся, скитаясь с Макаром Семёновичем по совхозам, хотела, чтобы её дети выросли городскими. Они и росли городскими, потому что в совхозе были еще такие же, как у них, дети совхозной интеллигенции. Надо сказать, что персонал дирекций совхозов существенно отличался от персонала правлений колхозов, и всё же надо было поддерживать привычку свободно себя чувствовать на городских улицах и в городском транспорте, которых, разумеется, в совхозе не было. Но, главным был отдых, смена обстановки. Валик кончил четвёртый класс и сдал первые в жизни экзамены. И приехал купаться и загорать на чудесном Лахтинском взморье – мелком и тёплом, как лягушатник.
В Алпатове, где они жили, купаться было негде. Недалеко был Терек, но мутный, быстрый Терек с илистыми, заросшими кустами берегами у Алпатова, ни в какое сравнение не шел с Лахтинским взморьем. К тому же, как тогда говорил мне Валик, в лесу у Терека русского могли поймать, зарезать и, как барана, подвесить за подбородок на суку чеченцы. Так или пугали детей, или были на то основания, но это говорил подросток – подростку, т.е. Валик мне.
До Москвы Валик ехал с отцом, который ехал в Министерство совхозов, а с Москвы до самой Лахты один. Доброжелательные проводники, доброжелательные пассажиры, доброжелательные кондукторы, доброжелательные прохожие. На улице можно подойти к любому милиционеру, и он достанет из сумки справочник и объяснит, как добраться туда, куда тебе надо (я этим и в Ленинграде, и после войны в Москве неоднократно пользовался). Было безопасно, можно было отправить в путь ученика четвёртого класса одного – его не украдут и не измордуют.
В разгар лета дядя Вячик получил из военкомата повестку, обязывающую его явиться 22 июня на переподготовку. Такие переподготовки были в то время для молодых людей его возраста обычны. Дядя Вячик перед отъездом приехал к родителям, переночевал и утром 22-го пошел на залив искупаться. Был прекрасный солнечный день.
Нас с Валиком послали за батоном. Вернувшись, мы увидели у окна, из которого был выставлен радиоприемник, плачущих женщин. Передавали выступление Молотова о воздушных налетах немцев на наши города. Не дождались мы удобного момента, чтобы присоединиться к победителю – немцы начали войну раньше, исходя из своих расчетов удобного для них момента, наплевав на все договоры и договоренности.
Слушавшие Молотова женщины поняли, что это не финская кампания и не освобождение Белоруссии. Это новая германская война, фронт от моря и до моря и поток похоронок.
Со времени окончания Гражданской войны прошло всего 20 лет, у них Гражданская слилась с Германской в одно многолетнее бедствие. Физическое бедствие голода, холода и изнурительного труда и бедствия души в страхе за жизнь мужей и сыновей.
Нас подростков настолько убедили в нашем могуществе, что первой мыслью у меня было: «Ну, немцы дураки, теперь им конец».
Почему только «теперь»? Да потому, что до этого, для читателей моего уровня понимания, газеты представляли дело так, что война идет на равных, но с некоторым перевесом немцев. «Но, теперь-то уж Германии конец. Он (Гитлер), не смотря на перевес, с одной Англией не смог справиться, вот дураки».
А за нами разгром японцев на озере Хасан, на Халхин-Голе, прорыв линии Маннергейма, слухи о победоносных стычках с немцами, когда они в Польше пытались зайти на территорию, занятую нашими войсками.
Какими жертвами, и каким перевесом сил достались нам победы – даже задавать такие вопросы было предосудительно. Все победы были благодаря храбрости красноармейцев, умению командиров и моще нашего оружия. Мы насмотрелись фильмов: "Три танкиста", «Если завтра война», "Истребители".
С хорошим настроением после купания пришел с взморья дядя Вячик и узнал про выступление Молотова. Последний раз на долгие годы пообедал в доме родителей, попрощался с ними и уехал. Ушел на войну. Я не помню слез. Дедушка с бабушкой пережили Японскую, Германскую, Гражданскую, Раскулачивание, Финскую. На эту войну ушел единственный сын. Что можно было ждать? Да, всё.
В 2013 году, говоря о моем повествовании, Неля Николаевна Фёдоровых поведала мне про сцену, которая ей запомнилась, хотя ей было всего три с половиной года. Это было в Кировской области в селе Топурово. Только что началась война, естественно мужчины затаив дыхание, в напряжении ждали грозных повесток, и когда повестки пришли, они так набрались, разряжая напряжение, что падали после первого шага. Идти они не могли; тогда их положили на телеги, и на сборный пункт повезли, а следом за телегами до околицы шли и голосили матери и жены, поливая растянувшуюся на четыре года дорогу войны слезами.
Вскоре пришла повестка и Нелиному отцу – он был учителем и, подбросив ее несколько раз, ушел в неизвестность – пропал без вести где-то в Среднерусских болотах.
У переживших войну, одна молитва: «Отче наш, яви любую Свою волю земным нашим правителям – «Лишь бы не было войны». Дядя Вячик ушел на войну.
В первый день войны, часов в 5 вечера мы с Валиком пошли к колодцу у шоссе за водой. Раздалась зенитная стрельба со стороны Парголово, низко над лесом шел тяжелый самолет. С началом войны сразу все было приведено в боевую готовность, но информации никакой и стреляли по своему самолету, который шел по направлению к аэродрому в Новой деревне – это окраина Ленинграда.
Через несколько дней, когда мы купались на взморье, со стороны Лисьего Носа, из-за мыса появились 9 самолетиков У-2, которые летели тремя звеньями по три в звене. Т.е. целая эскадрилья. На бреющем полёте они летели в сторону города туда, где у Новой Деревни был аэродром, а вокруг них вилось звено из трех истребителей И–16. Истребители сзади сверху заходили в атаку строчили из пулемета, взмывали вверх и снова заходили в атаку. Нам казалось, что это прямо над нашими головами происходит и мы, стоя по пояс в воде, ныряли, чтобы спастись от пуль.
Скорость У-2 примерно 100 км/час, а скорость И-16 больше трехсот, так что истребители вились вокруг У-2, как вокруг неподвижной цели. Пока над нами летели, сделали два или три захода и все мимо. И этим И-16 предстояло вступить в бой с Мессершмиттами, и вступали. А что делать? Воевали тем оружием, которое было. Наконец у одного У-2 появился огонек на верхнем крыле, и самолетик стал медленно снижаться. Остальные долетели до аэродрома и такие вот букашки днем, на глазах у боевых ассов могли разнести в пух и прах наш аэродром. Впоследствии У-2 с успехом использовались как ночные бомбардировщики и немцы уважительно их называли «ночными ведьмами», потому что летали на них женщины, но ночью.
В кустарнике между Лахтой и Старой Деревней подбитый самолет достиг земли, подмял кусты и встал на попа: носом в землю, хвостом вверх. Вся Лахта бросилась к самолету, а мы из воды на берег. Из кабины выбралась девушка. Народ чуть её не разорвал, но нашлись силы остановившие расправу, а то пошел разговор: не шпионка ли. Даже летчики, базирующиеся около Ленинграда, не имели связи и, вероятно, плохо представляли себе характер немецкой воздушной армии. Вероятно, с какого-то учебного аэродрома эскадрильи учебных самолетов У-2 было приказано перелететь на ленинградский аэродром. Кто-то кого-то не известил, и бесстрашные летчики ПВО бросились в атаку на свои учебные машины.
Позже на домах, на заборах, в магазинах появились плакаты с изображением силуэтов немецких самолетов – нам-то зачем?
Я был свидетелем ещё одного эпизода. Примерно в это же время, т.е. в первые дни войны низко над лесом в сторону города шел тяжелый самолет, а высоко в небе был легкий. Легкий бросился в атаку на тяжелый. С тяжелого ударил пулемет и легкий как летел вниз, так и врезался в землю. Что тяжелый был наш – это бесспорно, а чей был легкий – наш или разведчик немецкий я не могу точно сказать, домыслы есть, но здесь они не к месту. А на нашей общей кухне и домыслы были, и воспоминания и рассказы были, один фантастичнее другого.