Сказка-быль
Когда идёт дождь, городу становилось не по себе. А друг возьмёт и уйдёт совсем? Вдруг он здесь мимоходом? Это римляне утверждали, что «все дороги ведут в Рим», а он -город небольшой и очень небогатый, зато тоже на холмах, разве приворожит к себе дороги? Вот и теперь городу стало грустно. Точно разноцветные чернильные кляксы расплывались в лужах витрины и фары машин. Даже зонтов на проливных улицах становилось всё меньше. Но вдруг, откуда ни возьмись, появилась она - рыжевласая, шумная. Сначала она сверкнула, осветив свою красоту, затем огласила свой приход громогласным раскатом, потом, как подобает даме, взглянула на своё отражение с высоты, и, убедившись, что она не одна, всплеснула руками-струйками июльского дождя:
- Салют, город ! Сколько лет, сколько зим?
- Гроза! - озарился в ответ всеми светличками лужами и окнами маленький, заброшенный город.- Ты к нам надолго? Гляди, всех прохожих распугала. Того и гляди в сеть интернета угодишь или в кабельную линию. Обречешь город на потёмки и одиночество в собственных квартирах, а тебе всё нипочём.
Но гроза не унималась. Город ей, явно, приглянулся. Достаточно посетить его клумбы и парки, как они в ответ заштормят новыми зелёными побегами, раскроют свои парашюты цветы, точно задумали улететь в небо. Гроза была хохотуньей. Она тут же подняла на смех затворничество и страхи города.
-Слушай, город, а ты не боишься заблудиться в своих заборах? Они как пещеры, в которых упрятались некогда белокаменные здания, и не выходят из них годами?. Разве можно реставрировать красоту пещерными методами?
- И то, верно! – изумился город, - взгляд дамы подчас оказывается проницательней притомлённого злободневностью мужского.
Хорошо приниматься за дело вместе, когда знаешь, что твоё alter ego, второе «я», как говорят о закадычном друге, не подкачает, не повернёт на полпути, мол, сам затеял, сам и отдувайся. В заборы метнулись струи, неся семена. Охмелевшая от пиршества ливня почва сама открывала объятия для новых ростков. И вскоре плющ, дикий шиповник и трава-мурава по пояс стали теснить заборы.
Когда шёл дождь, город оживал. В нём пробуждались шорохи, он оглашался разбуженными ароматами цветов, пряностями лип и акаций, вздохами и восклицательными знаками топающих по мокрому асфальту дождинок. Гроза зачастила в город. А город загодя стал готовиться к приходу желанной гостьи. Тополя выстилали на асфальте перины. Липы и мелиса заваривали воздушные чаи, но к приходу грозы остужали. Уж очень хохотунья любила прохладительные напитки. А гроза приносила городу свой гостинец: озон, от которого дышать в унисон становилось ещё слаще и ароматнее.
Время шло. Город преображался. Догонялки с крышами устроили кроны деревьев: а ну –ка догоните. Деревья взмывали в небо, дома становились светлее. И даже асфальт решил, что ему вполне по карману маленькие солнышки одуванчиков и незабудок, которые то и дело просовывались из его трещинок, радуя и умиляя гостью-грозу.
Шло время. Городу и темпераментной грозе было весело и уютно вдвоём. Им было над чем посмеяться и всплакнуть вдвоём. Город уже не чувствовал себя таким одиноким и заброшенным. Но случилось неожиданное. Толи гроза по дороге заблудилась, толи далёкие кордоны-заборы решили преградить ей путь, но город остался один. Как он тосковал, знают только местные чибисы и иволги, да и им не передать мотивы тоски, посетившие город.
А когда кто-то остаётся совсем один-одинёшенек приходит черёд власть имущих: вот оно самое благоприятное время поделить шкуру неубитого медведя, до поры неубитого решили они.
Уродливые, серые и однотипные постройки заполонили город. Они росли как на дрожжах. Они умели бороться за своё место под солнцем. И как буйны головы на плахах, полетели срубленные кроны, покатились брёвна, некогда бывшие стволами, которые состязались в забеге к небу . Новые здания знали толк в бизнесе, сквозь них должны были потоком литься деньги. Парки редели, и сюда прокрались уродливые постройки. А следом в город пришла самозванка-гроза. В пику прежней она была немногословной, но твёрдой и категоричной. Она была грозой всему, что любил, чем дорожил город. Новая гроза была не рыжей. Рыжие смахивают на чудаков, клоунов. А эта была огнём и чадом. Такие атрибуты не понаслышке были известны войне. Но нет - вроде, никакой войны нет в помине. Отчего тогда заполыхали огнём и пошли под снос старые, с любовью воздвигнутые, дома? Снесены с лица земли мозаичные фасады, пилястровые колонны, резные старинные входные двери, барельефы и прочие изыски? Они валялись под ногами жалкими глыбами. А самозванка-гроза не унималась.
- Хочешь, дам тебе дельный совет, - по-свойски обратилась она к городу. Приземлённей надо быть, проще. Стань трассой и к тебе накатят колёса, стань бизнес-центром, и через тебя польются доходы, даже огородом стать и то не худо. Объявятся здесь заморские фермеры, причешут на свой лад, глядишь – и пользы от тебя будет, как от худой овцы клок.
-Ты – ненастоящая гроза – печально обронил город. Но что он мог? Ах, если бы он мог.
Серые постройки, как грибы из- под земли, принялись отвоёвывать себе место под солнцем. Всеми силами цеплялись за самое видное, самое прибыльное, чтобы упрочиться и оттеснить соседей. А когда объявлена война за своё место под солнцем, не в счёт идут ни фонтаны, ни деревья, ни цветущие и благоухающие городские палисадники. Птицы стали облетать здешние места. Только тощие и дрожащие дворовые псы, высунув шершавые языки, жались к стенам; авось, поснётся в прохожем капелька жалости и отстегнёт он от своего рациона крохотный кусочек сосиски. Ещё чуть-чуть и город разобрали бы по пядям земли, по соткам каменные чудовища. Среди них новоявленная гроза чувствовала себя по-свойски. Если отнять у города память: кто и когда построил здесь первые дома, кто окормлял город, растил его из небытия и праха, то им легче будет управлять. Если отнять у живого существа любовь, он станет винтиком, который легко изъять и приспособить к новому механизму. А когда почти не осталось деревьев в городе, в нём прочно обосновался зной. Он накалял атмосферу до предела, как фантоны распылял идеи. И люди, обуреваемые ими выскакивали на площадь и горланили: «Долой всех, кто иешает строить бизнес, разбивать огороды, и вообще чувствовать себя заморскими, властными, которым позволено всё. Гроза –самозванка всюду брала бразды правления в свои руки. А город скукоживался, город загораживался новыми бетонными заборами, и растаптывался новостройками, пристройками, парковочными территориями. Ещё немного и он стал бы вассалом этих идей, веяний, амбиций, которым названия нет. Город уже стал забывать своё имя, своё предназначение. Как известно, огородить от хаоса, призвание любого мало-мальски уважающего себя города. А для этого, как село не стоит без праведника, так и город без церковной луковки, без городских часов, где назначают свидание влюблённые, да без тёплого ливня, дающего жизнь новым всходам. И вот из хаоса, которому прежде было дано имя и который был когда-то не хаосом, а городом, поднялся на сизых крыльях голуб-почтарь в оисах – не суши, нет, а горозы. От долго летал невесть где, но, когда вернулся, жители того, что называлось городом, замерли от изумления. Голубь нёс в клювике огненную веточку настояшей горозы. Она звякнула с разгона в жестяные крыши. И беспредел, оставшийся без крыши, отступил. Он сложил свои полномочия, как старые балки от заборов. Грянувший ливень постучался в почву, дескать, впусти. И семена, пожаловавшие туда в гости, нашли пристанище и заботливый приют.
- Я люблю тебя, город, - созналась вернувшаяся чудесным образом гроза.
- Что же ты так долго не появлялась? Разве так поступают любящие?
- А чтобы ты научился любить. Ведь любимую нельзя ни спутать, ни заменить. Свое другое я можно увидеть и опознать только в зеркале своего я, изначального, исходного. Дай-ка я вымою твои окна-зеркала, ты только не плачь, не надо, ведь из руин встают не только города, с колен не только униженные, но из любви начинается всё настоящее и высокое. А как ты догадался, где меня искать, раз отправил в нужное направление за мной голубя?
- Я встал на цыпочки, опираясь на свои корешки, чтобы посмотреть: где ты? Любовь, это озарение, новые горизонты и побеги туда всеми росточками. Когда я это испытал, я уже знал, что ты – настоящая. И я увидел тебя.
Гроза была яркая, шустрая. Не увидеть её было невозможно. Она, точно в бубны, трезвонила в крыши пристроек, показывала свой огненный язык запустению и захолустью, она оставалась той же хохотуньей , какой запомнил её город. Разноцветные зонтики , как и цветы, похожие на парашюты, казалось, спустились с высоток. Было красочно, звонко и радостно городу на рандеву с грозой.
- А, знаешь, - резонно заметил город, -, у гроз, как и у людей, есть двойники. Они нужны для того, чтобы другое «я» - alter ego – увидело в своём ближнем себя настоящего, а фальшивое отодрало и отпустило по проточной воде в небытие.
Гроза была женщиной , она любила смотреть на свои отражения и видеть рядом с собой не разлей вода – город. А город любил её – грозу ненастоящему , тёплую летнюю, яркую грозу