Каждая охота имеет свою специфику: на медведя – одно, а вот на зайца, к примеру, – совсем другое. Не зря за ним прозвище в народе утвердилось – косой. Если зайца с лежки поднять и погнать, он не бежит прямо, а, как правило, забирает в сторону – как бумеранг. И, пробежав по кругу, обязательно на прежнее место возвращается. Зрение у зайца плохое, а вот слух прекрасный. Поэтому ждущий его охотник шуметь, а, главное, шевелиться, не должен ни в коем случае!
Два друга по хобби-охоте и коллеги по работе шли на широких охотничьих лыжах снежной целиной в направлении черной полосы перелеска, вырастающего из-за горизонта.
– Серафим Яковлевич, не отставайте. Гонный заяц – до обеда. После обеда он может назад к лежке и не пойти. Если еще старый, да опытный. Ну, вот как вы, – широко улыбаясь сказал Виктор Сергеевич.
Серафим Яковлевич – школьный учитель – был во многом прямой противоположностью директора Виктора Сергеевича: немолодой, худой, невысокий, молчаливый. А директор – молодой двухметровый балагур и весельчак. Правда с юмором у обоих все было в порядке. В этом Серафим не уступал своему директору.
– Дайте отдышаться, Виктор Сергеевич, – сказал он, выдохнув, и, остановившись, повис подмышками на лыжных палках. – Не забывайте, дорогой, что когда вы делаете один шаг – мне приходится делать два. А впереди зайчик гонный, как вы говорите, ждет. А зайчик гонный тогда, когда его гончий песик гонит. Стало быть, для таинства этого трое нужны: гончая, заяц, охотник. Ну и нас трое. Заяц он заяц и есть – никем другим не согласится быть. А вот из нас двоих кто есть кто – нужно определиться. Я полагаю, Виктор Сергеевич, что я – охотник, стреляю хорошо. Ну а вы, стало быть, имея перед нами огромное преимущество – длинные, крепкие ноги – гончая. Или, если хотите, легавая.
– Нет, коллега, я уж лучше буду лайкой. И с ней неплохо на зайца ходить.
Перебрасываясь шутками друзья достигли перелеска и перешли в режим тишины.
Все складывалось удачно: зайдя с подветренной стороны они наткнулись на свежие следы и всего через несколько метров «подняли» зайца.
– Ну, Серафим Яковлевич, начали! Вот к этому кустику встань или ляг – как хочешь, только не шевелись. Я тебя умоляю: не шевелись! А я по малику (заячьему следу) пошёл. Минут через сорок – жди! – и, бросив к ногам коллеги куртку, шапку, ружьё, перевязал лоб шарфом и с криком «Гоп-гоп! Гоп!» бросился за зайцем.
До изрядно заскучавшего, а главное, закоченевшего от неподвижности охотника, донеслось приближающееся: «гоп, гоп». И тут же мимо него промелькнуло беленькое, маленькое, лопоухое. Серафим свистнул. Заяц, как ему и положено в такой ситуации, остановился, привстал на задние лапы, закрутил головой…
Серафим вместо того, чтобы выстрелить в такую удобную мишень, забыв обо всем, умиленно смотрел на белый столбик…
Заяц, отпрыгнув в сторону, припустил снова. И тут перед учителем вырос разъяренный директор, замахнулся на напарника кулачищем и, еле шевеля языком, устало прохрипел:
– Гоп-п… Серафим… Яковлевич. Как сейчас… гоп по... – опустил руку, громко выдохнул и, кивнув головой в сторону, – там… теперь там ждите. И смотри-и! А то, гоп по… лицу.
Серафим Яковлевич виновато улыбнулся, пожал плечами и поплелся занимать новую позицию.
Через полчаса показался наш лопоухий, уже ставший Серафиму родным…
В этот раз Серафим не стал свистеть. Он стоял и с блаженной улыбкой смотрел на убегающего зайчишку, только что вслед ему не махал…
Подбежавший директор еле держался на ногах. Он вытер сдернутым со лба шарфом лицо, швырнул его под ноги незадачливому охотнику, развел руки в стороны и саркастически продекламировал Пушкинское: «...В пустыне мрачной я влачился, и шестикрылый серафим на перепутье мне явился…»
Серафим Яковлевич поднял из рыхлого снега шарф, заботливо завязал его на директорской шее, и невозмутимо продолжил: «...Как труп в пустыне я лежал, и бога глас ко мне воззвал…»
Друзья рассмеялись и крепко обнялись.
Да, каждая охота имеет свою специфику.