Театр - это такая кафедра, с которой можно много сказать миру.
Н.В.Гоголь
РЕПЕТИЦИИ
Однако новые события вскоре отодвинули личные переживания на второй план.
Римма принесла в учительскую газету, помахала ею перед склонённой головой подруги:
- А знаешь, Лина, что нам сейчас нужно делать?
Лина Сергеевна подняла голову от стопки тетрадок, уныло вздохнула:
- Идти на педсовет? Это я знаю. Но ещё ведь рано...
- Нет и нет! - Римма хитро улыбается, словно готовит прия-а-атный сюрприз.
- Так что же? Не томи.
- Видишь эту статью? Весь мир будет отмечать 400-летие со дня рождения Шекспира! Юбилейная дата!!
- Причём здесь мы? - пожала плечами уставшая подруга.
- Как при чём?! - не на шутку возмутилась Римма Иосифовна. - При театре! У тебя театральный кружок, и вы должны к юбилею поставить пьесу Шекспира.
- Пьесу? - Лина взглянула чуть веселее. - Шекспира?
- Да!
- Здесь, в деревне?!..
- И на нашей сцене! С триумфом!
- Ты с ума сошла! - грустно вздохнула Лина Сергеевна и вновь склонилась над тетрадками.
Но Римму не так-то легко сбить с курса. После недолгих обсуждений они остановились на, как им показалось, самой доступной для села - "Двенадцатой ночи".
Лина увлекалась легко, тем более при такой мощной поддержке. А детей уговаривать не пришлось. Но надо было торопиться: юбилей в апреле. Репетиции шли почти каждый день, сначала индивидуально, потом группами - так что ни скучать, ни терзаться душевными муками было совершенно НЕКОГДА!
--------------------------------
Четыре года спустя.
11 мая 1968 г. Запись в дневнике Лины Сергеевны.
«Смотрела фильм «Двенадцатая ночь», сравнивала его с нашей постановкой. Мои ученики играли не хуже! Успех был потрясающий! И дело даже не в том, что зритель был деревенский, неискушённый и благодарный. Нет, дело – в таланте и усердии юных актёров!
Это была наша ПЕРВАЯ большая постановка.
Оливию играла Люба Захарова, высокая, стройная, красивая, с царственной осанкой и глубоким голосом, который мог, по-моему, выразить любые, самые полярные оттенки чувств. Ручаюсь, играла она вовсе не хуже Ларионовой, а иногда и лучше!
Клара Лучко, конечно, бесподобна. А нашу Виолу замечательно сыграла Машенька Сороквашина, милая, чудная девчоночка, хрупкая, с нежным голоском.
Её брат-близнец Себастьян – серьёзная Галя Маслова, без фантазии, но исполнительная и старательная.
Шут - белокурая, с короткой стрижкой, румяная, смешливая Галя Левина.
Сэр Тоби – восьмиклассник Валентин Жерноклеев, но все по-дружески звали его Валик. Он был создан для театральной сцены, чтобы заменить Райкина и прочих юмористов. А также художников, декораторов, бутафоров, осветителей, суфлёров и всех рабочих сцены вместе взятых.
Только костюмы шил не он, а постарались девчонки, используя марлю, старые шторы и прочий подручный материал. Ещё одна удивительная особенность Валика (и Яши тоже): если они вдруг забывали слова, то никогда не терялись – напротив, находили тут же свои, не менее остроумные, звучащие злободневно и всегда к месту. Поэтому режиссёр прощал им все их ошибки и ляпы.
Конечно, трудно переиграть талант Меркурьева, но наш Мальволио был достойным конкурентом. Яша Арзамасов - умнейший юноша (назвать его мальчишкой не поднимается рука), цвет нашего театрального сообщества, универсальный талант для воплощения на сцене и богов, героев и таких типов, как самодовольный управитель Оливии.
Сэр Эндрю Эгьючийк – Гена Коломейцев, достойная смена Вицину в его комических сценах, такой же худой, костлявый и жилистый. Умный юноша, умеющий рассуждать на серьёзные темы, он не боялся быть смешным, и оттого всё получалось уморительно.
Герцог Орсино - Витя Шадрин, высокий, благородно грассирующий блондин, с правильными чертами бледного веснушчатого лица. К сожалению, застенчивый, но, как он ни отказывался, Римме всё-таки удалось его уговорить, и мы не пожалели о выборе.
Ох, какие талантливые дети были в нашей в глуши! Да разве это была глушь? Мы дышали одним воздухом с великим Шекспиром, жили одной жизнью с его героями, повторяли уморительные или возвышенные их реплики, смеялись и плакали вместе с ними…
*****
Вернёмся на четыре года назад. Войдём в маленькую сельскую школу.
Ушли последние дежурные. Короткий зимний день сменился морозной ночью. Римма в учительской заполняет журнал, близоруко вглядываясь в строчки. Лина, прижимая к груди тетрадку, подпрыгивает на чёрном диване.
- Ну, посмотри, пожалуйста! Сегодня – первая полная репетиция…
- Это называется «прогон». Подожди минут пять, дай закончить. А то ошибусь – опять директор будет нудить.
- Ты уже десять минут заполняешь.
- Не торопи. Это государственный документ. Вечно у тебя не хватает терпения.
Наконец-то журнал закрыт. Римма вздыхает:
- Ох, и устала я сегодня. Днём ещё ходила к председателю колхоза насчёт работы для моих детей. Кое-что получается. Всё-таки мы съездим в Питер! Ну, что там у тебя?
- Если ты не уговоришь Витю играть, у нас ничего не получится. Он то соглашается, то отказывается.
- Детки у нас талантливые, сыграют как надо. И режиссёр талантливый, вон как Шекспира сократил! И даже сцены переставил. И даже присочинил кое-что. Автор, наверное, в гробу переворачивается от зависти, а?
- Опять иронизируешь?
- Я же любя!
Хлопает входная дверь. Голоса, заполняя пустую школу, звучат гулко и звонко.
В учительскую заглядывает улыбающаяся физиономия Яши:
- Мы уже тут!
- Слышим-слышим, - ответ звучит почти хором. Синяя тетрадка и растрёпанный томик шекспировских комедий крепко зажаты в руке. Вперёд!
В классе, где собрались юные артисты, кутерьма. Девчонки «колошматят» Валика – тот успел насыпать Любе снега за воротник.
Витя, гордо выпрямившись, сидит в сторонке,ни во что не вмешиваясь. Увидев Римму, он встаёт, но, повинуясь движению её руки, садится снова.
Да и девчонки быстро успокоились. Валик с Яшей сдвинули парты, освободив площадку перед доской. Сели полукругом.
В дальнем углу за партой ещё одна фигура – Миша уткнулся в книгу, что-то читает, или пишет, или делает вид, что пишет, но чаще прислушивается к репликам, изредка улыбается. И ведь не выгонишь: просачивается упорно. Но не мешает, и то хорошо.
- Театр – это строгая дисциплина! – строго внушает Римма.
- Ясно, - кивает неугомонный Валентин и исподтишка толкает Галю локтем.
Терпеливый Себастьян показывает озорнику кулак.
- Начнём! – командует режиссёр. – Выходит Шут.
Шут не выходит.
- Где шут? Где Левина? – Обречённый вздох: опять кого-то нет!
- Она, наверное, забыла, - извинительно объясняет Машенька.
- Тогда - Антонио и Себастьян! Галя, ты держишься мужественно, о сестре говоришь с печалью. Выпрямись, не сутулься.
Галя Маслова кивает головой… и тараторит скороговоркой:
- Пусть вам будет известно, Антонио, что зовут меня Себастьян. После смерти отца мы с сестрой на корабле отправились в Иллирию, но небеса неблагосклонны были к нам. За час до того, как вы спасли меня, моя сестра утонула в солёных волнах моря.
Лина сердится:
- Галя! Говори медленнее, громче, а то никто не разберёт.
- Я потом буду громче.
- Нет, не потом, надо сразу привыкать к актёрской интонации. А на сцене ещё больше растеряешься…
Галя недовольно морщится.
- Галка, включай звук! – сердито кричит Валик. Ему уже надоело сидеть спокойно, он дёргает Любу за косынку, показывает язык – в общем, развлекается, как умеет.
- Теперь Виола и капитан. Виола, ты дрожишь, а капитан тебя успокаивает.
- Как успокаивает? – интересуется Маша.
- Можно обнять слегка, – поясняет режиссёр.
Вмешивается Римма:
- Эй, капитан, так энергично не обнимай Машеньку, это было не принято.
- Он всегда руки распускает, - жалуется, покраснев, Маша.
- Придётся обрубить! Но если серьёзно, капитан должен держаться почтительно по отношению к даме, он ведь дворянин.
- Я не дворянин, - ворчит обиженный Лёня Федянин, неповоротливый кудрявый толстяк.
Михаил хихикает в углу. Приходится погрозить ему пальцем.
- А ты будь дворянином! – настаивает Римма. – У тебя такая замечательная роль, все девчонки влюбятся. Ты – Капитан! Это звучит с благородным достоинством.
Польщённый герой приосанивается и на реплику Виолы отвечает со всем достоинством, какое нашлось в душе деревенского мальчишки, видевшего капитанов и море только на картинке или в кино.
Два сэра, Эндрю и Тоби, входят, обнявшись. Высоченный худой Гена и низенький плотный Валик, которому пришлось для солидности под рубашку засунуть три зимние шапки. Ушанки расползаются в стороны, и сэр их постоянно поправляет, гримасничая от усилий. Видно, что ему доставляет истинное удовольствие издеваться над несчастным Эгъючийком.
Взлохмаченный, сутулящийся Гена так натурально и смешно изображает придурковатого героя, что все, увлёкшись его игрой, забывают о своих ролях. Даже Римма с трудом сдерживает смех, слыша манерный голос сэра Эндрю.
- Порой я думаю, что у меня ума не больше, чем у любого христианина или среднего человека. Это, видимо, оттого что я великий пожиратель говядины, и это вредно для моего интеллекта.
- Сомненья нет, - уверенно отвечает сэр Тоби, надувая щёки и подмигивая.
- Зря я не занимался своим развитием.
- Тогда волосы у тебя на голове были бы намного гуще.
- Но мне и эти к лицу, как вы находите? – пищит Эндрю, взбивая хохол.
Реплики идут одна за другой, почти без подсказки, а площадной английский юмор так напоминает местный, деревенский, что зрители покатываются от хохота, видя жестикуляцию сэров, их забавную мимику и слыша нечто вроде этого:
- Да, я могу отколоть колено!
- Не колено, а коленце, - поправляет Римма.
- Один фиг! - балагурит Валик. Но Римма Иосифовна всё же переубеждает его.
- А уж в фигуре прыг-скок, я думаю, у меня мало соперников в Иллирии.
И сэр Эндрю-таки выделывает немыслимое коленце ногами. Жару поддаёт сэр Тоби, пытаясь подражать. Шапки вываливаются из-под его рубахи. Сэр Эндрю, споткнувшись, падает, Тоби валится на него…
Мишка прыскает в углу. Девчонки и Римма заливисто хохочут. Режиссёр вытирает слёзы от смеха. Даже Витя улыбается.
А дальше ещё одна гордость - появляется Яша в роли надутого спесью Мальволио. Он басит, медленно растягивая слова. Его удивлению нет меры, а упрёки натурально обращены к зрителям:
- Господа, вы ошалели. В такой час гремите, как жестянщики. Неужели у вас не хватает ума, воспитания и такта? Ведёте себя, как в пивной, орёте песни, как сапожники…
И столько в нём приторного самодовольства в жестах и надменной тупости в густом голосе! А ведь в жизни Яша совсем другой – красивый, умный, воспитанный. Потрясающая способность к перевоплощению!
Витя начинает нервничать, комкает листки со словами: сейчас его выход, он смотрит ждущим взглядом – только Римма может вселить в него уверенность.
И вот Цезарио (на самом деле Виола, то есть Маша,- как всё это мастерски запутано у Шекспира и у нас!)произносит своим нежным голоском, поправляя плюшевый беретик, прячущий косы:
- Я к вашим услугам, милорд.
- Машенька, поклон не забудь, - подсказывает режиссёр, - ногу отставляешь назад, руку в сторону…
У Маши не получается. Тут уж не выдерживает Римма – она умеет всё и показывает несколько раз. Орсино - молодец! Произносит громко, с выражением:
- Цезарио, я распахнул перед тобою душу, словно книгу.
Ступай же к ней теперь, не принимай отказа.
Вовремя вступает Машенька:
- А вдруг удастся, что тогда, милорд?
- О, расскажи всю страсть моей любви,
Вручи кольцо ей, повтори ей вновь,
Что не отступит, не уйдёт любовь! –
Получается неплохо. В дальнем углу какой-то шум: это у Миши падает книга под парту, и он, пыхтя, достаёт её. Поднял, наконец!
- Теперь сцены с Оливией.
Надменно царственная Люба-Оливия упрекает сэра Тоби:
- Как же это вы дошли до такого летаргического состояния?
- Литр – гического? – выразительно намекая известным щелчком, переспрашивает Тоби. – Плевал я на состояние.
- Валик. Не переигрывай, а то зрители подумают, что ты действительно пьян.
- Пусть думают! – бесшабашно машет рукой Тоби.
Слова Любы звучат как раз к месту:
- Скажите, шут, на кого похож пьяный? Ой, забыла: шута нет…
На помощь приходит Яша:
- Их может сказать Мальволио..
- Давай. Ты что, всю пьесу наизусть знаешь?
- Почти, - улыбается Яша и входит в роль. – Пьяный похож на утопленника, дурака или сумасшедшего.
Потом так же легко выходит из роли:
- А можно сказать: и на дядю Канку, он вечно пьяный, как свинья.
- Не будем местных упоминать, а то обидятся. Кстати, ты зря свинку обидел, они в этом отношении умнее людей - не пьют.
- Потому что им не наливают, - парирует Валик, улыбаясь.
- Умники! – Лина Сергеевна останавливает спор. – Оливия и Цезарио, ваша сцена.
Сцена проходит блестяще.
- Добрая леди, разрешите поглядеть на ваше лицо.
- Разве ваш господин поручил вам иметь дело с моим лицом?
Ах, как выразительно играет Люба!
- Ладно, откинем вуаль. Глядите, сэр, вот моё изображение. Недурная работа?
- Превосходная, если это дело рук божьих.
С каким насмешливым достоинством звучит ответ:
- Краска подлинная, не полиняет при любой погоде.
Увы, Римма смотрит на часы:
- Мо-ло-дцы. Но время, время... Пора расходиться. Яша, в мастерской сделаете ещё две шпаги. Миша, поможешь?
Михаил за последней партой радостно кивает головой и выбирается поближе к артистам.
- Девчонки, платья шьёте?
- Шьём, но краски надо где-то достать, покрасить марлю. Зоя обещала привезти из Усть-Тарки - в пакетиках.
- У нас эти… воротники гоф...гоф-ри-рованные для Оливии не получаются.
- Попробуйте сильнее накрахмалить, тогда стоять будут лучше. Можно сделать жабо.
- Жабу? – переспрашивает Валик. – Это для чего?
- Воротник такой, кружевной, красивый.
- А-а-а… А почему так некрасиво назвали?
- Потому что французы.
- Ещё шляпа нужна, с широкими полями, с перьями.
- Куриные пойдут?
- Лучше бы петушиные, из хвоста, они ярче.
- Разорю нашего Курухана Турухановича, - обещает Яша.
- Только все не вырывай, а то куры любить не будут.
Дружно смеются. Лина вспоминает:
- Ой, а декорации! Директор даёт рулон обёрточной бумаги, надо склеить, нарисовать силуэт замка. Валик, это задание тебе.
- И я помогу, - басит Михаил. Он уже тут, рядом со всеми.
- Вот и хорошо!
Расходиться никому не хочется, хотя уже поздно. Вспоминаются реплики, смешные ситуации, промахи. Мальчишки рвутся отрепетировать любимую сцену поединка на шпагах. Дай им только волю – класс разгромят!
- Машка, держи шпагу ровнее, ты размахиваешь, как палкой.
- А я и должна так, я же Виола.
- А-а, ну да, - машет рукой Валентин. - Это Галке надо учиться фехтовать. Иди, покажу.
- Не надо, - отмахивается Галя, - ты мне в прошлый раз показал - два дня рука болела.
- Сама виновата. Учись удар парировать.
- Научусь как-нибудь без тебя.
Постепенно расходятся. Орсино благородно провожает Римму Иосифовну. Лина обнимает Оливию:
- Любочка, как ты бесподобно играла!
Люба только улыбается смущённо. Они идут вместе: им по пути. Сзади плетётся знакомая высокая фигура – это, конечно, Михаил.
Продолжение http://www.proza.ru/2018/06/21/1520