Тоненькая ниточка воды, пробив отверстие в стенке старого резинового шланга, радостно резвилась на солнце. Александр Дмитриевич присел, придавил пальцем упругую струйку, выждал несколько секунд и отпустил. Фонтанчик снова ударил вверх и принялся усердно поливать лист земляничного куста.
- Доброе утро, Митрич! – к сетчатому забору, разделяющему соседские огороды, медленно приближалась полная пожилая женщина. - Что ты там колдуешь?
- Доброе, Зоя. Трещинка новая в шланге появилась. Постарел шланг и одеревенел, как и его хозяин.
- Не выдумывай. Ты у нас ещё мужчина хоть куда.
- Ага. Хоть сюда, хоть туда.
Он посмотрел вверх, махнул рукой и поднялся. Колени тут же пожаловались на то, что он слишком долго сидел на корточках.
- Что ты, Митрич? Брось эти мысли. Послушай, какая тишина. Три года, как ничего не прилетало. Дай Бог – больше не прилетит.
- Дай Бог.
Александр Дмитриевич осмотрел небольшое хозяйство и остался доволен собой: солнце только-только поднялось над крышей, а у него уже весь огород полит. Не права Зоя. Нет у него никаких дурных мыслей. И настроение с утра, на удивление, светлое и приподнятое.
- А куплю я, пожалуй, новый шланг. Вот получу пенсию на той стороне и куплю.
- Когда в станицу собираешься?
- Завтра.
- Ну, в добрый час. Терпенья тебе.
Да, терпеньем на завтра запастись надо. И здоровьем, пожалуй, тоже. Ему предстоял изнуряющий и унизительный переход на украинскую сторону в Станицу Луганскую.
Александр Дмитриевич жил в Луганске и, несмотря на то, что имел синий с трезубцем паспорт, считал себя гражданином Луганской Народной Республики. Он всю жизнь честно служил любимой им огромной советской стране, разъезжая военным инженером по её городам и весям, и не считал правильным оставлять заработанную пенсию в распоряжении власти, поправшей память о той стране и безразличной к судьбам своего народа. К Республике претензий не было. Израненная, без средств к существованию, не прожившая ни дня без войны, она, тем не менее, находила возможность поддерживать всех своих пенсионеров небольшим пособием. Но жить на что-то надо, и раз в два месяца Александр Дмитриевич, как и большинство пожилых людей, державшихся на ногах, отправлялся в долгий утомительный путь.
К удивлению, думы о мрачной перспективе завтрашнего дня впервые за многие месяцы не повергли его в уныние. Он, не торопясь, шёл по садовой дорожке к дому, когда веточка вишнёвого дерева преградила дорогу. Прямо перед глазами сияла на солнце рубиновыми камнями изящная подвеска. Руки сами потянулись к ягодам, и они легко соскользнули в ладонь, оставляя на черенках белёсые косточки. Из надорванной желтовато-розовой мякоти всплыла давно забытая картина.
Ему лет десять. Он бежит вниз по улице мимо родного дома. Открывается железная калитка и выходит мать: «Шурка, иди пить чай с вишней!» По всей веранде, словно в подводном царстве, плещутся тени виноградных листьев. За столом дедушка, бабушка и младший брат вынимают из вишен косточки при помощи английской булавки. На столе – тарелка с маленькими пышными блинами. Отец весело гремит во дворе умывальником, затем садится и кладёт на стол руки. Как ни старался он их отмыть, трещинки всегда оставались чёрными от угля и бесконечного ремонта старенького мотоцикла. Бабушка расставляет чашки. Все кладут себе по несколько ягод, толкут их с сахаром, добавляют заварку и мать разливает по чашкам крутой кипяток.
Июньский вишнёво-чайный компот - одно из самых ярких воспоминаний детства. И было странным, почему, покинув родной дом, он никогда больше не заваривал себе любимый напиток.
Александр Дмитриевич собрал горсть ягод, поставил на плиту чайник с водой и накрыл на веранде стол. Блины у него имелись. Вчера приходил сын с семьёй, и невестка приготовила еду на несколько дней.
Он пил не спеша, маленькими глотками. Листья винограда, обвивающего веранду, как и прежде, создавали иллюзию подводного мира. Рождённая одиночеством, спрятавшаяся где-то очень глубоко тоска потихоньку развеялась. Возникло ощущение, будто бабушка и дедушка отдыхают в комнатах, мать хлопочет на кухне, а отец за воротами терпеливо в очередной раз возвращает к жизни свой мотоцикл.
Захотелось их увидеть.
Александр Дмитриевич вошёл в дом. Отперев дверь бывшей спальни, он оказался в пыльном полумраке и тут же встретился взглядом с Машей. Три года прошло, а портрет всё ещё перевязан черной ленточкой. Александр Дмитриевич осторожно снял ленточку, взял фотографию, и вышел с ней на веранду.
В две тысячи четырнадцатом году в дни обстрелов, даже самых массированных, они с женой никогда не прятались в погреб. Садились на диванчик в комнате без окон и, крепко обнявшись, пережидали страшные часы.
И вдруг воцарилась тишина. Около суток не было слышно свиста снарядов. Зашла соседка Зоя:
- У меня кур побило. Возьмите парочку, только ощипывать придётся самим.
Александр Дмитриевич набрал полный пакет картошки, взял крупу и консервы из продуктовых запасов и отправился за курами.
- Митрич, ты куда столько несёшь?
- Ничего, ничего. Бери. Нам сын помогает, а ты одна. Как там твои в Ростове?
- Не спрашивай. Живут пока в палатках. Если бы не внучата, никуда бы из дома родного не уехали.
- Ты не переживай. На чужбине никому сладко не бывает. Зато все живы и не покалечены.
- И то верно.
Зоя вытянула из сарая двух окровавленных кур.
- Этих-то я всех пристрою, а с петухом что делать? Совсем старый был. Вон, видал, казнили. Голову будто гильотина отрезала.
- А давай и петуха. Маша из старых такой борщ варит – пальчики оближешь. Приготовит - в гости тебя позовём.
Он ощипал кур, вынул осколки и положил мясо в холодильник, благо дали свет.
На следующий день от густого насыщенного запаха нельзя было скрыться ни в одной из комнат, пока стол не украсили две тарелки долгожданного красного украинского борща. Соседка не пришла: с утра уехала к родственникам.
Сели за стол.
- Ой, Санька, укроп забыла. Я сейчас, мигом обернусь.
Маша выбежала во двор. Через минуту Александр Дмитриевич почувствовал, как по стенам пробежала дрожь. Потом ещё. И снова наступила тишина.
Он ждал, не отрывая взгляда от тарелки. Он не мог ни повернуть головы, ни двинуть ногами. Потому что тело его онемело, и душа сжалась. На стене тикали часы, и им в такт в борщ падали солёные капли, разбрасывая вокруг оранжевые брызги.
Потерявшись во времени, он встал и, придерживаясь за стены, вышел во двор. Маша лежала в дальнем углу огорода, сжимая пучок изумрудной пушистой травки. В двух шагах от неё во все стороны били фонтаны воды из расстрелянной бочки.
Александр Дмитриевич вернулся в комнату, поставил портрет на шкаф и достал с нижних полок альбомы. Альбомами, конечно, их можно было назвать очень условно. Давным-давно, неведомым Шурке путём, в доме появились старые незаполненные книги учета Государственного Банка СССР. Отец печатал фотографии, а сын вставлял их в книги, аккуратно острым ножичком делая косые надрезы в желтоватых, разграфлённых и пронумерованных типографским способом, листах. Заполнив очередную книгу, Шурка ставил на картонной обложке номер и писал на последней странице: «Альбом закончен такого-то числа, месяца, года».
Альбом под номером один – «Книга регистрации открытых лицевых счетов аналитического учёта». Чуть пониже названия синими чернилами Шуркиным почерком было написано: «1964 (июль) – 1966 (июль)». Александр Дмитриевич листал книгу, забыв обо всём. С каждого разворота лился свет - так много там было счастья. Вот отец срывает с дерева персик, на следующей фотографии - мать смеётся, надев боксёрские перчатки брата, через страницу - новогодняя ёлка, дальше - на крыльце собралась вся семья. А вот и он сам, жарит картошку на газовой плите в самом солнечном углу веранды. Мать, кажется, передала Шурке какую-то тайну, и с тех пор никто в доме лучше него не мог приготовить это блюдо. Даже Маша, удивлявшая всех кулинарным мастерством, картошку жарить доверяла только своему Саньке.
Непривычное радостное настроение утра, несмотря на воспоминания о жене, так и не покинуло Александра Дмитриевича. А не пожарить ли картошки? Он бодро поднялся и спустился в погреб.
К утру следующего дня небо затянули серые тучи. За воротами просигналил автомобиль. Александру Дмитриевичу повезло: сын подвозил его до самого КПП Республики. Большинству же людей приходилось в четыре утра занимать на автовокзале очередь, чтобы пораньше попасть в станицу.
В сотый раз, наверное, он проверил содержимое небольшой сумки: паспорт, деньги, зонт. Вышел на крыльцо в легкой рубашке. Зябко. Решил надеть другую, с длинным рукавом, да прихватить ветровку.
КПП прошёл быстро и влился в длинную вереницу разношерстного люда. Шли за пенсией, за продуктами, к родственникам. Молодые и старые, с огромными сумками и вовсе без сумок. Везли даже бабушку в инвалидной коляске. Пенсию по доверенности Украина не выдавала. Идентификация. Шли молча. Стало тревожно: в тягучем монотонном движении было что-то от документальной хроники времён Великой Отечественной войны.
Вот и разбитый мост через реку Северский Донец. ВСУ уничтожили его ещё в начале две тысячи пятнадцатого года, и людям приходилось лазить по мосту словно альпинистам. Позже власти ЛНР установили деревянные настилы. Однако же, подниматься по ним и спускаться тем, кто нёс увесистые сумки, старикам и инвалидам было очень тяжело.
Подъём на этот раз дался труднее, чем обычно. Его удивила слабость, какой раньше он никогда не испытывал. Постоял. Отдышался. Собрался с силами и двинулся дальше. Знал, что задерживаться нельзя: впереди КПП ВСУ.
Начал моросить дождь. Александр Дмитриевич добрался до широкого длинного навеса и присел на скамейку. Правда, отдыхал не долго: уступил место пожилой болезненной женщине.
Пошёл второй час ожидания. Те, кто достигали конца навеса, становились в шеренги по пять человек, и их пропускали дальше. Наконец, и он встал в шеренгу. Боец ВСУ придирчиво осмотрел строй и опустил руку прямо за его спиной. Ну, слава Богу, один этап пройден.
Дождь не прекращался. Александр Дмитриевич раскрыл зонт и шагнул в длинный проход, огороженный двумя рядами металлической сетки, между которыми могли стать рядом только два человека. Тесно прижавшись друг к другу, люди делали маленький шажок и останавливались. Ещё шажок - снова стоять. Александру Дмитриевичу показалась, что ему кто-то сдавливает грудь. Расстояние до стоящего перед ним молодого человека было не меньше ладони. А воздуха не хватало. Он повернул голову в сторону сетки. Проходивший мимо боец ВСУ задержался, и взгляды их встретились. В тот же миг обнажилась вся суть чудовищного абсурда сложившейся ситуации. Ему вспомнилось, как когда-то сын захотел посмотреть в зоопарке медведя. Зверь стоял, вцепившись лапами в прутья. Александр Дмитриевич так же посмотрел ему в глаза, и понял, что у медведя уже не осталось ни капли надежды выбраться на свободу. Обреченность, которая то ли существовала в реальности, то ли просто показалась, поразила тогда в самое сердце. И сейчас его охватило странное чувство, мелькнула паническая мысль, будто он никогда не выйдет из этой сетки. Кольнуло под левой лопаткой, онемела рука. Боль усиливалась, и он стал задыхаться. Дотянулся рукой до кармана рубашки и тут же вспомнил, что в последний момент сменил её.
- Лекарство… Есть у кого-нибудь сердечное?
Нашлись нитроглицерин и аспирин. Слабая, конечно, но помощь. Присесть бы сейчас. По щеке побежала слеза. Чтобы никто не заметил, он закрыл зонт, подставил лицо дождю и расстегнул верхнюю пуговицу рубашки. Стало легче. Сердце отпустило.
Александр Дмитриевич выдержал ещё полтора часа. На выходе из сетчатого прохода боец ВСУ проверил паспорт и выдал талончик с отметкой. Дальше пришлось ждать, пока перевернут содержимое сумки двигавшегося перед ним парня. Наконец, парень забрал вещи и подошёл к пункту проверки паспортов. Он отвечал на вопрос за вопросом, а документ ему всё не возвращали. Молодой человек начал нервничать. И, глядя не него, Александр Дмитриевич вспомнил эпизод, который тщетно пытался спрятать в глубине памяти.
Однажды, вот так же стоявший перед ним совсем молодой парнишка, предъявил паспорт ЛНР, который тут же был разорван на куски проверяющим. Мальчишка пытался объяснить, что идёт подавать документы на получение украинского паспорта, но дуло автомата уже воткнулось ему в спину. Солдат крикнул: «Беги!» и показал направление. То, что линия разграничения покрыта минными полями, знали все. Наверное, знал и парень, но надежда всегда умирает последней. Он бежал долго, и стоявшие в очереди люди уже вздохнули было с облегчением. Но тут раздался хлопок. Тихий хлопок, и переход завершился.
Молодого человека пропустили.
Подошла очередь Александра Дмитриевича. Сердце снова болело невыносимо. Но переход был близок к концу. Проверяющий в будке медленно перелистывал страницы паспорта, расспрашивая на языке Западной Украины.
- Куда идёшь?
- Пенсию получать.
- Когда возвращаться собираешься?
- Как получится.
- Что значит «как получится»?! Говори, когда обратно!
Воздуха совсем не хватало.
- Сынок, у тебя ведь тоже папка с мамкой есть. Что же ты такой…
Он замолчал, рывками заглатывая воздух.
- Какой я, какой?! Давай, говори!
Подошёл ещё один боец и стал спиной к окошку. Александр Дмитриевич посмотрел на него. Во взгляде молодого человека была просьба, почти мольба. Он поднял руку, будто собирался поправить головной убор и мимолётом приложил палец к губам.
Александр Дмитриевич понял и замолчал.
- Что молчишь?! Отвечай!
В будке кричали так, что звенело в ушах. Ноги подкашивались. Наконец из окошка швырнули паспорт, и он полетел в грязь. Стоявший спиной к окошку солдат едва успел поймать документ, вложил его в руку Александра Дмитриевича и чуть слышно, не двигая губами, прошептал:
- Иди, дед. Иди.
Ну, вот и всё. Остался только длинный тёмный тоннель. Когда успели построить? Раньше его не было. Ничего, ничего. С ним он справится быстро. Первый шаг принёс облегчение: сердце отпустило, слабость прошла, и дыхание стало свободным. За спиной испуганно закричал поймавший паспорт боец:
- Дед, ты чего?! Дед! Дед!
Но Александр Дмитриевич не оборачивался. Он бежал легко, как в детстве, точно зная, что это - последний переход, и за ним его никто не остановит.
Тоннель вывел на родную улицу.
Возле дома возился с мотоциклом отец. Мать открыла железную калитку:
- Шурка, иди пить чай с вишней!
- Сейчас, мам! Я только за Машей сбегаю.
Он вдруг приподнялся и полетел. Под ним раскинулась Станица Луганская. Надо же! Сбылась детская мечта - вот так пролететь и посмотреть сверху на родной край. Внизу показался рынок. Там продаётся сыр, который так любит Маша. А вот дом родственников. А здесь живёт его крестник. А вон в том доме гуляли на чьей-то свадьбе.
Вчерашняя радость наполнила сердце до самого края. Через несколько мгновений он встретится с Машей, они зайдут на рынок, купят сыр и полетят домой. Дома их ждёт целая сковородка жареной картошки, а мать, наверное, уже заварила вишнёво-чайный компот.