Помнишь тот промозглый осенний вечер, уже заметно сгустившиеся сумерки, когда ты, подобно подраненой птице в поисках помощи, постучалась в мою открытую дверь? Нет, я никого не ждал в тот вечер, и уж тем более не имел каких- либо планов куда- то уходить, а привычка не запирать дверь осталась с беззаботных и бесшабашных юношеских лет, когда у меня собиралась наша дружная, весёлая компания, увлечённая музыкой «диско» и новинками в мире шоу. В ту злополучную и счастливую минуту, когда до моего слуха донёсся стук в дверь, напомнивший своей резкостью и напряжённостью барабанную дробь во время экзекуций в царской армии, что я ощутил пробежавший по спине холодок, я стоял у приоткрытого окна, нисколько не обращая внимания на струящийся в комнату холодный сырой воздух, поднимающийся от протекающей невдалеке быстрой речки, спрятавшейся в зарослях ивняка. Я стоял словно высеченный гранитный монумент, уже который день, а может быть и месяц, и разглядывал окрестный доступный моему взору вид, на глазах преображающийся из летнего сочно- зелёного в ярко- золотой.
В воздухе витает голос осени, лишённый пения птиц: перелётные птицы уже успели улететь в дальние страны, а синицы и снегири ещё не перебрались поближе к человеку, благо в лесу достаточно корма. Лишь резкий стрёкот белобоких сорок да заунывное карканье ворон, что никогда не отлучаются от поселений, нарушают порой размеренную тишину. Тяжёлые свинцовые тучи, всплывая из- за горизонта, низко повиснув над землёй, угрожают разразиться ливнем, вмиг превращая яркий солнечный день в тревожные сумерки.
Но отнюдь не пейзаж, далеко не раскрашеный осенними красками пейзаж привлекал меня, хотя, конечно же не стану спорить, природа несомненно прекрасна в пору золотой осени. У каждого человека, живущего в России, в эту пору в памяти всплывают пушкинские строки, а перед глазами возникают картины Левитана, воспевшего эту пору. И хотя каждый по своему воспринимает осень, равнодушных к осени, у нас в Отечестве не встречается. Осень для нас – закат дня, предвещающий наступление нового дня, новых впечатлений. Это пора подведения каких- то итогов.
Не напрасно же великие русские поэты – да и только русские ли – восхищались ею и посвящали этому времени года свои лучшие произведения. Я просто ждал… , ждал тебя… Ждал, как годами томительно до боли в сердце ждут свершения чуда, ждал как небесного знамения…
В тот вечер ты пришла вся расстроенная, на щеках ещё остались следы горьких и солоноватых слёз вперемежку с размазанной тушью, и ещё сама не до конца осознавая своего поступка, припала на мою широкую мужскую грудь. Ты всё ещё дрожала мелкой дрожью подобно загнанному зверьку, и мне человеку свободному , свободному от семейных уз трудно было понять, я не знал: от холода ли, от обиды? Живя в одиночестве, чьи скромные вечера чаще всех окрашивал только чёрный кот, усаживаясь на мои колени и заводя свою песню, я жил большей частью, погружённый в свои мечты, в свои грёзы, как и в детстве, полные любви, доброты, благожелательности, почему- то уверенный, что в мой воздушный призрачный мир не смогут проникать негативные отпечатки реальной жизни. Я старался отдалять от себя всё это и бережно хранил, как берегут редчайшие кристаллы чистоту моего мира, и возможно как- то преуспел в этом, но нет…
Напрасно тешил я себя, уверяя, что это так. Ты пришла и в мой загадочный, сказочный мир ворвалась вся чернота мира, что в тот момент зависла над тобой, давила на твою душу. Я не сразу обратил на это внимание, всем своим сознанием проникшись дружеским участием, но только ли дружеским или было что- то ещё к тебе, твоему состоянию. Не обратил, а возможно и не хотел, потому как дело заключалось в ином. В ином, теперь уже настолько далёком, что когда- то связывало нас, было нашей скрываемой от всех сердечной тайной, если бы… Если бы не он, невесть откуда объявившийся нувориш, пленивший тебя напускной галантностью, сверкающим BMW, возможно всё было бы у нас…
Только что теперь гадать, прошлое, равнозначно воспринимающее всё происходящее, захлопнуло перед нами двери, захлопнуло навсегда, не оставляя нам ни малейшего шанса вернуть, оставляя в этом прошлом нашу чистую милую любовь, наши юношеские мечты, которым уже не суждено сбыться…
Я нежно коснулся ладонью твоих волос, таких шелковистых, мягких на ощупь и мило струящихся по твоим плечам. Ты вздрогнула от касания, но не страх заставил тебя вздрогнуть, поскольку твоя дрожь невольно передалась и мне, сердце, бьющееся в твоей груди и такое близкое ко мне, резко ускорившее своё биение, не могло обманывать меня. Твоя трепетная душа, всё еще помнила нашу прекрасную любовь, хранила её и не хотела отпускать, предать забвению. Ну скажи мне, почему в жизни так всё происходит несвоевременно и несправедливо? Я не раз задавался этим вопросом и не мог , не в силах был найти правильный, объясняющий всё, ответ.
Почему? Почему в своём стремлении к далёкому кажущемуся счастью, забываем о реальности и подобно мотылькам летим на пламя и перестаём верить в лучшее? Почему? Ведь знаем, кажущееся счастье сродни таинственным болотным огонькам, так влекущим нас, а пойдёшь… и уже завязнешь. И уже не веришь, что где- то рядом есть твердь, не желаешь верить или просто уже нет сил. Почему? Ты шептала мне в тот вечер, помнишь: «мне давно не было так хорошо! Мне никогда не было так хорошо и в то же время так стыдно. Хочется поскорее провалиться под землю!» «Ну почему мы не вместе? Я словно впервые чувствую себя женщиной: любимой и желанной, нужной кому- то. Почему ты, такой мужественный и чуткий, не удержал меня?»
Что я мог ответить? Любой мой правдивый ответ обидел бы тебя, чего я искренне не желал, а врать, врать я так и не научился.
А уже через минуту ты начинала о своём долге перед мужем, помнишь?
Почему же, когда пытаешься растопить накопившийся за годы жизни лёд в душе любимого человека, наше самое, из лучших побуждений, горячее участие, соприкоснувшись с холодом, не в силах справиться с ним садится конденсатом на уже имеющийся лёд и ещё больше утолщает стенки айсберга, окружающего его? Я не перестаю поражаться этому явлению, нашедшему отражение в строках песни Розенбаума: «казалось бы, наоборот, от щедрости щедреют, но удивительный народ, чем больше Гулливер даёт, тем лилипуты злее». Почему так? Этот вопрос до сих пор мучает меня, в неистребимом желании отыскать ответ. Или же он из разряда тех, что существуют без ответа иначе бы плоды моих поисков принесли ответ, желанный и долгожданный ответ, немного да прояснив перипетии чужой души. А может быть виновата самость человека, довлеющая над ним, словно рок? И нет спасения…
И наконец, почему ты, разрывая мне душу напополам, пришла сегодня? Ведь я почти вычеркнул из своей памяти, уже почти забыл эти прекрасные с поволокой глаза, этот овал лица, каждую линию твоего тела, старался позабыть… , оказалось, что нет, всё не так, не забыл, - память, жалящая уколом исподтишка, сохранила всё и сотни вырванных, перевёрнутых страниц календаря абсолютно ничего не значат.
Я всё ещё отчётливо помню. И я знаю, что мне хочется быть с тобой, только с тобой и не только этим осенним вечером, а навсегда, но я также знаю, что это невозможно. Не можем мы быть в двух местах одновременно. Ведь у тебя семья: муж, дети. Я знаю, ты хочешь, стараешься обрести земное счастье, а другого нам, к сожалению не дано, своё счастье, хотя уже и не веришь в счастье, но… не пытайся разгадывать откуда и как мне это известно, - мир не так уж велик, как хотелось бы нам порою, - ты несчастна с ним. И вот это- то знание гложет мне сердце, лишает покоя, лишает сна, заставляя ночами просыпаться в холодном поту…
Ты твердила мне о любви, о преданности, что хочешь быть со мною, а… утром ушла. А помнишь, как ты отозвалась на мои ласки, как это произошло, значения не имеет. Ты встрепенулась словно птица, долгое время вынужденная провести в закрытой клетке. И твой отзыв, вновь всколыхнул в моей душе уже угасающие чувства, опровергая бессмертные строки поэта: кто любил, уж тот любить не сможет. Кто сгорел, того не подожжёшь.
Моё сердце, рвущееся из груди, моя душа, вмиг обрётшая крылья, бросали вызов этим строкам, да и не только строкам, но и всему миру: нет, может любить! Нет, можно поджечь! Я обхватил тебя своими сильными руками, а губы коснулись твоих волос. Твоё встречное движение, позволившее мне поцеловать тебя в щёку, твои нежные руки обвившие меня. Твои действия были сначала несмелы, а затем действовали всё уверенней: пока наши жаркие истомившиеся губы не слились в страстном поцелуе…
Как часто потом я вспоминал ту сладостную ночь, а в сгустившихся сумерках, стоя у квадратом очерченного окна, пытался выхватить твой милый моему сердцу силуэт. А может быть, напрасно я ждал? Может быть и не было той ночи, а был лишь сон, привидевшийся мне: такой реальный и такой прекрасный? И всё пытаюсь понять и не могу: почему ты, такая близкая, такая ранимая, пытаешься своей любовью отогреть, растопить арктический лёд рассудочного человека, даже осознавая в глубине своей наивной и доверчивой души, что это нереально?
Или всё же была та ночь, наша ночь? Мы ведь ещё не один раз встречались после этого, забывая обо всём на свете, отбрасывая несущественный ложный стыд и оставляя где- то далеко суету наших будней. Я, никогда не считавший себя утешителем, жилеткой, на которой можно поплакаться, с тобой не мог быть бесчувственным, не мот быть грубым. В ту осеннюю промозглую ночь, когда ты впервые оказалась у меня дома, я уже предчувствовал что- то. Оно было незримо, казалось сам воздух тревожно дрожал в ожидании неясного момента…