Почему я уехал из Москвы. Версия 46564

Сергей Решетнев
Да, конечно, это всё было не из-за любви. Любовь только повод. А если так, то и любви-то никакой не было. Вместо любви можно написать: я вернулся в родной город, потому что мама осталась одна. Но это тоже будет неправдой. Не думал я тогда про маму. То есть думал, но не так. Жалко её было, правда, но, чтобы всё бросить из-за этого, нет, не был я тогда таким любящим сыном. Оставит всё. Всё  – это кино, карьеру, Москву.

А может быть, это просто лень? Лень ходить, просить, добиваться, быть вечным помощником, просить устроить, искать, угождать. И ради чего? Чтобы потом писать сценарии, которые режиссёр будет перекраивать по-своему. А потом на площадке получится что-то совершенно третье. А при монтаже четвертое. А критики увидят пятое. А зрители шестое. А стрелки на тебя.

Но, даже если всё сложится удачно. И не вся жизнь уйдёт, чтобы пробиться куда-то там. Всё равно, придётся наступать себе на и своей песне на горло, и писать то, что попросят. Потому что жить надо. И будет стыдно за сделанное. А сейчас стыдно за несделанное. Но это равнозначно. А если равнозначно, тогда зачем все эти бессмысленные усилия? Лучше лечь в лодку и плыть по течению. И рано или поздно река пронесёт тебя мимо сидящих на берегу врагов. Или на водопад.

А жизнь-то тем временем проходит. Уже тридцатник. А хочется полный дом детишек. Да, был такой пункт. Из детства что ли? Из-за того, что было столько двоюродных братьев и сестер, и это было как праздник, когда я приезжал к ним на каникулы, а  на осень-зиму-весну оставался один с мамой и папой. Реально ли это в Москве? С твоими-то стартовыми возможностями?

А как же преданность литературе и кино, всё во имя искусства? Да готов я во имя искусства, готов. Только вот человек ли я искусства? Вот вопрос. Есть ли у меня вообще талант? Хоть какой-то? Или всё это видимость, имитация таланта и литературы.

Я как-то к пятому курсу ВГИКа всё больше склонялся, что всё, что я могу это сносно подражать, создавать иллюзию сочинительства. Ну, пусть даже есть какой-то маломальский талант, но оставшись в Москве, я опять займу чьё-то место, как занял его в институте, может быть, несправедливо оттесняя, не давая пробиться кому-то другому. Как той девушке с пирожком на вокзале, про которую писала моя мастер. Девушку не приняли в мастерскую, а меня отчего-то взяли, может быть, надо было наоборот.

Маленькое уточненьице: это рассуждения мои 2003 года.

Герой Довлатова говорит, что неудачная попытка что-то сделать в литературе, даже,  может быть, ценнее удачной. Но, может быть, и отказ от такой попытки, тоже ценен? Мой преподаватель Валерий Ильич Мильдон говорил: «Можете не писать – не пишите». Я мог. Это первые несколько дней тяжело, а  потом не пишешь и ничего, терпимо. Значит, никакой  я не писатель, или писатель я никакой.

Да что я вообще сделал после удачной «Кап-ляп-ли» на втором курсе? Ничего.  Столица кишит литераторами, а  претендентов на это звание ещё больше. Я понимаю, конкуренция двигатель прогресса, так устроен мир. Но кто сказал, что я сам должен подчиняться этому правилу? А если - я не хочу? Я ненавижу конкурсы, премии, места. То есть не сами эти конкурсы, премии и места, тем более не их участников и организаторов. Они молодцы. Они могут. Меня же сам принцип не устраивает. Само это правило мироздания.

Увы,  в литературе, как и во многих других областях искусства, господствует социальный дарвинизм. Внимание читателя и финансы ограничены и за это идёт борьба. И другого механизма нет. Но меня это не устраивает.

Впрочем, если идти ещё дальше, вглубь причин, то и талант или его отсутствие, могут оказаться лишь очередным мотивационным слоем. А что дальше? Настоящая, подлинная причина отъезда: смерть.

Рассуждал я примерно так: если наше существование конечно, то какой смысл в том, что я делаю, для меня лично? Никакого.

Когда-то я танцевал. Плохо ли, хорошо. Но кто об этом помнит? Рано или поздно не останется никого. Это важно только для меня. Я рисовал. Осталось несколько рисунков. Но, когда меня не станет, мне будет всё равно. То, что я делаю важно для меня сейчас, и ровно до той секунды пока я жив. Но там, в будущем, меня нет, и, по большому счёту, то, что сейчас происходит со мной и во мне, тоже не существует и абсолютно не важно.

Бесконечность уравнивает всех, талантливых и не очень, глупых и умных, великих и ничтожных. Ценность только одна – вот это самое мгновение, неповторимое и безвозвратное, его, мгновение, переживание, чувствование и осмысление. Но переживать, чувствовать и осмыслять я могу где угодно, интенсивность жизни не зависит от места и времени, а  только от умения сосредотачиваться на настоящем моменте.

Да, вишня закончится. Останется только выплюнуть косточку. Но можно эту вишню глотать и не чувствовать вкуса, а можно смаковать. Результат будет один: ничто, пустота. Но пока ты поедаешь вишню, как ты её ешь – в этом и есть весь смысл.

Другой вариант: существует непостижимая  в земном существовании, недоступная мне, сторона вселенной. Бог, если хотите. Тогда всё ещё проще. И тоже неважно, где ты живёшь, в каком времени и среди каких людей. Следуй за своей совестью, люби - и делай что хочешь. Потому что, сколько отмерено, сколько позволено – столько и сделаешь, ни больше, ни меньше.

В любом случае, после таких рассуждений, бояться бессмысленно. Да и выбирать, по большому счёту, тоже. И сосредоточится можно на том, что любишь, что интересно. Даже если это путь в никуда и никому это не нужно. То есть, в моём случае можно сосредоточится  на литературе, как удовольствии лично для себя, и проживании-переживании жизни, как острого ощущения счастья и кайфа от самой возможности мыслить и наблюдать.

Хотелось дружбы, бесед за полночь, об искусстве, о мироздании, о книгах, о фильмах, и об отношениях, да, чёрт возьми, почему бы и нет? И, мне казалось, у меня есть настоящие друзья. У меня дома, в Горно-Алтайске. Я приеду, и такое начнётся! Прямо сплошные пиры и беседы, праздник жизни. Ну, не было таких друзей в Москве. Все встречи с приятными и интересными людьми урывками, по поводам, на бегу. Да, в общежитии ВГИКа были такие люди, с  которыми хотелось говорить до утра. Но учёба закончилась. А  вне стен института и общаги каждый сам по себе.

Может быть, я тогда ещё не мог так, как сейчас спокойно и с радостью переносить одиночество.  Да, я  сам по себе, делаю что хочу, прихожу, когда хочу, но всё же сама возможность, что ты можешь к кому-то прийти, и говорить, говорить, или просто посидеть, помолчать, но так чтобы потом совершенно искренне сказать: «Отлично провели время, спасибо, дружище», этого не было в Москве.

Оставалось ещё чувство долга. На кого я оставлю детский сад? Но, после зимних каникул там появился молодой парень, который стал моим напарником. Это был военный. Вообще-то, он работал в министерстве обороны, но по ночам, попеременно со мной дежурил в детском саду. Рассказ о нём это отдельная история. Главное же, теперь я мог отбыть домой совершенно спокойно.

А нет, ещё не всё. Ещё оставалась одна любовь, которую подарила Москва. Театр. Как же я без него? Ради московских театров готов я остаться. Но, по наивности, полагал я, что буду наведываться в столицу часто, и, в эти наезды, смотреть всё новое и любимое, и впитывать. Это ведь ещё больший кайф, не каждую неделю смотреть по спектаклю, а раз в полгода по десять каждый день подряд. А потом переваривать увиденное, долго и тщательно. А наивность заключалась  в том, что я думал, что смогу позволить себе приезжать в Москву, когда захочу, на те доходы, которые я буду получать в Горно-Алтайске.

А может, и это не настоящая причина.

© Сергей Решетнев
Фото Хайме Санхуан (Jaime Sanjuan)