ЗАВТРА..., прости........ Если получится.........
Отвечаю без промедления. Очень важной фразой - Проблемы Донецка большинству блоггеров и комментаторов этого сайта безразличны. Вы высветили более, чем важный, аспект Донбасской трагедии. На самом деле, абсолютно всем, не только блоггерам и комментаторам ЗАВТРА, глубоко фиолетово, что же здесь происходит. В своем кричащем многословии и при любых обстоятельствах я это подчеркиваю вполне доходчивыми словами: одна трескотня и словесная пачкотня. ЧЕТЫРЕ ГОДА ПОДРЯД!!! В пыли, высвеченной лучами света. С изощренно приторным сочувствием издалека, в коллективной неврастении, напоминающей симптомы прогрессирующего сумасшествия. А политика, Вы и сами это знаете, есть способ, вполне доходный, развлечь скучающих. Своего рода обоюдно желаемый мазохизм. И..., ведь начали-то Вы с рекламы, если помните.
...И никак не могу понять, что это значит: "Донецкий реализм не дополняет Ваш донецкий лиризм (готов ошибиться)". Почему же так робко, скорее - трагическая реальность Донбасса. Без никакой лирики. Потому что, большинство людей оказались в ней, повторяю четыре года, НЕ ПО СВОЕЙ ВОЛЕ. Об этом - и моя последняя статья, тоже. С уважением, Людмила. (Из недавней переписки)
…
В начале, в самом начале, первое, что увиделось, как на огромной, ожившей наяву картине, были прямые лучи солнца. Огромное множество. Они лились плотно сконцентрированными, оранжево-световыми потоками с неба. Разделяя своей исключительной прямотой намеренно истонченное кем-то пространство между идеально длинными соснами. Которые, стройными рядами и плавно соединяясь со своими вытянутыми по земле, еще более длинными тенями, ритмично сдержанно кружили вокруг растерянных людей. И потом, нервно дрожа своими пушистыми верхушками и устав немного от монотонности изо дня в день повторяемого ритуального обряда, дружно и привычно разбегались по сторонам, по песчано-ухабистым неровностям этого соснового царства. Густо усыпанного на земле хвоей, как будто с каким-то преднамеренным умыслом старательно потом высушенной до состояния хрустящей ломкости смолянисто-сосновым воздухом. И превратившейся в десятках лет в подобие старческого седого равнодушия.
Приятно, однако, потрескивали под ногами лишенные смысла своего существования колючие иголки. В каждом, медленном и жгуче волнительным любопытством подпитанном, шаге. И на этот тихий треск, в одно мгновение усиленный лесным эхом, отзывались звонким пением птицы. С позерским достоинством именитых опереточных солистов прочно занявших свои места в верхних пушистых ветках сосен. И во все глаза наблюдавших за незваными пришельцами.
Очень важно добавить, что день тот во внешнем мире был летним и, как это понятно из выше сказанного, солнечным. Слишком солнечным. Потому что звенящее обилие солнечных лучей в сосновой чаще, не слыханной ранее звучности, приглушало желание говорить. И гасило любое проявление чувственности. И возбуждало одно лишь стальное хотение: молчать. В падающем с высоты небес и ослепляющем глаза золотом свете. Волновавшим по-особенному каждого. В упоительной солнечной тишине соснового затишья. Куда и добраться-то без надежной и мощной машины не каждый сможет. Но горстка отчаянных и неравнодушных – смогла.
…Было в таком затишье что-то настораживающе недосказанным. И чувствовалось, как изнемогало оно от долго сдерживаемого порыва разродиться нужными не столько ему признаниями, а, гораздо больше необходимыми, оказавшимся в этой лесной чаще людям. Разговориться откровениями, очевидно, не радостными. Потому что вдруг все увиденное и услышанное, многомерно осознанное, соединилось в пении кукушки, четко высчитываемом живым метрономом. Раз, два, три… Оставались считанные минуты, быстро подходили к исходу ослабевшие от своего бесконечного бега секунды, до того момента, когда лесная тишина взбунтуется и начнет кричать… Обращаясь своим истошным криком из прошлого к каждому, здесь оказавшемуся в этот день.
Принуждая каждого слушать, смотреть. И понимать.
- Страшные бои были здесь в сорок втором… Земля не горела от разрывов снарядов и мин. Она стояла дыбом намного выше человеческого роста, вывернутая наизнанку силами подземного ада… Сейчас мы пройдем по бывшим позициям противников. Наравне грозных… И…, пожалуй, наравне храбрых… Хотя… Посмотрите, каких-то сто метров между ними… - Легкое замешательство. - Углубления в земле в виде буквы Z – это были немцы. А просто воронки, там, надо немного пройти вперед, – это были наши. Как видите, они неглубокие. Но тогда их копали во весь человеческий рост. Когда я на них смотрю, мне кажется, что здешняя земля всеми своими силами пытается от них избавиться… Но даже ее магических усилий не хватает, чтобы выровнять их по одной прямой со всей остальной поверхностью. – И он указал рукой на заметно углубленные шероховатости земной поверхности. Они были везде: справа, слева, впереди, сзади.
И опять сухой треск под ногами идущих. Треск опавшей с сосен обескровленной жизни.
- Сейчас настрою металлоискатель. Попытаемся что-то извлечь на поверхность…
Проводник, сопровождавший группу притихших туристов, настроил прибор, который он крепко удерживал перед собой в своей правой руке, и медленно повел его тарелкообразной лопастью над землей. Механический, безучастно и часто прерывающийся звук, хорошо слышный каждому, мгновенно гасился, самоуничтожался в насыщенном озоном воздухе.
- Пройдем еще вперед. – Не отрываясь от показаний прибора на панели пульсирующих зелеными огоньками данных, проводник двинулся к первому окопу. И здесь, у его края, металлоискатель протяжно и ровно, на одном устойчивом тоне заголосил во весь голос. – Что-то есть… - Проводник присел на корточки и начал энергично разгребать слой хвои ладонями рук в специальных защитных перчатках. Под хвоей оказалась земля, замешанная окружающей природой с песком. Верно соблюденные пропорции миростроительства… И эта смесь земная, изнывающая уже больше месяца в засушливом суховее мучившей ее нещадно жажды, буквально рассыпается в руках человека, легко сыплется обесточенными загадками сквозь пальцы его рук. Но человек настойчиво пытается проникнуть в ее тайны. И познать их. В этот раз – тайны не глубинные. Секрет, вот-вот раскрытый, всего в двадцати сантиметрах от поверхности. И, наконец, – первый трофей из скарбницы много лет скрываемого во тьме забвения. Им оказывается патрон. Очень хорошо сохранившийся. Каким-то непостижимым образом наполовину остро и под углом срезанный по краям своей окружности. Сделанный из высококачественной стали, очень высокой прочности. Немного левее от первого – второй.
- Кстати, посмотрите, без труда читается на нем надпись… - Говорит проводник, указывая на крошечные латинские буквы на плоском основании второго патрона, стреляного, но тоже без внешних повреждений. – Смотрите: 1939 год, Чехословакия… В это время она и Австрия уже были захвачены Вермахтом. Вся Европа работала против нас… Заводы Крупа… фон Болена… Вначале – глубоко законспирированные. А потом – открыто заработавшие во всю мощь. На заводы и в армию хлынули безработные. Ничего удивительного, уже в марте 1935 года Гитлер во всеуслышание объявляет о создании вооруженных сил мирного времени… В составе 36-и дивизий… Численностью 550 000 человек… Нарушая все установления Версальского договора… А потом, если вам интересно это знать, начинается гражданская война в Испании, которая велась германским и итальянским оружием. Дальше – военно-политический союз с Италией. И много публичных заявлений самого же Гитлера о стремлении к миру. 1 сентября 1939 года немецкие войска вошли в Польшу. И уже через несколько дней страна была поделена между немецкими и советскими войсками.
- Так, все-таки и советскими войсками! – Оживляется один из туристов.
- Да, исторический факт. Но, с другой стороны. Операция захвата Польши, ВАЙС, велась при поддержки Германии также и Словацкими вооруженными силами… И уже всё настойчивее рассматривался в то время план по сворачиванию шеи “страшному русскому медведю”. Всё более раздражавшим своим присутствием за спиной. А на военных заводах, никто этого тогда и не скрывал, работали военнопленные и узники из концлагерей.
- Столкновение противоположно заряженных империй… - Отозвался мужчина в летах. – Которые не могли существовать мирным путем в одном измерении. Они были обречены столкнуться. Не пожелай они сами этого сделать, им помогли бы это сделать… Их столкнули лбами, наблюдая со стороны, чем закончится смертельная схватка мировых титанов того времени… Победителем мог и должен был быть только один…
- Да…, пожалуй, так. Потому что в войсках, которые вступили в июне сорок первого года на территорию бывшего Советского Союза, распространялись воззвания Гимлера, со словами: Солдаты! Вы не должны испытывать жалости к народу, с которым вам предстоит сразиться. Ибо люди эти – недоумки. Они не заслуживают вашего сострадания и вашей жалости.
- А в войсках советов было одно лишь воззвание: отступать – некуда. За нами – Москва! – Подала голос молодая женщина.
- Именно так. За все про все – шесть недель. Чтобы атаковать и захватить пространство страны до Уральских гор. 250 немецких дивизий, более 100 дивизий государств-сателлитов, с такими планами удалось германскому нашествию пройти две трети расстояния до Москвы за 4 недели. Было медленнее, чем предполагали немецкие стратеги. Но, все равно, результат продвижения впечатлял. И неожиданно блицкриг захлебнулся… - Металлоискатель в руках проводника опять заголосил. Присев на корточки, мужчина привычно начал раскапывать землю. В этот раз его находкой оказалась маленькая ржавая масленка, сплющенная с обеих сторон, и с крышечкой на ней. Которая не поддавалась никаким усилиям сдвинуть ее с места. – Сгодится… - Так среагировал на находку проводник, повертев её медленно к руках. – Здесь всё – исторические артефакты…
- Интенсивность боев в этом месте, вот мы стоим в этом адовом квадрате, – продолжил он – была чрезвычайно высокой. И заметно оживлялась по мере вступления в сражения вновь прибывших войск. Нашим невозможно было обеспечить их постоянное присутствие на фронтах и возможность одновременно вступать в бои: войскам не хватало скорости. В отличие от немцев. Которые всегда вовремя перебрасывали свои силы в нужные, полыхающие огнем точки. Маршал Жуков придумал тактику нанесения неглубоких ударов по противнику. Что неизменно вело к вытеснению немцев с занятых территорий. Потери… Их неисчислимо высокой ценой снималась вероятность попадания ударных сил в котлы… И, по сути, таким образом удалось свести на “нет” план немцев осуществить захват территорий бывшего Советского Союза путем проведения на этих территориях молниеносной войны. Или захвата страны в исчерпывающе короткие сроки. Блицкриг – не состоялся. – Убедительно завершил свою мысль проводник.
- Да… Помнится, довелось читать в газете…, в 30-летнюю годовщину нашей Победы о том, что в Париже в те дни висели плакаты с изображениями Жукова и надписями под ними: Человек, выигравший Вторую мировую войну… - Пожилой мужчина заколебался на мгновение. Но продолжил: - Мне думается, мнение любого из нас, сегодня живущего, на этот счет будет подобно жалкому всплеску обывательского эгоцентризма. Потому что ускользает с каждой прошедшей минутой от нас тот роковой час, больше напоминающий сегодня декорации к былому. Однако ставшего жестоким испытанием для страны и для людей на прочность. И говорить сегодня о том, что можно было бы сдать Ленинград и Москву немцам и не подвергать их жителей пережитым нечеловеческим лишениям – это предел человеческого цинизма. Так как известно, что в планах Гитлера было намерение уничтожить эти города, стереть их с лица земли, избавиться от их населения… Путем многочасовых бомбардировок. И не использовать для этой цели танки. А названия и упоминания этих городов вычеркнуть из истории и из географических атласов.
В ночь на 26 сентября 1941 г. Гитлер откровенничал со своими ближайшими соратниками: «Я могу представить себе, - говорил Гитлер, - что иные хватаются за голову: как только фюрер может уничтожить такой город, как Петербург! Конечно, дома я совсем другой. Я не мог бы никогда видеть страдания и переносить боль. Но если я знаю, что раса в опасности, тогда чувство уступает место холодному рассудку. Я вижу только жертвы, которые потребует будущее, если сегодня жертвы не принести».
Знакомый лейтмотив: когда гибнут представители неполноценной расы, сострадания они не заслуживают. Во имя господства арийской расы. А вообще, искуплением человеческой греховности было бы желание поинтересоваться, какими возможными путями предлагалось уморить город…
Металлоискатель опять гудит. Непрерывно. И опять проводник тормошит землю:
- Смотрите… - Протягивает он перед собой ладонь. На ней – искореженная нижняя металлическая частичка от пуговицы. – Непонятно… от какой…
Легкий ветерок пробежал по чаще и угомонился где-то в соседнем окопе. Больше похожем сейчас на широкую воронку от недавнего взрыва. Умолкли птицы. Распрямили свои стволы сосны. Как будто отдавая воинские почести здесь погибшим. Как будто становясь антеннами, которые силились поймать отголоски прошедшей в этих местах войны. Как будто передавая полученные, едва слышимые сигналы из мрачного подземелья, ставшего могилами для безымянных воинов. Сюда…, на поверхность устремились из исторической данности слова… Так случилось. Многие имена и фамилии людские утеряны. Обратившись в последующих годах в убивающие без выстрелов отписки на пожелтевших листах бумаги: пропали без вести. Или в немой постамент на братской могиле. Где не ставят крестов.
Но так случилось - память осталась.
- Помянуть надо долгим молчанием память всех погибших здесь. Сама природа подсказывает… - Проводник склонил свою голову.
И пока кукушка не кукует…
Из дневника немецкого солдата:
"1 октября. Наш штурмовой батальон вышел к Волге. Точнее, до Волги еще метров 500. Завтра мы будем на том берегу, и война закончена.
3 октября. Очень сильное огневое сопротивление, не можем преодолеть эти 500 метров. Стоим на границе какого-то хлебного элеватора.
6 октября. Чертов элеватор. К нему невозможно подойти. Наши потери превысили 30%.
10 октября. Откуда берутся эти русские? Элеватора уже нет, но каждый раз, когда мы к нему приближаемся, оттуда раздается огонь из-под земли.
15 октября. Ура, мы преодолели элеватор. От нашего батальона осталось 100 человек. Оказалось, что элеватор обороняли 18 русских, мы нашли 18 трупов" (штурмовавший этих героев 2 недели батальон гитлеровцев насчитывал около 800 человек).
"Храбрость — это мужество, вдохновленное духовностью. Упорство же, с которым большевики защищались в своих дотах в Севастополе, сродни некоему животному инстинкту, и было бы глубокой ошибкой считать его результатом большевистских убеждений или воспитания. Русские были такими всегда и, скорее всего, всегда такими останутся" (Йозеф Геббельс)
"…Внутри танка лежали тела отважного экипажа, которые до этого получили лишь ранения. Глубоко потрясенные этим героизмом, мы похоронили их со всеми воинскими почестями. Они сражались до последнего дыхания, но это была лишь одна маленькая драма великой войны. После того, как единственный тяжелый танк в течение 2 дней блокировал дорогу, она начала-таки действовать…" (Эрхард Раус, полковник, командир кампфгруппы "Раус" о танке КВ-1, расстрелявшем и раздавившем колонну грузовиков и танков и артиллерийскую батарею немцев; в общей сложности экипаж танка (4 советских воина) сдерживал продвижение боевой группы "Раус" (примерно полдивизии) двое суток, 24 и 25 июня).
"17 июля 1941 года. Сокольничи, близ Кричева. Вечером хоронили неизвестного русского солдата [речь идет о 19-летнем старшем сержанте-артиллеристе Николае СИРОТИНИНЕ. – Н.М.]. Он один стоял у пушки, долго расстреливал колонну танков и пехоту, так и погиб. Все удивлялись его храбрости... Оберст перед могилой говорил, что если бы все солдаты фюрера дрались, как этот русский, мы завоевали бы весь мир. Три раза стреляли залпами из винтовок. Все-таки он русский, нужно ли такое преклонение?" (из дневника обер-лейтенанта 4-й танковой дивизии Хенфельда)
“Во время атаки мы наткнулись на легкий русский танк Т-26, мы тут же его щелкнули прямо из 37-миллиметровки. Когда мы стали приближаться, из люка башни высунулся по пояс русский и открыл по нам стрельбу из пистолета. Вскоре выяснилось, что он был без ног, их ему оторвало, когда танк был подбит. И, невзирая на это, он палил по нам из пистолета!" (из воспоминаний артиллериста противотанкового орудия о первых часах войны).
"Мы почти не брали пленных, потому что русские всегда дрались до последнего солдата. Они не сдавались. Их закалку с нашей не сравнить…" (из интервью военному корреспонденту Курицио Малапарте (Зуккерту) офицера танкового подразделения группы армий "Центр").
"Я не ожидал ничего подобного. Это же чистейшее самоубийство атаковать силы батальона пятеркой бойцов" (из признания батальонному врачу майора Нойхофа, командира 3-го батальона 18-го пехотного полка группы армий "Центр"; успешно прорвавший приграничную оборону батальон, насчитывавший 800 человек, был атакован подразделением из 5 советских бойцов).
"В такое просто не поверишь, пока своими глазами не увидишь. Солдаты Красной армии, даже заживо сгорая, продолжали стрелять из полыхавших домов" (из письма пехотного офицера 7-й танковой дивизии о боях в деревне у реки Лама, середина ноября 1941-го года).
- Беспрецедентно жестокие бои… - Жестко оборвал тишину проводник.
- А… патроны… Как много их здесь, в этой земле? – Спросила его молодая женщина.
- На всех копальшиков хватает. Который год подряд уже копают… Много металлических осколков… Их, пожалуй, даже больше, чем патронов… - Проводник повел группу дальше, в глубину сосновой чащи…
- А взрывы неразорвавшихся снарядов случаются? – Не унималась женщина.
- Уже взорвались те, что тогда не разорвались… По каким-то причинам…Много лет прошло со времен той войны…Но эпоха та осталась… Она здесь сохранилась лучше, чем в любом музее… Она не успокоится, пока не выскажется…
…
Реальная история. Записанная со слов очевидца. Которому удалось разговорить проводника, прошедшая война была его болезненной жизненной темой, и узнать о том, что люди, намеренно интересующиеся давними историческими событиями, приезжают сюда нечасто. А те, которые добираются, напоминают ему в начале, в самом начале, путников, сбившихся со своих жизненных курсов. И оказавшихся неожиданно в непроглядном тупике тумана растерянности. Но потом, он замечал, начинали теплеть сердца этих людей. По мере того, как морщинились их лбы, от обуревавших их тяжелых и непостижимых в своей правде мыслей, все шире раскрывались их глаза. От взрыва в их головах неприкаянного прозрения. Долго сдерживаемым штормом обрушивавшегося на каждого выстраданным в этих местах забвением. Которое слишком долго удерживала в своих холодных тисках смерть. Но она, как поверил со временем проводник, не всесильна… Сильнее её есть память… Её очень много там, где шумят верхушки сосен. Она в тех местах так сильна, что пугает своей бессмертной и все крушащей на своем пути силой. И яростно превращает в прах самые неприступные стены человеческой подлости. Которая достигла сегодня фантастической стадии выживания. При всех возможных обстоятельствах. И выглядит она вполне невинно. Так изменилась её внешность…, в вялом состоянии такого её восприятия.
НЕ ВЕСЕЛЬЯ РАДИ.
25 сентября 1941 г. Занялась заря, когда мы миновали деревню. Слева от нас был сосняк, справа тянулся заболоченный кустарник.
Над головой что-то резко и грубо свистнуло. Я догадался, что это — снаряд, первый в моей жизни. Было любопытно, но не страшно. Встало солнце, туман стелился по лесу, нас остановили; подъехала кухня, стали раздавать кашу. В сосняке почему-то стояли часовые и не пускали нас в лес.
Афанасьев принес миску жидковатой пшенной каши. От нее валил пар. Тут – у меня провал в памяти. Помню – пар от миски, а дальше – провал.
Очнулся в яме, в куче с другими солдатами; среди песка валялись непонятные черные пластмассовые трубочки; почему и как я туда попал – не знаю. Рядом с ямой дымилась большая воронка, остро и страшно пахло взрывчаткой. Спиной ко мне сидел молоденький солдат, из левого плеча торчала розовая кость. Он молча вертел головой, а мы стояли и смотрели на этот розовый конец кости и не знали, что делать. Немного дальше сидел голый по пояс парень и вместо лопатки, у него было месиво крови и мяса…
1942 год. Наступила весна. Апрель месяц. Не помню, сколько и где мы мотались по санчастям. Легкораненые снова пошли на фронт, там и долечивались наши раны. Враг хотя и был отброшен от Москвы, но где-то подо Ржевом шли сильные бои, около стан¬ции Зубцово проходил фронт. Здесь несколько раз переходили из рук в руки населенные пункты, от которых остались лишь одни названия, даже развалин не было видно, все смешалось с землей, окопами, воронками. Пройдя широкую лощину, мы приблизились к передо¬вой по траншее. Шла смена воинских частей. Наша стрелковая рота заняла передний край. Я не буду рас¬сказывать о тех, кого мы сменили. Это были остатки тех, кто стоял здесь в течение двух месяцев.
Передовая траншея нами занята. Это была основная траншея с пулеметными гнездами, ячейками для стрелков, блиндажами для отдыха. Линия фронта беспрерывно освещалась ночью ракетами с обеих сторон. Ведь до немцев, до их траншей всего 75 шагов. Здесь день и ночь беспрерывно велся огонь с обеих сторон. Изредка на нас обрушивался минометный огонь, были раненые и убитые. В блиндажах, землянках во время отдыха мерцал огонь, жгли резиновые провода. Изо-ляция горела хорошо, но сильно коптила. Так писали письма домой, в которых сообщалось, что «жив, здоров, нахожусь на передовой, в обороне».
Такими были строчки из писем русских солдат, с фронтов второй Мировой. Вполне возможно, интересны они сегодня людям. Но… о войне, идущей сегодня же, уже пятый год, на Донбассе, оказывается можно сказать и такими словами: что значат 10 000 погибших, если речь идет о новом витке исторического развития. Где эти самые 10 000 есть песчинки. После полного замешательства осознается: надо страдать леностью ума, чтобы не испытать от услышанного, по крайней мере, ощущение омерзения.
А в начале, в самом начале, когда начиналась Донбасская трагедия, в апреле 2014, безжалостная и жестокая, никому не хотелось верить в то, что обернется она войной. Обыкновенной кровавой мясорубкой по уничтожению людей. Со всеми сопутствующими этому явлению: разрушениями, человеческими трагедиями. Порождающими в воздухе яд, парализующий человеческие души. В мире, где возможно сказать: 10 000 погибших – это песчинки на новом витке мирового исторического развития. И остается, что только всматриваться напряженно в то время, тоже историческое, в котором жизнь, пусть и была не совсем комфортной и беспечной, но не зияли в ней жуткие пустоты гнетущего человеческого равнодушия к судьбам себе подобных. И презрением, как оправданием возможности страданий для недоумков. О чем было сказано в преддверии второй Мировой войны.
10-15 лет. Таким уже определен срок по разминированию, весьма, а, может быть, и заведомо щадящий, тех территорий Донбасса, которые попали в зону боевых действий. А напичканные неразорвавшимися снарядами кладбища, которые и сегодня находятся под прицелами снайперов? А затопленные шахты, такими признаны 26? А души человеческие, которые научились приспосабливаться к жизни примитивной и жестокой? С явными элементами сурового выживания в современных Донбасских реалиях. Никакой миноискатель не поможет, чтобы их разминировать… Слишком черными стали пустоты их искорежившие.
Жуткая обреченность… В окаянных обстоятельствах, к которым должно привыкнуть…
“P.S. Никакое, самое страшное по силе своих разрушений стихийное бедствие, никогда не сравнится с осознанно творимым насилием одних над другими. Убийство людей, сопровождающееся хоть каким-нибудь оправданием, – это пройденный допустимый предел человечности. Которое сменило человеческое мракобесие. ИДИТЕ И СМОТРИТЕ.” – Это есть концовка моего письма всему думающему человечеству, одного из многих, написанных за время трагедии. Весьма символично, написанного ровно год назад. С одним лишь отзывом-ответом на него.
НО КАКИМ!!!!!!!!!!!!
Многие письма, как думалось мне, очень важные, исходя из значимости затронутых в них тем, и из разных дней из прошедших четырех лет. Так и остались эти письма без ответа. А совесть блуждает где-то рядом, бесцельно-неприкаянно… И никому не нужна словесная мишура объяснений: почему? А камень преткновения неразрешимых противоречий так и остался лежать неподвижно, на распутье исторических дорог. С абстрактными представлениями о сегодняшней Донбасской трагедии.
…Прости, грядущее ЗАВТРА. Если получится...
С глубоким уважением, Людмила Марава. ДОНЕЦК.
20 июня, 2018 года.
P.S. В Донецке цветут розы. В тридцатиградусной жаре, под жгуче раскаленным степным солнцем. И мне это – небезразлично. Так же было и в начале, в самом начале Донбасской трагедии. А история одного человека, словами Пабло Куэльо, это – уже история человечества. И на этом ее витке к слезам привыкли. Их не замечают. Но…, заметила: люди перестали краснеть. Очерствели их сердца.