Три танки-иста...

Светлана Компаниец
    Ласковое  майское  утро.  Я  медленно  иду  по  тротуару  узкой  тенистой  улочкой.  Под  широкими  кронами  деревьев    еще  ощущаются  влага  и  прохлада, - некоторое  время  тому  прокапал  легкий  моросящий  дождик,  что  большая  редкость  в  мае.   Воздух  здесь  почти  неподвижен  и  густо  насыщен  ароматами  цветущего  олеандра,  молодой  зелени  и  свежескошенной  травы  (подошло время  стричь  газоны).   В  нишах  аккуратно  подстриженного,  сплошной  стеной  тянущегося  вдоль  тротуара,  низкого  кустарника  яркие,  голубые  островки  скамеек.  На  одной  из  них  сидит  среднего  возраста  филиппинец  в  желтой  сетчатой  шляпе.  Рядом  с  ним  инвалидное  кресло-коляска,   где уронив  голову  на  грудь, спит  укутанный  клетчатым  пледом  старичок  в  вязаной  спортивной  шапочке.  Филиппинец  слегка  привстает  со  скамьи  и  приподнимает  шляпу,  когда  я  прохожу  мимо,  -  я  часто  гуляю  здесь  по  утрам   и  мы  уже  почти  знакомы.
   
 На  улице  пустынно  и  тихо,  хотя  рабочий  день  уже  начался:  стоянки  для  парковки  автомобилей  в  большинстве  свободны, - хозяева  на  работе.  Никакой  другой  транспорт  здесь  не  ходит. Впереди  вижу  детскую  коляску.  Ее  слегка  покачивает  сидящий  на  скамье  мужчина  примерно  моего  возраста  (не  хочу  сказать:  старичок,  ведь  себя  старушкой  не  считаю!).  Я  подхожу  ближе  и  слышу:
               
 -Три  танки-и-иста,  три  веселых  дру-у-уга!…  -  дед  поет  внуку  колыбельную!

    Я  слегка  замедляю  шаг.  Украдкой  заглядываю  в  коляску:  из  глубины  синего  шатра  на  меня  смотрит  темноглазая  и  большеротая  физиономия.  Сна - «ни  в  одном  глазу»!  Рот,  с  единственным,  торчащим  впереди,  зубом,  в  улыбке  растянут  до  ушей.  Крохотоными  пальчиками  обеих  рук  малыш  теребит  розовую  ступню  босой  ноги,  подтянув  ее  почти  к  уху.  И  сквозь  улыбку  он  что-то  мычит,  почти  в  тон  деду!…

  И  мне  уже  кажется,  что  они  поют  вдвоем:

- Экипаж  машины  боево-о-ой!…


  И  я  уже  не  вижу  уютную  улочку,   пустующих,  манящих  к  себе  ярких  скамеек,  машинально  огибаю  повисшие  низко  над  тротуаром  розовые  облака  олеандра, - я  уже  там,  в  далеких  сороковых,    в  моем  и  ЕГО,  этого  мурлыкающего  деда,  довоенном  и  послевоенном  детстве…
   
  Это  были  наши  песни!  Они  звучали  из  черных  воронок  радио  в  наших  коммуналках,  непрерывно  лились  из  мощных  громкоговорителей  («матюгальников»!)  на  городских  и  привокзальных  площадях,  перекрывая  уличный  шум,  щемяще  ныли  и  затихали  на  патефонных  пластинках…

  И  мне  уже  хочется  рассказать,  как  он,  семилетний  мальчик,  с  трудом  разбирает  и  читает  по  слогам  написанные  простым  карандашом  торопливые  строки:  «…  Мои  дорогие!  Пишу,  пока  тихо,  пока  ждет  почтальон...   Я  люблю  вас,  родные  мои  и  верю,  что  все  будет  хорошо!…»  Он  подносит  смятый  в  треугольничке  лист  ближе  к  слабому  огоньку  самодельной  лампы-«каганца»: - « …и  фрицев  мы  уничтожим,  уже  сейчас  бьем  их  и  в  хвост  и  в  гриву»…  Мальчик  поднимает  глаза  на  мать: 

- Вот  видишь,  мама!  Мы  победим!  Папа  правду  говорит…

   Мать  слабо  улыбается  ему,  прячет  мокрые  глаза, - и  они  не  знают,  что  уже  почти  два  месяца,  как  их  замечательного,  любимого  и  смелого  отца  нет  в  живых…  Похоронка  придет  позже,  вместе  с  письмом  командира  части.  А  потом,  в  конце  войны,  когда  они  уже  вернутся  из  эвакуации  и  комната  их  будет  занята  другими, - мать  получит  посылку  с  наградами  отца,  с  орденами  и  медалями.    И  еще  он  вспомнит,  как  отобрали  у  них  эти  награды,  когда  в  семьдесят  седьмом  они  уезжали  в  Израиль (его  сына,  отличника,  внука  героя-деда,  не  приняли  в  медицинский  институт:  проклятый  пятый  пункт!). 
      
   И  вот, - земля,  на  которой  он  вырос,  которую  любил  всей  душой  и  за  которую  погиб  его  отец,  теперь  далеко,  как  поют:  «Там,  за  туманами…».  А  песни  остались  с  ним,  песни  детства  и  юности.  И  дед  поет  внуку  (а,  может,  уже  правнуку!)  военные  песни  и  марши.
         
         И  я  вспоминаю  свою  подругу,  Машеньку.  Мы  подружились  уже  в  Хайфе.  Она  приехала  в  самое  время:  только  родилась  здесь  у  дочери  Николь,  Машина  внучка.   И  Николь  тоже  выросла  на  этих  «колыбельных»!  Я  была  в  восторге,  когда  встречала  едва  научившуюся  ходить  Николь,  марширующую  за  руку  с  бабушкой  и  во  весь  голос  распевающую  вместе  с  ней:  «Шел  отряд  по  бе –ерегу!…»
 
    Николь  уже  выросла,  хорошо  говорит  по-русски,  уже  служит  в  Армии,  но  и  сейчас  она  споет  вам  и  «Три  танкиста»,  и  «Катюшу»,  и  песню  про  Щорса:  это  от  нас - нашим  внукам. 
   
    Наше – всегда  с  нами!