Алексей перевалился через ствол поваленного дерева и уже рывками, на трех конечностях, из последних сил, тащил себя к ближайшим кустам. Правая нога, простреленная чуть выше колена перестав повиноваться, волочилась за ним как обрывок шинели. Он стремился на звук боя доносящегося из-за болота, но будучи раненным, понимал несбыточность этих надежд. Боли Алексей не чувствовал, всем его существом овладевала злость на несостоятельность, что-либо изменить, следом шли немцы. Скоро всё закончится, это уже становились ясным, как закат солнца. Живым не сдамся, это было решено и не обсуждаемо, граната и запал к ней, были при нем на крайний случай. Алексей боялся только одного, будучи раненным, потеряв сознание, попасть в плен. За несколько дней, весь отряд погиб у него на глазах. И вот, он последний. Последний, из более чем семидесяти крепких, молодых, парней. Последний из живых, с простреленной ногой и плечом, с единственной гранатой, валяется под кустом, посередине бескрайнего болота, в ожидании подхода хладнокровных убийц. Дальше передвигаться, просто, нет сил. Лежа на спине, он достал из подсумка гранату с запалом, и вывернув заглушку, начал вкручивать запал. Теперь оставалось, только нажав на рычаг, выдернуть кольцо и когда фрицы подойдут, разжать ладонь. Граната Ф-1 или как её в народе называют «лимонка», была им выбрана не случайно, этот универсальный вид осколочного оружия, как никакой иной, позволял подорвать и себя, и окружающих, без единого шанса выжить.
Ожидание неминуемого конца, момента, когда должно произойти то, зачем уже не будет ничего - вечность, раздражали Алексея. Время застыло, а зеленоватая сволота – фрицы, до этого наступающие на пятки, не спешат.
- Руссо сдаваться, великий Германия дарить жить, раздался из-за дальних кустов голос. Окружают, догадался Алексей, - Боятся суки, ничего, подожду, вот только подойдите, я вам. Сдавайся, щас, вот вам, и Алексей потряс перед собой кулаком с зажатой гранатой, - На всех хватит.
А в округе, не смотря на страшные события войны, бушевало жизнерадостное лето. Природе нет никакого дела, ни до обезумевших, уничтожающих друг друга людей, ни до политического строя государств, ни до их боли и радости. Она выше. Выше и сильней. Ею правит любовь, любовь к жизни, так как она сама и есть эта жизнь, и всех кто пытается жить по своим правилам и законам, она просто вычеркивает из списка любви, своего списка жизни, перешагнув, не обращая внимания, идет дальше.
Неожиданно для себя, Алексей вспомнил как, после первого же боя, он перед строем, был вынужден расстрелять паникера. Он был абсолютно уверен, что действует правильно, по инструкции, по законам военного времени, при выполнении особо важного задания, но что-то подсознательно, с того самого момента, гложет его нутро и совесть. Чуть позже он, комсомолец, атеист, офицер Красной армии, всецело преданный делу Ленина и товарища Сталина, готовый отдать жизнь за Советскую страну, засомневался. Засомневался не в том, что был вынужден расстрелять человека, это была вынужденная и необходимая мера войны, а вот то, что говорил этот паникер, не давало покоя. И сейчас, находясь в двух шагах от смерти, тревога сомнений была, как никогда, сильна.
- Проклятые, качая головой, тихо сказал Алексей, - мы все проклятые. Он поглядел в голубизну весеннего неба: - Нечто ты, и впрямь, там есть?, задал он вопрос в никуда.
***
- Будьте вы все прокляты, кричала вырвавшаяся из стоящей, у оврага, толпы, седая полная женщина, - Будьте вы все прокляты ироды, убивцы, убивцы, будьте прокляты. Господи, покарай окаянных душегубов, за детишек наших, будьте вы прокляты. Она, вскинув руки вверх и устремив туда же свой взор, потеряв страх, проклиная, продолжала идти на выстроенных в шеренгу автоматчиков.
Алексей, будь-то, снова оказался в том дне, с чувствами овладевшими тогда им:
- Огонь, огонь, скомандовал он, понимая, что еще мгновение и вся толпа может последовать за обезумевшей женщиной и ситуация выйдет из-под контроля. Он видел нерешительные взгляды подчиненных, в которых открыто, читались сомнения в правильности его приказа:
- По врагам народа, огонь, продолжал уже орать Алексей, подавляя криком не решительность солдат стрелять в гражданское население, да еще и с детьми, которым, осознавая неотвратимость смерти, родители закрывали ладонями глаза и рты. Снова и снова видел как, солдаты, зажмурив глаза, не в силах смотреть на ими совершаемое, нажав на спусковые крючки автоматов, поливали градом свинца толпу. Крики, гул, стоны и два десятка автоматных очередей, слились в жуткий шквал, пронзающий уверенность, до этого момента царившую в его душе.
Застывшие и оглушенные, красноармейцы, с остервенением, сжимающие автоматы, от которых исходили потоки порохового дыма, с вытаращенными глазами, созерцали картину содеянного. У одновременно начавших стрелять солдат, патроны закончились так же одновременно. Обрушившаяся тишина, как снежная лавина, утопившая под собой звуки всей вселенной, накрыла всех разом, парализовав сознание и способность к малейшему движению. Алексей помнил, что только с третей, а то и с четвертой попытки ему удалось взять себя в руки, выйти из состояния немощи и растерявшегося сознания.
- Перезарядить, скомандовал он, но видя, что его не слышат, набрав полную грудь воздуха, заорал, - Перезарядить оружие, направо, бегом к вагонам. Солдаты, повинуясь приказу, автоматически стали доставать из подсумков новые диски к ППШ. Шок отступал, и выполнив команду перезарядки, солдаты побежали к двум оставшимся вагонам. Дальнейшее проходило как бы само собой. Коридор из автоматчиков от вагона до железнодорожной обочины, цоканье вагонного замка, скрипящий звук поката подшипников при открывании скотного вагона, напуганная толпа, гонимая по солдатскому коридору и новая лавина свинца из всех стволов. Три вагона. Три набитых людьми железнодорожных вагона обреченных душ, от мало до велика – приказ.
Память резко перекинула Алексея в события после первой встречи с врагом. Первого в его жизни боя с настоящими фашистами. После подрыва, согласно инструкции, вагонов, и отправки посыльного с донесением на станцию, где тот должен был связаться с представителем особого отдела дивизии и получить уточнения по выводу отряда, он отвел отряд в лес с целью ожидания возврата связного. Через час оставленные у железной дороги дозорные сообщили о звуке приближающегося железнодорожного транспорта. Алексей решил, что это вернулся отправленный им до ближайшей станции паровоз и послал отделение провести наблюдение. Но произошло то, что произошло. Как уже позже узнал лейтенант, паровоз с вагоном, толкающий впереди себя вагонную платформу, не доезжая до места подрыва вагонов, остановился, а установленный на платформе пулемет сразу открыл огонь, по ничего не подозревающему отделению на обочине, а из вагона, роем, повыскакивали немецкие автоматчики. Находясь поблизости от места событий отряд, был вынужден принять этот бой. Потеряв одиннадцать человек убитыми, с пятью раненными отряд был вынужден отступить в глубину леса, где через час пути, остановились на привал.
- Товарищ лейтенант, товарищ лейтенант, в полголоса, твердя одно и то же, подбежал к нему комсорг отряда.
- Что случилось? Не отрываясь от изучения карты местности, спросил он.
- Там, там, показывая рукой и не находя слов, - там, там он, пристрелить просит.
- Что там? Кого еще пристрелить? Ты внятно сказать можешь? Но комсорг, только показывал рукой в сторону расположения группы бойцов и не внятно бормотал: - Да он с ума, того он, и он еще товарищ лейтенант, этого, молится он.
Поняв, что от бойца находящегося в столь возбужденном состоянии ничего не добиться, Алексей последовал в указанном направлении.
- Господи, нет нам прощения, нет больше силушки, кары твоей ожидать, смилуйся, ниспошли смерти без мучений, смилуйся. Стоя на коленях и непрестанно крестясь, слезно причитал в небеса, один из бойцов, вокруг которого собралось человек двадцать.
- Что тут происходит? С ходу строго спросил Алексей.
- Да вот, товарищ лейтенант, отозвался один из бойцов, - Присели, по вашему приказу отдохнуть, я сам задремал даже, а тут он, как вскочит и давай орать: - Проклятые мы, проклятые, все погибнем. В гиене огненной, кричит, нам гореть всем. На колени бухнулся и давай молиться. Убейте меня, просит, жить, говорит, не могу больше.
- На немцев предлагает без оружия идти, пусть, говорит, они нас расстреляют, добавил рядом стоящий комсорг.
- Да ты что? мать твою, взорвался Алексей, подбегая к бойцу стоящему на коленях
- Да я тебя за такое, на месте без суда. Встать. Встать, уже в крик скомандовал лейтенант. Но солдат не смотря ни на что, уставившись в небо, продолжал, крестясь, бормотать какую-то молитву. Алексей схватил бойца за плечи гимнастерки, и силой, подняв на ноги, тряхнул. Боец, вытаращив глаза и дрожа, уставился на лейтенанта.
- Ты что ж гадина, панику разводить надумал? Струсил? В поповщину кинулся? Ты как вообще в отряд попал? Да какой ты после этого комсомолец?
- Проклятые мы, проклятые, не переставая дрожать, забормотал солдат. – Идут они, за нами идут, я их всех видел, со всех сторон идут. Погибнем мы все тут, все, все мы проклятые.
- Кто идет? Какую хрень ты несешь? А ну взял себя в руки, а то я .., Алексей, демонстративно, положил руку на кобуру пистолета.
- Они идут, убиенные нами, сам видел, убейте меня, товарищ лейтенант, убейте, Христом Богом прошу вас, убейте, солдат рухнул на колени и снова принялся креститься. – Отпустите, я на немцев пойду, пусть они меня застрелят.
- Да ты что боец, совсем трусость тебя одолела? вскипел Алексей. Он повернулся к стоявшим в стороне солдатам и понял, что паника начинает овладевать всеми. Достав пистолет, лейтенант сделал два шага назад, ситуация требовала немедленных действий но, одно дело стрелять в врага, и совсем другое в своего, даже если этого требует устав… Алексей вспомнил инструктаж перед выходом на задание и слова майора:
- Теперь только от тебя, твоих решительных действий, будет зависеть, кому поверят бойцы, за кем пойдут.
- Встать. Встать, повторно громко скомандовал он, боец, сидя на коленях, качаясь из стороны в сторону, вдруг протянул вопрошающе руки в сторону солдат: - Проклятые мы братцы, все погибнем тут, все…
- За трусость, не выполнение приказа, по закону военного времени, Алексей, недоговорив приговор, трижды нажал на курок, допустить паники, страха у солдат, он не мог.
- Ну что? Есть еще желающие к немцам идти? Прокричал он, повернувшись к солдатам. Воцарившаяся тишина, несколько успокоила Алексея. Он справился. Справился с командованием вверенного личного состава, с ситуацией, но главное, что понял на тот момент, он справился с собой, с собственным страхом. Алексей был полностью уверен, в правоте своих действий, по-иному нельзя, а для него, как для командира отряда, приказ превыше всего. Родина приказала, и он должен, обязан, не взирая ни на какие трудности и жертвы, даже ценой своей жизни, его выполнить.
Впереди, до того самого момента, когда он с гранатой в руках будет лежать и ждать собственной смерти, оставались два дня. Двое суток, которые, как кислота, попавшая на ткань, ежечасно будут разъедать его сознание и личную уверенность.
Посланный на станцию посыльный вернулся сообщив, что донесение по выполнению задания отправлено, а вот связаться с штабом дивизии, и получить информацию по выводу группы не удалось. Сама станция уже к тому времени была в огне. Отступающая армия забирала с собой всё население, а строения подвергались уничтожению, лица не желающие покинуть дома, признавались пособниками врага и уничтожались незамедлительно. Отправленная группа в количестве трех человек в сторону линии фронта для связи с особым отделом армии, в назначенный срок, через сутки, не вернулась. Оставалось одно, идти всей группой в сторону фронта. Не знал Алексей, что в болотистых местах из-за невозможности создания сплошной линии обороны обе воюющие стороны закреплялись на высотах, что и сами бои, в этих топких местах, по большей части, шли за эти высоты, что небольшой группе можно достаточно легко, их обойти, особенно под покровом ночи. На вторые сутки движения, Алексей, у которого никак не выходили из головы слова расстрелянного им паникера, «проклятые мы», снова заставили содрогнуться сознанием. Судьба сыграла с ними, в злодейскую, роковую шутку. Отряд ночью прошел мимо наших высот и в упор уперся в немецкую.
Пристреленное и хорошо просматриваемое редколесье, в котором оказался отряд, в считанные минуты, привело к гибели половине личного состава. Принимая южней, стараясь с боем обойти занятую врагом высоту, отряд оказался между двумя. И отойдя с потерями от одной, тут же попал под обстрел сосенней.
Пространство в пятьсот метров, когда с двух сторон градом летел смертоносный свинец, чем-то напоминали коридор автоматчиков гнавших людей из вагонов до придорожного оврага, только теперь в роли беспомощных жертв, было не гражданское безоружное население, а сами автоматчики. Из этого ада вышло всего семь человек, он, и шесть солдат за которых Алексей переживал особенно.
По удивительному стечению обстоятельств именно эти шесть человек находились, еще на станции, в охранении четвертой платформы, у которой была порвана сцепка. По медлительности движения, конвоируемых после ареста, в особенности женщин с малыми детишками, на эту платформу загрузили хвост конвоируемой колонны. Платформа с невысоким бортиком оказалась забита бабами и детьми. Уполномоченный, под руководство которого перешел отряд по прибытию, торопился неимоверно, и назначенная отправка паровоза должна была произойти, даже если начнется немецкая бомбардировка, которой опасались больше всего. На ремонт было отпущено двадцать пять минут, и работники станции предложили связать стальным тросом вагонные крюки, за новой сцепкой нужно было тащиться в загон, и за отведенное время никак не успеть.
Чем руководствовался на тот момент Алексей, что его заставило на вопрос:
- Ну, так что делать-то будем? За винтом сцепки бежать или трос намотать попробуем? Ответил по-армейски:
- Бегом давайте, делать надо так, как надо, а не так как в голову взбредет. Объяснить этого, он и сам не мог, нашло что-то, сам не свой от происходящего был.
Именно этот ответ слышало отделение в количестве шести человек находящихся у платформы. Эти шестеро присутствовали и при указаниях уполномоченного, из которых было ясно и время отправки, и невозможность успеть, что-либо отремонтировать, должным образом. Как не крути, Алексей отдал указание, которое однозначно оставляло платформу с людьми на станции. На тот момент Алексей уже имел четкие указания, отвезли контингент на выдержанное расстояние и по причине невозможности конвоировать дальше, в силу захвата немцами части железной дороги, ликвидировать. Помнил и слова майора об ответственности перед Родиной, но в тоже самое время, перед ним была платформа, на которой, прижимаясь друг к другу, сидели кто угодно, но только не враги. Осознавая ответственность, Алексей, затаив дыхание, глядел в сторону платформы, не на прижавшихся к матерям детей, не оценивая их количество, а на шестерых охраняемых её. Доложи любой из них о его самоуправстве и он, офицер красной армии становился в один ряд с пособниками врагу. И уполномоченный пробегал несколько раз, и в разговор с охраной вступал, но солдаты не подвели, лишнего не сболтнули.
И вот теперь их осталось только семь, он и шесть, именно тех, которые поспособствовали не брать на душу смертный грех, целой платформы, невинных. Перевязывая простреленное шальной пулей плечо, Алексей никак не мог отделаться от мысли, случайно ли такое совпадение и почему именно их выбрала жизнь. А может и впрямь в этом что-то да есть? задавал он себе вопрос: - А вдруг он прав?
- По болоту снова раздался корявый голос: - Руссо Ванька, тебе бежать нет возможность, сдаваться. Сопротивлений смерть, сдаться будешь жить.
- Ага, сейчас, вот только чеку выдерну и сдамся, сказал сам себе Алексей, разгибая усы проволочной чеки. – А ну, налетай, кто там первым? Но немцы не спешили и Алексей, оглядев округу, вспомнил день отправки на задание.
Беседа с отобранными солдатами была, по военному, сдержана и строга.
- И так товарищи красноармейцы, начал ее уполномоченный по особо важным делам в звании майора. - Здесь собрались лучшие, и только вам, страна доверяет выполнение сложной и ответственной задачи. Нет необходимости напоминать, как коварен враг и его приспешники. Сейчас я уже могу открыто заявить о принятых руководством нашей страны мерах, которые необходимо успеть сделать, до прихода врага, на временно уступаемые нашей армией, подчеркну особо, временно уступаемые территории нашей Родины. А именно, майор строго оглядел присутствующих и прокашлявшись продолжил:
- Мало того, что враг топчет нашу землю, так есть еще и сволочи, желающие смерти советской власти, выжидающие удобного случая. Не стану перечислять результативную работу органов НКВД за последние годы. Капиталистические гидры, затаившиеся среди простых советских людей, только и ждут прихода врага, что бы проявить себя во всем коварстве и подлости. Что можно от их ожидать, когда они дождутся фашиста? Только одного, взяв в руки оружие, пополнят их ряды. А это будет означать, что они будут убивать наших солдат, чьих-то братьев и отцов. Горькая правда тех мест, где советская власть не успела навести должный порядок по извлечению из наших рядов предателей, и гнусных фашистских прихвостней, наглядно показала, что они встречают фашистов с хлебом и солью.
Правительство Советского Союза под руководством товарища Сталина приняло мудрое решение, контрмеры, упреждающие намерения, как подобного элемента, так и рассчитывающего на это врага. Вам как солдатам НКВД, в своем большинстве, уже пришлось столкнуться с вынужденной мерой военного времени по разгрузке тюрем, ликвидации особо опасных преступников первой категории. Вам уже известно, что эти недобитки, с приходом немцев устроили в городе Брест, где советская власть не успела этого сделать. За что заплатили жизнями сотни наших товарищей, которых зверски они убили.
Советская армия, не смотря на тяжелейшее положение на фронтах, делает всё возможное для спасения мирного населения. Но и среди так называемого мирного населения есть целые группы враждебно настроенных, социально-чуждых элементов ждущих прихода фашистов. Сегодня нет ни сил, не времени заниматься следствием и выяснением конкретных шпионов, провокаторов и предателей. Есть мудрое решение, подписанное самим товарищем Сталиным, а именно – переселение этих групп и народностей в глубокий тыл, лишив тем самым и врага и этот элемент воссоединению и сопротивлению. В это тяжелое военное время, когда враг смог дойти до стен Москвы, где заслуженно, под мудрым руководством коммунистической партии, получил от советского солдата сапогом по морде, каждый советский гражданин, как никогда, понимает личную ответственность и участие в одолении фашистской гидры. И любое неповиновение, а тем более сопротивление, решениям партии есть не что иное, как умысел на предательство. Майор в очередной раз прокашлялся и уже более мягко:
- Ну, посудите сами, страна, в столь тяжелое время выделяет транспорт и людей, как никогда нужные фронту, организует вывоз людей в глубокий тыл, с территории, которая может перейти врагу, спасает от оккупации, бесчинства и надругательства, а среди этого населения находятся те, кто впрямую этому препятствует. Ну и кто же, по-вашему, перед нами? Враг. Хитрый и коварный враг, недостойный ни жалости, ни понимания. Последние два предложения майор произнес с явной злостью и ненавистью.
После беседы с личным составом, уже в отдельном кабинете, куда майор пригласил Алексея и политрука для ознакомления с приказом и стоящим перед сформированным отрядом задачи, разговор был продолжен как говорят в народе, с глазу на глаз.
- Товарищи офицеры, начал разговор майор, задача перед вами, с учетом надвигающегося врага, стоит не простая. Территория куда направляется отряд, не прифронтовая, а можно признать практически линия фронта. Армии уже отдан приказ по отступлению с боями, и я не гарантирую вам безопасность. Согласно приказу Ставке Верховного Главнокомандования пункт три, при вынужденном отходе наших частей на том или другом участке уводить с собой советское население и обязательно уничтожать все без исключения населенные пункты, а в нашем случае, речь идет о социально-чуждых элементах, что означает не возможность проведения их совместной эвакуации с другими гражданскими. Этим задача усложняется. Места там гиблые, и подлежащие аресту и конвоированию более ста пятидесяти семей на такое расстояние в пешем порядке невозможно. Если не немцы колонну разбомбят, так эти провокацию устроят. Особый отдел армии вам не пожжет, у их самих забот полон рот. По прибытию перейдете под командование уполномоченного, он же позаботится и о вагонах. В вашу задачу входит арест семей социально-чуждого элемента, погрузка конвоируемых в вагоны, и доставка по железной дороге до пункта назначения, где передадите контингент, там вас будут ожидать. Что делать и как поступать в случаи оказания сопротивления, провокации или того хуже невозможности выполнения поставленной задачи, напоминать считаю излишним. Майор строго взглянул на Алексеи и политрука.
- Так точно, понятно, молниеносно отреагировал политрук.
- Вот именно, с явной нервозностью продолжил майор, по законам военного времени и известным указаниям, конвоируемый контингент попадает под категорию номер один и подлежит ликвидации. Майор еще раз строго взглянул на присутствующих.
- Так ведь, это, товарищ майор, семьи же. Бабы там, дети, их что…, несколько сбивчиво попытался уточнить Алексей.
- Ты что лейтенант, повысив тон, озлобился майор, думаешь, я не человек? Думаешь, я не понимаю? Или кто-то этого не осознает? Вот приказ, майор поднял и с хлопком по столу положил обратно лист бумаги, а вот указание Ставки Верховного Главнокомандования и это не обсуждается. Мы и так делаем всё что можем, люди из деревень под обстрелами с солдатами пойдут, а этих на паровозе. В городе что творится? Каждый человек на счету, а вас семь десятков, этих конвоировать. А чем они других лучше? Так что лейтенант, чтоб я больше этих настроений не видел. За выполнение задачи головой отвечаешь. Понял?
- Так точно товарищ майор, ответил Алексей и тут же добавил: - Да я товарищ майор по большей части за личный состав, народу-то, сколько везти, а нас?
- Сколько есть, больше не будет, и так последки выскребли, а за личный состав так скажу, там, только от тебя, твоих решительных действий, будет зависеть, кому поверят бойцы, за кем пойдут. Держись устава и поступай по ситуации, это всё что могу вам сказать. И помни, это здесь в тылу все герои, а дойдет до серьезного… майор выдержав паузу: - Держи лейтенант ухо в остро, а оружие наготове, твоя задача не выяснять кто да что, а вот это, и майор ткнул указательным пальцем в лист приказа. Что б никакой там самодеятельности, вы вернуться должны.
***
- Вернуться мы должны, полулежа под кустом, Алексей закачал головой.
- Некому товарищ майор возвращаться, некому, вполголоса сказал сам себе лейтенант. - А приказ мы выполнили, несмотря ни на что выполнили. И враги среди их были, может мы и проклятые, и кровь, безвинных душ, на нашей совести, но враги там были. Чего тогда, им бежать нужно было? В памяти Алексея пронеслись события производимых арестов, когда часть выгнанных из домов жителей бросилась бежать в сторону леса. Автоматчики, невзирая на пол и возраст, открыв огонь, всех положили в поле.
- И чего ради бежать? Значит, есть от чего? Или чего хуже, к кому.
Раздавшийся шорох помятой травы и хруста веток вернул Алексея в реальность событий. Обернувшись, он заметил в пятнадцати метрах прячущегося за невысоким кустом немца. Немцы, мелкими перебежками, замкнув кольцо, приближались к раненному солдату. Алексей еще раз взглянул на зажатую в руке гранату и с улыбкой вспомнил отца играющего на гармонике, популярную в тридцатые и сороковые годы, песню Петра Лещенко «У самовара я и моя Маша». Эта песня, как только отец брал в руки гармонику, была самой первой. И сама песня была популярна, и маму звали Маша. Алексей вспомнил милое лицо мамы, играющего, с некоторой раскачкой, на гармонике отца, и не зная почему, запел эту песню:
Ночка снежная,
А у меня на сердце лето,
Жёнка нежная,-
Пускай завидуют мне это.
Прятавшиеся до этого немцы, заслышав пение, с недоумением, пожимая плечами и переглядываясь, поднялись из укрытий. Перед глазами Алексея проплывали, то счастливые родители, то поочередная гибель шестерых бойцов, получающие смертельные ранения в спину от преследующих немцев. Когда Алексей из последних сил, лежа под кустом, запел припев, немцы, не скрывая улыбок, стоя уже рядом, чуть ли не аплодировали солисту.
У самовара я и моя Маша,
А на дворе совсем уже темно.
Силы покидали истекающего кровью солдата, когда он, скрывая до этого руку с гранатой под боком, продолжая петь, отпустив рычаг гранаты и выждав три секунды, положил её себе на грудь.
- Будьте и вы прокляты, последнее, что сказал лейтенант.
Прогремевший среди июньского дня взрыв, слился с многочисленными взрывами боя пытающейся вырваться из смертельного кольца армии. Неимоверной ценой, закрывая собственными телами от шквального немецкого огня, солдаты как могли, спасали жизни женщин и детей, выводимых с оставляемых врагу территорий.
И это тоже был приказ. Приказ, который отдало командование. Приказ, который диктовал разум и который с болью отдавался в их сердцах. И закрывший собой, от фашистской автоматной очереди, женщину с ребенком на руках, солдат улыбался. Улыбался потому, что он не позволил, на тот момент, погибнуть невинным. Улыбался через силу, не желая пугать, ни женщину, ни ребенка:
- Бегите, говорил он сдерживая боль, будь-то ничего не произошло, - бегите, и глядя им в след падал на землю, без малейшего сожаления, совершая размен своей жизни, за жизнь завтрашнего дня.