(утренние мысли)
... странно, стараешься угнаться за жизнью - ничего не получается, но надо гнаться, надо соответствовать..., а жизнь так и так проходит, и в этом нет ничегошеньки нового, и это тоска …….
…………………………………………………………………………………………………………………
Летом, проснувшись после вчерашнего в подобном настроении и чтоб бежать его, нужно, оседлав велосипед, в восьмом утра оказаться уже на озере, которое ровно в километре от моей кое-как скомканной в диван постели разместилось подобием круглого блюдца у деревни Кукушкино, - заплыть на его середину и оттуда услышать, как, мягко шурша и шелестя под собой пейзажем, медленно перемещает свою толщу воздушный океан.
Словосочетание «воздушный океан» завораживает меня так же, как и словосочетание «кино-повесть», или, например, название книжки «Фрегат Паллада».
А еще лучше уже на берегу лечь на траву, закрыть глаза, затаиться всем своим существом, всеми клеточками и капиллярами, почувствовать под собой всю громаду гигантского шара планеты, несущегося в ледяной тьме мирозданья, увидеть себя на самом краешке светотеневого ребра - ползущего и пробуждающегося дня, настроить свой слух исключительно на ближний микро-пейзаж и заняться его сканированием - расслаиванием на звуки.
(скан ближнего микро-пейзажа, попытка описания)
«Вззз…» - отдельно пролетевшее насекомое…, «вззз…» - в другую сторону…, «фшик» над головой - крыло ласточки или стрижа…, «стрек-ча-ча…» - сорока в кустах (не умею сорокой, да и неуместна она здесь, можно заменить на голос иволги из березняка, с той стороны озера)…, щебет камышевки - вперемежку с шелестом камышей…, стеклянный зум кузнечика - пророчащий дневную духоту…, какое-то слово - кувыркаемое ветром от дома дяди Вити Марасанова…, нежно травой у самого уха - тем же ветром…, собственный шлепок по собственному телу - по кусачему насекомому…, «взыть…» - последний «взык» несчастного кусачего насекомого…, какой-то всплеск - не то рыба, не то чайка…, нежно-шум - деревья листвой (отдельно и подробно молодые осинки)…, «ширк-ширк-ширк» по траве… - кто-то идет ……………..
(приходящие люди)
Сначала по траве ширкают к озеру утренние люди, потом, часам к одиннадцати, дневные. Утренние приходят от ближних домов деревни и примерно в одно и то же время, купаются и уходят, и тогда до общего наплыва людей дневных можно еще немножко побыть одному. Утренние люди, как правило, все дачники-москвичи. Местные в это время либо в их Москве на работе, либо при местных делах.
Самыми первыми приходят две приветливые и уже почтенные женщины, очень статные женщины, прелести которых давно успокоились в окончательных, будто гипсовых, формах. Недавно, случайно оказавшись на территории бывшего и заросшего почти тропической растительностью пионерлагеря, наткнулся вдруг на трехметровую, отлитую из бетона, пионерскую женщину, пышностью форм больше похожую на нерушимую женщину пролетарскую (с пионерским галстуком на шее), смотрящую пустыми глазами сфинкса сквозь дремучие заросли в когда-то открывавшуюся даль, у которой кто-то, видимо чем-то увесистым, хотел отбить ее правую могучую ногу, но вместо этого наполовину выбил колено, частично вскрыв отформованную внутренность - обнажив часть железной арматуры и вмурованный в бетон красный кирпич! Вот эти почтенные женщины мне и напоминают ту бетонную прамать пионерии. Про себя я называю их «бабульками», иногда «моими бабульками». Бывает, что подкатывая к озеру, уже вижу на его утренней глади два серебряных одуванчика (мои бабульки уже в заплыве), потом заныриваю сам, подплываю к ним и мы искренне приветствуем друг друга. А бывает, что до «моих бабулек» я сначала приветствуюсь с теть-Надей Марасанихой - женой дяди Вити Марасанова (их скромный домик расположен первым от берега). Теть-Надя сама ко мне подходит, а подойдя и поздоровавшись, каждый раз начинает сливать в меня все свои беды, которые я знаю уже все наизусть, - она ругает местную власть, не умеющую организовать отдых по-культурному, ругает отдыхающих на озере москвичей и отдыхающих местных, которые причиняют им с дядей Витей сплошное беспокойство. Оно и понятно - нет ничего хуже для деревни, чем соседство с городом, тем более для деревни с озером. И раньше, когда дядя Витя еще чувствовал в себе стихийную свирепость мужицких сил, я часто мог наблюдать, как он подбегал с палкой к каким-нибудь «тупоголовым» отдыхающим, примявшим своими телами его еще некошеную траву, и начинал на них наскакивать. Те либо нехотя поднимались и уходили на другое, голое место, либо лежали, не двигаясь, и настырно огрызались. Когда огрызались - дядя Витя, размахивая палкой, поднимал такой матюгастый крик, с проклятиями и обещаниями покалечить, что даже чайки и другие птицы смолкали над озером, смолкал и прилегающий пейзаж! Однажды, лет пятнадцать назад, дядя Витя чуть было не подскочил и ко мне, беспечно крутящему педали велосипеда по тропинке вдоль берега мимо его дома. Он выскочил с палкой из своей калитки и почти бегом ринулся ко мне наперерез. В след ему тут же заголосила теть-Надя: - Витя, остановись, это не тот, это другой…!!! Дядя Витя метров десять еще пробежал в мою сторону, в пылу и по инерции, но, поневоле признав во мне «другого», остановился, злобно и с неохотой развернулся и поковылял обратно. В другой раз, когда мы уже были знакомы и, когда я лежал на «своем» месте, придремав лицом вниз с набоковской «Лаурой», распахнувшейся к небу и чувственно шелестевшей страницами, дядя Витя проехал на своем небольшом «дыр-дыр» тракторе почти по самым моим пяткам!!! Я, разумеется, от неожиданности вскочил и успел заметить, как в дядь-Витин рот спрятался его хитрый язык, а смеющаяся голова вжалась в трясущиеся плечи…!
Сегодня «мои бабульки» пришли чуть позже, и я успел минут двадцать послушать пейзаж в одиночестве. Почти сразу за ними на берег явились две дамы (раньше не видел), две такие, э-э-э… две Анны Каренины. Две загорелые Анны Каренины, вряд ли бы когда понявшие (если бы знали) любовь Андрея Платонова к бездушным чугунным изделиям - паровозам, и потому безмятежно раздобревшие в беззаботных щебетух, пышущих неуемным бабьим здоровьем. Почему Анны Каренины, а Толстой их знает! Трехэтажная, опять же, зависимость от русской литературы. Битов вот, например, вспомнился «ее он окрестил Анной Карениной в роли Дорониной» (цитирую по памяти). Да и если рассудить, не писать же мне про них «пришли две загорелые бабы», или приторно «две дамы бальзаковского возраста». Короче, как написал, так и написал, пусть будут обе Анны и обе Каренины. Обе действительно плодородные, как Доронина в свои кинематографические годы, и обе в открытых купальниках, - чужим женщинам целлюлит простителен, настолько простителен, что я сразу же мысленно стащил с них купальники. Анны Каренины бодро поприветствовали «моих бабулек», те бодро им ответили, и все вместе дружно, как у прилавка, о чем-то загалдели. Обе Аннушки (и так их назову), не переставая щебетать, вынули из своих пляжных сумочек телефоны и, не подозревая себя без купальников, стали себя фотографировать, принимая при этом бесстыжие позы. После каждого просмотра своего изображения Аннушки одинаково придурошно прыскали. Одна прыснула так: «Подумает, что я в болоте каком-то»! Значит, дисплей другого далекого телефона, в другом городе или в другой области, или вообще за чужим морем, сладко вспыхнул для того, кто подумает (если, конечно, подумает), ее плодородием.
Ни бабульки, ни Аннушки Каренины не успели еще войти в воду, как явился он… (!!!).
(явление адмирала)
Он шел…, нет, он шествовал, - он шествовал походкой опального адмирала. Эту походку я приписал ему сейчас, а там, на озере, я бы не обратил на него никакого внимания и не уделил бы после и пары строк, если бы невольно не подслушал грустную о нем тайну. Вообще из того, что лежа и невольно подслушивается мною на берегу нашего озера, можно составить отдельную и вполне интересную книжку. Этакие фрагменты-клипы - просверлы чужого бытия. Хотя, наверняка, кем-то это уже написано (записано). Все успешные мои друзья твердят мне как мантру - «не дергайся, успокойся, все давно уже написано»! Не знаю, как насчет литературы, а вот, что касаемо красок, порой и правда оказываюсь в тупике… Например, однажды или вдруг вижу работы какого-нибудь отечественного гения-современника и думаю, почему не я это написал!?, а потом вдруг случайно натыкаюсь на зарубежный первородный аналог, притом пятидесятилетней давности, и мне становится грустно, безразлично-грустно.
Так вот, на берег явился «он-адмирал»…
Сначала затылком я услышал шаркающие по траве шаги, которые тут же прожгли мой мозг булгаквоской «шаркающей кавалерийской...» (описываю я сейчас), потом слегка повернул голову и увидел со спины вполне еще статного мужчину, загорелого от седого затылка до пят (он был в плавках), высокого и прямого в костяке. По его спине я бы дал ему… ну-у, скажем, где-нибудь за 60. Не помню, поприветствовали его дамы или нет, когда он подошел к воде, и ответил ли он, но он, не сбавляя шага и как бы глядя лишь в ему понятное пространство, прошествовал мимо них, вошел в воду и скрылся за камышами. И вот тут мне и довелось подслушать грустную его историю. Одна из «моих бабулек» тихо сказала Аннушкам, что десять лет назад он схоронил свою жену и все десять живет один, и еще сказала, будто бы он кому-то говорил, что никакая другая женщина ему даром не нужна! Одна из Аннушек обиделась, сказала: «Да, ладно!», и тут же поинтересовалась его возрастом. «69!» - ответила какая-то из «моих бабулек». Все та же одна из Аннушек сказала, что ерунда какая, что для мужчины это не возраст, что у ее подружки, живущей за границей, мужу 75, и, что в Европе это нормально, и еще зачем-то добавила, что у них там не пьют, как у нас! Наверное, имелось ввиду, что наши женихи к 75-ти слишком заморщинены алкоголем.
Дальше мне было плохо слышно, женщины хоть и явно оживились, но говорили уже в полголоса.
Потом я наблюдал, как мужчина торжественно-грустно выходил из воды и как гордо, точь-в-точь по-адмиральски, как бы смотря за край морской пустоты, нес свою неостывшую печаль мимо притихших дам. Если обеих дамочек я окрестил Аннушками Карениными, то «адмирал» вполне мог сойти и за усомнившегося во всем ясно-полянского графа, только без хрестоматийного живота, и борода хоть и была, но была не та, а так - бородка, стрижено-квадратненькая. Он как явился неожиданно кораблем-призраком, так им же и удалился. А минут через двадцать, выкупавшись, засобирались и «мои бабульки» с Аннушками.
Проводив их взглядом (так и не вернув Аннушкам купальники), я остался один. Закрыл глаза и попытался дослушать пейзаж, чего совершенно уже не получилось. Сначала меня с обеих сторон теснили колыхастые прелести щедрых голых Аннушек, потом, представив свою руку заскорузлой, землепашески-толстовской, отшлепал ею обеих по незагорелостям и стал думать о печальном «адмирале», только о нем. Если все так, как рассказали бабульки, то какая это душераздирающая повесть (кино-повесть)! Бывают же и мужчины однолюбы! Я представил, как «адмирал» каждый день просыпается со своей печалью, носит ее весь день в себе и с нею же ложится спасть. Притупленная десятилетием она все же сушит и гложет его изнутри, но и она же ограждает его теперь от мелочной скверноты повседневности. Я даже услышал его печаль, она зазвенела во мне, как звенят провода в лютые морозы. Все его настоящее осталось там - за десятилетней пеленой, поглотившей ничтожность ссор и размолвок, его память работает теперь избирательно, подобно фотошопу - ретуширует, погружает прошлое в дымчатость барокко. И я вполне допускаю, что его на самом деле не интересуют теперь настоящие реальные женщины и он действительно их не замечает, и даже, может, презирает, а про этих у озера, Аннушек, вообще мог подумать (как я не написал) - «дуры!», ... а про меня - «лежит».
Стоп, главное не запутаться и не смешать свои мысли с мыслями «адмирала», вовремя отслоить их, как звуки ближнего пейзажа.
Мне, почему-то, ужасно захотелось с ним познакомиться. Может быть, ему сейчас как никогда нужен слушатель, а я как раз сейчас и после вчерашнего готов выслушать и разделить чужую боль, и вряд ли буду готов для этого завтра. А вдруг он и вправду окажется адмиралом, пусть и отставным, ведь бывает же! И тогда вообще…, тогда получится, что я, главный старшина запаса имперского флота прежнего столетия, смогу принять исповедь настоящего адмирала!!! Мне даже бумажные кораблики пригрезились, охваченные огнем!
Очнулся я от синтетического шороха (оказывается я задремал), открыл глаза, повернул голову и недалеко от себя увидел на траве ворону, теребящую пакет из-под чипсов. Ужасно захотелось пива. От дороги к озеру уже доносились голоса - шли первые дневные люди. Я встал, собрался и закрутил педали в мастерскую - успевать за жизнью.
Нет, я еще успел один раз нырнуть в озеро и услышать без-человечную тишину…….
(оз.Кукушкино - мастерская, 16 июня 2016)