Нажав несколько раз на дверной звонок и, убедившись, что никто не спешит на его трезвон, Алексей открыл дверь своим ключом и громко, прямо с порога позвал жену:
- Рита! Я дома! Ты где там? Ау!
Но в квартире по-прежнему было тихо. Заметно встревоженный, он пригласил дочь войти, а сам поспешил с осмотром комнат… Никого… Но, странное дело, дверь в его кабинет оказалась открытой против им же давно установленных правил. Внезапно засосало под ложечкой от предчувствия чего-то нехорошего… Почему-то вдруг ясно припомнилась излишняя её суетливость в госпитале при его выписке, а потом несвойственная молчаливость по дороге домой, да и дома… Скомканный ужин плюс это: «прости, милый, я слишком устала, пойду спать, хорошо?» И легла не в общей спальне, а в гостевой комнате… Внезапно пронеслось: а была ли она дома, когда я уехал к Зинаиде? Охваченный внезапными подозрениями, поспешил осмотреть гостевую комнату – нет, ну, что это я, в самом деле? Кровать смята… Рита, безусловно, спала в ней. Но где же она сейчас-то? Ни письма, ни записки… Сколько раз говорил, как об стенку горохом… Однако, почему открыт кабинет? Не мог же я его не закрыть, уходя?
Разговаривая сам с собой вслух, он совершенно забыл о том, что не один… А Ева… Ева стояла у входной двери с широко распахнутыми глазами и ошеломлённо следила за его хаотичными передвижениями по огромной квартире:
- Эй, алё! – попыталась она вернуть отца на землю – А ничего, что я тут стою?
Но тот только мельком бросил на неё взгляд и прокондыхал в какую-то очередную комнату…
- Интересно… - вздохнула девушка – Интересно… - и пошла за ним, сбросив кроссовки у порога. Заглянув в приоткрытую дверь, обнаружила, что отец сидит в огромном кресле, обтянутом кожей, опустив голову, а в руке какой-то небольшой листочек бумаги.
- Так! – решительно выхватила она записку – Ну, и что тут у нас? Прочитаем…
Отец тупо смотрел вниз и молчал, совершенно не обращая на её действия никакого внимания.
- Так… фу, как тривиально… «Милый, прости! Я так больше не могу… Нам просто необходимо пожить какое-то время отдельно… Но ты не думай, что у меня кто-то есть – ничего подобного! Я просто устала, понимаешь, устала… Тебя никогда нет рядом… Ещё и это покушение… А если в следующий раз ты не… Нет, не хочу об этом думать! Я знаю, ты всё поймёшь и простишь… Прощай, твоя Марго…» Как я вижу, ни хрена ты так и не понял, папуля… Деньги, ценности на месте?
- Что? О чём ты сейчас?
- Ни о чём… Я просто спросила всё ли на месте из того, с чем ты не готов легко проститься? Исходя из содержания этого послания – во, что твориться-то… Твоя дочь стихами заговорила… надо же! Но и тем не менее, вряд ли я сильно ошибусь, если скажу, что тебя бросили. Жаль…
- Чего тебе-то жаль?
- Ну, как… Я всю дорогу готовилась, план разрабатывала, как буду мачеху изводить, и вдруг такой облом… Слушай, а она у тебя, случайно, не ведьма, нет? Может, умеет читать мысли на расстоянии? Залезла ко мне в голову, прочитала и не сдюжила Риточка, удрала.
- А ты злая…
- Нет. Никакая я не злая… Просто я не понимаю, зачем вы меня родили. Я же ни тебе, ни маменьке никогда не была нужна и вот это твоё поведение лучшее доказательство тому... Но ты и она почему-то решили для себя возможным вешать на меня всех собак, обвинять в чём вам вздумается, лишая права иметь собственное мнение, и уж тем более высказывать его вам. И ты, и она зациклились на своём эго, спрятались в него, как в раковину, и смакуете по глоточку несуществующие доказательства собственной невиновности, безусловно понимая, что виноваты оба.
Ева говорила, и говорила… Всё, что столько лет копилось в её истерзанной невниманием душе, выплёскивалось сейчас наружу вместе с безудержным потоком слёз, которые незамедлительно перешли в громкие рыдания. И вот тут он испугался по-настоящему, так, как никогда до этого… Тихонько, чтобы не усугубить, поднялся и подошёл к погрузившейся в страдания дочери:
- Ну, что ты такое говоришь, девочка моя? Как это ты не нужна? – и, притянув её к себе, продолжил успокаивать – Ева, Ева, Евочка! Маленькая девочка! Помнишь, как мы сочиняли с тобой эту считалку? – она отрицательно покачала головой – Не помнишь? Тебе тогда было года четыре… Впрочем… Понимаешь, в жизни взрослых людей частенько так случается… Я очень-очень любил твою маму, а тебя никогда не переставал это делать. Ты, наверно, не знаешь, но я просил Зину отдать тебя мне. Она, конечно, не согласилась. Ты зря так решила, что она не любит тебя, напрасно! Я не знаю, почему она стала такой… Хотя… Знаю – от отчаяния! Годы идут, а семьи настоящей так и не получилось… Вот и пустилась на поиски очертя голову…
- Не ври, что ты хотя бы помнил обо мне! – закричала Ева – Не ври мне, ну, пожалуйста, хоть ты-то будь честен! Нельзя же так… Ты же даже представить себе не можешь, как мы жили, когда ты нас бросил…
- Да, не бросал я вас… Когда-нибудь я расскажу тебе, как всё было на самом деле.
- Веришь? Мне глубоко плевать на все ваши непонятки! Но моя-то в чём вина? Почему вы решили правильным заставлять меня страдать в результате вашей не сложившейся любви? Ты… у тебя, вон, всё в шоколаде, да и у маман каждый день праздник, и лишь я – сирота при живых и даже вполне себе благополучных родителях… Уж лучше бы сдали в детский дом. Может быть, усыновил бы кто-то, кому бы я стала необходимой. – и, захлебнувшись злыми слезами, замолчала, словно истратив весь свой словарный запас, лишь молча содрогалась в объятиях растерявшегося от такого напора оголившейся боли отца. Правда дочери оказалась настолько страшнее по масштабу всех его неприятностей (ранения, ухода Риты, какой-то неудовлетворённости в профессии), что он совсем как в далёкие детские годы вдруг покрылся пунцовой краской стыда… Подкативший ком к горлу, позволил вытолкнуться лишь единственному слову:
- Прости…
Она, подняв голову, пристально посмотрела ему прямо в глаза:
- Ладно… проехали… Покажи мне, где тут у вас кухня – если я немедленно не поем, то даже не знаю, что будет дальше.
- Например? – вымученно смог улыбнуться отец.
- Так я же сказала: не знаю! Может, загрызу кого-нибудь…
- О… А ты, оказывается, ко всему прочему ещё и кровожадная штучка у меня… Пошли!