-М-да… - Викентий Иванович отложил пухлую рукопись, оперся ланитой на шуйцу и возвёл очи долу. Он только что закончил чтение новой повести “Доспех для Перуна”, авторства Твердислава Ясномыслова, в миру Дениса Тараканова. Сей труд содержал вельми дюже архаизмов и литературных атавизмов и имел в своем составе почти 500 страниц. Понеже днесть Кактусову приходилось опираться именно ланитами, а не привычными щеками и жаждалось залепить в чело, сначала себе всей дланью, а потом лично Ясномыслову его опусом.
Всё его существо негодовало. Уже вторую неделю работа, до этого полгода мнившая себя волком и убегавшая в лес, возжелала общения и сунула холодный мокрый нос в теплую бездеятельность Викентия Ивановича. Нет, не то чтобы он не любил работать. Кактусов восхищался работой, боготворил, возводил в абсолют. Она была для него идеалом, тонкой эфемерной материей, которой можно было любоваться, осязать, вкушать. Но чтобы трогать её руками или паче того рутинно выполнять в срок - нет такого душа критика допустить не могла.
К тому же, на рецензию, как назло, стабильно приходили не столь любимые Викентием Ивановичем сборники стихов или рассказы, а тяжелые угловатые поэмы, очередные эротические опусы гражданки Невструевой, наподобие того, с которым недавно расправился Бантик, или такие вот очельно-дланеблудные произведения.
-Ну что? - Емельян Патрикеевич, дремавший в кресле поднял голову и воззрился на друга - Совсем всё плохо?
-Мне юродилось, что сей отрок… - зачитал вместо ответа Кактусов начало предложения из рукописи.
-Чего-чего ему сделалась?! - Анна Павловна Сусликова, работавшая по вновь
обретенной привычке на полу тоже остановила творческий процесс поиска рифмы к слову Антилопа, кроме общеупотребительной и раздумий, не отправить ли сию зверюгу мирно пастись в саванну и заменить на элементарного козла. Козёл подходил по рифме, но не подходил для женского журнала. Антилопа, будучи животным более фотогеничным, подходила для журнала. Но в ритмическую и рифмованную клетку лезть не хотела абсолютно. - может бродилось?
-Юродилось ему! - Кактусов гневно потряс печатным текстом - Я пять раз проверил. В разных местах. А знаете что он имел в виду?! Показалось! Некролингвист несчастный.
-Впервые слышу такое слово - Напильников почесал за ухом. сначала себя, затем угревшегося на коленях Бантика. Общение с двумя литераторами и два высших образования настраивали его на философский лад - И что?
-Нет такого слова! - критик бушевал. - Я как последний олух все словари изрыл. Юродивый - по голосу чувствовалось, что Викентий Иванович как-то связывает это слово непосредственно с автором - есть, юродстовать - есть, а юродилось - нет. Скорее всего он услышал где-то слово балзнилось. А блазень - это как раз шут, дурачок, юродивый. Ну он и распространил…
-Погоди… - Сусликова приняла вертикальное положение и подошла к столу, за коим восседал ныне громовержец домашнего разлива. Подобные раскаты грома за последнюю неделю гремели уже трижды, но ещё ни разу не перешли ни во что кроме метаний молний и звонких искр, когда Викентий Иванович в очередной раз не замечал угла стола или в отчаянии выдавал себе очередного леща в лоб.- Ну верни рукопись, или замени. Кто заметит-то?! У него аудитория - полторы калеки…
- Да если бы - Ярость Кактусова теперь сменилась физиономией, словно он только что плотно пообедал осликом Иа. Он устало ткнул пальцем в рукопись. - в стихах дважды. Оно ещё и стихи пишет! Гумилев с Ахматовой вместе со всеми скальдами и бардами в гробу крутятся.
-Ладно! - Анна Павловна поняла, что избранника её жизни пора спасать. Ибо пыхтящий и плюющися как сало на сковородке Кактусов к продуктивной деятельности был абсолютно неспособен. А бездеятельный, он становился социально опасен.-Выправлю я тебе эти вирши, свет холодильника моего! Пиши рецензию. - и продолжила замогильным голосом - Только помни, если ты не напишешь то что думаешь, весь твой аванс превратится в алкоголь и зальётся тебе в желудок!
-Да помню я...- гнев Викентия Ивановича отступил, неся тяжелые потери.-корректуру размечу и напишу.
В комнате вновь воцарилась тишина, нарушаемая лишь мурчанием Бантика, да редкими эпитетами сквозь зубы которыми вновь углубившийся в дебри Ясномысловской логики и лингвистики Кактусов награждал автора.
- Или всё таки возврат... - бурчал он - или нет...
Сомнения глодали тонкую и ранимую душу критика как стая голодных пираний. С одной стороны, нельзя было не признать, что логика и сюжет, хотя слабенькие и рахитичные, но всё же в произведении водились. На другой чаше этических весов громоздились глыбы стилистики и откровенно говоря уже полученный и изрядно надкушенный аванс. Прагматик бился с романтиком, критик с цензором. Внутренний читатель же, существо не предвзятое и созерцательное ехидно наблюдал за развивающейся баталией и хотел на море и апельсин.
Постепенно Викентий Иванович почувствовал как его снова засасывает в позументы выпестренного слога и, пусть примитивную как обед неандертальца и предсказуемую как результат, если попытаться этот обед отобрать, но всё же зло поглядывающую из-за букв сюжетную канву. Несчастная и понурая, явно не довольная своим нынешним ареалом обитания, тем не менее она тащила произведение как упрямый мул.
Кактусов, прикусил ручку и задумался. Завернуть произведение не давали гуманизм и аванс, похвалить и поддержать, совесть, написать рецензию в стиле "ничего такая книженция, пиши еще", самоуважение.
Первопечатного приказа писарь Витька Кактус думу думать изволил и десницей перо промеж перстов вращаючи вежды на грамоту таращил.
"Выдать сему шишу плетей по заголенному гузну, да велеть портов не зашивать дабы длани новорастушие вольно раскинулись, доколе грамотой владеть дюже не научится" одесно вывел писарь и помыслил уже стрельцов приказных кликнуть, но помедлил и понову очи свои грамоте обратил.
Глаза критика споткнулись о фразу. И тотчас он понял что увлекшись погоней за сюжетным кроликом он едва не пропустил дохлого слона.
Отрывок описывал тризну и пир по случаю смерти одного из главных героев. Выше упомянутый боярин был водружен на стол и явно радовался что теперь Ясномысловские кривые длани ему больше не грозят. Остальные персонажи яростно ему завидовали и полные скорби собрались вокруг. Кактусов тряхнул головой как собака, предположительно мопс, стряхивающая воду и перечитал: "... ошуйно от него сидела жена, а очресленно вертелась дворовая собака". Викентий Иванович осторожно, как сапер не знакомую мину, ещё раз осмотрел предложение. Версий было две. Либо описываемый герой на глазах у всей челяди предавался активной зоофилии, либо у Ясномыслова вновь проснулась терминологическая фантазия способная, как уже было замечено ни раз, загнать любого слабого духом критика в состояние близкое к медикаментозной коме.
Взвесив все за и против обеих версий Кактусов вновь загрустил. Хотелось пива, мушкетерских романов на рецензию, чтобы Невструева наконец нашла себе нового мужа и перестала плодить порнографию, как в буквальном, так и в творческом смысле, а также крови Ясномыслова. Викентий Иванович в четвёртый раз мысленно заставил автора съесть его опус без соли, заедая орфографическими словарями и подкрепив к рукописи стикер разборчиво и с ятями вывел: "Ясновельможный боярин. Потрудитесь перстами книжицу Даля али Ожегова полистать. Чресла - сиречь размножения органы, для божьей твари псины непотребны зело. Ибо сия тварь контекстно под столом сидит а значит изножно. Либо имеется в виду не место а состояние сидения данной твари. Тогда рекомендую сменить слово, ибо "ох....но" в данном контексте неуместно. Засим прошу грамоту поправить и изнову до первопечатни прислать. Рецензию прилагаю."
Он выдохнул и поставив жирную точку оттолкнул "Сагу тараканову" как он окрестил про себя сей труд.
-Вот что интересно… - Емельян Патрикеевич подтянул к себе одну из папок
присланных на рецензию и они на пару с Бантиком уже сунули туда два любопытных носа - Есть же писатели. Например Крысодоев. - он потряс папкой. - И пишет вроде неплохо и темы классные… Но почему названия такие?!
Оба его собеседника невольно улыбнулись. Поликарп Аркадьевич Крысодоев был отрадой глаз и мозга обитателей хором, сдававшихся в аренду гражданкой Боль. Он писал о животных. Сам огромный как медведь, пропахший дымом и лесом, он вваливался в двери, грозя снести косяки и разом занимал всё помещение, словно был газообразным. Мало Крысодоев не бывало никогда. В бесчисленных карманах его вечной куртки могло казалось найтись всё, от перочинного ножа или ниток, до семьи землероек или фляжки с алтайским самогоном настоянным на тушканчиках. Для Кактусова он приволок откуда-то настоящий шаманский бубен. С Напильниковым живо обсуждал методику обработки кож и миграцию лосей. Пукан получил от него заказ на систему слежения с квадрокоптера за лемурами, требовавший точности и компактности и новую оптику для своего детища, по слухам отобранную у браконьеров. Анна Павловна Сусликова была без ума от благовоний которые он привозил из тех мест, где даже клушицы умнее аборигенов. В общем, рукопись Крысодоева была добрым знаком. Если бы не одно но.
Помимо неудобной для печати фамилии и полного нежелания писать под псевдонимом, Поликарп Аркадьевич совершенно не умел придумывать названия. Сами рассказы и повести получались у него вкусные, пряные, терпкие и добрые как он сам. Но вот назвать свой труд он не умел. В данный момент на коленях к Емельяна Патрикеевича лежал сборник озаглавленный “Рысью за рысью”. Судя по всему, в этот раз Крысодоев побывал на Урале или в степях и следил за жизнью кистеухих кошек с близкого расстояния.
-А что тебе не нравится? - Усмехнулась Анна Павловна - и главное всё понятно. Другим бы так.
В результате короткого обсуждения и развития темы были предложены последовательно, ещё два рассказа о животных “Лесом за лисом” и “Лезем за лосем”, детективно-сельскохозяйственное "С котом за скотом" насекомо-алкогольный этюд “Мухой, за мухой под мухой”, шпионский роман “На цыпочках за цыпочкой”, бандитская повесть “В крысу за крысой” и финальным штрихом эротически-подводное эссе “Раком за раком”. Атмосфера в доме разрядилась и снова стала умиротворяющей.
Емельян Патрикевич с Бантиком углубились в хитроспелетения сложной и многогранной рысьей жизни. Анна Павловна, на пальцах отсчитывала ритм очередного стиха, пытаясь загнать мысль в рамки грубо очерченные строфой, но при этом не растерять её целиком. В голове вместо мыслей однако крутилась фраза о том, что неся чушь нельзя её рассыпать, ибо хороша только полная чушь. Сусликова злилась, подобно своим степным тезкам, цыкала зубом и снова начинала отсчитывать. Викентий Иванович же, с наслаждением открыл очередную папку с тестами, мельком оценил, что на этот раз ему посчастливилось наткнуться на сборник. Но тут же лицо его вновь осунулось и сморщилось как печеное яблоко. На первом же листе красовался эпиграф стиху “И балом правили тираны”. Хотелось выть и вместо рецензии написать только один вопрос “Чем-чем?! Точно правили? Не щёлкали?”. Однако, сделав над собой усилие, он углубился в чтение.
Анна Павловна подняла голову от разложенных перед ней исчёрканных вдоль и поперек листков. Уже второй раз Сусликова поймала себя на мысли, что подобно поэту Цветику из сказки Носова вместо того чтобы писать подбирает рифму к слову пакля. Рифмы находились, но были абсолютно бесполезны, ибо это слово в произведении не встречалось от слова совсем. К тому же, было абсолютно неясно, какой из вариантов заказа разложенных перед ней можно было бы признать конечным и требующим только окончательных гранок.
- А не кажется ли вам, дорогие товарищи, - Поэтесса поднялась с пола и
тряхнула выкрашенной в цвет кумачовых полотнищ шевелюрой - что мы засиделись дома?! Желаю воздуха, народных гуляний и праздника! - Она одним широким жестом сгребла бумагу с пола и воздвиглась во весь свой рост.
Возражений, надо сказать не последовало.
-И тут он мне и говорит - Емельян Патрикеевич сделал глоток пива и продолжил
рассказ - Идите к Палкину. А дальше предстакуемо. У них там, как у Ильфа и Петрова, за Палкина Ёлкин по доверенности Чалкина, подписаной Малкиным. А Малкин сидит себе на своём месте и работает не подозревая, что ему нужны веники.
Его собеседники дружно хихикнули. Истории с работы Напильникова уже давно заняли надлежащее место в домашнем фольклоре квартиры. Вот уже пять лет как он трудился на должности старшего технолога в артели народных промыслов. И как следствие квалифицированно умел бить баклуши, плести веники, вязать лыко и мог любого научить ваньку валять. Хотя под настроение мог и расписать под хохлому во всех смыслах. Если напоминавший по собственному определению облако в штанах Кактусов был сердцем и душой компании, то прямой длинный и ехидно-добродушный Емельян Патрикеевич олицетворял мозг и логику.
-Ну а дальше то что?! - Анна Павловна подергала умолкшего рассказчика за
рукав. Не отрываясь от рассказа поэтесса успевала делать как минимум пять дел. Ела мороженое, чесала устроившуюся на плече Кларушу под клювом, курила длинную тонкую сигарету, смотрела по сторонам во все глаза и обдумывала, как бы закрыть заказ на поэму для женского журнала в сроки не опускаясь до затасканного штампа “Он любил её, она любила его, а мне было наплевать”.
-Дальше веселее - известный укротитель диких табуреток и гроза веников
хмыкнул - Прошел я, стал быть, к этому Малкину. А там всего Малкина - метр в прыжке с разбегу. Сидит себе, бумажки пишет. Тут…
Мир поплыл перед глазами Кактусова, заволакивая всё вокруг флером таинственности. Викентий Иванович и Анна Павловна казалось вновь стали маленькими детьми, которым перед сном рассказывают страшную, но очень занимательную сказку “О Богатыре Емельке Напильнике и злом бюрократище”, а они открыв рот ловили каждое слово.
-И молвил тогда Емельян Богатырь, отдай бюрократище мне оброк заработанный, да за первый квартал года сего. А не то осерчаю, прекращу поставки валенок домокатных, да веников сувенирных, для партнеров твоих заморских. А те что уже привез - отберу, не побрезгую. Испугалося бюрократище, стало каятся да просить платёжной отсрочки до конца периода. Стало всяко пред богатырём хорохориться, да клясться казной великою, что расчётом придёт в конце месяца. Но сказал тогда Емельян таковы слова: “Нету веры вам, бюрократище, в договоре твоя загогулина, там стоят ещё штрафные сакции. Я тебе окаянный хвост выкручу, да заставлю скушать без сахара”. Начал тут бюрократище ластится, предлагать всяку разну диковину, под названьем оплата бартером. Мы, мол рыбу в реках вылавливаем, а потом её же и пестуем, выкармливаем, да продаем. Хочешь дадим вам леща полновесного”
-Что, так и сказал?! - Удивление Кактусова вырвалось наружу.
-Да я тебе говорю. Он крутился крутился, потом говорит. Можем рассчитаться
продукцией. Хотите мы вам леща дадим? Потом видимо сообразил что сказал, покраснел и молчит. А меня смех душит.
-Деньги-то отдал?
-Отдал, куда денется. Презентов ещё напихали. Так что, к концу недели будет,
господа литераторы вам и лещ и раков десяток. Так что, как бы, вот!
Кларуша каркнула, подтверждая вышесказанное. День клонился к закату и в воздухе уже начинали сиротливо сгущаться первые сумерки. До конкурса “Золотое перо” оставалось десять дней. До сроков сдачи рецензий и поэм - неделя.