Господь поистине неисповедимо и ведет людей по жизни, и соединяет, непостижимо разуму человеческому.
Именно так соединил Он нас в последний год: ровесниц Ирину, Катерину и меня, Анну. С Ириной – технической кандидатшей наук мы познакомились много лет назад в Карелии – она была матросом в нашей с мужем байдарке.
Катерина – одноклассница. До восьмого класса ближайшая подруга, а потом я разжаловала ее в вечные приятельницы за то, что она «горячо» задружилась с девочкой из параллельного класса. Там что-то не получилось, «горячее» быстро остыло, а Катьку в приятельницы я взяла из жалости. С ней почему-то никто не дружил. Хоть и отличница, и не злюка, не вредная, но какая-то нелюдимка и бука. И только я знала, что она просто сдержанная от природы и молчунья. На самом деле умная, начитанная, много знающая девчонка. И еще она все время что-то сочиняла – то ли стихи, то ли прозу, но никому, даже мне не показывала.
После журфака МГУ она стала работать в каком-то ведомственном журнале редактором. Я же – после окончания историко-архивного института – буквально плавала в пыли веков. На поверхности земли – в архивах, библиотеках, а в недрах – в поисках следов ранней цивилизации, много и часто ездила по державе. Виделись мы не часто, но перезванивались.
Ира с Катей знакомы не были, только слышали друг о друге от меня. Тем не менее Господь соединил нас, и центром соединения были я и … моя мама. Она знала всех моих подруг. Я не знала и сотой части тайн своих приятельниц, которые они поверяли маме. Как ни странно, из всех мама выделяла Катю:
– Основательная она девочка. Серьезная, умная, чистейшая душа. И словами напрасно не шуршит.
А вот Ирку не взлюбила. Думаю, потому что не вгляделась в нее сердцем, и Иринину маску приняла за ее истинное лицо. И еще потому, что Ирка никогда не откровенничала с мамой.
Дело в том, что Ирине как-то злодвредно не везло в личной жизни. Умный «космический спец» – она в 25 защитила кандидатскую, стала завлабом, готовила докторскую. А вот в любовных делах…
Все четыре ее мужа были как одна оттиражированная однажды кем-то открытка: красивые, холеные, ленивые маменькины сынки. Ирина неустанно трудилась, кормила супругов и каждый раз наивно ждала, когда их потребительство закончится. Ее «щенячье», как она говорила, ожидание-надежда истощалось через полтора-два года. Ирина расставалась с мужьями без эмоциональных подскоков: утром одного из своих выходных дней спокойно подходила к шкафу с «эксклюзивными» шмотками мужа, выбрасывала костюм или рубашку, объясняя:
– Остальное возьмешь сам, – и добавляла, с поощрительной улыбкой: – Good buy, Kochanie!
Если кто-то из них возмущался или требовал объяснений, с той же поощрительной, почти ласковой улыбкой добавляла:
– Мне хватило сестрицы на всю жизнь. Иди доить другую козу…
Имя сестры, даже упоминание о ней было для Ирины всегда болезненно. Их родители погибли в авиакатастрофе, когда Ирине было 15, а сестре Лизе – 10. И до почти Лизиных 20 лет Ирина заменяла сестре не только мать, но обоих родителей. Десять лет Лиза была капризным божеством, которому приносилось в жертву все, и прежде всего Иринина жизнь. Ира напитывала сестру круглогодично «самыми-самыми» продуктами, фруктами. Гардеробу любимой сестрицы позавидовала бы, наверное, любая рок-звезда. Лизе не приходило в голову не только задуматься, откуда все это, но даже поблагодарить Ирину за очередной «супер-прикид».
Ира же экономила на всем, хваталась за любую подработку – в основном технических переводов. О новом платье, блузке или пуловере даже не мечтала. Свое 25-летие встретила в тех же межсезоннах полусапожках, в которых хоронила родителей. Ирина не задумывалась, какой плод взращивают ее любовь, доброта и самоотвержение. А он созрел именно таким, каким и мог созреть в ириных тепличных садах, – беспредельно эгоцентричным и жестоким.
В 20 лет Лиза молниеносно вышла замуж за индонезийца, не известив Ирину, – та даже не знала, была ли у Лизы свадьба и чем занимается ее муж. Так же молниеносно она укатила на родину мужа, не оставив Ирине ни телефона, ни адреса.
Потрясение Ирины обернулось месяцем тяжелой болезни. Выздоровев, она умом и сердцем отреклась от себя прежней – «няньки бездушного монстра». Обозвала себя «дойной козой» и поклялась, что ни той, ни другой в этой жизни ни для кого не будет.
Видимо, Господь не поверил ее клятве и дал еще несколько испытаний: четырех претендентов на ее великодушие. И хотя потом она каждого посылала к «другой козе», они – после сестрицы – умудрились «съесть» еще почти семь лет ее жизни.
Скорее всего от смущения и горести за свою нескладную жизнь, за то, что столько раз наступала на одни и те же грабли, и желая сохранить гордость и достоинство, для окружающих Ирина надела на себя маску этакой легкомысленной, скачущей по жизни козочки, которая сама не знает, чего хочет: «и мужья – красивые и богатые, и любят ее – ей всего мало». Ирина так хорошо вошла в свою «летучую» роль, что даже моя обычно зоркая мама не разглядела ее игры.
Поэтому в последний год, когда звонила Ирина, матушка ехидно сообщала:
– Тебя к телефону: Ирка – жена Катиного мужа.
Катеринина судьба, мне казалось, сложилась много проще, а главное счастливее. В 23 года Катя сообщила, что «смертельно» влюбилась. Она не была красавицей, но хорошо сложенная, подтянутая и со вкусом одетая Катерина всем казалась «интересной» девушкой.
Сообщение о «смертельной влюбленности» уже через месяц сменилось приглашением на свадьбу.
– Все будет очень скромно, в узком кругу, у меня дома, – добавила Катерина.
- Кто он – твой избранник?
– Он не избранник. Он – суженый. На всю жизнь. Зовут Игорем. Будущий писатель. Только что окончил литинститут. Жутко талантливый.
– Если еще скажешь, что красив, с ума сойду от зависти.
– Не просто красив. Прекрасен! Сама увидишь!
Свадебный «круг» Катерины действительно оказался довольно узким: ее мама (отец рано умер), родители Игоря, двое его приятелей и две девушки из нашего класса.
Однако среди юношей «прекрасного» я не увидела. Когда же Катя подвела ко мне молодого человека и сказала:
– Вот мой Игорь! – я растерялась. Он был невысок, худощав, а лицо, которое Катьке виделось прекрасным, было обычным, ничем не примечательным, даже каким-то стертым.И только глаза говорили о нем больше, чем лицо. В них, светлокарих, жили в абсолютном согласии самонадеянность и снисходительность, и потому они казались холодно-внимательными. В манере же держаться, говорить было нечто, что я назвала «кошачье-вкрадчивым»: он был любезен и предупредителен. Обычно таких мужчин опытные женщины называют сексопильными и комильфо.
А еще он не улыбался – за весь свадебный вечер я не увидела широкой – «от сердца» – улыбки и не услышала его смеха. А вот полуулыбался он по всем правилам «светских» приличий: его губы слегка растягивались – ровно настолько, чтобы обнажить и дать окружающим полюбоваться на его белые, красивые и очень крепкие зубы. Глаза при этом не меняли своего выражения, разве только добавляя чуть-чуть мягкой иронии.
Конечно, он мне не понравился. И я послала вопрос пространству:
- А Катьку он любит? А его глаза, когда он с ней, меняются? А он смеется, шутит, улыбается широко, когда они одни?
Конечно, и ответов я не получила, и Катьке ничего не сказала. В течение следующего года мы перезванивались довольно часто. Катька к себе не приглашала, от моих предложений вежливо отказывалась. Но я, слыша ее звенящий от счастья голос, корила себя:
– Ничего в людях не смыслишь. Веришь первому впечатлению. Скор; на осуждение. – И просила Господа простить меня.
…И зашагали годы. Счастливая Катька сообщила о самом главном своем счастье – родилась Олечка. Потом были долгие разговоры о проблемах ее воспитания, здоровья. Катя рассказывала о смешных выходках девочки, каких-то бытовых делах. О муже счастливая Катя говорила с придыханием:
– Работает над книгой. Роман века. Создаю ему все условия для творчества. Конечно, на мою зарплату не разбежишься, но зато становлюсь знатной кулинаркой. Учусь варить суп из топора. – Катя часто заканчивала наши разговоры этой весело сказанной совсем не шуткой.
Перед долгим молчанием Катя сообщила:
– Вышла книга Игоря. Фурор. Все наши хвалят, идет речь об экранизации романа.
Катино даже «телефонное» молчание я сначала приняла за «купание» обоих в лучах славы. Однако скоро в прессе появилось несколько разносных статей, в которых критики не скупились на определения «надуманный», «бездарный» и даже «плагиат». Я прочитала роман Игоря и, к сожалению, согласилась с критиками. Катьке и хотелось позвонить, и не знала, что сказать.
Позвонила она сама. Искренне и горячо возмущалась:
– Кругом завистники. Он без связей, поддержки – вот критика и измывается. А роман действительно блистательный. Не по зубам этим шавкам.
– Как Игорь?
– Он, конечно, переживает. Но еще больше презирает этих шестерок от критики. Заказчик-то известный наш «классик». Ты, конечно, знаешь, кто он?
– Не знаю.
– Ну, я не буду его называть. Бог есть, и время покажет, кто талантливей…
Снова проскочили месяцы. Катин голос узнала с трудом: он был хрипловатый и бесконечно усталый:
– Как поживаю? Как все. Работаю, как вол. Олечка растет, радует. Молодость размениваю на бытовые хлопоты. Устаю зверски.
– Как Игорь?
Небольшая пауза, потом:
– Пишет. Но держит в тайне, о чем его роман.
И снова время поглотили работа, мои командировки, радость крошечных открытий и бытовой поток… Как-то случайно натолкнулась на критическую статью о новом романе Игоря. И опять автора нещадно ругали и обзывали самонадеянным и бездарным. Купила его книгу и опечалилась несказанно: это было не просто плохое или бездарное сочинение – это был классический графоманский труд.
Не стала звонить Катерине – что скажу? От общих знакомых знала: трудится в том же ведомственном журнальчике. Стала завотделом. Оля выросла, собирается замуж, а Игорь – пишет. У нее все хорошо. Несколько раз звонила. Но она то куда-то торопилась и не могла говорить. То надо было кормить Олю, то это были разговоры длиной в минуту: «как поживаешь?», «все хорошо», «слава Богу», «пока», «звони».
Все тайны открылись неожиданно и…больно.
Моя приятельница Юля, работающая в какой-то преуспевающей рекламной фирме, пригласила меня на корпоративную вечеринку в Дом литераторов. «Инженеры человеческих душ», многих из которых современная жизнь сделала «мертвыми душами», – и на творческой и на жизненной ниве, постаревшие, с нездорово раздутыми животами и неизбывной тоской в глазах, оживились несколько лишь после многих вливаний, а потом стали громко заявлять, что только личный их вклад, их бессмертные творения создали и русскую, и советскую, и всякую на земле литературу. Тост один нелепее другого уже не говорился, а орался – письменники вошли в раж.
Мы с Юлей нашли довольно тихий уголок неподалеку от Малого зала, прихватив бутылку шампанского. Не виделись давно, поэтому «как ты, что у тебя?» заняло какое-то время, а потом обе вспомнили про Катьку – Юля примерно год работала в катькином журнале.
– Ты, конечно, знаешь, что Игорь опять женился?
– Как это «опять»? Он на Катьке уже лет двадцать женат!
– Так ты ничего не знаешь? – Юля оживилась и долила себе шампанского.
Я смотрела на нее ошеломленно-вопросительно.
– Ну, ты замшелая совсем. А Катьку давно видела?
– Давненько.
– Так вот за это «давненько», он четыре раза от Катьки замуж бегал.
– Прости, я не понимаю. Мы же о Катерине и Игоре говорим? У них идеальная семья, дочь.
– Конечно, о Катьке и Игоре, о ком же еще? А их семейная идиллия – это катькино молчание и терпение. Она его всю жизнь любит. И молчит. А он развелся с ней года через три после свадьбы. Какую-то молодую сексуху нашел. Женился. А года через два понял, что она дура и стерва. Развелся. И вернулся к Катьке. Повалялся в ногах, поканючил, на жалость побил. Простила. Уже собрались опять в загс идти, а тут он снова нашел – провинциальный цветочек. Опять женился. Через какое-то время разглядел – цветочек из проруби оказался…
Я слушала Юлю в каком-то полуобморочном состоянии. Очнувшись, спросила:
– Но ведь все эти годы мы перезванивались, она ни слова не сказала об этом. Всегда – Игорь пишет, а она создает ему условия для творчества…
– А ты думаешь, на работе кто-нибудь знал об этом? Только недавно какую-то анкету надо было заполнять, и тогда увидели, что она «разведена» и давно…
– Послушай, - все еще не верила я, – откуда ты все это знаешь? Может, это чья-то злая сплетня.
Юля видела, что со мной творится. Она не знала, что я так близко к сердцу приму ее рассказ.
– Знаешь, это не сплетня и не выдумка. И источник более чем надежный. Но я даже боюсь сказать тебе последнюю новость… – выпей шампанского. – Я послушалась и осушила целый фужер. Юля помолчала минутку:
– Дело в том, что четвертой женой Игоря стала хорошо тебе знакомая.
– Кто? – почти выкрикнула я.
– Ирка.
– Ирка? – еле выговорила я из-за поднявшейся икоты. – Моя Ирка? А как же Катька?
– Когда они женились, Ирка не знала, что это бывший Катькин муж. Они же никогда не виделись!
– Треп, враки, наговоры, – это уже вступило в силу шампанское. – Идем звонить Катьке.
– Зачем? – урезонила меня Юля. – Ирка с Игорем здесь, можешь убедиться.
Земля подо мной не разверзлась – потому что недавно в Доме литераторов делали ремонт и качественно перестелили полы. Я сгорбившись сидела в кресле, пары шампанского куда-то улетучились, моя трезвая голова уже способна была переварить услышанное, тем более, что Юля решила снять с себя «наговор»:
– Об Игоре я все знаю из первых рук. Мой многолетний boy-friend – друг Игоря. Он был свидетелем на всех его свадьбах. Он жалеет его. Говорит, что Бог не дал ему ни таланта, ни мужского начала. Он только и может внушать дурам-сексопилкам свою непризнанную гениальность и скрывать слабеющую сексуальность. Он даже ногтя Катькиного не стоит.
– Как, как она может терпеть его предательства? Он же настоящий садист!
– Ха, ты ее послушай: Игорь бегает, потому что ему нужно творческое обновление. Без этого обновления ему грозит творческий застой. Она не понимает, не хочет понимать, что он бездарь. Что ему нужно идти куда-то работать, а не сидеть на шее у нее и его телок.
Я уже стала мыслить:
– Может быть, он теперь на Ирке остановится и перестанет мучить Катьку?
– Мучить? Да нет счастливее женщины, чем Катька, когда он к ней от своих телок возвращается. Она живет только этими его «передышками».
Мы с Юлей допили шампанское и расстались. Я не стала разыскивать Ирину. Потом, в течение года мы не раз общались с ней по телефону. Когда через год увиделись, об Игоре сказала коротко, без комментариев:
– Я не выдержала и года. Халявщик, графоман, импотент. Развожусь.
Звонила и Катерине. Наш короткий разговор был примерно одинаков:
– Как поживаю? Да как обычно. Дочь скоро родит. Бабкой буду. Уйду с работы.
– Как Игорь?
– Игорь? – едва заметная пауза, – как всегда, пишет. Теперь трудности с изданием. Приходится за свой счет. Но это мелочи. Как ты?..
Я грустно размышляла о Кате. Есть ли на земле – современной! – еще женщина, у которой такие немереные запасы любви? И прощения! Не одного – четырех предательств! Несмотря на муку безответной любви. И Катя ни мукой своей, ни любовью не желала ни с кем делиться. Молчала почти 30-летие. И плакать хотелось, представляя предмет катькиной безответной любви – крошечного духовного эмбриона, которому не стать человеком…
Катя позвонила неожиданно. Тусклым голосом сообщила, что любимый умер. У нее на руках. Оказалось, он почти развелся с Ириной и снова приполз к Кате. Умер Игорь внезапно. Он не подозревал, что его сердце смертельно устало от его метаний и постоянного бурного желания начать новую, богатую, некую супержизнь – при его небогатом здоровье и сексвозможностях. Оно, сердце, решило остановиться и остановить его перед пятой попыткой.
Но так как он полуразвелся с Иркой, пятую жену еще не нашел, а с первой бывшей женой не определился, то обе они – Катерина и Ирина оказались в сомнительном статусе то ли экс-жен, то ли вдов одного мужа. И тут Господь подарил им радость: они подружились.
Теперь мы не только перезванивались часто, но раз-два в месяц встречались втроем. Облюбовали небольшое кафе на Кропоткинской – тихое, уютное, с прекрасной домашней выпечкой и отличным кофе. Первое время Катя больше молчала, часто плакала. Мы не утешали, но искренне ее жалели. А месяца через четыре Катерина явилась в кафе в прикиде и прическе a la дама света века ХIХ-го. Ни слез, ни воспоминаний. Бодрая, элегантная и с каким-то новым голосом, которым нас слегка ошарашила:
– Мне некогда было читать даже в студенчестве. А теперь я открыла русскую классику. Читаю Тургенева, Толстого, Достоевского, Писемского – все подряд.
Следующие наши встречи начинались с Катькиных восклицаний:
– А Тургенев-то… а вы знаете, что Достоевский – игрок…
И так о жизни всех классиков, о чем мы знали давным-давно. Но ни слова о творчестве, героях, литературных достоинствах. Мы молча слушали, понимая, что кривизна ее восприятий – от ее странной жизни. Только время и чтение, размышления могут ее выправить.
А скоро Катя надолго пропала. По телефону коротко и торопливо сообщала, что очень занята, объявится, когда освободится.
Ирине тайна открылась первой и вызвала у меня оторопь:
– Наша Катя пишет. Дописывает уже второй любовный роман.
Через полгода писательница объявилась. Подарила нам свои творения:
– Издаю за свой счет. Теперь настоящую литературу издательства не берут. Может, это не гениально, но так о любви еще не писали в русской литературе. Это выдающиеся романы.
Мы с Иркой от души поздравили ее. Прочитали быстро и в кафе встретились вдвоем:
– Катя пишет, – сообщила Ирина грустно.
– Как тебе ее романы?
– Как и тебе: бездарно, беспомощно.
– Мне странно – она же редактор. Неужели не видит, что сотворила?
– Редактор ведомственного журнальчика, который, кроме чиновников ведомства, никто не читал. А она на литературу замахнулась!
– Но и простому читателю видно: сюжет какой-то надуманный, герои серые, скучные, дидактичные. Духовно примитивные. Ни красок жизни, ни интересных ситуаций, мыслей. А любовь какая-то манекенная, измышленная, «набекрень».
– Вот именно! А она не видит. И сказать ей это нельзя.
– Почему? Над ней же смеяться будут. По законам дружбы нельзя молчать.
– Тут эти законы не работают, – убежденно сказала Ира. – Она же не видела, что Игорь графоман. Не видит и каковы ее «нетленки». Бог не дал обоим таланта писательского. Не дал и способности видеть свою творческую немощь.
– И что делать? – спросила я горестно.
– Молиться за нее, – сказала Ирка и перекрестилась. – Господь милостив – и не таких делает Он зрячими и наставляет на путь истинный.