На импровизированной лавочке, сооружённой из прислонённому к покосившемуся, деревянному сараю толстому бревну, сидели три девчонки и лузгали семечки. Возраст у девчонок был разный: тёмненькой, тощей Иринке ещё не исполнилось и десяти лет, рыжей, с лицом усеянном многочисленными конопушками, Вальке на прошлой неделе уже пятнадцать стукнуло, а бойкой Лариске с красивыми кудрявыми волосами, всегда аккуратной и чистенькой, было почти тринадцать.
Летние каникулы только что начались и привычный распорядок дня был нарушен, поэтому чем заниматься, куда тратить образовавшееся долгожданное свободное время было пока непонятно. Ну да, матерям помогать, конечно, надо и дома по хозяйству, и в огороде, но те пока их щадили, не нагружали и можно было просто погонять балду. День выдался солнечный, без единого облачка и солнце припекало не по -июньски, а скорее по- июльски нещадно и безжалостно, размаревая и наводя сонливость и скуку.
---Пойти скупнуться что ли на пруд?-Валька сладостно потянулась позёвывая и широко раскрыв при этом свой красивый ротик.
---Да не, ты чо? Вода ещё не прогрелась, а потом там одни алкаши купаются, да на собаку дохлую можно напороться. Фу! Гадость.--Лариска не поддержала подругу и скривилась от представленной жуткой картины, которую сама только что нарисовала.
---А я бы пошла. Если подальше по берегу пройти к лесу, то никаких собак нет и алкашей тоже. ---раздался тоненький голосок Иринки, ей было скучнее всех: она с нетерпением ждала, когда мать отправит её в пионерский лагерь, но на первую смену путёвку достать не удалось, а вторая начиналась только с первого июля. Болтать со взрослыми девчонками было совершенно неинтересно, а в игры дворовые ( классики, штандер, испорченный телефон) они уже играть перестали. Соседские мальчишки, её ровесники, Мишка и Юрка Слеповы вчера отбыли в лагерь.
Время приближалось к обеду. Из двухэтажного, деревянного, «рабочего», как его называли, дома напротив высунулась в раскрытое окно Маруся-крикуха:
---Ва-а-аська, Зи-и-инка, обедать!!!-раздался её пронзительно оглушающий голос, даже не голос, а настоящий ор. Именно по этой своей особенности к ней и приклеилось это прозвище. Её тощая верхняя половина туловища в цветастом, замызганном халате только что не вываливалась из узкого неокрашенного проёма окна кухни.
---Зинка, паразитка, домой обедать! Васька, куда тебя черти понесли! Обедать! Слышите, а то простынет. Греть не буду!-пригрозила внушительно, как ей казалось, Маруся-крикуха. Потом ища глазами своих непутёвых детей и не обнаружив их в обозримом пространстве, повертела головой в разные стороны ещё минут пять, затем, смачно плюнув вниз, исчезла в проёме окна.
---Надо ж такую глотку лужёную иметь, я бы удавилась, если бы у меня такая мать была,- посочувствовала Лариска Марусиным детям, -стыд какой!
---Говорят, что она не злая, только крикливая,- осторожно вставила Иринка.
Никто из ребят их дома с этими «рабочими» детьми не знался, у них была своя компания. Родители строго настрого запрещали даже близко подходить, поскольку в этих семьях и взрослые, и дети ругались всякими плохими словами, типа «жопа», и ещё хуже -матом. У Иринки и Лариски отцы работали инженерами на вагоноремонтном заводе, а у Вальки отец погиб на фронте и была только мать, которая работала врачом.
Посидев так ещё с получаса, девчонки нехотя поплелись каждая к себе, но договорились вечером встретиться снова тут же на бревне.
Вечером всегда было интереснее, потому что можно было будто в кино наблюдать, как взрослые возвращаются с работы, как нарядные девушки в платьях из шуршащей тафты с широченными юбками проплывают мимо на свидания, как в рабочем доме начинается очередная пьянка и мордобой и как из подъезда куда-нибудь направляется невзрачная, даже страшненькая, широкозадая Галька Ромашкова. Она хоть и жила в этом самом рабочем доме и ругалась как все, но почему-то вызывала у девчонок особое любопытство своей уродливой внешностью.
Галька была не просто страшненькая, она была агрессивно страшненькая. Крупная для своих шестнадцати лет и невероятно неуклюжая, с вечно спутанными, немытыми волосами и маленькими глазками на широкоскулом, будто опухшем лице. Про одежду и говорить нечего, платье длинное, как с чужого плеча, тусклого, серого цвета. Иногда она куда-то направлялась по вечерам. Предположить, что такая уродина ходит на свидание было совсем невероятно, поэтому для девчонок это оставалось полной загадкой. Из всех жителей рабочего дома только про Гальку, да и про всех Ромашковых судачили редко и тихонечко. Их боялись. А причина тому была обычная: весь двор знал, что у неё были надёжные защитники - два старших брата Григорий и Николай, оба очень рослые, крепкие, всегда с надвинутыми на глаза кепками, хмурые и нелюдимые. Иногда пьяные вусмерть. Но на улице под забором ни тот, ни другой никогда не валялись, а каким-то чудесным образом всегда доползали домой. И это их непотребное состояние можно было вычислить только по песням, которые оба горланили при этом довольно часто. Песни они исполняли всегда одни и те же: сначала «Гренада» Светлова, а затем «Таганка» или «Ванинский порт». Поговаривали, что оба ещё по малолетке во время войны отсидели по три года в Бутырке. За что толком никто не знал, но предполагали, что по хулиганке. Потом Гришка ещё один год за драку, а Колька- три за ограбление ларька. Их мать, Груша Ромашкова, тоже отсидела почти пять лет: она вынесла с мыловаренного завода, где работала во время войны, 2 куска хозяйственного мыла и быстренько была схвачена на выходе дотошным и бдительным вахтёром. Мыло он вынюхал по едкому запаху своим натренированным, почти собачьим, сизым носом и немедленно донёс куда следует. Никакие Грушины мольбы и объяснения, что её пять детей и помыть-то нечем, а грудная Галька и вовсе вся пропахла ссаньём, всё разбилось о глухую, непробиваемую стену закона и, кроме того, бдительный вахтёр трясся за свою шкуру и отвечать за Грушку не собирался.
Грушу посадили. Вскоре пришла похоронка на её мужа, Гришка с Колькой загремели в тюрьму, подросший Вовка в 44-ом пошёл на фронт, а малолетнюю Гальку растила с соседями сеструха, тринадцатилетняя Еленка, пока их не забрала к себе двоюродная бабка в деревню под Егорьевском. Собралась вся семья опять вместе уже после войны и то только после того, как Грушу выпустили на волю. Пришла она озлобленная, какая-то угрюмая и стала много пить. Советскую власть тихо ненавидела и сыновей своих -уголовников всегда оправдывала, ни с кем не общалась. Вовка, провоевав до самого Дня Победы, домой так и не вернулся, только прислал короткое письмо на аккуратном, школьном листочке в клеточку. В нём было всего несколько строк: « Дорогая маманя, со мной всё хорошо. Я встретил женщину, останусь во Львове. Не поминайте лихом. Ваш сын Владимир Ромашков.» Это письмо пролежало у соседей вплоть до возвращения Груши из заключения. Она медленно прочла, повертела в руках, снова прочла, потом не проронив ни слезинки, тихо сказала: « Может оно и к лучшему, зачем мы ему такие...», скомкала письмо и бросила в мусорное ведро.
После смерти вождя народов жизнь стала немного полегче, а главное пропал уничижительный страх. И хотя Гришка и Колька дома бывали по -прежнему редко, в перерывах между отсидками, но в семье Ромашковых наметились кое-какие улучшения. Елена подросла и устроилась официанткой в привокзальное кафе «Огонёк». Галька с горем пополам окончила семилетку и теперь работала с матерью на том же мыловаренном заводе. И слава богу, что необходимость в краже мыла теперь отпала. На еду хватало, пусть на скудную, примитивную картошку с селёдкой, но всё же голодными они теперь не были. Хватало Груше и на выпивку, на любую, что подешевле. Девчонки мать не поддерживали, стеснялись, но и не ругали особо.
***
---Лен, что это у тебя... кровь?- Галька с ужасом смотрела, как пришедшая откуда-то бледная Ленка стоит в коридоре прислонившись к деревянной стене, а на пол между её новеньких, резиновых ботиков капают алые капли, растекаясь и образовывая небольшую лужицу.
---Мам, мам, иди скорей! С Ленкой беда!
---Тихо, дура, молчи, не ори... соседей разбудишь.-заплетающимся языком прошептала Лена, умоляюще глядя на Гальку, а сама тихонько сползала , цепляясь за тёмные, шершавые выступы брёвен на стене непослушными пальцами. Потом глаза закатились, всё поплыло и она потеряла сознание.
В это время Груша с открытым ртом, из которого разило дешёвым перегаром, навзничь лежала на кровати с продавленной панцирной сеткой и громко храпела. Вся эта возня в коридоре проплыла мимо неё где-то далеко-далеко. На Галькины стенания вышли из своей комнаты соседи по коммуналке одноногий инвалид Яков и его подслеповатая жена Нина, с огромным трудом они помогли плачущей Гальке донести истекающую кровью Лену до небольшого топчана и уложить. Потом Яков пошкандыбал к ближайшему телефону, который находился на соседней улице в Аптеке и оттуда вызвал Скорую.
---Тёть Нин, что с Леной? Её что зарезали? Она умрёт?- трясущимися губами спрашивала перепуганная Галька, сидя на полу и держа неподвижную, тоненькую руку сестры. Она её ласково гладила, поминутно причитая «Лен, а Лен, миленькая, не надо, потерпи. Слышь, Еленка, потерпи.»
Растерявшаяся Нина только качала головой. Она догадалась, что Ленка по всей видимости сделала криминальный аборт, поскольку официально эта операция была запрещена ещё с 1936 года.
Где и у кого она это сотворила? Многие врачи и бабки делали аборты на дому, по закону они не имели на это никакого права, но беспутные или неосторожные девчонки или женщины всегда найдут такого «специалиста», рискуя не только здоровьем, но и жизнью. Нина была крайне удивлена, поскольку живя в одной квартире , даже и не заметила, что старшая Грушина дочка была беременная. Ой! приедет обязательно милиция вместе со Скорой, что отвечать? Опять у Груши нелады с законом, опять неприятности начнутся...
Скорая приехала через полчаса, милиция следом. Грушу еле -еле растолкали, но она так ничего и не поняла, смотрела осоловелыми глазами и качала головой. Ничего вразумительного ни на какие вопросы ответить не смогла. Два совсем молоденьких милиционера потолкались, походили по комнате, попросили подписать Нину и Якова какую-то бумагу и, ворча что-то себе под нос и ухмыляясь, ушли.
Лену доставили в ближайшую больницу. С ней, кроме Гальки, пришлось поехать и Нине, хотя она была всего лишь соседкой по квартире, посторонним человеком для этой непутёвой семьи. Но что могла сделать шестнадцатилетняя девчонка, с ней и разговаривать никто бы не стал.
В больнице Лену сразу же повезли в операционную, а им сказали, что пока ничего определённого сообщить невозможно: крови она потеряла очень много и осложнения тоже неизбежны в подобных случаях. Определив Лену, Нина посчитала свой долг исполненным и предложила Гальке ехать домой, поскольку ничего больше от них не зависело.
---Не, тёть Нин, я останусь. А как ей пить захочется или ещё чего? Не, я останусь.
---Ну гляди,- не особо настаивала соседка и уехала.
Больше недели Галька пробыла у постели сестры, домой так ни разу и не отлучалась, очень боялась её оставить одну. Сначала Лена была и вовсе в беспамятстве, бредила, температура зашкаливала, врач приходил по нескольку раз в день, надежды на выздоровление почти не было. Однажды идя с судном по коридору, Галька услышала разговор врача с медсестрой:
---Вы смотрите, ведь девка чуть не померла, самому кажется чудом, что смогли её вытащить-то. Я, если честно, и не надеялся. Повезло ей, что организм крепкий. Что ж это за маразм такой, что операции нельзя делать? Когда это закончится?!
---Вы бы потише, Егор Петрович, уши везде!
---Да, да, знаю, Любовь Ивановна... Вот они несчастные и идут ко всяким бабкам, на грязных столах вязальной спицей, да без всяких антисептиков. Сколько их таких бедолаг в морг от нас свезли? Мы ж не боги, не всё можем исправить. В прошлом году одну женщину привезли, так вся матка в дырках, как решето! И как она вообще до нас доплелась, сам не понимаю.
---Спасли, Егор Петрович?
---Куда там, такой сепсис помимо всего. Ну ладно, я сегодня дежурю, а вы ей капельницу поставьте и идите, я сам сниму. А сестра её, эта чудная девчонка, всё тут?
---Да, не отходит. Такая неказистая с виду, а такая упорная и заботливая. Вот мать счастливая таких детей иметь.
---А мать -то есть у них? Я что-то не видел, ко мне не приходила.
---Да вроде есть, толком не поняла.
---Ну, как у нас дела?- доктор Егор Петрович немного полноватый, в небольших круглых очках сидевших на чуть коротковатом, курносом носу, оперировавший Лену, вошёл в восьмиместную палату. Многие женщины уже спали, две тихонечко что-то обсуждали, у кровати Лены Ромашковой сидела бессменная сеструха Галька. Лена здесь была самой тяжёлой, все это знали, догадывались и о самой причине такого её тяжёлого состояния, но ничему не удивлялись и её не осуждали. Каждая из них могла оказаться в подобной ситуации. Гальку тоже жалели и старались подкормить, ведь она уже десять дней безвылазно ухаживала за сестрой.
Егор Петрович подошёл к Лениной кровати, пощупал пульс, спросил о самочувствии, пробежал глазами температурный лист, отключил закончившуюся капельницу.
---Ну на сегодня всё, отдыхайте. Думаю, что ночь пройдёт спокойно. - он посмотрел на часы, поправил съехавший назад, белый крахмальный колпак и добавил, обращаясь к смущённой Гальке:
---А вас, девушка, прошу ко мне в кабинет.- и тут же вышел.
***
Галька смертельно перепугалась. Она с первого дня пребывания здесь Лены побаивалась этого строгого врача. Но он спас её сестру и чувство благодарности постепенно перевесило чувство боязни, а затем переросло в чувство восхищения и благоговения перед Егором Петровичем. И вот теперь её снова охватил страх: а вдруг он сочтёт, что за Леной больше не надо так ухаживать, что её, Галькина, сестра больше не нуждается в постоянном уходе. Что тогда? Он просто запретит ей быть здесь?
---Входи, входи... не бойся, я не кусаюсь, - Егор Петрович жестом пригласил Гальку войти, при этом неотрывно что-то записывая в толстой амбарной книге,- садись, мне немножко осталось, а то забуду.
Галька послушно вошла и села на краюшек стоявшего у самой двери узкого диванчика.
---Ну вот и всё,- и Егор Петрович удовлетворительно захлопнул талмуд,-так не люблю всю эту писанину... ну надо, надо для порядка. Так что я хотел тебе сказать... вернее, спросить. Во-первых, как тебя зовут и, во-вторых, сколько тебе лет, дорогуша?
---Галька Ромашкова,- ответила как на уроке обескураженная и ничего непонимающая пока Галька,- шестнадцать скоро, через месяц исполнится.
---И чем же ты занимаешься, позволь тебя спросить, Галька Ромашкова? Учишься, работаешь?-продолжил свой «допрос» Егор Петрович, внимательно разглядывая невзрачную девчонку, едва шевелившую от страха пухлыми, обветренными губами.
---Я семь классов закончила и к мамане на завод работать пошла, на мыловаренный.
Галька всё ждала какого-то подвоха в этом разговоре, ждала, когда же наконец прозвучит запрет на неотлучное пребывание её около Еленки,- а ещё по вечерам иногда на почте телеграммы срочные разношу,- добавила она всё так же боясь поднять на него глаза.
---Молодец! Я за тобой наблюдал, ты человек ответственный и сразу видно- трудолюбивый. Мыловаренный завод — это хорошо, нужное дело. Мыло всегда всем необходимо. Но мне кажется, как ты за сестрой своей смотрела, как выхаживала её, как заботилась, так надо бы тебе своё старание совсем в другом деле приложить, совсем в другом,- Егор Петрович пристально смотрел на Гальку, подперев руками подбородок. Затем хитро улыбнулся:
---Не догадываешься?
Галька растеряно замотала головой.
---Не-а... Я же ничего не умею.
---Научиться можно абсолютно всему, было бы желание! Ну это потом, а пока я предлагаю тебе поработать в моём отделении санитаркой: работа эта не из лёгких и не из приятных, но думаю, что ты справишься. А с осени я тебе на курсы фельдшериц-акушерок помогу поступить, у меня там свояк преподаёт, он тебя подготовит. Ну как такой вариант тебе, Галька Ромашкова?
Условие у меня только одно- вымойся как следует, голову никогда грязной чтобы я не видел. А то для чего ж твой мыловаренный завод в три смены работает? В пустую что ли, если даже работники, пардон, своё мыло не употребляют по назначению? Негоже девушке, да ещё и в мед. учреждении так себя преподносить! И платье надо бы другое … ну в этом я тебе тоже помогу: жена у меня превосходная портниха, она что-нибудь придумает, подберёт. Красавицу из тебя сделает, не сомневайся!- и он опять хитро подмигнул Гальке, которая теперь сидела с вытаращенными глазами всё больше удивляясь тому, что говорил ей доктор.
Конечно, Гальке стало порядком стыдно выслушивать критику про свои грязные волосы и старое материно платье, густая краска покрыла её немытые щёки, она готова была сгореть со стыда потому, что никак не ожидала, что такой её вид заметит сам Егор Петрович, но выходила она из его кабинета такая счастливая, будто Золушка после встречи с феей из старой детской сказки, которую ей Еленка читала много-много раз.
***
Прошло пятнадцать лет...
Два крепких санитара быстро катили по коридору приёмного покоя роддома каталку с лежащей на ней женщиной. Под накрывавшей её простынёй огромной горой возвышался живот. Тёмные, растрепавшиеся волосы прилипли к потному лбу. Женщина тихо стонала чуть сдерживая себя. Рядом с каталкой еле поспевая торопливо семенила её подруга Лариса, очень миловидная, с пышной кудрявой причёской. Она на ходу старалась её подбодрить и успокоить:
---Ириночка, родненькая, потерпи! Всё будет хорошо, вот увидишь, потерпи. Родишь как миленькая, прекрасно родишь! Хорошо бы только, чтобы ты к ней попала! Потерпи... Я сама у неё двоих рожала и Витьку, и Женьку. Рука у неё лёгкая, она просто волшебница. Витька первый был у меня с ягодичным предлежанием, да ещё крупный чертёнок! А она как-то живот помассировала, чуть -чуть нажала и всё нормально! Шёл уже правильно- головкой вперёд. Ой, знаешь, а когда Женьку приехала рожать и опять то же, она и говорит: « что ж у тебя пацаны такие озорники, всё норовят мне свою жопку показать, ай хулиганы! Но со мной эти шуточки не пройдут- все выскочите вперёд головой, как надо!» И всё опять нормально!!Тебе и больно не будет, разве чуть -чуть!- успокаивала она испуганную подругу. Та старалась держаться, даже в какой-момент улыбнулась. Потом опять застонала. Навстречу им уже торопилась молоденькая медсестра.
---Ребята, давайте в смотровую, сейчас оформлять будем. - крикнула она санитарам. Потом обратилась к роженице,- это кто у нас?
Плоткина Ирина Сергеевна? Так, так не бойтесь, всё будет хорошо. Сегодня Галина Васильевна дежурит, вам повезло.
---Ромашкова?- переспросила обрадованная Лариса,- Галина Васильевна Ромашкова?
---Ну конечно, а у нас другой Галины Васильевны нет! Она у нас одна такая!