В предыдущей главе: будучи под следствием, принцесса живёт в храме Книгочеев. Ей дано первое задание Трибунала: уличить в преступлениях местного настоятеля. Здесь она знакомиться с одним из самых юных воспитанников, назвавшимся принцем Вилльямилем, наследником Побережного королевства. Он скрывается здесь от заговорщиков. Принцесса не желает не верить новому товарищу. Между тем выясняется, что настоятель за большие деньги устраивает оргии детолюбов. Тиссария пересылает сообщение Трибуналу. Чтобы уличить настоятеля, сама присутствует на оргии. Сюда является разгневанный принц, вооружённый шпагой. Присутствующие поднимают его на смех и разоружают. Появляются служители Трибунала и арестовывают настоятеля и гостей за покушение на принца и берут его под защиту. Тиссария понимает, что всё подстроено и она вновь оказывается пешкой в чужой игре.
От сладкого выдержанного вина мутило, но каждый мучительный глоток приносил облегчение. Не душе – телу. В голове – брезг, как мглистым утром; от вязких воспоминаний легче отмахнуться и нырнуть в тошнотворные сновидения.
Её окатили ледяной водой, но встать и возмутиться не хватило сил; да и не хотелось – пусть льют. Стало много хуже, когда удушливый дым схватил нутро. Девушке крепко сжали члены, не вырваться. Она закашлялась, что принесло немалые страдания, но дышать стало легче.
Сквозь муть в глазах разглядела мужика, разжигающего новый пук соломы. Попыталась отпихнуть его ногой, но и щиколотки оказались в цепких руках. Сжали затылок, грубо качнули голову к чаду.
– Хватит, – нехотя приказал высокий голосок. Хватка значительно ослабла.
Тиссария с трудом рассмотрела спасителя или главного мучителя – и ужаснулась. Перед ней стоял горбун. Мальчик-горбун, принц, товарищ по играм. Вместо детского платья его одели в тёмно-бордовые бархатные штанишки и наскоро перешитый камзол с золотыми галунами. Вилльямиль глядел исподлобья, отчего искажение спины становилось особенно заметно.
– Меня возвели в сан подвладыки, – бесчувственно сообщил он. – Вас забирает Трибунал, они внизу. Я решил сам привести.
– Мой принц, – едва ворочая языком, воззвала Тиссария. – Я ничего не знала… о делах Трибунала.
Слукавила и проницательный мальчуган отлично это понял.
– Отныне, называйте меня «отче», – с усилием напомнил ей горбун и вдруг не сдержался: – Ты ведьма, ведьма! Лгунья, дрянь! Ненавижу! Я казню тебя, всех!
Он бесновался, брызжа слюной; белки глаз его закачивались под веки. Взволнованные слуги бесцеремонно в одном исподнем потащили девушку прочь. Принц Вилльямиль нагнал их на лестничном пролёте и, изловчившись, пребольно огрел принцессу палкой. Беспорядочные удары достались и мужикам, а потому те поспешили к черноплащникам, ожидающим их в холле. Помощь, впрочем, неторопливая, прибыла в лице Маны Замарашки.
– Опомнитесь, отче, – строго одёрнула принца служительница Трибунала. – Не тем делом занимаетесь.
И принц послушался её, как смирнеет перед матерью дитя. Чего уж там наговорила ему, оставив подле.
Мана не обратила внимание на ссадины принцессы, лишь коротко приказала одному из слуг забрать всю одежду арестованной. Тиссария мельком увидела выбежавших «божьих детей», праздных законоучителей. Они шептались, они посмеивались. Мешочек грудей вывалился через прореху порванной сорочки, но запахнуться не дали и все видели её позор. В повозке служители ловко сковали запястья рук планкой, не дающей соединить пятерни.
– Моё служение Трибуналу закончено? – нашла в себе силы ехидно спросить девушка.
И словно в подтверждение рот заткнули кляпом. Да так, что через некоторое время от мучений свело челюсть. Даже когда глаза Тиссарии потухли, и принцесса всем своим видом высказывала смирение и мольбу, Мана Замарашка осталась безучастной. Но бывает и конец страданиям: Тиссария потеряла сознание. Силы оставили её настолько, что дорогу она едва помнила: полулежала в забытьи, просыпалась от грубых толчков. Наконец, её встряхнули, а каркающим, старческим голосом возмутились:
– Во имя Господа, что вы делаете? – Неразборчиво ответили. – Более у вас нет власти над девушкой.
Некто сильный поднял принцессу – она чувствовала ковши пятерней; это мог быть только Моран Колун. Она не видела, но рядом семенила старушка и бурчала: «Им только дай волю, во имя веры жизни лишат, меченосцы, тьфу».
Тиссария с трудом открыла глаза. Она обнаружила себя сжавшимся котёнком на руках женщины. Та заметила на себе взгляд, покосилась и ободряюще улыбнулась – девушка вздрогнула. У женщины мало того, что были могучие плечи, так ещё и лицо непомерно крупное; будто грубо высеченные из камня нос, губы, массивный подбородок.
– Она очнулась, матушка, – торопливо пробасила великанша.
– Ну да, да, – потянулась на цыпочки старушка, пригладила нечесаные волосы принцессы.
Спасительница только казалась старой. Из под серого куколя, выбились чёрные с обильной сединой прядки, вместо морщин лицо, от лба к скулам, пересекали глубокие шрамы, поджатые губы и выцветшие глаза зрительно увеличивали возраст. Должно быть, она когда-то страдала настолько, что даже голос изменился.
Они миновали арку из белого тёсаного камня, над головой – сложенные известняковые плиты.
– Где?.. – с трудом ворочая языком после кляпа, спросила Тиссария. – Где я?
– Под защитой, дитя, – проворковала «старуха». – Это приют для волшебников «Багровый холм». О, не беспокойся, в названии нет ничего я страшного. Я – матушка Тэл, это, – она кивнула на великаншу, – сестра Опра. Приют под защитой бога-Матери и ордена Чистых Дочерей.
Тиссария соображала с трудом, но поняла одно: она в безопасности.
Проснулась в тесной, выбеленной извёсткой, комнатке, очень похожей на каморки в Храме Сынов. От стыни озябли ноги; пришлось закутаться в одеяло, но и тогда не стало легче. Волей-неволей пришлось встать. Наскоро помолилась, преклонив колени в нагретую постель.
Осмотревшись, она обнаружила на себе грубую льняную рубаху. Её раздели – уже нехорошо. Почти уверенная, что дощатая дверка на замке, Тиссария шагнула и рванула ручку на себя. Она оказалась в узком коридорчике, освещённый круглым слуховым окошком, но осматриваться не хотелось – ледяной камень обжигал ступни. Торопливо, на цыпочках, пересекла каменную кишку с такими же безликими дверцами, и оказалась в крытой галерее. Легче не стало – ощутимо тянуло холодным ветром. Близ нескольких балок покачивались масляные лампы, с дрожащим под стеклом огоньком. Появилось острое желание обхватить светильник, чтобы ощутить хоть толику тепла.
– Ох, ты ж, – закудахтала перед ней невесть откуда взявшаяся скрюченная служительница. – Так тебя живо лихорадка схватит. Я сейчас катанки принесу и тёплое. Есть, небось, хочется.
– Очень, матушка. – Выбивая зубами дробь, кивнула Тиссария.
– Матушка здесь одна, – мягко напомнила старушка. – Матушка Тэл. Она с дитями возится.
Ни один тюремщик не станет возиться с детьми. Что же, это – не темница. Она вернулась восвояси. Будущее представлялось ей настолько туманным, что не хотелось о нём думать. Окунули в омут с головой – запутали, дёргали за ниточки, как потешную куклу – использовали. От мешанины в голове вернулась похмельная боль, но подоспели сёстры. Та, что встретила в галерее, принесла валенки и помогла натянуть на рубаху грубой шерсти платье, другая – подала деревянную миску с похлёбкой и утопающую в ней горбушку хлеба. На полку рядом с кроватью поставили чашку.
– Посуду покамест оставь, дитя, на полке, – напутствовала её служительница. – По надобности чулан в конце галереи. Увидишь ящики с золой – значит, пришла. Пока отдыхай, а там подыщем тебе работу.
Наверное, глупая женщина не знает о высоком титуле, подивилась про себя Тиссария, но вслух сказать об этом не захотела. Дразнящий, сытный аромат вскружил голову, и тут только Тиссария поняла, как проголодалась. Едва скрылись за порогом служительницы, принцесса, хлюпая, в мгновение ока выпростала миску, вытерла её горбушкой и набила мякиш за обе щёки. И не абы что – жидкая размазня из картофеля лука, – а кажется истинно королевской пищей. В чашке оказался чуть сладковатый, но горячий отвар – он пришелся очень кстати.
Разогнав кипяток по жилам, девушка почувствовала себя много лучше. Она научилась радоваться любой мелочи. Слишком многое на поверку оказалось фальшивым. Даже титул и звание – принцесса и полковник – ничего не стоили. Цена любви к мальчишке в голубой куртке отряда «Забияк» ещё казалась столь малой, что не ощущалась. Но то единственное, что заставляло двигаться, не забыться – влечение – распаляло её всё больше. Появилась досада на Симона Змею: где проявление его чувств, где попытки связаться, отыскать зазнобу.
Тиссарии стало душно в нетопленой каморке. Она вышла прочь и осмотрела галерею. Она не желала говорить с кем-либо, но торопливо пройтись окрест не получилось. Значительные усилия вдруг отзывались саднящей болью – давали о себе знать тумаки полученные от принца Вилльямиля. Бедный мальчишка, науськанный злой волей, сокрушалась про себя девушка.
В отличие от иных строений дворцов и храмов местная галерея была лишена изысков. Покрытая известкой стена и почерневшие деревянные свод и балки – всё напоминало скорее амбары. Но строение окаймляло прекрасный сад: несмотря на скорую зиму на ухоженных клумбах вспыхивали невероятные соцветия, над ними в любопытстве склонялись небольшие миндальные деревца; невдалеке – трельяж оранжереи. Но дойти туда не удалось – под ноги со смехом и визгом повалилась ребятня. Тиссария растеряно вытянулась, подобрав полы платья, но дети, не обращая на неё внимание, гурьбой помчалась по галерее.
– Вот я вас! – со смешком пожурила их вслед старушка – та самая со шрамами на лице – матушка Тэл.
– Здравствуйте, матушка. – Принцесса склонила голову в знак приветствия.
– А, новая дочь, – с прищуром кивнула настоятельница и полушутя воскликнула: – И придумают же дураки из Трибунала – волшебница.
Тиссария сочла разумным промолчать. Настоятельница вгляделась в неё смеющимися глазами.
– Ну что же, дочь моя. Идём, поговорим.
Они поднялись на этаж выше, ничем не отличимый от остальных, вошли в каморку. Дощатый стол у окна, письменные принадлежности, шкаф, кровать, посередине комнаты табурет, рядом – прялка. Ни дать, ни взять обиталище ремесленника, но никак не матери-настоятельницы. Тэл по-хозяйски усадила девушку на кровать, сама уселась на табурет.
– Одно могу сказать: ты не волшебница, – мягко сообщила настоятельница, одновременно, взявшись за веретено, принялась за дело – отщипывала шерсть от кудели и вытягивала нить.
– Дознаватели, – запинаясь, возразила Тиссария, – сказали, что у меня волшебная кровь, что я полукровка.
– Я тебе так скажу, – не смутившись, сказала настоятельница, – у каждого из ныне живущих кровь волшебная. А иначе и быть не может. У кого её поменьше – те почитают себя людьми, те, у кого её побольше – считаются изгоями. Иначе объяснить, откуда волшебство есть на свете, я не могу.
– Я колдовала, – неожиданно для себя призналась Тиссария. Ей давно нужен был собеседник, кому можно довериться. Сначала это был настоятель Аиран, теперь – его сестра по вере. Не ошибиться бы. – Меня обучали носить заклятое кольцо.
– Я тебе что говорю, – заметила матушка Тэл. – Ты не волшебница, а колдовать всё равно смогла. Значит, толика волшебная на каждого приходится.
– Откуда вы знаете про кровь-то? – робко спросила Тиссария.
– А как же! Вот я настоявшая волшебница и есть.
А так как девушка совсем смутилась от её слов, тихо, словно бая сказку, продолжила:
– Давно я на свете живу-то. Войну со зверолюдами не видала, врать не буду. А почитай годков сто с лишним потрачено. В те времена от Морского предела до Горилеса люди втихомолку обращались к волшебству. Где, какая помощь нужна: увечья излечить, дождь вызвать. А я жила, может знаешь, среди свободных людей в Медвежьей Пади. Как проявился во мне огонь волшебства, так мать, по велению старосты, отдала меня ведунье. К слову, никудышной. Волшебства в ней чуть поболее твоего. И всё больше травы-травы, заговоры, чары. Тогда-то жуть как интересно было, а сейчас понимаешь, что волшебство – это ни чары, ни заклятия. Не родит слово волшебство, а те, кто бормочут заклятия – мошенники или неведающие.
Иные волшебники в младенчестве, говорят, исторгают пламя, или предметы вокруг них вращаются, а меня могли и не заметить. Да вот скотина у нас захворала, козы. А мне маманю жалко, я говорю, что козы ели гадость, оттого над ними свет холодный. Ну чё дитя говорит – глупости всякие. Но мать моя, женщина наивная, кинулась к старосте, тот меня выслушал. Нехотя позвали ведунью, она меня выслушала, да коз напоила отваром черемицы. Те опорожнились, и выяснилось – верно: молодые козы набросились на молочай, а пастух не углядел. Мужику – тумаки, мне – в учение ведунье.
Травкам училась, а заговорам – нехотя, какой в них прок. Я и без них знаю. У каждого живого существа есть свой цвет, и я его вижу. Иссиня-чёрный – волшебник и чем более насыщенности, тем он сильнее. Жёлтый с прозеленью – плохой человек и чем дурнее, тем болотной гадости из него больше. Молочный с пенкой – хороший, сине-зелёный – глупый и жадный. А тот, у кого холодный белый – скоро умрёт. Я не сразу навострилась угадывать, смотрела, что вижу, и что произойдёт. А видеть скрытое: почему сгинет человек или что за пакость сделает – так и не научилась. Само как-то получается.
Вот того мне солоно пришлось. Как-то по дороге в Горилес на гостином подворье остановились богатые гости. А ведунья вместе со мной в ту пору лечила местную скотину. А у богатеев была прехорошенькая девочка, дочка их. Красивая, но печальная и сонная. Вот над ней-то и витал холодный белый свет. И так мне жаль её сделалось, что я, улучив время, выболтала ей всё. Она – в крик. Батька её, из первых купцов, не очень и поверил, а мать пристала с расспросами, забеспокоилась. Я очень старалась увидеть, отчего дочка её помрёт. Ведунья всё старалась меня увести, ругала на чём свет стоит, кляла. Всё рядом с ней дневала и ночевала, выспрашивала. Умотала девку. А вот она на следующее утро и померла. Вызвали дознавателя из Борителя и врача. Вот эти благородные мэтры, учёные, городские, указали на меня, как на главную виновницу, волшебницу. Батька покойной дикую обиду на меня затаил и пока меня в заключении держали, заплатил кому надо, вот со мной и потешились…
Матушка Тэл замолчала; ущербные скулы двигались, словно в такт тяжёлым, полным страданий, воспоминаниям. Побелевшие костяшки пальцев сжимали веретено.
– Всего и не упомнишь, – справившись с собой, продолжила настоятельница. – А потом я оказалась в Риваже, в Трибунале. Вот только было во мне волшебства так много, что всё-таки истовые цвета я на людях вижу. Вот и твой цвет – молоко с густым мёдом. Может ты хороший человек, а может лживый. Кайма иссиня-чёрная – значит, касалась волшебства, но не волшебница.
– А что? – улучив мгновение молчания в речи настоятельницы, спросила Тиссария. – Что вам сделали после клейма.
– Осталась я здесь, в приюте. Куда деревенской девке идти. Приняла служение богу-Матери, побродила по земле своё и на старости лет, когда почувствовала усталость, осела в приюте настоятельницей. Что касается тебя, не знаю. Если вины за тобой нет, то поставят регистр и отпустят на все четыре стороны. Вы, говорят, королевского рода и полковник в войске.
Тиссария потупилась. Это было так давно, что за дни лишений успело померкнуть и казаться глупым сновидением.
– Скажите, – невзначай вспомнила принцесса, – мальчик Рэм Ёж, волшебник. Его должны были привезти вместе с флотилией каторжан из Весёлого пляса.
– И всё-таки за других беспокоишься, – удовлетворённо признала матушка Тэл. – Был мальчик Ёж. Он в соседнем крыле для мужчин. Но свидания строго запрещены. Беспокойство мальчику ни к чему. Могу заверить, что ему там хорошо, он помогает нашей садовнице.
Впоследствии оказалось, что за мужчинами ходят совсем дряхлые старухи, не способные вызвать страсти. Да и всякий здесь знает, что буйный нрав или протест может притянуть служителей Трибунала. Их дворец невдалеке – трезубцы чёрных башен. Риваж как город всех народов окаймляли служители Пятилика: Книгочеи, где до этого жила Тиссария, Трибунал – Стражи врат, Храм Сынов, Светоч – покровители искусств и знаний. Служительницы бога-Матери не имели своего храма; приют таковым не являлся, но был последним пристанищем всех страждущих и убогих. Потому Тиссария видела здесь и калек, и безумцев. «Багровый холм» едва ли вызывал трепет местных. Багровым его звали потому, что в округе в изобилии текли ручьи с красной и желтоватой глиной на дне. Местные селяне, несмотря на запрет цеховых мастеров, добывали из них кричное железо для нужд хозяйства.
– Мы собираем пожертвования, – деловито сообщила матушка Тэл. – И многое выращиваем сами. Вы, хоть и королевского рода, не может держать себя в белом теле. Вы грамотны, обучены пяти женским искусствам. Будете помощницей делопроизводителя?
Тиссария не терпела бумажной работы, поморщилась и, глядя на выжидающую настоятельницу, робко сказала:
– Дома я возилась с сестрёнками, позже – с мальчишками в войске. Нельзя ли мне ходить за детьми? Ведь это – тяжёлая забота.
Матушка Тэл улыбнулась и благословила девушку.
Тиссария немного лукавила, когда говорила о тяжёлой заботе. Дома как-никак всю чёрную работу делала глупая кухарка. Ныне обмаранные простыни, сопливые дети, капризы и горшки стали уделом принцессы. Едва ли это одобрил бы даже старый король, не чуравшийся чёрной работы, но Тиссария вдруг не пожелала показывать благородный гонор. Здесь, на первый взгляд, все имели одинаковую одежду, и ели ту же пищу, что и остальные. В воображении она сравнила нынешнее положение с колонной войск. Да, она передвигалась в дилижансе, но зачастую испытывала те же тягости, что и простые воины. К тому же Тиссария меньше всего хотела запереться в маленькой холодной каморке – с некоторых пор тесные помещения стали пугать её необъяснимым образом. По вечерам она подолгу задерживалась в общей детской и навострилась рассказывать сказки как заправский баяник. И зачастую дремала в окружение своих воспитанников. Спустя несколько дней в новое пристанище доставили её вещи, но все они, по просьбе самой Тиссарии, были отложены в хозяйственную пристройку. Юной принцессе начинало казаться, что шерстяное платье, такое же как у всех, спасёт её от служителей Трибунала, скроет от их глаза. Она оставила себе лишь флейту и продолжила упражняться – пусть неказистая, но музыка немало развлекала жителей приюта.
– Покроет мрак веление света, – нараспев сказала ей матушка Тэл и пояснила, увидев недоумение принцессы: – Так южане называют этот мотив. А в руках опытного волшебника может спасти и тело и душу. Вот только чудотворцев таких пойди сыщи.
Тиссарию подмывало поведать о страшной ночной встрече с живой тенью, но удивить женщину колдовством едва ли возможно. Больше половины женщин и мужчин в приюте – всамделишные волшебники, остальные – люди обвинённые в колдовстве. Последние ждут милости Трибунала, но служители Небесного Стража редко располагают благосклонностью. Единственной возможностью вырваться в мир остаётся решение отринуть прошлое, свой род и имущество и податься служить ордену бога-Матери или быть проповедником Храма Сынов. Но многие остаются здесь, где есть пища и нет злых людей, сделавших их изгоями. У местных волшебников есть регистр, запечатавший потустороннюю силу, но на памяти матушки Тэл лишь двое обладали поистине удивительным даром. Один мог колебать землю – сейчас стал молчальником и безвылазно сидит в подвале, другая – черноградская ведьма – туманила людям разум и самое малое её преступление – кража. Её охраняли служители Трибунала даже после нанесения регистра, но едва они ослабили бдительность, ведьма перерезала себе горло осколком стекла. Без клейма остаются пятеро и среди них – Рем Ёж. Уже пять лет Трибунал не клеймит магов и кое-кто из них успел вырасти. В соседнем крыле живёт юноша, разговаривающий с птицами, видящий их глазами; он развлекается, собирая порой тучи воронья вокруг себя. Но парень уважает матушку Тэл и не делает дурного. Пока, со вздохом замечает настоятельница, а пора бы мальчика верстать.
С матушкой Тэл отношения сложились самые близкие, когда женщина видела, как принцесса, пусть отдуваясь от непривычной работы, но без брезгливости стирает бельё ребятишкам.
В один из вечеров Тиссарию кликнули в комнату настоятельницы. Немного робея, – зачем в столь поздний час она понадобилась – принцесса поднялась к матушке Тэл. Ближе к ночи у матушки болела голова; становилась сама не своя, начинала бормотать под нос несуразности. Окружающие пеняли на старость, и мало кто обращал на эту хворь должное внимание.
Женщина предложила ей кружку ароматного настоя с мёдом и просто предложила рассказать, что её гложет.
– Порой только глянешь на человека, а его гложет что-то. Так вырвись, расскажи.
Тиссария помолчала, собираясь с мыслями. Она вовсе не собиралась выбалтывать всё, как настоятелю Аирану. Но, очевидно, есть такие моменты в жизни, когда ты говоришь помимо воли.
– Дознаватели сказали, что я – полукровка. А одно… один человек, что я рождена нелюдем. Но ведь это неправда, да? Такого не бывает.
– В сказках многое бают, – задумчиво пробормотала матушка Тэл. Она была явно смущена.
– Вроде сказки о Медвежьей свадьбе, – подтвердила Тиссария и внутренне ожидала взгляд, хоть малой, не неприязни. – Там был зверолюд, оборачивающийся человеком. Я видела зверолюда в Весёлом Плясе, она говорила со мной. Почему никто никогда не говорил людям, что эти твари могут мыслить и имеют рассудок.
– Их не зря прозывали зверолюдами. А если люди в большинстве узнают, что они говорят и чувствуют, то возненавидят их ещё больше. Пусть уж лучше останутся сказкой.
– Почему возненавидят? – изумилась Тиссария.
– Люди боятся себе подобных. Они им непонятны. Люди чураются больных и увечных, они потешаются над уродством и страшатся неизвестности. Про зверолюдов рассказывают ужасы, дескать, разрывали и поедали детей и немощных стариков. Люди боялись бы намного меньше, если бы деревни вырезали просто дикие звери. Люди ненавидят в них человеческое, а не звериное. Помню сказку про то, как зайцы лис победили. Если подумать, так в ней много истины.
– Сказки про зверей – хула на богов, – растерялась Тиссария. Ни в одной известной ей сказке нет говорящих зверей, есть только само их воплощение – алчных и жестоких существ, коим противостоит герой-человек.
Но матушка не обратила её слова внимание.
– Повадились как-то несколько лисьих семейств в заячьи дома. Что ни день – пустеет нора. Закручинились зайцы. Но самый смелый предложил самим напасть – пропали смельчаки в лапах лис. Заплакали зайцы. Но самый сильный из них сказал рвать шишки и закидывать хищников. И в тот же день силачи оказались в зубах лисьих семейств. Легли зайцы – изготовились к смерти. И только самый мудрый и слабый заяц отправился к лесному волшебнику – человеку с длинной седой бородой. Взмолился заяц, просил не дать пропасть его народу и прогнать лис. Покачал головой волшебник: лисы ищут себе пропитание, к чему их бить. Но дал зайке одно средство, безобразное и бесполезное. Выросла у зайца пятая конечность на лапе. Вернулся зайка к своим собратьям, те – в крик и смех. Поделом трусу, ходил к волшебнику, а получил уродство. Обидно стало зайке, схватил он палку и отходил озорников. Прыснули во все стороны ушастые. Не бывало ещё такого – заяц палкой бьется. Подумал наш герой и понял, какое счастье ему привалило. Многие бросились к волшебнику за новой конечностью. И те, кто получил, взяли в руки палки и камни и прогнали лисьи семейства. С тех пор, кто в зверином народе рождался с пястью, становились царями, а кто и колдунами.
Солоно пришлось матушке Тэл, если бы кто-то услышал сказку и донёс о том Трибуналу. Не миновать ей настоящей тюрьмы или усекновения языка. Но Тиссария промолчала, смакуя рассказ – уж очень охочая была на истории.
– В годы войны со зверолюдами, – продолжила настоятельница, – находились свидетели, утверждавшие, что на зверях была броня. Грубая, неказистая броня, какую звери снимали с убитых и надевали на себя. В горячке боя чего только не померещиться, но если заменить в сказке зайца на зверолюда, чего только не подумается.
– Почему вы мне это рассказываете? – недоумевала Тиссария.
– Если среди зверолюдов рождаются подобные человеку, может, и среди людей появляется нелюдь. Прибилась я как-то к бродячим артистам. Одно из выступлений – укротитель зло щёлкает бичом и уродец, обросший шерстью и мордочкой волка, но ростом с человека, боязливо ему подчиняется, хотя до этого пугал зрителей. А вечером уродец и укротитель играли в кости и зверолюд, как правило, выигрывал, так что последнему не приходилось играть гнев, злился он по-настоящему. Не бойся дитя, есть в этом мире тайны, которым не найти разгадку.
Они помолчали, каждый погружённый в свои мысли. Принцесса почувствовала, что от груза души откололся кусочек, и стало много легче. Она уже было всерьёз разохотилась расспросить о волшебстве, но настоятельница по-своему опередила её.
– На моей памяти был только один человек, который жаждал открыть все тайны мира. Рождённый волшебником, даже заклеймённый регистром, сохранил немалые силы. Он стремился обуздать волшебную сущность. И я своими глазами видела как он подчинил себе огонь и мог заставить поверить, что ты сейчас летишь на воздушном корабле. Это он спас меня из темницы и мы некоторое время были вместе. Он не умел лечить, но вовсе не замечал мои шрамы, и мне начинало казаться, что я ему нравлюсь. Он бы мог сделать много хороших дел, но пуще знаний он возжелал власть. Тогда наши пути разошлись. Я подалась в Риваж, раскрыла свою волшебную сущность. Мне поверили, что я успешно скрывала силы, потому как они едва ли заметны. Так я стала дочерью бога-Матери.
– Как такого сильного мага пропустил Надзор? – Тиссария поёжилась.
– Нам всегда удавалось ускользнуть от любопытствующих или преследователей. Ты может удивишься, но мой волшебник верил, а может и знал, что Надзор – такие же как мы, люди, но наделённые невероятными знаниями, без которых невозможно хранить наш мир. Он сам хотел войти в их число. Ты, вижу, больше удивлена, почему я тебе это рассказала. Обычное дело: откровенность за откровенность. И если в следующий захочешь раскрыть душу, я к твоим услугам. Иди, дитя. Что-то мне занемоглось, отдохну.
После памятного вечера Тиссария не раз засиживалась допоздна и слушала матушку Тэл. Жизнь её была полна событий, особенно во времена странствий с волшебником, жаждущим власти. И в откровенных разговорах появились оборотень с Медвежьей пади и морской дьявол.
При неожиданной развязке в истории с Ораном Медведем женщина помрачнела, задумалась. Принцесса, смущённая переменой настроения, даже не попыталась связать его с оборотнем. Рем Ёж уже спал, но едва ли знал, какая чудовищная мощь растёт в его теле. А Трибунал не торопиться с регистром и – узнала это не понаслышке – уже несколько раз настоятельница писала в храм Небесного Стража Врат, но так и не получила ответа.
Рассказ о втором нелюде её приободрил: глаза подёрнулись дымкой воспоминаний.
– О морском народе много сказок ходит, особенно в рыбацких деревнях. По ним морские чудища выходят на берег, морские, а выходят. Я тебе так скажу: не зря это, для красного словца. Мой покровитель, тот самый волшебник, очень хотел знать их премудрость. Прямо скажу подлую премудрость. Говорю, как есть, как видела и слышала от надёжных людей.
Было это рядом с Риважем, в деревне кораблестроителей Туманка. Богатая деревня, не чета остальным. Центральная улица мощёная, дома с каменным цоколем, на века. Был у мастера краснодеревщика сын, какой надо, да вот беда – попал под строительные леса, покалечился. Старик-отец заплатил большие деньги городским врачам, а раз те пожали плечами, кинулся к местному ведуну – их тогда не больно-то преследовали. А волшба, да будет тебе известно, как и знания, зависят только от самого человека, раз злой он – будет магия чёрная. Тот ведун был ни злым, ни добрым, а так, себе на уме, лишь бы платили.
И вот он говорит: нужно пойти следом за огнями. А если на юге тебе скажут: «Следуй за огнями», – значит, желают худого. Многие в тумане видят блуждающие огни. Сейчас-то я знаю, что так в потёмках бродят зверопоклонники. Дескать, говорят: мы блуждаем в тумане, хозяин приди и укажи истинный путь. Так и сказал ведун: следуй за огнями и взываю к дьяволу. Не смотри, что в Риваже все храмы Пятилика; здесь многие смешались с инородцами и не принимают веру. Есть и безбожники, особенно в городе. Тот старик был из их числа, маловер. Он последовал за огнями и те привели его к месту поклонения, и он воззвал к морскому дьяволу. И на следующий день, как в сказке, в деревне появился благообразный юноша с глазами старца.
– Не может быть, – участливо ахнула Тиссария. – Но ведь именно так было в сказке, в пугающей небыли: юноша излечивает девушку, но оборачивается чудищем и тащит её подземную глубь.
– Сама не видела, – поворчала для порядка матушка Тэл, – но старик сам рассказывал деревенскому старшине. Странному юноше не нужно было поклоняться в древнем храме. Он предложил исцеление на месте и – о, чудо! – так оно и вышло. Люди об этом узнали. Старожилы проклинали чудо и предлагали изничтожить семью, молодые, вроде вас, принцесса, подняли стариков на смех. И хоть люди были смущены, но до злодейства не дошли.
Когда мой покровитель, узнав о подробностях чудесного исцеления, прибыл в Туманку, здесь хоронили местного жителя, мальчика. У несчастного разорвали глотку. Это не был зверь, всё произошло дома. Едва ли стоит винить жителей, что народ повалил к краснодеревщику. Шептались, что чудом спасённый юноша стал затворником и всё чаще выходит поздним вечером, кутается в покрывала, несмотря на жару. А непонятное, я говорила, пугает людей. Старшина не мог унять зачинщиков и краснодеревщика убили на пороге дома. Подоспел мой покровитель и люди узрели его силу. Нам нужно было торопиться: пройдёт не более дня, пока наушники доберутся до городского отделения Трибунала и их служители будут в деревне.
Мы нашли схороненного юношу. Он был порядком напуган, но со слезами признался: мальчика убил он, не в силах более сдерживаться от голода. Чудо очень изменило его: рыбья короста на теле, смещение костей, изводившее чудовищными болями, наконец, опухоли в полости рта, живые, требующие пищи. Мы забрали юнца, мой покровитель постоянно поил его дурманящим напитком. Тем не менее, дорогу он переносил тяжёло. У него появились подобия жабр, приходилось укутывать его в мокрую ветошь; порой тело, словно на ниточках, само пыталось встать. Мы прибыли на одно из озёр, не помню название, но это недалеко от Стародуба. Там жил давний поклонник моего покровителя, бывший конт, богатый купец. Он приютил нас, не спрашивая о странном юноше.
Мой покровитель называл это опытами. Мы поместили юношу в огромную, врытую в землю, бочку, но ему не стало легче. Тогда приготовили солевой раствор, но и тогда ему становилось хуже с каждым днём. Возможно, необходимо было выпаривать морскую воду и делать раствор из этой соли.
Тиссария подивилась про себя: откуда эта женщина знает такие учёные слова – опыты, раствор. На её памяти лишь законоучитель из Горилесской школы знал их, да может, мэтр Иран, врач из храма Книгочеев.
А по рассказу матушки Тэл выходило, что злополучный юноша, получивший новое тело, стал меняться в угоду морскому дьяволу. Он был много сильнее обычного человека, он призывал на помощь рыб, выбрасывающихся на берег перед дворцом Стародубского купца; наконец, он вызывал волну, но лишь в деревянной бадье. И его постоянно призывал некий хозяин или повелитель, звал его в море к его народу. Покровитель был впечатлён настолько, что возжелал через юношу говорить с хозяином. Он мог это сделать, но во время приготовлений бедный юноша умер. Покровитель страшно огорчился, но лишь затем, что не мог достигнуть цели, на человека ему было плевать.
Это было началом отлучения юной волшебницы от своего покровителя.
– Так-то становятся нелюдями, – наставительно говорила матушка Тэл напоследок. – Не вы одна исключительны. Много в мире тайн без разгадок. Взять хоть эту: зачем морскому народу человека в образину менять.
– А как звали вашего покровителя? – ёжась после страшной истории, спросила принцесса.
– Мне хватало, чтобы называть – волшебник или мой покровитель. Я даже не знаю, его ли видела личину. Он имел свойство их менять. Не абы какую, а лишь того, с кем был близко знаком, изучил его. Только так мог перенять образ. А мне от него только оберег достался.
– Колдун как из сказок. – Качала головой Тиссария.
В первый день зимы, бесснежной, с холодным порывистым ветром, гнавшим во весь опор рваные, как дым, облака по пыльно-серому небу, в размеренную жизнь принцессы вмешался старый знакомец.
Прибавив кипятку в бадью, Тиссария стирала бельё, когда краем глаза заметила, как со стороны каменной стены мелькнула тень. Девушка привыкла доверять и взгляду, и чувствам, а потому, прищурившись, оглядела безмолвный в утренней полумгле сад. Показалось, что за одним из валунов, ограждавших клумбы, кто-то есть. Подняла ком земли и что было сил забросила в подозрительное место. Показалось – хорошо, нет – хоть шевельнётся чужак. Услышала – пискнули. Мысль вооружиться хоть стиральной доской сгинула.
– А ну, вылезай! – строго крикнула Тиссария, в уверенности, что это – не более, чем шалопай, разохотившийся поглазеть на девок.
Зашевелились: показались вихры и испуганная мордочка. Шагнувшая ближе Тиссария, ахнула.
– Рем? Это ведь ты, Рем.
– Мой полковник, – расплылся в блаженной улыбке маленький волшебник.
За дни, пока его не видела, мальчишка как будто подрос на добрых харчах, вытянулся, окреп. Это не прежний затравленный щенок, взгляд дерзкий, с вызовом. За Тиссария всполошилась, подумала, что увидят, попыталась спрятать его за бадью. Парень вырвался.
– Пошёл шепоток. – Рем заговорщически подмигнул. – Мол, на женской половине объявилась принцесса. Сама кашу варит, сама исподнее стирает, но тон начальственный, поневоле побежишь.
Тиссария пожала плечами: не замечала за собой, что проявляет гонор, наоборот, тише воды.
– А я почти сразу подумал – мой полковник. Вот и полез сюда. Да не бойтесь. У нас слепые старухи, не уследят.
– Настоятельница, – пожурила его принцесса, – матушка Тэл строга к баловникам. Не миновать тебе тумаков.
– Поду-у-умаешь, – заносчиво протянул Рэм. – Никто меня не замучит. Я тож кой-чё могу.
– Ой, вояка, – по-доброму хихикнула Тиссария.
Но мальчишка вспыхнул, отдалился. Пока девушка потянула к нему руки, развернул к ней пригоршню и весь напрягся струной. Деревянной рукой закатал рукав точно такой же как у девушки шерстяной рубахи – и замер. Он походил на статую, лишь в глазах невиданные чувства, словно увидел в ладони нечто невероятное. Тиссария вдруг почувствовала колотьё в груди. Она закашлялась, почувствовав горячий влажный воздух. Рука мальчишка задрожала, начала расплываться и тут только девушка сообразила, откуда исходит жар – тлел волшебник. Попыталась сбить его на ледяную комковатую землю, но отпрянула, так палило. А Рем как ни в чём не бывало опустил огненную руку в бадью, поболтал и вынул, оставив гарь на дереве.
– Я согрел вам воду, – заулыбался мальчуган, чрезвычайно довольный собой.
Тиссария, не веря глазам своим, машинально сполоснула ребячьи штаны и одёрнула руку – горячо.
– Меня учили, – доверительно сообщил юный волшебник. – У меня и раньше вспыхивали части тела, нестерпимо жгли кожу, а меня научили не держать в себе, а отдать жар.
Мальчишку прямо распирало от гордости. А рука между тем начала заметно припухать.
– Нужно найти в себе искорку и на неё глядеть в себе. И не дать убежать, прямо как за квашнёй смотреть… ох.
Он сморщился, пошатнулся и наверняка упал, если бы не подоспела Тиссария. На руке ближе к локтевому сгибу вздулся белый пузырь, лопнул, обнажив розовую коросту.
– Упустил, – заскулил от боли Рем. – Как больно.
– Сейчас, – суетилась девушка, не соображая, что делать – бежать или остаться с мальчиком. – Это надо тёртой картошкой.
– Нет, само пройдёт, – насупился волшебник, баюкая обожженную руку. – У меня быстро затягивается. И я сам виноват – упустил искру.
– А кто тебя учил? – вдруг сообразила Тиссария, взяв мальчишку за подбородок и развернув к себе. – Это делают здесь, в приюте? Кто?
Рем отвёл глаза, пробормотал невнятно и наконец отрывисто произнёс:
– Не могу. Нельзя. Это тайна.
– Рем, колдовство – это грех, – всерьёз упрекнула его Тиссария. – Это хула богам, и радость – Зверю. В нас много грешного, но мы молим о прощении, мы держим в себе худое.
Принцесса не пыталась ругать, зная, что криком делу не поможешь. Она пыталась подобрать слова и путалась в них. Чувствуя косноязычие, неуверенно поглядывала на юного волшебника. Он не перебивал, но когда убеждение окончательно зашло в тупик, тихо произнёс:
– Он говорит, что в людях больше звериного, чем от богов. И волшебство – часть человека и это не так страшно.
– Да кто это «он»! – не утерпев, воскликнула Тиссария.
Хотела встряхнуть, может даже надрать уши, но вспомнив огненную руку, отпрянула. Мальчишка вновь понял её намерения. Взглянул с укором и, отвернувшись, зашагал к стене.
– Рем, – извиняющее заныла Тиссария, шагнула, не делая впрочем попыток остановить волшебника и оправдаться. – Рем, я не хотела. Я боюсь за тебя.
Куда там, мальчишка ловко, словно приклеенный, вскарабкался по щербатой стене и был таков. Принцесса осталась в дураках, гуляя вдоль ограды в замершем от зимней мглы саду.
Вечером Тиссарию позвали в комнату настоятельницы. Здесь прибавились связки и веники трав; их терпкий аромат смешивался с духом чесночных гирлянд. На столе от крынки валит колечками пар, рядом – поднос с медовыми лепёшками. Беседа обещала быть долгой. Тиссарию так и подмывало сообщить о встрече с юным волшебником, но её пересиливал страх – Рем не абы чем занимался, умышленным колдовством.
– Мой покровитель, – матушка Тэл начала рассказ неожиданно, словно думала про себя и вот, захотелось почесать языком, – говорил, что не бывает огненных магов или воинов-колдунов или провидцев. Что магией пронизано всё сущее и тот, в ком она задерживается – волшебник. Потому нет ни чёрной, ни белой магии, а есть человек с помыслами. Он хотел пробудить во мне силу равную ему. Тэл, говорил он мне, представь в себе огонёк, искру, птицу, бабочку, или чашку шоколада. Ты волшебница и мысль в тебе обретёт плоть и потому представлять лучше махонькое. А так как я очень хотела шоколаду, то немедленно вообразила себе белоснежную глазурь чашки и в ней – тягучий горько-сладкий напиток. Мой покровитель сразу понял по моему блаженному лицу, что я представила, и потому зашептал: «А теперь представь, что он переливается по твоей руке». Сказать, что я сразу почувствовала аромат шоколада, не могу, ушло много-много дней и слёз и истерик. Но вот из этой иссиня-чёрной массы я могла черпать магию. Но та оказалась раскалённой и я никак не могла её укротить. И сейчас она кажется мне дикой неподдающейся силой, не которой обладает человек, а которая управляет человеком. Даже если кажется, что обуздал её, это не так.
Проговаривая последнюю фразу, матушка Тэл испытующе всмотрелась в принцессу. Та едва не поперхнулась тёплым молоком, замерла с кружкой в руках. Она знает, промелькнула мысль и не успела Тиссария покаяться, настоятельница опередила её действия:
– Я знаю о встрече с Ремом Ежом. Не стала прерывать её потому, что мальчик не ведает, что творит. Он мог вспылить и покалечить кого-нибудь. Это только иллюзия, что он научился управляться с волшебством.
– В приюте учат колдовству? – осторожно предположила Тиссария, и, глядя на выражение лица настоятельницы, поняла, что сказала глупость.
– Разве я показалась тебе лицемерной, – укорила её настоятельница, но тут же смягчившись, объяснила: – Там шепоток, здесь разговорец – и мы знаем, что в приюте некто, не без успеха впрочем, обучает волшебству. На это нужны время и умения. Таких старых колдунов по пальцам пересчитать.
– И вы знаете, кто это? – Тиссария в пылу любопытства подалась к женщине.
– Много лет в приюте живут во взаимном доверии, – пространно ответила матушка Тэл. – Тех, что предали, учат заново надеяться. Таковы заветы Пречистых Дочерей. Да и угрозами их не возьмёшь, а терпеть здесь служителей Трибунала я не буду. Остаётся…
Она развела руками и вновь всмотрелась в лицо принцессы, на этот раз просительно.
– Выслеживать и наушничать тоже худо, – хмуро возразила Тиссария. – Как люди будут доверять, если… шпионишь.
– Мы подсматриваем за теми, кто лишил нас уверенности в доверии. И ты, прости меня, знаешь, о чём я тебя попрошу.
Тиссария с кислой миной на лице допила молоко, показавшееся вдруг отвратительным. И вновь перед ней раскрывают её сущность – соглядатай.
– На половину мужчин тебе нельзя. Но и в этом крыле некто пытается учить. Причём обучают людей с волшебным избытком и, в большинстве, неклеймёных волшебников. Среди женщин таких лишь двое – я и Мила Кособок. Она твоя соседка, через дверь. Постоянно сидит в комнате, не желает выходить. Нужно выяснить не приходил ли кто к ней, не говорил о волшебстве. Сама понимаешь: то, что происходит в приюте очень опасно и не хотелось бы порочить наших подопечных перед Трибуналом ещё более. Нас могут разогнать.
Матушка Тэл занялась остывшим молоком, но принцесса понимала, что та внимательно поглядывает, ждёт. Не хотелось разгонять морок хрупкого налаженного быта. Она с тех пор как оказалась в приюте значительно успокоилась и мысли о мальчике в голубом камзоле и постыдные деяния по ночам начали истираться из ума. Мысль о Трибунале и мучениях с ним связанных вызывали заметную дрожь.
– Хорошо, матушка Тэл, – кивнула девушка. – Я сделаю о том, что просите. Постараюсь сделать это незаметно.
Покинув комнату настоятельницы, Тиссария прежде чем войти к себе задержалась у двери, где жила Мила Кособок. Прислушалась – тишина, за порогом не дрожит огонёк свечи. Когда переступала порог, вдруг показалось, что в темноте за ней наблюдают. Чувствуя неприятный холодок, тем не менее она вошла, плотно затворила дверь и прижалась спиной ко хлипким досочкам, едва не скомкала в пальцах зажженный огарок. Использованный вместо фонаря. От напавшей оторопи сердце заходило ходуном, в неверном свете зажженного огарка вспыхнули иссиня-чёрные тени, касались потусторонними щупальцами, ожили забытые страхи, показались перед помутневшим взглядом нелюди. Даже молитва не успокоила. Поджала под себя ноги и начала бояться, что сейчас погаснет огонёк свечи, и она окажется в темноте. От закрытых ставен потянулись длинные крючки мрака, а намыленный глаз видел Морского дьявола, очертания кустарника за окном – дрожание плоти призрачного червя. И вместо с последним из темноты появилась конт-майтра Бриэль Бешеная, с мертвенно-бледным лицом, но под ресницами взор – само презрение. Припомнилась и боль и наука и помрачение рассудка сгинуло вместе с ожившей ночью. Некто ещё пытался скрести по её телу, вызывая мурашки, но Тиссария до крови закусила губу и сосредоточилась на страдании, на тяжёлом железистом привкусе.
Посидела ещё некоторое время неподвижно, словно не веря, что её минуло наваждение. Слишком многое случилось с тех пор, как она покинула Горилес, чтобы пенять на расшатанные чувства. Это могло быть только колдовство, обычное колдовство. Тем не менее принцесса не погасила огарка свечи и засыпала, глядя на пляшущий от дыхания ветра язычок пламени.
Утро началось с забот, и выгадать время для свидания с матушкой Тэл удалось только после обеденного отдыха. Настоятельница полулежала на кровати и, несмотря на протесты Тиссарии, позволила себе не встать. Последние дни ей очень нездоровилось: к головным болям прибавилась ломота в теле и редко - грудная жаба. Тем не менее, к недоумению принцессы, врача из города не выписали. Сестра, знавшая толк в лечебных снадобьях, готовила обезболивающий настой, отвар боярышника и настрого запретила трудиться, больше лежать.
– В чём обвиняли Милу Кособок? – без околичностей осведомилась Тиссария, оставшись с настоятельницей наедине. – В чём её колдовство?
По счастью матушка Тэл не переспрашивала и соображала быстро.
– Такая же как у черноградской ведьмы, но намного меньше. Отпугивала обидчиков. Люди опасались к ней подступаться и не могли это объяснить. Или мысль сбивала. Хотели её как-то посечь за то, что за скотиной плохо ходила, а каты не знают с какой стороны за хворостину браться. Ну да это, думаю, поклёп. Мила девка хоть и ленивая, но зла никому не пожелает.
Тиссария наскоро передала женщине о ночном мороке. Матушка Тэл не на шутку взволновалась.
– Её обучают. Раньше это случалось очень редко, а тут, гляди, как по заказу.
– И она не зря наколдовала, – угрюмо сообщила Тиссария. – Поняла, что за ней следят. Или знала.
Настоятельница вздрогнула, как от пощёчины и невольно повернула голову – а вдруг и правда, подслушивают. Она утратила всегдашнее спокойствие и в возбуждении вытянулась в рост, опершись на штангу кровати.
– А ведь это началось недавно, – заметила матушка Тэл. – За это время к нам пришли трое и все они – женщины. Кто же тогда обучает мужскую половину?
– А может, он мороку наведёт, – живо предположила принцесса, – и – шасть за стену.
– Всё-таки – он, – слабо улыбнулась настоятельница.
– А вы не думали, что это – ваш учитель, – осторожно предположила Тиссария. – Кому как ни ему обучать, если он уже пытался это сделать.
Матушка Тэл кивнула, села на краешек кровати, стянула с головы клобук, опростоволосилась. Почти седая только невесть как сохранившиеся вороные прядки на висках, настоятельница разом постарела, осунулась. Нос хищно заострился, кожа на скулах натянулась, словно от сильнейшего напряжения.
– Тогда спаси и сохрани нас пречистая Матерь.
Со дня их короткого разговора настоятельница стала совсем плоха: по-старчески бормотала сама с собой, надолго замирала, всматриваясь в одну видимую только ей точку, повадилась ночами бродить по коридорам, скрюченной своей фигуркой пугая детей. Частенько на службах её заменяла старшая сестра, суровая и немногословная Диллария Стародуб. По шепоткам и сплетням она была одной из последних настоящих владетелей стародубских и великоплясских земель, правнучка небезызвестных Мёртвых Королей. Обвинённая по навету в колдовстве женщина коротала дни в приюте, но благодаря сдержанности и непреклонной воле скоро заняла видную должность и метила на место настоятельницы. Чем-то немолодая уже майтра Диллария напоминала мать Тиссарии и стань она во главе, многочисленные баловники затаились бы. Как и присмирели сестры, подворовывающие на кухне, сёстры, первыми запускающие руки в купеческое золото пожертвований, сёстры, тишком бегающих на мужскую половину. Последнее обстоятельство особенно приглянулось Тиссарии: она решила выследить неуловимого мастера-волшебника. Она не носила заклятого кольца и не могла распознать колдовство, но Тиссария со свойственной всем детям самоуверенностью отбросила всякую мысль, что не распознает морок. Она знала, где дверь на мужскую половину, знала, что к ближе к вечеру там никто не ходит. Потому улучила время и рассыпала на пороге сухую скорлупу. Теперь, наступивший на оболочку, непременно выдаст себя, даже если наведёт морок. Впрочем об этой волшебной силе Тиссария ведала понаслышке.
На самом деле, с одной стороны, страшновато вновь оказаться одной в комнате – ну а вдруг, соседке захочется испытать силу. С другой стороны ей до истомы захотелось освежить в памяти дни приключений, будто не было покойных, в чём-то сонных дней в приюте. Жизнь била её, учила, но не сгорбила под тяжестью ноши уроков, но молодость невольно противилась; грёза и любовь переполняли её.
Бродить по ночам без разрешения старших сестёр было чревато наказанием. И хотя сослаться на матушку Тэл казалось делом пустяковым, Тиссария решила найти себе серьёзную помощницу. Сестра Опра, та самая великанша, что внесла её в ворота приюта, заведовала поставками дров и земляного масла. Простодушная женщина, тем не менее могла сосредоточенно и безошибочно выполнять поручения, покажи ей лишь раз. По скупым рассказам судьбой ей предначертано было жить в приюте, поскольку с малых лет отличалась она невероятным ростом и силой. В любой глухомани обыватель скажет вам, что без колдовства дело не обошлось. А семье великанши и объяснять ничего не пришлось: несмотря на то, что Опра работала за двоих, ела вчетверо больше и невольно объедала своих братишек и сестрёнок. Хорошо ещё, что не побили камнями, как принято поступать с «уродами» в Мёртвых Королях. При всей своей невиданной мощи девушка имела кроткий нрав и никогда не посмела бы поднять руку на обидчика, лишь утробно, глухо плакала в ответ на оскорбления. Будучи в приюте и обласканная матушкой Тэл, новоявленную сестру определили каменщицей. И она без устали возводила порушенную стену, да так, что получила новое прозвище – Опра Камень. Прозвище прижилось ещё и потому, что упрямство было её второй натурой; если сказали ей сделать так-то, ни один златоуст не сможет убедить её в обратном. Тем не менее никто из приютских и не думал на неё обижаться. Она по-прежнему слыла кроткой, никогда не бранилась и никого не тронула пальцем, лишь вздыхала, когда кто-то из маленьких вредин не слушался. Истинным удовольствием в любую погоду, вечерами, оставалось для Опры – сесть в старое дубовое кресло, вытянуть разутые ножищи к пламени печи и дремать. Именно за таким занятие застала её Тиссария, наведавшись просить помощи. Бесцеремонно растолкав женщину, юная принцесса подробно растолковала ей просьбу, затем проговорила то же самое, но медленно и замерла в ожидании. Прошло время, прежде чем дрёма окончательно покинула великаншу, она глубоко задумалась и немного погодя изрекла:
– Нельзя ночью гулять.
– Я знаю, милая сестра Опра, – уговаривала её Тиссария. – Но мы не будем гулять. У нас важное дело: нужно следить за переходом на мужскую половину. Так сказала матушка Тэл.
Принцесса не особенно вдавалась в подробности: к чему это бедной глупой женщине. Но последней фразы оказалось достаточно, чтобы расшевелить великаншу. Она обула башмаки и шерстяные поножи, накинула на платье тёплую разлетайку и в безмолвии вышла вон. Новоиспечённые соглядатаи обошли галерею кругом, чтобы выйти к теплицам – оттуда отлично просматривался запертый ход на мужскую половину.
Солнце давно закатилось за стену, но уловимое мерцание сквозь тёмно-серую хмарь позволяло без напряжения взгляда смотреть на тяжёлую дверь. Несмотря на полушубок, Тиссария тряслась от пробирающего влажного морозца, постоянно обдавала пригоршни паром изо рта. Девушка прижалась к великанше, которой, по-видимому, и зима нипочём. Принцесса уже не считала идею слежки хорошей, ещё проберёт до костей и лихорадки, но успокоения ради девушка решила потерпеть. Она попыталась разговорить сестру Опру.
– Не говорят ли в приюте о волшебстве? Может, кто-то хвалился или шептался о волшебстве?
– От горя до горя не ходят, – пристыдила её сестра Опра
Тиссария почувствовала жар щёк, потупилась. Но служительница бога-Матери продолжила без укора:
– Меня прозвали Опра Камень. Я сложила стену. Её разрушил Земелец – так его прозвали. Он мог пучить землю так, что в ней взаправду тонули, мог колебать её так, что всех сбивало с ног. Но в него выстрелили из ружья и он упал. Хотели добить, но матушка Тэл заступилась. Его клеймили и порезали ноги. Он не мог ходить, но болтал без умолку. Говорил о волшебстве, о чудесной силе. Он мог ещё запорошить глаза, но ходить не мог. Он имел силу, но был бессилен. Я за ним ухаживала. Он теперь молчит. Живёт в подвале, на камне и даже боится земли.
Тиссария слушала в пол уха и озабоченно всматривалась в промежуток между дверью и колонной – то ли игра света и тени, то ли действительно кто-то возится. Сомнение и сонливость прогнал треск скорлупки.
– Гляди, гляди, – чувствуя круговерть во всём теле от волнения, шёпотом зачастила девушка.
Сестра Опра вгляделась с прищуром и покачала головой:
– Это матушка Тэл совершает обход.
В зазоре двери мелькнул огонёк лампы, осветив на мгновение сгорбленный силуэт.
– Да почём тебе знать, – с досадой воскликнула Тиссария и опрометью кинулась к двери.
Шуршание о землю, перестук отлетевших камешков, топот – тяжёлый бег должен был непременно спугнуть входившего на мужскую половину. Но тот и ухом не повёл. Вскочив в галерею, принцесса перевела дух – дверь затворяла именно матушка Тэл; девушка подошла достаточно близко, чтобы рассмотреть как следует. Настоятельница, заметив её, покачала головой. С той стороны скрипнул засов.
Сестра Опра так и осталась стоять у теплицы, запрокинув голову к серому с рваными червоточинами небу. «Благостно», – услышала Тиссария шёпот, но всё ещё досадуя, деловито осведомилась:
– Она ходить туда каждый день? И не видит, что творят остальные сёстры? Почему, наконец, не поставить привратника, раз это единственный проход на ту сторону?
– Она посещает тех, кому нужно утешение, – неуверенно заметила сестра Опра.
– К кому? – переспросила Тиссария.
– Я так думаю, – растерянно пробормотала великанша. – Здесь она ходит к девушке Миле и Земельцу. Они претерпели унижения и нуждаются в утешении.
– Мила Кособок? – опешила Тиссария. – Но ведь… Ты сказала – Земелец? Тот Земелец, что разрушил стену, волшебник. Он на женской половине?
– Он в каменном мешке, в подвале. Его бояться. В нём всё ещё большая сила, несмотря на клеймо.
Мелькнула мысль и пропала, вернее Тиссария отбросила её как бредовую. Легче поверить, что вот сейчас она видела не настоятельницу, но морок. Чтобы гнать от себя дурные мысли, нужно действовать. Девушка досадовала на себя, что думы занимают драгоценное время. Хорошо бесшабашным мальчишкам: заорал, выхватил шпагу и – эгей, держите меня семеро. Но при мысли о ребятах из отряда помрачнела. Ещё в Весёлом Плясе, когда молилась над телами павших, заметила несколько знакомых лиц. Уж лучше бы она сама лежала там, а Моран Колун и этот растреклятый Симон Змея оплакивали её. Представила и слеза обожгла веко. Дура, дура, тишком стукнула себя по лбу Тиссария, не о том думаешь.
– Так Земелец говоришь рядом? – с деланным задором осведомилась принцесса. – А ну подать его сюда.
Несмотря на протесты сестры Опры, впрочем, весьма слабые, Тиссария взяла из общей залы огарок, раздула угли в камине и отправилась к подвалу. По словам великанши, ошибиться в выборе направления она не могла: каменный мешок находился в небольшой замкнутой лакуне. В лучшие времена здесь держали вино, теперь – в добровольном заточении жил волшебник Земелец. Пыл иссяк после того как сестра Опра оставила её и Тиссария петляла в потёмках. Наконец она замерла у небольшой дверки. Узкий коридор пугал её много больше, чем тот, кто мог оказаться по ту сторону каменного мешка; вокруг живота завертелся волчок, прошиб холодный пот. Хотелось одного – выбраться наружу. Тиссария повернулась спиной к двери и, не имея власти над собой, попыталась уйти прочь, но, поскользнувшись, сделала несколько неверных шагов. Пытаясь найти опору, коснулась двери и провалилась внутрь – лакуна оказалась не запертой. Плошка со свечой выскользнула из пальцев, но к счастью огонёк не погас, высветив на мгновение скользкий камень стен. В нос ударил тяжёлый дух спёртого воздуха и человеческой вони. Перед глазами – тюремные подземелья, кандалы, воспоминания жажды разодрали горло, и девушка в ужасе замерла, не имея сил вскрикнуть.
– Кто? – вместо неё испуганно воззвал каркающий голос, – Кто здесь? Это не вы. Кто это?
Тиссария едва ли ожидала услышать испуганного старика, а потому, совладав со страхом, выдавила:
– Здесь Его высочество Тиссария Горная, наследница холодных замков и ледяных пиков.
– Я наконец-то сошёл с ума, – самозабвенно произнесли в темноте. – Ко мне являются короли и принцессы.
Тиссария, всё ещё косясь с опаской в сторону говорившего, подняла плошку, повела из стороны в сторону, выискивая Земельца. Огня хватило, чтобы наскоро разглядеть сухонького старика, теребящего в пальцах одеяло. Принцесса не стала подходить ближе.
– Я истинно Его высочество Тиссария Горная. Волею судьбы нахожусь в приюте.
– Вот оно как, – отрешённо произнёс старик и сварливо добавил: – Мир катится к Зверю на съедение, они уже и королей бросают за решётку.
Девушка отметила про себя гладкую речь и решила, что перед ней человек не из простых. А потому осведомилась вежливо:
– Как ваше имя?
– Имя? – недоумённо переспросил волшебник. – Меня прозвали Земелец, Ваше высочество. Но когда-то звали Галлиар Стародуб. Я был принцем. Но мой старший брат сделал так, чтобы я поменял титул короля на звание подвладыки. Я остался в храме Светочи. А потом оказался здесь, но не помню как. Это было так давно.
Тиссария поморщилась было: Стародубское королевство получило название Мёртвые короли полтора века назад. Но быстро сообразила, что волшебники живут долго. Что же, сухо проговорила про себя девушка, пусть он и был королём, но давно выжил из ума. Её интересовало другое.
– Мне нужно знать, – медленно, с расстановкой допытывалась принцесса, – обучают ли вас сейчас волшебству? Кто-то приходит к вам?
– Они, они! – вдруг напугано взвизгнул старик и указал в темноту корявым пальцем.
Тиссария, обернувшись, закрыла лицо руками накрест. Постояла изваянием, осмотрелась осторожно вокруг себя – никого. Кто же так напугал старика. Тот по-прежнему делал пассы и бормотал одно едва уловимое слово: «Они».
– Кто они? – злясь на старика, не церемонясь, крикнула Тиссария. – Как выглядят? Одна из них – женщина, да?
Возмущение девушки привели старика в чувство и смущение: он словно очнувшись от наваждения, захлопал на неё глазами.
– Я просто выживший из ума старик, – попытался оправдаться Земелец, но принцесса была непреклонна.
Миновало то время, когда требовалась изворотливость и ум; уж она-то обожглась на этих средствах. Силой оно действенно. Даёт человек слабину – дави. Она с умыслом подошла ближе, повышала голос. Старика пугали громкие звуки, он сдавался.
– Ходят двое, – пошёл на попятную Земелец. – Мужчина и женщина. Они постоянно ссорятся. Он хочет учить меня, а та отговаривает, плачет. Но один от другого отделиться не могут. И голос у них странный. Я его слышу, даже если зажму уши ладонями.
– Можешь их опознать? – неуверенно спросила Тиссария. При слабом свете на высохшем, изрезанном морщинами лице застыли безжизненные молочные, словно покрытые бельмом, глаза, – Вы слепой, – догадалась она.
– С рождения, – послушно подтвердил старик.
– Так как же вы колдуете? – растерявшись, Тиссария задала первый попавшийся вопрос.
– Помилуйте! – Он отбросил одеяло, сполз с лежанки на пол в грязном, давно не стиранном исподнем. От запахов замутило. – Не по своей воле. Они заставляют. Говорят о сущности. Говорят, что клеймо волшебников – самообман, нужно просто убедить себя в обратном. А я не хочу, я живу на камне, чтобы земля не подобралась ко мне.
Старик полз к ней на коленях по-собачьи изгибая голову, вглядывался пустыми глазами и плакался.
– Молодой был. Хотел воителем быть, полководцем. А во главе войска я, повелевающий гладью земною. А теперь-то чую, как она к себе зовёт. Растворюсь в ней без остатка живьём и не умру, расползусь червём, изойду глиной, и всё-всё буду чувствовать, навечно. Потому и здесь. Через камень-то не проходит. А они приходят, приносят её проклятую. А я её в вонючую кадку кидаю, – мотнул головой в сторону сосуда и ведра с золой. – Он оттуда брать брезгует. Где же вы, Ваше высочество?
Тиссария не ответила, вышла прочь. От дум тяжко заболела голова. Мрак и узкий коридор не заставляли трепетать, на это не хватало сил. Вышла наружу, вдохнула тяжёлый влажный ветер. По карнизу галереи капал дождь, неведомо откуда напустило рваного тумана.
Да почему же, причитывала про себя девушка, почему так, почему со мной? Всё началось с чародея, да так и не отпустило. Припомнился безобидный старичок Дюран Тану, на деле оказавшийся опытным кукловодом; его подарок, из-за которого она и словом ни с кем не могла перемолвиться. Задумалась, но не настолько, чтобы присесть от страха, когда от стены отделилась огромная тень.
– Ты долго, – не обращая внимания на конфуз принцессы, сказала сестра Опра.
– Он сказал – мужчина и женщина, – переведя дух, задумалась Тиссария. – Почему так.
– Так и до срамоты недалеко, – по-своему истолковала великанша. – Идёмте-ка спать.
Тиссария позволила проводить себя до комнаты. С опаской косясь на дверь Милы Кособок, принцесса вошла в каморку. Скинула полушубок, наскоро пожевала ковригу более для того, чтобы отвлечь воспалённый ум. В расстроенных чувствах вновь натянула меха и улеглась на кровать, закрыла глаза. Тяжёлые мысли сталкивались с грязными, руки сами тянулись под подол, но девушка сжала кулачки и пребольно укусила себя за сжатую фалангу. Тупая, тянущая боль помогла ненадолго собрать мысли в порядок.
Среди сонма разноголосицы, обрывков слов и образов она едва успела выхватить: «Может принимать образы тех, кого успел узнать. У меня от него остался лишь оберег».
Получалось нескладно, но это единственное пока объяснение, решила про себя Тиссария. Показалось, что даже говорит сама себе вслух, но где-то на кромке сна.
Утром её разбудили сёстры из числа молодок. С виду глупые балаболки, с ними и говорить не о чем; зная о громком титуле девушки, они робели настолько, что несли всякую чушь. Ахали, охали, так что и не поймёшь, о чём бормочут.
– Ох, плоха она. – А врач говорит хорошо-де, что ходит. – А я говорю – худо ей, сестёр не узнаёт. – Ну на сестру Опру ругается, эка, невидаль.
Тиссария спросонья шикнула на них, так что девки обняли друг дружку. Обычно, если принцесса не вставала спозаранку, её расталкивала дежурная сестра, на которую и в мыслях не возникало ворчать. Сегодня Тиссария поднялась не с той ноги, предстоял неприятный разговор.
– Кто там плоха? – нелюбезно осведомилась принцесса.
Ей подали чашу для умывания, и девушка не стала противиться, некогда.
– Ох, ты же, матушка настоятельница. Вчера ей поплохело, а сегодня молодой козой скачет, ругается. Но старшие сёстры все с Дилларией держат совет. Хотят сместить матушку Тэл, не иначе. Ох, не будет нам житья с этой бывшей из родинов. Всем будет власть казать.
Тиссария заворчала медведицей, прогнала пустословок. Ещё чего не хватало: властолюбцы. Но не это сейчас волновало принцессу.
Она мягко отделалась от соскучившихся воспитанниц, наобещав конфетные горы. На лестнице столкнулась с сестрой Опрой.
– К ней нельзя, – виновато сообщила та. – Она гневается, кричит. Сестра Диллария велела запереть.
– Плохо дело, – с показной укоризной напомнила Тиссария. – Забыли вы, как помогла и приютила вас матушка Тэл. А как захудело ей, так оставили. Нехорошо.
Великанша затряслась всем телом, задрожали губы, увлажнились глаза. Бедняга не знала, кого слушаться. Тиссария, качая головой, прошествовала вверх по лестнице.
– Матушка Тэл, – громко позвала девушка. – Я войду.
Настоятельница встретила её, стоя у окна. Усилия стоили ей значительного напряжения, лицо исказила мука.
– Они не ведают, что творят, – с болью воскликнула матушка Тэл. – Они хотят отослать нарочного в город. Худо! Худо!
– Я следила вчера, – потеряв голос от волнения, прохрипела Тиссария. Ей показалось сейчас зазорно уличать женщину. – Я бы хотела объясниться.
– Следила? – отрешённо переспросила настоятельница, затем вспомнив, часто-часто закивала. – Да, это важно, но важнее другое. Нельзя, нельзя в город. Мнится, я всех погубила.
В это мгновение, казалось, старшие сёстры оказались правы: настоятельница обезумела.
– Я написала, сама не помню как, письмо служителям Трибунала. А это худо, худо. Посланник так и не вернулся. Сёстры, ведавшие подводами в городе, исчезли. И я тебе скажу, – она перевела испуганный взгляд на Тиссарию, – что давно вижу белую кайму над всеми нами. Белую!
Принцесса недоумённо поморщилась: это определённо что-то значило, в минувшем разговоре. Белый цвет – чистоты и… смерти. Тиссария осеклась и похолодела внутри.
– Служители Трибунала знают, что в приюте учат колдовству, – со страхом прошептала матушка Тэл. – Я знала, что не нужно говорить, но написала.
– Вы говорили намедни, что ваш покровитель, волшебник может оборачиваться людьми с теми, кого хорошо знал. И у вас остался от него оберег. Можете отдать его?
Женщина испуганно закрыла руками шею. Затем глаза её недобро сузились.
– Что же это ты? – пылая от гнева, прошипела настоятельница не своим голосом. – Или обвиняешь?
– Просто отдайте оберег, – устало попросила девушка. – Ведь это вы, наверняка ведая, ходите и обучаете колдовству. Ведаете, но ничего не можете поделать. Он принуждает.
– Вы все умрёте! – изрыгая брань, взвилась женщина. – Все! Кайма обернётся бельмом! Не трожшшшь!
С взъерошенными волосами, в балахоне, протянувшая к Тиссарии почерневшие от золы руки с кривыми, обкусанными ногтями, она внушала ужас. За спиной всхлипнула сестра Опра, прибежавшая на крики. Неожиданно возбудившись, матушка Тэл поникла, скрючившись каликой, казалось даже уснула. Великанша хотела заботливо подхватить заболевшую женщину, но вскинутый кулак отбросил Опру к стене. С неприятным шлепком та застыла на полу.
– Сокрытое дитя. – Голос сильный, глубокий, зачаровывающий, исходил от матушки Тэл, но губы её не шевелились. – Мы часто встречаемся.
– Ч-что? – растерянно пискнула принцесса, ища руками опору.
– Я вижу то, что впереди. И ты есть там. Но к худу, к добру – то не ведаю. Ты мне интересна, дитя, с момента первой встречи в охотничьем домике, в Горилесе.
Говоривший явно проявлял интерес, как любопытствуют необычным животным или потешным карликом, но интонация оставалась одна: бесчувственная. Так могла говорить механическая кукла, но не живой человек.
– Кто вы? Как вас зовут?
– У меня нет имени. Но мы с тобой уже встречались. Не в образе Илиона или настоятельницы. Найди меня, сокрытое дитя.