Часть 3.
Вокзал, толкотня и гудок паровоза –
Вот так начиналась Володькина проза.
Хутор родной и блаженное детство,
Теперь не имели в его жизни места.
Санкт-Петербург встретил их очень хмуро,
Стоит на перроне растерянно турок
И Вовка с испуганным тоже лицом,
Переглянулся невольно с отцом…
Сколько народу на этом вокзале!
Ладно, робеть, не такое видали!
Турок умял зачерствелый лаваш
И полный достоинства, взял экипаж!
Мальчишка смотрел, сердце билось, как птица;
Так вот, у России, какая столица!
Мальчик с провинции, радостным взглядом,
Любуется каменным, северным градом.
На постоялом дворе поселились,
В скромной коморке вдвоём разместились.
Наутро дедок, облачаясь в жилет,
Не верил, что сын его будет кадет!
Волнуется старый, трепещет сердечко;
Как бы не вышла, какая осечка…
Не зря беспокоился, как оказалось;
Начальство Володьку принять отказалось!
Молчали, юлили – как есть, неспроста,
Признались – фамилия, дескать, не та…
«На кой ляд сдались нам в гвардии турки?»
Подметил чинуша плешивый да юркий
Владимир стоял, пряча к полу глаза,
А, дед разошёлся, как в небе гроза!
Старик уязвлённый – кинулся к страже:
«Пустите меня к генералу сейчас же!
Мне надо всю правду ему рассказать!
Он должен Володьку в кадеты принять!»
Просителя, точно, никто б не пустил,
Но, в двери как раз генерал заходил.
Шум у парадной вниманье привлёк…
«Нерусский-то чем возмущён старичок?
Спросил генерал своего денщика, –
А ну-ка, голубчик, зови старика!»
Дед Дерменджи поклонился с порога,
Боязно было турку немного…
Они говорили с глазу на глаз,
Внимательно слушал военный рассказ.
Выслушав всё, не замедлил с ответом:
«Твой сын обязательно будет кадетом!
Спасибо, что ты сохранил ему Веру,
Она для служенья нужна офицеру!
Владимира с честью беру на поруки!
Как равному он протянул деду руки, –
За человечность и волю твою,
Прими, Дерменджи, благодарность мою!
Ты был для сынишки прекрасным примером,
А, я воспитаю его офицером!»
Администрация так и не знала –
Как турок смог уломать генерала?
Долго ходили потом кривотолки;
Родственник, видно, богатый у Вовки.
Как бы то ни было, мальчик учился
Умом и смекалкой не раз отличился!
Вначале, как юный кадет тосковал…
Хутор, турчанку, отца вспоминал;
В бессонную ночь слышал ржанье коней,
Мотивы востока старушки своей.
И, как наяву слышит вдруг перебранку,
Что дед затевает с женой спозаранку,
То чудится запах и вкус лаваша,
И болью щемящей заноет душа…
Слезы устыдится кадет по-мужски
И сладко заснёт весь во власти тоски.
А в маленьком доме, под ветхою крышей,
Плачет беззвучно, чтоб дед не услышал,
За годы совсем постаревшая мать,
Которой осталось лишь плакать и ждать.
Ослепла почти, а сама всё за пряжу –
Вязала старуха носки на продажу.
А, дед потом в город, на рынок свезёт,
Да Вовке по почте деньжат отошлёт.
Казённый-то харч не шибко хорош –
Не будет же лишним родительский грош.
Писем ждала да от сына привета,
А больше всего ждала матушка лета;
Когда генерал на побывку отпустит
Сыночка её, да избавит от грусти…
Закончилось время учёбы в столице.
Едет Владимир со знаком в петлице!
Армии царской лихой офицер –
Теперь знаток дела и светских манер!
Всего на неделю, а там – назначенье,
Отправят его в гарнизон на ученья.
Вот тебе, Вова, и борщ и лаваш!
Кушай, родимый соколик, ты наш!
Радость великая в стареньком доме –
Сын отдыхает, купаясь в истоме!
Как-то Владимир отцу говорит:
«Надо, батяня, коней попоить,
Ворота, пожалуйста, шире открой.»
Турок не против: «Веди, дорогой…»
И вот, когда он отворял-то ворота,
Слышит, с дороги позвал его кто-то:
«Здорово живёшь, дед Дерменджи!
Мне прикурить огоньку одолжи….»
Замер старик: «Неужели ты, Сашка?»
Мгновенно к спине вдруг прилипла рубашка;
ПОтом холодным вмиг обдало –
Каким это ветром его занесло?
Владимир выводит как раз лошадей…
А дед ему вслед: «Возвращайся скорей!»
Бабка с тревогой смотрела в оконце,
Как сын поздоровался вдруг с незнакомцем…
Сел на коня и помчался, как птица!
Его проводил долгим взглядом возница…
Давний знакомый молча курил,
И дед, между делом, Сашку спросил:
«Давно не бывал ты в наших краях,
Женился аль ходишь ещё в бобылях?»
Встревожен старик, не к добру эта встреча –
Взгляд долгий на Вовку, конечно, замечен…
Пошёл дед в атаку, расправив усища:
«Чего ты хотел, признавайся, дружище!?»
Терпенье терял озадаченный турок,
А Сашка спокойно тушит окурок,
Не глядя в глаза, говорит деду тихо:
«Двадцать годков ношу в сердце я лихо –
Пойми, я на свете остался один,
Володька-то твой по закону мне – сын!
Когда-то хотел его бросить с моста…
Верни мне парнишку за ради Христа!»
Турок молчал, наливаясь весь кровью,
А с виду старик не повёл даже бровью…
Кони понуро стояли в упряжке,
Что он ответит поникшему Сашке?
Сходил не спеша, деловито в сарай,
Вернулся с ножом, говорит: «Выбирай!
За то, чтоб не клял ты родную судьбу,
Я вырежу МИР сыну прямо на лбу!
И, если возьмёшь его с этим клеймом,
Забуду за всё, да и дело с концом!
Я вижу, мужик, ты совсем не дурак,
Не поздно ли Бога, ты вспомнил, батрак?»
Опять закурили, молчит хмурый Сашка,
Всё горше его самокрутки затяжка…
С яростной силой ударил гнедого,
Видать, и не ждал он ответа другого…
А через день в доме проводы снова –
Сумка с домашней едою готова…
На службу спешит офицер молодой,
Под ним бьёт копытом конь вороной!
Расправив могучие статные плечи,
Сын крикнул: «Прощайте, до будущей встречи!»
Галопом помчался, вздымалась вверх пыль
И жался к земле придорожный ковыль…
Вздохнула турчанка, всплакнув, у плетня:
«Опять мой сыночек покинул меня…»
И в мыслях молился, просил Дерменджи:
«Ты только на совесть, Володька, служи!
Ты умный, красивый и смелый, мой парень,
Гордился бы внуком таким русский барин…»
А вслух пробурчал, глядя на бабку:
«Пошли-ка, прополем заросшую грядку!»
Конец.