Перечитываю Воспоминания, написанные мною ранее, и удивляюсь: как-то странно, что среди моих рассказов о детских годах и юности, о школе, о воспитателях интерната – словом, о том, с чем у меня до сих пор не лучшие ассоциации – не оказалось ничего о двух добрых старичках, моих очень дальних родственниках, скрасивших своим домашним теплом многие мои холодные бесприютные дни – тёте Миле и дядя Сене Житниках.
Собственно, основную ношу заботы обо мне на себя в этой паре взяла тётя Миля. Хлопотливая и заботливая еврейская женщина, она была женой дяди (точнее, дедушки) Сени, который приходился, наверное, двоюродным или троюродным братом моей бабушки по матери. Получается, что она даже не была моей прямой родственницей, но, как часто бывает, основную ношу заботы о чужом ребёнке женщина взваливает на себя.
В первые годы моего пребывания в ленинградском интернате (начиная с 10-11 лет) она по выходным дням приносила мне разную выпечку, купленную в кулинарии (родители, видимо, присылали ей для этого деньги): разные там пирожки, булочки с маком, с глазурью. Я клал их в чемодан и запирал на ключ, а сам чемодан положено было хранить в интернатской кладовке. Когда мне было голодно (после ужина, перед сном), я доставал булочку и съедал. Так моя мать старалась облегчить мне существование среди чужих людей в интернате, в который сама же и поместила, надеясь вырастить из меня знаменитого и богатого лауреата. Однажды, помню, кто-то (наверно, старшие мальчишки) чемодан вскрыл и снедь украли. Было беспомощно обидно.
У Житников было двое детей. Тогда они мне казались очень взрослыми, на самом деле это были ещё молодые (наверно, двадцатилетние с чем-то) люди - Рома и Яна (которую за пределами семьи все называли русским аналогом - Нина). Рома тогда был женат на какой-то девушке, которую я видел только один раз и которая мне тогда запомнилась сидящей в ночной рубашке среди ночи на диване; вокруг неё хлопотали все, потому что у неё носом шла кровь. Судя по всему, скоро молодые разошлись. Что там было – не знаю, но Рома был нервозным, вспыльчивым и раздражительным (что вообще характерно при особенностях уклада еврейских семей). Возможно, на это повлияла ещё и, как говорят, производственная травма (кажется, на стройке что-то упало на голову). Помню, что когда позже он приходил (уже на другой квартире, в новостройках) к родителям в гости, у него с его отцом начинались сразу же раздражительные пререкания. Видимо, накопились взаимные обиды. А может, это такой специфический стиль общения?
Яна была мягче - невысокая, привлекательная еврейская девушка. Именно она, когда умирал (сердце?..) дядя Сеня, вместе с тётей Милей проводила дни и часы у его постели. Но потом она вышла замуж за какого-то хитрого еврея (я имел короткую встречу с ним у них в гостях и помню его высокомерную насмешливую ухмылку в спину мне – тогда ещё, конечно, незрелому юнцу) и эмигрировала в Израиль, оставив свою стареющую мать на руках у Ромы.
Много лет спустя я пытался в новом микрорайоне Ленинграда отыскать их следы, но соседи по многоэтажной новостройке сказали, что «Роман Семёнович квартиру после смерти матери продал, а куда уехал - неизвестно».
А в те, первые годы, тётя Миля нередко брала меня на выходные в их квартиру на ул. Средняя Подъяческая, д. 5 кв. 15 (вот – детская память!), находившуюся совсем рядом (по меркам крупного города) от моего интерната (сегодня это расстояние я прошёл бы за полчаса, а ребёнком ждал её прихода в интернат неделю), чтобы покормить меня, отогреть в домашнем уютном быте. Дядя Сеня мне уделял внимания мало. Но он в те годы, кажется, ещё работал и, кажется, директором обувной фабрики. Иногда я, ребёнок, оказывался для них невольно источником многих хлопот. Помню, оставили они как-то меня у себя ночевать. Спал я в средней комнате, проходной гостиной. Ночью захотел в туалет, пошёл и – разве интернатский ребенок может такое предвидеть? – из лучших побуждений старательно смыл в туалете за собой. Только я вышел из туалета, как в темноте ночного коридора открылась дверь маленькой комнаты и над моей головой раздался громкий раздраженный голос дяди Ромы: «Неужели нельзя тише смывать? Мне же утром на работу!» Испуганный, я тихо прокрался к своей кровати. (Потом, много времени спустя, я догадался, что спросонок он не учёл, что в доме посторонний, ребёнок; возможно, он так не вспылил бы на меня). Видно, отношения у них в семье были и без меня накалены.
После этого тётя Миля брала меня к себе в дом подкормить, но - когда Ромы по какой-либо причине не было дома. Об этом времени у меня остались прекрасные воспоминания. В маленькой комнатке на уютной кушетке я при свете торшера допоздна читал «Янки при дворе короля Артура» и многое другое.
Помню ещё один эпизод, доставивший старичкам немало беспокойства. Как-то они взяли меня с собой погулять в парк. Это был большой Парк культуры и отдыха. Они сидели на лавочке и беседовали со старичками, а я отпросился побродить. И ушел по аллеям далеко и никак не мог найти ту, на которой их оставил. Чудом нашёл часа через два. Как они перепугались! Как дядя Сеня отчитывал тётю Милю!
Больше они меня с собой особо не брали (да и я уже подрос), если не считать ещё одной поездки куда-то за город, где у них начиналось строительство дачи на едва размеченном участке земли.
Виделись мы и ещё один раз – когда я уже работал преподавателем одного музыкального училища и меня направили в командировку в Ленинград. А я не придумал ничего лучшего, чем напроситься к ним жить на эти 10 дней, в которые они меня и кормили, и предоставили уютный кров.
Умер дядя Сеня то ли в конце 1980-х, то ли в начале 1990-х годов. Я в те годы имел на работе служебный телефон и решил в личных целях воспользоваться как-то возможностью бесплатной для меня междугородней связью. Набрал их ленинградский номер и услышал в трубке плачущий голос тёти Мили: «Женечка, вчера дедушка умер!» Видимо, в том душевном состоянии она приняла меня за внука и уже не могла разбираться в тонкостях родственных связей.
Больше я их не видел.
14.03. 2015