Стивен Сайц. Шерлок Холмс и чума Дракулы. 2006 г

ШЕРЛОК ХОЛМС
И
ЧУМА ДРАКУЛЫ

Стивен САЙЦ



SHERLOCK HOLMES
AND
THE PLAGUE OF DRACULA

by
Stephen SEITZ

2006

_______________________________________________

ПЕРЕВОД:
СЕВЕРНЫЙ КОРРЕСПОНДЕНТ
(2018 г.)


На моем сайте «Северный корреспондент»
https://sites.google.com/site/severkorrespondent/
вы можете прочесть переводы западных триллеров о Джеке Бауэре (на основе американского сериала «24 часа»), о Терминаторах, Годзилле, графе Дракуле, Шерлоке Холмсе, капитане Немо и «Наутилусе».
Все переведенные мною книги лучше всего читать на моем сайте
«Северный Корреспондент»
https://sites.google.com/site/severkorrespondent/
так как все они снабжены большим количеством иллюстраций и гиперссылок, проясняющих текст.

_______________________________________________
_______________________________________
________________________________
_________________________
__________________
_____________


По просьбе Мины Мюррей Шерлок Холмс и доктор Ватсон отправляются в Трансильванию на поиски ее пропавшего в замке старого графа Дракулы жениха Джонатана Харкера. Карпаты оказываются гораздо более жуткими землями, чем дартмурские болота, где они охотились за Собакой Баскервилей. Однако Холмс с Ватсоном не склонны верить вампирским суевериям, а считают все это обманными трюками графа Дракулы, действующего заодно с профессором Мориарти. Вскоре Дракула оказывается в Лондоне, где страшный вирус вампиризма начинает поражать представителей британской аристократии, а Холмс покидает Туманный Альбион, направляясь к швейцарскому Рейхенбахскому водопаду… Столкновение с Дракулой и Мориарти угрожает здоровью Холмса, его рассудку и самой его жизни. Выживет ли Холмс в битве с чумой упыря и финансовыми интригами Наполеона преступного мира?


_______________________________________________
_______________________________________
________________________________
_________________________
__________________
_____________


ВЫРАЖЕНИЕ ПРИЗНАТЕЛЬНОСТИ
 

Мне хотелось бы поблагодарить следующих лиц за помощь и поддержку: Боба и Салли Сугарман в особенности – за то, что они подтолкнули меня взяться за этот проект; Жанну Кавелос, чей острый взгляд на ошибки и авторские промахи позволил превратить этот роман из хобби в реальность; и мою жену Сьюзан Остин – за неослабевающую любовь и поддержку.

Кроме того, мне хочется сказать спасибо Стиву Эмечу из издательства «MX Publishing» и «Gargoyle Books» в Риме за то, что они дали этой истории новую жизнь.

Стивен Сайц


_______________________________________________
_______________________________________
________________________________
_________________________
__________________
_____________


ВВЕДЕНИЕ

 

Долгие годы преданные ценители и поклонники Шерлока Холмса и доктора Джона Х. Ватсона разыскивали легендарную жестяную коробку с бумагами Ватсона. Последнее, что было о ней известно – это то, что она бережно хранилась в банке «Кокс & Компани» в Лондоне. В этой коробке находились различные заметки Ватсона и его записи дел Шерлока Холмса. И действительно, по его словам, им было написано немало рассказов, основывавшихся на содержавшихся в ней документах. Но с этими бумагами связана одна существенная проблема: филиал банка «Cox & Company» на Чаринг-Кросс был уничтожен во время бомбардировок нацистами Лондона во время Второй Мировой войны. И записки Ватсона погибли вместе с ним.

Однако это не означает, что потеряно было абсолютно всё. Ватсон был одержим манией всё записывать, и вел ежедневный дневник, о котором он впервые упоминает еще в «Этюде в багровых тонах». События его жизни органически вписываются и в его совместные с Шерлоком Холмсом расследования и приключения, а этот дневник уцелел.

Откуда мне это известно? Да потому что эти толстые книжки лежат прямо рядом со мной в тот самый момент, когда я пишу эти строки. И у меня нет никаких сомнений в их подлинности; они прошли серию чрезвычайно дорогих химических анализов и экспертиз почерка. Существует немало сохранившихся образцов почерка Ватсона; после того, как он приобрел известность, многие из его пациентов стали сохранять у себя выписанные им рецепты, чтобы у них остался его автограф. Я также убежден в том, что Ватсон является врачом, несущим самую непосредственную ответственность за то, что у врачей крайне плохая репутация в отношении ужасного почерка. Эх, если б он печатал всё на пишущей машинке!...

Я получил эти тетради (почти) честно; Ватсон оставил всё свое недвижимое и прочее имущество Шерлоку Холмсу, после своей смерти в Лондоне в 1929 году, в возрасте 77 лет. Холмс положил их на хранение и забыл о них.

Они попали ко мне, потому что моя двоюродная бабушка вышла замуж за мужчину по имени Холмс, который оказался дальним его родственником. И Шерлок Холмс, и его брат Майкрофт умерли бездетными. Публично о кончине ни того, ни другого так и не было объявлено, и все мои попытки что-то разузнать наткнулись на очень британскую кирпичную стену. Сомневаюсь, что мы когда-нибудь узнаем, когда и как умер Майкрофт. Но Шерлок прожил девяносто лет (!), покинув этот мир в 1944 году, до конца своих дней служа своей стране.

Необходимо было уладить вопросы с его наследством и имуществом, и, к счастью, мой двоюродный дед оказался в Англии как раз в тот момент, когда ему сообщили, что, насколько это вообще возможно было и удалось установить, он оказался ближайшим родственником Шерлока Холмса. Бумаги его совершенно не заинтересовали; простой фермер с холмов северной части штата Нью-Йорк, он понятия не имел, кто такой Шерлок Холмс, но он был очень рад заполучить ферму в Сассекс-Даунсе, имущество, в ней находившееся и, конечно же, деньги. Мой двоюродный дед продал эту ферму. К счастью, он также был неисправимым накопителем всякого барахла. И он забрал это всё, увезя с собой на родину, на всякий случай, вдруг это имущество чем-нибудь пригодится ему в хозяйстве на ферме; например, ульи Холмса, которые на самом деле до сих пор приносят ему мед. А то, что дяде Бобу не пригодилось в хозяйстве, отправилось на чердак.

Однажды, когда мне было лет десять, во время одного из семейных визитов к нему, когда я играл там, я наткнулся на какой-то совсем старый пыльный сундук, один из нескольких, там стоявших. Я подергал за замок, но он не поддался. Это лишь усилило мое любопытство, и чем сильнее замок отказывался отпираться, тем больше росла во мне решимость его взломать. В конце концов я нашел старый набор инструментов, вооружился отверткой и вскрыл его хрупкую жесть.

И внутри я обнаружил целый клад: тяжелый револьвер, множество бумаг – отдельных листов с какими-то записями от руки, высушенную змеиную кожу, поддельные бороды и усы, но в основном большие тетради. Альбомы с газетными вырезками, заметками для статей и исследований, не завершенные книги «Полное искусство детективного расследования», «Практическое руководство по пчеловодству» и многое другое.

В других саквояжах я обнаружил рукописи, письма, различные записки и заметки на память, газетные вырезки, всевозможные приборы и приспособления для курения табака, старые шприцы – все, кроме знаменитой скрипки Страдивари, принадлежавшей Холмсу. (Моя двоюродная бабушка уговорила Боба пожертвовать ее Смитсоновскому институту. Скрипка, выставленная там, очень возможно, когда-то принадлежала Шерлоку Холмсу).

Я открыл одну из тетрадей и обнаружил, что едва ли смогу ее прочесть. Почерк был просто ужасным, и тогда я еще не привык к обычным писаниям Ватсона, поэтому я взял ее домой и положил на полку. Прошло несколько лет, и однажды я наткнулся на «Собаку Баскервилей», в которой обильно цитировался дневник Ватсона. Эта книга напомнила мне кое о чем, и я достал и просмотрел этот давно забытый том. Выдержки из дневника, цитировавшиеся в «Собаке», исходили прямо из этой толстой записной книги, лежавшей у меня на коленях; в окончательной опубликованной версии они не особо отличались от оригинала.

После этого я собрал и перевез все личные вещи и сохранившиеся бумаги Холмса и Ватсона в свой дом в Вермонте. Ежедневный дневник Ватсона представляет собой первоначальные наброски дел Холмса, переданные так, как именно они развивались день за днем, а также некоторые детали и подробности дел, которые Ватсон не отразил в своих рассказах и записях подробно, но о которых иногда намекает. После того, как Ватсон понял, насколько пристальным стал интерес к Холмсу, он стал вести отдельные, более подробные записи о практике его расследований для публикации, а свой личный дневник оставил для заметок на память о событиях в своей собственной личной жизни.

Я также узнал, до какой степени Ватсон изменял конкретные обстоятельства многих дел, приспосабливая их к своим рассказам. Имена, даты, места; зачастую Ватсон переносил события одного дела в опубликованную версию другого. Ему это было необходимо делать, так как с каждым напечатанным словом Ватсон подвергался большому риску получить обвинения в клевете.

Например, Ватсон знал о профессоре Джеймсе Мориарти и его правой руке полковнике Себастьяне Моране задолго до «Последнего дела Холмса». Мориарти и Моран появляются еще в «Долине ужаса»; дело это имело место в 1887 году, однако повесть была опубликована только в 1914 году. Однако, «Последнее дело Холмса», появившееся в 1893 году, является первым опубликованным рассказом Ватсона, упоминающим о Мориарти. В нем Ватсон делает вид, будто никогда прежде ничего не знал о Мориарти – для того, чтобы история показалась интересней.

То, что вы держите сейчас в руках, исключительно по своей значимости: это рассказ о том, как Холмс и Ватсон оказались вовлеченными в печально известное дело пресловутого графа Дракулы. В целом я сохранил ту эпистолярную форму, которая используется и в самом романе «Дракула», цитируя непосредственно первоисточники, изменив и перефразировав лишь некоторые места, в основном ради ясности изложения. К счастью, никаких проблем с сохранностью и доступностью сторонних документов, касающихся истории с Дракулой, не оказалось; бумаги Харкеров, Годалминга и Сьюарда уже многие годы находятся в свободном доступе, и я пользуюсь ими там, где они касаются этой истории. Большая часть вставок из записей Харкера и Сьюарда появляется здесь впервые. Чтобы получить их, я связался с британской юридической и адвокатской конторой, при помощи которой моя семья уладила вопросы с недвижимым имуществом Холмса в Англии – основал ее, кстати, Питер Хокинс, а сегодня она известна как «Хокинс, Харкер, Грэм и МакФарлейн». Их неутомимые сотрудники сумели отыскать письма, дневники и вырезки из газет, которые были мне так нужны, и многое другое. (Например, записку Аманды Кесвик ее родителям на обороте приглашения, вклеенного в ее свадебный альбом). Все остальные записи взяты из дневника Ватсона или из его писем, если не указано иное. В некоторых местах я снабдил текст примечаниями и пояснениями, где это было уместно и необходимо; надеюсь, читатели не сочтут их чрезмерно навязчивыми.

Должен отметить, что я многое опустил. Ватсон записывал буквально всё, включая мелкие подробности своей повседневной жизни в те дни, когда его не было на Бейкер-стрит. В своем дневнике он оказывается личностью более сильной, нежели, например, в «Записках о Шерлоке Холмсе»; чаще всего в них Холмс обращается к Ватсону за помощью в медицинских вопросах, но канонический Холмс, как оказывается, всегда знает всё и даже дает наставления Ватсону. В этих случаях Ватсон вновь жертвует точностью ради красивой истории. Личная скромность Ватсона навеки укрепила репутацию Шерлока Холмса, и мне кажется, можно немного подправить изложенное им на бумаге. Ватсон играл гораздо большую роль и не был одним лишь рупором озвучки в их партнерстве.

Всего существует двадцать книжек дневников, охватывающих период 1886-1927 годов, и зачастую это весьма увлекательное чтение. Помимо заполнения пробелов в саге о Шерлоке Холмсе, мы находим в них многие недостающие детали личной жизни самого Ватсона: о его второй карьере в качестве полицейского судмедэксперта, историю его бурного третьего брака на старости лет, его службы в Афганистане и участии в Первой Мировой войне, о смерти его брата и многое другое. Если к ним появится определенный дополнительный интерес, возможно, какие-то другие части его дневников в последующем также могут увидеть свет.

Стивен Сайц
Спрингфилд, штат Вермонт

_______________________________________________
_______________________________________
________________________________
_________________________
__________________
_____________

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ЗАМОК ДРАКУЛЫ

ГЛАВА ПЕРВАЯ:
МИНА МЮРРЕЙ


Письмо доктора Джона Ватсона Мэри Ватсон
3 августа 1890 года

Дорогая Мэри,

Холмс дремлет, поэтому я пользуюсь этой возможностью, чтобы объяснить свои поступки за последние несколько дней. Приношу свои извинения за то, что мы так внезапно уехали, и за поспешно набросанную записку, которую я тебе оставил. Но ты должна признать, что наша семейная жизнь в последнее время стала несколько напряженной, и твои все более частые визиты к миссис Форрестер я могу рассматривать лишь как попытку бегства от меня. Я устал от такого положения вещей. Эта ситуация для меня нетерпима, и поэтому, когда Шерлок Холмс попросил меня сопровождать его в поездке в Трансильванию, должен сказать, я с большим облегчением согласился.

Тем не менее, ты все же по-прежнему моя супруга, и я надеюсь, что на этот раз разлука между нами поможет исцелить наши сердца и снова в полной мере воссоединиться по возвращении. И вполне справедливо, что я честно буду рассказывать тебе о том, что будет со мной происходить, пока меня не будет в Англии. Я отправлю это письмо тебе по почте, когда поезд остановится в Триесте.

Как тебе уже известно, в прошлую среду я зашел к Холмсу на Бейкер-стрит после посещения пациента, который живет поблизости от него. Естественно, он встретил меня, открыв мне дверь еще даже до того, как я успел в нее постучать.

«Мой дорогой Ватсон, как хорошо, что вы пришли!», сказал он. «Ваш визит как нельзя кстати. Я ожидаю клиента. Чаю?»

На столе у него уже стоял дымящийся кофейник и две чашки, и Холмс достал и третью. По всему мне было видно, что этот клиент, которого он ждал, должен был разрушить заклятие скуки, в котором пребывал мой друг. Когда Холмс хандрит, он обычно, сутулясь, слоняется по квартире в своем халате мышиного цвета, выискивая в газетах сенсационные заметки, представляющие для него интерес, и в такие моменты он больше всего похож на вылитую цаплю с подрезанными крыльями.

Видно было, что Холмс уже очень давно не выходил на улицу; его и без того обычно бледный цвет лица казался еще бледнее, чем в тот последний раз, когда я к нему заходил, и его длинные тонкие пальцы были все желтыми – а это верный признак того, что он курил гораздо больше сигарет, чем обычно. Его серые острые глаза сверкали от предвкушенного ожидания, и он решительно шагал по комнате.

Сегодня он был очень элегантно одет, в твидовом костюме и галстуке. Толстой стопки оставшейся без ответа корреспонденции, обычно лежавшей на камине и придавленной большим ржавым ножом, теперь там не было. Он расставил книги по полкам и убрал, разложив по нужным местам, свои бумаги. В то же время на лабораторном столе с кислотными пятнами у окна, которое, к счастью, было открыто, несмотря ни на что проводился какой-то химический опыт с малоприятным запахом. (Запахи, доносящиеся из вашей кухни, зачастую гораздо предпочтительней дурно пахнущих химических экспериментов Холмса). Признаюсь, знакомые звуки шумного движения по Бейкер-стрит, доносившиеся из окна, пронзили меня ностальгией, ибо мы почти не виделись с Холмсом со времен моей свадьбы. Я занял свое привычное место, усевшись в кресле у камина, с предвкушением удовольствия, когда садился в него. Ибо, хотя у стабильной семейной домашней жизни и есть свои прелести и преимущества, иногда, бывает, мужчине явно не хватает охоты.

Холмс предложил мне сигару из ведерка для угля.

«Ее зовут Мина Мюррей», сказал Холмс. «Она считает, что ее жених, Джонатан Харкер, попал в большую беду где-то в Трансильвании, и она подозревает, что жизни его угрожает опасность. Нам предстоит его найти».

«Нам?»

«Если вы захотите туда поехать. Вы явно скучаете, мой дорогой Ватсон. Вы подозреваете, что пациент, от которого вы только что явились ко мне – это первый ваш визит сегодня утром, если я не ошибаюсь – ипохондрик, мнящий себя больным, и я льщу себя мыслью, что вы взялись за этого пациента лишь в качестве предлога для того, чтобы посетить меня. Кроме того, вы похудели фунтов на пять с тех пор, как мы вместе посетили Сиреневую сторожку [одноименный рассказ], и ваше лицо загорелось, как у школьника, когда я сказал вам, что жду клиента».

«Он не ипохондрик, в точном смысле этого слова, но он склонен преувеличивать опасность своих недугов. Как вы догадались? И почему первый?»

«Обычно вы начинаете обход пациентов в восемь утра. А сейчас самое начало десятого, времени у вас вряд ли хватило бы на несколько посещений, скорее всего, был лишь один осмотр. Ваш саквояж до сих пор закрыт, что говорит мне о том, что вы еще его даже не открывали. На вашем цилиндре я не заметил отпечатков пальцев там, где я вижу ваш стетоскоп, на обычном для него месте. А так как вы не дотрагивались ни до того, ни до другого, то я понял, что вы либо сразу поставили диагноз пациенту и решили проблему на месте, либо вы не диагностировали вообще никаких проблем».

«По цвету его лица мне сразу же все стало ясно. У него аллергия на паприку, но он этого не знал. Это лето было скучным и унылым, Холмс».

«Возможно, мы сможем развеять эту нашу скуку, потому что мисс Мюррей уже входит».

Открылась дверь, и мальчик-слуга ввел к нам стройную женщину среднего роста с темными глазами, с острыми, несколько птичьими чертами лица и воздушными каштановыми волосами, собранными в шиньон. Вела она себя скромно и по-деловому практично, а судя по ее без всяких особых претензий платью, ее можно было посчитать гувернанткой или секретаршей. Я сначала подумал, а не могло ли случиться так, что ее жених просто сбежал с какой-нибудь жгучей цыганкой. Мне не понаслышке известно, что способен сделать с мужчиной привкус экзотики. (Подумайте, что было бы с нами, со мной и с Мэри, без «Сокровищ Агры» и «Знака Четырех». Я благодарен читателям за то, что вам понравился мой рассказ об этом деле больше, чем Холмсу).

«О, вы доктор», сказала она, узнав мое имя. «Вам, возможно, известно что-нибудь о сомнамбулизме?»

«Совсем немного», признался я. «В последнее время приступам этого явления была подвержена моя супруга. Но обычно это симптом чего-то другого. Вы часто ходите во сне?»

«Лично у меня никогда такого не было», ответила она. «Но я живу в доме близкой подруги, которая этим страдает».

«Я могу осмотреть ее, если вы––»

«Прошу вас, садитесь», сказал Холмс, предложив ей присесть на диван, а сам сев в кресло напротив. «Чем я могу вам помочь?»

«Как я уже объяснила вам в своем письме», сказала она, «у меня есть основания полагать, что что-то ужасное могло случиться с моим бедным Джонатаном, который, как я уже вам сообщала, молодой адвокат, и работает в конторе Питера Хокинса––»

«Ах вот как, вы мне этого не говорили», сказал Холмс. «Мистер Харкер когда-нибудь упоминал имя профессора Джеймса Мориарти?»

Я сразу же насторожился.

«Да», ответила мисс Мюррей. «Он один из клиентов мистера Хокинса, и, по-видимому, важный клиент, поскольку мистер Хокинс лично занимается всеми его делами. Но кроме этого, мне больше ничего о нем не известно».

Холмс кивнул и закурил сигарету. «Прошу вас, продолжайте, мисс Мюррей. Пожалуйста, передайте мне все известные вам детали и подробности и постарайтесь быть как можно более точной».

«Хотя Джонатан является самым молодым сотрудником его конторы, мистер Хокинс выбрал почему-то именно его для выполнения самого важного поручения», начала она так, будто заранее приготовила свою речь. «Некий граф Дракула из Трансильвании покупает поместье под названием Карфакс в Перфлите. И он нанял контору мистера Хокинса, чтобы та подыскала графу подходящую ему собственность и оформила все бумаги на ее покупку. Все это было сделано, и оставалось лишь получить подпись графа под этими контрактами».

«А известно ли, почему этот граф Дракула не прибыл в Англию лично?», спросил Холмс.

Мисс Мюррей покачала головой: «Он выразил готовность оплатить расходы Джонатана и предоставил ему солидный гонорар», сказала она. «И в конце апреля Джонатан выехал в Мюнхен».

«И почему же, как вы считаете, он попал в беду? Он не писал вам?»

«Писал, с каждой остановки поезда, но после того, как он прибыл в Трансильванию, его письма стали весьма редкими и нерегулярными».

«Это можно объяснить неэффективной почтовой системой. В этой части Европы поезда пользуются самой дурной славой. Полагаю, вы принесли некоторые из его писем?»

«Да». Она открыла сумочку и достала два письма. «Одно из них – мистеру Хокинсу, а одно адресовано мне. Я вполне могла ожидать, что письмо г-ну Хокинсу будет кратким и деловым, каковым оно и является, но примерно такое же краткое письмо он написал и мне, а это на него совсем не похоже. И ни одно из них не написано в обычном его стиле».

«Вы принесли какие-нибудь другие его письма?»

Она передала все письма, которые у нее имелись. Холмс осмотрел несколько первых и пожал плечами. Но письмо от 12 июня привлекло его внимание.

«Вот, Ватсон, взгляните на это».

В нем было написано следующее:

Дорогая моя Мина,

Как восхитительна весна в Трансильвании! Каждый куст, каждое дерево, вся природа оживает обещаниями. Однако, чтобы не забыть мне весеннюю пору в Англии, пришло время, наконец, мне вернуться на Родину и к моей возлюбленной. Пожалуйста, прости меня за то, что я так долго отсутствовал.

Мои дела с графом Дракулой уже завершены, и скоро я буду в Бистрице, откуда помчусь домой.

Со всей любовью к тебе,
Джонатан

Письмо Хокинсу было датировано 19 июня и было довольно простым:

С графом Дракулой мы все закончили. Он подписал все контракты, я ответил на все его вопросы, и мы подготовились к тем делам, которыми он намерен заняться, когда прибудет в Англию. Мне сообщили, что он отплывает из Варны в ближайшие недели. Остается надеяться, что я с удовольствием буду представлять интересы графа, как только вновь окажусь в безопасности на родной земле. Извините, что так коротко, но меня уже ждет коляска.
Джонатан Харкер

«Как видите, мистер Холмс, они не такие, как остальные. Во-первых, они слишком короткие. Джонатан пишет целыми страницами, особенно если учесть то, что мы оказались на какое-то время разлучены друг с другом. А эта хвалебная песнь весне? Это бессмыслица какая-то. Обычно Джонатан сообщает мне, что возвращается домой, а затем рассказывает о своих недавних приключениях. Он не стал бы использовать слова «со всей любовью к тебе» в качестве заключительного приветствия; мы обычно пишем друг другу: «любящий тебя». А эти слова звучат так, будто они… последние».

Холмс кивнул. «Будьте добры, покажите мне его маршрут», сказал он.

Мисс Мюррей передала ему аккуратный, напечатанный на машинке документ с указанием маршрута путешествия Харкера, бронированием гостиниц и расписанием поездов.

«Что говорит мистер Хокинс относительно этой ситуации?»

«Он тоже очень беспокоится за жизнь Джонатана, как и я; иногда мне кажется, что даже сильнее меня. Он ощущает огромное чувство ответственности за Джонатана. Семьи Харкеров и Хокинсов дружат уже много лет, и нет ничего удивительного в том, что Джонатан поступил на службу именно в эту фирму. Мистер Хокинс и подсказал мне связаться с вами, и он также предложил оплатить ваши расходы и гонорар».

«Благодарю вас, мисс Мюррей, я подумаю над этим. Не возражаете, если эти письма и маршрут останутся у нас?»

«Конечно же, нет», ответила она.

«Мы начнем искать его, мисс Мюррей. К сожалению, в настоящее время у меня есть кое-какие другие неотложные дела, но я не думаю, что в данный момент несколько дополнительных дней будут иметь какое-то принципиальное значение. Я свяжусь с вами, когда у меня появится план действий».

Хотя и несколько разочарованная, она сказала: «Благодарю вас, мистер Холмс».

«И еще одно. Прошу вас, не обсуждайте этот свой визит сюда к нам ни с кем другим, даже с мистером Хокинсом. Немного молчания может оказаться крайне полезным обстоятельством в наших расследованиях».

Она согласилась с этим.

«Вы добрая и благородная женщина, мисс Мюррей», сказал Холмс, провожая ее к дверям. «Завидую вашим ученикам».

«Моим ученикам?», воскликнула она. «Кто сказал вам, что у меня есть ученики?»

Холмс ответил: «Вы строго оперируете фактическими данными, у вас четкая и уверенная манера речи. Вы говорите именно то, что имеете в виду, что облегчает восприятие и понимание. Вы также привыкли выбирать и даже шить себе одежду, что свидетельствует как о бережливости, так и о небольшом доходе. Вы не привыкли полагаться на мужчин и им подчиняться; исходя из этого, я прихожу к выводу, что у вас есть уже опыт опеки над несколькими мальчиками и умение держать их в узде, учитывая вашу молодость. «Учительница» – вот неизбежный вывод. Также я подметил, что вы машинистка и часто выступаете в качестве секретаря вашего будущего мужа».

«Потрясающе», ответила она, и ее темные глаза немного расширились. «Вообще-то я ассистент в школе, и да, я действительно выступаю иногда в роли секретаря Джонатана, когда это необходимо. И если кто-то и может выяснить, что случилось с Джонатаном, то, без сомнения, вы и есть этот человек».

«Мы скоро свяжемся с вами», сказал он, открывая дверь. Повернувшись ко мне, он спросил: «Ваши пациенты могут обойтись без вас некоторое время, Ватсон?»

«Конечно». Я тут же набросал записку и передал ее Билли, объяснив своему следующему пациенту, что я задержусь.

«У меня тоже есть к вам личный вопрос, мисс Мюррей», сказал я. «Имеете ли вы какое-либо отношение к сержанту Джозаю Мюррею, служившему в Афганистане и принимавшему участие в битве при Майванде?» [1880]

«Насколько мне известно, нет, доктор Ватсон», ответила она и ушла.

«Адвокат профессора Мориарти», сказал я, после того как ее шаги на лестнице затихли. «Что ему могло понадобиться от Трансильванского шляхтича?»

«Вполне возможно, что никакой связи тут и вовсе нет», ответил Холмс, закуривая сигарету, «за исключением готовности Хокинса оплатить мои расходы. Но тот факт, что он работает на Мориарти, вызывает у меня подозрения. Они могли возникнуть у меня и раньше. С какой стати отправлять меня в Трансильванию искать Джонатана Харкера именно в данный момент? Могу лишь предположить, что наш добрый друг профессор хочет, чтобы я отстал от него на некоторое время и не смог бы вцепиться ему в волосы».

«Если бы они у него были».

«Харкер, скорее всего, действует в интересах Мориарти, независимо от того, знает ли он об этом или нет. Что вы думаете об истории, рассказанной мисс Мюррей, Ватсон?»

«Подождите. Откуда вы узнали, что она машинистка?»

«У тех, кто печатает только одним или двумя пальцами, кончики пальцев часто притуплены или сбиты. У нее же они все гладкие, но маршрут путешествия напечатан аккуратно и без ошибок».

«Ах. Что ж, не вижу причин не верить ее рассказу, но я также не вижу причин полагать, что молодого Харкера постигло какое-то несчастье».

«Молодого Харкера?»

«Исхожу из предположения, что они с мисс Мюррей близки по возрасту. Он начинающий адвокат, и это его первое задание. Взять несколько подписей может любой. Это работа, не требующая особой премудрости и опыта».

«Отлично! Вы молодчина, Ватсон».

Холмс вытряс все из пакета, который оставила после себя нам Мина Мюррей. Кроме писем и маршрута путешествия Джонатана Харкера, там была еще и его фотография. Я оценил его возраст примерно лет в двадцать пять. У него были темные волосы, зачесанные назад, бледные глаза и довольно слабый подбородок. Лицо его не в силах было мгновенно увлечь за собой женщин, но чем-то особенным он сумел воспламенить искру в Мине.

«Ну, насчет писем она права», сказал Холмс, протянув мне одно из них толщиной примерно в десять страниц. «Оно довольно болтливо и изобилует обычными телячьими нежностями». Он сделал это последнее наблюдение с оттенком легкого отвращения, которое он всегда питал к нежным чувствам.

«Что и подтверждает именно то, о чем я говорил до этого», сказал я. «Возможно, он пытается таким образом мягко с ней расстаться. Эти места, куда он отправился, изобилуют цыганами, а цыганки – женщины пылкие, настойчивые и страстные. Возможно, одна из них положила на Джонатана глаз. Это обстоятельство в сочетании с теплыми весенними деньками в экзотической стране – и вы мгновенно в лапах любовной романтики. Но разорвать помолвку не так просто, и в этом письме он не смог заставить себя прямо это сделать. Тем не менее, он должен когда-нибудь объявить об этом Мине. Заключительная фраза в письме, возможно, на самом деле и была прощанием, и после того, как Харкер объявит официально о своей цыганской невесте, он отправит Мине длинное, печальное письмо, разбив ей сердце».

Холмс рассмеялся и зааплодировал: «Браво, Ватсон! Вы вновь на коне! Неудивительно, что ваши читатели так вас любят!»

«Если я вас правильно понял, я ошибся в каждом конкретном обстоятельстве».

Холмс фыркнул от смеха, набивая табаком трубку: «Вы предложили совершенно обоснованное и справедливое толкование, которое, однако, не имеет никакого отношения к действительности и фактам. Взгляните еще раз на это письмо, в свете того, что рассказала нам Мина Мюррей о манере письма Харкера. Насколько я вас понял, вы посчитали первый абзац доказательством того, что в нем говорится о новообретенной любви?»

«Ну да».

«Пожалуйста, прочтите его еще раз».

«Как восхитительна весна в Трансильвании!», прочел я вслух. «Каждый куст, каждое дерево, вся Природа оживает обещаниями. Однако, чтобы не забыть мне весеннюю пору в Англии, пришло время, наконец, мне вернуться на Родину и к моей возлюбленной. Пожалуйста, прости меня за то, что я так долго отсутствовал».

«Кажутся ли вам эти строки хоть отдаленно естественными?», спросил меня Холмс. «Если бы они были чуть более высокопарными и ходульными, это был бы какой-то натуральный цирк».

Но я упорствовал на своей версии: «Возможно, Мина все еще любима им, но это не значит, что он планирует на ней жениться. Мужчина может любить двух женщин, Холмс. Он ее обманывает».

«Собственно, то, что он хотел сказать, это его сообщение, становится совершенно ясным, если прочесть первые буквы каждого предложения».

Я так и сделал: H-E-L-P (ПОМОГИТЕ)

Я вздохнул от досады: «Ну вот опять. И вот зачем мне все это, Холмс?»

«Потому что эти упражнения обостряют ваш ум, Ватсон. Вы просто по-иному применяете свои наблюдательные способности. Вы доктор, а не детектив. И благодаря этому ваши навыки ставить диагнозы значительно выросли за время нашего сотрудничества; и определенно, это доказывает то мгновенное открытие аллергии, которое вы тут же определили у вашего последнего пациента. И я много раз уже слышал, как вам просто поют хвалу. И уж точно, я никому другому, кроме вас, не доверю оказывать мне медицинскую помощь».

Это меня несколько успокоило, хотя я всегда восхищаюсь его живым и изворотливым умом.

«А сейчас, Ватсон, вы должны сделать одно: это закончить на сегодня обходы своих пациентов и устроить так, чтобы кто-нибудь другой взял на себя вашу практику на следующий месяц. Утром мы отправляемся в Трансильванию».

«Я думал, у вас неотложные дела».

«Я путаю за собой следы; она, конечно же, доложит обо всем Хокинсу. Я уверен, что Мориарти что-то задумал, но у нас не займет много времени, чтобы определить, что именно, и передать это дело в руки городской полиции. Я не сомневаюсь, что этот Дракула удерживает у себя Харкера в заточении, и, возможно, делает это по указанию профессора Мориарти. И если это так, то Харкер, вероятно, будет крайне нуждаться в медицинской помощи, если он вообще еще жив. Я попрошу Грегсона внимательно следить за профессором, пока нас не будет в городе».

Ну вот, моя дорогая, теперь ты знаешь столько же, сколько и я. Холмс был удивительно необщителен, и мы в основном занимались тем, что изредка болтали, читали и играли в карты. Он с подозрением посматривает на мой дневник, и я устал задаваться вопросом, что он скрывает от меня.

Поезд уже вползает на вокзал, где будет остановка, и Холмс уже зашевелился. Мне пора заканчивать. Пусть это письмо застанет тебя в добром здравии, пусть у тебя всё будет хорошо, и знай, что мысли и молитвы мои всегда с тобой.

Любящий тебя,
Джон

_______________________________________________
_______________________________________
________________________________
_________________________
__________________
_____________


ГЛАВА ВТОРАЯ:
БИСТРИЦА

Дневник доктора Ватсона
8 августа 1890 года

Наконец-то я один. Вводить в заблуждение своих читателей – это одно; а вводить в заблуждение жену – это нечто совсем другое.

Истинная причина, по которой я оказался на Бейкер-стрит, заключалась не в пациенте, который, по счастливой случайности, оказался живущим поблизости, хотя это, безусловно, являлось правдой, но чтобы я мог попросить Холмса дать мне ответ на мучивший меня вопрос: есть ли у Мэри любовник?

Я снова и снова мысленно сопоставлял факты, не в силах заснуть до самого утра и мучаясь от незнания. У нас не было супружеских отношений уже в течение нескольких недель; так, я по сути ни разу не видел Мэри даже немного раздетой с последнего раза. Между нами возник какой-то холод отдаленности друг от друга, там, где раньше была страсть.

«Мой дорогой друг!», сказал Холмс, открывая мне дверь и сразу же почувствовав мои трудности. «Что случилось? Миссис Ватсон вас бросила?»

«Боюсь, она собирается это сделать, Холмс. Как вы догадались?»

«Потому что не видно никакого ухода за вами, дорогой мой голубчик. Шляпа ваша не чищена, на галстуке небольшое пятно от пореза во время бритья, на который вы забыли налепить пластырь, у вас не было полноценного ночного сна в течение, по крайней мере, уже двух недель, и вы похудели фунтов на пять. Когда и работающий врач-специалист, и его жена столь пренебрегают внешним видом, я могу сделать лишь один вывод из этого – о разладе в личной семейной жизни».

Я с удовлетворением могу сказать, что мой друг максимально кратко и в точности верно описал мою ситуацию.

«Почему вы думаете, что она завела любовника?», спросил меня Холмс, держа в руках горящую сигарету.

«Это связано с тем, что, хотя мы и можем попытаться, но она так и не зачала ребенка», ответил я. «Это первое, что создало напряжение в нашем браке. После чего с некоторых пор она все больше отдаляется от меня, становится все холоднее. Она отвергает мои ухаживания. Находит всяческие оправдания, чтобы не быть рядом со мной».

«Но вы не находили никакой тайной переписки? Не обнаруживали одеколон другого мужчины на ее одежде, еще что-нибудь подобное? Вы следили за ней?»

«Нет, но… –– Холмс, я не в силах вынести даже мысли о том, чтобы увидеть свою жену в объятиях другого мужчины!»

Холмс положил свою бледную, узкую ладонь мне на руку.

«Конечно же, нет. Я облегчу ваши душевные терзания, Ватсон, тем или иным образом. Утром вы получите все ответы. А затем мы отправимся в Румынию».

Однако утром у Холмса ответа не оказалось. Мэри оставалась дома весь день, и теперь я в мучительном ожидании. Я почти молю бога о телеграмме, в которой говорится, что она решила положить конец нашему браку.

Мы с Холмсом сейчас находимся в гостинице «Золотая Корона» в Бистрице – старинном приграничном городке. Это последняя остановка до перевала Борго и дороги к замку Дракулы. Это суровая, гористая, но красивая страна; у меня было много времени, чтобы ее изучить, потому что поезда здесь движутся настолько медленно, что кажется, будто их лучше просто тянуть волами.

Горы здесь прекрасны, с наступлением лета они все покрыты зеленью, хотя некоторые из них окутаны вечным сверкающим белым снегом. Часто их вершины увенчаны старинными замками, которые буквально вопиют о долгой истории войн этой земли с турками и с различными восточными племенами. Современный мир вторгся сюда в столь малой степени, что его проявления здесь порой кажутся только вычурными и уродливыми. Крестьяне тут носят густые усы, мешковатые брюки, белые рубашки и широкие кожаные ремни, чего я вполне ожидал увидеть, но на многих из них также широкополые шляпы, и поэтому зачастую все это выглядит так, будто они были просто импортированы сюда с американского Дикого Запада.

Сама по себе Бистрица является вратами к перевалу Борго и окружена серыми, каменными зубцами разрушенных крепостей. Заселенная обосновавшимися здесь потомками Аттилы и гуннов и постоянно находившаяся под угрозой завоевания турками, эта земля многое пережила, и суровое прошлое ее борьбы с иностранными захватчиками видно повсюду. И впрямь, судя по архитектуре, время здесь будто остановилось где-то на временах правления Генриха VII [английский король в 1485-1509 гг.]

Для Холмса это была напряженная поездка. Он беседовал и расспрашивал проводников, носильщиков, начальников вокзалов и станций, пассажиров. (Кстати говоря, нужно не забыть; Холмс решил одну небольшую проблему одного из наших попутчиков – двумя разговорами и несколькими поразившими наших попутчиков выводами. Я должен упомянуть здесь об этом; может, когда-нибудь опубликую рассказ о еще одном нашем расследовании). Нам удалось твердо установить одно: Джонатан Харкер так и не вернулся назад тем маршрутом, каким он сюда прибыл. Я говорил Холмсу о том, что такое возможно, когда мы выехали из Швейцарии два дня назад.

С тех пор дело приняло решительно зловещий оборот. Либо Мина Мюррей не очень хорошо знает своего обрученного жениха, либо мы идем по следу совсем не того человека. Харкер, как нам описывают его здесь, не что иное, как чудовище, похищающее детей.

Конечно, ужасно, что поезд опоздал на целых четыре часа, но почти все, с кем мы разговаривали во время поездки сюда, говорили нам, что этого нам и следует ожидать. Я думал сначала, что за прохладным приемом, который ожидал нас на вокзале и в гостинице, скрывается вполне понятное и нормальное подозрение в отношении иностранцев. Наши деловые твидовые костюмы сразу же выдали в нас столичных англичан, и у нас возникли проблемы с наймом извозчика при отъезде с железнодорожного вокзала. Но наши попутчики говорили, что и это тоже в порядке вещей.

И только когда мы приехали в гостиницу, мы узнали всю правду и подлинную причину этого. Хозяевами гостиницы являлась пожилая пара, которые назвались Густавом и Катриной. Без пиджака, в своей простой белой рубашке и подтяжках, с большими белыми усами, Густав выглядел на все сто самым настоящим хозяином-содержателем гостиницы, каким он и должен быть; под свободными колышущимися фартуками, передниками и юбками на Катрин была плотно облегающая одежда, которая могла бы подчеркнуть красоту ее тела, если бы она была женщиной гораздо моложе возрастом. С высокими гордыми скулами, горящими темными глазами с явными вспышками цыганского огня и струящимися по плечам некогда черными волосами, она, должно быть, была очень красива в юности.

Нам повезло в том отношении, что Холмс говорит по-немецки, и он весьма любезно все перевел для меня, но я и так без особого труда понял смысл первого разговора с хозяевами.

«Вы англичане», сказал Густав.

«Да», ответил Холмс, «и нам хотелось бы у вас переночевать. Две комнаты, пожалуйста».

Густав кивнул Катрин, которая сразу же захлопотала, намереваясь выйти. «Несколько месяцев назад у нас останавливался еще один англичанин».

Холмс кивнул и вытащил фотографию. Катрин ахнула и перекрестилась.

«Вы опоздали», сказала она. «Он носферату».

«Он не моется?», спросил Холмс.

Старуха покачала головой: «Нет, не в смысле нечистый. Он не мертвый, нежить. Он приехал сюда, чтобы посетить графа Дракулу, и теперь стал таким же, как он».

«Не понимаю, о чем вы».

Густав ввел нас внутрь своего старинного постоялого двора и угостил нас терпким темного цвета вином в глиняных кубках. Лицо его было мрачным от страха, и было видно, что он не знал, как ему быть.

«Вы должны нас понять», сказал Холмс по-немецки, «мы приехали сюда по поручению молодой женщины, которая должна стать женой мистера Харкера. И ее сердце будет разбито, если мы его не найдем. Вы видели его после того, как он останавливался у вас?»

Густав покачал головой. «Он и мертв, и не мертв одновременно. Он вампир».

Я приложил все свои усилия, чтобы попридержать язык за зубами. Подумать только, уже почти двадцатый век, а такие варварские суеверия до сих пор еще царят в мире! Мы с Холмсом обменялись взглядами, и в разговоре воцарилась тишина. У меня вновь возникло ощущение, что мы каким-то образом вернулись в Средневековье, когда суеверия о силах зла сковывали сердца всех, кто здесь жил, где науку воспринимали с подозрением, смотря на нее как на черную магию. Хотя история изобилует безумными убийцами, считавшими себя вампирами (и у Холмса имеется несколько томов об этом феномене в его специфической библиотеке), по земле они ходят не больше, чем люди по Луне.

Бедный Густав скептически посмотрел на нас, как на еще двух иностранцев-идиотов, которым придется испытать все самим, на собственном горьком опыте.

«Почему вы считаете, что мистер Харкер стал вампиром?»

«Потому что его видели, майн герр. Он отправился в замок Графа, и больше ничего о нем не было известно несколько недель. А затем, однажды ночью, он вдруг вновь появился и похитил ребенка. А вскоре исчезла и мать малышки».

«Но вы говорите, что сами его лично не видели», ответил Холмс. «Откуда вы знаете, что это был мистер Харкер?»

«Мать ребенка узнала его по одежде. Он был одет так же, как и вы».

«Когда это произошло?»

«Первое нападение произошло ближе к концу июня», ответил Густав. «Многие мои клиенты видели его после того, как я закрыл на ночь свой кабачок. Видели, как он вылезал из дома Крески».

«Кто-нибудь из них лично знал Харкера?»

Густав покачал головой.

«Но его выдала одежда?»

«Как я вам уже и говорил».

«Где находится дом Крески?»

«Вы не должны туда идти», сказала Катрин. «Они и без того ужасно страдают. Пожалуйста, не подвергайте их новым страданиям».

«Мадам, если убийца разгуливает на свободе, он должен быть привлечен к ответственности. И я добьюсь этого, будь он вампир или нет».

Катрин схватила меня за руку, сжав ее с огромной силой. «Дальше вам отсюда ехать нельзя!», воскликнула она. «Вы не верите нам! Вы не видели никогда графа вживую! Герр Харкер не поверил нам, и никто не продолжит больше теперь его род! Остановитесь, и пусть у этого чудовища больше не будет силы!»

Я погладил женщину по руке самым успокаивающим образом, как доктор, пытаясь заверить и обнадежить ее, и взглядом умоляя Холмса что-то сказать. Повернувшись к ней, он сказал: «Мне искренне жаль, что вы потеряли своих сыновей, и я знаю, что то, что вам пришлось сделать, чтобы упокоить их души, должно быть, разбило ваше сердце. Уверен, что они выросли бы замечательными людьми. Но вы должны нас понять: мы обещали семье мистера Харкера, что найдем его».

Катрин отшатнулась от него со страхом в глазах.

«Дьявол!», прошипела она. «Откуда вы это знаете?»

«Холмс!», сорвался я. «Держите ваши дедуктивные выводы при себе! Неужели вы не видите, что причиняете боль этой женщине?»

Кивком головы Холмс указал на портреты двух юношей, в возрасте не более двадцати лет, в богатых рамах у кухонной двери. Они оба были вылитой копией Густава.

«Портреты помещены там, где только вы одна, скорее всего, будете на них смотреть», сказал он. «Вам нужно, чтобы они находились поблизости, и вам не хотелось бы, чтобы их видел кто-то из посторонних. Портретов их жен или ваших внуков нет, ничего не напоминает здесь о каких-то других семьях, кроме только вашей. Отсюда я прихожу к выводу, что они умерли. Это простое умозаключение, чистая дедукция, мадам, а никакая не дьявольщина».

«Разве вы, англичане, не говорите сами, что дьявол цитирует Писание, когда ему это нужно?», зарычала она, обхватив рукой четки у себя на шее. А затем, внезапным движением, она сунула Холмсу под нос распятие, заставив его вздрогнуть. Он взял крест в бледную свою ладонь и поцеловал его.

«Как я и обещал, никакой дьявольщины».

Она побледнела, фыркнула и ушла на кухню.

Холмс, выдав свое облегчение нервной улыбкой, показал ладонь Густаву. «Она не сожжена», сказал он.

«Вы христианин?»

«Англиканин».

«Не из Истинной Церкви», сказал Густав. «Напоминаю вам, что ваша церковь была создана земным царем, а не Апостолом Христовым».

Холмс налил еще один кубок – себе и Густаву. Я едва отхлебнул из своего.

«Ваши сыновья умерли в одном и том же году», сказал он. «Какое отношение к этому имел граф Дракула?»

Теперь настала очередь Густава побледнеть. «У вас есть какие-то свои способности и силы», сказал он.

Холмс не стал этого отрицать. «Прошу вас, расскажите мне», попросил он.

«Альберт и Влад», сказал Густав, «были близнецами. Влад должен был стать священником. В нем сильна была Любовь Христова. Альберта у нас тут все любили, и клиенты мои тоже, и любая девушка в Бистрице была бы рада стать его невестой».

«Но вмешался Дракула».

«Будьте осторожны, когда произносите это имя!», воскликнул Густав. «Вы слишком свободно им пользуетесь. Мы думали, что, благодаря тому, что назовем одного из наших сыновей в честь него, он нас пощадит. Но Влад решил доказать свою преданность Господу Нашему Иисусу, отправившись в замок, чтобы отбить у дьявола душу графа, излечив ее».

Я увидел, как слезы навернулись в усталых, с красными прожилками глазах этого пожилого человека. Собравшись с силами, он стал продолжать.

«Прошу прощения за эти мои эмоции, герр Холмс», сказал он, осушив свой кубок и налив себе еще. «Влад отправился в замок, и это был последний раз, когда мы видели его живым. Я знал, что там произошло, но я также знал и о последствиях посещения замка. Альберт назвал меня трусом и отправился за ним, хотя не смог уговорить никого пойти вместе с ним».

«Он тоже пропал?»

«Нет. Три дня спустя я нашел его, почти уже мертвого, на дороге к перевалу Борго. На теле его не было живого места, все оно было покрыто кровью. Глубокие укусы и следы когтей на бедрах, руках, ребрах, на животе. Нос его был сломан, и он не смог бы выжить. Но шея и грудь у него остались нетронутыми. Я знаю: граф специально оставил его в живых».

«С какой целью?»

«Как предупреждение непрошенным гостям, таким как вы. Но спасти его было уже невозможно».

«Как он умер?»

«Раны его были слишком глубокими», сказал старик со слезами на глазах. «Они начали гнить. Кровотечение не прекращалось. Герр Холмс, это ужасно, когда у вас на глазах умирают ваши дети».

Слезы вновь полились у него из глаз, и мы не стали мешать его рыданиям. «Мы не могли рисковать, не могли этого допустить», сказал, наконец, Густав, «но люди не должны были требовать, чтобы это сделал я!»

«Сделать что?»

«Я… Альберт был мертв, без сомнения, но если бы мы ничего не сделали, он через три дня стал бы вампиром. Я не мог пожелать своему сыну такой участи. И священник настоял на том, чтобы именно я…»

«Сделал что?»

Почти шепотом Густав сказал: «я… отделил его голову от тела. Набил рот чесноком, и вынул сердце, чтобы захоронить его отдельно. Герр Холмс, зубы у него были острыми, как кинжалы!»

«Сожалею, что вам выпали такие мучительные испытания», мягко сказал Холмс. «Что случилось с Владом?»

«Одна девушка из деревни сказала, что виделась с ним. Ей приходилось покидать ночью дом, где она живет с семьей, чтобы с ним встречаться. Он явно отпал от Христа. Она начала быстро чахнуть, прямо на глазах. Она скрыла следы укусов Влада у себя на груди и на шее и стала бояться дневного света, а это все обычные признаки заражения. Но на этот раз мы были готовы.

«Мы проследили за ней до места их встречи в лесу. Бедный Влад был весь в лохмотьях, ни следа от священника, которым он должен был стать, в нем уже не осталось. И теперь он превратился в буйное похотливое животное, набросившееся на ее грудь от вожделения и голода. Мы усмирили их обоих распятиями и святой водой, и… решили, что лучший выход – покончить с этой чумой тут же, на месте. Какой по-детски глупой оказалась эта надежда».

«Вы убили их обоих?», не веря своим ушам, спросил Холмс.

«Влад и так уже был мертв, а девушка умирала. Эту эпидемию нужно было остановить, герр Холмс. Мы уложили их на землю и, удерживая их там… мне продолжать, господин Холмс?»

«Вы не успокоитесь, пока этого не сделаете», ответил он.

«Мы вогнали им в сердца деревянные колья. Мы отрезали им головы и напихали им рты чесноком. А затем сожгли тела – прямо там, в лесу».

Некоторое время мы молча сидели за выпивкой, после чего Холмс сказал: «Не могу передать вам, как я сожалею».

«Вы не сможете победить графа. Он управляет ночью и ее порождениями. Рано или поздно, но он добьется своего. Герр Харкер мертв. Если вы найдете его, вы должны будете уничтожить его таким же образом, каким я только что вам описал. Только так душа его обретет покой».

Мы допили наше вино и легли спать; никто из нас не смог после этого есть, но из кухни, когда мы уходили, доносился сильный запах чеснока.

Я считаю подарком небес то обстоятельство, что Харкера в течение долгого времени никто в деревне не встречал. Мне очень не хотелось бы сообщать мисс Мине, что ее возлюбленный обезглавлен ради успокоения местных жителей. Но у меня есть все основания полагать, что именно это и произойдет, если мы не найдем Харкера первыми.

Холмса сейчас в гостинице нет, он где-то деревне, а я слишком возбужден и взволнован, чтобы заснуть. Меня мучают мысли о моей жене и ее таинственном любовнике. Обычно такого рода приключения вместе с Холмсом для меня захватывающие, но это дело меня убивает. И если бы я не боялся, что из-за какого-то неосторожного замечания, брошенного Холмсом, он может подвергнуться нападению, а может и хуже, я бы покинул его, оставил его здесь одного и вернулся бы к моей супруге, к тому, пусть и неважному браку, который я оставил у себя за спиной в Англии.

_______________________________________________
_______________________________________
________________________________
_________________________
__________________
_____________


ГЛАВА ТРЕТЬЯ:
ПО СЛЕДАМ ДЖОНАТАНА ХАРКЕРА

Дневник доктора Ватсона
10 августа 1890 года

Если верить сельским жителям, сегодня нас с Шерлоком Холмсом ожидает роковой конец, так как мы, когда я это пишу, станем сегодня незваными гостями графа Дракулы. Холмс ходит по замку, осматривая его.

Я не вижу здесь ничего страшного и опасного. Замок, по крайней мере, на первый взгляд, полностью заброшен. Никаких признаков жизни. Мебель покрыта пылью, во дворе свободно бродят куры, сады заросли сорняками.

Однако признаки того, что здесь недавно кто-то обитал, все же имеются; мы обнаружили кладовую, полную продуктов, кухню, вполне в рабочем состоянии, и погреб, который, к счастью, избавлен от румынского вина.

Но подробнее я остановлюсь на замке позже, в свое время. Мы прибыли сюда на день позже, чем планировали. Жители деревни категорически отказались везти нас туда, мы даже не смогли нанять у них ни лошадей, ни тележки-арбы, которые здесь являются обычным средством передвижения. Хотя Холмс и не хочет в этом признаваться, но его привычка разгадывать незаметные детали жизни людей по нескольким беглым наблюдениям вселяет в них страх перед проделками Сатаны, и она дорого нам обошлась – мы лишились всех любых возможных союзников, которых мы могли бы здесь найти. Многие крестятся при нашем приближении, или делают какие-то особые жесты руками, предназначенные, как объяснила нам Катрин, для того, чтобы уберечь себя от дурного сглаза. Холмс в хорошем настроении и, глухой к моим личным страданиям, воспринимает все это с чувством юмора.

«Как бы они восприняли современную медицину?», спросил он. «Вылечите кого-нибудь, Ватсон, и они сожгут вас на костре, привязав к колу».

«Не раньше, чем они вгонят его вам в сердце», кисло ответил я.

Не менее десяти человек предложили нам распятия, которые мы охотно приняли, чтобы доказать, что мы не порождение дьявола. Хоть это, может быть, и идолопоклонничество, но я обнаружил, что один из них, висящий у меня на шее, несколько меня успокаивает. Но если они так доверяют распятию, почему тогда они все равно так боятся графа?

Фортуна улыбнулась нам вечером, потому что именно тогда мы обнаружили цыган, разбивавших свой табор на окраине города.

«Вы ищете графа?», ошеломленно спросил их глава, смуглый мужчина с внушительными черными усами. Он говорил по-английски с сильным венгерским акцентом и назвался Яношем.

«Возможно, нам нужно будет с ним поговорить», ответил Холмс.

Что вызвало у цыган немало веселья.

«Тогда вам нужно было оставаться у себя дома, на родине», сказал Янош, когда смех утих. «Несколько недель назад он уехал в Лондон. Я сам лично готовил для него груз».

«Груз?»

«Да, да. Гигантские ящики, заполненные обычной землей. И в тех случаях, когда нам требовались четыре человека, чтобы погрузить какой-нибудь один из них в вагон, граф швырял его внутрь, как мешок с картошкой. Он сильный человек, этот граф Дракула».

«Сколько их было, этих ящиков?»

«Сорок, или пятьдесят, я вообще-то точно не помню».

«Вы уверены, что в ящиках больше ничего не было?»

«Мы выронили три из них, и из них высыпалась лишь земля с камнями. Граф сказал, что планирует использовать эту землю для ведения сельского хозяйства в своем новом английском поместье».

«Вы видели в замке кого-нибудь еще?»

Янош замялся на мгновение, и именно так мы и поняли, что он видел там Харкера.

«А помощников? Слуг?», подсказал Холмс.

«Мы не видели там никого, кого там не должно быть», уклончиво ответил он.

Холмс внезапно вытащил фотографию Харкера, увидев которую, цыган побледнел.

«Мы знаем, что он был там», сказал Холмс. «Он был жив?»

«Безусловно, и даже очень», ответил Янош, с некоторым облегчением. «Граф сказал, что он почетный гость, и его нельзя привлекать к делу. Он сбросил нам письма».

«О? Где сейчас эти письма?»

«Мы отдали их графу. Мы не собирались возвращаться в деревню в течение нескольких дней, а граф часто там бывает. И он знает, откуда их можно отправить».

«Вы передали их ему, не прочитав?»

«Конечно».

«И с тех пор вы в замок не возвращались?»

Янош покачал головой.

«Нам нужно туда попасть», сказал Холмс. «Вы можете довезти нас туда и вернуть потом обратно?»

«А у вас есть золото?»

Начался торг, но когда дело доходит до денег, даже величайший дедуктивный ум не в силах тягаться с цыганом с пустым кошельком. В конце концов, мы остановились на возмутительно огромной цене и договорились отправиться на рассвете.

«Это лучше всего», сказал он. «Вам только на одну ночь нужно?»

«Не более двух».

«Тогда мы останемся с вами».

«Не боитесь?»

Янош покачал головой: «Его нет в замке».

И вот, мы миновали неприступный перевал Борго, оказавшись в зеленых, красивых и величественных горах, именуемых Карпатами.

По довольно ухабистым дорогам мы сначала ехали мимо зеленых земледельческих равнин, фруктовых садов и крестьян, трудившихся в полях, и мне показалось трудным примирить теплое золотое солнце и сладкие ароматы созревающих слив и груш с атмосферой страха, царившей в деревне, которую мы оставили позади.

В конце концов они через некоторое время уступили место великолепным лесам из дуба, бука и сосны, когда мы начали подниматься собственно в горы. Несмотря на то, что они не настолько огромны, как могучие скальные кручи гор Гиндукуша, которые возвышаются над Кабулом на несколько километров ввысь, Карпаты – горы серьезные и неприступные, их деревья, как солдаты в строю, стоят рядами в вечном карауле, охраняя эту территорию.

Мы почти не разговаривали. Холмс сидел молча, время от времени оглядывая окрестности, с нахмуренным лбом и бровями, и погруженный в размышления. Даже цыгане, обычно постоянно болтающие и переговаривающиеся друг с другом, уняли свое многословие и старались все больше помалкивать, когда копыта наших лошадей зацокали в царстве лесных теней. Лошади двигались с неохотой, однако ни разу не дрогнули и не споткнулись, пока мы медленно пробирались вверх по ухабистой грунтовой дороге.

По мере того, как горы по обе стороны от нас становились все выше и начали мешать солнцу, я чувствовал, будто вокруг нас стали смыкаться толстые каменные стены. Приятная теплая температура августа стала падать по мере того, как мы продвигались дальше, и к началу второй половины дня погода стала как будто ноябрьской. Мне очень стало не хватать своего пальто.

«Видите ее?», спросил Янош, когда мы проезжали мимо особенно заметной и высокой горной вершины, сверкающей свежим снегом на вершине. «Если вы христиане, вы должны сейчас перекреститься».

«Почему?», спросил я.

«Это Божий Престол. Отсюда, как мне сказали, Он может обозревать весь мир и решать, где Он больше всего нужен. Возможно, вам скоро понадобится Его помощь, да?»

Я попытался было перекреститься, но испепеляющий взгляд Холмса меня остановил.

«Мы не суеверны», заявил он. «И здесь нет жителей той деревни, которых мы должны успокаивать. Если Всемогущий захочет нас увидеть, тогда Он должен сам знать, где нас можно будет найти».

Но, сам того не осознавая, я погладил распятие у себя на шее.

«Но находясь в Румынии, Холмс…»

Он рассмеялся, но когда мы двинулись дальше, мы заметили, как встречающиеся нам по пути немногочисленные крестьяне крестились, когда мы проезжали мимо.

Когда мы сделали остановку, чтобы цыгане поторговались какими-то товарами с местными крестьянами, которых они знали, я присоединился к ним. Мне нужно было размять ноги после длительного подъема в горы в карете и вытащить из нашего багажа пальто.

Я заметил какую-то пирамидку из камней немного в стороне от дороги, у основания гигантского валуна, и подошел к ней поближе, чтобы ее рассмотреть. Когда я направился туда, ко мне подошла молодая крестьянка, в черном платье с пышными черными юбками и в черной косынке, в которую были плотно убраны ее длинные локоны. Если бы не исполненное горя ее лицо, она была бы просто прекрасна.

Она что-то промолвила на своем родном языке, на что я не смог ей ничего ответить. Я отошел от камней, и она упала на колени перед ними, плача. Один из цыганских мальчиков из нашей «экспедиции» тронул меня за руку.

«Она хочет знать, зачем вы сюда приехали», сказал он по-английски с сильным акцентом.

«Мы ищем одного человека», ответил я.

Молодая женщина встала, посмотрела на меня и задала другой вопрос, в котором присутствовало слово «англичане».

«Вы англичане?», перевел цыганенок.

Я кивнул.

Следующий вопрос: «Вы ищете англичанина-вампира?»

«Мы ищем просто еще одного англичанина», ответил я. «Я не верю, что он вампир».

«Он был здесь», перевел мальчик, когда молодая женщина вытерла слезу. «Я потеряла свою маленькую Марию уже шесть недель назад; и с тех пор, как он тут появился, мы потеряли еще много детей. Если вы прибыли сюда, чтобы уничтожить его, тогда вы добрые и честные люди. Но вы должны быть осторожны. Граф уехал, но он не бросит свой замок на произвол судьбы. За ним вместо графа присматривает вампир-англичанин».

Я показал ей свое распятие. Она кивнула.

«Вы его видели?», спросил я.

Мальчик перевел мой вопрос, и она покачала головой.

«Мария была последней. Возможно, монстр охотится на другой стороне горы, в Буковине».

Она заплакала. Я постарался утешить бедную женщину, как мог, оставив ее с мальчиком, и вернулся в карету, к моему спутнику.

«Еще одна крестьянка, которая считает, что Харкер украл у нее ребенка», сказал я Холмсу, который снова устроился на своем месте. «Это произошло шесть недель назад».

«По времени сходится», сказал Холмс. «Как вы знаете, я расспрашивал людей об этих похищениях детей, и все единодушно говорили, что они прекратились ближе к концу июня».

«У вас есть версия?»

«Не очень утешительная, но у нас очень мало фактов. Я считаю, что граф, переодевшись, выдавал себя за Харкера, и похитил и убил этих несчастных детей. Так что если Харкеру каким-то образом удалось бы сбежать, он был бы растерзан на части этими крестьянами, считающими, что тем самым они спасают свои дома от вампиров».

Когда мы продолжили затем свой подъем в горы, я стал замечать, что, в то время как мы встречали по пути все меньше и меньше людей, мы видели все больше и больше животных. Казалось, вОроны внимательно следили за нашим продвижением; дважды я видел волков, сидевших на корточках, пристально смотревших на нас сквозь деревья и следивших за нами своими ярко-красными глазами, как будто они знали, что мы приближаемся, и они по какой-то причине отслеживают наш путь.

Температура быстро падала, и наши лица начал трепать ветер. Мы надели на себя пальто, когда деревья стали редеть и в конечном итоге уступили свое место холодным, с острыми рваными краями, неприветливым каменным глыбам. Но и теперь нас ни на минуту не покидали волки или вороны, и у меня в душе поселилось стойкое ощущение того, что за нами следят.

«Ватсон, смотрите!», воскликнул Холмс, когда мы завернули, обогнув кривой поворот. «Вот он!»

Над нами возвышались очертания великолепных каменных развалин, зубчатые стены которых отбивали натиски турок и гуннов, гнездо жестоких правителей Валахии, которые не терпели никаких посягательств и ослушания и безжалостно сажали на кол изменников и предателей, наблюдая, как те кричат и мучаются в агонии, пока сами они в это время завтракали… и возможно, в том самом дворе, в который мы вскоре войдем.

По крайней мере одна стена здесь обрушилась, и вдоль разбитой дороги тут и там нам начали встречаться выветренные погодой и осадками квадратные глыбы. Только теперь я заметил растущие тени приближавшегося вечера, падавшие на горы и долины внизу. Вероятно, только такой художник, как Джон Констебл, мог бы правдиво передать эту картину. Под нами были огромные, неприступные леса, плодородные поля и сады. Крестьяне, трудившиеся в полях, казались маленькими, трудолюбивыми и неразумными муравьями. Темные тени, насыщенные, фиолетовые, наползали на эти гористые места и окрестности, поглощая их по мере того, как шел на убыль день. Я почувствовал холод, пробравший меня до костей, от которого никак было не избавиться, даже когда мы, наконец, добрались до двора замка.

Во дворе царила картина заброшенности. Территория была не ухоженной; в пучках дикой травы и кустарника, усеивавших двор, свободно бегали вороны, голуби и крысы. Окна были темными, как антрацит, и не было слышно ни звука, кроме запыхавшихся лошадей и воющего ветра.

«Разбить здесь табор!», рявкнул Янош.

«Думаю, мы будем ночевать в помещении, если вы не против», сказал Холмс.

Янош удивленно воззрился на него.

«Граф, может, и уехал, но он не оставит свой дом без присмотра», сказал он. «Пока ему нужны цыганские рабочие руки, мы в безопасности, но как защититесь от него вы?»

Холмс вытащил из кармана распятие.

«Эта безделушка не способна отогнать Князя Тьмы», сказал Янош.

«У меня также имеется вот это». Холмс достал свой пистолет, стреляющий даже при самом слабом нажатии курка; а я показал ему свой старый добрый револьвер Вебли.

«Стреляйте серебряными пулями», фыркнув, вздохнул Янош, и мы подошли к массивной деревянной двери, ведущей в большой входной зал, которая не поддалась ни на дюйм, хотя мы и начали ее толкать. На ней не было ни молотка, ни колокольчика, ни звонка, которые могли бы дать сигнал кому-нибудь внутри ее открыть. Старинный замок не поддался никаким усилиям и самым упорным попыткам Холмса открыть его. Должно быть, мы потратили на это добрых полчаса. Наши потуги лишь немало повеселили цыган. Наконец, один из них сжалился над нами и широким жестом дал нам знак из конюшни, где чистили и кормили лошадей. Внутри оказалась незапертая дверь, ведущая внутрь главного здания.

Со смехом Холмс отправился внутрь первым. Дверь вела в складское помещение, где мы нашли много корма для животных и других припасов и материалов для этого. В кладовке оказалась другая дверь, которая вела в узкий коридор, по которому мы проследовали в пустые и пыльные помещения для прислуги, а затем на кухню. К нашему удивлению, в кладовой для продуктов оказалась превосходная ветчина и копченые окорока, хлеб, сухофрукты, сыр и другая провизия, которая показалась мне, в моем теперешнем изголодавшемся состоянии, настоящей пищей богов.

«Что ж, пусть цыгане довольствуются своим рагу из конины», сказал Холмс, поставив один из окороков на стол. «Может, это и не по-английски, но, по крайней мере, это еда, которую я признаю».

«Разве мы не скажем им об этом?»

«Конечно, скажем, но они откажутся. Для графа они наемные работники; им не захочется навлечь на себя его гнев». И он отправился за вином, отыскав токайское приемлемого урожая.

……………………………………

Как и предсказывал Холмс, цыгане отказались от еды графа Дракулы. После того, как мы поужинали, мы расширили наш осмотр до остальной части крыла. Мы решили начать с большого зала, в котором с каждой минутой становилось все темнее. В камине лежали остатки гигантских бревен, и увидев их, я осознал, как холодно было в этом зале. Весь следующий час мы были заняты тем, что разводили огонь и зажигали свечи.

Когда мы закончили, повсюду в этом огромном, древнем гранитном помещении заплясали жуткие тени. На одной стене здесь висел огромный, испещренный массой красочных сцен гобелен, изображающий историю этой земли; мы увидели на нем сражающихся в битве турок и валахов, с их мечей капала яркая, малинового цвета артериальная кровь, а мерцающие тени придавали этой кровавой картине иллюзию движения. Одна особенно ужасная и отвратительная сцена изображала десятки турок, корчащихся от мук во дворе замка, все они были насажены на массивные колья, а местные господари и бояре восседали перед ними за обеденным столом и, ужиная, наблюдали, как те умирают. Эта страшная картина никак не выходила у меня из головы, особенно потому, что, похоже, тот самый двор, где цыгане разбили свой лагерь-табор, как раз и был местом этой общей братской могилы, изображенной на этом гобелене.

Отвернувшись, я осмотрел портреты, которые висели на одной из стен у широкой гранитной лестницы, ведущей в темные средневековые коридоры. Было очевидно, что все эти люди являлись представителями одной династической родовой линии; сильные мужчины с орлиными носами, густыми темными волосами, в молодом возрасте, и лысинами, когда старели. У всех у них были густые лохматые брови; большинство носило бороды или усы, и никто из них не выглядел радостным и довольным, позируя художнику.

Я бросил взгляд на моего друга, который в этот момент как раз выходил из большого зала, чтобы осмотреть другие комнаты. Облик самого Холмса – его узкое, ястребиное лицо и вдовий мысок на лбу – не показался мне чем-то вовсе инородным в этом семействе.

Повсюду были видны свидетельства богатства рода Дракулы. Обед подавался на изысканных золотых блюдах, а восхитительная мебель, хоть и многовековой давности, была изготовлена искусными и утонченными мастерами, и я подумал, что большая часть ее, должно быть, являлась трофеями после войн с Турцией, возможно, даже еще в эпоху Крестовых походов. Портреты, пейзажи и батальные сцены составляли бесценную коллекцию произведений искусства.

«Никаких зеркал», сказал Холмс, возвратившись из коридора.

«Возможно, граф все-таки вампир, Холмс. Отсутствие отражения в зеркале его выдает».

«Мой дорогой друг, зеркала здесь отсутствуют именно потому, что граф отражается в зеркале. Как еще ему сохранять иллюзию?»

Я кивнул. Все, чего мне хотелось, – это найти Харкера и отправиться домой.

«Что ж, теперь у меня нет никаких сомнений в том, как Харкер сумел тут продержаться», сказал он, поймав мой взгляд. «Я обнаружил библиотеку Дракулы. Это мечта библиофила, Ватсон. Хотелось бы мне провести здесь месяц, чтобы хорошенько в ней покопаться. А документы! Некоторым бумагам Дракулы триста лет, и несмотря на это почерк на них один и тот же. Какая странная семейная черта!»

«Или, возможно, Дракула намеренно имитирует его, для поддержания иллюзии бессмертия», сказал я.

«Отлично, Ватсон. Как бы то ни было, Дракула был занят изучением всего относящегося к Англии. Он изучал язык, литературу и историю, но, похоже, не слишком-то интересовался текущими событиями. Английских газет здесь нет, и у него лишь несколько журналов за этот год. Библиотека также служит для него кабинетом, и в ней я нашел записную книжку Харкера, некоторые документы, которые он привез с собой, и обратные билеты».

«Значит, Харкер все еще может быть где-то здесь».

«На это можно надеяться, но даты на этих билетах истекли уже много недель назад. Тот факт, что ими так и не воспользовались, вызывает наибольшую тревогу. Нам нужно обыскать этот замок».

Как и предположил Холмс, комната Харкера оказалась недалеко от главного зала. Там мы обнаружили несколько восьмиугольных палат, каждая с большой кроватью, комодами и различной мебелью, на которой можно сидеть – вся она была такой же старинной и изысканно орнаментированной, как и в главном зале. Они, без сомнения, предназначались для гостей замка. Но лишь комната Харкера была подготовлена для того, чтобы в ней можно было жить. Другие палаты были старыми, пыльными и давно заброшенными.

«Думаю, можно с уверенностью сказать, что нам нужно искать место захоронения», сказал Холмс, когда мы осмотрели комнату Харкера. «Его вещи, багаж, одежда, бритвенные и письменные принадлежности – все здесь».

«На его бритве немного крови», заметил я.

«Несколько пятнышек, легко объясняемых небрежным бритьем», ответил Холмс. «Заметьте, что и зеркало для бритья Харкера тоже отсутствует».

Я попробовал открыть окно. Оно было плотно запертым.

«Холмс, разве не может быть так, что он просто пробрался в конюшню и украл лошадь?»

Холмс покачал головой.

«Если бы он это сделал, он наверняка связался бы с мисс Мюррей. Вы пробовали открыть двери, Ватсон? За исключением лестницы, ведущей на один этаж вверх, все остальные, через которые можно попасть в другие части замка, заперты. Сейчас я хочу подняться наверх».

«Холмс», спросил я, «а где же спит граф Дракула?»

«Уж конечно, не на этом этаже», ответил Холмс. «Пойдемте».

Этаж наверху был очень похож на тот, что соседствовал с большим залом, но комнат тут было меньше. Я подумал, что это, возможно, квартиры прислуги; в некоторых комнатах было несколько кроватей, и они были меньше по площади. Помещения для прислуги, но никакой прислуги здесь не было и следа.

Это показалось мне странным. Даже если бы граф жил один, наверняка ему была бы нужна хотя бы временная, приходящая служанка, чтобы готовить и убирать, пока он принимает гостей. Ведь это же неслыханно, чтобы родовитая шляхта застилала постель.

Порыв холодного воздуха из окна побудил меня позвать Холмса.

«Открытое окно! Это интересно», сказал он. После чего глаза его расширились, и он пошарил у себя в карманах в поисках своей лупы и сантиметровой рулетки. Опустившись на колени, Холмс стал ползать по комнате, совершая свой странный на взгляд непосвященного ритуал измерения, охая и бормоча что-то себе под нос – по-видимому, случайно обнаруженные наблюдения, которые так сильно порой заставляют сомневаться других в его здравом рассудке. Но никто не может отрицать результатов, которых он этим добивается.

Прошло несколько минут, в течение которых он осматривал окно и его раму.

«Прежде чем я высуну голову из окна, взгляните на эти следы в пыли. Видите эти круглые углубления? Это от мужского колена. А вот эти, овальные? Это следы ботинок. Следы ботинок человека, роста достаточно высокого, чтобы дотянуться до оконной рамы коленом, и настолько отчаянного, что только в состоянии отчаяния он мог посчитать это путем на свободу».

«Харкер?»

«А кто еще?»

Холмс широко распахнул окно, и я увидел из него темные трансильванские долины под темнеющим небом завершавшегося дня и собирающимися облаками. В нашу сторону дул сильный ветер, и чувствовалось, что вскоре пойдет дождь.

Высунувшись из окна, я увидел отвесную стену замка. Окно выходило на юг, и эта часть замка была воздвигнута на крутой скале, низвергавшейся вниз, к удаленной линии деревьев. Когда темные тучи заволокли небо, я увидел в нем заметавшихся летучих мышей и услышал крики волков на ветру.

Местность за этой линией деревьев представляла собой густой черный лес, темную глушь которого прорезали речки и их притоки, орошавшие эту землю. И лес этот был слишком далек для любого человека, кроме самого отчаявшегося, для кого они оставались единственной последней надеждой – дорогой спасения в Буковину, которая выглядела отсюда как кусочек бечевки, извивавшейся между скал.

«Мне не нравится этот ветер, Холмс. Вы уверены, что хотите––»

Он жестом заставил меня замолчать. После чего, держа в руке лупу, Холмс высунулся из окна.

«Ого! А это что такое?», вскричал он и чуть не высунулся слишком далеко. Я отдернул его обратно.

«А вот это вполне может быть путем его бегства!», воскликнул он. «Держите меня! Держите за ноги!»

Когда Холмс повис из окна, я в страхе представил себе картину, как меня ослепляют капли дождя, как я не выдерживаю, моя хватка ослабляется, и я выпускаю Холмса, который, ускользая из рук моих, с криком исчезает в деревьях глубоко внизу, и как мне приходится объяснять его брату и всему миру, что они утратили, потеряв этого замечательного человека.

«Все ясно! Вытаскивайте меня обратно!»

Мышцы мои уже начали уставать. Мне хотелось было выбранить его за такую беспечность, но мне было приятно, что он доверяет мне столь безоговорочно; как, вообще-то, и я тоже доверился бы ему, если бы попытался сделать какую-нибудь аналогичную глупость.

Но лицо его сияло от радости, и в пальцах он сжимал кусок какой-то коричневой ткани.

«Что это означает, Холмс?»

«Это Харкер, Ватсон! И он вовсе не рухнул в деревья!»

«Что вы имеете в виду?»

«В стене замка есть точки опоры – углубления. Харкер заметил их и воспользовался этим, чтобы сбежать отсюда. Взгляните на эту ткань. Хлопок чисто английской ткацкой работы, в точности как и брюки, висящие в шкафу у Харкера. Здесь все носят белые льняные рубашки. Никто другой не мог оставить после себя это».

«Вы что, хотите сказать, что он спустился вниз по стене замка на добрую тысячу футов, потом карабкался вниз по крутой, почти отвесной горе без тропы или проводника, а затем добрался до ближайшего города?»

«Нет», сказал Холмс, «я хочу сказать, что он спустился лишь на один этаж вниз, к другому открытому окну и выбрался из замка гораздо более безопасным способом. И возможно, ваша версия об украденной лошади верна, Ватсон. Сейчас мы находимся далеко от того места, откуда могли бы выйти сквозь запертые двери из главного зала. Поэтому я считаю, что окно под нами, вероятно, ведет в графские покои, или куда-то рядом с ними. Зачем еще тогда их перекрывать? Если допустить, что Харкер не сорвался и не упал, то этот путь – наиболее вероятный маршрут его побега. А сейчас, взгляните еще раз вниз».

Я взглянул. И точно, примерно в пятнадцати футах под нами было еще одно окно, тоже открытое.

«И еще кое-что», сказал Холмс. «Взгляните на камни под окнами. Туда вниз, видно вам там что-нибудь?»

«Все видно».

«Я имею в виду углубления в стене».

Несмотря даже на приближающиеся грозовые облака я их заметил. Небольшие отверстия были то ли выломаны, то ли вырублены в камне, и были видны под окнами примерно через каждые три фута.

«Точки опоры для рук и ног человека, на подходящем удобном расстоянии. И я задаюсь вопросом, для чего они тут?»

«Может, граф Дракула – альпинист?»

«Тогда там были бы скальные болты с крюками или какие-то иные приспособления для крепления веревки, если только граф не какой-нибудь чрезвычайно умелый и уверенный в себе человек. Подозреваю, что ответ на этот вопрос находится в покоях внизу под нами».

Буря обрушилась на нас быстрее, чем я ожидал, и порыв холодного ветра ворвался в окно, которое я закрыл.

«Только не этим способом», сказал я. «Попробуем отыскать какие-нибудь ключи».

«У нас нет на это времени», сказал Холмс. «Харкер почти наверняка мертв. У нас уже достаточно оснований, чтобы отчитаться перед мисс Мюррей, сообщив ей печальные вести. Вернемся в библиотеку и посмотрим, что еще там можно узнать».

………………………….

Поначалу мы мало что узнали нового, кроме планов путешествий графа. Холмс показал мне письмо от Питера Хокинса, датированное концом апреля:

“Я искренне сожалею, что приступы подагры, которым я постоянно подвержен, воспрещают мне абсолютно все передвижения и путешествия на какое-то ближайшее время”, начиналось оно такими словами.

«Мисс Мюррей ничего не говорила нам о приступе подагры», сказал Холмс. «Она сказала нам, что Джонатану было дано важное задание в знак доверия к нему. Возможно, конечно, что Харкер хотел произвести впечатление на свою невесту и скрыл правду, чтобы улучшить свой имидж в ее глазах».

Мы также нашли переписку с различными судоходными фирмами и договор на российское судно под названием «Деметра», с указанием ему отплыть из румынского города Варна. Этот корабль отправился в Англию 8 июля.

«Харкер, без сомнения, к тому времени был уже мертв, потому что был уже не нужен», сказал Холмс. «Ах, а вот это должно вас заинтересовать. Если мы когда-нибудь встретимся с графом, у нас будет что обсудить».

Холмс передал мне один из номеров «Журнала Липпинкотта», в котором был помещен мой рассказ о «Знаке четырех». Взгляд, брошенный мною на этот журнал, словно пронзил мне ножом сердце; я был настолько поглощен этим нашим приключением, что на некоторое время совершенно позабыл о Мэри.

«Думаю, вы простите меня, если я исправлю наиболее смачные и насыщенные описания того, как все произошло», сказал Холмс.

«Этим словом, “насыщенный”, можно охарактеризовать и состояние вашего банковского счета, с тех пор, как эта история появилась», отрезал я.*
- - - - - - - - - - - - - -
* «Знак четырех» – второе произведение «Ватсона» (Артура Конан Дойля) о частном детективе Холмсе, который тогда еще не был хорошо всем известен. В этой повести Ватсон знакомится с Мэри Морстен и вскоре они женятся. В советском кино этот эпизод известен как «Сокровища Агры». – Прим. переводчика.
- - - - - - - - - - - - - -

Холмс понял, что попал в больную точку. «Вы правы», ответил он мягко. «Хорошо, тут есть кое-какие финансовые документы, которые могут оказаться весьма любопытными, и я еще не закончил просматривать переписку. Вы устало выглядите, мой дорогой друг. Отдохните немного».

Холмс вернулся в библиотеку для дальнейших расследований, и я с радостью его отпустил. Обнаружив здесь еще один «Журнал Липпинкотта», который я раньше не читал, я устроился в одном из прекрасных резных деревянных кресел у камина, и вскоре задремал. С уставшими костями, растревоженным сердцем, но с чувством холодного удовлетворения оттого, что нам, по крайней мере, удалось продвинуться в нашем деле.

Спустя несколько часов я почувствовал, что что-то похожее на маленького зверька обнюхивает мне плечо. Приоткрыв один глаз, я увидел не что иное, как белую крысу у своего воротника. Вздрогнув, я вскочил на ноги и сбил с себя эту тварь, и тут же увидел Шерлока Холмса, который, тоже испугавшись крысы, со смехом отпрыгнул.

«Прошу прощения, Ватсон», сказал он, все еще смеясь и предлагая мне коньяк из запасов Дракулы. «Я думал, вы предпочтете уснуть в настоящей постели, но вначале вам стоит знать, что я сделал важное открытие».

«Вы нашли Харкера, запихнутого в книжный шкаф», сказал я, несколько смущенный.

«Не совсем. Вместо этого я обнаружил весьма хитроумный заговор между нашим добрым профессором и загадочным графом. И мне нужно будет отправить срочную телеграмму Майкрофту, как только мы доберемся до цивилизации».

«Что? Почему?»

Холмсу потребовалось около пятнадцати минут, чтобы обрисовать мне суть этого дела, тесно связанного с международными финансами. Привожу сокращенную сводку того, что могу сейчас припомнить из моей несколько туманной памяти:

«Если у вас есть деньги, вложенные в зарубежные инвестиции, Ватсон, вы должны их немедленно оттуда изъять. Мориарти с Дракулой готовят не что иное, как международный финансовый кризис. Британские банки выдали огромные суммы займов правительству Аргентины, которые гарантированы названным правительством. Но провинции и муниципалитеты также берут взаймы значительные средства, и гарантией обеспечения этих кредитов является лишь честное слово этих органов власти. Правительство Аргентины, как мне известно из разговоров с моим братом, коррумпировано сверху донизу. Эти кредиты невозможно вернуть никоим образом; вообще-то, Мориарти по сути подкупает правительственных чиновников, чтобы дело обстояло именно таким образом. И когда наступит срок погашения кредитов, и денег не окажется, банкам понадобится помощь».

«Помощь Мориарти?»

«Помощь от Дракулы. Мы здесь с вами сидим на горе золота, Ватсон, и за последний год или около того граф использовал Питера Хокинса в качестве своего агента для перевода своих денег на счета по всей Англии – а это столько денег, что Дракула может сам стать банком. Все, что потребуется, – это срыв одного из крупных кредитов, какой-нибудь банк обрушится вместе с ним, и тут появляется Дракула в роли кредитора в критической ситуации, что даст ему вместе с Мориарти по сути собственный банк, в котором они смогут скрыть и узаконить любые сомнительно приобретенные средства».

«У них есть уже какой-нибудь конкретный намеченный банк?»

«О да – банк Братьев Барингов. В нем сосредоточены наиболее значительные аргентинские кредиты, и он наиболее уязвим. Мориарти нужно, чтобы Дракула находился в Англии, чтобы немедленно осуществить необходимый перевод средств для спасения Барингов, когда их банк постигнет крах».

«И что может сделать ваш брат?»

«Сделать так, чтобы вмешался законный банк, прежде чем Мориарти успеет сделать свой ход. Должен отметить, что восхищаюсь их выдержкой и нервами, но мы не можем позволить, чтобы им все это безнаказанно сошло с рук». (1)
_________________
(1) Холмс был прав. В ноябре 1890 года дефолт Буэнос-Айресского кредита на проведение водоснабжения и канализации 1888 года привел к краху банка Барингов, но вмешался Банк Англии, предотвративший полную катастрофу. К этому времени Дракулу увезли обратно в Трансильванию (он умер 8 ноября), и величайшая диверсия Мориарти, грозившая мировым финансовым переворотом, была сорвана. Неудивительно, что он почувствовал «серьезные неудобства», причиняемые ему Холмсом. Полагают, что Мориарти не имел никакого отношения к кризису 1995 года, который навсегда положил конец существованию банку Барингов. – Стивен Сайц.
_________________

«Мне нужно проконсультироваться со своим брокером», ответил я. «Вы же не думаете, что Дракула реально вывозил золото в этих ящиках, наполненных землей, не так ли?»

«Маловероятно», сказал Холмс, зевая. «Деньгами Дракулы занимался Хокинс, он рассовал их по десяткам различных инвестиционных счетов, фондов, кредитных учреждений и облигационных рент в разных местах по всей Англии, поэтому у них не было необходимости располагать физическим золотом. А вот что мне любопытно, это знал ли что-нибудь об этом Харкер».

Было уже довольно поздно, и Холмс выглядел определенно мертвецки бледным, поэтому я немедленно назначил нам обоим постельный режим. Наутро у нас ожидался очень напряженный день.

_______________________________________________
_______________________________________
________________________________
_________________________
__________________
_____________


ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ:
ПОКУШЕНИЕ НА ЖИЗНЬ ШЕРЛОКА ХОЛМСА

Письмо доктора Ватсона Мэри Ватсон
12 августа 1890 года
(Не отправленное)

Замок Дракулы

Дорогая Мэри,

Если ты получила это письмо, значит, оно было найдено на моем теле. А это означает, что я уже мертв. Пожалуйста, похлопочи не только обо мне, но и о лучшем друге для нас обоих – Шерлоке Холмсе.

Ты должна отыскать в Скотланд-Ярде инспектора Тобиаса Грегсона и передать ему это письмо. Не исключено, что сейчас в Лондоне царит полный хаос, особенно в финансовом районе.

Ты также должна связаться с мисс Миной Мюррей, чей адрес указан в конце этого письма, и по чьей горячей просьбе мы с Холмсом отправились в это путешествие. Мы не нашли ее жениха, но я готов предположить, что он мертв – или даже еще хуже.

Сейчас, когда я это пишу, у Холмса сильная лихорадка, и боюсь, что он, возможно, умирает. Он потерял много крови, и мы здесь с ним одни, застрявшие в горном замке в чужой, незнакомой стране. Он весь покрыт ранами, которые не похоже, что заживают. Его нужно отвезти в больницу, но у него есть только я, мой кожаный саквояж и самые средневековые медицинские средства. Я делаю все, что могу, но солнце садится, и боюсь, впереди только худшее.

Мы уверены в одном: Джонатан Харкер был узником в замке у Дракулы и умудрился сбежать, спустившись по стене замка к окну, которое, в свою очередь, вывело его к выходу из замка.

Я почти уверен, что Харкер мертв. Если даже и нет, то он наверняка сошел с ума и, возможно, стал теперь бесчеловечным монстром. В любом случае, никаких радостных новостей для мисс Мюррей у нас нет.

Я не хотел шокировать тебя или вселять в тебя ужас. Изложенное ниже необходимо инспектору Грегсону для выполнения им своего долга. И я должен изложить факты, всё, что я видел и всё, что мне известно.

Мы наняли цыган, чтобы они привезли нас к замку, так как никто из горожан этим не хотел заниматься, и они разбили свой лагерь во дворе замка, пообещав нам оставаться там, пока мы не будем готовы уехать.

Мы проснулись на рассвете, так как Холмсу хотелось поскорее вернуться в Лондон, а мне – к тебе. Но пока мы спали, внезапно разразилась снежная буря, покрывшая двор несколькими дюймами холодного, мокрого снега, который все продолжал и продолжал падать. Мы также обнаружили, что ночью цыгане покинули нас. Мы оказались в замке, как в западне, и другой возможности уйти отсюда, кроме как пешком посреди ледяной метели, у нас теперь не было.

«Ватсон!»

Холмс находился в конюшне. Там в твердой, почти как камень, земле в полу была выкопана небольшая неглубокая могилка. Мы взялись за лопаты и эксгумировали тело. Там оказалась похороненной маленькая девочка, не старше четырех лет, завернутая в одеяло. Голова ее была отрезана от крошечного тела, а рот был набит зубчиками чеснока. Так румыны поступают с теми, в ком подозревают вампиров.

Признаюсь, я взвыл от плача, но Холмс заставил меня вернуться к делу.

«Понимаю, что вы чувствуете, доктор, но, возможно, мы сможем обнаружить что-то еще. Нужен квалифицированный медицинский глаз, если мы хотим воздать должное и отомстить за эту несчастную малютку».

Я взял себя в руки и приступил к работе. Сначала я не обнаружил ничего особо страшного, за исключением небольшого истощения, вероятно от недоедания. При должном уходе и заботе она могла бы прожить долгую, счастливую и плодотворную жизнь. А вместо этого была принесена в жертву на алтарь суеверий о вампирах.

Но затем я внимательнее осмотрел линию отсечения головы. Она была отрезана чисто и аккуратно, острым лезвием. Чуть выше ключицы бедной девочки, вдоль яремной вены, я обнаружил два прокола и следы вонзившихся в кожу зубов. По-видимому, человеческих; между этими проколами я заметил короткую ровную царапину, которую не могло оставить ни одно из животных, которые мне известны.

«Это сущее зверство какое-то, Холмс, просто варварство», сказал я, после того как вновь взял себя в руки. «Выглядит все так, будто кто-то с длинными клыками пытался пить кровь у этой девочки. Хотя такое невозможно. В мире существуют, конечно, люди-монстры, но ни у кого из них нет клыков».

«Мы в этом замке не одни», напряженно сказал Холмс.

«Может, это был Джонатан Харкер?»

«Не могу этого исключать», ответил он.

Я погладил распятие, висевшее у меня на шее.

Из ящика для хранения еды мы кое-как соорудили грубоватый гробик, положили в него останки несчастного дитя и вознесли за нее молитву; земля была настолько твердой, что тяжело было вырыть даже неглубокую могилку. Холмс прибил к крышке записку на немецком языке, попросив в ней того, кто это найдет, похоронить девочку как подобает.

Если бы только мы выбрали комнаты с видом во внутренний двор! Возможно, мы бы услышали что-нибудь и предотвратили бы трагедию. С тяжелыми сердцами и лишь изредка обмениваясь словами, мы умылись, привели себя в порядок и позавтракали.

Холмс опустился на диван с трубкой во рту и просидел так больше часа, обдумывая произошедшее и свои наблюдения. О, это картина прямо для фотографа! Холмс, сидящий у камина размером со всю нашу гостиную, погруженный в размышления, в дыме от углей, смешивающимся с дымом из собственной трубки Холмса, само воплощение молчаливой, целеустремленной и ищущей решения дедукции в деле.

Мне навсегда он запомнится именно таким, Мэри. Как жаль, что я опубликовал лишь два рассказа об этом замечательном уме и остром интеллекте. Они, несомненно, потонут в безвестности, и у нашей полиции уйдут долгие годы на то, чтобы овладеть тем, что Холмс ощущает буквально инстинктивно. А ведь у меня есть еще так много, о чем можно рассказать!

Пока Холмс погрузился в дебри анализа, я вновь отправился на конюшню, посмотреть, вдруг там еще что-нибудь обнаружится. Я проверил все окна и двери в надежде, что какое-нибудь из них окажется не запертым, однако все было безуспешно.

«Как вижу, вы снова были в конюшне», сказал Холмс, когда я вернулся к нему. «Ваши сапоги притягивают солому, как магнит притягивают гвозди».

«И ключи», сказал я самодовольно, погремев большим толстым кольцом с ними, некоторым из этих ключей было уже несколько сотен лет, а некоторые были изготовлены совсем недавно.

«Ватсон! Вы превзошли самого себя! Где вы их нашли?»

«Висели за дверью, через которую мы впервые вошли в замок».

Холмс хлопнул себя по лбу. «Вы молодчина», сказал он. «Теперь мы можем начать поиски по-настоящему и по всем правилам».

…………………………….

В основном, однако, мы обнаружили никем не используемые, пыльные комнаты и помещения. Но на этаже под нами мы обнаружили дверь на лестницу, которая была когда-то взломана, и в которой после этого был установлен новый замок. Холмс открыл его самым блестящим ключом на кольце.

«Эврика!», воскликнул он, когда дверь распахнулась. «Харкер был здесь! Взгляните!»

Полы здесь никто не подметал уже, наверное, несколько столетий, и в пыли были хорошо видны три серии следов по одному и тому же общему маршруту. Когда я открыл окна, чтобы впустить больше света, Холмс подробнее осмотрел следы. Осторожно ступая вдоль них со своей лупой, он проследовал вслед за ними по нескольким комнатам, но в конечном итоге срезал путь, подойдя к большой анфиладе комнат в конце коридора. Я подергал двери, перед которыми не было никаких следов. Как и многие другие, о них, похоже, забыли еще где-нибудь в XV веке.

Я оказался в самой маленькой комнате из всех, с которыми мы сталкивались до сей поры в этом замке; и если бы не мебель и ее расположение рядом с большим залом, ее можно было бы принять за какой-нибудь погреб или подсобку. Крошечное окно выходило во двор, и я выглянул наружу. Температура немного повысилась, обычный снег превратился в мокрый, и теперь на снегу внизу образовалась толстая ледяная корка. Я вынужден был напомнить самому себе, что сейчас еще был август.

Я был словно заворожен произведениями искусства. Картины, висевшие здесь, не были схожи с картинами в других частях замка. Хотя им явно было уже несколько столетий, эти три картины рассказывали вовсе не о завоеваниях и не воспевали красоту Трансильвании. Совсем другое было изображено на них.

На первой картине была изображена свадьба в часовне. Жених явно был родом из династии Дракулы, а невеста, должно быть, являлась представительницей какого-то иностранного знатного рода; на ней были роскошные одежды ярко-красного с зеленым цвета, и у нее были длинные, струящиеся светлые локоны, не часто встречающиеся в этих местах. Думаю, при жизни она, вероятно, была очень красива. Лицо жениха было суровым, а невесты – испуганным. Не похоже, чтобы у художника была какая-то сильная школа или большой природный талант; Холмс согласился со мной, осмотрев картину, что стиль ее был близок к совсем примитивному. Я предположил, что художник, возможно, был единственным придворным, оказавшимся под рукой у Дракулы, который смог запечатлеть эту сцену.

Вторая картина, написанная более уверенной рукой, представляла собой просто ужас какой-то. На ней были изображены демоны, отнимающие жизнь невесты, а беспомощный жених Дракула ползает перед ними и пресмыкается, пытаясь ее спасти. Судя по темного цвета бубонам у нее на теле и по кровоточащими ранам, я сделал вывод, что бедная женщина умерла от чумы. Тем не менее, на третьей картине, кисти того же художника, были изображены демоны, кланяющиеся перед властным испепеляющим взором Дракулы, на фоне пылающих в костре трупов – еще одно доказательство того, что по этому замку прокатилась чума.

Осталось необъяснимым то, каким образом этот предок Дракулы победил демонов. Возможно, он заразился этой болезнью, но каким-то образом выжил? Это редкость, но не нечто неслыханное. А человек, переживший чуму, в таких уголках мира может рассматриваться в качества демона.

Я вздрогнул, когда Холмс окликнул меня по имени от двери.

«Это определенно Харкер», сказал он. «Но загадки еще остаются. О многом говорят его следы».

Я знаю, мой рассказ может показаться тебе бессвязным и сумбурным, Мэри, но все это очень важно. Во-первых, записывая это на бумаге, я помогаю себе успокоиться, в то время как Холмса сейчас всего просто трясет в лихорадке. Действительно полцарства отдал бы за коня!

«Харкер был на этом этаже дважды», сказал Шерлок Холмс. «Вот эти следы – это первое его посещение этого места, и он просто осматривал эти комнаты, но вон та большая анфилада в конце коридора привлекла его особое внимание. И легко понять, почему; здесь большой письменный стол и великолепный вид в южном и западном направлении. Следы, ведущие обратно, – это Харкер возвращается в свою комнату, чтобы не возбуждать у графа подозрений».

«И тут только еще одни следы, кроме них, Холмс».

«Именно, Ватсон. Учитывая все имеющиеся у нас факты, я считаю, что Харкер пытался бежать из этой комнаты. Пойдемте. Нужно обследовать помещения».

И мы занимались этим, по меньшей мере, часа два. Вид из этой анфилады покоев был таким же великолепным, как и из других комнат, но в стенах под ними не было никаких опорных углублений, как в других частях замка. Если Харкер бежал, спустившись по стене, то не отсюда.

Единственное, что мы узнали наверняка, это то, что Джонатан Харкер действительно побывал в этой комнате и, возможно, заснул здесь; это можно было сказать по большому дивану, который был перетащен в комнату из угла, где он, должно быть, стоял в течение двухсот лет, и с которого кто-то стряхнул всю пыль. На окнах же пыль осталась не тронутой. Другого выхода из комнаты мы не нашли, и не обнаружили мы также ничего, что могло бы сказать нам о том, каким образом он покинул это помещение.

«Странно, Ватсон», наконец, признался Холмс. «Я не в силах это объяснить».

«Давайте поищем покои самого графа Дракулы», сказал я. «Там мы и найдем ответы».

Мы выглянули в южное окно, чтобы заново прикинуть, где, вероятнее всего, может находиться комната графа, и спустились по холодной каменной лестнице. Если мы и искали семейный герб или какие-то другие признаки принадлежности к знатному происхождению, чтобы определить дверь, то нас постигло разочарование. Холмс указал на толстую, ничем не выделяющуюся дубовую дверь, как именно на ту, которая нам нужна; она вполне могла бы показаться кладовкой. Казалось, ее не открывали уже в течение многих лет.

«Вы уверены, Холмс?»

Он ответил тем, что вставил ключ в ржавый замок. Понадобились все значительные силы Холмса, чтобы он сработал, и понадобились плечи нас обоих, чтобы открыть дверь. За исключением немногочисленной старинной мебели и большой кучи монет на полу, в комнате было пусто.

Холмс был откровенно потрясен.

«Этого не может быть», сказал он, но затем лицо его расслабилось; в комнате оказалась еще одна дверь. «Еще одна лестница, Ватсон».

«Взгляните на эти монеты, Холмс», сказал я. «Некоторые из этих гиней восходят ко временам Генриха VIII. Здесь старинные греческие деньги, турецкие, немецкие… Нумизмат будет на небесах. Не могу себе даже представить, сколько они стоят в стерлингах».

«Граф, должно быть, слишком доверчивый человек», сказал Холмс. «Возможно, эта комната им использовалась для того, чтобы замаскировать истинное местоположение своих палат. Нам лучше раздобыть фонари».

Мы стали спускаться по холодной, влажной винтовой лестнице. Идя почти на ощупь, как мне показалось, чуть ли не несколько часов, мы, наконец, спустились до конца, до фундамента, подвала и отчетливого запаха затхлой земли, в котором невозможно было ошибиться. Мы проследовали за этим запахом по другому темному и сырому проходу, который в итоге вывел нас к развалинам средневековой часовни.

Какое великолепие потеряно для истории! Зияющие дыры в крыше позволили стихиям разорить то, что столетия назад, должно быть, было процветающим и набожным домом молитвы. О, нам действительно приходилось уклоняться от пуль мокрого снега, когда мы двинулись внутрь, проходя по этой часовне. Массивные ставни и драпировка скрывали здесь искусные витражи, которые когда-то светились Страстями Христовыми. Здесь были и новые картины семейной истории – искусные резные панели героических подвигов рода Дракулы в Крестовых походах, украшавшие это святилище. В некоторых местах древесина уже прогнила, и из-за столетий ветра, дождя и снега некоторые панели раскололись или валялись на полу разбитые вдребезги.

Когда мы открыли несколько окон, мы увидели, что уже довольно давно храм подвергся серьезному вандализму. Все святыни Католической церкви были уничтожены. Алтарь был разрушен, а богослужебные предметы – свечи, кубки, одеяния, Библии – все это исчезло. И когда помещение наполнилось тусклым серым светом дня, я увидел, что резные панели служили двойной цели; они скрывали произведения религиозного искусства, которые могли находиться на стенах.

В помещении снова стало темнеть, и мокрый снег усилился.

«Где-то тут должны быть подземелья», сказал Холмс.

Первые два из них, на которые мы натолкнулись, не представляли собой никакого интереса, кроме, разве что, для археолога. Но в третьей, обширной пещере размером с большой зал, мы обнаружили явные признаки того, что здесь недавно рыли землю. Столько земли было здесь выкопано, что казалось, рабочие закладывали тут новый фундамент.

Холмс вздохнул. «Именно здесь цыгане и копали землю, которую граф хотел отправить в Англию», сказал он. «Если Харкер все еще где-то в замке, то, скорее всего, именно здесь мы и найдем его труп. Давайте посмотрим, есть ли здесь что-нибудь похожее на свежую могилу».

Несмотря на холод и мокрый снег, мы открыли несколько окон, чтобы впустить внутрь слабый свет. Наши поиски были кропотливыми и тщательными, и в конце концов мы не нашли ничего, кроме ям, в которых были сложены несколько больших ящиков размером с гроб.

«Вы же не думаете, что Дракула отправил труп в одном из этих ящиков для последующего использования его или избавления?», предположил я.

«Именно так я и думаю. Такой тяжелый ящик никогда не всплывет на поверхность, особенно если его по пути сбросить в пресную воду».

В итоге наши поиски оказались бесплодными. Тут были лишь следы всех этих раскопок, которые не дали нам никаких результатов; и определенно ничего, что могло бы указать нам на то, где же может быть Джонатан Харкер. Мы вернулись в большой зал и разожгли камин.

(Позже).

Какой же я дурак! Я уснул и проспал около часа. Холмсу стало хуже, и теперь я действительно в отчаянии за его жизнь. К счастью, метель загнала нескольких кур, которые остались после цыган, в конюшню, где они укрывались от непогоды, и я разделал одну из них. Какое неожиданное применение моему хирургическому искусству! Скоро курица прожарится. Я намерен завернуть в бумагу мясо для спуска вниз с гор и сделаю из тушки куриный бульон. Это должно подкрепить силы Холмса, если он сможет все это есть.

Сейчас его голова буквально горит от лихорадки, а его крики и метания в бреду говорят мне о том, что он переживает ужасные кошмары; это понятно, возможно, он снова и снова переживает события минувшей ночи.

Я и сам себя не очень хорошо чувствую. Высота и холод раздразнили мои военные раны, и сейчас мое плечо ноет от боли.

Вернусь к своему рассказу. Буря в конце концов утихла, и в окна заструился холодный, ясный лунный свет, ставший единственным освещением коридоров. Я провел большую часть вечера в библиотеке, записывая последние события в свой дневник (который я тоже хочу, чтобы ты передала инспектору Грегсону), а Холмс же тем временем отыскал старинную ванну и подогрел немного воды для принятия ванны.

Я отправился в свою комнату, и когда я шел по коридору, у меня возникли очень странные галлюцинации. В лунном свете танцевали пылинки. Я знаю, в этом нет ничего необычного, но эти, как мне показалось, вдруг стали во что-то формироваться. Когда они двигались, они стали сближаться друг с другом. Я не мог оторвать от этого взгляд; это зрелище было просто завораживающим.

А затем я увидел трех женщин, материализовавшихся прямо из темноты.

Пожалуйста, знай, что то, что я пишу сейчас, написано не для того, чтобы причинить тебе боль, несмотря на все наши недавние трудности; но я не могу умолчать об этих событиях, и не стану тебе лгать.

Я был настолько очарован танцующими пылинками, что не заметил, как в мягком белом лунном свете ко мне стали приближаться эти женщины. Я могу описать их лишь как женщин самых ослепительных, как саму сущность женской красоты, воплощенной в алебастровой плоти. Сначала я видел одно – их улыбки, острые белые зубы, ослепительно сверкавшие в лунных лучах, их свободно падающие на плечи локоны, белые одежды, свободные и плавно развевающиеся.

Где-то в подсознании у меня возникла мысль о той несчастной цыганской девочке и следах острых укусов у нее на шее, но этот образ куда-то исчез, когда женщины ко мне приблизились.

«Разве они не чувствуют холода?», возникла у меня нелепая и абсурдная мысль.

Две из этих сирен, похоже, были близнецами и почти наверняка являлись членами рода Дракулы. Острые, суровые черты, которые делали мужчин рода Дракулы настолько грозными и устрашающими, придавали этим женщинам холодную, царственную красоту. Видеть то, как этот суровый строгий облик с высоким лбом смягчается, становясь прекрасным в женском облике, одновременно взволновало мои чувства и манило меня к ним. Губы их были полными, красными и сладострастно чувственными, а их глаза, казалось, светились в темноте, как красные угли.

Третья из них, явная их предводительница, была стройнее других, но в то же время и еще более потрясающей, с волосами, похожими на разлетающиеся золотые нити, и безошибочное чувство чего-то знакомого овладело мною, когда я усиленно попытался вспомнить, где я уже видел ее раньше.

Она сказала что-то на венгерском языке, а затем меня поразило, словно ударом молнии. Именно она и была изображена на картине, именно она была женой Дракулы, которая умерла от чумы много столетий назад!

Она сказала что-то еще на венгерском. Я уставился на нее, онемев, как столб, после чего другая спросила меня, сладкозвучным и соблазнительным голосом, несмотря на акцент: «Ты тоже англичанин?»

Я молча и туповато кивнул.

«Ты с таким удивлением на нас уставился», сказала она. «Что, не видел никогда раньше женщин?»

«Думаю, видел», ответил я почти шепотом.

Мне нужно было бежать от них, но я не смог. Несмотря на то, как они себя вели, на то, как они светились во мраке, их становившийся все более очевидным голод, я чувствовал себя так, будто погружаюсь в какой-то убаюкивающий транс. Я не смог бы помешать им исполнить свою волю, даже если бы замок сейчас запылал и обрушился бы прямо у меня на глазах.

Я сделал шаг вперед и тут вспомнил о распятии, которое дал мне владелец деревенской гостиницы. Отчаянным движением я сунул его им в лицо.

Женщины зашипели, как кошки, и шарахнулись от него в стороны, словно ослепленные вспышкой. Я нашел в себе силы удержать крест поднятым в руке, а затем вдруг дальше по коридору открылась дверь. Из ванны вышел Шерлок Холмс, на котором был только один халат.

«Холмс!», вскричал я. «Бегите! Это они убили Харкера!»

Мой крик души был встречен неприятным серебристым смехом. Женщины быстро миновали меня и бросились на Холмса, запихнув его в комнату и хлопнув дверью. Я услышал щелчок замка и застонал; кольцо с ключами осталось у Холмса. Внутри я услышал резкий, неприятный, хрустальный смех, и подумал о том, что должны чувствовать кошки, когда поймали воробья.

Тебе хорошо известна холодность Холмса к прелестям слабого пола, но, судя по похотливым звукам из-за двери, я мог сказать, что он не устоял. Я не услышал с его стороны сопротивления.

Я заколотил в дверь и заорал:

«Ваше распятие! Холмс, распятие!»

Снова раздался смех, какие-то пугающие звуки борьбы, а затем мягкое бормотание, и вскоре затем всё затихло.

Если бы я был в состоянии ясно мыслить, я бы отправился в сарай с дровами и вернулся бы обратно с топором. Но все мысли мои были наполнены кровавыми картинами того, что они делают с Холмсом, и я словно обезумел.

Именно тогда я и вспомнил о южном окне. Если у одной из комнат были опорные углубления в стене, то должны быть и у другой. Я помчался наверх, в помещение над комнатой Холмса. Я распахнул окно, и в помещение хлынул бледно-желтый луч, с ворвавшимся внутрь холодным ветерком.

Я взглянул вниз, оказалось, что вырубки в стене действительно имеются, если только они не являлись призрачно-иллюзорной игрой лунного света. Думая об ужасной судьбе, постигшей моего ближайшего друга, от которой он страдает даже в эту секунду, я попробовал вставить носок ботинка в первое углубление в стене. Он плавно вошел в него. Я опустился на стену во всю длину тела. Еще одна опора, затем вырубка для рук. Холодный ветер трепал мне лицо, когда я полез вниз на ощупь во мраке, и камень замка казался грубым и насмехающимся надо мной, когда я приложился к нему щекой, не осмеливаясь взглянуть вниз.

Луну заволокли густые, темные облака. Луч, мне светивший, исчез, и прежний ветерок превратился в холодный ветер, отчего онемели и мое лицо, и мои пальцы, и мои осязательные ощущения.

Двигаясь теперь очень осторожно, я находил очередное углубление, следующую опору для ног. Однажды нога моя соскользнула, и я закричал, но не упал. Еще один шаг, затем еще один. Рядом пролетели две летучие мыши и, казалось, они стали кружить вокруг меня, ожидая ошибки. Они слишком приблизились ко мне, и я остановился, в надежде, что они улетят.

Теперь мне уже отчетливее стали слышны звуки, доносившиеся из открытого окна Холмса. Пошел холодный не прекращающийся дождь, что влекло за собой неоднозначные последствия. Скоро я вообще не смогу ощущать свои пальцы, но мое присутствие обнаружить будет сложнее. Тяжелые капли стали вонзаться мне в лицо.

«Прошу вас. Вы уже должны были насытиться», сказал Холмс мягким, умоляющим голосом.

«Мы так давно голодны, англичанин», сказала одна из женщин, и я услышал, как Холмс слабо захныкал. «Этого ребенка нам едва хватило, а граф нас покинул».

«Если мы так ненасытны сегодня, то это потому, что нам, возможно, еще долго ждать следующей возможности», сказала другая. «А тот, второй, все еще разгуливает на свободе».

И новый леденящий душу смех.

Я чуть не упал снова, когда сунул ногу туда, где, как я думал, находилась опора, а столкнулся лишь с воздухом. Окно!

Потребовались долгие, мучительные минуты под ледяным дождем, чтобы я смог собраться с силами и приготовиться к тому, что я должен был сделать. Теперь я уже ничего не чувствовал своими руками и не мог доверять своим окоченевшим пальцам. Но я склонился, насколько смог, максимально вправо, с воющим симфонией боли раненным на войне плечом, и нащупал грубый, острый камень, за который можно было прочно уцепиться рукой, хотя из головы у меня не выходила картина того, как я, сорвавшись, падаю и лечу вниз, к верной смерти, на скалы далеко внизу, если бесчувственные мои пальцы меня подведут. Я вцепился обеими руками в крошечную вырубку, прикусил губу и, зашипев от боли, размахнувшись ногами, оттолкнулся и полетел в комнату.

Поясницей я задел и рассек оконную створку, когда влетел внутрь, а затем, падая, с треском ударился затылком, но гарпии были так удивлены, что не успели отреагировать. Я неуклюже сунул им в рожи свое распятие, несмотря на то, что по краям глаз моих еще плясали звездочки.

Жуткое зрелище будет стоять перед глазами моими до конца моих дней. Холмс лежал на кровати, обессиленный и в полубессознательном состоянии. А над ним склонились эти женщины, как стервятники, раздирающие добычу. Свежая, яркая артериальная кровь капала с губ гарпий, а одна из них высасывала кровь из свежей раны в груди Холмса, когда я влетел внутрь.

Я повернулся к блондинке, которая склонилась над Холмсом, когда она увидела меня. Она обнажила свою грудь, из которой текла кровь, и когда я увидел темные пятна у Холмса вокруг рта, я с ужасом понял, что она заставила и его тоже выпить крови.

Они зашипели и обошли кровать, встав передо мной в виде преграды, когда я появился из окна.

«Изыди!», прохрипел я, размахивая распятием. Женщины адски заверещали. Мне было холодно и больно, но я призвал на помощь все оставшиеся свои силы и поднялся на ноги.

Женщины исчезли так же внезапно, как и появились. Мне было так больно, что я не услышал звуки двери и даже не заметил, как они вышли. Предо мной была более серьезная и неотложная проблема.

Я зажег свечи и ахнул от ужаса. Почти обнаженное, бледное тело Холмса было покрыто несколькими глубокими ранами. Его укусили в яремную вену, из которой теперь не переставая текла кровь, как и из свежих укусов у него на груди, возле сердца, и гарпии также прокусили сонную артерию на шее Холмса. Казалось, что человеку просто невозможно так быстро потерять столько крови.

К счастью, яремная рана лишь на вид выглядела хуже, чем оказалась таковой на самом деле. На ней имелось лишь два небольших прокола, и их я смог залепить пластырями из бритвенного набора Холмса. Артериальная рана нуждалась в наложении швов. Защитив шею Холмса распятием, я покинул его на недолгое время, чтобы схватить свой кожаный саквояж и несколько влажных полотенец для холодного компресса.

Некоторые другие раны оказались более сложными. Они были в области сердца и казались довольно глубокими. Если кровотечение не удастся быстро остановить, Холмс погибнет.

«Мой дорогой Холмс», сказал я самым успокаивающим голосом врача. «Это я. Это Ватсон. Ну же, старина, давайте. Откройте глаза, если можете».

«В… Ват..»

Он попытался поднять голову, но она упала обратно на подушку.

«Нет, нет, не надо, не уходите, Холмс».

…………………………….

Я положил холодное полотенце на раны Холмса на груди и прижал; это все, чем я располагал. Вскоре появились теплые темные пятна. Я наложил другое, а затем еще одно. Мне показалось, что прошло несколько часов, прежде чем кровотечение, наконец, остановилось, и я наложил на раны швы.

Я приподнял одно из его век и поднес свечу. Зрачок отреагировал, как положено; по крайней мере, хотя бы нет явных повреждений мозга. Подняв его тонкую, бледную и смертельно белую руку, я подержал пламя под его ладонью, и это подействовало. Вздрогнув, он очнулся и отдернул руку.

«Ватсон!», сказал он и закашлялся. Через некоторое время он тихо сказал: «Удивительно, что у вас вообще еще остаются пациенты с таким обращением с больными».

«Как вы себя чувствуете? Что вы ощущали, Холмс?»

«Разве мне все это не приснилось?», спросил он, слабым голосом. «Трудно сказать. Память у меня рассеивается, как утренний туман. Я обнаружил здесь трех женщин, когда вернулся из ванной. Я даже не в силах их особо как-то описать, кроме как сказать, что они были самыми прекрасными, самыми соблазнительными существами, которых я когда-либо видел. Вы же знаете меня, Ватсон. Я никогда не доверял сексу и женщинам; даже лучшие из них заставляли меня насторожиться. Но эти…»

Глаза его начали закрываться.

«Нет, Холмс, нет, еще не время», сказал я, мягко шлепая его по щеке. «Постарайтесь не отключаться, пока я не найду коньяка».

Но когда я вернулся из винного погреба, было уже поздно. Он вновь упал на кровать, потеряв сознание.

С тех пор мы все это время остаемся здесь. Холмс то входил, то выходил из горячки, его бред равно и завораживающий, и ужасающий. Еще более озадачивающим и тревожным является новый симптом, который я никогда не наблюдал ранее: клыки у Холмса растут и стали заметно острее. Это явление совершенно неизвестно современной медицине. За исключением суеверий о вампирах, я не могу это ничем объяснить. (2)
______________________________
(2) В Мичиганском университете, возможно, нашли ответ на этот вопрос. Согласно «Science Daily» (12 февраля 2005 года), ученые смешали костные морфогенетические белки с неактивным вирусом и ввели его крысам, нуждающимся в зубных имплантатах. И у крыс отросли большие части костей, необходимых для поддержки имплантатов. Одна компания в Киркланде (штат Вашингтон), под названием «Dentigenix», использует эти и другие исследования для восстановления и отращивания человеческих зубов, используя собственные клетки организма. – Стивен Сайц.
______________________________

Я отыскал еще два распятия: одно на окне, а другое над кроватью Холмса. Я не спал, за исключением нескольких коротких промежутков прерывистого сна днем.

Я обнаружил, что прошло уже два часа с тех пор, как я начал писать, и что у меня почти закончилась бумага. В кабинете графа я отыскал конверт подходящего размера, и я адресую это послание тебе, Мэри, в надежде, что однажды оно все-таки дойдет до тебя. Знай, что и в этой жизни, и в следующей, ты всегда будешь дорога моему сердцу, что я люблю тебя сейчас и буду любить тебя до скончания дней, мне отведенных.

Любящий и обожающий тебе муж,
Джон

_______________________________________________
_______________________________________
________________________________
_________________________
__________________
_____________


ГЛАВА ПЯТАЯ:
ПОБЕГ ИЗ ЗАМКА ДРАКУЛЫ

Письмо доктора Ватсона Мэри Ватсон
20 августа 1890 года
Кемпелунг, Буковина

Дорогая Мэри,

Прости меня за то, что не написал раньше, но когда мы были в замке Дракулы, Холмс заболел. Цыгане, которых мы наняли, чтобы они довезли нас туда и обратно и оказывали нам помощь, бросили и покинули нас, и мы оказались посреди внезапно налетевшей метели, как в ловушке. У нас не было иного выбора, кроме как дожидаться, пока не расчистится путь обратно. Эта поездка вовсе не стала развлечением на выходных, поверь мне.

Кроме того, мы так и не нашли Джонатана Харкера. Холмс считает вероятным (и я с ним соглашусь), что он выпал из окна с большой высоты. Потребуется команда опытных альпинистов, чтобы обыскать местность в поисках его тела, и ни один из нас не подходит для этого и не обладает необходимым снаряжением для такой задачи.

Надеюсь, что мы увидимся уже в воскресенье или в понедельник. И если бы ты знала, что мне придется тебе рассказать!...

Всегда любящий тебя муж,
Джон

* * *
Дневник доктора Ватсона
20 августа 1890 года

Наконец-то мы в безопасности.

Мы с Холмсом находимся в небольшой, старомодной, но уютной гостинице в Кемпелунге, в Буковине. Как же я соскучился по этой суете человечества! Мы находимся в центре города, сейчас теплый летний вечер. Окна открыты, и доносящиеся из них звуки разговоров людей и торговли на улице, цокота копыт лошадей кажутся мне прекрасной симфонией после ужасной и суровой изоляции замка Дракулы.

Жар и лихорадка у Холмса спали в прошлую пятницу, что дало мне некоторую надежду на то, что скоро мы покинем эту ужасную цитадель Дракулы.

«Бедный мой Ватсон!», прошептал Холмс, когда я дал ему воды. «Вы не спали уже несколько дней. Простите ли вы когда-нибудь меня за то, что я подверг вас таким испытаниям и увлек в этот безнадежный и неудачный поход?»

«Успокойтесь, дорогой друг», ответил я ему. «Вас не в чем попрекать».

«А эти женщины––»

«Ушли, или прячутся где-то».

«У меня были видения. Они были у окна…»

Я повесил распятия у каждого входа в комнату Холмса, а одно также повесил ему на шею. Похоже, оно оказывает огромное воздействие на женщин, хотя с этим фактом я никогда не сталкивался в тех преданиях о вампирах, которые я когда-либо читал. В любом случае, после этого нападения женщины больше не появлялись. И единственной нашей компанией в замке являлось несколько летучих мышей, слетавшихся к окну Холмса.

«Нам нужно уходить отсюда», сказал Холмс.

«Вы сможете встать?»

Холмс кивнул. Ему потребовались определенные усилия, так как он не вставал с кровати в течение нескольких дней, но как только он все-таки поднялся на ноги, я понял, что самое худшее действительно осталось уже позади. Раны его заживают быстрее, чем я мог того ожидать. Возможно, это куриный суп.

Но за все годы моей медицинской деятельности, на войне, на трех континентах, при всем моем опыте, я никогда не сталкивался с тем, что происходит сейчас с зубами Холмса. Его пугающие острые клыки выпали и сейчас их уже почти сменили зубы нормальной длины и ровности, они не острые. Этот феномен мне неизвестен. Я пока сохраню это при себе; может быть, найду в литературе что-нибудь об этом, что могло бы это объяснить.

Перечитывая письмо, которое я написал Мэри, я понимаю, что сам, должно быть, был в бреду. Наверняка существуют совершенно рациональные, логичные и научные причины того, что произошло, даже если я сейчас пока еще не знаю, в чем они заключаются. Вампиры не существуют вне воображения доктора Полидори или мистера Ле Фаню.*
- - - - - - - - - - - - - -
* Джон Уильям Полидори (1795-1821) – английский писатель и врач итальянского происхождения. Известен как автор первой новеллы о вампире, которая так и называлась, – «Вампир» (1819).

Джозеф Шеридан Ле Фаню (1814-1873) – ирландский писатель, продолжавший традиции готической прозы. Автор классических рассказов о привидениях. – Прим. переводчика.
- - - - - - - - - - - - - -

В том, что эти женщины считают себя вампирами, я не сомневаюсь; зачем еще Дракуле держать их? Они разделяют те же самые суеверия, в плену которых пребывает разум местных деревенских жителей, и мы находимся на земле, породившей графиню Елизавету Батори [1560-1614], которая принимала ванны в крови молодых девушек в надежде сохранить свою молодость. Возможно, женщины Дракулы разделяют веру графини в то, что кровь, которую они пьют, дарует вечную молодость и красоту. Жаль, что я был невнимателен и не заметил точно, из какого именно коридора они появились. Это если только в замке не осталось еще каких-нибудь потаенных помещений. Благодарю Бога за то, что никогда больше не вернусь туда!

Мы с Холмсом долго и подробно обсуждали природу вампиризма, дожидаясь, пока растает снег.

«Никогда и ни в коем случае не поверю я в эти вампирские суеверия», сказал Холмс. «Эти люди – лишь мастера иллюзии и фокусов, не более».

«Тогда как вы все это объясните?»

«Граф Дракула – адепт тайной мистики, возможно, дьяволопоклонник, и он возглавляет культ вампиров. Все, что мы здесь увидели, это подтверждает: отсутствие зеркал, изгнание или занавешивание христианской символики, кровавые ритуалы».

«А как вы объясните свои симптомы?»

«Ядом, введенным через кожу», сказал Шерлок Холмс. «Им все это сходит с рук, потому что они пользуются местными суевериями, усиливая и подогревая их своими внушающими людям ужас действиями, а также устраивая постановки театрального рода и используя различные химические обманы и трюки, чтобы поддержать эту веру в легковерных умах. Но я этому не поддамся».

«Но как вы объясните зубы?», спросил я. «В известной мне литературе, медицинской или другой, нигде нет упоминаний о подобном росте».

«Признаюсь, я еще не во всем разобрался», сказал Холмс. «Дракула, возможно, добавил в свой яд какие-то вещества из народный химии, которые наука пока еще не объяснила. Я подчеркиваю, “пока еще”, Ватсон».

«Возможно, женщины действительно верят в силу Христа», сказал я. «Похоже, что эти кресты их отгоняют».

По какой-то причине женщины больше к нам не подходили, и я не пытался их отыскать. Единственной моей заботой был Шерлок Холмс. После того, как я смог применить медицинские знания нашего столетия, он стал быстро идти на поправку. К воскресенью снег отступил настолько, что мы смогли уйти.

«По крайней мере, мы будем спускаться, а не подниматься», сказал он. «Ваша нога в состоянии это выдержать, надеюсь?»

Мы вышли на рассвете, захватив с собой солидную кучу золотых монет графа в качестве компенсации за испытанные нами мучения. Я постоянно оглядывался через плечо на замок, пока он не исчез из виду, но я не чувствовал себя в полной безопасности, пока мы не вышли за пределы зоны тающих снегов и не оказались под покровом деревьев.

Мы добрались до большой дороги почти в четыре часа дня. Из-за моего ноющего плеча и волочащейся ноги и из-за слабости Холмса мы были вынуждены останавливаться передохнуть примерно каждые двадцать минут.

Мы двинулись на восток; никому из нас не хотелось рисковать оказаться в деревне и быть обвиненными, если окажется, что пропали новые дети. Позже, примерно через два с половиной часа, нас догнал вечерний дилижанс, когда небо уже начало краснеть с наступлением сумерек.

Я обернулся и бросил последний взгляд на замок, который сейчас находился уже очень далеко, за многие мили от нас, на вершине далекой горы. Вдоль его зубчатых стен плыли облака. Даже столь далекий теперь от нас и маленький, замок казался грозным и неприступным, и красные лучи солнца, его освещавшие, заставили меня задуматься о всей той крови, которая была пролита за всю столь долгую и потрясающую его историю. Я снова подумал о мучительном испытании, которому подвергся в нем Холмс, и почувствовал холодок на спине.

А затем мы завернули за поворот, и я в последний раз, надеюсь, увидел замок Дракулы.

_______________________________________________
_______________________________________
________________________________
_________________________
__________________
_____________


ЧАСТЬ ВТОРАЯ:
ЧУМА ДРАКУЛЫ

ГЛАВА ШЕСТАЯ:
ГРАФ ДРАКУЛА

Дневник доктора Ватсона
27 августа 1890 года

Моя жена пропала, и я не знаю, что делать.

Кажется, самые худшие мои опасения подтвердились. Я и не ожидал теплого приема, а теперь боюсь, что эта поездка в Трансильванию решила мою судьбу. Я думал, что мое отсутствие смягчит сердце Мэри любовью ко мне, а вместо того она предпочла уйти от меня. Моему браку пришел конец.

Исчезли, похоже, и Мэри, и служанка. Примечательно, что вещи Мэри отсутствуют, но, что для нее не характерно, она не оставила записки. Я отправил телеграмму миссис Сесил Форрестер, той прекрасной леди, благодаря которой мы познакомились и сблизились. Но на тот случай, если здесь окажутся какие-то улики или свидетельства, которые я, сам того не желая, мог бы невольно уничтожить, я решил провести ночь на Бейкер-стрит и обсудить все это с Холмсом.

(Позже). Я вернулся домой. Миссис Хадсон сообщила мне, что Холмс выехал в – кто бы мог подумать! – в Уитби, почти сразу же по прибытии. Я в растерянности. Я чувствую себя парализованным в отсутствии руководства Холмса. Я отправлю телеграммы всем, у кого могла остановиться Мэри, и буду ждать ответов. Если их не появится к концу моих утренних обходов, значит, нужно будет обращаться в Скотланд-Ярд.

29 августа 1890 года

После мучительной, бессонной ночи я вернулся на Бейкер-стрит в надежде застать там Шерлока Холмса, но вместо этого обнаружил там кое-что иное – нежданный «сюрприз».

Среди писем Холмсу в его утренней почте оказалось одно, которое я вовсе не ожидал здесь увидеть – от миссис Сесил Форрестер. Я вскрыл его не стесняясь, но с великой болью в сердце. В нем говорилось следующее:

Уинчестер, Пентанджели
24 августа 1890 года

Мой дорогой Шерлок Холмс,

Сейчас мне как никогда требуются именно ваша тактичность, конфиденциальность и рассудительность. Отправляя вам это письмо, я нарушаю обещание умалчивать о произошедшем. Миссис Ватсон решила уйти от мужа. Боюсь, что причина в вас: Мэри убеждена в том, что доктор Ватсон уж слишком предпочитает вашу компанию общению с ней, и она встречается с другим мужчиной, имя которого я не знаю, но который, по моему мнению, причиняет ей большие страдания.

Мэри приехала ко мне в среду, 20-го числа. Она выглядела несчастной, подавленной и не в себе, и сказала мне, что решила навестить меня, отправившись в поездку, чтобы развеяться на чистом сельском воздухе. Но однажды ночью, когда я не могла уснуть, я встала, чтобы выпить чаю, и увидела ее в одной ночной рубашке, бродящей по лужайке. Я позвала ее, но она, кажется, меня не услышала. Вместо этого она прошла к беседке на берегу озера. Там ее ждал высокий, элегантно одетый мужчина, державший себя властно и с аристократическими чертами лица, в вечернем фраке, возможно, иностранец. Мэри взяла его за руку, а он обнял ее и заключил ее в самые страстные объятия. Я немедленно вернулась в дом.

Утром я высказала ей всё, и она призналась. Но мне кажется, что она все же по-прежнему жаждет объятий своего мужа. С момента своего прибытия сюда она демонстрирует все признаки разбитого сердца. Мэри побледнела, исхудала и отказывается есть. Но она также отказывается разрешить мне связаться с доктором Ватсоном, утверждая, что сделает это сама, когда почувствует, что время тому настало.

И вот, мистер Холмс, поэтому я вновь обращаюсь к вам. Я надеюсь, что вы сможете как-то разрешить эту ситуацию, поскольку, хотя я далека от желания укрывать виновницу адюльтера, все же вы знаете, как дорога мне Мэри. Вы избавили меня от страданий в прошлом, мистер Холмс, и я умоляю вас сделать это еще раз.

Искренне ваша,
Миссис Сесил Форрестер

Сердце мое воспылало гневом, болью и жалостью. Да разве я настолько пренебрегал своей супругой? После нашей свадьбы я зачастую многими неделями не видел Холмса. Да, я действительно сопровождал его во время нескольких дел, но крайне редко отсутствовал дольше одной или двух ночей, и во время тех расследований, которые происходили в Лондоне, я обычно спал дома. И Мэри всегда была в восторге от рассказов о наших действиях.

И теперь я буквально разрываюсь. Честь обязывает меня притвориться, будто я никогда не читал этого письма, которое не предназначалось для моих глаз, но как я могу потерять жену во второй раз? И кто этот загадочный любовник? Я должен поговорить с Холмсом! Почему он не отвечает?

1 сентября 1890 года

Сегодня вечером на моем сердце тяжелым грузом лежит мертвенно-пепельное ощущение того, что все рухнуло, и это чувство крушения всех надежд не удастся утопить ни в каком количестве бренди. Ибо, хотя Шерлок Холмс и вернул мне Мэри, это правда, но цена этого оказалась самой высокой. Она не признаёт меня и не хочет меня.

После того, как я прочитал письмо миссис Форрестер, я собрал чемодан и сел на ближайший поезд, следующий на юг до Уинчестера, понимая, что мне нужно что-то делать, но толком абсолютно еще не осознавая, что же именно я намерен сделать. Мой первоначальный гнев утих, когда стук рельс убаюкал меня, погрузив в первый с момента нашего возвращения глубокий сон. Мне снились тяжелые, отравленные злобными кровожадными мечтаниями сны, в которых я душил загадочного совратителя и вырывал мою Мэри из его объятий, возвращая обратно в свои. Мне также снились сны, в которых я душил и ее, но всегда в последний момент останавливался. Пару раз я даже отчетливо ощущал прикосновение Холмса к моей руке, но когда я открывал глаза, я оказывался один.

Эта прерывавшаяся временами дремота прочистила мне мозги от сильного гнева, и когда я проснулся, голова моя была довольно-таки ясной. Я решил обсудить этот вопрос с Мэри в лучших традициях моего профессионального врачебного отношения к пациентам и диагностировать, можно ли вылечить горе, постигшее нашу любовь. Если нет, я был готов предложить самые благородные условия для развода и вернуться на Бейкер-стрит.

Миссис Форрестер и ее прислуга живут в Пентанджели (или «Пять Ангелов») – поместье, приобретенном покойным полковником Форрестером после его ухода с военной службы. Здесь до сих пор еще сохранились остатки древней римской крепости, которой некогда и являлась эта местность, когда Уинчестер был столицей; на одном берегу озера можно видеть каменные остатки какого-то складского строения, и Форрестер, кроме того, включил в состав своего поместья и руины крепостных стен, когда окружал свои владения внешними стенами. К счастью, ворота были открыты, когда кэб домчал меня по длинному белому гравийному проезду к фасаду особняка.

Рука моя, холодная и бледная, дрожала, когда я потянулся к медному молотку на тяжелой дубовой двери Пентанджели, и я чуть было не повернул назад, в Лондон. Но кэб уже уехал, и ничего другого не оставалось, кроме как идти вперед. Я подал свою карточку дворецкому и стал ждать.

Миссис Сесил Форрестер, полная дама, чьи седеющие волосы и надменное поведение маскировали золотое сердце, сама подошла к дверям.

«Доктор Ватсон!», воскликнула она. «Что привело вас сюда?»

«Вы не ответили на мою телеграмму», сказал я, «поэтому я лично приехал узнать, знаете ли вы, где может быть Мэри».

«Ох, дорогой мой, не уверена, должна ли я вам это говорить». Но после этого она покраснела.

«Могу я увидеться с ней, пожалуйста?»

«Если честно, доктор, мне кажется, вы просто обязаны! Она ужасно, опасно больна. Она сильно потеряла в весе за прошлую неделю, ничего кроме бульона не ест и бродит по ночам. Но она наотрез отказывается от медицинской помощи».

«Отведите меня к ней!»

Явственное и сильное ощущение надвигающейся смерти царило в комнате больной Мэри. Сама по себе изначально женщина хрупкая, она потеряла по крайней мере пятнадцать фунтов с тех пор, как я видел ее в последний раз. Она была бледной, как труп, а дыхание у нее было слабым и поверхностным. Ее ночная рубашка была застегнута прямо до самого подбородка, а длинные, растрепанные светлые волосы небрежно разбросаны по подушкам; но когда она увидела меня, ее глаза, ставшие какими-то резкими и неприятными, неестественно желтыми, вспыхнули от ненависти.

«Убирайся!», зашипела она, и я заметил, что клыки ее стали уже острее. Все внутри меня сжалось.

«Ты больна, милая», сказал я, как можно более успокаивающим тоном. «Давай не будем сейчас обсуждать наши трудности. Мы можем сделать это после того, как вернемся домой».

«У меня нет общего дома с тобой!», огрызнулась она. «Твой дом у Холмса! Достаточно ему лишь махнуть шляпой – и ты убегаешь к нему, к приключениям с королевскими особами и Скотланд-Ярдом! И почему все твои читатели должны тебе писать? Мы тонем в переписке! Я больше не могу этого терпеть, и отныне не буду!»

Ну вот, наконец, это произошло, и мне все стало ясно. Я схватился за воротник Мэри, обнажив следы двух ужасных укусов на яремной вене моей супруги. Такие же, которые я видел у Холмса и у этой несчастной цыганской девочки; красные, грубые и сочащиеся черной венозной кровью.

«Кто он?», прорычал я. «Граф Дракула?»

Ее резкий вздох сказал мне всё. Я сел на кровать, а она отпрянула.

«Тебе не разлучить нас с ним!», закричала Мэри. «Он любит меня! Он был рядом, когда он был мне нужен! А где был ты?»

Я позвонил в звонок, и вошли две служанки.

«Я доктор Джон Ватсон, а это моя жена Мэри», сказал я им. «Миссис Ватсон сейчас очень больна, и ее нужно как можно скорее вывезти из этого дома. Приготовьте экипаж и нескольких крепких мужчин. Мы уезжаем в Лондон».

«Нет!»

Мэри выбросила вперед руку и впилась мне в правую щеку у глаза. С воем, я оторвал от лица ее руку, и она выбежала из комнаты.

«За ней!», закричал я и выбежал из двери.

Но она оказалась необычайно быстрой. Глаз мне залила кровь, и я споткнулся о ковер, растянувшись на нем лицом вниз. Я услышал, как хлопнула дверь, и те, кто видел Мэри последними, сказали, что она понеслась к лесу и скрылась в нем.

«Доктор Ватсон, мне так жаль!», сказала миссис Форрестер, наклонившись ко мне и вытирая носовым платком капающую с моей рану кровь. «Что случилось с бедной девушкой?»

«Прикажите своим людям обыскать лес, прошу вас», сказал я. «Она потеряла много крови. И в таком состоянии далеко уйти не сможет».

Но поиски оказались бесплодными. Залепив пластырями царапины (гордость моя была задета гораздо глубже), я решил сделать то, что сделал бы Холмс. Местом ее свидания с графом была беседка в форелевом пруду, и, скорее всего, он встретится с Мэри там. Я позаимствовал на время дробовик и патроны из трофейной комнаты, подыскал подходящее место за валуном на берегу озера на закате и залег там в засаде.

В небе поднялся яркий полумесяц, отбрасывавший бледно-желтый свет над волнующимися водами. Несколько соблазнительных уток разгуливали вперевалочку в поисках вечернего корма, но патроны мне были нужны для более мрачных дел. Смеркалось, ни графа, ни Мэри нигде не было видно. Над безмятежным прудом стал сгущаться туман. Вскоре я мог видеть лишь очертания беседки, в которых трудно было что-то различить. И все же я ждал.

Прошло, должно быть, по меньшей мере, еще два часа, прежде чем я увидел появившийся в тумане высокий, стройный, орлиный силуэт, который мог принадлежать только графу Дракуле. Он решительно шел по парку к беседке. Он внимательно осмотрелся вокруг, как будто знал, что я здесь. Он заглянул за кусты и пошел к деревьям, прежде чем, наконец, занял свое место.

Когда он встал там, появилась и другая фигура – это была Мэри, замерзшая и вся какая-то пожелтевшая, по-прежнему в одной только своей тонкой белой ночной рубашке, неуверенно двигавшаяся по скользкой траве. Я тщательно прицелился в дробовик. Это же не пистолет; если мой палец дрогнет, я мог ранить жену, и какими бы плохими ни были наши отношения, мне бы этого ни за что не хотелось. Туман, казалось, сгустился, когда я взвел курок дробовика, постаравшись сделать это как можно тише.

Высокий мужчина вскинул голову и закричал: «Ватсон!», как только я нажал на курок.

Прогремел мощный выстрел в воздух, потому что я вовремя узнал знакомый голос. Мэри закричала и скрылась в сыром тумане.

«Вы дурак!», крикнул Холмс, побежав ко мне. «Вы романтичный, законченный идиот! Вы только что все испортили!»

«Отнюдь нет, мистер Шерлок Холмс», произнес какой-то другой голос, с сильным румынским произношением, пугающий и ужасный, как тень смерти. «Мне кажется, у нас есть что обсудить».

Казалось бы, неизвестно откуда вдруг появился высокий и худой мужчина, на вид не более тридцати лет от роду, с длинными черными усами и одетый во все черное, но весьма элегантно. Его густые черные волосы были зачесаны назад гордо и царственно, но дыхание его было сильно гнилостным. Хотя лицо его было видно мне не очень хорошо, два сверкающих красных угля, служивших ему глазами, уставились на меня, и я содрогнулся, как будто кто-то, казалось, провел ледяным пальцем по всей длине моего позвоночника. У меня не было сомнений в том, что мы наконец-то встретились с графом Дракулой.

«И доктор Ватсон тоже здесь!», сказал граф. «За последнее время я премного о вас наслышан, доктор».

Я вскрыл дробовик, чтобы заменить использованный патрон, но услышал низкое рычание и увидел пять серых волков со сверкающими красными глазами, несущимися к графу из леса. Они уселись вокруг него, готовые броситься на нас, и ни на секунду не отрывали от нас своего взгляда.

«Поздравляю вас, мистер Холмс», сказал граф.

«Мне все известно», ответил Холмс. «Я знаю о вашей сделке с профессором Мориарти и о ваших планах на Банк Барингов. Я знаю, зачем вы прибыли в Лондон. Знаю, как вы ускользнули от властей. У вас ничего не получится. Если я смог найти вас, то и другие смогут».

«У них нет ваших замечательных сыскных способностей и умений», ответил граф. «Но я больше ничем не обязан Мориарти, и он мне не начальник. Не моя вина, что вы сбежали из замка; моя честь не задета. И теперь, думаю, мы сможем прийти к взаимовыгодному соглашению».

«Я вас слушаю».

«Ходят слухи, что вы равнодушны к прекрасному полу», сказал Дракула, подойдя ближе. «Это относится и к Мэри Ватсон?»

Когда он сказал это, к Мэри подошли два волка, поддержав ее с двух сторон, потому что она покачивалась в лунном свете, едва в силах устоять. Дрожащими пальцами я попытался перезарядить дробовик, выронив два запасных патрона, не успев их вставить. Когда заряженное ружье щелкнуло затвором, один из волков обнажил клыки и присел на корточки, готовый прыгнуть.

«Я не позволю вам ее убить». Холмс начал вытаскивать из жилета распятие, но рычание двух волков остановило его.

«Уже пятьсот лет ваш биологический вид людей преследует меня крестом и колом, чесноком и огнем», сказал Дракула. «Вы думаете, что сможете победить меня. Я же скажу вам, что вам никогда меня не побороть. Вот я, стою пред вами, несмотря ни на что, как буду гордо стоять и задолго после того, как ваши кости развеет пыльный ветер. Никакого вреда вы не сможете мне причинить, если только вам не хочется, чтобы Мэри соединилась со мной навечно. Уберите эти свои игрушки. Я разумный человек».

Я поднял дробовик, но Холмс снова остановил меня.

«Я отпущу ее», сказал Дракула, «но взамен вы должны бросить меня преследовать».

«Ничто из того, что вы мне сейчас скажете, не способно поколебать моих намерений».

Волки начали обнюхивать мою перепуганную до смерти жену. Я двинулся было к ней, но тут зверь, внимательно следивший за мной, прыгнул и впился своими ужасными челюстями мне в предплечье. Взвыв от внезапной боли, я выронил ружье. Из руки моей хлынула кровь, что отвлекло графа.

Холмс бросился вперед, но путь ему преградил волк, впившийся ему зубами в плечо, и начал трясти головой из стороны в сторону, терзая Холмса, чтобы тот смирился. Холмс вскрикнул, но, внезапно извернувшись, вырвался, с разодранной тканью и мясом и брызнувшей кровью, и подскочил ко мне. Схватив с земли дробовик, он нанес сильный удар прикладом по голове остервеневшего зверя.

Раздался жестокий и резкий смех. Когда я взглянул на Мэри, я увидел, что граф подхватил ее на руки и с дьявольской усмешкой поднес губы к ее уже пораненной шее.

Прогремел выстрел из дробовика, и волк, напавший на Холмса, взвыл и отбежал. Свое внимание на него переключили другие волки, но Холмс не сводил глаз с графа. У Холмса оставались буквально считанные секунды, чтобы сделать второй выстрел, прежде чем на него прыгнут остальные звери.

«Нет!», вскричал я. «Граф Дракула! Если мы отстанем от вас, Мэри полностью выздоровеет?»

Дракула мерзко усмехнулся, почуяв победу. Он махнул рукой, и волки сели на место, с глухим, но не прекращающимся рычанием. «Я сниму с нее заклятие. И больше не буду пробовать ее кровь».

«Холмс!––»

Но Холмс крепко держал в руках дробовик.

«Это моя жена, Холмс! Моя жена!»

Граф стоял молча, властно. Настолько утратил я чувство реальности от гнева, ярости и бессилия, что мне показалось, будто он плывет над землей. К нему подбежал волк и сел у его правой руки. Он обнажил свои острые желтые клыки в угрожающем оскале. Волосы встали дыбом у меня на затылке, и в ушах у меня стоял громкий и быстрый стук сердца.

«Если вы хоть когда-нибудь любили меня, Холмс…», взмолился я.

Холмс неохотно опустил дробовик и прижал свободной рукой рану.

«Да не пересекутся вновь наши пути», сказал граф, «иначе последствия будут ужасными».

Тут я открыто заревел, и, вероятно, я должен благодарить судьбу за то, что не смог разглядеть в темноте лицо Холмса.

«Да поможет вам Господь Бог, если они все же пересекутся», ответил Холмс.

Я не заметил, куда подевались затем граф со своими волками, с такой радостью я воспринял свое облегчение. Туман начал рассеиваться, и вскоре у пруда снова засиял лунный свет. В беседке я увидел исхудавшую, но все же по-прежнему прекрасную блондинку, которая упала на одну из скамеек.

«Бренди, Холмс!»

Он молча передал свою фляжку. Не обращая внимания на свою боль, я откинул голову своей возлюбленной, бережно приоткрыл ей рот и влил живительный напиток ей в хрупкое горло.

Мэри закашлялась, изо рта у нее брызнули капельки бренди, но она сделала несколько глубоких и здоровых вдохов.

«Джон?», спросила она, несколько сбитая с толку и смущенная. «Мистер Холмс? Что вы здесь делаете?»

«Тебе было дурно, милая моя», сказал я ей. «И ты приехала к миссис Форрестер, чтобы почувствовать себя лучше на свежем воздухе. И с тобой теперь все будет в порядке».

Холмс мягко кивнул, подтверждая мои слова, но ничего не сказал. Он тоже рухнул на скамейку, сжимая рукой плечо и оставляя капли темной крови на светлом дереве.

«Сейчас тебе нужно отдохнуть, Мэри, поспать», сказал я. «А утром мы вернемся домой».

«Я так скучаю по Лондону», сказала она, зевнула и отключилась.

«Я требую объяснений», сказал я Холмсу.

«Не сейчас».

Я оторвал рукав своей рубашки и перевязал рану Холмса, чтобы пока что хотя бы остановить кровотечение; укус волка оказался глубоким, и останутся значительные шрамы. Он почти не сможет пользоваться левой рукой, по крайней мере, неделю; второй мой рукав послужил в качестве временной перевязи. Молчаливый и угрюмый, он побрел за мной, когда я понес Мэри на руках обратно в особняк.

Я должным образом приготовил для Мэри комнату, развесив на всех стенах распятия и венки из чеснока у каждого входа в комнату, смущенно заколебавшись вначале, как примирить Христа с удивительной целебной силой чеснока. Я сказал миссис Форрестер, чтобы Мэри подготовили к отъезду ранним утром.

Мы с Холмсом отправились в местный паб, где стали делиться своими мыслями за пивом и сигарами.

«Что вы там делали?», спросил я его.

«Выслеживал графа Дракулу, это должно быть совершенно очевидно для вас», ответил он. «Если бы вы потрудились просмотреть накопившиеся за время нашего отсутствия газеты, то от вашего внимания не скрылось бы то обстоятельство, что на берег у Уитби выбросило никем не управляемое судно «Деметра». Зрелище подлинно ужасающее, Ватсон. Все матросы мертвы или пропали без вести, огромный волк, по-видимому, виновный во многих из этих смертей, труп капитана, повисший на штурвале, на лице которого застыла посмертная маска неподдельного страха и ужаса.

«К сожалению, к тому времени, когда я добрался туда, потерпевшее крушение судно было передано в ведение властей России, которые никого к нему не подпустили, за одним исключением – рабочих, которые должны были снять с судна пятьдесят ящиков с землей, ввезенных в Англию графом Дракулой.

«Я сразу же увидел в этом руку профессора Мориарти, но, как обычно, прямых доказательств причастности его к этому нет. Ящики были доставлены в поместье Дракулы в Лондоне, насколько мне известно. Полагаю, я выясню все это завтра».

«Вы чуть было не пожертвовали жизнью Мэри», сказал я.

«Нет, такого бы не случилось, дорогой мой Ватсон. Я отличный стрелок; выстрел попал бы только в тело графа и положил бы конец всему этому вампирскому вздору раз и навсегда».

«Вы все равно будете его преследовать?»

«Конечно. В скольких смертях он повинен? Сколько людей обезумело? А что еще впереди? Мы должны гнаться за ним».

Я был на грани слез. Как мог он быть таким бездушным? Неужели возмездие так много значит? Что вселило в этого человека такую затмевающую все остальное страсть? Хотя мы были довольно близки, мне так мало известно о его жизни до того, как он приехал в Лондон.

«Прошу вас, не надо, Холмс. Я не могу снова рисковать жизнью Мэри. Передайте это дело Грегсону».

«Что?»

«Вы слышите меня, Холмс. Сегодня я чуть было не потерял жену, и не могу снова подвергнуть ее такому риску. Где был этот Грегсон, когда в его обязанности входило задержать графа?»

«Наверное, был занят другими делами. Он не работает на меня, вы же знаете».

«Ах».

Мы сидели в неловком молчании, уставившись в наши кружки и отхлебывая временами пиво.

«Что нам удалось установить в замке?», продолжал Холмс. «За исключением заговора с банком Барингов, почти ничего. Однако, пока мы отсутствовали, покончил жизнь самоубийством лорд Анструтер, чтобы не вскрылась вся правда о его итальянской любовнице, исчезла при транспортировке партия золотых слитков, предназначавшихся для Банка Англии, а моего брата Майкрофта вызвали во дворец. У меня нет никаких сомнений в том, что эти последние события связаны с ситуацией в Аргентине, пока мы гонялись за призраками. Я обязан продолжать расследование».

«Холмс, прошу вас, бросьте это, ради меня».

«Вы настаиваете, Ватсон?»

«Да, Холмс, настаиваю. Я должен. Я снова обрел свою Мэри. Пожалуйста, передайте все, что у вас есть, Грегсону».

Холмс вздохнул: «Что ж, ваше желание для меня закон», сказал он с явной неохотой.

_______________________________________________
_______________________________________
________________________________
_________________________
__________________
_____________

ГЛАВА СЕДЬМАЯ:
ВАН ХЕЛЬСИНГ

Дневник доктора Ватсона
25 сентября 1890 года

Новый разворот!

Несмотря все недавно пережитые ужасы, я решил на несколько дней вернуться на Бейкер-стрит.

После нашего столкновения со зловещим графом Дракулой мы с Холмсом избегали друг друга. Я сказал Холмсу, что было бы лучше, если бы я посвятил всего себя выздоровлению Мэри, но, по правде говоря, его готовность и даже желание рискнуть ее жизнью ради этого расследования глубоко уязвили меня, и вплоть до недавнего времени я не в силах был терпеть его общество.

Холмс тоже не искал общения со мной; хотя он никогда в этом не признается, ему стыдно за свое поведение, но он слишком горд, чтобы извиниться. По его вине наша дружба, наше сотрудничество могли бы навсегда закончиться. Но как бы я ни был зол на него, я не мог позволить себе потерять своего самого близкого и дорогого друга. Мы провели слишком много совместных расследований, чтобы расстаться надолго.

Мэри поправляется просто прекрасно. На щеки ее вернулся румянец, и она полностью пришла в себя. Как и у Холмса, острые клыки у Мэри выпали, и их заменили белые, ровные зубы. Раны у нее на шее заживали медленнее, но полностью вернулась бодрость духа, и думаю, что теперь она может снова быть полностью самостоятельной. До сих пор граф сдерживал свое слово, но чеснок все равно висит на каждом нашем окне.

В моем визите к Холмсу есть нечто большее, чем просто отсутствие общения с ним. И Грегсон, и Лестрейд оба говорили мне, что Холмс какой-то сам не свой с тех пор, как мы вернулись в Лондон. Когда у Шерлока Холмса появляются признаки подавленности и уныния, это начинает меня беспокоить. У него самый ясный ум и самый острый интеллект, с которым я когда-либо имел честь быть знакомым, но цена, которую он платит за это, может быть ужасно высокой.

Разумеется, поиски Дракулы особым успехом не увенчались; Лестрейд считает, что он вернулся в Трансильванию. Надеюсь, это правда.

Благодаря письму от миссис Мины Харкер нам теперь известно, что Джонатан каким-то образом сумел выжить и бежать из замка Дракулы и, когда мы искали его, он находился под присмотром и уходом монахинь в Будапеште. Мина поехала к нему туда, и они поженились. Без сомнения, мы находились, возможно, в нескольких милях от их счастливой пары, когда наш поезд, пыхтя, возвращался в Лондон. И наша поездка туда и все перенесенные ужасы оказались напрасны.

«Вы все равно никоим образом не смогли бы об этом узнать, Холмс», мягко сказал я, наливая кофе в гостиной на Бейкер-стрит. «Все вещи Харкера остались в замке, и коль уж на корабле в Англию были отправлены пятьдесят ящиков с землей, совершенно логично было предположить, что в одном из них был скрыт труп».

«Вот почему мы в очередной раз понимаем, как важно помалкивать, пока не собраны все факты», вздохнул Холмс. «Я могу только надеяться, что наш друг доктор Дойль отговорит вас от публикации рассказа об этом фиаско».

А я никогда этого и не сделаю. Какое может быть удовольствие описывать неудачу? Холмс не всегда добивается успеха, и я даже пару раз был свидетелем того, как он оказывался в полном тупике. И я не вижу, почему нужно рассказывать об этих случаях своим читателям; они хотят с трепетом восхищаться триумфом его исключительного интеллекта, как и я.

«Не стоит волноваться, дружище», ответил я. «Никто все равно в это не поверит».

Между нами наступило долгое, приятное молчание, которое возможно лишь между давними друзьями. Я питал не высказанную вслух, но горячую надежду, что с Холмсом проконсультируются по поводу исчезновения жеребца по кличке Серебряный [из рассказа «Серебряный»], который считался фаворитом на Кубке Уэссекса на следующей неделе. Я действительно удивляюсь, почему он до сих пор еще не занялся этим удивительным случаем, о котором говорит буквально вся Англия. Конь исчез, а его тренер Джон Стрэкер убит.

Но пока он ни разу об этом ничего не сказал. Мой товарищ расхаживал по комнате, опустив подбородок на грудь, с нахмуренными бровями, набивая раз за разом трубку самым крепким темным табаком, абсолютно глухой ко всем моим вопросам или замечаниям.

Работа – как раз то, что ему нужно было сейчас, и я с облегчением услышал, как он сказал мне: «Боюсь, Ватсон, мне придется выехать из Лондона», когда мы сели вместе завтракать сегодняшним утром.

«Уехать! Куда?»

«В Дартмур, в Кингс-Пайленд».

К этому моменту почтальоном нам уже были доставлены свежие номера всех газет, но они были им лишь бегло просмотрены и брошены в угол, поэтому я не удивился, когда он, наконец, это сказал.

«Я с удовольствием отправлюсь вместе с вами, если не помешаю», сказал я, возможно, со слишком большой надеждой в голосе.

«Мой дорогой Ватсон, вы лишь окажете мне огромную услугу, если отправитесь со мной. И думаю, что вы не зря потратите свое время, поскольку в этом деле есть такие обстоятельства, которые обещают сделать его абсолютно уникальным. Думаю, мы едва успеваем на поезд из Паддингтона [лондонский вокзал], и я по пути посвящу вас в подробности этого дела. Вы очень обяжете меня, если захватите с собой ваш замечательный военный бинокль».

И вот при таких обстоятельствах примерно через час я и оказался в углу вагона первого класса, мчавшегося к Эксетеру, а Шерлок Холмс, острое, нетерпеливое лицо которого торчало из его знаменитой дорожной кепки с опущенными на уши клапанами, быстро погрузился в изучение целой стопки свежих газет, которые он закупил на Паддингтонском вокзале. Мы уже давно проехали Рединг, когда он, наконец, сунул последнюю из них под сиденье и предложил мне свой портсигар.

Я прилег на подушки, попыхивая сигарой, а Холмс, наклонившись чуть вперед, своим длинным тонким указательным пальцем тыкая в разные точки на ладони левой своей руки, обрисовал мне вкратце события, которые и привели к этому нашему путешествию. Я довольно подробно их записал для себя, будучи рад снова принять участие в расследовании, но нам нужно было сделать кое-что еще. Харкеры теперь жили в Эксетере, и если мы сойдем там, а затем сядем на следующий поезд до Тавистока, то у нас будет двухчасовое окно, чтобы их навестить и, если повезет, закрыть эту часть дела Дракулы. Если этого не сделать, тогда это, возможно, не будет давать покоя Холмсу в течение многих месяцев.

«Вы совершенно правы», с готовностью ответил он, когда я это предложил. «Лучше сейчас, чем потом. Мы должны их поздравить, и мне хотелось бы прояснить несколько незначительных моментов. И у нас будет также возможность узнать что-нибудь новое о графе, который, кажется, исчез. По крайней мере, его уже довольно долгое время не видели в его доме в Лондоне. Двух часов должно вполне хватить».

К моему удивлению, кэб довез нас по длинной мощенной булыжником дороге к внушительных размеров поместью на окраине Эксетера. Двухэтажный кирпичный особняк был воздвигнут, видимо, еще в Георгианские времена [18 – начало 19 века]. Здесь усердно работали садовники, подстригавшие высокие зеленые кусты-изгороди, а перед нами по беломраморным ступенькам к двери поднялось несколько рабочих.

«А я считал Харкера бедным начинающим адвокатом», сказал я.

«На прошлой неделе он таким еще и был», ответил Холмс. «Вам не помешало бы следить за некрологами, Ватсон. Но внезапно скончался Питер Хокинс. Это его бывший дом; полагаю, он завещал его Харкерам. Возможно, он знал, что жить ему оставалось недолго».

«Неужели вам это не кажется несколько подозрительным?»

«Очень подозрительным. Они переехали сюда довольно быстро, вам не кажется?»

Я постучал богато украшенным латунным дверным молотком, и дверь открыла бледная молодая брюнетка с широкими, темными глазами и волосами, плотно убранными заколками.

«Доктор Ван Хельсинг?», спросила она, взглянув на меня.

«Что?», воскликнул я. «Абрахам Ван Хельсинг?»

Холмс достал свою визитку: «Я Шерлок Холмс, а это мой коллега, доктор Ватсон. Миссис Харкер дома?»

Девушка уставилась на меня. «Так много докторов», сказала она и закрыла дверь.

Вскоре нас встретила Мина Харкер, и хотя ее волосы были собраны в чопорную булочку на затылке, а одета она была в траур, редко когда я видел раньше такую сияющую улыбку. Она тепло обняла Холмса, к его заметной неловкости, и когда я ненадолго обнял ее, я почувствовал ее учащенное сердцебиение. Я задался вопросом, возникли ли у ее мужа какие-нибудь новые проблемы.

Внутри был холл с широкой лестницей направо. Витражное окно освещало коридор мягкими, теплыми красками, напоминая об осени, которая вскоре уже должна была наступить, и по всему было заметно, что в доме уже многое изменилось. Светлые квадраты на кремово-белых стенах указывали на то, что с них были сняты картины. На левой стене доминировал большой сельский пейзаж.

Под ним стоял стол, заваленный не отвеченной корреспонденцией, небольшими коробками, ящиками и инструментами рабочих, а вдоль стен стояли большие ящики. Толстые дубовые двойные двери налево были открыты, сквозь них видна была гостиная, также в некотором беспорядке, и именно туда и отвела нас Мина Харкер.

«Мэри, пожалуйста, принесите нам чай», сказала она. «Мистер Холмс, доктор Ватсон, видеть вас – лучшая для меня новость с тех пор, как мы вернулись домой! Что привело вас сюда?»

«Мы здесь проездом в Кингс-Пайленд», сказал Холмс, «и эта поездка оказалась как нельзя кстати прекрасной возможностью поздравить вас и вашего находчивого мужа».

Мина протянула мне чашку.

«Ах, если бы он был здесь!», ответила она. «Я знаю, что он очень хочет с вами познакомиться. К сожалению, такая благоприятная возможность пришлась на самые худшие времена».

«Мистер Хокинс был близок вам».

Мина кивнула. «Я в трауре и по Люси Вестенра. Она была моей самой близкой подругой и в воскресенье должна была состояться ее свадьба, но она заболела и умерла всего через два дня после смерти мистера Хокинса».

Мы выразили свои соболезнования, но глаза у Холмса сузились, как у ястреба, когда он услышал эту новость.

Глаза же Мины Харкер наполнились слезами, когда она стала продолжать: «Мистер Холмс, я чувствую себя так, будто стены на меня обрушились», сказала она. «Сначала мистер Хокинс пригласил нас сюда переночевать. Он сказал нам, что оставляет все Джонатану, потому что у него нет живых родственников, и что Джонатан был ему как сын, и не прошло и двенадцати часов после этого, как он скончался!»

«Что?», воскликнул Холмс.

«А на следующий день умер отец бедного Артура, а еще через день – моя дорогая Люси! Мистер Холмс, все, кто был близок мне, все, кто меня окружал, умирают! Я ангел смерти!»

Я предположил, что Холмс знал, кто такой этот Артур, но он не подал виду об этом.

Мина в открытую разрыдалась, и теперь Холмс, который еще несколько минут назад чуть было не уклонился с отвращением от ее объятий, положил ее голову себе на плечо. Укус волка еще не полностью зажил, и он поморщился, но дал возможность этой доброй леди тихонько всхлипывать у себя на плече, пока она не овладела собой. Я налил бренди из графина на буфете.

«Простите», сказала она, принимая стакан. «Пожалуйста, поймите меня, так много произошло, и причем все так быстро».

«Конечно, миссис Харкер», ответил Холмс. «Тот факт, что вы все же находите в себе силы управлять домашним хозяйством и помогать своему мужу во многих из его новых забот, достойно восхищения, и я верю, что вы та, на кого многие смотрят с надеждой как на опору в тяжелые времена, такие, как сейчас».

«Это правда», сказала она, «но без Люси мне не с кем теперь поделиться».

«А кто такой Артур?», спросил я.

«Артур Холмвуд, теперь уже лорд Годалминг».

Я понял, что Холмс взял эту ценную крупицу информации себе на заметку. «Он должен был жениться на мисс Вестенра».

«Да».

«Отчего она умерла?»

«Ее укусило какое-то животное, и она потеряла много крови». Мы с Холмсом переглянулись. «Доктор Сьюард думает, что она из-за этого заразилась какой-то болезнью».

«Доктор Сьюард?», спросил я.

«Джон Сьюард, он управляет приютом для душевнобольных в Лондоне. Он был близким другом Люси. А вообще-то, даже одним из ее женихов одно время».

«И каков его диагноз?», продолжил я, когда Холмс, с настороженным взглядом, откинулся на спинку дивана, сцепив пальцы рук.

«Похоже, он так и не понял, что это за болезнь. Поэтому он и вызвал доктора Ван Хельсинга».

Хотя я постарался этого не показывать, я не посчитал это хорошей новостью. Я много уже прочитал о вампиризме, сопоставляя легенды с современными медицинскими исследованиями, в надежде узнать о недавнем недуге моей жены больше, чем безумные разглагольствования свихнувшегося трансильванского шляхтича. Имя Ван Хельсинга занимает в этой литературе видное место. В медицинском сообществе по большей части его не очень почитали. Он написал несколько статей, пытаясь со ссылками на науку поддержать суеверия, похожие на те, с которыми мы столкнулись в Трансильвании; он даже признает ликантропию. Он разработал радикальные методы лечения некоторых заболеваний, и ходят слухи, что он ставит опыты на своих пациентах.

По нашему с Холмсом мнению, Дракуле все это удается благодаря театрализованным постановочным эффектам. Он не делает ничего необычного, что не может сфабриковать опытный фокусник. Конечно, когда вокруг вас густой туман и пять выдрессированных волков, к которым привлечено все ваше внимание, вы вряд ли заметите, что это трюк и манипуляция. Единственное, что я не могу объяснить, это заостряющиеся зубы у его жертв; в настоящее время это явление медицинской науке не известно. Возможно, я смогу убедить Холмса добавить этот феномен в его обширное, но довольно хаотичное собрание научных данных.

«Что делал с ней Ван Хельсинг?», поинтересовался я.

«Я не знаю. Большую часть этого времени, когда он ее лечил, я находилась на континенте, и ни доктор Сьюард, ни доктор Ван Хельсинг ничего мне не скажут. Они, кажется, считают, что я слишком чувствительна».

«Большинство женщин не обладают такой решимостью и здравым смыслом, как у вас», сказал Холмс. «Я вижу, вы печатаете что-то, не относящееся к переписке вашего мужа».

Мина покраснела.

«Да», сказала она, «кое-что помимо нее. Джонатан вел дневник того, что с ним приключилось, стенографией, и я расшифровываю его».

Глаза у Холмса блеснули: «Он здесь у вас? Он может дать ответ на многие вопросы».

Мина кивнула: «Я принесу его вам».

Она вернулась с толстой рукописью. Холмс пропустил первую треть, полагаю, перейдя непосредственно к тем записям, которые касались времени пребывания Харкера в замке Дракулы.

Я тронул Мину за руку и кивнул головой, указывая на дверь.

«Если позволите, мистер Холмс», сказала она, «мне хотелось бы показать доктору Ватсону наш парк».

«Не задерживайтесь, Ватсон», ответил он. «Нам нужно будет уже через полчаса уходить, если мы хотим успеть на поезд».

«Как умер мистер Хокинс?», спросил я, как только мы вышли на солнце.

«Доктор Ватсон! Вы тоже детектив?»

«Нет, если верить Холмсу. Нет, просто кажется странным, что он сделал вас с Джонатаном единственными наследниками своей собственности, после чего тут же скончался».

Она улыбнулась: «Ах, нет. Он был уже пожилым человеком и страдал подагрой. Ему недолго оставалось жить, хотя, конечно, нам всем хотелось бы, чтобы он и сейчас был с нами».

Прогуливаясь, мы подошли к скамейке у небольшого пруда. Увидев нас, из воды вышла пара коричневых уток и подошла к нам, очевидно, ожидая угощения.

«Бедняжки», сказала Мина. «Мистер Хокинс любил кормить их черствым хлебом».

Утки некоторое время внимательно смотрели на нас, а затем вернулись в свой пруд.

«Вы сказали, что вас пригласили остаться на ночь?», спросил я.

«Да. Мистер Хокинс чувствовал свою ужасную вину за то, что случилось с Джонатаном. Конечно, он не мог знать, каковы были подлинные планы графа Дракулы, отправляя Джонатана в Румынию».

Я подавил мысль, сразу же пришедшую мне в голову, и сказал: «Нет, конечно же, нет». Некоторое время мы шли молча, а затем я спросил: «А следствие проводилось?»

Она покачала головой. «Коронер не увидел необходимости его проводить. Он сказал, что причина смерти очевидна».

«Кто его обнаружил?»

«Мэри, наша служанка, на следующее утро, в восемь часов утра». Мина посмотрела на свои часы. «Мне пора возвращаться», сказала она. «Я ожидаю еще одного гостя, да и ваш поезд не будет дожидаться».

Вернувшись, мы застали Холмса в коридоре; он тушил сигарету в пепельнице на столе в фойе.

«Я позволил себе кратко осмотреть ваш дом, миссис Харкер», сказал он. «Надеюсь, вы не против. Благодарю вас за то, что позволили заглянуть в этот бесценный по своей информативности дневник. Если вы найдете время, я был бы крайне вам признателен, если бы вы предоставили мне его копию для моего досье, и, конечно же, мне очень хотелось бы поделиться нашим опытом с опытом вашего мужа. Вы должны будете сообщить нам, когда ваша жизнь будет менее загруженной срочными делами».

Мы попрощались, и она вошла в дом, несмотря даже на то, что к дому уже подъехала коляска ее следующего гостя. Из любопытства мы задержались, когда гость стал выходить.

Им оказался мужчина лет шестидесяти, с кожаным саквояжем. Его широкая грудь и крепкое телосложение явно указывали на крестьянские корни, хотя голова его была больше обычных размеров. Квадратная челюсть и густые брови также указывали на народное происхождение. Для человека от медицины его седеющие рыжеватые волосы были довольно длинными, а пронизывающий взгляд голубых глаз с красными прожилками свидетельствовал об интеллекте и решимости.

Холмс шагнул вперед и протянул ему руку.

«Для меня большая честь познакомиться с вами, доктор Ван Хельсинг».

Он, казалось, опешил.

«Позвольте представить вам моего коллегу, доктора Джона Ватсона», продолжил он. «А я Шерлок Холмс».

На лице Ван Хельсинга появилось выражение явного облегчения.

«Ах, конечно же, мадам Мина обязательно обратилась бы к вам!», воскликнул он с сильным голландским акцентом. «Я действительно Авраам Ван Хельсинг. Какой же я дурак, что не посоветовался с вами раньше».

«По поводу?», спросил я.

«Разве она вам не сказала? О мисс Люси?»

«Боюсь, очень мало, почти ничего», ответил Холмс.

«Не удивлен этим. Мисс Мина отсутствовала большую часть времени, когда все это произошло».

«А что именно произошло?»

«Тут мы должны будем отделить то, что нам доподлинно известно, от того, с чем согласятся власти. Мисс Люси была моей пациенткой, и я сказал коронеру, что она умерла от потери крови из-за внутреннего кровотечения».

«Вызванного?», спросил я.

«Как бы вам это сказать? Мисс Люси потеряла много крови. Несомненно, ее укусила какая-то тварь. Следы укусов видели многие. Но где кровь?»

«Вы не нашли ее?»

Ван Хельсинг ничего не сказал.

«Возможно, она была выведена через стул?», продолжил я, хотя и знал ответ.

«Нет, ничего настолько банального не было. Мы сделали ей несколько переливаний, но этого оказалось недостаточно».

«Переливаний!», ужаснулся я. «Доктор, вам наверняка известно, что переливания рискованны и ненадежны и проводятся только в самых крайних случаях. И пока не известно, почему у одних все проходит успешно, а у других плачевно. Сколько вы сделали ей переливаний?»

«Четыре».

«О Боже! От кого?»

Взгляд Ван Хельсинга переместился с моего потрясенного лица на непроницаемое лицо Холмса, и он сказал: «Вижу теперь, что я ошибся». Он набросал записку на обратной стороне визитной карточки и протянул ее Холмсу. «Я остановился в Беркли», сказал он. «И мне хотелось бы поговорить об этом еще и подробнее, но, вероятно, сейчас не время обсуждать этот вопрос». После чего он церемонно постучал в дверь.

«Вы что, не понимаете, какой опасности вы ее подвергли?», закричал я в спину Ван Хельсингу. «Большинство переливаний не помогает! Если вы подписали свидетельство о смерти, я потребую расследования!»

Холмс потянул меня за руку.

«Нам нужно успеть на поезд», сказал он.

Холмс мало что говорил, пока мы вновь не оказались в поезде. Я тоже; я был погружен в раздумья о том, как быть после такого поразительного признания Ван Хельсинга.

Во многих отношениях профессия врача похожа на тайное общество. Каждый его член следит за остальными, и горе тому врачу, который разоблачит коварство другого. Сделать это означает потерять доверие своих коллег; все мы вынуждены иметь дело порой с чрезвычайными сложными случаями и неизбежно принимаем поспешные и непродуманные решения в чрезвычайных ситуациях. Естественно, мы совершаем ошибки. И кто из непосвященных вправе судить нас за это?

Но иногда этот профессиональный инцест заходит слишком далеко. Одно дело с сочувствием воспринимать других, у которых одинаковые с вами проблемы, и совсем другое – закрывать глаза на злодеяния или некомпетентность.

Холмс часто говорил, что сошедший с пути истинного врач – худший из злодеев, потому что у него есть необходимая выдержка, и у него есть знания. К этому я могу добавить идеальное положение для сокрытия или избавления от улик. Хотя я никогда этого не делал, врачи часто скрывают незначительные ошибки, чтобы защитить себя от судебных разбирательств.

Вот поэтому приемы и темные методы таких людей, как Ван Хельсинг, имеют все большую тенденцию к росту в медицинском сообществе, как опухоль. Они убеждают родственников, что сделали все возможное, в то время как на самом деле именно они выкопали для жертвы могилу. Интересно, достаточно ли у нас окажется доказательств, что идти с ними в полицию?

«Проблемы в Эксетере серьезные», сказал Холмс. «Что вам известно о Ван Хельсинге?»

«Теперь мне точно известно, что он опасный шарлатан!», воскликнул я. «Вам нужно знать о его репутации, Холмс, он пытается скрестить науку с суевериями. Не могу отрицать, что у него были кое-какие успехи, но я убежден теперь, что только благодаря им он еще удерживается в медицинской профессии».

«Боюсь, я не так много знаю о переливаниях», признался Холмс.

«Наука о крови пока еще остается загадкой», сказал я. «Ваш реагент, Холмс, – одно из самых сильных достижений в понимании этого за многие годы. Вы доказали, что кровь может быть идентифицирована с помощью химической реакции, что, в свою очередь, говорит нам о том, что это за некоторые из этих химических веществ. Мы знаем, что иногда кровь одного человека может безопасно циркулировать в венах другого, но чаще всего, однако, такого просто не бывает. В Афганистане я видел, как кровь одного индуса была использована для спасения жизни одного из наших офицеров, но я воспринял это как чудо. В большинстве случаев пациентам с переливанием крови становится хуже или они вовсе умирают. Как Люси Вестенра».

«Возможно, все это как-то связано с ночным бдением Ван Хельсинга на ее могиле минувшей ночью», сказал Холмс.

«Вы серьезно, Холмс?»

«Дорогой мой Ватсон, вы видели то же самое, что и я. Вы не видели его глаз?»

«Они синие».

«И красные».

«Это означает, он не выспался».

«И совсем недавно. Верно. Что-нибудь еще заметили?»

«Я не рассматривал его внимательно», сказал я. «Я не в силах был поверить в то, что услышал от этого человека. Мои мысли все были именно об этом».

«Значит, вы не заметили распятия у него под рубашкой».

«Нет».

«И глины с Хэмпстед-Хит на сапогах».

«Нет».

«И лепестка лилии, прилипшего к его правому каблуку?»

«Я заметил только одно – а именно, что моя сигара погасла», с раздражением пробормотал я. «Откуда вы знаете, что он был именно на могиле Люси Вестенра?»

Я снова закурил свою сигару, а Холмс – новую сигарету.

«А где еще он мог быть? Она была его единственной пациенткой в Англии. Ваше предположение, что мне что-то известно о репутации Ван Хельсинга верно, Ватсон. Но я не знаю, как с этим быть».

«Что вы имеете в виду?»

«Ван Хельсинг может быть вполне искренен, и он ждет, когда Мисс Вестенра воскреснет из мертвых, чтобы он мог применить свои суеверные средства, чтобы ее окончательно усыпить. Или же он, возможно, осознал, что он натворил этими самыми переливаниями, и может воспользоваться предрассудками о вампирах, чтобы скрыть свою некомпетентность в этом вопросе. Если он сумеет заставить других поверить, что она вампир, и что от нее избавились как от вампирши, тогда никакой возможности доказать, что ее смерть произошла из-за переливаний, не останется».

«Это чудовищно, Холмс!»

«Возможно, но с этим придется обождать. В данный момент мы нужны миллионам игроков, делающихся ставки на скачках, и мы должны отыскать пропавшую лошадь».

И не в последнюю очередь мне самому, подумал я. Моя пенсия по ранению настолько мала, что она с трудом потянет даже на карманные расходы, поэтому я обычно беру ее с собой на беговую дорожку. Жаль, что я так ни разу и не смог соблазнить Холмса присоединиться ко мне.

_______________________________________________
_______________________________________
________________________________
_________________________
__________________
_____________


ГЛАВА ВОСЬМАЯ:
ШЕРЛОК ХОЛМС НАНОСИТ ВИЗИТ

Дневник Джонатана Харкера
29 сентября 1890 года

Знаменательное событие: сегодня мне нанес визит не кто иной, как великий мистер Шерлок Холмс! Я должен был ожидать его посещения; он был в нашем доме на днях, по дороге в Девоншир, куда он ездил по просьбе полковника Росса, чья замечательная скаковая лошадь, жеребец Серебряный, куда-то пропала.

В мистере Холмсе, как я думал, я найду себе важного союзника, потому что граф Дракула видел меня на улицах Лондона на прошлой неделе, и я лишился сна, задаваясь вопросом, когда и как он обрушит на меня свою месть. В том, что он что-то планирует, я не сомневаюсь, ибо нет на свете более дьявольского ума.

Но меня никто не хочет слушать. Когда я пошел в Скотланд-Ярд, меня направили к инспектору Тобиасу Грегсону, который сказал мне, что граф не только не разыскивается за какие-либо преступления в Трансильвании, но что мы здесь, в Англии, должны быть благодарны, что он соизволил удостоить наши благословенные широты своим посещением! Без доказательств совершенных преступлений, сказал мне Грегсон, полиция мало что может сделать.

Абсолютно глупо ожидать, что современный образованный англичанин воспримет историю, подобную моей, за чистую монету, но Шерлок Холмс побывал в этом замке и должен был видеть то, что видел я. Но он не только не верит в то, что со мной приключилось, он поколебал мою веру в самого себя, до глубины души. И теперь я даже не уверен, стоит ли доверять собственным чувствам.

Но Доктор Ван Хельсинг, человек, несомненно, такого же великого ума, как и мистер Холмс, верит моей истории во всех подробностях. Холмс ошибается. Он наверняка ошибается!

Я находился один в офисе в воскресенье днем, когда услышал три резких стука в дверь. Я удивился; я не сказал никому, кроме Мины, что буду на службе. Я пытался отвлечься от мыслей о графе Дракуле, а мистер Хокинс оставил после себя такую груду работы, что это как раз идеально для этого подходит.

(Не забыть: Я должен вскоре встретиться с профессором Мориарти, и нужно ознакомиться с его перепиской. Добрая треть всего объема работы, похоже, исходит именно от него, и именно он, похоже, имел прямое отношение к отправке ящиков графа в Англию. Никакой корреспонденции от него после 13 сентября не поступало).

Дверь открылась, а за ней оказался один из самых высоких и худых мужчин, которых я когда-либо видел в своей жизни, с узким лицом и завораживающим взглядом, который, казалось, сразу же проник в мой мозг и прочел там всё. Его темного цвета сюртук и темные волосы, редеющие и зачесанные назад, вкупе с его клювоподобным носом и бледной кожей заставили меня вздрогнуть. Я слишком много думал о вампирах в последнее время, и это ощущение вовсе не исчезло, когда он оглядел меня холодным, критическим взглядом.

Но затем черты его лица несколько смягчились, и он протянул мне свою визитку.

«Очень рад наконец-то познакомиться с вами, мистер Джонатан Харкер», сказал он. «Я Шерлок Холмс».

Слава Богу! Мина многое рассказывала мне о предпринятых им усилиях, чтобы мне помочь.

«Наконец-то!», воскликнул я. «Моя супруга только и делает, что вас расхваливает, как может».

«Приятно это слышать, хотя вряд ли у нее есть для этого основания».

«Вы дали ей надежду, в которой она так отчаянно нуждалась в тот период, когда ее друг детства пропал и чах от болезни. Потерять нас обоих означало для нее оказаться в полном отчаянии, и она вполне могла бы даже умереть к этому времени от разбитого сердца. Только по милости Божьей мне удалось сбежать и выжить».

«Вероятно, так и есть», сказал он, «хотя, как я вижу, вы нашли какой-то другой способ выбраться из замка, кроме как ползти по стене. Возможно, катакомбы?»

«Пороховой погреб», ответил я. «На внешних стенах замка в некоторых местах имеется нечто вроде углублений, вырезанных в стенах, и та, по которой я полез, вела в старый погреб. Я обнаружил там мушкеты и бочки с порохом».

«Должно быть, это западный фасад замка».

«Да».

Я привел его в офис и предложил ему сигарету, которую он принял.

«Я обнаружил там подземный ход», продолжал я, «и он выводил в пещеру, которая выходила на поверхность в рощице у дороги, примерно в четверти мили от замка. Полагаю, он предназначен для нападения врасплох на мародеров. Я был голоден, меня трясло от жара, и я бредил. И мало что ясно помню до того, как оказался спасенным в Будапеште».

«Мне хотелось бы услышать ваши воспоминания, если можно».

«Разве вы не читали мой дневник?»

«Да, но прочитал его не весь. Возможно, с тех пор у вас появились какие-то новые мысли и соображения».

«Не последнее из них то, что граф Дракула обосновался в Лондоне. Я видел его своими собственными глазами на прошлой неделе».

Глаза Холмса от интереса расширились: «Вы уверены, что это был он?»

«В этом нет никаких сомнений, но каким-то образом граф, судя по внешности, помолодел лет на пятьдесят! Дракула, которого я знал, был стариком; ему должно было быть от семидесяти до восьмидесяти лет. А человек, которого я видел в Гайд-парке, выглядел моим ровесником, но я никогда не спутаю эти ужасные красные глаза, эти его зверские черты лица, и особенно эти волчьи зубы. Это был Дракула, говорю вам точно».

«Верю вам», спокойно сказал Холмс. «Прошу вас, поделитесь со мной тем, что вам пришлось испытать».

На это ушел почти час. По ходу дела рассказывать мне становилось все легче, и я понял, чего пытался добиться Холмс: освежить мои воспоминания, чтобы он мог задать необходимые ему вопросы. Когда я закончил, он спросил: «Вы верите, что эти женщины были вампирами?»

«Абсолютно», ответил я.

«Они пили у вас кровь?»

«Они бы это сделали, если бы их не остановил граф».

«Такая участь вас ожидала? Быть отданным им на съедение, когда Дракуле вы больше не были нужны?»

«Конечно».

«Но если они не пили у вас кровь, откуда вы знаете, что они вампирши?»

«Я видел, как они материализовались из лунного света, мистер Холмс. Ни одно земное существо этого не может».

«Может, с помощью зеркал. Я разоблачил нескольких фальшивых медиумов и знаю их методы».

«В замке Дракулы нет зеркал. Наверняка вы знаете, почему ».

«Да, но не уверен, что это знаете вы».

«Я знаю, что вы человек науки», сказал я, «но я не могу отрицать то, что видел своими глазами. Каждое слово, которое я написал, так же верно, как сердце Мины».

«В том, что вы в это искренне верите, я не сомневаюсь», сказал Шерлок Холмс. «Но эти женщины напали и на меня тоже. Они пили мою кровь и заставляли меня пить их кровь».

«О Боже!»

«И несмотря на это я сижу перед вами, в полном здравии».

Извинившись перед ним, я встал и отправился в ванную, где я держу запасной бритвенный набор. Вынув оттуда зеркало, я вернулся в свой кабинет. Лицо Холмса было хорошо видно в нем.

«Вы могли заметить мое отражение и в окнах», сказал он. «Но, как видите, я не вампир».

«Как же вы избежали этой ужасной участи?»

«Я тоже заболел, у меня начался жар, лихорадка, я бредил, но мой напарник доктор Ватсон меня вытащил». Он наклонился вперед в своем кресле. «Прошу вас, поймите меня правильно, мистер Харкер, я не сомневаюсь в вашей правдивости. Мне просто трудно поверить, что это вампиризм. Я считаю, что граф Дракула делает все возможное, чтобы создать иллюзию колонии вампиров в своем замке, чтобы сохранять власть над своей провинцией. А страх – отличное средство управления, особенно в стране, насквозь пронизанной суевериями, предрассудками и старинными преданиями, как Трансильвания».

«Но выходит, и вас тоже одурачили, по крайней мере, на какое-то время».

Он вытащил из кармана новую сигарету, закурил ее и посмотрел на меня. Затем он улыбнулся, показав острые клыки!

Я даже подпрыгнул. Рука моя скользнула к распятию, которое я теперь постоянно ношу, когда он открыл рот и клыки выпали ему в руку. (3)
____________________________
* Ватсон не объясняет, зачем Холмс сделал это, несмотря на то, что у него выросли собственные вампирские зубы. Я предполагаю, что Холмс хотел увидеть реакцию Харкера и проверить его здравомыслие. Я также считаю, что Холмсу нужно было придумать какое-то рациональное объяснение этому, чтобы успокоить многих из тех, кто откажется верить в вампиров. – Стивен Сайц.
____________________________

«Достаточно сделать их полыми и наполнить крошечные каналы экстрактом белладонны», сказал он, бросив ложные зубы на стол. Моя промокательная бумага пропиталась маленькими, прозрачными каплями. Я подумал, а в здравом ли я рассудке.

«Чтобы умертвить, этого недостаточно», продолжал Холмс, «но вполне хватит, чтобы вызвать галлюцинации и головокружение после того, как ввести это в кровь. Практикующие колдовство используют это для порождения у самих себя видения уже многие столетия. После чего нужно лишь повторять такие инъекции, пока жертва не погибнет, либо от яда, либо от потери крови, и это если предположить, что наш «вампир» действительно пьет ее хоть немного».

«Где вы их взяли?», спросил я.

«Заказал их у компании, изготавливающей театральные аксессуары».

«Именно это, по вашему мнению, со мной и произошло?»

«Это версия, которая соответствует фактам. В вашем случае Дракула отравил вашу пищу, чтобы держать вас в ослабленном, безвольном и сбитом с толку состоянии. В нападении на меня женщины использовали средства, похожие на эти зубы. Вы стали жертвой хитроумной мистификации, мистер Харкер, как и я.

«Граф Дракула – психопат и маньяк, но психопат, который в совершенстве овладел этим своим розыгрышем. Вы обнаружите, я думаю, что вам еще предстоит стать непосредственным свидетелем каких-нибудь чудес или магии. Между введением в заблуждение или ужасом, кто-нибудь столь же опытный и искусный, как граф Дракула, может заставить почти любого поверить почти во что угодно».

«Зачем все это, если он все равно собирался меня убить?»

«Люди могут сбежать из замка Дракулы, мистер Харкер, как вы сами это доказали. Тем не менее, даже теперь вы не хотите верить вероятному, в угоду вере в невозможное. Такому коварному уму, как у графа, иллюзии необходимо поддерживать всегда».

«Вы знали об этом, когда на вас напали эти женщины?»

Холмс покачал головой: «Я провалялся больным несколько дней. Лишь недавно я смог построить гипотезу и проверить ее. Яд, маскарадные постановки и наведение ужаса, мистер Харкер. Нет никаких вампиров».

Уверенность, которую вселил в меня Ван Хельсинг, словно камнем пошла ко дну. Снова мне в душу закрались сомнения по поводу всего произошедшего.

«Все кажется столь очевидным, когда вы объясняете случившееся именно этим», ответил я.

«Конечно, это менее пугающе, чем беспокоиться о вампирах», сказал он.

«Но каким образом граф сделал себя намного моложе?», спросил я.

«Он находился близко от вас, когда вы его увидели?»

«Я заметил его через дорогу, в Гайд-парке».

«Если бы вы подошли поближе, думаю, вы бы заметили парик и макияж». Холмс затушил сигарету, а затем спросил: «Мне тоже пришлось столкнуться с ним несколько недель назад, и я бы определил его возраст примерно в тридцать пять лет».

«Вы видели какой-нибудь макияж?»

«Нет, было слишком темно. Но ведь он мог загримироваться под старика, когда принимал вас. Несколько взмахов расчески и немного талька могут добавить многие годы. Возможно, он вполне молодой человек, который по каким-то собственным соображениям хотел показаться вам старым».

Я взглянул на поддельные клыки на моей промокашке и понял, что все это вполне может быть правдой. Я начал сомневаться в достоверности собственных воспоминаний.

«Мистер Харкер, на нас обоих напали. Вы не погибли, хотя вас и намеревались погубить, и не умер и я. Тот факт, что мы оба полностью выздоровели и можем бриться без страха, наверняка должен сказать вам о чем-то, не так ли?»

Я не смог придумать, что ответить.

«Могу я задать вам вопрос кое о чем другом?», спросил он. «Что за дела были у мистера Хокинса с профессором Джеймсом Мориарти? Ведь Мистер Хокинс был поверенным в делах Мориарти».

«Да, был, но я еще с ним ни разу не встречался. Я знаю большинство клиентов фирмы, но профессор Мориарти ни разу не приходил в этот офис, насколько мне известно. А почему вы спрашиваете?»

«Потому что зло, как вода, обязательно где-то найдет себе место и пару своего уровня. Вы в курсе, что ни один из ящиков графа Дракулы не был проверен таможней?»

«Я все еще только разбираюсь с корреспонденцией, мистер Холмс».

«Разумеется. Могу я спросить, почему умер мистер Хокинс?»

Я сделал паузу, удивившись, почему ему хотелось это узнать.

«Вряд ли это как-то было связано с Трансильванией», ответил я, «но в сочетании старости с подагрой его дни были сочтены, и он понимал это».

«Именно поэтому он пригласил вас и миссис Харкер на ужин в ту ночь, когда скончался?»

«Я считаю, да. У меня нет оснований для иного».

«Вы были единственными гостями?»

«Да».

«А служанка?»

«Она служила у него в доме чуть более трех месяцев. Как я понял, ее мать умерла, а отец ее в Дартмуре, но за что он сидит, она не говорит. А почему вы спрашиваете меня об этом?»

«Все может оказаться полезным, мистер Харкер. Как фамилия этой девушки?»

«Брукс».

«Могу я взглянуть на переписку профессора Мориарти?»

Тут я вышел из себя: «При всем уважении, мистер Холмс, вы просите слишком многого! Конфиденциальность клиента – это святое!»

«Мне это известно, как никому другому», ответил он со слабым смешком. «Вы только что прошли проверку на добропорядочность, мистер Харкер, и я рад сказать, что миссис Харкер сделала замечательный выбор. Как я полагаю, вам известно, у меня неотложные дела в Девоншире. Но как только у вас все наладится, я с удовольствием буду иметь честь пригласить вас и вашу жену на ужин на Бейкер-стрит».

Он поднялся, намереваясь уходить. Я уверен, он заметил, что я почувствовал облегчение; Шерлок Холмс может быть очень грозным человеком, и мне очень не хочется с ним враждовать.


30 сентября 1890 года

Не могу сказать точно, но я почти уверен, что кто-то был в моем офисе после вчерашней встречи.

Все на своем месте, где и должно быть, но об этом свидетельствуют кое-какие мелочи. Стопки писем лежат чуть правее, чем должны, а письмо от профессора Мориарти открылось, лишь только я к нему прикоснулся. Его письма обычно приходится разрезать ножом. Подозреваю, что у меня побывал какой-то агент графа Дракулы в попытке разгадать мои планы.

Верит ли мистер Холмс в вампиров или нет, я уверен, что они существуют, и я знаю, что им не нужны двери, чтобы войти в здание! Все двери и окна здесь были мною заперты, когда я уходил; кто еще мог сюда войти?

Нет времени об этом сейчас беспокоиться. Гораздо важнее выяснить, что случилось со всеми теми ящиками богомерзкой земли, которые граф ввез в мою страну. Я должен выслушать, что скажет мистер Биллингтон. В Уитби!

_______________________________________________
_______________________________________
________________________________
_________________________
__________________
_____________


ГЛАВА ДЕВЯТАЯ:
СКЛЕП ЛЮСИ ВЕСТЕНРА

Дневник доктора Ватсона
1 октября 1890 года

Мы снова в Лондоне, вернувшись после очередного триумфа Шерлока Холмса в возвращении жеребца Серебряный. Перед нами даже попросил прощения полковник Росс, который поплатился тем самым за то, что публично сомневался в Холмсе. И это еще не все, я выиграл приличную сумму на скачках, а это означает подарок для Мэри. Я стал просто гуттаперчевым ловкачом-акробатом в своих усилиях сделать ее счастливой и ускорить ее выздоровление.

«Полагаю, вы с нетерпением ждете вечерних выпусков газет», сказал я Холмсу после того, как полковник Росс вчера ближе к вечеру покинул Бейкер-стрит.

«Пусть сегодня свой праздничный день отметит инспектор Грегори», ответил он. «У него впереди многообещающая карьера, если он готов учиться, и именно он сообщил нам исходные факты. Не вижу причин этому препятствовать. Я предпочитаю ваши версии моих дел, мой дорогой Ватсон, хотя вы уж слишком романтизируете то, что должно являться простым руководством по логике и науке».

«Спасибо, Холмс», ответил я. «А теперь, что нового вы задумали? Я пришел сюда, чтобы насладиться вашей компанией, и я почти не видел вас последние несколько дней».

«Я наблюдал за тем, как в весь этот омут оказался втянут Джонатан Харкер», ответил он.

«Холмс, вы обещали бросить это дело. Вы забыли про Мэри?»

«Ваш дом благоухает чесноком и распятиями. Эта дорога для Дракулы закрыта. Теперь мы можем вновь все этим заняться».

Вздохнув, я достал свой блокнот и сделал себе пометку немедленно связаться с Грегсоном.

«Харкер видел графа в Гайд-парке чуть больше недели назад, и тот выглядел почти таким же, каким видели его мы. Должно быть, в макияже и маскировке его мастерство может соперничать с моим». Он сделал паузу, а затем продолжил: «Получилось так, Ватсон, что Питер Хокинс лично организовал рейс «Деметры» и сделал это по заказу профессора Мориарти. Я сам видел эту переписку – в офисе, который теперь принадлежит Харкеру».

«Удивительно, как это он позволил вам ее прочесть».

Холмс улыбнулся с легким озорством в глазах.

«Я уверен, Харкер позволит ее прочесть», сказал он. «У меня нет никаких сомнений, что этот человек сделал возможным для графа Дракулы попасть в Англию, по указанию Мориарти. Я также уверен в том, что Питер Хокинс не умер естественной смертью. Но он действительно любил Джонатана Харкера, Ватсон, и ничего не знал о характере сделки, заключенной между Мориарти и Дракулой. Я считаю, что Хокинс узнал о том, какая участь уготовлена Харкеру, стал против этого возражать и намеревался обратиться в полицию.

«Хокинс знал, что он уже обречен, и он стал спешить, чтобы его имущество попало в надежные руки. И как раз в ту ночь, когда он объявил о своем завещании, кто-то впустил на кухню беглого каторжника по имени Кравен Брукс, спрятавшегося в овощном погребе».

«Обождите, Холмс. Кто такой Кравен Брукс?»

«Отец Мэри Брукс, служанки Харкеров. Как только я об этом узнал, многое стало ясно. Мне пришлось уже сталкиваться с ним ранее – примерно за год до нашего с вами знакомства. Имя, которое Бруксу почему-то дали при крещении, оказалось пророческим – “Craven” [трусливый, малодушный (англ.)] точно описывает то, как он прожил свою жизнь. Он вор, шантажист и мошенник с недвижимостью, чье чрезмерное чувство собственной важности привело его к тому, что он отравил журналиста, который собирался разоблачить одну из его махинаций. Но вмешался я, и журналист уцелел, а Брукс был приговорен к тридцати годам каторги в Дартмуре. Но он сбежал оттуда, около полугода назад, и, что вполне естественно, стал искать свою дочь».

Холмс закурил сигарету и продолжил: «У Хокинса было так заведено, что Мэри Брукс обычно приносила ему перед сном чашку теплого молока, что помогало ему уснуть. Без ведома Мэри ее отец отравил молоко, ускорив смерть Хокинса. А так как Хокинс уже был немощен и болен, и это было всем известно, никто в этом не усомнился бы».

«Откуда вы все это знаете?»

Холмс открыл ящик письменного стола и вытащил оттуда небольшой стеклянный флакон.

«Я нашел это на кухне, пока вы с миссис Харкер прогуливались по парку. Я еще не установил пока, что это за яд, но мне кажется, он тропического происхождения. Откуда он мог оказаться у Брукса, и с какой стати ему травить работодателя своей дочери? Следы в подвале не принадлежат тем, кто там живет; а вот Бруксу размер этих шагов и обуви вполне может соответствовать, насколько я помню. Я передал дело местной полиции Эксетера, которая сейчас прочесывает сельскую местность в поисках Брукса. Думаю, Мэри довольно скоро его выдаст. Заполучив их обоих, мы узнаем и всю правду. Но сейчас у нас есть дела куда более интересные».

«Оу?»

«Не хотите ли взглянуть на могилу, за которой следил Ван Хельсинг? Встретимся за ланчем в Замке Джека Стро и обязательно наденьте все черное. И возьмите с собой свой медицинский чемоданчик».

(Вечером).

Если я и могу добавить что-то по поводу всего этого, то карьере Абрахама Ван Хельсинга вскоре наступит внезапный и долгожданный конец.

То, что я увидел сегодня днем, выходит за рамки мерзкого злодеяния. Я едва в силах водить по бумаге пером, когда пишу это, потому что этот человек настолько далеко зашел в своем безумстве, что этот бессовестный тип способен на любые действия, независимо от того, какими бы ужасными, фантасмагоричными и мерзкими они ни были.

Замок Джека Стро – трактир у Хэмпстедской пустоши, на углу Спаньярдс-Роуд и Норт-Энд-уэй. Не увидев своего друга, я занял столик в конце, за котором и уселся, попивая пиво, пока в дверях не появился оживленный Холмс, одетый во все черное и с кожаным саквояжем в руках, похожим на мой.
- - - - - - - - - - -
* Здание под таким названием существует в Лондоне у Хэмпстед-Хит (Хэмпстедской пустоши) и сегодня, хотя на его месте новодел 1960-х годов. Ранее здесь располагался очень известный одноименный трактир, названный в честь Джека Стро, одного из предводителей крестьянского восстания Уота Тайлера в Англии в 1381 году. По преданию, этот Джек Стро то ли жил здесь некоторое время, то ли выступил с речью, стоя на телеге с сеном. – Прим. переводчика.
- - - - - - - - - - -

«Возможно, вам потребуется что-нибудь покрепче пива, когда услышите то, что мне придется вам рассказать», сказал он, заказав сэндвичи. «Совсем недалеко отсюда произошло кое-что совершенно из ряда вон выходящее».

«Оу?»

«Вы, конечно же, видели в газетах сообщения о детях, похищенных загадочной “Призрачной леди”».

Я кивнул.

«И вот связь с нашим графом Дракулой. Она, очевидно, ловит детей, кусает их в горло и оставляет их, и на следующее утро их находят здесь. Двое были найдены здесь на прошлой неделе. Дама эта, о которой идет речь, соответствует описанию мисс Вестенра».

«Вы имеете в виду покойную мисс Вестенра, Холмс».

«Правда? В любом случае, одна из жертв, мальчик, сейчас находится в больнице Норт-Лондон, после нападения на него этой кровавой «Призрачной леди», его выхаживает доктор Винсент. Вы знаете его, Ватсон?»

«Боюсь, что нет».

«Жаль. Серьезный человек, если не назвать его даже весьма ревностным. Он также является одним из учеников Ван Хельсинга; похоже, он спрятал их по всему Лондону. К несчастью, Ван Хельсинг и Сьюард уже успели встретиться с ним раньше меня, и Винсент, похоже, разделяет взгляды своего бывшего наставника».

«И что же думает об этом доктор Винсент?»

«У мальчика обычные следы укусов на шее, поэтому Винсент считает, что ребенка укусила летучая мышь, возможно, иностранного происхождения и, возможно, носитель какой-то болезни. По крайней мере, когда он произносил слово «вампир», он имел в виду летучих мышей, обнаруженных в Южной Америке. Мальчик быстро поправляется, и, вероятно, вернется домой уже через пару дней. Он мало что помнит о том, что с ним приключилось. И почти не помнит мисс Вестенра».

«Винсент не заметил следов человеческих укусов?»

«Нет, и я тоже».

Нам принесли сэндвичи. Холмс, явно проголодавшийся, с аппетитом набросился на свой.

«Я смог снова заняться этим делом только в самый последний момент», сказал он. «К счастью, Лестрейд сейчас загружен, и он попросил меня заняться этим, пока не исчез какой-нибудь еще ребенок. Так что если нас поймают, мы сможем объясниться».

«Объясниться в чем?»

«В том, почему мы стояли над пустым гробом».

Мы взяли кэб до соседнего района Чайлдс-Хилл, где мы вышли возле одной из церквей. Холмс быстро зашагал по улице к воротам кладбища, которые открывались вовнутрь, на широкую аллею, усаженную по сторонам тисовыми деревьями, листья которых уже меняли цвет и падали, так как уже утверждала свои права осень. Обелиски, надгробия, мавзолеи всевозможных стилей и камня придавали этому месту атмосферу покоя и истории. Теплый ветерок пробежал по нашим челам, шелестя листьями и неся с собой легкий аромат свежей земли.

Холмс уверенно зашагал по кладбищу, как у себя дома. Меня поразила мысль, что, возможно, здесь вполне может находиться могила семьи Холмса; он так мало мне рассказывал об истории своего рода, что я буду рад любой новой информации об этом, и как-нибудь расскажу ему и о своих предках.

Мы убавили шаг. Лучше не давать понять скорбящим на похоронах у происходившей рядом службы, что мы явились сюда специально, с особой целью. Поэтому мы прошли мимо усыпальницы Вестенра и подыскали себе каменную скамью, где нас не было видно.

«Половина первого», сказал Холмс, сверившись со своими карманными часами. «Они скоро разойдутся, и тогда мы сможем приступить к работе».

«И что же это за работа?»

«Я не считаю, что Люси Вестенра вообще когда-либо умирала», сказал он. «Мне кажется, что она подпала под заклятие Дракулы и была насильно включена в состав его ужасающего гарема. Накачать ее наркотиками и разрешать выходить наружу только ночью – превосходный способ укрепить в ней заблуждение, что она вампир. Быть погребенным заживо на день или больше сломит дух многих сильных мужчин, а тем более девушки, которая была прикована к постели в течение нескольких недель».

«Вы видели ее?», спросил я.

«Нет, но мисс Вестенра пропустила одно нападение. Я надеюсь найти подтверждение в гробнице. Мне нужно будет отвезти что-нибудь из улик Лестрейду, чтобы у него были законные основания обыскать поместье графа Дракулы в Карфаксе. Независимый трезвый взгляд, лишенный фантастики, очень поможет в таком деле. Ах!»

Участники похоронной церемонии стали расходиться, и вскоре после этого кладбищенский сторож закрыл и запер ворота. Когда мы остались одни, мы пробрались к темной, древней и мрачной усыпальнице семьи Вестенра. Холмс пошарил у себя в сумке и вытащил большой ржавый ключ, по форме напоминавший скелет, и отпер черную стальную дверь.

«Обратите внимание, здесь кто-то побывал», сказал он, «и попытался запечатать эту усыпальницу. Во всех щелях в дверях кусочки замазки».

Ужасное зловоние ударило нам в нос, когда мы открыли дверь. В этом дурном воздухе ощущался не только смрад двухсотлетнего сырого разложения, к нему добавлялись тошнотворные запахи гниющих цветов, свежего чеснока, разлагающихся трупов и гнилой крови. Этот последний, отвратительный запах, который я узнаю где угодно, смрад, воскрешающий в памяти моей ужасы полей сражений, заваленных убитыми и умирающими, конечностей со зловонием гангрены, угасающих жизней как солдат, так и гражданских лиц, истекающих кровью. Ни одно из расследований, в которых я принимал участие с тех пор, как вернулся в Лондон, не воскрешало этих воспоминаний настолько сильно, как это зловонное облако из склепа смерти Вестенра.

Холмс вскрикнул и зажал нос платком. Когда, наконец, этот ужасный запах развеялся, мы вошли внутрь.

«Мне понадобится ваш профессионализм, доктор», сказал он, наконец, с печалью в голосе. «Мы опоздали».

Холмс пошарил у себя в сумке и отыскал там фонарь, который скорбным сиянием осветил склеп, отбрасывая вытянутые тени на гранитные стены.

Гроб Люси Вестенра находился прямо у дверей, на плите слева. На полу были заметны десятки следов. В углу были сложены охапки цветов, а на крышке гроба были видны белые восковые капли от свечей.

«Самонадеянный идиот!», пробормотал Холмс в упрек самому себе, вынув из сумки отвертку. «Одна из причин, по которой я был настолько публичным в деле с фальшивкой Пеннингтона, это отвлечь внимание от «Призрачной леди». Я думал, с ней ничего не случится! О самомнение, Шерлок Холмс имя тебе!»

Он яростно набросился на большие винты, закрывавшие крышку гроба, и стал их отвинчивать и бросать на пол, сдирая одновременно по ходу дела свежий свинцовый припой. Вместе мы отодвинули массивный свинцовый лист, лежавший сверху, и осторожно опустили его на пол. Зрелище, открывшееся нашим глазам, было ужасающим, но прежде чем мы смогли внимательно это осмотреть, новая порция газа выгнала нас наружу, где я увидел, что Холмс был на грани потрясения.

«Ватсон, что я наделал?», сказал он тихо. «Почему я бездействовал и не спас ее?»

«Возможно, она все-таки умерла», сказал я. «Именно этого и следует ожидать, открывая гроб».

«В воскресенье вечером ее здесь не было», ответил он. «Я пришел сюда в девять часов и сам вскрыл гроб. Он был пуст».

«Боже мой, Холмс!»

«Простите, что не сказал вам, но мне хотелось, чтобы вы увидели это своими глазами. Если бы ее не было в гробу, тогда она должна была быть еще жива. Все, что мы знаем об этом, соответствует тому, что мы испытали и установили там, в замке. Я должен был отыскать ее той же ночью!»

Я открыл свой саквояж и отыскал в нем фляжку с бренди.

«Для храбрости, Холмс», сказал я, передавая ее ему.

Он сделал солидный глоток и вернул ее мне; я сделал то же самое.

«Возможно, мы еще сможем помочь бедной девушке», сказал он, приходя в себя. «По крайней мере, сможем привлечь к ответственности убийц».

Оставив дверь усыпальницы приоткрытой, мы осмотрели ее внутри, хотя мне потребовался весь мой опыт военного врача, чтобы сохранить самообладание.

Бедная девушка была убита самым ужасающим, изуверским образом. Весь ее труп был залит грязной почерневшей кровью. В сердце ей с огромной силой кто-то воткнул толстый деревянный кол. Злодеи отрезали верхнюю часть кола, оставив оставшуюся в трупе. Он был отпилен на два дюйма над грудью Люси, а оставшаяся часть лежала в гробу у ее левого бедра. На глаз я прикинул, что он, вероятно, был около трех футов длиной, а толщиной с детскую руку.

И без того все это было ужасающе, но они этим не ограничились. Голова девушки была отрезана острым хирургическим инструментом, а рот набит чесноком. И тем не менее, даже несмотря на это надругательство над трупом, я заметил выражение полного спокойствия и безмятежности на лице бедного ребенка. Непонятно почему, но она счастливо упокоилась с миром.

«Давно она уже мертва, доктор?», спросил Холмс.

«Если навскидку, то я должен сказать, что не более трех дней».

Холмс видел пустой гроб в воскресенье, а сегодня была среда. Сердце мое оборвалось, когда я понял, что бедная девушка, вероятно, умерла именно в ту ночь, когда Холмс последний раз побывал в этой гробнице. Ему нужно было лишь ее дождаться; он просто упустил ее. По глазам Холмса ясно было видно болезненное осознание этой тяжелой правды, и он на мгновение отвернулся.

«Прости меня», прошептал он.

Мы замолчали и стали смотреть на отвратительный труп. Холмс, высокий, худой и бледный в черных одеждах, с его мрачным ястребиным взором, был похож в этот момент на викария, безвозвратно потерявшего веру. Редко я видел человека, питавшего такое отвращение к самому себе.

«Такое мог сотворить только Ван Хельсинг», сказал я спустя некоторое время. «Это он развратил Сьюарда и Бог знает кого еще и убил девушку прямо в ее же могиле!»

«Знаю, Ватсон», ответил он. «Не могли бы вы подождать здесь снаружи, пока я вызову Лестрейда?»


2 октября 1890 года

Какой горький, мрачный день для не восторжествовавшей справедливости.

Мы сделали фото оскверненного трупа бедной девочки. Холмс измерил каждый квадратный дюйм усыпальницы и собрал кое-какие образцы. Ван Хельсинг был уже у нас в руках, и Лестрейд послал констеблей, чтобы его задержали.

Но нас снова постигло разочарование. Сегодня утром я зашел на Бейкер-стрит позавтракать, но вместе этого обнаружил Холмса погруженным в оживленный разговор с Лестрейдом и каким-то еще молодым человеком, лет тридцати от роду, чисто выбритым, с коричневыми глазами, и богатым, судя по его одежде.

«Лестрейд, по-другому взглянуть на произошедшее, кроме как на хладнокровное убийство, невозможно!», говорил Холмс, когда я позволил себе войти. Все трое из них встали и поздоровались со мной.

«Ах, доброе утро, Ватсон», сказал Холмс, который явно сдерживал какое-то резкое замечание. «Слава богу, вы пришли. Могу я представить вам Артура Холмвуда, который недавно получил титул лорда Годалминга? Он хочет поведать нам некую потрясающую историю».

Мы пожали друг другу руки; рукопожатие у Годалминга было твердым и сильным, а рука мозолистой, как у кавалериста.

«Это честь для меня, милорд», сказал я и занял свое обычное место у камина. «Что привело вас на Бейкер-стрит?»

«Если честно, доктор, я пришел сюда попросить вас и мистера Холмса прекратить преследовать доктора Ван Хельсинга и впредь больше не вмешиваться в его и мои личные дела».

«Лорд Годалминг являлся женихом мисс Вестенра», сказал Холмс, «и унаследовал ее имущество».

«Надеюсь, вы не намекаете на то, что я убил ее, чтобы получить ее деньги», пробормотал Годалминг.

«Это вы подняли тему о такой возможности, а не я», раздраженно сказал Холмс. «Доктор, по вашему профессиональному мнению, эта бедняжка действительно была мертва всего три дня?»

«Условия были далеко не идеальными, Холмс. Я сделал наиболее вероятное предположение в данных обстоятельствах».

«Гроб был пуст в воскре––»

«Господа, пожалуйста!», сказал Лестрейд. «Холмс, вы должны признать, что все, чем мы располагаем, – это по большей части ваши слова. Все, что мы можем предъявить Короне, – это улики, свидетельствующие о том, что труп был изуродован».

«И для этого у нас были веские основания», горько сказал Годалминг. «Хотя вряд ли мне стоит ожидать, что такие люди, как вы, это поймут».

Миссис Хадсон принесла чай, и Годалминг начал свой рассказ. Холмс положил ногу на ногу и скрестил пальцы в сосредоточенной позе, которая так прекрасно мне знакома.

«Доктор Ван Хельсинг с доктором Сьюардом отвезли нас с Квинси Моррисом, моим другом из Техаса, на могилу Люси незадолго до полуночи в воскресенье. Так как я теперь ее опекун, у меня был ключ, и мы вошли внутрь.

«Я сразу же понял, что гроб уже открывали, и я пришел в ярость, обозлившись на Ван Хельсинга, но он приступил к работе и снова открыл его. Мы все четверо заглянули в него и все готовы поклясться, что гроб пуст».

«Я знаю», сказал Холмс. «Большинство людей не живут в гробах».

Годалминг проигнорировал его реплику. «Мы положили крышку на место и заперли гробницу. Какое-то время я тешил себя надеждой, что была совершена какая-то ужасная ошибка, и что кладбищенские служители обнаружили ее блуждающей по кладбищу. Как мне хотелось в это поверить! Но затем Ван Хельсинг сделал нечто очень странное: он раскрошил несколько облаток в пачку замазки и, раскатав ее, обложил этим вход под дверью и по краям.

“Что вы делаете?”, спросил Сьюард.

“Я запечатываю гробницу, чтобы нежить не смогла в нее войти”, ответил Ван Хельсинг.

“И вот это вещество, которое вы туда положили, подействует?”, спросил Квинси Моррис. “Охренеть! Что за фокусы?”

“Подействует”.

«Я спросил Ван Хельсинга, что это за вещество, и он ответил: “Облатки. Я привез их из Амстердама. У меня есть на них Индульгенция”.

«Это… это же кощунство и профанация!», закричал я.

«Знаю, доктор Ватсон, но скоро вы поймете, что профессор был прав. Ибо пока он выполнял эту свою печальную задачу, я увидел мерцающую белую фигуру, идущую к нам по аллее. Несмотря даже на мрак я узнал ее, но, когда облака расступились, и на нее пал лунный свет, никаких сомнений не осталось: это была моя Люси. Она остановилась, и я увидел, что она что-то держит в руках, прижав себе к груди. Она наклонила голову, и я увидел, что это был маленький ребенок, который кричал, либо от мучительной боли, либо от ужаса. Она приблизилась к усыпальнице, крепко прижимая его к себе».

Голос Годалминга от волнения понизился и задрожал, и глаза его наполнились слезами, но через некоторое время он продолжил свой рассказ.

«По сигналу профессора мы отступили, и когда облака снова рассеялись, сердце мое наполнилось одновременно и очарованием, и отвращением. Ибо хотя у этого существа были черты лица Люси, и никого иного, но она сильно изменилась. Исчезли невинность и чистота, которыми я так восхищался и дорожил; это было лицо жестокой, сладострастной гарпии».

Я содрогнулся, вспомнив, что сделали подобные женщины с человеком, который теперь устремил свой стальной и суровый, ястребиный взгляд на Годалминга, так, что он чуть ли не метал в него из глаз своих молнии.

Годалминг продолжал:

«Когда она подошла ближе, Ван Хельсинг дал нам знак, чтобы мы встали в ряд между ней и гробницей. И когда она подошла совсем близко, он открыл дверцу своего фонаря, во всем ужасе высветившего всё то, во что превратилась моя Люси. Ее зубы, такие гладкие, белые и ровные, теперь, казалось, были отточены напильником до острых концов, а дыхание несло с собой смрад смерти. Но сердце мое замерло, когда я увидел, что именно капало с ее губ и подбородка. Господа, они блестели от свежей алой крови, крови, выпитой у несчастного ребенка!»

Годалминг сделал паузу, явно потрясенный этими воспоминаниями. Я поднялся, чтобы принести бренди, но Холмс остановил меня испепеляющим взглядом.

«Мистер Холмс, Мина Харкер поделилась с нами тем, что ей известно о ваших приключениях в Трансильвании. Как можете вы быть таким недоверчивым?»

«Как я понимаю, мистер Харкер не обсуждал с вами мой визит в то утро?»

«Нет, я с ним не виделся», ответил Годалминг.

«Прошу вас, продолжайте свой захватывающий рассказ».

«Я стоял, пораженный, как истукан, не в силах оторвать взгляд от этого существа, которое когда-то владело моим сердцем и душой. Когда она увидела нас, она зашипела, как гремучая змея, готовая наброситься на нас. Затем она, увидев меня, бросила ребенка на землю, как старую ненужную куклу. Узнав меня, она улыбнулась порочным обещанием грядущих удовольствий, если только я соглашусь их вкусить. Она распахнула объятья, маня меня к себе, и хотя порочность ее была физически ощутимой, мне захотелось броситься к ее груди и больше никогда не отпускать ее».

Холмс кивнул, и я заметил, что он пытается смутно вспомнить, как на него самого набросились эти гарпии в замке Дракулы. Многое вставало на свои места.

«Квинси говорит, что я застонал, когда она приблизилась ко мне.

“Приди ко мне, Артур”, произнесла эта тварь в теле Люси самым сладостным, самым соблазнительным голосом. “Оставь их и иди ко мне. Мои объятья жаждут тебя. Приди ко мне, и мы сможем упокоиться вместе. Приди ко мне, муж мой!”

«И в тот момент я оказался в ее власти, я признаюсь в этом. Я раскрыл ей свои объятия и стал бы, наверное, ее рабом, если бы только ко мне не подскочил профессор, встал между нами и не помахал распятием перед ее лицом. Она снова зашипела и бросилась мимо нас к усыпальнице, где остановилась. От злобы и досады она повернулась к нам, снова прошипела и взглянула на нас взглядом, исполненным ненависти.

“Ответь мне, друг мой”, сказал мне Ван Хельсинг. “Мне продолжить то, что я начал?”

«В тот момент я был близок к тому, чтобы рухнуть, голова моя закружилась от мыслей об ужасе того, что я чуть было не сделал. Я опустился на колени и, прижав руки к лицу, заплакал.

“Поступайте, как хотите, друг мой, и сделайте то, что нужно”, пробормотал я. “Такого кошмара больше быть не должно!”

«Квинси и Сьюард подхватили меня за руки и подняли на ноги, а Ван Хельсинг приступил к работе. Он удалил часть замазки, а Люси в это время смотрела на нас, как змея, готовая в любой момент нанести удар.

«Профессор отошел в сторону, и мы все это увидели: женщина, которая несла ребенка через все кладбище, как игрушку, женщина, которая стояла передо мной, такая же настоящая, реальная, как вы, проскользнула сквозь щель в двери усыпальницы!

«Пока я смотрел на все это, не веря своим глазам, профессор вновь залепил щели замазкой. Подойдя ко мне, он сказал: “Друг мой Артур, ты пережил тяжелое испытание; но позже, оглядываясь назад, ты поймешь, как это было необходимо. Сейчас ты в горьких водах, дитя мое. Но уже завтра, к этому же часу, Бог даст, ты пройдешь их и отведаешь сладких вод, так что не горюй сильно. И до этого часа я не стану просить тебя простить меня”».
- - - - - - - - - - - - -
* Во время исхода из Египта на пути страдавших от жажды евреев встретился родник. Но вода в нем оказалась непригодной для питья. Она была горькой. И тогда Моисей бросил в родник дерево, на которое указал ему Бог – и вода утратила свою горечь, став сладкой. – Прим. переводчика.
- - - - - - - - - - - - -

Я не знал, что и думать; Годалминг, конечно же, не думал, что мы поверим в эту историю. Очевидно, что у нее был свой ключ. Здесь много вопросов, но теперь они останутся без ответа навсегда.

«Но это еще не все, не так ли, лорд Годалминг?», подсказал ему Холмс, который теперь закурил сигарету.

«На следующий день мы вернулись, и тогда я совершил самый ужасный и в то же время самый гуманный поступок в моей жизни. Несмотря на то, что я понимал, кем она стала, она по-прежнему для меня была прекрасна. Сначала я трепетал, когда мы открывали гроб, но когда я посмотрел вниз и увидел это похотливое животное выражение у нее на лице, которое исказило ее красоту, мое сердце ожесточилось.

“Это действительно тело Люси, или только дьявол в ее обличии?”, спросил я Ван Хельсинга.

“Это ее тело, и все же это не она”, ответил он. “Но подожди немного, и ты увидишь ее такой, какой она была и какая будет”.

«После чего Ван Хельсинг стал готовился к тому, что должно было произойти. Он принес свой фонарь, конечно же, паяльник и припой, большой молоток и огромный деревянный кол, длиной около трех футов и заточенный до острого конца.

«Меня внутри всего даже скрутило при мысли о том, что он собирается сделать, и рациональная часть моего разума вопияла о том, чтобы я поверил, что это правильно. Но я не мог отрицать того, что видел. Ван Хельсинг заметил это и сказал мне:

“Друг мой, если бы ты поцеловал ее, ты бы со временем, после своей смерти, сам бы стал вампиром. Благословенна будет рука, которая нанесет удар, который ее освободит. Я готов это сделать; но нет ли среди нас того, у кого больше прав на это? Разве не будет радостно думать впоследствии в безмолвии ночи: “Моя рука отправила ее к звездам; рука, которую она выбрала бы сама?”

«И что я мог сделать под их взглядами? Этот акт будет в высшей степени отвратительным, но с этим злом необходимо было покончить. Я был полон признательности к Ван Хельсингу, который пожертвовал многим, чтобы донести до нас правду.

“Мой верный друг», тихо сказал я, “от всего сердца благодарю вас. Скажите мне, что я должен делать, и рука моя не дрогнет!”

«Я поместил острый конец кола над ее сердцем, а Ван Хельсинг тем временем начал читать молитву по усопшим. Я задрожал на мгновение, стараясь не смотреть на лицо той, чья чистота и доброта сердца были испорчены навсегда. И несмотря на это, даже в тот момент я еще молил Бога, чтобы она открыла глаза и сказала мне, что все это лишь ужасный кошмарный сон. Сьюард и Квинси тоже начали читать молитву, а я призвал на помощь все силы и твердость, какие были в душе моей, и опустил молоток – одним быстрым, сильным ударом.

«Я не забуду этот крик до последнего своего часа. Он пронзил мне душу, как горький ледяной ветер. Но, нанеся этот первый удар, я не осмелился остановиться. Молоток все опускался и опускался, снова и снова, пока конец кола не уперся в дно гроба.

«Люси заскрежетала острыми белыми зубами от мучительной боли, разрывая себе губы и разбрызгивая повсюду кровь. Она стала кричать и корчиться, ее руки и ноги бешено задергались. Словно обезумев, я продолжал бить молотком, не останавливаясь, пока ее предсмертные судороги не прекратились.

«Молоток выпал из моих измученных пальцев на пол, и я рухнул на спину, подхваченный Квинси и Сьюардом. Они осторожно опустили меня на пол, чтобы я смог перевести дыхание. Затем они некоторое время молча смотрели на нее, пока, наконец, к ним не присоединился и я.

«То, что я увидел, обрадовало мое сердце, и я понял, что поступил правильно. Ибо сладострастное зло, которое до этого являлось отличительной чертой выражения ее лица, исчезло. И теперь здесь лежала та Люси, которую я любил и когда-то похоронил, в безмятежности и спокойствии. Я вырвал ее из глубин ада.

«У меня не было больше сил. Я оставил другим доделывать эту ужасную работу и, не оглядываясь, вышел».

Мы сидели молча, чтобы дать этому несчастному человеку со слезами на глазах возможность собраться с духом; у меня не было сомнений, что он верил во все это, но выражение лица Холмса было мрачным и непреклонным.

«Лестрейд, это признание!», сорвался он.

«Прошу нас извинить, милорд», сказал инспектор. Годалминг вышел в коридор. «Возможно, он и не в своем уме, Холмс, но у этого человека большие возможности и связи. Невозможно доказать, что мисс Вестенра была жива, когда он изуродовал ее труп. У него три свидетеля, которые поклянутся, что она не была жива, и десятки людей видели ее в гробу на похоронах».

«И это не первый случай, когда людей случайно похоронили заживо».

«Есть подписанное свидетельство о смерти», продолжил Лестрейд. «Когда я приехал в больницу Северного Лондона и показал фотографии мисс Вестенра жертве, находящейся там, он ее не вспомнил. И никто ее не видел с тех пор, как она умерла. Нет независимых источников, которые могли бы подтвердить или опровергнуть рассказ его светлости. Это противоречит всей логике и всем фактам. Мы просто не сможем доказать убийство, Холмс. И я рад, что мы больше не станем сталкиваться со всякими «призрачными леди», и на этом все прекратится. Я не могу обосновывать арест на таких показаниях. Меня высмеют в суде».

«И тоже не в первый раз», проворчал Холмс.

Вмешавшись, я сказал: «Труп, который я видел, принадлежал умершей всего несколько дней назад, а не несколько недель. Это же должно что-то значить».

«Вы внимательно осмотрели его?», спросил Лестрейд. «Там было достаточно света? В любом случае, вы двое не имели права там находиться».

«Ватсон, не думаю, что существуют способы расследовать переливания?»

«Нет, Холмс, особенно у трупа в таком состоянии. Мы никогда не узнаем истинную причину смерти».

Холмс вздохнул от досады: «Хорошо, Лестрейд. Если вы не будете заниматься этим дальше, полагаю, я никак не смогу вас заставить».

В гостиную вернулся Годалминг.

«Мне не хотелось бы пользоваться своим положением, мистер Холмс», сказал он, «но я сделаю это, если придется».

«Ваше сердце успокоилось?», спросил его Холмс. «Вы уверены, что поступили по-христиански?»

Сердце мое наполнилось омерзением к Годалмингу. Как можно обезглавить женщину, которую любишь, и это что – по-христиански? Он сам признал, что Люси кричала и истекала кровью, и Лестрейд на это никак не реагирует из-за его положения в обществе. Сомневаюсь, что хороший инспектор не скрутил бы меня тут же, ни секунды не сомневаясь, если бы я сделал такие заявления. Временами я проклинаю аристократию.

«В этом нет никаких сомнений. У меня спокойно на душе», уверенно ответил Годалминг.

«Тогда, я полагаю, и у нас тоже», сказал Холмс. «Доброго вам утра, господа».

Я предложил Холмсу сигару после того, как они ушли.

«И что теперь?»

Холмс передал мне телеграмму: «Годалминг уже дернул за кое-какие ниточки. Вот что пришло мне от Майкрофта минувшим вечером».

«Дорогой мой Шерлок», говорилось в телеграмме, «брось это дело с «призрачной леди». Ничего хорошего из этого не получится. Министерство внутренних дел в ярости. При необходимости я проведу дополнительные расследования. М.».

«Эта несчастная девушка была вампиром не более чем вы», сказал Холмс. «Но из-за того, что я напортачил, теперь уже поздно. Возможно, мне пора завязывать и заняться разведением пчел».

«Глупости, Холмс», ответил я. «Убийцу Питера Хокинса все еще можно привлечь к ответственности».

«Можно было», ответил Холмс. «Но сегодня утром он был найден повешенным в своей камере. Кравен, разумеется. Ах, ладно! Меня же ожидают опыты. Химические вещества, по крайней мере, обычно предсказуемы».

_______________________________________________
_______________________________________
________________________________
_________________________
__________________
_____________


ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ:
ДОЛГАЯ ПАУЗА

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ:
НАПОЛЕОН ПРЕСТУПНОГО МИРА

[Примечание от редакции: поклонники Шерлокианы были огорчены длительной, более чем столетней паузой – «Великим Перерывом» в приключениях Холмса. Дневник, который ежедневно вел Ватсон, проливает новый свет на события, которые к этому привели, и не в последнюю очередь на то, что действительно произошло после столкновения Холмса с профессором Мориарти. По причинам, которые вскоре станут очевидными для читателей, Ватсон о многом умолчал и многое изменил в «Последнем деле Холмса»].


Дневник доктора Ватсона
27 апреля 1891 года

Итак, охота началась, как любит говорить Холмс, но на этот раз жертвой являемся мы.

Я осознаю, что сейчас меня сильнее должно беспокоить нынешнее положение вещей, чем я на самом деле это ощущаю, но, по правде говоря, в данный момент я предпочел бы столкнуться скорее с профессором Мориарти и его приспешниками, чем с собственной женой. Мэри, казалось, пришла в себя, полностью восстановившись после того, как мы с Холмсом спасли ее от графа Дракулы, и в течение нескольких месяцев мы были нормальными мужем и женой; мы даже возобновили наши попытки создать полноценное семейство с детьми.

Но в течение всего этого времени она стала погружаться в глубокую черную дыру своих воспоминаний о мерзком графе. Она очень мало что помнила о нем после той ночи, хотя в течение нескольких месяцев кое-какие слабые воспоминания еще сохранялись; ей было тяжело посещать церковь, она не могла как следует выспаться ночью, пока, наконец, мы не убрали зубчики чеснока с окон нашей спальни и оставались либо в помещении, либо в тени в солнечные осенние дни. Но когда мы отправились ненадолго отдохнуть на Континент в ноябре, все, казалось, было хорошо.

Но примерно около двух недель назад к Мэри начали возвращаться какие-то небольшие обрывки воспоминаний о случившемся той ночью, обычно в ее снах – те несколько часов, которые она провела в Уинчестерском лесу, находясь в бреду и замерзая, в одной лишь тонкой ночной рубашке; проблески кошмарных воспоминаний об угрожающих наброситься на нее волках; длинные острые зубы Дракулы, касающиеся вен у нее на шее. Но самым ярким было вернувшееся воспоминание о Шерлоке Холмсе, который навел дробовик прямо на нее, когда граф Дракула прикрылся ее безвольным телом как живым щитом…

То, что она была в бреду от потери крови, воздействия стихий и практически в состоянии шока, похоже, не имеет особого значения. Если бы у нее были ясные и полные воспоминания о той ночи, я уверен, она чувствовала бы то же самое, что и я – благодарность и облегчение оттого, что нам удалось пройти через этот эпизод с минимальным ущербом. И теперь Мэри считает, что Холмс хотел ее смерти, чтобы расчистить путь для моего возвращения на Бейкер-стрит. Ее не трогает тот факт, что именно Холмса, а не ее, чуть не растерзал один из волков Дракулы. (То, что меня и самого покусал волк, и я пострадал ради нее, кажется, еще менее важно для нее). Она отказывается считать, что Холмс, как исключительно меткий стрелок, не причинил бы ей никакого вреда, если бы нажал на курок; а я не верю, что он так поступил бы, если бы это означало, что Мэри при этом пострадает.

Что возвращает нас обратно по замкнутому кругу к самому сильному заблуждению Мэри, которого она придерживалась, находясь под чарами колдовства Дракулы – о том, что я предпочитаю общество Холмса общению с ней. Это абсолютно ошибочное заблуждение; если бы пребывание на Бейкер-стрит так много значило для меня, стал бы я тогда вообще жениться на ней? Я первым готов признаться в том, что когда Холмс нападает на след, и когда я чувствую полет его быстрого и точнейшего ума, то меня охватывают ощущения удивления и восхищения. А кого нет, мне интересно?

Но чтобы жить жизнью Шерлока Холмса, нужно иметь особое и сильное строение ума и тела. Он не нуждается в утешениях женской ласки, не ищет уюта и тепла семейной жизни. А вот мне, как последнему представителю своего рода, они необходимы. Я хочу поделиться пережитым со своим сыном, передать свои знания и опыт следующему поколению, чтобы все, что мне удалось сделать, та скромная роль, которую я сыграл в Великой мировой драме, не исчезли бесследно, пойдя прахом, когда меня не станет. (Я не питаю иллюзий относительно того, что мои сочинения проживут дольше года или около того – обычного срока завершения распродажи тиража книги). Разрешение задачи-головоломки и звуки скрипки могут быть вполне достаточными для Холмса, но меня они надолго удержать не смогут.

На прошлой неделе у нас случилась ссора, довольно сильная и нежелательная, и Мэри, как всегда, скрылась от меня в глуши, в Пентанджели, в поместье Сесиля Форрестера в Уинчестере. И я остался один. Я закурил сигару, налил себе виски и собирался уже удобно устроиться и сесть что-то почитать на ночь, как вдруг зашелестели шторы. Испугавшись, я вскочил на ноги и сжал кулаки, но сразу же опустил их, когда в гостиной появилась нервная фигура Шерлока Холмса.

«Холмс! Как вы сюда попали?»

«Вам действительно следует установить другие окна, чтобы они крепче запирались», сказал мой нервный друг. «После того, как вы услышите, что я вам расскажу, они вам непременно понадобятся».

Я сразу же заметил кровь у него на руке и, не взирая на его протесты, я сходил за своей аптечкой. Раны не были серьезными, лишь несколько порезов на костяшках пальцев, но они были довольно глубокими. Перевязав ему руку, я предложил Холмсу кресло и налил стакан. Холмс поставил кресло так, чтобы он мог следить за окном.

«Вы, конечно же, помните наше пребывание в замке Дракулы», сказал он.

«С ужасом», сказал я, «но Мина Харкер уверяет меня, что граф мертв. Какое это к нему имеет отношение?»

Холмс пренебрежительно махнул рукой. На нем была какая-то одежда рабочего, темного цвета, а лицо скрыто под черной кепкой, которую он снял и сжимал в руках, когда заговорил. Если это вообще возможно, он выглядел еще более худым и бледным, чем обычно. Его волосы, никогда не являвшиеся густыми изначально, сбились в небольшие тонкие пучки от многочасового пребывания под этой кепкой. Хотя шторы были задернуты, он постоянно бросал взгляды на окно, как будто оно может в любой момент взорваться. Я сам тоже начал чего-то опасаться, поэтому запер дверь гостиной и выключил лампу.

«Разумная предосторожность, Ватсон. Скоро вы поймете, что я очень опасный гость».

«Рассказывайте». Я взял записную книжку и сделал множество ценных заметок, которые позволят мне дополнить красочными деталями этот рассказ как-нибудь в будущем. То, что я излагаю здесь, – лишь приблизительные, черновые воспоминания, поскольку эти мои заметки сейчас вновь находятся в Лондоне.

«Возможно, вы помните ту первую ночь в замке, когда я раскрыл план заговора, вынашиваемого графом Дракулой и профессором Мориарти по захвату банка братьев Барингов в результате аргентинского кредитного кризиса».

Я кивнул.

«По возвращении я сразу же связался с Майкрофтом и поделился своими подозрениями. К счастью, в финансовом мире оказалось немало тех, кто испытывал те же опасения по поводу аргентинских займов, что и мы, и поэтому Майкрофт смог дернуть за кое-какие ниточки из своей штаб-квартиры в клубе «Диоген», чтобы пресечь действия Мориарти, так что, когда Баринги рухнули, вмешался Банк Англии, подхвативший их».

«Представляю, какой поднимется шум, если станет известна вся подноготная», сказал я. «Надеюсь, ваш брат держит подробности этой аферы в тайне?»

Холмс кивнул и продолжил: «Мориарти потерял миллионы, и его состояние оказалось под угрозой Налоговой службы. Казалось, что я, наконец, близок к его низвержению.

«Мне не стыдно признаться в том, что я недооценил нашего славного профессора. Он был готов к подобной катастрофе, и поэтому, когда удар был нанесен, его имя, если и упоминалось, то лишь кое-где шепотом».

«Но он считал именно вас виновным в этом».

«Правильно. Я потратил несколько месяцев на подготовку сцены для финального падения занавеса. Но этот человек – Наполеон преступного мира, и в ответ на каждый мой удар с одного фланга он изворачивается ударом в меня на другом. Я узнаю каждый его шаг, а он узнает мой. Но гениальность его в том, что он ставит столько защитных стен между собой и своими злодеяниями, чтобы я никогда не смог напрямую связать его с тем, что, как я знаю, сделал он. Но лишь до сегодняшнего дня.

«Видите ли, Ватсон, самым слабым местом в жизни преступника является отсутствие безопасности. Он всегда оглядывается через плечо, никогда не бывает в полной безопасности. И даже профессор Мориарти, гений и великий математик, кем он мог бы быть, не в силах просчитать всё. Вот один из его воров проболтался на допросе у Лестрейда о какой-то важной детали. Какой-то посторонний след ноги найден там, где его не должно было быть. Два пепла от разных сигарет обнаруживаются при ограблении, которое по идее должно было быть совершено одним человеком. Вот так и получается, что со временем картина проясняется, становясь все более четкой и ясной в деталях, и по мере продолжения охоты на него Мориарти обнаруживает, что вынужден быть еще более осторожным.

«Но я должен признать элемент наслаждения в нашей интеллектуальной дуэли. То, что он может спланировать убийство на расстоянии более ста миль, просто ужасно; но то, что он способен это сделать, поневоле внушает чувство благоговейного страха. И в этом я вынужден признать свое слабое место; ужас, который мне внушают его преступления, теряется в моем восхищении его мастерством.

«Но, наконец, он совершил промах – лишь один, маленький промах – но такой, какой он не имел права себе позволить, в тот момент, когда я уже настолько близко к нему подобрался. Я воспользовался этим шансом, и, начиная с этого момента, я стал плести свою сеть вокруг него, вплоть до настоящего момента, когда все теперь уже готово к завершению. И через три дня – то есть в следующий понедельник – все будет кончено, и профессор со всеми главными членами своей банды окажется в руках полиции. А затем начнется величайший уголовный процесс века, разгадка более сорока тайн и виселица для всех них; но если мы хоть немного поспешим и будем действовать слишком преждевременно, вы сами понимаете, они могут выскользнуть из наших рук даже в самый последний момент».

«Но?»

«Мориарти удивил меня еще раз и, отказавшись от всяких хитроумных уверток, без излишних тонкостей и церемоний посетил меня лично. Он просто пришел прямо ко мне в квартиру два дня назад вечером».

«Невероятно!»

О, если бы я мог присутствовать на этой встрече двух столь блестящих и гибких умов, один из которых постоянно и настойчиво стремился к возмездию и справедливости, а другим двигали жадность и стремление к разрушению. Нам, конечно же, были знакомы черты его лица; Холмс даже фотографировал его однажды, и все же этой подготовки оказалось недостаточно, чтобы встретиться с этим человеком во плоти. Холмс описал славного профессора как загнанную в угол рептилию, чья внешность была зеркальным отражением его черной души. Холмс считает, что возраст Мориарти около пятидесяти пяти лет. Почти такой же высокий, тонкий и бледный, как Холмс, у Мориарти выдающийся череп, выпуклый и бледный, а оба его черных глаза глубоко посажены. Когда-то он был профессором математики, и плечи у Мориарти ссутулились от длительных научных занятий. Голова у него явно выступает вперед, и у него есть странная черта: он ее постоянно поворачивает из стороны в сторону, так что у него всегда широкий обзор. Во время всего этого единственного их разговора, сказал мне Холмс, Мориарти оставил дверь открытой и стоял всего в шаге от нее.

Холмс незаметно вытащил из ящика письменного стола револьвер и сунул его себе в халат. Но Мориарти не обмануть; и Холмс положил свое оружие на стол недалеко от себя, чтобы иметь возможность мгновенно его схватить.

«У вас не так развиты лобные кости, как я ожидал», сказал он Холмсу. «Вся эта дуэль между нами должна, наконец, закончиться. И результат ее может быть лишь один, в чем вы и убедитесь».

«И это случится в понедельник».

«Как долго мы уже этим заняты, мистер Холмс? Снова и снова, удары вашей шпаги наталкиваются на мои встречные удары. Я делаю ложный выпад, вы парируете. Мы колем друг друга уже слишком долго».

«Так значит, вы считаете, что вас «укололи» после аферы с Барингами? Замечательно».

«Именно из-за нее мы и подошли к нынешнему кризису. Ситуация становится невыносимой. Вы должны бросить это дело. Вы все сделали для того, чтобы у нас остался лишь один-единственный выход. Для меня было интеллектуальным наслаждением следить за тем, как вы справились с этой проблемой, и скажу вам искренне, что мне будет очень печально, если меня вынудят пойти на какие-либо крайние меры. Вы улыбаетесь, сэр, но уверяю вас, что так и будет».

«Должен признаться, профессор, что я тоже испытываю подобное же восхищение вами. Но оно бледнеет перед моими мыслями о том, сколько судеб сломано и сколько жизней разрушено из-за ваших махинаций. Сеть затягивается, и вы уже в ней. Так или иначе, через несколько дней вы потеряете всё».

«Вы надеетесь посадить меня на скамью подсудимых. Заверяю вас, что никогда не окажусь на ней. Если вы настолько умны, что намерены уничтожить меня, будьте уверены, что я сделаю то же самое с вами».

«Если бы я был уверен в первой возможности, в интересах общества я с радостью приму вторую», ответил Холмс.

«Могу пообещать вам лишь ее, и ничего иного», прорычал Мориарти, который затем повернулся спиной к Холмсу и выскользнул, как змея вернувшись обратно в свое логово.

С тех пор Холмс скрывался; уже после этого нашего разговора Холмс сказал мне позже, что была даже подожжена его квартира на Бейкер-стрит, 221B, но пожар был потушен до того, как успело погибнуть что-либо ценное. И теперь у Мориарти есть лишь один способ сохранить свободу – это смерть мистера Шерлока Холмса. Пока что уже имело место два покушения на его жизнь, и сердце мое наполнилось страхом при виде того, как самый гордый человек, которого я когда-либо знал, прячется, как сжавшаяся в углу испуганная лиса, в темноте моей гостиной.

Мы стали планировать свои действия. Трудность в попытке перехитрить кого-то вроде Мориарти заключается в том, что вы можете превзойти самого себя, пытаясь предугадать каждую возможность, что в конце концов приводит к интеллектуальному параличу. Одно мы знали наверняка: за нами следят. Вместо того чтобы пытаться перехитрить их здесь, мы решили, что у нас лучше это получится в незнакомой обстановке. Пусть Мориарти поверит в то, что смог предугадать каждый наш шаг.

Мы составили подробный и сложный план встречи на вокзале Виктория. Майкрофт Холмс в нем фигурировал в качестве извозчика кэба, что немало позабавило его брата; не исключено, что Майкрофт впервые за много лет побывал на улице, увидев дневной свет. Хотя я в точности следовал указаниям Холмса, он все равно сумел удивить меня, присоединившись ко мне в облике уже пожилого и больного итальянского священника.

Нам удалось увильнуть от Мориарти в Кентербери, куда мы отправили наш багаж, якобы для того, чтобы хорошо отдохнуть в Париже, и уехали в Дьепп, а оттуда – сюда, в Брюссель, где мы и находимся сейчас.

Страсбургское солнце медленно поднимается у меня за спиной, когда я пишу эти строки, а вместе с ним и яркие лучи надежды на то, что уже завтра к этому времени профессор Мориарти и его банда будут надежно упрятаны за решетку, и мы с Холмсом сможем вернуться в Лондон.

Я слышу, как Холмс в нетерпении расхаживает по соседней комнате, и в воздухе все сильнее ощущается запах крепкого дешевого табака, с приближением часа, когда инспектор Грегсон окажется на своем рабочем месте, дожидаясь телеграммы от Холмса.

И вполне символично, что мы с Холмсом, противостоящие Наполеону преступного мира, оказались вчера в Бельгии, проведя прекрасный весенний день на поле битвы в Ватерлоо, примерно в одиннадцати милях к югу от Брюсселя. Именно здесь, конечно же, герцог Веллингтон с храбростью, отвагой и наилучшим британским здравым смыслом перехитрил в маневрах императора Наполеона и навсегда избавил Европу от кошмара нескончаемого французского владычества. Тираны будущего, я уверен в этом, будут оглядываться на эту битву и дважды подумают, прежде чем дразнить, дергая за хвост, британского Льва.

Сегодня, конечно же, на поле битвы спокойно и тихо, ветер колышет зеленые гребни сельской местности, усеянной крышами цвета охры и выбеленными стенами средневековых деревень и ленивых сельских ферм. Если бы не военные мемориалы, которые попадаются здесь тут и там, словно гранитные рощицы по всему полю боя, никто бы и не догадался, что эта земля когда-либо давала пристанище чему-то более угрожающему и зловещему, чем пугала. Меня особенно раздражает памятник голландскому принцу Оранскому на Львином холме. Хотя я уверен, что он вел себя с большим мужеством, кусочек шрапнели, который угодил ему в задницу, не оправдывает то, что на том участке, где стояли войска союзников, разрыли несколько акров земли, чтобы воздвигнуть там эту аляповатую статую, хотя должен признаться, что сегодня утром я пришел в восторг от панорамного вида, открывающегося с его высоты.

Мы с Холмсом целый день прогуливались по ферме Хогомонт, сыгравшей такую важную роль в поражении Наполеона. Разрушающаяся стена замка чем-то напомнила мне разложение и распад замка Дракулы, хотя он совсем не такой старый, как трансильванский. Я слегка провел ладонью по кирпичам, изрешеченным пулями, задаваясь вопросом, были ли первоначальные его владельцы дворянами, вынужденными бежать от революции, и не пятна ли храброй британской крови видны на загрязненной побелке внешней стены, или же эти пятна являются лишь следами пыли и дождя последних почти восьмидесяти лет.

Пулевые отверстия и памятники, та негласная битва, в которой мы с Холмсом тайно участвовали, внезапно с новой силой и очень ярко оживили во мне самые мрачные воспоминания о Майванде. Я отчетливо вспомнил тот кровавый день, когда нас отбросили полчища афганцев. Афганцы превосходили нас в численности раз в десять, сильная жара и жажда истощили наш дух, и на наши позиции хлынули оборванные, окровавленные, разношерстные остатки других подразделений, в паническом бегстве разрушив всю еще остававшуюся структуру командования и вынудив нас покинуть укрытия и оказаться под огнем врага. Мы двинулись к ущелью Хиг, за которым была вода, лекарства и боеприпасы. Я был слишком занят, чтобы сражаться. Наши гражданские извозчики сбежали, и теперь я был вынужден рассчитывать только на свои силы, а также на моего помощника Мюррея и каких-то солдат, которых я был старше по званию, чтобы перенести раненых на повозки и вывезти их с поля боя.

На меня пала задача выбрать, кого следует увозить, а кого нет; до конца дней своих я буду помнить молодого солдата, вероятно лет двадцати максимум, который лежал на боку, протянув руку с раскрасневшимся лицом, с облегчением увидев врача. Но его гимнастерка вся была в сочащейся черной крови, и я увидел часть толстой кишки, торчавшую из тлеющей ткани его формы. Когда я печально покачал головой и прошел мимо него, казалось, сама жизнь стала иссякать в его умоляющих карих глазах, свет в них ослабел, и молодая свеча погасла. Светившаяся в них надежда исчезла, сменившись разочарованием, а в конце концов ужасом.

В тот момент я не мог позволить себе слез, но теперь это яркое воспоминание увлажнило мои глаза. В такие моменты я говорю себе, что не из-за меня они оказались в таком положении, не я решал, кто должен жить, а кто умереть. Этот выбор был сделан афганскими стрелками, и я считаю, что сделал все, что мог, при моих скудных возможностях, когда пули свистели у меня над головой. Я не услышал криков умирающих ради живых.

Но даже этой возможности я лишился, когда пуля из джезаиля [афганской винтовки] крепко ударила мне в плечо; и по сей день я не могу точно сказать, что случилось с моей ногой. Мюррей оттащил меня и бросил в телегу, прежде чем я успел ему что-то возразить.

(Позже). Когда я рассказал об этих вспоминаниях Холмсу (который знал толк в таких вопросах, часто осматривая трупы в Барте [больница Св. Варфоломея в Лондоне]), он сказал мне, что, так как пули сделаны из свинца, они не являются твердыми металлическими шариками, какими многие их считают. Свинцовые пули мягкие и гибкие; они иногда дробятся при ударе, а попадая в кости, рикошетом в теле отскакивают от них, что приводит иногда к необычным ранениям. Взглянув на мои шрамы, Холмсу показалось весьма вероятным, что пуля, попавшая в меня, раскололась при ударе в лопатку (скорее всего, в ту часть кости, которая является клювовидным отростком), отскочила затем назад и застряла у меня в ноге. Я знаю, что позже имела место операция по удалению пули, но я ее не наблюдал и не знаю, что случилось с пулей. Вероятно, в моем теле остались ее осколки.

Все это пронеслось у меня в голове, когда ко мне подошел Холмс.

«Вероятно, нам не стоило приходить сюда сегодня», заметил он, вручая мне желанную сигарету. «Предполагалось, что эта поездка станет приятной передышкой, а она вернула вас в Афганистан».

«Как вы––»

«По вашим глазам, дорогой мой Ватсон. Ваши военные воспоминания всегда отражаются у вас на лице одним и тем же специфическим выражением».

«Если б только у нас тогда при Майванде был Веллингтон. Все могло пойти совсем по-другому». “Битва при Майванде была выиграна на футбольных полях Итона”* Неплохо звучит, вам не кажется?»
- - - - - - - - - - - - - - -
* Здесь обыгрывается известная фраза «Битва при Ватерлоо была выиграна на спортивных площадках Итона», приписываемая Веллингтону, т. е. слава Англии куётся в закрытых учебных заведениях. Итон – это Итонский колледж. – Прим. переводчика.
- - - - - - - - - - - - - - -

«Битва при Ватерлоо была выиграна не на спортивных полях Итона, а благодаря неподчинению бельгийцев», сказал Холмс. «Видите ли, Ватсон, при Майванде британцы абсолютно неверно истолковали ситуацию. Веллингтон всегда считал необходимым иметь открытый путь к морю на случай, если необходимо будет отступить, независимо от того, как далеко вглубь страны продвинулась его армия. Добавьте к этому тот факт, что имевшаяся у него информация отставала примерно на полдня от реальных событий. Веллингтон считал, что французы будут двигаться с юго-запада от Брюсселя, поэтому он приказал голландским и бельгийским войскам сосредоточиться в Нивеле, не зная о том, что Наполеон уже смотрит в прицелы на деревню Катр-Бра.

«Но голландцы и бельгийцы, которых вы несправедливо ругаете, знали местность несколько лучше и поняли, что из-за плана Веллингтона его армия и пруссаки под командованием генерала Блюхера оказываются на слишком большом расстоянии друг от друга. Веллингтон открывал тем самым Наполеону ворота. И поэтому генералы принца Оранского проигнорировали приказы Веллингтона и сконцентрировали свои силы у Катр-Бра, что задержало французов и обрушило совершенно иной расклад домино истории. Наполеон совершил ряд собственных ошибок, например, поставил своего брата во главе войск, которые атаковали эту ферму. Но давайте пока отложим эту дискуссию на другое время».

«В понедельник мы оба будем в лучшем настроении, чем сейчас, я надеюсь», сказал я. «Разве не символично, Холмс, что когда мы осматриваем Ватерлоо, Наполеону преступного мира предстоит встретиться со своим собственным Ватерлоо?»

«Уверен в этом, но не полностью», признался Холмс. «Мы оба знаем, что поставлено на карту, и мы оба знаем, где будет нанесен удар. Я могу только надеяться, что сумел успешно предвидеть и парировать все возможные контрудары Мориарти. А пока давайте наслаждаться солнцем, нашей трапезой на свежем воздухе и надеяться, что ваша веллингтонская метафора окажется удачной».

* * *

(Позже). И вновь все изменилось, и я должен быть краток. Мы снова бежим, спасая свои жизни.

Сегодня утром Холмс телеграфировал в Скотланд-Ярд, а день мы провели в осмотре Страсбурга. Когда мы вернулись в гостиницу вечером, мы обнаружили ожидавшую нас ответную телеграмму. Холмс вскрыл ее, а затем, горько выругавшись, швырнул ее в камин.

«Я должен был это предвидеть!», застонал он. «Мориарти скрылся! Схвачена вся банда, за исключением его самого и еще одного или двоих. Конечно же, после того, как я выехал из страны, с ним некому было справиться, но я считал, что предоставил им все карты в руки. Думаю, вам лучше вернуться в Англию, Ватсон».

«Почему?»

«Потому что теперь я окажусь для вас очень опасным спутником».

«Вы уже им были и раньше».

«Я отнял у него состояние, а теперь и его организацию. Мориарти потерял всё, и ему конец, если он вернется в Лондон. И ему нечему больше посвятить всю свою энергию, кроме как отомстить мне. Именно это он и сказал во время нашего с ним краткого разговора, и думаю, именно это он и имел в виду. Я настоятельно рекомендую вам вернуться к своей практике».

Вряд ли этот призыв мог быть успешным в отношении того, кто являлся старым его соратником, равно как и старым другом. Кроме того, у меня есть и свои причины продолжать это путешествие. Мы сидели в зале страсбургского ресторана, обсуждая этот вопрос битых полчаса, но пришло время уже уезжать. Холмс не сказал мне, куда мы направляемся; надеюсь, что это решится уже на вокзале.


 3 мая 1891 года

Если не считать постоянные оглядывания и пристальное внимание, которое мы уделяем каждому падающему камню, я считаю, что это будет одним из лучших путешествий в моей жизни.

Сегодня мы поселились в «Английском дворе» в швейцарской альпийской деревушке Майринген. Питер Штайлер старший, наш хозяин, отлично говорит по-английски – он три года прослужил официантом в отеле «Гросвенор» в Лондоне.

«Что вы можете предложить двум бесцельно странствующим путешественникам?», спросил Холмс.

«Весна в Альпах восхитительная, мистер Холмс», ответил Штайлер. «Вы можете прекрасно провести день в горах, где вы найдете деревню Розенлауи*. Добираться туда вы можете большую часть дня, если не будете никуда торопиться и будете просто наслаждаться видом, и гостиница там самая удобная».
- - - - - - - - - - - - - - -
* Во всех известных переводах «Последнего дела Холмса» на русский язык это швейцарское местечко почему-то именуется Розенлау, хотя и в тексте Конан Дойля, и в реалии оно именуется Розенлауи (Розенлауй). – Прим. переводчика.
- - - - - - - - - - - - - - -

«Если вы не против немного уклониться от маршрута, вы также сможете посетить Рейхенбахский водопад, который никогда не бывает так прекрасен своим впечатляющим видом, как в это время года. Вода сейчас поднялась от талого снега, и могу обещать вам впечатляющую картину проявления силы и красоты природы».

«То, что надо!», с восторгом воскликнул Холмс.

После того, как мы устроились в гостинице, мы прогулялись по деревне и нашли там паб, где отличное швейцарское пиво, а также здоровая и сытная тирольская кухня. Холмс казался довольным, почти спокойным.

«Вы ведь подумываете о том, чтобы удалиться от дел, не так ли?», наконец-то спросил я.

«После того, как сгинет Мориарти», сказал он, «моя деятельность как детектива достигнет своего пика. В его отсутствие большая часть проблем просто исчезнет; Лестрейд, наконец, освоит основы дедукции и передаст их своим коллегам; а благодаря своим трудам на Континенте в начале этого года я теперь довольно хорошо обеспечен, так что мне теперь больше не нужно будет уговаривать недовольную мною миссис Хадсон.

«Даже если сегодня вечером моя биография закончится, и обо мне все забудут, я все равно взгляну на это с хладнокровием и невозмутимостью. Благодаря мне воздух Лондона стал чище. За более чем тысячу дел в своей практике я не припомню ни одного случая, в котором я когда-либо применял свои умения на неправедной стороне. А в последнее время у меня появилось искушение взглянуть на таинства, порожденные природой, а не на те поверхностные, кажущиеся проблемы, в которых повинно искусственное состояние нашего общества. Ваши записки и воспоминания, Ватсон, закончатся в тот день, когда моя карьера увенчается поимкой или гибелью самого опасного и способного преступника в Европе».

«Я буду бережно хранить память об этом времени до конца своих дней, Холмс», сказал я, и мы чокнулись кружками.

У меня будет тяжело на душе в пятницу, потому что я больше не могу пренебрегать своей практикой. Состояние безмятежного спокойствия и ясный воздух нелегко достаются Шерлоку Холмсу, и его сегодняшнее настроение останется со мной навсегда, до последнего часа.

_______________________________________________
_______________________________________
________________________________
_________________________
__________________
_____________


ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ:
РЕЙХЕНБАХСКИЙ ВОДОПАД


Дневник доктора Ватсона
5 мая 1891 года

О, какая горечь, несчастье и отчаяние! Шерлок Холмс мертв, и теперь в сердце моем огромная, ноющая пустота, потому что именно я в этом виноват. Без меня Мориарти никогда бы не узнал, где он должен был оказаться, никогда бы не нашел такого идеального места для достижения своих зловещих целей в отношении судьбы Шерлока Холмса.

Теперь, когда все это случилось, многое стало ясно. Теперь я понимаю, что Холмс предвидел свою судьбу и решил принять гибель спокойно и хладнокровно; в действительности же, именно это и владело всеми его мыслями, когда мы покинули Лондон. Если б только он поделился со мной тем, что знал, дал бы мне шанс отговорить его от этого – возможно, все было бы хорошо.

Но Холмс сам посеял это семя, когда процитировал Мориарти, использовавшего слова о «неизбежной гибели», которая завершит их битву. Все это время он знал, что этим всё и закончится.

Сколько раз я уже наблюдал это? У скольких умирающих пациентов было такое же состояние абсолютного спокойствия, когда их предсмертные бренные дни близились к концу, и их земное существование завершалось? Сколько из них делились своими пасторальными видениями Элизиума, а биение их сердец в это время замедлялось, а затем прекращалось? Как я мог быть так слеп?

И теперь самый счастливый мой отдых со времен медового месяца заканчивается подготовкой к похоронам. Их трупы были найдены сегодня утром. Я лично осмотрел Холмса: выражение лица отрешенное, кожа холодная и бледная, ни сердцебиения, ни дыхания, вероятная причина смерти – удар головой при падении на скалы Рейхенбаха; имеется небольшое углубление за левым ухом. Холмс был мертв еще до того, как упал в воду; это объясняет отсутствие воды, когда я надавил ему на грудь, чтобы определить, утонул ли он.

Мне плевать, что будет с телом Мориарти, но сегодня утром свои инструкции телеграфировал Майкрофт Холмс, и они будут в точности выполнены.

Но сначала я должен записать события, приведшие к трагической кончине Шерлока Холмса. Я уже исчерпал все свои слезы и должен заставить себя продолжать, пока в моей памяти еще свежи детали.

Однажды я поделюсь этой историей с миром, если когда-нибудь решусь признаться во всеуслышание: что я был марионеткой в руках Мориарти, и это абсолютно точно, как если бы мною дергали за ниточки, привязанные к моим рукам и ногам.

* * *

Когда мы вышли около десяти часов утра, Холмс был в самом прекрасном расположении духа. Примерно к полудню мы добрались до Рейхенбахского водопада, а точнее – до Верхнего Рейхенбахского водопада. За многие годы природа естественным образом высекла в острых черных скалах канал, по которому ревут мощные каскады вод, взбухая и поднимаясь от весеннего таяния снега. Они летят вниз с высоты 300 футов в огромную черную бездну и мрачный бассейн неизвестной глубины, и эти огромные бесконечные брызги образуют постоянные радуги в солнечном свете – великолепное зрелище, которое отныне и навсегда будет для меня связано с самыми горькими воспоминаниями.

Мы стали подниматься вверх по тропинке, ведущей к вершине и высеченной в скалах специально, чтобы предоставить путешественникам полный обзор сверху, но это узкая тропа; единственный путь туда является также и единственным выходом обратно. Мы молча стояли, Холмс и я. Я обозревал сверху величественный вид; с вершины Рейхенбаха видны возвышающиеся вокруг заснеженные Альпы, густые и зеленые леса и поля, а также древние ледники, питающие стекающие с них воды.

Что касается Холмса, то он стоял, опираясь на свой альпеншток, внимательно осматривая поверхности скал и как никогда похожий на ястреба, парящего над полями в поисках добычи. Не для него были в этот день великолепная сила и красота природы; теперь я понимаю, что он искал битвы. Мы простояли молча несколько минут, а затем я услышал, как кто-то вопит – это выкрикивал мое имя какой-то швейцарский парнишка, бежавший, задыхаясь, вверх по тропе. Он вручил мне записку, написанную рукой Штейлера, в которой говорилось, что в гостинице почувствовала себя плохо англичанка, и она требует, чтобы ее осмотрел врач-англичанин.

«Вероятно, она не говорит по-немецки», сказал Холмс, прочитав записку. «Безусловно, ваши руки самые надежные и умелые из всех, которые в тяжелую минуту может попросить наш соотечественник. Непременно позаботьтесь о бедной леди».

«Холмс, не забывайте, по какой причине мы здесь».

«Я ни на секунду не забываю об этом, дорогой друг, уверяю вас. Наш юный друг, похоже, беспокоится за своего отца. Возможно, я смогу ему помочь. Я задержусь здесь еще немного, и мы встретимся с вами вечером в Розенлауи».

Каким легким, кратким и тривиальным было это расставание, особенно в свете того, что мне известно теперь. Мне вряд ли нужно вдаваться в подробности того, что и так очевидно: записка оказалась фальшивкой и уловкой. Штайлер сказал мне, что ее написал какой-то высокий, лысый англичанин, который не в силах был держать голову в неподвижном состоянии – добавьте мастерскую подделку писем в бесконечный список зловещих талантов Мориарти. На все это ушло более двух часов, но, пыхтя, как паровоз, я все-таки вернулся обратно, на вершину Рейхенбахского водопада.

Альпеншток Холмса по-прежнему стоял прислоненным к валуну, у которого я видел его в последний раз, из-за чего сердце мое похолодело, но это не имело никакого отношения к прохладному и влажному альпийскому воздуху. Швейцарский паренек тоже исчез; марионетка Мориарти, без сомнения. Одна мелочь все никак не давала мне покоя и мучила – это замечание Холмса о том, что парнишка беспокоится за своего отца. Возможно, Холмс вычислил, что Мориарти чем-то держит в своих руках этого человека. Или, возможно, это был просто какой-то местный деревенский парень, нуждавшийся в нескольких шиллингах.

Мне потребовалось какое-то время, чтобы прийти в себя, настолько ошеломлен я был осознанием ужаса произошедшего. Конечно, Холмс знал бы, что нужно делать; и поэтому я тоже попытался это сделать.

Оживив в своей памяти и сразу же ярко представив себе наставления Холмса в отношении наблюдательности и дедукции, я двинулся по тропе к месту битвы. Следы, оставшиеся от нее на земле, сломанные молодые деревца, царапины на камнях поведали мне все то, что здесь произошло.

Мориарти был более чем равен Холмсу интеллектуально; он также, должно быть, был равен Холмсу и физически, он был обманчиво сильным и быстрым. Холмс был искусен в боксе и фехтовании, но по следам в грязи было видно, что кто-то споткнулся о корень дерева. Я узнал по ним контуры чьего-то тела, с глубоким отпечатком колена у правых ребер. Часть земли на краю обрыва обрушилась. Там боролись  два смертельных врага, когда она обвалилась, и они оба полетели в пропасть навстречу своей погибели над черными скалами, рухнув в водоворот далеко внизу.

И все же я располагаю прощальной запиской от Шерлока Холмса. Он положил свой серебряный портсигар под альпеншток. Когда я взял его в руки, из него выпорхнул на землю маленький квадратный листочек, это была записка на трех страничках из его блокнота, которая лежит сейчас передо мной на столе, и на которую я не могу смотреть без трепета в сердце.


МОЙ ДОРОГОЙ ВАТСОН,

Я пишу вам эти строки благодаря любезности, оказанной мне мистером Мориарти, который согласился подождать, и скоро я буду к его услугам для окончательного выяснения спорных между нами вопросов. Он коротко обрисовал мне ту методику и те способы, с помощью которых он скрылся от английской полиции и все время оставался в курсе всех наших передвижений. Они, безусловно, подтверждают то очень высокое мнение, которое сформировалось у меня относительно его способностей. Я радуюсь при мысли о том, что смогу освободить общество от всех возможных в будущем последствий его существования на этом свете, хотя боюсь, что это будет дорого стоить, так как я причиню боль моим друзьям, и особенно вам, дорогой мой Ватсон.

В частности, мне больно сообщить вам о том, что Мориарти никогда не терял нас из виду. Когда мы осматривали поле битвы при Ватерлоо, я заметил силуэт полковника Себастьяна Морана (в этом невозможно было ошибиться), который, как вам известно, является своеобразным начальником штаба Мориарти. Открыто и дерзко, среди бела дня он прислонился к памятнику принцу Оранского, следя за нами в свой бинокль, словно за добычей – парой превосходных антилоп, пасущихся на равнинах Серенгети. Но я знал, что он, или кто-нибудь из его приспешников, обязательно окажется рядом, потому что, пока мы ехали на поезде в Брюссель, я заметил нескольких проводников, постоянно поглядывавших на козырьки своих фуражек. Не было ничего проще расследовать это необычное явление; я устроил так, что когда поезд дернулся, я врезался в одного из них, и его головной убор упал. В подкладке оказалось спрятанным ваше фото. Похоже, Мориарти подкупил всех проводников Европы, чтобы они следили за вами. В силу своей высокомерной самонадеянности я полагал, что нет необходимости вас маскировать; если честно, я стыжусь того, что подверг вас такой опасности. Я должен был тут же отправить вас домой. Но если бы я это сделал, карты были бы раскрыты, и властвованию Мориарти не было бы конца. В любом случае, кто лучше вас, мой дорогой верный друг, способен позаботиться о том, чтобы аккуратно и должным образом свести воедино обрывочные концы этого дела?

Ранее я уже объяснял вам, что в любом случае моя карьера и так уже достигла своего пика, и что никакое иное возможное завершение ее не может быть более благоприятным для меня, чем это.

Вообще-то, если быть до конца откровенным, я был абсолютно уверен в том, что письмо из Майрингена – лишь уловка, и я позволил вам уйти под этим предлогом, будучи убежденным в том, что вслед за этим произойдет как раз нечто подобное. Скажите инспектору Паттерсону, что документы, которые ему будут очень нужны, чтобы осудить банду, находятся у меня в ящике с литерой М, в синем конверте с надписью на нем “Мориарти”. Перед отъездом из Англии я распорядился всем своим имуществом и передал его моему брату Майкрофту. Прошу вас, кланяйтесь от меня добросердечной миссис Ватсон, попросите у нее прощения от моего имени, и поверьте, мой дорогой друг, что я вовеки
Искренне ваш,
ШЕРЛОК ХОЛМС.

Местная полиция подтвердила все мои наблюдения, и теперь на мне лежит печальная обязанность вернуть тело моего друга в Лондон.

_______________________________________________
_______________________________________
________________________________
_________________________
__________________
_____________


ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ:
ПОХОРОНЫ ШЕРЛОКА ХОЛМСА

9 мая 1891 года

Шерлок Холмс воссоединился с Богом.

Ради удобства Майкрофта Холмса панихида была проведена в часовне возле клуба «Диоген». Он все взял в свои крепкие, твердые руки, и лишь очень немногие были допущены к участию в этом деле.

Я был рад тому, что Майкрофт согласился похоронить Холмса в городе, а не в какой-то небольшой семейной усыпальнице в глуши. Если бы Холмса похоронили не в Лондоне, я редко смог бы его навещать, да и Майкрофт тоже.

Думаю, Холмс одобрил бы выбор своим братом часовни; она темная и уединенная, освещается солнечным светом, проходящим через витражные стекла с изображением истории Крестовых походов и христианства. Мы с Мэри заняли места в первых рядах, вместе с моим бывшим ассистентом Стэмфордом, который десять лет назад познакомил меня с Холмсом. С тех пор мы не поддерживали тесных связей; иногда я встречал его в баре «Criterion» или у Симпсона, и только в тех случаях, когда посещал Барт.

«Я почти не сталкивался с Холмсом после того, как он перенес свою лабораторию на Бейкер-стрит», сказал он, после того, как я представил ему свою жену. «Словно единственным предназначением моей жизни в Божьем плане было соединить вас двоих. Мне очень понравились ваши записки, Ватсон; вот почему я пришел сегодня сюда».

«И я навсегда вам за это благодарен», ответил я. «Что бы мы без него делали?»

Вскоре пришла миссис Хадсон и присоединилась к нам. Среди других присутствовавших на похоронах я заметил наследственного короля Богемии Вильгельма Готтсрейха Сигизмунда фон Ормштейна, который опять потерпел неудачу в сохранении своего инкогнито. Приятно было увидеть также Элен Стоунер, которую мы спасли от ужасной болотной гадюки, не говоря уже о столь же мерзком ее отчиме, и сэра Генри Баскервиля, который, должно быть, пересек Атлантику, прибыв из Канады в рекордно короткие сроки. Инспекторы Грегсон, Лестрейд и Паттерсон представляли Скотланд-Ярд. Пришел и доктор Конан Дойл; я скоро с ним встречаюсь, чтобы обсудить, где лучше всего опубликовать мои воспоминания.

Конечно, не хватает здесь покойной Ирен Адлер; она единственная женщина, к которой Холмс испытывал когда-либо слабость в сердце своем. Нам так и не удалось разгадать загадку ее таинственной смерти…

Тем не менее, за исключением массивной фигуры Майкрофта, я никого не узнал похожего на родственников Холмса.

После того, как свою речь завершил священник, место за кафедрой занял Майкрофт. Обычно это человек внушительных размеров, но сегодня тяжесть его горя, казалось, осела ему на плечи, несколько уменьшив его рост. И вправду, сегодня мы все немного меньше.

«Надеюсь, вы простите нашу семью, за то, что мы попрощались с Шерлоком на отдельной службе сегодня утром», сказал Майкрофт. «Но те из вас, кто сталкивался с ним на своем жизненном пути, те из вас, чьи жизни он спас, заслужили отдельной, собственной прощальной панихиды. Потому что именно вы придавали цель его жизни. Он мог бы поступить на государственную службу, как я; мог бы посвятить свой гений медицине, музыке или химии.

«Но вместо этого он решил использовать свои исключительные способности для выявления и искоренения преступности, рассматривая для себя эту деятельность как науку и искусство, а не как профессиональное ремесло. И делая это, Шерлок изменил мир, ибо теперь преступник больше не может заниматься своим темным делом, оставаясь невидимым во мраке. Если он выкурил сигару, оставил след или даже одну-единственную ниточку своей одежды, его теперь можно поймать. Как часто Шерлок Холмс поражал нас, называя подробности и каждую деталь нашей жизни даже при минутном знакомстве? Сколько злодеев предстало перед судом из-за того, что мой брат смог дать точное его описание после нескольких минут уединения с лупой и измерительной рулеткой? Вижу, как кивает делегация Скотланд-Ярда; это число, должно быть, весьма значительно.

«Доктор Джон Ватсон, мир также должен быть благодарен вам. Если бы вы не поделились с ним приключениями Шерлока, потребовались бы годы, чтобы полиция усвоила его методы. И хотя у него были возражения по поводу того, как вы рассказывали свои истории, он, безусловно, в долгу перед вами за результаты. Благодаря вашему перу он и его методы будут жить гораздо дольше, чем те краткие тридцать семь лет, которые мы имели честь жить с ним на этой земле. Прощай, брат мой, друг мой».

Мое слабое перо едва ли способно передать силу его слов. Вокруг меня блестели глаза, их касались носовые платки. Мне потребовалось время, чтобы собраться с мыслями, и я занял его место, чтобы выступить перед собравшимися, стараясь сохранять свой голос ровным, как только мог.

«Благодарю вас, мистер Холмс, за добрые слова. Я тоже познал невыносимую боль потери брата. Теперь я потерял моего самого близкого друга, моего самого дорогого товарища, самого лучшего и мудрого человека, которого я когда-либо знал. Я остро ощущаю эту утрату, потому что если бы мой собственный ум был таким же острым, как у него, если бы я мыслил ясно, как должен бы был, если бы меня не обманули, я не стоял бы сегодня здесь, разделяя вместе с вами ваше горе.

«Я никогда не искал литературных лавр, и ни Холмс, ни я никогда не стремились к известности, богатству и славе. В самом деле, то, что появляется в печати, зачастую настолько далеко от истины, что я чувствовал себя обязанным излагать все, как было на самом деле. И если в ходе этого мы принесли пользу тем, кого я вижу перед собой, то я этому рад.

«Но мы собрались здесь по разным причинам, вы и я. Вы пришли почтить память человека, который избавил вас от опасности или трудностей. Я же нахожусь здесь, чтобы искупить свою вину. Я подвел его, и это будет лежать у меня камнем на моем сердце навечно».

Дрожа, я сел на свое место рядом со Стэмфордом, который с сочувствием сжал мою руку. Служба вскоре закончилась, и мы, несущие гроб – Майкрофт, Стэмфорд, Реджинальд Масгрейв, Лестрейд, Виктор Тревор и я – погрузили его в катафалк. Мне показалось, что он легче, чем должен был быть. Возможно, Майкрофт взял на себя самую тяжелую ношу, чем все остальные из нас.

Погребальная служба была краткой, почти формальной. Поминовение истощило наши силы, и у меня, по крайней мере, не осталось уже слез. После того, как священник закончил, и Майкрофт бросил первую горсть земли на гроб, мы стали расходиться.

С тех пор я лишь получил записку от Майкрофта, в которой он просит меня не браться за биографию моего друга. Он считает, что двух уже опубликованных мною к этому времени рассказов вполне достаточно.

Но я не позволю памяти о Холмсе погибнуть. Если Майкрофт возражает против обычной биографии, я с уважением отнесусь к его пожеланиям. Но вот мои собственные воспоминания – это другое дело. Я уже публиковал свои воспоминания прежде и буду это делать и далее. У меня же по-прежнему сохраняются заметки о наших делах, и, конечно, этот дневник.

Холмс, может, и покинул нас, но он не будет забыт. Да пошел он к черту, этот Майкрофт! Рассказы о том, как нам удалось избежать скандала, угрожавшего королю Богемии; эта ужасная собака Баскервилей; исключительный случай с Союзом Рыжих; Хью Бун и его рассеченная губа; поразительный случай с Виолеттой Хантер и все остальные – должны быть преданы гласности, чтобы мир смог увидеть, что он потерял в этом остром, замечательном уме и в этом скрытном, но чутком сердце.

_______________________________________________
_______________________________________
________________________________
_________________________
__________________
_____________


ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ:
УПЫРЬ С ФАРРИНГДОН-СТРИТ

Дневник доктора Ватсона
12 июня 1891 года

Похоже, мне пока не удается отделаться от мира преступности.

Этой ночью, примерно в четыре часа утра, мы с Мэри были разбужены яростным стуком в дверь. Опасаясь какого-то несчастья, я надел свой халат и обнаружил стоящего в тумане за дверью встревоженного Лестрейда, с испуганным лицом, похожим на хорька.

«Простите, что беспокою вас, доктор, но вы ближе всех к месту преступления», сказал инспектор. «Пойдемте скорей! Возможно, у нас еще одно нападение Потрошителя!»

Я, как мог, побыстрее оделся, схватил свою сумку и последовал за Лестрейдом в поджидавший нас кэб.

«Что именно произошло?», спросил я.

«В переулке возле Аппер-Темз-стрит обнаружена мертвая шлюха», сказал он. «Ее звать Дебора Берк, возраст около сорока трех лет, продавалась за джин и ночлег. Одна из других девочек видела ее там в переулке, на обычном месте с клиентом, а затем услышала крик Деборы. И тут в переулок вбежал еще один мужчина».

Лестрейд сделал паузу.

«И что потом?», подсказал я.

«И никто обратно так и не появился. Жуткое зрелище. Вы увидите, что я имею в виду, когда мы туда доберемся».

«Если жертва мертва, тогда зачем вам нужен я?»

«Официально определить причину смерти и способ убийства и применить во благо часть тех знаний и умений, которые вы почерпнули от мистера Холмса».

«Послушайте, Лестрейд, я вообще-то не детектив, как мне часто напоминал об этом Холмс».

«Вы были с ним почти десять последних лет, и мы втроем осмотрели бог знает сколько тел. Никогда не поверю, что вы не заметите чего-нибудь необычного. Если Потрошитель снова взялся за старое, то дорога каждая секунда».

Аппер-Темз-стрит – это серый, грязный отвратительный район рядом с причалами, логово наркоманов, пьяниц, проституток и воров. Вообще-то, по правде говоря, однажды я и в самом деле обнаружил там переодетого и загримированного Холмса, когда он расследовал одно дело.

Вход в мрачный переулок перекрывали два констебля, за которыми я увидел труп. Я сразу почувствовал смрад – от крови, грязи, отбросов и нечистот; когда мы зажгли фонари, врассыпную бросились крысы.

Ужасающее зрелище открылось мне, когда труп осветили бледно-желтым светом, но была одна причина, позволявшая вздохнуть с облегчением; это не было делом рук Джека Потрошителя.

«Почему вы так решили?», спросил Лестрейд. «Его застали врасплох на месте преступления. У него просто не хватило времени закончить».

«Взгляните», сказал я, опустившись на колено и приготовившись к осмотру. «Поднесите лампу чуть ближе. Здесь видно, что косой порез на шее идет слева направо. Тот, кто это сделал, схватил ее сзади и был правшой. А как вам хорошо известно, Лестрейд, Потрошитель левша».

Первым указал мне на это обстоятельство, конечно же, именно Холмс, когда нас вызвали для разбора дела в 1888 году. Я уверен, что Холмс знал, кто именно являлся этим мерзавцем, но он так и не сказал мне об этом, и дело остается официально нераскрытым по сей день.

Этой жертве, как сказал мне Лестрейд, было около сорока трех лет, и она все равно была обречена умереть от цирроза, если бы на нее не напали. При дальнейшем осмотре я обнаружил еще несколько ран; возле яремной вены было видно большое глубокое ранение, а также несколько других в той же области горла и шеи, вероятно, нанесенных ножом, которым была вызвана и смертельная резаная рана. Остальное тело осталось неповрежденным, если не считать венерических заболеваний. Раны были настолько серьезными, что она, должно быть, истекла кровью за считанные минуты.

«Если вам нужна причина смерти, то она произошла от потери крови в результате перерезания горла», сказал я Лестрейду. «Нет никаких сомнений в том, что это убийство, но это не дело рук Джека Потрошителя. Возможно, какого-то другого подобного безумца, но, по крайней мере, это не его работа».

«Ну, это хоть немного успокаивает», сказал детектив.

Слишком поздно я вспомнил о следах, и о том, как Холмс сурово отчитал бы меня за нарушение картины преступления. Теперь место преступления было перетоптано вдоль и поперек. Но в любом случае, стоял густой, как патока, туман. И очень легко было ускользнуть любому.

«Что-нибудь известно о том, что это был за прохожий?», спросил я.

Лестрейд взглянул в свой блокнот: «Рост около шести футов [180 см], худощавый, бледный, одет в черное, на лицо надвинута рабочая кепка, по словам миссис Дженсен».

«А как насчет ножа?»

«Мы обыскали переулок и не нашли его».

К этому времени солнце уже стало вырываться из-за городского горизонта, и вскоре для осмотра места преступления фонари нам уже не будут нужны. И хотя я сделал свою часть работы, этот случай вызвал у меня любопытство, и я задался вопросом, смогу ли я, воспользовавшись собственными скудными навыками, успешно применить методы Холмса.

Но все было бесполезно. Ни осмотр переулка полицией, ни мое собственное обследование не выявили никаких полезных следов. Тело лежало там, где и упало…

«Ей-богу!», воскликнул я. «Никаких следов третьей стороны! Я не вижу никаких признаков потасовки здесь, Лестрейд, а вы? Вы уверены, что этот прохожий пытался вмешаться?»

«Что вы хотите сказать, Ватсон?»

«А вот что: предположим, этот прохожий был сообщником. Что они оба по какой-то причине намеревались убить эту женщину».

«Кто-нибудь видел уходящих преступников?»

Констебли покачали головами: «Слишком темно было, и слишком сильный туман», сказал Брок.

«Вот вам и направление расследования, Лестрейд».

«Снимаю шляпу перед вами, мистер Холмс», ответил Лестрейд с легкой насмешкой. «В конце концов, вы были хорошим его учеником. Вы меня несколько успокоили, мы хотя бы не имеем дела с воскресшим Потрошителем. Благодарю вас, доктор. Можно забрать ее отсюда. Вас можно будет попросить участвовать в расследовании?»

«Конечно».


15 июня 1891 года

Когда я вернулся домой после дневных обходов, горничная подала мне записку с просьбой позвонить Лестрейду по телефону.

«Хорошие новости, доктор. Мы задержали того нашего убийцу с прошлой пятницы».

«Отлично, Лестрейд. Как это произошло?»

«Прошлой ночью он снял Эмили Шоу и попросил ее об услуге, на которую она не согласилась. Он предложил ей медальон, который Эмили узнала – он принадлежал Деборе Берк. Она закричала, вызывая констебля, и он достал нож. К счастью, неподалеку оказался один из наших людей, и он произвел арест. Мы только что получили его показания, он сознался».

«И кто он?»

«Немецкий моряк, по фамилии Эбберлинг. Похоже, любит проводить свое увольнение на берегу, шатаясь по пабам и гоняясь за шлюхами, как и многие другие».

«А что с сообщником?»

«По нулям, доктор. Эбберлинг утверждает, что никогда в жизни не видел этого человека. Между ними произошла драка; тот, другой, был, по-видимому, довольно сильным, потому что Эбберлинг говорит, что тот с легкостью отшвырнул его в сторону, как перышко, в другой конец переулка. И он уполз, чтобы его никто не увидел».

Мне показалось, было что-то еще, и я настоял на продолжении.

«Это имеет отношение ко второму», сказал Лестрейд. «Думаю, прошлой ночью он был в одном из пабов. Там возникла драка, и прибежали Джонсон с Рэнсом, чтобы ее прекратить. Какая-то склока, перепалка на повышенных тонах из-за какой-то ерунды вылилась в рукопашную драку, и вскоре этот паб превратился в сущий бардак, и в какой-то момент кто-то разбил бутылку о барную стойку и бросился с ней на другого.

«Хлынула кровь, и несколько свидетелей показали, что некто одетый в черное, в рабочей кепке, надвинутой на глаза, схватил стакан и одну из жертв и буквально выжал кровь из раны, наполнив ею стакан. В пылу рукопашной схватки никто не попытался его остановить, и после того, как стакан наполнился, жертва была выброшена, и искомый нами субъект исчез».

«Даже не знаю, что и сказать по этому поводу, Лестрейд».

«Я тоже не знаю. В этом нет ничего особенно незаконного, но это, конечно же, очень странно. И если этот человек тоже был там, в переулке с мисс Берк, ему что – тоже была нужна ее кровь? И зачем кому-то охотиться за чужой кровью?»

«Единственный, кого я знаю в Лондоне и кто занимается подобными вопросами», сказал я, «это доктор Джон Сьюард. Он управляет приютом для умалишенных Холлоуэй Хаус в Перфлите».

«Спасибо, доктор Ватсон», сказал Лестрейд и повесил трубку.

_______________________________________________
_______________________________________
________________________________
_________________________
__________________
_____________


РЕДАКЦИОННОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ

Пришло время сделать перерыв в записках доктора Ватсона и дать возможность сменить его одному из его коллег.* С этого места на некоторое время эстафету повествования примет на себя доктор Сьюард.
___________________________
* Я еще раз выражаю благодарность трудолюбивым и ревностным сотрудникам фирмы «Хокинс, Харкер, Грэм и МакФарлейн» за то, что они сумели отыскать и систематизировать бумаги Сьюарда, Харкера и Годалминга. – Стивен Сайц.
___________________________

Холмс и Ватсон вернулись из замка Дракулы в конце августа 1890 года. К этому времени граф Дракула в основном оставил финансовые интриги на откуп профессору Мориарти и обратился к истинной причине своего приезда в Англию – к охоте на свежую кровь. Мне известно, что Шерлок Холмс встретился со своим братом Майкрофтом примерно через неделю, по-видимому, чтобы обсудить намечавшийся кризис с банком Барингов, но единственная запись, которую я смог об этом найти, – это пометка в записной книжке Холмса; что именно они с Майкрофтом на самом деле обсуждали, я понятия не имею. Точно известно лишь то, что Банк Англии был готов стать кредитором в этой критической ситуации, когда в Аргентине, наконец, удар все-таки разразился.

Читатели «Дракулы» знают, что доктор Джон Сьюард управлял приютом для душевнобольных, находившимся рядом с Карфаксом – английским имением Дракулы. Сьюард вместе с Джонатаном и Миной Харкер, доктором Ван Хельсингом, лордом Годалмингом и Квинси Моррисом сумели выпроводить Дракулу из Лондона 5 октября 1890 года, и они последовали за ним в Трансильванию, догнав его 8 ноября неподалеку от замка Дракулы в сумерках. Хотя цыгане, защищавшие Дракулу, стали сражаться с группой преследовавших вампира из Лондона англичан, гроб графа был вскрыт, когда солнце стало садиться рядом с его замком. Если бы тени успели стать хоть немного длинней, и мрак наступил бы чуть раньше, Дракула мог бы до сих пор разгуливать среди нас. Но Джонатан Харкер и Квинси Моррис совместными усилиями сумели нанести ему смертельные удары острыми ножами, повергнув гнусного вампира в прах. Моррис получил в бою смертельное ножевое ранение от одного из цыган, но, по словам Мины Харкер, скончался, считая, что пожертвовал собой не напрасно.

Изложение Брэмом Стоукером этих событий было опубликовано лишь через семь лет, но слухи об этом в течение всего этого времени ходили по всему Лондону, и после возвращения Ван Хельсинга в Амстердам Сьюард невольно стал лондонским экспертом по вампирам; к тому же, как глава лечебницы для душевнобольных, Сьюард занимал особенное положение, позволявшее ему узнавать и оценивать сообщения о вампирах, и он получал немало странных запросов. Конечно же, ни он, ни лорд Годалминг, ни Ватсон не ожидали, что их пути снова пересекутся, но пути судьбы неисповедимы…


_______________________________________________
_______________________________________
________________________________
_________________________
__________________
_____________


ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ:
СТАРЫЙ СТРАХ И НОВАЯ ЛЮБОВЬ

Дневник доктора Сьюарда
(Диктовка, расшифрованная с восковых цилиндров)

15 июня 1891 года

Не прошло и года, а я снова гоняюсь за вампирами. Сегодня меня дважды расспрашивали насчет вампирской одержимости. Утром мне нанес визит доктор Арчибальд Стэмфорд, врач в больнице Св. Варфоломея.

«Я не стал бы вас беспокоить, если бы не необычный случай: что-то странное происходит у нас в Барте, и мне кажется, вы могли бы пролить на это свет», сказал он.

«Чем могу быть полезен?»

«Пожалуйста, расскажите мне, что вам известно о вампиризме, и где я могу найти литературу по этому вопросу».

Он смог бы найти ответ на этих самых цилиндрах, но эти записи будут обнародованы лишь через многие годы, если вообще когда-нибудь. Воспоминания о том, как мне пришлось столкнуться с графом Дракулой и о том, как он уничтожил мою бедную возлюбленную Люси, невольно заставляют меня содрогаться, даже сейчас. Мое сердце навсегда останется с бедным Артуром, которому потребовались все силы до конца, все его сострадание и воля, чтобы положить конец ее страданиям. Если бы она приняла мое предложение и предпочла бы ему меня, я не уверен, что смог бы нанести тот смертельный удар, который в конце концов ее освободил.

Но вернусь к разговору со Стэмфордом. Когда он с надеждой и любопытством на меня посмотрел, я встал и закрыл окно, хотя день был теплым и чудесным.

«Общепризнанный в мире специалист по этому вопросу – доктор Абрахам Ван Хельсинг из Амстердама», ответил я. «Я его ученик, но… почему вас это интересует?»

«У нас в патологическом крыле, особенно в морге и некоторых лабораториях, происходит нечто странное. Если сказать коротко, кто-то ворует там кровь».

«Что?»

Стэмфорд далее объяснил мне, что один из лаборантов был замечен в том, что собирал кровь из свежих трупов, и однажды его поймали за тем, что он ее пил. Но это еще не все, студенты, проводящие исследования крови, обнаружили, что пропали их анализы.

«Давайте уточним», сказал я. «Этот человек, насколько вам известно, ни на кого не нападал?»

«Ни на кого из живых, хотя я не готов говорить о судьбе его души в Судный день. Должен добавить, правда, что сам я его лично за этим никогда не заставал».

«Он собирал кровь из трупов в какой-то сосуд».

«Да».

«А непосредственно из трупа ее не пил».

«Да, как я уже вам говорил».

Я почувствовал огромное облегчение; настоящий вампир такого делать не будет.

«Не осмотрев пациента лично, я бы сказал, что ваш лаборант страдает религиозной манией, а не вампиризмом», ответил я. «Вампиры нападают на живых жертв и пьют их кровь непосредственно».

«Тогда почему вы называете это религиозной манией?»

«Потому что он воспроизводит католические ритуалы», сказал я. «Собирание крови в чашу – это буквальный способ вкусить кровь Христа. Возможно, он верит, что таким ненормальным образом приближает себя к Богу. Конечно, это лишь гипотеза. Без осмотра пациента я вряд ли смогу оказать какую-то реальную помощь».

«А он не сумасшедший, который считает себя вампиром?»

«Такое возможно. Для этого мне вот уж точно нужно иметь больше информации, чем сейчас».

Стэмфорд поднялся и протянул мне руку.

«Благодарю вас, доктор Сьюард, вы нам очень помогли. Вы хоть немного меня успокоили».

Когда я вернулся с обеда примерно часа в два, я обнаружил, что в кабинете меня ждет инспектор Скотланд-Ярда. Это был человек невысокого роста, худощавый, с резкими чертами лица, похожими на куницу, по возрасту я бы сказал лет сорока пяти. Он представился инспектором Лестрейдом.

«Мне сказали», сказал он, «что вы многое знаете о мании вампиризма».

«О нет, опять?», сказал я.

«Что вы имеете в виду?»

Я изложил ему суть визита ко мне доктора Стэмфорда и спросил Лестрейда, почему он обратился ко мне. Он рассказал мне поразительную историю о человеке, одетом во все черное, который присутствовал при совершении двух жестоких преступлений, и о том, что видели, как он собирал кровь в стакан во время одного из них.

«Это может быть один и тот же человек?», спросил Лестрейд.

«Не знаю. Доктор Стэмфорд не описывал мне внешности этого лаборанта. С другой стороны, тот факт, что существуют два таких человека, это, кажется, тревожное совпадение».

«Значит, такой человек через ваше заведение не проходил?»

«Последний пациент, который у нас был с отдаленно похожим на этот случай, в прошлом году скончался», сказал я, подумав о покойном мистере Ренфилде. И, как и в случае со Стэмфордом, я объяснил ему, что этот человек, кем бы он ни был, ведет себя не как вампиры, с которыми я сталкивался. (Я понимаю, что по двум вампирам нельзя составить модель экспертизы, и тем не менее, это все-таки в два раза больше, чем то, с чем когда-либо сталкивалось большинство людей. И из числа тех, кто столкнулся только с одним вампиром, многие ли выжили и повстречались с еще одним?)

Лестрейд не стал интересоваться подробностями; он поблагодарил меня за то, что я уделил ему время, и ушел. Нужно написать об этом Ван Хельсингу и узнать, что он об этом думает.

(Позже).

Наконец, я могу сообщить что-то радостное. Я получил записку от Артура Холмвуда – теперь он лорд Годалминг, нужно об этом помнить – в которой он официально объявляет о своей помолвке с мисс Амандой Кесвик, само существование которой стало для меня полной неожиданностью. Я почти не виделся с Артуром после наших ужасных приключений с графом Дракулой, и мне казалось, что он будет вечно оплакивать Люси. После перенесенных им испытаний я вообще-то мог бы подумать, что он умрет холостяком. Эта новая любовь входит в его жизнь слишком рано, мне кажется, он не совсем отдает себе отчет в том, что делает; траур по Люси закончился всего-то два месяца назад. Артур довольно богат и может стать добычей каких-нибудь более обычных «вампиров» – «золотоискателей», как говорят американцы. Более полное впечатление об этом я получу в субботу.

* * *

Газета «The Telegraph»
18 июня 1891 года

ПОЛИЦИЯ ПОДОЗРЕВАЕТ УПЫРЯ

Похоже, по улицам Лондона рыскает кровожадный сумасшедший.

Инспектор Скотланд-Ярда Дж. Лестрейд просит помощи у публики в выявлении человека, вмешавшегося в уличную драку на Фаррингдон-стрит. Инспектор Лестрейд полагает, что драка началась со спора о плате за кэб. По словам инспектора, ранее уже поступали жалобы на этого извозчика, и его узнали некоторые прохожие, у которых также были с ним ссоры.

Вскоре на улице завязалась драка с участием нескольких человек. По сообщениям свидетелей, какой-то человек высокого роста, одетый в черный сюртук и кепку, буквально схватил дебоширов, поднял их над землей и отшвырнул их в сторону, как мешки с зерном. Когда он подошел к извозчику, который истекал кровью от нескольких ран, он наклонился над ним. Свидетелям показалось, что он пытается оказать помощь его ранам.

Но в своих показаниях инспектору Лестрейду извозчик называет его отвратительным существом, которое на самом деле выпило кровь, которая потекла у него из носа и щеки. У упыря тонкие черные волосы, необычайно острые зубы и неприятный запах изо рта. Никакого другого вреда он никому не причинял, что приходит полицию в недоумение.

Инсп. Лестрейд сказал, что ему известно и о других аналогичных инцидентах, в которых был замечен человек, соответствующий этому описанию, который пил кровь у жертв преступлений и несчастных случаев, иногда он пил ее из стакана. Если кто-нибудь знает, кто этот человек, инсп. Лестрейд просит немедленно связаться с ним.

* * *
Дневник доктора Сьюарда
(Диктовка, расшифрованная с восковых цилиндров)
20 июня 1891 года

Надо признать, что Артур выбрал себе самую красивую и очаровательную спутницу.

Мисс Кесвик – американка, дочь железного магната. (Смех) Должен признаться, это звучит как каламбур, если произносишь это вслух. Должно быть, у меня все еще кружится голова от шампанского. Я хотел сказать, что ее отец, мистер Юстас Кесвик, был каким-то горняком, но затем он открыл железную руду в Миннесоте, заключил сделку с компанией «U.S. Steel» и теперь может позволить себе приобрести английского лорда.

Неужели я это сейчас сказал? Наверное, я пьян сильнее, чем думал. Я так долго уже не испытывал такого откровенного веселья, что его нехватка, возможно, решила наверстать упущенное. Все это продолжится и завтра. (Смех, внезапно обрывающийся).

21 июня 1891 года

О, моя голова. Теперь я знаю, как чувствует себя колокольня после того, как отзвонил последний колокол, а во рту у меня будто неубранное гумно. К счастью, сегодня воскресенье. Надеюсь, никто не заметил, как я дремал в церкви.

Несмотря на то, как я себя чувствую, я должен записать свои впечатления о вчерашнем событии, пока они еще свежи, пусть и несколько туманны, в моей памяти. Обручение Артура мне кажется слишком ранним; еще и года не прошло, как Люси Вестенра умерла по-настоящему, и ужасы последних ее минут преследуют меня во снах даже сейчас. Именно сильные руки Артура ее упокоили; неужели он действительно мог так быстро предать все случившееся забвению?

Думаю, нет. Мне кажется, эта помолвка – утешающий бальзам на душу. Думаю, он будет бороться с призраком бедной Люси еще долгие годы, прежде чем она его отпустит.

Отметив все вышесказанное, я должен признать, что могу понять тягу Артура к этой восхитительной женщине. Она ближе по возрасту к Артуру, чем Люси, которой едва исполнилось двадцать, когда она умерла. Мисс Кесвик двадцать пять лет, у нее густые, темные и вьющиеся локоны, кожа гладкая, как сливки, и потрясающие карие глаза. Ее смех – серебряный колокольчик.

Мое убеждение в том, что она выходит за него ради денег, совершенно лишено оснований. Ее отец, который представил пару, богаче нескольких Артуров, а Артура уж вряд ли можно назвать нищим. Нет, престиж – вот что нужно Юстасу Кесвику.

Несмотря на то, что г-н Кесвик был сегодня безукоризненно одет, из него ничем не выбьешь ауру пролетария-рудокопа, выкарабкавшегося из нищего тяжелого труда, которым он прежде и был в действительности, и никакое обучение правильной технике речи не способно искоренить его странного гортанного произношения. К его чести, он это осознал, и Аманда получила наилучшее образование; если бы не ее независимость и яркость, ее почти можно было бы принять за англичанку.

Также мне было отрадно увидеть дом Артура, снова должным образом празднично украшенный. Большую часть всего минувшего года поместье Годалминга можно было принять за похоронное бюро. Шторы были задернуты независимо от погоды; повсюду висели распятия, а также портреты Люси. Также траурные венки и цветы, но с одним отличием: Артур в каждой комнате развесил чеснок.

С приходом новой любви все это исчезло. Большой бальный зал залит лучами солнечного света, распятия перемещены, и теперь они создают ощущение набожности, а не защиты, а ужасный запах чеснока изгнан в пользу сирени.

Боюсь, я позволил себе слишком много шампанского. Сегодня утром я понял, что со времен дела Дракулы слишком потонул в своей работе, а эта работа способна быть очень мрачной и угнетающей. Я не отдыхал уже больше года, и каждый день мне приходится сражаться со всем худшим, что есть в человеке.

Я уверен, что вел себя очень неловко своей пустой болтовней и изрядно подзабытыми танцевальными умениями. Оркестр был прекрасен, в его репертуаре были Моцарт, Лист, Шопен и новейшие популярные композиторы.

Ближе к концу к танцу присоединились и Артур с Амандой, и случилось небольшое чудо. Оркестр, казалось, собирался сделать небольшую паузу, но один из скрипачей продолжал играть, и, мне кажется, стал импровизировать. Инстинктивно все танцоры, кроме Артура и Аманды, перестали танцевать; и ария скрипача, казалось, звучала теперь только для них.

Сначала он играл оживленную венгерскую польку, затем постепенно стал замедляться, меняя ритм мелодии, пока, наконец, глаза всех присутствующих не оказались прикованными к обрученной паре, которая красиво двигалась в объятиях друг друга, глаза в глаза, во влюбленных взорах, пока они, и музыка вместе с ними, не замерли, остановившись.

И в этот момент они слились поистине в идеальную пару. Никогда еще прежде ни одной паре не восхищался с такой любовью весь мир, аплодируя ей с тихой и нежной завистью. Аплодисменты волной разлетелись по всему залу, и наше внимание устремилось к оркестру на эстраде, но мы увидели лишь спокойно уходящего спиной к зрителям скрипача. Мы вызвали его на бис, но мне кажется, что ему хотелось уйти, оставив после себя самые прекрасные воспоминания, потому что он так и не вернулся. Я даже не знаю, кто он и как его зовут.

«Это было превосходно, Артур», сказал я, когда мне удалось улучить минутку, чтобы поговорить с ним наедине. «Как ты с ней познакомился?»

«Вообще-то, мы знакомы уже много лет. Мой отец был агентом мистера Кесвика в Англии, и он иногда брал Аманду с собой, когда приезжал в Европу по делам. И до прошлого месяца я с ней не виделся ни разу с тех пор, как она закончила школу, и––»

«Любовь с первого взгляда», перебил его я.

«Вот именно!», воскликнул Артур. «Ты с ней разговаривал? Она само очарование».

«Я это вижу», сказал я. «Можно задать тебе вопрос с точки зрения профессионального интереса?…»

«Ты думаешь о том же, что думают все остальные», ответил Артур, сузив глаза. «Что все это слишком рано после Люси. Никто не скорбит по Люси сильнее меня, и никому другому так не хватает ее, как мне. Но ее больше нет, Джон, а я живой. Моя жизнь еще не закончилась. Мы что, недостаточно нахлебались смерти и того, что после нее? Аманда – это весеннее солнышко, и я хочу, чтобы этот солнечный лучик светил в моем саду».

Я кивнул. «Надеюсь, ты понимаешь мои опасения. Я очень давно испытываю к тебе самые теплые чувства, Артур, и вовсе не хочу, чтобы тебе было больно».

«А как врач ты должен желать, чтобы я исцелился. Аманда, заверяю тебя, это лучший целебный бальзам».

Я хлопнул его по плечу: «Счастья и долгой жизни, старина».

Он обнял меня: «И тебе тоже. Не волнуйся, Джон, я знаю, что делаю».

И после этого я продолжил шутить и танцевать, позволив себе немало шампанского, и это продолжалось до тех пор, пока, как порядочному человеку, мне уже следовало было вернуться домой. Было уже, должно быть, часа два утра, когда я попытался надиктовать свою последнюю запись. Я с трудом припоминаю, что именно я тогда сказал, и вряд ли мне хочется, чтобы кто-нибудь когда-нибудь это услышал.

5 июля 1891 года

И вновь началось то же самое. Если бы я был таким же суеверным, как Ван Хельсинг, я бы поверил, что над семейством Годалминга висит какое-то проклятие.

Аманда Кесвик, невеста Артура, подвергается нападению вампира. Сегодня утром я получил отчаянный звонок от Артура.

«Ты должен поскорей приехать, Джон», сказал он. «Аманда ходит во сне!»

«Артур––»

«У нее на шее следы укусов, Джон. Ты знаешь, что это означает».

Я поспешил в богатую гостиницу «Лэнгхэм» неподалеку от Гайд-парка. Желудок у меня сжался, а ладони побелели. Этого не может быть. Мы преследовали графа Дракулу через весь континент до его трансильванского логова. Мы отбились от его безжалостных цыган. Граф теперь горит в аду, откуда он, должно быть, и явился на этот свет. Он мертв. Я видел, как его прикончили. Я видел, как Джонатан Харкер перерезал ему горло, а, храбрый Квинси Моррис пронзил сердце вампира большим охотничьим ножом, который висит теперь у меня на стене, это мое единственное воспоминание об этом храбром американце. Не может быть, чтобы граф вернулся. Это невозможно.

(Пауза).

Кесвики остановились в люксовых номерах на верхнем этаже, изобилующем всем, что может понадобиться вампиру: множеством поручней и опор для ног, балконом, большими французскими окнами и легко поддающейся молодой девушкой.

Я нашел их в спальне Аманды: Артура, Юстаса Кесвика, его крепкую жену Петунию и еще одного человека – какого-го врача. Чуть меньше меня ростом, возраст, я бы сказал, около сорока лет. Когда он протянул мне руку, я почувствовал необыкновенное чувство дежавю. Мне показалось, что я его уже раньше где-то видел. Крепкий мужчина, с квадратной челюстью, усами и темными глазами, сразу же видно, что это английский джентльмен. Я заметил стетоскоп у него в цилиндре. Гениальная находка!

«Позвольте представить вам доктора Джона Ватсона», сказал Юстас Кесвик. «Доктор Ватсон, это доктор Джон Сьюард. Лорд Годалминг, кажется, считает его экспертом в таких вопросах».

«Артур мне льстит», сказал я.

Артур пробормотал что-то неразборчивое себе под нос.

«Рад с вами познакомиться, доктор», сказал Ватсон. «Наслышан о вашей высокой репутации».

«Вы гостиничный врач?»

Кесвик покачал головой. «Он самый известный доктор в Лондоне, друг Шерлока Холмса».

«А». И наверняка берет кучу денег за то, что примазывается к его славе, подумал я. Интересно, Кесвик знает, что мистер Холмс мертв?

«Я уже осмотрел ее», сказал он. «И мне бы очень хотелось услышать ваше мнение».

«А кто-нибудь хочет услышать мое мнение?», спросила пациентка.

Аманда Кесвик сидела в постели, надувшись, но оттого не менее хорошенькая, и, вероятно, думая о том, а не изменить ли свое решение о помолвке. «Мне кажется, в этой гостинице крысы. У меня было несколько эпизодов лунатизма, когда я была маленькой девочкой, и мне кажется, эта дальняя поездка, надолго разлучившая меня с домом, расстроила мои нервы!»

«Мне она кажется вполне здоровой», сказал я Артуру.

«Просто взгляни на ее шею, хорошо?»

Я взглянул, и невольно ахнул. Два острых, глубоких прокола, расположенные примерно на таком расстоянии, которое характерно для клыков обычного человека, и похожие на те, которые я видел только у двух других жертв – у Люси Вестенра и Мины Харкер.

«Артур прав. Это серьезно», сказал я.

«Соглашусь с вами», сказал Ватсон. «Мы можем поговорить наедине?»

Мы вошли в просторную гостиную. Кесвик закрыл дверь и поднятием черной брови указал на графин, стоявший буфете с изысканной резьбой из красного дерева. Ватсон сразу же налил два стакана бренди и предложил мне сигару. Я взял бренди, но отказался от сигары.

«Я уже видел прежде подобные раны», сказал он. «Очевидно, и вы тоже. Мы уже обсуждали вампиризм с лордом Годалмингом, которому в прошлом уже приходилось сталкиваться с его проявлениями в одном случае. И мне хотелось бы услышать, что вы можете об этом сказать».

Я кратко, как мог, рассказал историю бедной Люси, а затем спросил его: «Где вы столкнулись с этим явлением?»

«В Трансильвании, в замке Дракулы».

Я почувствовал, как челюсть у меня отвисла, и отпил немного бренди, чтобы успокоить нервы. Затем Ватсон рассказал мне свою собственную невероятную историю: о поисках Джонатана Харкера, обнаружении мертвого обескровленного ребенка, о нападении трех сестер-вампирш на Шерлока Холмса. Он также изложил нам версию Холмса о том, что у этих женщин были фальшивые накладные зубы, наполненные экстрактом белладонны. Удобное утешение, вот только он не видел, как у нас на глазах исчезла Люси Вестенра, превратившись в туман и проскользнув через замочную скважину в свою усыпальницу.

«Думаю, что в данном случае мы являемся жертвами мошенничества», сказал он. «У этой девушки нет потери крови».

«Но она ее потеряет, попомните мои слова», ответил я. «У Люси ушло несколько недель на то, чтобы покориться и угаснуть, и только благодаря нашему вмешательству. Как мисс Кесвик получила эти раны?»

«Прошлый вечер она провела за ужином с лордом Годалмингом», сказал Ватсон. «После этого он усадил ее в экипаж, дав указание отвезти ее в этот отель. Но ее кэб окликнул какой-то мужчина, находившийся в очень взволнованном состоянии, и предложил двойную плату за то, чтобы его как можно быстрее доставили до «Лэнгхэма». Мисс Кесвик не увидела в этом ничего плохого и впустила его. Это последнее, что она помнит до прибытия сюда».

«А этот человек?»

«Его больше никто не видел».

«Как он выглядел?»

«Высокий, худой, черные волосы, пронзительный взгляд, кепка, одет в черное – практически точное описание упыря с Фаррингдон-стрит, как его называют газеты. Вот в такие моменты и нужен Шерлок Холмс. Но вместо этого мы вынуждены довольствоваться Лестрейдом».

«Как я понимаю, доктор, вы по-прежнему верите в фальшивые зубы?»

«Он вонзил зубы ей в шею, но, по-видимому, не пил у нее крови, или же выпил очень мало», сказал он. «Никто, ни швейцар, ни носильщик, ни ее родители не заметили на мисс Кесвик крови. Эти ранки были обнаружены только после того, как ее мать обнаружила ее блуждавшей по коридору, по-видимому, в состоянии лунатизма. Хотя глаза ее были открыты, мисс Кесвик, казалось, находилась в состоянии сна. Мистер Кесвик говорит, что зрачки у нее были суженными. Что говорит, между прочим, о присутствии какого-то наркотика».

«Но у нее также наблюдалась некоторая тошнота, по словам Артура, и, по-моему, это говорит в пользу нападения вампира», ответил я. «Что сказал вам Артур?»

«Мы с лордом Годалмингом не самые лучшие друзья. Он сорвал расследование, которое Шерлок Холмс очень хотел завершить, и я был свидетелем перебранки между ними самого неприятного свойства».

«Простите», сказал я. «Он мне никогда об этом не рассказывал».

«Вопрос в том, что теперь делать?»

«Не выпускать ее из постели и перекрыть доступ в ее комнату чесноком», сказал я без колебаний. «Иначе она погибнет, я в этом убежден».

К моему удивлению, Ватсон кивнул.

«Думаю, это принесет элемент душевного спокойствия вашему другу», сказал он, «и это даст возможность заживить раны. Может, мы вновь вас посетим – скажем, через два дня?»

«Этого времени должно хватить, чтобы оценить динамику ее состояния».

«Хорошо тогда». Мы пожали друг другу руки и высказали семье наше совместное мнение.

«Я не буду здесь торчать!», воскликнула Аманда Кесвик. «Я чувствую себя прекрасно».

«Это лишь для того, чтобы ранки не гноились, и не развилась инфекция», мягко и успокаивающе сказал Ватсон. «Это необычные ранки. Если вы встанете и начнете везде ходить, неизвестно что может в них попасть».

«Соглашусь с доктором Ватсоном», сказал я. «Оставайтесь в гостинице и не выходите из нее до субботы, и тогда мы снова увидимся. Конечно, если что-то случится, то немедленно свяжитесь с одним из нас. И не забудьте повесить чеснок на окна и двери».

«Спасибо, Джон», сказал Артур, бросив жесткий, но чуть насмешливый взгляд на доктора Ватсона. Обратившись затем к своей невесте, он добавил: «Поверь мне, это только с наилучшими намерениями. Я не дам тебе пройти через весь тот ад, который постиг бедную Люси, если в состоянии этого не допустить».

Аманда прикусила губы и отвернулась от него. Мне стыдно говорить, но я почувствовал некоторое облегчение; я по-прежнему считаю, что Артуру не нужно так быстро жениться.

Так что теперь нам осталось только смотреть и ждать.


* * *
Записка Аманды Кесвик своим родителям
6 июля 1891 года

Пожалуйста, не сердитесь на меня, когда обнаружите эту записку. Я не больна, и несмотря на опасения Артура, меня возмущает, что со мной обращаются как с пленницей в атласной клетке. Весь этот бдительный надзор меня душит, и мне неприятно слышать, как Артур рычит на доктора Ватсона. Мне нужно прийти в себя на свежую голову.

Несколько минут назад, когда я лежала в своей комнате и читала, я услышала сладчайшие звуки музыки, долетавшие до меня из окна. Это была уже знакомая мне мелодия, но которую я никак не могла припомнить, пока меня не осенило: это была чуть более медленная и нежная версия того импровизированного танца тем самым вечером, когда мы с Артуром, казалось, плыли на небесах. Тот самый скрипач в отеле, и его игра зовет меня. Хочу, чтобы он был и на нашей свадьбе. (Хотя, если меня будут держать в спальне на положении заключенной еще какое-то время, я становлюсь все менее уверенной в том, что мне ее хочется).

Я должна выяснить, кто это, и я хочу познакомиться с этим человеком. Надеюсь вернуться до того, как вы найдете эту записку, отлучусь не более чем на час максимум.

Нежно любящая вас дочь,
Аманда

_______________________________________________
_______________________________________
________________________________
_________________________
__________________
_____________


ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ:
РАСПРАВА С ВАМПИРОМ

Дневник доктора Ватсона
7 июля 1891 года

Теперь я владею самой мрачной тайной, и я не знаю, как с этим быть.

Я только что закончил осмотр Аманды Кесвик, которая в добром здравии и буквально цветет. Раны у нее на шее почти зажили, вопреки ожиданиям доктора Сьюарда, и я сказал ее родителям, что держать ее взаперти в такую прекрасную летнюю погоду нет оснований.

Конечно, Годалминг совершенно со мной не согласился, и после довольно громкого скандала приказал мне больше никогда не появляться у девушки, но этому запрету у меня нет никакого намерения подчиняться.

Решив, что не лучший вариант возвращаться домой в плохом настроении, я задержался в баре гостиницы «Лэнгхэм», взяв крепкого виски, и рад был встретить там старину сержанта Адамса, чьи раны я залечивал в Майванде. Мы выпили, вспоминая прошлое около часа, и договорились встретиться снова, когда у нас найдется больше свободного времени.

Когда я поднялся, собираясь уходить, я краем глаза увидел Аманду Кесвик, промчавшуюся через вестибюль, и это сразу же привлекло мое внимание. Она выскочила на улицу и поймала кэб. Когда он тронулся с места, на улице появился Годалминг и выкрикнул следующий ближайший кэб. Мне стало любопытно, к тому же я достаточно выпил, и потому был смелым, и я сделал то же самое.

«Попробуйте обогнать первый кэб, который едет перед нами, и следовать за тем вторым кэбом, за которым гонится первый», сказал я извозчику. «И попытайтесь оторваться от него, если сможете».

«Это денежку стоит».

Я дал ему пятерку.

«Сделаем».

Я мог бы и сэкономить свои деньги. Улицы стали более знакомыми, когда я понял, что мисс Кесвик держит путь к тому дому, который так часто был в прошлом и моим, и сердце мое удивленно застучало, когда ее кэб остановился на Бейкер-стрит перед знакомым до боли зданием – источником удивления и приключений, к которому у меня по-прежнему был собственный ключ: № 221B.

Она стала подниматься вверх по семнадцати стертым ступенькам, а я в это время укрылся в темном углу по другую сторону улицы. Кэбы уехали, прошло некоторое время, а затем в окне гостиной появился слабый свет лампы. В этом слабо освещенном окне, за полупрозрачными шторами, появилось два силуэта: девушки и – Шерлока Холмса!

Сердце мое замерло. Я не понимал, как такое возможно: я внимательно осмотрел тело Холмса и лично объявил его мертвым. Я готовил его тело для возвращения обратно в Англию. Никаких сомнений быть не могло. Единственным объяснением могло быть то, что это какой-то самозванец или, возможно, даже брат-близнец, о котором Холмс никогда мне не рассказывал, потому что, как он часто мне говорил, когда вы отбрасываете невозможное, то, что останется, и будет истиной, какой бы невероятной она ни казалась.

Они стояли близко друг к другу, разговаривали, и я увидел, как девушка предложила ему свою шею. Ну тогда это самозванец; Холмс не был способен на такого рода близость. Я бросился через улицу, надеясь поразить их.

Как можно тише, украдкой, на цыпочках, я поднялся вверх по лестнице, пропустив ступеньку, которая скрипела и всегда говорила Холмсу о том, что это иду я. Когда я поднимался, в ушах моих зазвучала тихая скрипичная музыка, и в манере игры ошибиться было невозможно: каким-то непостижимым образом Холмс вернулся!

И теперь в ушах у меня бешено стучало сердце, а в горле пересохло, когда в уме моем сформировалась тысяча вопросов. Я услышал в темноте тихий голос Аманды.

Я осторожно открыл дверь и вошел внутрь.

Музыка резко прекратилась, Холмс уставился на меня, а затем отдернул голову.

«Уходите, идиот!», зарычал он. «Вы все испортите!»

«Мой дорогой Холмс!», воскликнул я. «Вы живы! Это невозможно!»

«Вы правы, Ватсон. Это невозможно, и меня нет в живых».

С этими словами он полностью повернулся лицом ко мне, и о Боже, это было отвратительное зрелище: это был Холмс, и все же не Холмс. Лицо его было еще бледнее, чем я мог бы себе представить, даже для него, и вновь появились вампирские клыки, заострившиеся до жутких, блестящих острых концов. Его красные глаза горели в темноте, заставляя вспомнить наше столкновение с графом Дракулой. Даже стоя в дверях, я чувствовал, что дыхание у него изо рта было смрадным.

Я почувствовал, как сердце мое сжалось от ужаса и печали, и эти мои чувства отразились в грустном взгляде Холмса.

«Оставьте нас, моя дорогая», сказал Холмс. «Вы получили необходимые указания».

«Да, сэр», смиренно ответила девушка и удалилась, поднявшись вверх по лестнице в мою бывшую спальню на следующем этаже.

«Ради всего святого, Холмс, расскажите мне, что происходит?»

«Не похоже, что вам нужно еще виски, но все равно налейте себе рюмку и посидите со мной в последний раз, старина. Вы много работали в последнее время, мой дорогой Ватсон; боюсь, вы слишком распыляете свои усилия».

«Что вы имеете в виду?»

«Сегодня вы объездили весь Лондон. Вы посетили Лестрейда в Скотланд-Ярде, побывали у своих обычных пациентов в Кенсингтоне, и вы только что приехали из «Лэнгхэма», где выпивали со знакомым, с которым неожиданно для самого себя там встретились».

«Холмс! Вы меня поражаете!»

«Я подумал, что вам нужно удостовериться в том, что это действительно я. Ну как, я справился?»

«Вы были правы в каждом конкретном случае».

«В основном я понял всё по грязи и пыли на ваших ботинках. Обычно вы пьете один или два виски перед отходом ко сну, но сегодня запах очень сильный, а это означает, что вы уже выпили гораздо больше. Поскольку вы не страдаете пьянством, я сделал вывод, что вы встретили какого-то знакомого в баре, а тот факт, что вы прибыли сюда сразу же после мисс Кесвик, сказал мне о том, что это имело место в «Лэнгхэме».

«Потрясающе».

«Это элементарно. Я надеялся не втягивать вас в это, Ватсон. Не хотел, чтобы вы испытывали стыд и отвращение от того, кем я стал».

«Вампиром». Даже произнеся это слово, эта мысль все равно казалась мне невероятной.

«Да. А также упырем с Фаррингдон-стрит, как решила назвать меня Флит-стрит*».
- - - - - - - - - - - - -
* То есть лондонская пресса; на Флит-стрит сосредоточены редакции лондонских газет. – Прим. переводчика.
- - - - - - - - - - - - -

У меня сжалось горло, и я сказал: «Расскажите мне, что случилось, Холмс. Разве вы не погибли вместе с Мориарти в Рейхенбахском водопаде?»

«Да, это последнее, что я помню из жизни, свои руки сжимающие горло этого мерзавца, когда мы падали вниз. Кажется, я разбил голову о какой-то валун. И не помню, как упал в воду.

«Но вот следующее, что я помню, это как я очнулся в полной темноте. Не дай вам Бог пройти через это, Ватсон. Быть погребенным, в полном одиночестве, во мраке, без надежды на спасение… Я думал, что меня похоронили заживо. В панике я стал кашлять, кричать и лупить, и в бешенстве сломал замок гроба. Видите ли, это произошло в поезде, и мы еще не вернулись в Лондон. Я вылез из гроба, ничего не соображая и ничего не видя. Но в конце концов чувства мои прояснились. Когда я увидел, где я нахожусь, я осознал кое-что другое: отвратительную тягу, которая могла быть удовлетворена только потреблением крови.

«Инстинкты взяли верх. Ощущение это чем-то похоже на голод; если вы проведете неделю без еды, вы получите представление, что это такое. У ног моих пробежала крыса. Я схватил ее, как голодный нищий бродяга, свернул ей шею и вскрыл вены. И вот тогда я понял, что именно со мной произошло, и окончательно пришел в себя. Когда поезд остановился, чтобы принять новых пассажиров, я отправил Майкрофту телеграмму с просьбой забрать гроб, в котором я спрятался, по прибытии в Лондон. Он привык к секретам и сюрпризам, хотя полагаю, что это его просто поразило».

«Так значит, Сьюард и Годалминг были во всем правы?»

«Не во всем. Мое тело реанимировалось и неким образом изменилось – так, как я сам не совсем еще понимаю».

«Каким образом вы… поддерживаете свои силы?»

«Я еще не забирал человеческих жизней, если вас это беспокоит. Даже в таком состоянии я этого делать не буду. Самопожертвование, как вам это известно, моя вторая натура. Разве я не голодал однажды три дня, чтобы вас одурачить? Я могу быть монстром, но я не убийца. Однако животной крови недостаточно; это самый жидкий бульон, в то время как нужно сытное мясное рагу. И поэтому я был вынужден совершать постыдные поступки, которые так обильно описаны в газетах. Тайно рыская там, где может хлынуть кровь, я вкушаю то, что могу. К счастью, зачастую я могу обходиться без этого до пяти дней между приемами пищи, но тяга никогда не исчезает».

«Но ведь должно же быть какое-то решение».

«О, у меня оно уже есть. И в центре его мисс Кесвик».

«Вы же не хотите…»

«Нет, нет, мой дорогой друг, я лишь хочу, чтобы так думал Годалминг. Так дальше продолжаться не может».

Я заставил себя подойти к вопросу с профессиональной точки зрения.

«Не знаю, что вы задумали, но я обязан, по меньшей мере, осмотреть вас, Холмс. Чем больше мы знаем, тем лучше справимся с помощью другим таким же, как вы».

«Здравые соображения, Ватсон. Но сначала давайте отправим мисс Кесвик домой, хорошо?»

Я позвал ее по имени, крикнув наверх по лестнице, и девушка медленно спустилась вниз. Огонёк в глазах, живость и воодушевление, которое она демонстрировала, когда я навещал ее этим утром, куда-то исчезли. Теперь ранки ее снова вскрылись, они были свежими, и на шее были видны высыхавшие струйки крови. Она, казалось, меня едва узнала; мысли ее были где-то очень далеко, и она была полностью равнодушна к тому, что вокруг нее сейчас происходит.

«Поймайте ей кэб, хорошо, Ватсон? Нет, кровь не трогайте. А после того, как она уедет, мы сможем приступить к осмотру».

«Холмс, вы мне солгали?»

«Ни в коей мере. Я не пил ничьей крови и никогда не стану».

«Тогда как же это произошло?»

Холмс залез в карман и вытащил фальшивые вампирские зубы, которые он показывал Джонатану Харкеру много месяцев назад.

Меня чуть не вывернуло наизнанку, когда я понял, что задумал мой друг. Он решил снова пожертвовать собственной жизнью, чтобы избавить мир от чудовищного зла, и наплевать на то, во что это обойдется ему и тем, кто его любит! Что же такое должно было произойти, чтобы это показалось ему разумным?

«Я не позволю вам это сделать!», вскричал я. «Должен быть другой, лучший выход из положения!»

Холмс медленно покачал головой.

«Если такова цена бессмертия, то она слишком высока», сказал он. «Я провел долгие часы в библиотеках, изучая весь фольклор о вампирах, который только смог найти. И нигде не нашел случаев, чтобы вампир избавился от этого проклятия и вернулся в человеческое общество. Только кол может освободить его. Долго ли я смогу продолжать вести ту жизнь, какую веду сейчас? И в любом случае я все равно обречен».

Единственный раз за все наше долгое знакомство я услышал жалость к себе в его голосе.

«Рано или поздно я вынужден буду поддаться этому влечению к крови. Рано или поздно, я создам новых вампиров, хочу я того или нет. У Годалминга твердое сердце, твердая рука, опыт, и он меня ненавидит. Как только он увидит мисс Кесвик, он захочет моей смерти. Его ненависть ко мне исполнит то, что сделала его любовь для Люси Вестенра. Как только это будет сделано, вампиры больше не будут бродить по улицам Лондона».

«Холмс, я––»

Холмс с удивительной скоростью пересек комнату и развернул меня лицом к двери.

«Мне жаль, что наше сотрудничество завершается таким образом», прошипел он, «но вы не должны вмешиваться. Позвольте мне положить конец моим собственным страданиям».

Я взглянул в его черные, налитые кровью глаза. Существо, взглянувшее на меня в ответ, не являлось Шерлоком Холмсом. У него были его черты лица, его сила и проницательность, его голос. Но душа, страстное стремление к справедливости и, самое главное, человечность теперь были не более чем угасающим угольком в очаге, в котором некогда горело пылкое и человечное, пусть и внешне сдержанное, сердце.

Он был прав, и я это понимал. Я не стал сопротивляться, да у меня и не было решимости и знаний для решения той задачи, которую я только что предложил. С кем я мог поделиться этим? Со Сьюардом? Ван Хельсингом? И все же…

«Только одно, Холмс». Я протянул руку. Он взял ее, и я положил другую свою руку ему на запястье, где должен быть пульс. К моему удивлению, у него он оказался: гораздо более медленный, чем можно было бы ожидать, но, тем не менее, это был все-таки пульс.

«Холмс, если есть еще хоть малейший шанс––»

«Его нет, и не может быть, Джон. Возвращайтесь к своей супруге, к своей практике и к утреннему солнцу. Обещайте мне, что когда будете писать мемуары, вы будете воспринимать меня живым существом этого великого и замечательного города, а не тем, кто рыскает в ночи. Заберите с собой девушку и уходите».

Скрепя сердце, я неохотно вывел вялую и апатичную Аманду Кесвик на улицу. Ее кэб до сих пор еще стоял там; очевидно, ему было приказано ее дождаться.

«Вам заплатили?», спросил я.

«Да, но не за следующую поездку, сэр».

«Отвезите девушку обратно в «Лэнгхэм». Вот вам пять фунтов, но только никому не говорите, что она была здесь».

«Хорошо, сэр».


8 июля 1891 года

Я спал плохо, урывками, и сны мои были наполнены по большей части какими-то странными ночными тварями, моим дорогим другом, склонившимся над беспомощной женщиной, с кровью, капающей с его клыков.

К рассвету, однако, я почувствовал медленные, ритмичные глухие удары в затылке и в висках. Вампиры исчезли, и я почему-то вновь оказался в лекционной аудитории Лондонского университета. Перед нами стоял старик МакГилливрей, равнодушно излагая схему строения нервной системы так, как он всегда это делал.

МакГилливрей был ужасным занудой, из числа тех лекторов, которые подают материал как нельзя более сухо и монотонно и редко изменяют этому своему правилу, если только это не вызвано какими-то особыми обстоятельствами или новыми научными открытиями. Он монотонно бубнил, как промышленный ткацкий станок.

«Вегетативные нервы отвечают за текущее, повседневное функционирование человеческого тела», уныло говорил он, слабо проводя указкой по анатомической карте. «Они регулируют все: от радужной оболочки до сердцебиения––»

Тут я встрепенулся, став слушать внимательней.

«…Кровеносные сосуды, железы, легкие и подобные им органы функционируют без использования для этого нашего сознания и мыслей. Однако вегетативная нервная система связана с сознанием. Если мы злимся или возбуждаемся, это усиливает сердцебиение».

МакГилливрей продолжал бубнить и дальше, не исчез и стук у меня в висках, но мой интерес стал ослабевать, и я заклевал носом, как это часто бывало во время его тоскливых лекций. Но когда я проснулся, его описание вегетативной нервной системы осталось в моей памяти, равно как и ритмичное, устойчивое сердцебиение, которое так меня убаюкивало. Я записал все, что мог вспомнить, пока сон не забылся полностью, но запомнилось главное: сердцебиение – это автономная нервная функция.

А эти медленные, ритмичные удары были пульсом Холмса, каким я его запомнил.

Так какова же природа вампиризма?

И тут внезапно меня осенило, и я всё понял. Никакого отношения к вампиризму колдовские заклятия не имеют! Вампиризм – это болезнь, которая каким-то образом возобновляет работу нервной системы после смерти. Функционирование тела возобновляется, до некоторой степени, в ограниченном масштабе, с одной существенной разницей: организм не в состоянии производить кровь. Он не может есть, как мы, и не может поддерживать свои силы. И поэтому он должен получать кровь из внешних источников.

Этим и объясняются заново вырастающие зубы, замедленный пульс, зловонное дыхание.

И тут всякий мрак суеверия был отброшен в сторону, уступив место правдоподобной научной теории, и не было научного исследователя более неутомимого и тщательного, чем Шерлок Холмс. А где есть теория, есть и надежда; где существует болезнь, там найдется и лекарство.

Я поспешно оделся и проверил свой револьвер, убедившись, что он заряжен.

«Позвони доктору Джексону, Мэри, и проследи за тем, чтобы он принял сегодня моих пациентов», сказал я жене. «На завтрак времени нет!»

Ярко светило солнце, и в воздухе стояла густая, сероватая дымка, когда мой кэб понесся по булыжной мостовой в сторону Бейкер-стрит. Стояла гнетущая удушливая жара, и к тому времени, как мы завернули за угол, моя рубашка промокла от пота. Сердце мое заколотилось, и кровь хлынула в голову, когда я узнал герб Годалминга на карете, стоявшей перед домом № 221B.

Рассерженная и изумленная миссис Хадсон уставилась на меня в страхе и ярости, когда я, с пистолетом в руке, помчался, громко стуча каблуками, вверх по лестнице к зловеще приоткрытой двери.

«Я всё объясню позже!», крикнул я ей, промчавшись мимо нее.

В дверном проеме появилась фигура: это был Сьюард.

«Доктор Ватсон, я––»

«Прочь с дороги, доктор», сказал я, ткнув стволом Вебли прямо ему в нос. «Вы вдвоем собираетесь совершить ужасную и непоправимую ошибку».

«Артур!», рявкнул он.

Годалминг вышел из спальни Холмса, никаких пятен крови на нем, слава Богу, не оказалось. На нем была грязная, пыльная одежда какого-то чернорабочего. Его можно было принять за садовника.

«Что вы задумали?», спросил он.

«Я доктор и в прошлом служил в армии, лорд Годалминг. Я умею этим пользоваться там, где пуля нанесет наибольший ущерб, и знаю, что именно она способна сделать на таком близком расстоянии. Пожалуйста, сядьте и держите руки так, чтобы я их видел».

Миссис Хадсон нерешительно просунула голову в дверь.

«Ах, миссис Хадсон», сказал я, заставив себя успокоиться. «Думаю, сейчас неплохо бы выпить чаю, не так ли, джентльмены?»

«Доктор Ватсон––»

«Позже все объясню, миссис Хадсон. Всему свое время. Чай для нас троих».

«Хо… хоро… хорошо, сэр».

«Как я понимаю, Холмс там?», спросил я Годалминга.

«Он лежит в гробу на полу».

«Садитесь, господа».

Я изложил им свою теорию.

«Да ну, бросьте», сказал Годалминг. «Как вы объясните тогда способность графа трансформироваться, или тот факт, что Люси превратилась в туман и просочилась в таком виде в свою усыпальницу?»

«Я не верю, что такое на самом деле произошло, милорд», ответил я. «Вас обманули; как, я не могу пока сказать. Сьюард, у вас есть все необходимое для изучения этих явлений. Мы можем держать Холмса под наблюдением там, можем––»

«Вы сошли с ума!», зарычал Годалминг, поднимаясь с кресла, пока я не повернул ствол в его сторону. «Вы не видели, что он сделал с Амандой!»

«Он накачал ее наркотиками», сказал я. «Спросите Сьюарда, он скажет вам, что она не потеряла ни капли крови. Взгляните на этот стол для химических опытов. Не бойтесь. Я не стану стрелять».

Годалминг подошел к столу, покрытому следами от кислот, уставленному трубками, ампулами, колбами и горелками, и увидел, как увидел это теперь и я, при солнечном свете, что им недавно пользовались.

Вошла миссис Хадсон с чаем на подносе и поставила его на буфет. Я положил револьвер на правый подлокотник своего кресла, где его быстро можно было схватить, и налил себе чаю. Миссис Хадсон выскользнула за дверь.

«Джон, что это?», спросил он, указав Сьюарду на что-то.

Сьюард осмотрел склянки на столе.

«Я бы сказал, что он изготавливал здесь раствор героина», сказал Сьюард.

«Это несколько правдоподобней, чем посещения вампира, правда?», сказал я. «Он ввел это мисс Кесвик с помощью фальшивых накладных вампирских зубов».

«Но зачем?», спросил Годалминг, сбитый с толку. «С какой целью всё это?»

«Он хочет вас разозлить, чтобы положить конец своим мучениям, милорд, вашим колом и молотом. Он не знает, что он просто болен».

«Но вы не знаете, как его вылечить, Ватсон».

Тут наши головы повернулись к двери спальни. Страшный, как смерть, бледный и слабый Холмс, в своем хорошо мне знакомом халате мышиного цвета, застыл в дверном проеме, сложив руки за спиной.

И Годалминг, и Сьюард оба тут же сунули в него распятиями. Не обратив на этого ни малейшего внимания, Холмс спокойно прошел мимо и занял свое обычное место в кресле у камина.

«Боюсь, я вырос не подверженным католическим предрассудкам», спокойно и тихо сказал он. «Дракула и его приспешники, вероятно, приняли слишком близко к сердцу заблуждения средневековья, но мы, современные вампиры, сделаны из более стойкого материала. Боюсь, я не услышал полностью всей вашей теории».

Я повторил то, что сказал остальным.

«Теперь вы видите, Холмс, что у вас, вполне вероятно, просто какая-то странная и уникальная болезнь. Если мы сможем установить ее природу, мы сможем найти к ней и лекарство. И положим конец вампиризму и варварским практикам, сложившимся вокруг него».

«Вы придумали способ, как снабжать меня кровью, пока мы будем над этим работать?»

«Вот это представляет собой определенную трудность».

«Кроме того, невозможно сказать, сколько времени потребуется для получения результатов, если они вообще когда-либо будут получены».

«Вы предпочитаете альтернативу, Холмс?»

«Я – да!», вскричал Годалминг, схватил мой пистолет, направил его Холмсу в голову и выстрелил; он незаметно подкрался к нему, пока я отвлекся на другое. Холмс увернулся вправо, и первая пуля пролетела мимо. Вторая же попала во что-то металлическое в его боковом кармане и рикошетом поразила его в другое место его тела. Глаза у Холмса выпучились, и изо рта у него хлынула кровь. Он согнулся пополам и рухнул на пол.

Взбешенный, я сильно ударил Годалминга в челюсть, почувствовав, что выбил ему 2 или 3 зуба, но это вовсе не принесло мне никакого удовлетворения. Я ударил его снова, на этот раз в нос, и бил бы его и дальше, превратив в кровоточащий кусок мяса, который родная мать не узнала бы, если бы меня не оттащил Сьюард.

«Прекратите! Прекратите, о Боже!», закричал Сьюард. «Все кончено! Всё, хватит!»

Годалминг упал на ковер, задыхаясь и истекая кровью. По лицу моему текли горькие слезы, когда на лестнице послышался топот бегущих ног поднимавшейся миссис Хадсон.

«Мистер Холмс! Доктор Ватсон! Что случи––»

И тут она увидела сцену кровавой бойни.

Я положил руку на плечи этой доброй и стойкой леди, не в силах отвести глаз от истекавшего кровью тела моего друга. Был ли он жив или мертв, сказать я не мог.

«Простите, миссис Хадсон, мне так жаль, что вам пришлось это увидеть», сказал я как можно мягче.

Годалминг, шатаясь, поднялся на ноги.

«Простите, доктор», сказал он. «Это необходимо было сделать––»

«Это не так!», сорвался я. «У нас был шанс избавить мир от ужасного бедствия и спасти один из самых лучших и блестящих умов нашего столетия! Вы только что отправили нас обратно в Средневековье!»

«Пойдем, Артур», сказал Сьюард. «Я тебя приведу в порядок. Пожалуйста, оставьте мистера Холмса мне, доктор. Я в несколько более спокойном состоянии».

С разбитым сердцем, я опустился в кресло и уставился на убитое, неподвижное тело моего самого близкого и дорогого и самого замечательного друга, теперь уже ушедшего от нас по-настоящему. Так много пережитого. Так много горя.

«Миссис Хадсон», сказал я, наконец, «пожалуйста, вызовите Майкрофта Холмса. Нельзя, чтобы то, что здесь произошло, попало в газеты. Будут беспорядки. И хотя это может оказаться практически невозможным, умоляю вас не говорить никому ни слова».

«Не волнуйтесь, доктор Ватсон», сказала она, накрывая тело одеялом из шкафа, о котором я позабыл. «Пожалуйста, присоединяйтесь ко мне за чашкой чая внизу. Мне хочется просто присесть и помянуть его. И мне нужен сейчас кто-нибудь рядом со мной».

Не в силах больше это вынести, я в последний раз взглянул на труп, лежавший на полу, внутренне содрогнувшись, когда сквозь одеяло стали проступать пятна крови, и сердце мое сдавила ледяная рука скорби. Какую горечь я испытываю, когда понимаю, что мое последнее воспоминание о Шерлоке Холмсе связано с его ужасной и жестокой насильственной гибелью. Не буду ничего тут трогать, оставлю всё Майкрофту; стоицизм Холмсов, несомненно, поможет ему довести всё до конца.

«Больше я сейчас ничего не могу для него сделать», сказал я, погладив миссис Хадсон по руке, «но я сделаю всё, чтобы он не был забыт».

_______________________________________________
_______________________________________
________________________________
_________________________
__________________
_____________


ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ:
ПОСЛЕ ДЛИТЕЛЬНОГО ПЕРЕРЫВА

[Примечание от редакции: полное изложение фактов, касающихся убийства графа Рональда Адэра, см. в опубликованном отчете об этом деле, изложенном в рассказе «Пустой дом». Здесь я их опускаю из соображений краткости. – Стивен Сайц]

Дневник доктора Ватсона
6 апреля 1894 года

Даже самая полная и яркая палитра английского языка не способна выразить мои чувства по поводу того, что я могу описать лишь как чудо вчерашнего дня. Впервые после того, как я кремировал мою возлюбленную Мэри, в мое сердце проник солнечный луч – нет, яркая новая звезда. Даже сейчас я не могу полностью поверить в то, что произошло; ну и ладно, может, так и лучше будет, потому что только самые снисходительные читатели смогут поверить в случившееся. Эти события, скорее всего, никогда не увидят свет.

Однако неопровержимый факт остается фактом: Шерлок Холмс восстал из мертвых!

Большую часть вчерашнего дня я провел в доме № 427 на Парк-лейн, на месте убийства достопочтенного сэра Рональда Адэра, молодого аристократа, который обычно проводил целые дни за карточными столами столицы, как правило, без особо громких успехов или проигрышей. Тот факт, что он провел последнюю в своей жизни игру за одним столом с печально известным полковником Себастьяном Мораном, вызвал, конечно же, у меня подозрения, но, хотя я и применил методику моего старого друга (при моих, признаюсь честно, скромных и ограниченных по сравнению с ним способностях), я так и не смог понять, каким же все-таки образом убийца смог попасть в кабинет Адэра на втором этаже, запереть изнутри дверь, выстрелить ему в голову и после этого скрыться, никем не замеченным и не услышанным, если только полковник Моран не выработал каким-то образом способность становиться невидимым, растворяясь в воздухе.

По дороге домой я налетел на согбенного пожилого продавца книг, из-за чего тот выронил несколько книг, которые были у него в руках. Я извинился и подумал, что вопрос на этом исчерпан, однако он последовал за мной до моего дома, где стал горячо благодарить меня за то, что я помог ему подобрать с мостовой его упавшие книги. Честно говоря, его поведение уже начало меня раздражать, но он обратил мое внимание на пустые места на моей книжной полке, которые он предложил заполнить книгами из своего ассортимента. Я повернулся, чтобы взглянуть на шкаф у себя за спиной.

А когда я снова обернулся к нему лицом, по другую сторону моего рабочего стола стоял улыбающийся мне Шерлок Холмс. Я поднялся, уставившись на него в течение нескольких секунд в состоянии полного изумления, а потом, как оказалось, я потерял сознание в первый и последний раз в своей жизни.

Конечно же, перед глазами у меня стоял какой-то серый туман, и когда он очистился, я обнаружил, что воротничок мой расстегнут, и ощутил чуть обжигающий вкус бренди у себя на губах. Над моим креслом склонился Холмс, со своей фляжкой в руке.

«Мой дорогой Ватсон», сказал до боли знакомый мне голос, «я должен принести вам тысячу извинений. Я никак не ожидал, что это окажет на вас такое сильное воздействие».

Я схватил его за руку.

«Холмс!», вскричал я. «Это действительно вы? Неужели вы действительно живы? Как такое возможно? Вы были мертвы, причем уже во второй раз, когда я вас оставил!»

«Подождите минутку», сказал он. «Вы уверены, что вы в состоянии сейчас это обсуждать? Я причинил вам довольно серьезное потрясение своим неоправданно драматичным возвращением».

«Драматическим» – это еще слабо сказано. В последний раз, когда я видел Холмса, он был умирающим вампиром, безвольно лежавшим в луже крови на полу дома № 221B, а мой Вебли еще дымился в руке лорда Годалминга. Я на мгновение закрыл глаза и затем вновь открыл их. Мой старый друг по-прежнему стоял передо мной, живой и дышавший. Он каким-то образом победил свою отвратительную болезнь. Я снова схватил его за рукав и почувствовал под ним его тонкую, но мускулистую руку.

«Ну, во всяком случае, вы уже больше точно не вампир», сказал я. «Старина, дорогой мой, вы просто не представляете, как я рад вас видеть. Сядьте и расскажите мне, каким образом вы снова ожили».

Он сел напротив меня и закурил сигарету в своей прежней манере – небрежной, непринужденной. Облик его показался мне теперь еще тоньше и острее, чем раньше, но у его орлиного профиля был некий мертвенно-бледный оттенок, сказавший мне о том, что жизнь его в последнее время нельзя было назвать здоровой.

Я засыпал его тысячами вопросов, и здесь я сжато проконспектирую его ответы:

«Если бы вы остались наверху, а не предпочли направиться вниз вместе с миссис Хадсон после того, как меня застрелил лорд Годалминг, вы бы увидели, как примерно через час после этого, я с трудом, пошатываясь, но поднялся на ноги. Его пуля отскочила от Дерринджера [карманный пистолет], который был спрятан у меня в халате, но он лишь ослабил ее удар, и она засела у меня в грудной клетке. Довольно легкое подкожное ранение; позже я сам удалил пулю. Вампиры стойкие и живучие существа.

«К тому времени, когда появилась миссис Хадсон вместе с Майкрофтом, я выработал план, который, я надеюсь, вы поймете, и который вас порадует.

«Майкрофт и миссис Хадсон согласились оставить комнаты на Бейкер-стрит в прежнем состоянии, такими, как есть, до моего возвращения, если я сумею добиться успеха, и мы все втроем согласились хранить об этом молчание, пока не придет время. Все и так уже считали меня мертвым, каким я, впрочем, и был в действительности, и не было никаких оснований и необходимости кому-нибудь верить в обратное.

«Ваша теория поставила передо мной новую задачу, ибо вы оказались правы, мой дорогой Ватсон. Вы читали Дарвина?»

«Конечно».

«Я считаю, что вампиризм выполняет эволюционную функцию; в некотором смысле он является последним шансом существующей жизни. Пока носителем болезни является живой человек, вирус находится в спящем, неактивном состоянии. Но он активизируется, после того как тело умирает. Инкубационный период составляет около трех дней. Если тело остается в значительной степени не поврежденным, многие из автономных функций организма возобновляются. Однако носитель вируса должен получать кровь, поэтому и развиваются клыки. Когда же болезнь из организма изгнана, они становятся больше не нужны, и организм их заменяет, как это происходит, когда взрослеет ребенок».

«Поверю вам на слово, Холмс».

«Ватсон, если бы вы мне сразу же рассказали больше об этом феномене, вы, возможно, спасли бы для меня многие месяцы!»

«Вы прекрасно знаете, что посчитали бы меня сумасшедшим», сказал я. «Вы уже высказывали раньше предположение, что ответственность за это следует возложить на какое-то древнее алхимическое зелье Дракулы. Это как нельзя лучше соответствует вашей нынешней теории».

«Это так. Во всяком случае, как вы очень мудро догадались, вампиризм – это болезнь, и болезнь излечимая», продолжал Холмс. «Вооружившись этой догадкой, я пробрался в лабораторию в Монпелье во Франции, и неутомимо трудился там от заката до восхода в течение двух лет, прежде чем я сделал вывод, имеющий решающее значение для понимания вируса. И вот––», он положил на стол бутылочку, «––это лекарство».

«Что это?»

«Производное от чеснока. Я до сих пор не знаю, почему чеснок так токсичен для вампиров, но реакция вируса на этот препарат просто невероятна. Сначала лечение было болезненным и ужасающим; ведь я располагал в основном лишь самим собой, испытывая результативность моего препарата. Довольно сложно даже просто отыскать вампиров; еще труднее найти вампиров, желающих подвергнуть себя лабораторным анализам, но я могу похвастаться тем, что сумел излечить нескольких из них, восстановив их до полностью здорового человека. Редко я встречал столь благодарных мне за это существ. Возможно, Ватсон, вам следует их отыскать; у них есть о чем рассказать, поверьте мне, особенно наиболее старым из них.

«Я чуть не убил себя несколько раз, но я был полон решимости добиться своего. Мое блаженство не знало границ, когда клыки мои выпали, и на их месте начали расти нормальные зубы. Но я понял, что я действительно добился успеха, когда однажды я проходил мимо пекарни по пути в лабораторию, и мне в нос ударили ароматы из печей, пробудив во мне самый зверский голод, и я впервые после Рейхенбаха возжелал пищи, настоящей, человеческой пищи. Я не в силах передать вам ту радость, которая наполнила мне сердце, когда у меня потекли слюнки от пищи, которая не являлась кровью! Я купил и с жадностью съел сразу же целый багет».

«Как вы контролировали свою тягу к крови?»

«Я заставил себя питаться говяжьей и свиной кровью. Но по мере того, как я добивался результатов, и болезнь отступала, мне становилось все легче».

«Но остается еще один, пропавший, неучтенный год».

«Я никогда не расставался со своей скрипкой Страдивари. Мне нужно было заново приучать себя к нормальной жизни. Так что, если вы, читая газеты, встретите имя норвежского скрипача по имени Сигерсон, то вы получите довольно правдивое представление о том, чем я занимался».

«Кстати об этом, как мне объяснить читателям ваше возвращение?»

«Рассказывать об этом не надо».

«Как?»

«Ничего хорошего из этого не получится, а многое можно будет потерять. Как я смогу тогда выступать в качестве последней и высшей инстанции, к которой можно прибегнуть, в области раскрытия преступлений, если вы расскажете всем на свете, что я был вампиром? В любом случае, читателям я уже определенно порядком надоел».

«Вы не видели, сколько писем мне пишут, и не читали их. Мертвы вы или нет, они каждый день требуют все новых рассказов о расследуемых вами делах».

«Не все сразу, значит, еще некоторое время их не будет. Дайте мне сначала вернуться к нормальной жизни. А она начинается с уважаемого сэра Адэра и еще одного эха, доносящегося с Рейхенбахского водопада. Скоро мы посетим полковника Себастьяна Морана. Думаю, он будет весьма удивлен, увидев меня. Но сначала нужно поговорить с доктором Сьюардом».

* * *

Дневник доктора Сьюарда
(Диктовка, расшифрованная с восковых цилиндров)
9 апреля 1894 года

Сегодня я испытал потрясение самого невероятного свойства.

Когда я вернулся с обеда, который я провел вместе с лордом и леди Годалминг, мой секретарь вручил мне визитную карточку.

«Еще один человек, считающий себя Шерлоком Холмсом, сэр», сказал он. «Хотя он действительно выглядит соответственно, и несколько похожим на него, надо отдать ему должное. Он ждет вас в вашем кабинете».

Человек, поднявшийся, чтобы со мной поздороваться, – высокий, стройный и исхудалый, с орлиным носом и квадратным подбородком, в знакомом сюртуке – определенно не мог быть никем иным, как Шерлоком Холмсом, чей истекающий кровью труп я в последний раз видел лежавшим на полу его квартиры на Бейкер-стрит.

«Мистер Холмс?», спросил я, возвысив голос на добрые пол-октавы. «Как такое возможно?»

Он протянул мне руку и улыбнулся. В состоянии, близком к ошеломлению, я пожал ее, и она оказалась теплой. Он рассмеялся, увидев изумление у меня на лице, и я с трепетом увидел, что зубы у него гладкие, желтые от никотина и ровные.

«Мистер Холмс, у меня просто нет слов. Вы волшебник, сэр! Четыреста лет назад вас наверняка сожгли бы на костре».

«Боюсь, что это скучная, прозаическая наука, заменившая волшебство», ответил он, сев и предложив мне сигарету, как будто это я был в его кабинете. Я отказался от сигареты и смело взял его руку, нащупав пульс. Он бился у него в руке, сильный, регулярный и ритмичный.

«Призраки в этом не нуждаются», добавил он.

«Никаких сомнений нет», сказал я. «В вашем теле, похоже, не осталось ни следа от вампирских проявлений. Как будто на вас никогда и не накладывалось проклятие».

«На мне его никогда и не было», ответил он, «я был болен. Видите ли, теория Ватсон оказалась верной. Вампиризм – это вирус. После введения в организм носителя, он скрывается и не дает о себе знать, пока носитель не умрет, чтобы пробудиться после того, как кровь перестает циркулировать. После примерно трехдневного инкубационного периода вирус возобновляет деятельность нервной системы».

«Понимаю».

«Организм оживает, но он не в состоянии поддерживать себя питанием, как прежде. Кровь нужно получать извне».

«Но все остальное», сказал я. «Боязнь Христа, превращения в животных, отсутствие отражения в зеркале?»

«Ваш идолопоклоннический талисман на меня не подействовал, если вы помните», ответил Холмс. «Вампиры Трансильвании прожили свои первые жизни в ту пору, когда религиозная одержимость в этом регионе мира находилась на пике своего развития, и на нее они и реагировали. И за сотни лет они лишь укрепились в этих своих верованиях. Я не верю, что они могут превращаться в животных или в туман, потому что я не мог этого делать. Это можно объяснить гипнозом, трюками фокусников и истерией на почве суеверий и предрассудков. Но я допускаю возможность того, что недоброй памяти граф, возможно, владел искусством черной магии, навыками, которые мы никогда не узнаем».

«А отсутствие отражения в зеркале?»

Холмс замялся.

«Я никогда не терял своего отражения. И должен также приписать это суевериям».

Сомневаюсь, что он сказал правду, но что я мог в ответ на это сказать?

«И зачем вы пришли сюда, мистер Холмс?»

«Чтобы дать вам вот это». Он положил фляжку и толстый конверт мне на стол. «Лекарство от проклятия. Оно изготовлено на основе обычного чеснока. Я также подготовил вам копию моих заметок, формулу и способ излечения, которое я применил на самом себе и на некоторых других. Смею надеяться, что только квалифицированный врач сможет разработать более гуманный курс лечения, чем я. Естественно, вы можете свободно консультироваться со мной».

Я взял в руку фляжку, словно это был какой-то Святой Грааль.

«Лекарство. Ван Хельсинг никогда в это не поверит».

«Сомневаюсь, что он захочет. Пожалуйста, кланяйтесь от меня лорду Годалмингу и передайте мои извинения его супруге. Я вовсе не сержусь на него; более того, он действовал именно так, как мне и хотелось. Надеюсь, когда-нибудь он окажет мне честь снова увидеться со мной в его обществе».

«Вы необыкновенный человек, мистер Холмс».

«Вы проницательны, доктор Сьюард».

И с этими словами он надел свой цилиндр и вышел из моего кабинета. Я снова поразился его подарку, и глаза мои наполнились горячими слезами, когда я подумал о Люси.



––––КОНЕЦ––––

_______________________________________________
_______________________________________
________________________________
_________________________
__________________
_____________

ПОСЕТИТЕ МОЙ САЙТ
«СЕВЕРНЫЙ КОРРЕСПОНДЕНТ»!
https://sites.google.com/site/severkorrespondent/

Читайте переведенные мною западные триллеры на моем сайте «Северный Корреспондент»! Джек Бауэр, борьба с терроризмом, Терминаторы, Годзилла и другие монстры.  Граф Дракула и Шерлок Холмс. Капитан Немо и его «Наутилус».