Над полуразрушенной электростанцией горел закат, редкое явление в наши дни. Над укреплениями уже взлетали осветительные ракеты, изредка раздавались короткие пулеметные очереди, выпускаемые скорее для острастки. Я в последний раз затянулся сигаретой и кинул окурок на глину, составлявшую дно окопа.
Мы уже вторые сутки сидели в окрестностях этой электростанции и вяло перестреливались с Липецким Батальоном, тоже предъявившим претензии на ее содержимое. Шла маленькая война между частями бывшей великой армии Советского Союза. Война между людьми одной национальности, одного языка, одной религии. Война за полтонны угля или килограмм энергоносителей. Война за выживание. Война, не нужная нам…
— Хей, Воронюки! Вы там живы еще?! — донес ветер вопрос из вражеского окопа.
— Не сомневайтесь! Еще вас переживем! — надрывая горло, прокричал в ответ командир. Конец фразы заглушила очередная пулеметная очередь.
Я лишь покачал головой. Вот она, вся нелепость войны между людьми одного языка… В небо взлетела очередная осветительная ракета, кладя на землю неровные, дрожащие тени. Прогрохотала гулким набатом еще одна очередь, а затем все вновь стихло.
Уже двое суток два отряда военных находились в нелепой ситуации равенства. Возможно, одна из сторон в ходе боя и победила бы, но оказалась бы тогда в настолько плачевном состоянии, что не смогла бы отбиться и от небольшой стаи волков. Поэтому до поры до времени сохранялся статус-кво.
Я достал из мятой пачки новую сигарету, зажег, затянулся. Рядом присел Тимур.
— Смотри, Никита, ты так всю пачку скуришь за день. Потом месяц будешь на новую копить, — произнес солдат, вытягивая из пачки сигарету.
— Если из нее будут таскать сигареты всякие проходимцы — точно придется. — прикрыв глаза, проговорил я, не доставая изо рта сигарету. Затянулся, молча дал прикурить Тимуру. Тот благодарно кивнул и откинулся на стену окопа, делая затяжку. Лицо его расплылось в улыбке блаженства.
— Полгода не курил! Спасибо, Ника!
— Так чего не бросил, если не хватает на сигареты? — спросил я.
— А ты? — вопросом ответил Тимур.
— Не могу, — пробормотал я, — брошу — и край мне. Морально не выдержу…
— А, ну да, с твоим-то подходом…
Тимур взглянул на меня, все понял. Молча поднялся, сделал еще одну затяжку и отошел к группе солдат, сидящих в чем-то вроде блиндажа, только неглубокого. Там негромко трещал костер, кипело варево в котелке, шлепали по ящику промасленные карты. Тимур подсел к ним, и сигарета пошла по кругу. Дорогое это удовольствие — сигарета…
Незаметно набежали тучи, зашелестел дождь, стуча по тенту, растянутому над блиндажом. Я молча натянул на голову капюшон и спрятался в его тени. От дождя, от мира, от людей, от настоящего. И окунаясь в прошлое…
Однако и в прошлом жило то же самое. Сначала — массированный ядерный удар, прервавший размеренную мирную жизнь, превративший в руины половину страны и разом погрузивший ее в хаос. Потом — какие-то контейнеры то ли с биологическим оружием, то ли с чем-то еще. А затем — мутации животных, озверевшие и одичавшие люди, грабящие и убивающие всех, кто попадется под руку, и лишь небольшие группки, пытающиеся выживать честным путем и отстраивать мир заново хотя бы в масштабах небольшого поселения.
Таким группкам можно лишь посочувствовать. На них постоянно устраивали набеги с ураганной скоростью сформировавшиеся банды, к ним приходили реквизировать продукцию такие, как Липецкий Батальон и как мы, они подвергались атакам одичавших животных и страшных монстров, чуявших тепло и еду.
И теперь, сидя на дне окопа, остается лишь вспоминать о прежней, мирной жизни и лишь изредка грезить, мечтать о ее возвращении…
На изуродованный, некогда сверкавший металлом и стеклом, а ныне лежащий в руинах мир опустилась ночь. Изредка в небо с шипением взлетали осветительные ракеты. Тихо говорил радист, осуществляя сеанс связи с группой, обошедшей липецких с тыла. Нападать мы не пока не решались, ожидая, пока противник сам пойдет в атаку. Они были больше по численности, и даже клещи не дали бы гарантии победы, не ставшей Пирровой.
Дождь перешел в ливень, шелестя по покрытой пылью земле, давно не пробовавшей влаги. Судя по трещанию счетчика Гейгера, дождь был радиоактивный. Ну, да хуже уже не будет. Все мы тут носим в себе под 100 рентген.
— Эй, Воронежские! Знаете, что такое коммунизм? Это когда есть вертолет, чтобы слетать во Владивосток за мясом. У нас тут такая же ситуация. Есть стволы, есть танки, а элементарной жратвы — по штуке на рыло, и все. Может, это и есть истинный коммунизм? Тот, что вокруг нас?
Я вздохнул. О, и Липецких уже на философию потянуло.
Командир секунду помолчал, потом выпрямился и открыл рот, чтобы ответить. А в следующую секунду из его головы вылетел фонтанчик крови. Тело медленно стало заваливаться назад.
Над окопами взвыла сирена. Закричали в секундной панике солдаты. Шлепнулись на влажную глину карты, упал истлевший окурок. Защелкали предохранители автоматов. Загрохотал пулемет.
Я сделал последнюю затяжку, подхватил автомат и встал на свою приступку. Однако едва высунув голову, я тут же спрятал ее обратно: мимо меня просвистел целый рой пуль. Липецкие провели нас: пока мы сидели на задницах и курили сигареты, они на пузе проползли половину расстояния до нашей позиции и, когда их снайпер снял командира, начали атаку в более выгодной позиции.
В небо взлетела очередная ракета, освещая неровным дрожащим светом поле боя. Где-то в блиндаже орал в рацию радист, истерично приказывая тыловой группе атаковать. Пули бились в глинистую, размякшую от дождя почву с глухими шлепками, вздымая фонтанчики густой жижи. Грохотали взрывы снарядов БМП, гулко бахнул выстрел танка. Рванула одна из трех БМПшек, расплескивая огонь вокруг себя. Кто-то из бойцов стрелял, автоматы разбрасывали латунные цилиндрики по дну окопа. Вот один из солдат дернулся и начал отлетать назад, словно в замедленной съемке. Кровь из шеи била фонтаном, падала на горсти гильз, окрашивала дождевую воду в красный. Я дал очередь вслепую, а затем рванулся вверх, разворачиваясь и сжимая в руках автомат.
Липецкие продолжали двигаться вперед, разделившись на две группы. Пока одна поливала окопы свинцом, подавляя сопротивление, вторая сближалась на дистанцию броска гранаты. Я дал несколько очередей по движущимся силуэтам. Кто-то дернулся, его вскрик заглушила общая канонада.
На склоне холма за укреплениями противника задвигались какие-то тени. Это наши! И они идут к окопам противника! Лицо мое озарила невольная улыбка.
Плечо дернуло, что-то горячее потекло по руке, автомат перестал повиноваться. А, ч-черт! Попали… Я резко нырнул назад, зажимая ладонью рану на правом плече. Автомат, повинуясь силе тяжести, повис на ремне. Я рванул крышку аптечки, висевшей на поясе и выделявшейся ярко-оранжевым на фоне грязно-желтого окружения. В воду посыпались ампулы с разными препаратами. Но мои пальцы надежно держали ампулу с промедолом. Я резко, с размаха вогнал иглу в мышцу, сжал пластиковую упаковку, выдавливая анальгетик в кровь. Руку отпустило, я и снова выглянул из окопа.
Группа, зашедшая в тыл противнику, уже добралась до окопов. Оттуда донеслись вскрики и короткие очереди, внеся секундное смятение в ряды атакующих. Резко загрохотал пулемет, бурунчики земли взвились вокруг липецких, кто-то закричал от боли. Рванул танк противника, озарив сполохами огня поле боя.
Передовые отряды липецких, поняв, что особых шансов выжить, не двигаясь, у них нет, рванули вперед. Кто-то с удвоенным старанием шевелил ногами и руками, стараясь ускориться ползком, кто-то, плюнув на все, вскочил на ноги и рванул вперед, пригибаясь к земле. Я кое-как вскинул автомат, зажал на курок. Короткая очередь срезала бегущего бойца. Однако они уже были слишком близко.
Гранаты со шлепком падали в грязь, покрывавшую дно окопа. Соскочив с приступки, я рванул за ближайший поворот окопа. Вокруг загремели взрывы, что-то ударило в бок, сбивая меня с траектории. Шальной осколок пробил пласт глины и порвал мне живот.
Двигаясь судорожными движениями, я пополз по окопу вперед. Однако быстро уперся в тело. Ему повезло меньше, чем мне: осколок пробил каску и голову. С трудом перевалившись через мертвеца, я прополз еще немного и оперся на стенку окопа, тяжело дыша. Надо перевязаться, без остановки кровотечения я долго не протяну.
В склизкую землю рядом со мной спрыгнул боец с нашивками Липецкого батальона и капитанскими знаками различия. Ясно. Командир этого отряда. В других частях окопа также послышались шлепки, кое-где раздались выстрелы, кое-где — звон оружейной стали штыков и ножей.
Вражеский капитан посмотрел на меня, поднял автомат Калашникова. Такой же, как мой. Произнес:
— Прости, братишка. Ничего личного. Борьба за выживание…
Рука наконец нащупала рукоять пистолета в открытой кобуре, и я резко завалился влево, выдергивая старый ПМ из кобуры. Очередь из автомата капитана со шлепком ушла в глину. А затем два сухих пистолетных выстрела прервали его жизнь.
Я с трудом встал на колени, посмотрел на тело капитана, под которым расплывалось по воде алое пятно, и прострелил ему голову. Обессиленно прислонился к стенке окопа, достал из кармана разорванную осколком пачку сигарет, выбрал среди трухи наиболее длинный обломок сигареты и закурил.
Зачем мы ведем эту войну? Войну, которая не нужна нам, войну, на которой люди по разную сторону баррикад говорят на одном языке, переговариваются друг с другом, шутят, матерятся, делятся тревогами. Зачем это все? Зачем эта война за выживание людей, и так уже зараженных радиацией от взрывов ядерных бомб, если не в смертельной дозе, то в близкой к ней, какими-то вирусами, бактериологическими штаммами или еще хрен знает чем. Наш мир, прежний мир, в котором можно было толкать друг друга локтями, резать ножами, убивать пулями, разрушен. Пришло время сплочения. Но человеческая натура не терпит конкуренции, тем более — с себе подобными. Мы не можем спокойно жить, зная, что рядом находится слишком много людей, с которыми надо делиться хлебом. Причем это живет в каждом человеке, в каждой его клеточке. Однако просыпается только тогда, когда у кого-то становится чего-то много. Слишком много, чтобы он мог остановиться или поделиться.
Я вдруг явственно понял, что человечество на Земле уже мертво. Да, может, еще два-три поколения смогут вырасти в этом аду. В большинстве своем уродливые, мутировавшие. Но рано или поздно мы выродимся. Поселения людей, укрывшихся от враждебного мира, слишком малы, чтобы нормально существовать и размножаться. Это проблема любого поселения, будь то правительственный бункер или поселение мирных выживших. Мы обречены на вымирание, постепенное, но неотвратимое. Шанс есть лишь у тех, кого, возможно, не затронули ядерные удары, кто облучен не так сильно. Кто сможет побороть человеческую натуру и сплотиться. Да, возможно, у кого-то есть шанс. Но не у нас. Не здесь. Не сейчас.