Дуняшу все больше клонило в сон, глаза слипались, мысли путались. Всю ночь она хлопотала над Лидией Васильевной, с которой на почве поступка сына случилась ужасная мигрень. Стоя теперь напротив княгини, она принялась про себя считать пухлые квадраты каретной стяжки изголовья кушетки, на которой лежала княгиня.
"Шесть квадратов...изможденное бессонной ночью лицо княгини... ещё два квадрата...локон выбился из прически хозяйки- надо поправить... ещё квадрат, плечо княгини в квадрате...Как эти квадраты напоминают маленькие подушечки...как наверное на них на всех приятно спать...почему они пляшут....почему кружатся квадраты-подушечки...как забавно..."
-Как он все-таки мог так со мной поступить ? - голос Лидии Васильевны заставил Дуняшу вздрогнуть и вернул её из состояния полусна.
Ответа на свой вопрос княгиня не требовала, она была погружена в размышления. Гнев уступил место беспокойству и растерянности. Лидия Васильевна в эту минуту живо представляла себе все те последствия, которые грозят её среднему сыну за его дерзкую выходку. Нравы и порядки, царившие в высшем московском обществе, нравы своих вчерашних гостей, княгиня Берсентьева знала слишком хорошо. Все те уста,с которых накануне лились медоточивые речи в адрес княгини, сегодня с не меньшим удовольствием и энергией будут смаковать подробности скандального поведения её сына. И не было сомнений в том, что обсудить последнюю новость сочтут необходимым все светские гостиные Москвы. Как всегда в подобных случаях, даже если кому-то и приходила в голову мысль о том, что новость уже давно зачерствела и перешла в разряд сплетен, то возможность выказать свою осведомленность о последнем громком происшествии, слегка приукрасив его собственными домыслами, была для многих умов слишком большим искушением. И искушению этому отдавались без остатка, не щадя языка и ушей. Так было заведено.
Лидия Васильевна тяжело вздохнула. На прошлом вечере, ко всему прочему, присутствовала Лизонька Глухова, долженствующая в скором времени стать фрейлиной великой княжны Анны Павловны. Лизонька ни за что не упустит возможности поподчевать свежим московским скандалом Петербург, а это значит, что рано или поздно о произошедшем может узнать Государь.
- А тут ещё и этот генерал со своими безумными идеями! - по красивому, уставшему лицу княгини пробежала тень раздражения, когда она вспомнила, как настойчиво Петр Андреевич рекомендовал вчера отправить Кирилла Дмитриевича вместе с ним в полк.
- Хорошо все же, что графа Шубского не было...такой балаган вышел...- но тут же княгиня возмутилась пришедшей ей в голову неуместной мыслью и решительно пресекла её.
Мнение известного покровителя театрального искусства сейчас должно было волновать Лидию Васильевну в самую последнюю очередь. Вся эта затея с крепостным театром в сущности увлекала её только потому, что после смерти своего супруга - знаменитого екатерининского вельможи- княгиня, несмотря на свой кипучий нрав, очень тосковала. Князь Берсентьев скончался пять лет тому назад от тяжелейших последствий раны, полученной им в ходе второй русско-турецкой войны. Он оставил после себя достаточно большое состояние, позволяющих его семье жить в роскоши и ни о чем не заботиться. На руках у княгини осталось трое детей: старшая дочь Анна и сыновья Кирилл и Павлуша. Этим летом Анна, следуя новомодному гуманистическому учению, вознамерилась построить в Миловидово школу и больницу для крепостных крестьян. Зная о непостоянстве дочери во всех начинаниях, княгиня поначалу отнеслась скептически к её затее, но, поразмыслив, поняла, что школа с больницей для крепостных будут весьма кстати и, выделив деньги на строительство, уже готова была выписать из-за границы архитектора. Но тут неожиданно со свойственной ей прямолинейностью в дело вмешалась Титишна, прознавшая о задумке хозяев.
- Токмо русского надобно звать, православного. Дело богоугодное, важное дело Аннушка задумала. Православного человека зови, Ваше сиятельство. Руки русские для русского народа должны строить. - таков был совет суровой Титишны, которая с большим недоверием относилась ко всем иноземцам.
Лидия Васильевна рассудила, что за то время пока выписанный из Европы архитектор доедет к ним в усадьбу, пыл дочери, скорее всего, иссякнет и княжна потеряет всякий интерес к строительству. Поэтому Лидия Васильевна и впрямь решилась нанять русского мастера, рассчитав, что архитектор из Санкт Петербурга или даже Москвы доберётся до Миловидово гораздо раньше выписанного иноземного, и успеет начать строительство до того, как Аннушка охладеет к своему грандиозному замыслу.В будущем же Лидия Васильевна планировала взять бразды управления в свои собственные руки и довести задуманное до конца.
Так она думала две недели тому назад. Сейчас же все мысли княгини Берсентьевой сводились к одному - как уберечь сына от последствий собственной глупости.
Стук в дверь прервал тяжкие размышления Лидии Васильевны, она, устало вздохнув, кивнула Дуняше, чтобы та вышла. Являя собой в эту минуту воплощение материнского негодования, княгиня обратила суровый и непроницаемый взор на картину, изобрающую морское русско- турецкое сражение . Турки на картине дрогнули. Турки, конечно, дрожали и раньше, к примеру, когда Кирилл Дмитриевич вместе с меньшим братом Павлом Кирилловичем смеха ради выпустили на сцену, где в этот момент шла репетиция крепостных актеров, двухмесячного визгливого поросёнка. Но в этот раз, под испепеляющим взглядом Лидии Васильевны, турки даже порадовались тому, что терпят поражение от русского флота, а не находятся на месте юного князя Берсентьева. Тем временем вошедшего в комнату Кирилла Дмитриевича словно немым укором окутали стойкие запахи успокоительных травяных отваров, мимо промелькнуло встревоженное и сочувствующее лицо Дуняши.
- Только б не плакала, только б не ее слезы! - думал он, виновато глядя на мать, по прежнему не смотревшую в его сторону.
Но Дуняша, вышедшая из комнаты и тут же прильнушвая по своему обыкновению к двери, вскоре услышала, что опасения сына сбылись и княгиня, так и не проронив ни слова, разразилась рыданиями. Рыдания Лидии Васильевны то и дело прерывались разнообразными упреками в адрес сына. Робкие возражения, оправдания и обещания князя заглушались новыми рыданиями. После очередного обвинения в жестокосердии и очередного потока слез Кирилл Дмитриевич не выдержал, и, чувствуя, что слёзы начнут вот-вот душить и его самого, вынужден был поспешно ретироваться, чуть не сбив с ног Дуняшу, не сумевшую своевренно отпрянуть от двери.
Возвращаясь на свою половину, ступая твердым и решительным шагом, Берсентьев принял твердое и единственно верное, как ему казалось, решение. Стреляться! Немедленно стреляться с Дремушкиным! Безоговорочный эгоизм и вспыльчивость, присущие молодости, требовали немедля найти виновного во всех бедах. Виновного, толкнувшего его- князя Берсентьева! - на столь омерзительный поступок. Виновного, благодаря кому он, князь Берсентьев, выставил себя на посмешище перед московским светом. И наконец, виновного в самом главном - в слезах матушки. Все нутро Кирилл Дмитриевича в данную минуту трепетало от ярости и взывало к мщению! А потому, проходя мимо баскетной, он был почти уверен в том, что его вчерашняя выходка вовсе не была спонтанной глупой шалостью, спровоцированной чрезмерным упитием шампанским.Он все больше и больше убеждался в том, что это был коварный, давно спланированный замысел. Дремушкин проявил изощренную изобретательность для того, чтобы посмеяться над своим другом. Осуществив эту подлую задумку, Дремушкин сразу же удалился. Да, да, он хотел остаться незамеченным, так и вышло, ведь о том, что они приехали вместе знали всего несколько слуг. Какое коварство, какая низость ! Как он -Берсентьев- был глуп, доверчив и слеп ! Кирилл Дмитриевич решил не мешкая ехать к Савве Ильичу и вызвать мерзавца на дуэль. Переодевшись в своих покоях, он распорядился, чтобы немедля закладывали. Алексашка упросил взять его с собой, в тайне надеясь отговорить своего хозяина от его намерения во время поездки. Спустя некоторое время, по-прежнему погруженный в мрачные мысли, нахмурившийся, Кирилл Дмитриевич направился к поданному экипажу. Он буквально источал воинственность. Однако, несмотря на это, князь всякий раз болезненно морщился, когда ему приходилось ступать на ушибленную при падении ногу. Воспоминания же о причинах, приведших к травме, заставляли Кирилл Дмитриевича испытывать подленные муки совести. Гримассу от физической боли на лице князя тотчас сменяло выражение глубого нравственного страдания. И вновь, усилием воли, лицу придавалось выражение воинственной решимости. В эту минуту Берсентьев являл собою весьма комичное зрелище...