Часть 5 Смелей, сынок!

 
            
         Проснулся я от жуткого ощущения, что мы здесь не одни –  кто-то бродит возле шалаша. Я толкнул Шурку в бок:
– Шурка, проснись.
– Чего тебе?
– Там кто-то ходит.
– Кони там ходят – кто еще?
– Не кони это. Ты послушай.
   Хрустнул сучок под чьей-то ногой. Шаги были осторожные и направлялись прямо к нам. Чиркнула спичка, но не зажглась. Колька тоже проснулся, но лежит тихо, будто и не дышит даже. Шаги остановились совсем рядом. Еще раз чиркнула спичка и вспыхнула. Неизвестный присел возле лаза в шалаш, заглянул внутрь:
– Есть тут кто живой?
   Спичка осветила шалаш. Я закрыл глаза. Наверное, это животный инстинкт такой: притворяться неживым, когда страшно и нет возможности убежать. Я  лежал, ни жив, ни мертв. Почему-то именно меня незнакомец дернул за ногу.
– Вставай, дерёвня! Козу доить пора.
   Я сделал вид, будто только что проснулся. Во рту у  меня сделалось сухо, а язык стал шершавым, как у  кошки.
– Какую козу? Нет у нас никакой козы, – протирая глаза, стал канючить я.
– Ну, нет, так нет. Все одно –  вылезай.
  Я выполз из шалаша и оказался лицом к лицу с  Дедвасей. 
– Это ты, городской, – сказал Дедвася, – а там ишо кто?
Шурка с Колькой вылезли из шалаша.
 
– Вы чего тут? – спросил Дедвася.
– Коней стережем.
– Вот дурные! А ну, марш отседова!
– А кони ... – Начал,  было,  Шурка.
– Сам утром пригоню. Бегите и поживее:  без вас хлопот хватает. 
– Дядя  Вася, куда ж мы ночью-то пойдем? –  сказал Шурка. –  Рассветет, тогда уж...
– И то верно. Случись што – отвечай ишо за вас. Ладно, оставайтесь. Но чуть свет – сразу домой. Ясно?
    Дедвася встал, и только теперь я увидел за его спиной ружьё.  Зачем ему ружьё? Он же не охотник.  И тут я вспомнил про  корову, которая пропала из его стада.  Дедвася снял с плеча ружьё,  присел к костру, скрутил из обрывка газеты  самокрутку, прикурил от уголька и, как паровоз из трубы, выпустил густой клуб дыма.  Из шалаша выбралась заспанная тётя Нюра.
– Здорово, Нюрша! – обрадовался   Дедвася. – Я уж было напугалси, што ребятишки в таку  ночь в лесу одни.
–Ни чё  –  большие уже. Пущай привыкают к трудностям жизни. Чё  там – в райцентре-то?
– А ни чё! Заявление накатал этому… как его…, – следувателю.  Он долго читал.  Ага. Ну, сама знашь, мои каракули-то ишо разобрать надо. Потом бумагу-то мою в трубочку свернул, муху ей прихлопнул и в корзинку бросил.
– Муху?
– Бумагу мою!   Посиди в коледоре и подумай, как  «сознанку»  написать. Корову-то, говорит,  сам,  поди  того-этого.... Не сама же она,  как та  змея из  шкуры вылезла и теперь по лесу нагишом бегает?  Ну, я много думать  не стал, на улицу вышел, вроде, как покурить,  гляжу, – мать ты моя, а лошади-то моей  нету!   Отвязалась да и ушла.  Перепужался я до смерти,  весь район обегал – нет нигде  Манюньки моей. До самой деревни, слышь-ко,  пёхом шпарил. На моих-то кавалерицких ногах скоро ли   дотасшишься.  А у меня, как на грех, в боку колотьё  поднялось: не молодой ведь ужо. Эх, Нюрша,  скинуть бы мне лет пятьдесят,  уж я  бы с тобой поговорил! –  сказал Дедвася  и даже вытер усы.
 –Ты, дед, не отвлекайся, рассказывай, дальше-то, что там было? –  сказала Тётя Нюра. 
– Словом,  пришёл я,  Манюнька моя, будь она неладна,  – у ворот стоит. Ну, я ружьишко-то взял, на Маньку сел – и сюды: корову шукать. Вот так-то дело было,   –  сказал Дедвася и сплюнул в костёр. –  Дожили! Штоб их  чёрт об землю кинул…   

   Остаток ночи мы, молча, сидели у костра,  жадно вслушиваясь в ночные шорохи, и только Дедвася ды-мил махоркой, время от времени сплевывал в костер и повторял:
– Волки проклятые! Ну, чистые волки!

                НОЧНЫЕ ВОЛКИ

  Небо чуть–чуть посветлело, звезды потихоньку начали таять,  и тут, ни весть, откуда, появился человек.

– Здорово, мужики! – сказал он. Мы так и подскочили на местах. Дедвася даже ружье уронил, хотел поднять, но человек придавил ногой.

– Не балуй! – сказал он. – Не игрушка. На охоту что ли собрались? – спросил он и поднял ружье. –  На кабана или на медведя?

– На волков, – ответил Дедвася и глянул на пришелца исподлобья. – Волки тут появились, понимаешь ...

– Понимаю, – сказал человек, подошёл ближе   и, в свете костра я узнал мужика-здоровяка, того, что спрашивал, как до деревни дойти.
 
– У нас тоже неприятность вышла: машина увязла, черт бы её  побрал,  а в машине товар скоропортящийся. Такое дело тихого ходу не любит: пропадет товар – убытки не сосчитать. Поможете – в долгу не останемся.
 
– А што нужно-то? – спросил Дедвася.

– Конь нам нужен с телегой –  товар перевезти. Вон того здорового, что возле телеги стоит. –  Мужик кивну в  сторону Буяна, который, позвякивая удилами, неспешно жевал траву.

– Нельзя, – сказала тётя Нюра. –   Коней на колхозный сенокос гнать пора, пока погода  сухая стоит.    Дожди пойдут – сгниёт  сено.  Влетит нам, если коней утром на месте не будет.

– Серьезная ты баба, – сказал незнакомец. – Только и нам влетит в копеечку, если товар пропадет.

– Знаем мы этот товар, – зло сказал Дедвася. –  Нормальные люди по ночам товар не возят.  Небось, мяско свеженькое прячете? А я-то думаю, чего это  мухи   к тебе так липнут.
 
Человек выпрямился, глаза стали жесткими:

– Ну, хватит дурака валять. Запрягай, дед,  коня.

– Щас, разбегусь  на своих кривых. Тебе надо – ты и запрягай.   Да гляди штоб он тебя от большой любви копытом по морде  твоей сытой не погладил.

–  Здоровяк тихонько свистнул, и из темноты к костру шагнул еще один человек: длинный, как жердь.  У нас таких называют «дылда» или – «верзила».

– Старик хорохорится –   лошадь запрягать не хочет, – сказал  Здоровяк. – Ты сможешь?

– А как же – в деревне вырос.

– Валяй и поскорее!
Верзила направился к Буяну. Конь перестал жевать и, не шевелясь, смотрел на Верзилу.

– Могутный  зверь! – Сказал Верзила.  –  маракую, что  на  полтонны  не меньше  потянет.

– А ты, милок,   с заду,   с заду, заходи! –  посоветовал Дедвася,  –   у тебя на роду, видать, написано   –  через зад  смерть принять.

Буян приложил уши, всем видом показывая свою неприязнь к незнакомцу. Пока Верзила отвязывал от телеги повод, конь не проявлял враждебности, но как только Верзила попытался завести его в оглобли телеги, он снова приложил уши и попятился.

   –  Но-о! – крикнул Верзила и замахнулся  кулаком. Зря он это сделал. Конь вскинул голову,  оскалил зубы  и легко потащил  за собой Верзилу прочь  от телеги.

– Стой? – заорал Верзила, скользя ногами по траве.

   Буян вскинулся на дыбки так, что передние  копыта чуть не обрушились на  голову Верзилы. Верзила бросил повод уздечки, отскочил назад, упал и, ёрзая задом по траве, стал отползать от ног  разъярённого коня. Не знаю, что  конь сделал бы с  Верзилой, если бы тётя Нюра не подскочила и не схватила Буяна под уздцы.
 
– Ты, видать, и есть та баба,  которая коня на скаку остановит….   –  сказал Здоровяк.  Он подошёл к тёте Нюре совсем близко  –    В другое время я бы тобой сильно увлёкся...

–  Зря щуришься, будто кот  на припёке. – Сказала тётя Нюра, отступив на шаг.

– Сейчас мне нужна не ты, а телега.

–   Телега без коня не поедет.

–  Мне   нужен конь с телегой  – медленно, почти по слогам прошипел мужик, –  поняла?

  – Поняла, – сказала тётя Нюра.

– Ну, так запрягай.

– Видать, ты меня не понял. Я же сказала – нет!

 На скулах у мужика заходили желваки, а глаза стали узкими, словно щелочки.

– Когда мне говорят –  «Нет», я просто зверею:  счас  я тебе таких... всыплю –  бога увидишь... Запрягай, говорю!

И тут тётя Нюра резко нырнула под телегу,   тут же, как   из-под земли,  появилась с другой стороны с толстым суком в руках:

— Подходи по одному. Кого первого лобанить?

—Убери-ко  дубину от греха подальше. В  голосе мужика прозвучала угроза, от которой мурашки пробежали по моей спине. Считаю до трёх. Мужик нацелил ружьё в голову коня: раз, два…

         Я, молча,  наблюдал за тем, что происходит, и чувствовал в ногах противную слабость. Хотелось сесть, а еще лучше лечь и спрятаться в кустах где-нибудь подальше от костра.
 И тут Шурка, друг мой Шурка, словно кошка, бросился ему на спину  так, что тот едва устоял на ногах. От неожиданности  мужик нажал на курок,  выстрелил… и попал пальцем в небо, а  я  от страха   чуть не напрудил в штаны и последние капли мужества покинули меня.     Конь от испуга шарахнулся в сторону, но руки тёти Нюры снова удержали и успокоили его.  Где-то далеко забеспокоилась  собака.
Мужик сбросил Шурку со спины и толкнул его так, что тот упал, едва не угодив носом в костер. 

– Убью! Убью-у, зараза! – он замахнулся на Шурку прикладом, и тут Дедвася сорвался с места:

– Не трогай пацана, бандюга! – крикнул он и перехватил ружьё.
 
     Завязалась борьба и неизвестно чем бы она закончилась, если бы не Колька: в руках у него оказался здоровенный   сосновый сук, он размахнулся   и
треснул им так, что мужик схватился за голову и     рухнул на землю. Кольку трясло, как в ознобе. Он смотрел на неподвижно е тело мужика, пытался что-то сказать и не мог.  Лицо его  искривилось,  губы задёргались   и вдруг  он отбежал в сторону, закрыл лицо руками и неожиданно разревелся, как маленький.  Дедвася  пытался  успокоить его:

– Ну, чево ты? Чево?   Ты всё правильно сделал, сынок. Так ему бандиту и надо. Колька  ни чего  не отвечал,  потом   внезапно  затих, размазал   слезы по щекам и еле слышно спросил: он живой?

 –  Живой он, паразит,  живой! –  видишь, ногами-то  дрыгает: очухался, значит.
 
Дедвася навалился   на мужика,  Шурка подоспел на помощь, вместе они завернули бандиту руки за спину и затянули ремнем.
      А в это время второй бандит, пользуясь тем, что про него как бы совсем забыли, шмыгнул в кусты,  пригнувшись, добежал до лошади  Дедваси,   которая   не рассёдланная, стояла за шалашом,   довольно ловко вскочил на неё и, ломая кусты, скрылся в густом сумраке леса.  И вдруг я осознал, что все это время стоял, окаменев от страха.  Стоял, когда не струсил Шурка, когда боролся с бандитом  Дедвася,  а  я стою,   как последний трус,  и смотрю, как  Верзила удирает на нашей лошади. Сколько раз, думая об отце,  мечтал  совершить настоящий подвиг, а когда пришло время, растерялся.  И снова,   я  как во сне,   будто услышал голос отца: «Смелей, сынок!»  Я сорвался с места, выхватил из рук тети Нюры поводок узды, вспрыгнул на телегу, с телеги – на  Буяна  и поскакал туда, откуда доносился треск кустов и понукания Верзилы. 

      Не зная дороги, Верзила наугад ломился   через кусты, лез   в самую чащобу. Его низкорослая, но резвая монголка, похожая на лошадь Пржевальского, легко проныривала под нависшими   ветвями деревьев,  которые  больно хлестали Буяна по глазам, а меня  норовили сбросить с коня. Эта погоня могла   плохо закончиться,  когда  тугая ветка кустарника хлестнула меня   по лицу так, что я  на миг потерял возможность видеть. Я  легко мог разбить голову о толстый сук сосны,  преградившей мне  путь,  но   чудом успел  уклониться и , прижавшись к спине Буяна, проскочить      под ним, распоров  рубашку и оставив  жгучую царапину   вдоль всей  спины.   
Верзила, наконец, выбрался из леса и, нахлестывая лошадь, гнал ее вдоль Билимбайки.  Теперь я был уверен, что Буян меня не подведёт, и я легко настигну бандита.    Расстояние между нами быстро сокращалось.   В голове в такт глухому топоту копыт барабанили слова: «догнать, догнать, догнать!» 
Но в тот  момент я и сам не знал, как  поступлю, когда догоню его.
     Решение пришло в ту самую секунду, когда  лошади поравнялись и скакали рядом бок  обок,  я  бросил повод и,  с  высоты моего коня  свалился   на  Верзилу,  крепко обхватив его шею руками. Верзила не удержался и  мы  оба, на  всём  скаку, рухнули на землю. Я навернулся ногами  вниз и дикая боль,  молнией пронзила тело. Небо будто опрокинулось, навалилось и погасло. Не знаю, что произошло после сокрушительного падения   Верзилы, но когда я очнулся, он лежал в двух шагах от меня корчился и   стонал от боли  – значит, живой.
     Накрапывал дождь.  Капли падали на лоб,  на губы,  остужая их, но во рту было сухо, как в пустыне. Ужасно хотелось пить. Я струйкой втягивал в себя прохладный   воздух, но это не помогало, и тут вспомнил  об  отцовской фляжке – она была рядом. С трудом я открутил крышку: глоток, ещё, ещё…,  и снова, как наяву, увидел  отца, лежащего  средь  неживых бойцов,  и  пытаюсь влить в него из этой фляжки  глоток воды.  Но вместо воды ему на лицо капают мои слёзы, и я слышу его голос:
– Держись, сынок, держись!

Где-то там за рекой   печалилась чья-то гармонь,  а рядом журчала речка,  и глухо стонал Верзила.

– Во-о-ва! – услышал  я    голоса людей.
 
  – Во-о-вка! – кричали они все вместе.  И в этих голосах я слышал столько тревоги и желания помочь мне, что  комок  подкатил к горлу и заглушил мой крик: «Здесь я, здесь!» – прошептал я.  Мокрые  звездочки задрожали на ресницах и скатились по щекам.
Теперь я знал, что все будет хорошо. Придут они – мои друзья, и мне не нужно будет прятать от них глаза.
Мама приехала на следующий день.
– Горе ты мое, горе! – причитала она, глядя на мою загипсованную ногу, –  у всех дети,  как дети,  а у меня… 
.  – Вам, мамаши, не плакать,  а радоваться надо,  что у вас такой парень – герой!   -  сказал доктор  Сергей Степанович.
  Бабушка, как всегда,   уголком платка,  сняла слезинку со щеки и достала из сумки узелок с пирожками:
– На-ко, поешь – «герой!» – Сказала она.

  – Вот это  другое дело!   –  Сказал доктор, – Сегодня у нас день открытых дверей. Встречай, гости к тебе пожаловали. 
    В палату вошёл Шурка, а за ним и Колька.
Шурка достал из-за пазухи  до блеска начищенную    подкову.
–Это тебе от Буяна. В конюшне над  стойлом   висела. Я её  весь день  чистил, как новая стала.

– А это от меня, – сказал Колька и протянул  складной нож. Тот самый ножичек, который я потерял   прошлым  летом.
–   Он твой.  –  Сказал Колька. – Я его нашёл на берегу в  день,  когда  тонул Буян.
Дверь снова открылась, свежий ветер ворвался в палату.  На пороге появилась Тётя Нюра,  и моё сердце  внезапно заполнилось счастливым светом.  Пришла!
   Тётя Нюра вошла в палату, положила на тумбочку свёрток, а в свёртке – фляжка моего отца, которая осталась там, в лесу на месте схватки.
– Ты молодец!  Отец гордился бы тобой, – сказала она и улыбнулась: – выздоравливай,  будем ждать. Она  склонилась надо мной так низко и так близко,  что  всего на миг я  заметил под её рубашкой  то, отчего  мир снова закружился у меня в голове. Она чмокнула меня на прощание в щёку, а  я,   забыв про боль,  вдруг обхватил её за шею,  закрыл глаза и …   я точно помню, что метил  в губы, но промахнулся и поцеловал её в глаз.
– Я же говорю, что он у вас – герой! – сказал Сергей  Степанович и все дружно рассмеялись.
    Домой меня провожали, чуть ли не всей деревней. Вот когда я был по-настоящему счастлив и горд. Председательский газик всклубил пыль,  я высунулся из машины,  помахал рукой  и  в ответ услышал голоса  Шурки,  Кольки и многих других: –  приезжай к нам, Во-о-ва!