Всю жизнь он рвался к славе. Но она – слава – упорно убегала от него. Причем убегала резво.
А он – чего только не делал ради нее, уж как не ублажал! Да что там ублажал! Предавал ради нее – и друзей, и знакомых. Правда, о своих предательствах забывал скоро – погоня за капризулей славой не оставляла времени на раздумья, сожаления и тем более оценки.
И лишь одно предательство сидело в нем, вернее, в его сердце, этакой пулей или осколком, как в теле воина: и операция невозможна, и забыть о ранении не дает…
Олег родился в семье рабочего и продавщицы продовольственного магазина. Семья – а были еще братишка и сестра – сводила концы с концами при пьющем отце только благодаря проворству матери. Магазин и покупатели совсем не страдали от ее ловких недовесов – экономных и незаметных, зато дети в самые «дефицитные» для страны времена знали и хорошие фрукты зимой, и настоящее мясо, а не сосисочные комбинации неизвестно, из чего.
Он неплохо учился. Но свою первую школьную славу познал уже в третьем классе – и она верно сопровождала его остальные восемь школьных лет. Олег сам, как мог, изваял ее. Сначала – из умения верховодить ребятами класса, даже девчонками. А позднее – из умения уморительно передразнивать учителей и ребят, которых не любил. «Строить рожи» стало его «коньком».
Этот «изобразительный талант» заметила молодая учительница и, когда в четвертом классе она решила создать классный (он потом стал общешкольным) драмкружок, дала ему роль Вани из «Сына полка». И этот спектакль, и его исполнение имели шумный успех. На переменах даже старшеклассники уважительно показывали на него не видевшим спектакль и говорили: «Вон Олежка – маленький еще, а здорово играет».
По школьным масштабам он действительно играл «здорово», тем более что никого способнее его в школе не обнаружилось. И хотя драмкружок после четвертого класса распался – учительница поступила в университет, а других учителей-любителей театра не было, слава «талантливого мальчика» перешагивала за Олегом из класса в класс.
В восьмом классе пришла новая девочка. Рита. Ничего особенного. У них было полно девчонок и покрасивее. Но Рита выделилась сразу – и на все три года. Очень начитанная, серьезная, она интересовалась множеством вещей, о которых в классе едва знали понаслышке. Рита уже дважды побывала с отцом-археологом на раскопках – в Новгородчине, а потом – в Египте. При этом она не заносилась, была простой, веселой, даже озорной, какой-то радостной хохотушкой. И это при том, что круглая отличница и уже год занималась в юношеской группе самбо. Уговаривала идти туда одноклассниц:
– Сейчас время не барышень, а спортивных интеллектуалок.
Ни одна не откликнулась, а признанная красавица Ирка парировала:
– Ты отстала от жизни со своей археологией. Сейчас время очаровашек-сексуалок.
Иркины подхалимки захихикали, а Рита широко улыбнулась и согласно кивнула:
– Время покажет. До вечера еще далеко.
На Олега эта маленькая дуэль не произвела впечатления. Но уже через несколько месяцев стало ясно, что лидером девчонок стала Рита, а Иркина красота как-то стерлась что ли. Девчонки все время куда-то ходили после уроков – казалось, вся Москва открыла им свои недра. Театры, концерты, музеи, выставки, архивы, бассейн, спортивные залы... На уроках стало интересно – они притаскивали на уроки множество интересных сведений. Учителя нарадоваться не могли. А однажды Рита предложила:
– Давайте устроим танцевальный вечер нашего класса.
– И где мы все поместимся – даже в самой большой квартире?
– А еще стол, еда, питье?
Рита подождала, пока все не навопрошаются, а потом сказала:
– А зачем это устраивать в квартире? Попросим у директора актовый зал.
– Ха, – загалдели ребята, – так он нам и даст зал! Вон 11-классники так перепились на Новый год, что он теперь никому зал не откроет.
– А зачем нам пить? – удивилась Рита. – У нас танцевальный вечер. Ну можно купить какую-то воду, сладкое – поставить на столик в углу. Кто захочет, будет подходить - такой легкий фуршет.
– Все равно не даст.
– Я попрошу – даст. Но вы дайте честное слово, что никакого спиртного не будет.
– Ну и что это за скукотища будет?
– Танцевальный вечер будет, – твердо сказала Рита. И ознакомила с идеей:
– Что такое наши современные танцы? Гимнастика под музыку – нужно только хорошо владеть мускулами тела и делать всякие движения в ритме музыки. Но до нас существовало – тоже массовое – искусство танца. Ну, вот какие ты знаешь танцы? – обратилась к кому-то из ребят. Тот пожал плечами.
– Вот что, ребята, – сказала Рита. – Чувствую, идея вас не вдохновляет. Ну, давайте попробуем. Все беру на себя. Зал выпрошу. Принесу старый проигрыватель с пластинками. Пусть это будет вечер вальса. Я расскажу его историю. Расскажу о королях вальса – отце и сыне Штраусах. О других композиторах и других вальсах. Кто не умеет танцевать – на этом вечере научимся. А хотите, сделаем вечер вальса при свечах.
Уговорила-таки. И этот вечер «переехал» Олега. Когда он вошел в актовый зал, где горело множество свечей, все были нарядными и какими-то смущенными. И вдруг, чуть шипя и потрескивая, зазвучала мелодия «Сказок Венского леса». На середину зала вышла Рита. Она была в настоящем бальном платье, у корсажа которого она прикрепила чудесную чайную розу. Ее светло-русые волосы, короткие, чуть вьющиеся обрамляли взволнованное, порозовевшее лицо и, казалось, увеличивали ее и без того большие глаза. И в глазах этих были восторг, радость, счастье. Она плавно и медленно – по кругу начала вальсировать, безукоризненно вторя мелодии Штрауса и все убыстряя танец. Боже мой, как она танцевала!
С этого – так удавшегося вечера (их много потом было до окончания школы) – Олег и Рита стали неразлучны. Одноклассники поддразнивали перед выпускным вечером:
– Говорите, что дарить на свадьбу!
Родители – как все родители – с обеих сторон стояли насмерть:
– Если такая любовь, подождите до окончания института.
А им было все равно. Вместе они были уже три года, и когда будет это «поженимся» – их мало волновало.
Рита сразу поступила в университет на юридический (потом, он слышал, окончила еще и экономический). Он – и тоже сразу – в театральное училище. Первый год были по-прежнему неразлучны – как только позволяло время. На летние каникулы одни – без родителей – съездили в любимый Ритой с детства Египет. И это было последнее «вместе».
На втором курсе на «него положила глаз» его однокурсница, дочь ректора училища, который был больше чем Бог для будущих актеров. Сыгравший по сути единственную – не то, чтобы очень удачно, но понравившуюся вождю – роль этого вождя, теперешний ректор так и «катался» на былой славе. И при том был очень расторопным и неплохим администратором. Узнал о симпатиях единственной наследницы. «Да не симпатия это, а любовь, – рыдая, говорила дочь. – Я его второй год люблю, а он на меня – как на плакат-агитку!»
Ректор нашел повод вызвать к себе Олега, поговорил с ним «о жизни», пошутил, порасспрашивал о здоровье, родных, об однокурсниках и отпустил с миром. Олег терялся в догадках, зачем понадобился самому ректору. Связать это с его дочерью просто не пришло в голову. А вскоре случилось и вовсе непостижимое. Ректор позвонил ему утром домой (оказалось, что он тоже жил на Ленинском, но только в дальней, элитной его части) и попросил взять у секретарши некую папку с документами.
– И будь добр, голубчик, завези мне ее вечером домой. Я сегодня не буду в училище. Вот адрес.
Когда Олег переступил порог квартиры ректора, он будто очутился в другом измерении или каком-то иррациональном мире. И дело было не только в огромных размерах квартиры и роскошной обстановке, мебели. Здесь был непривычный ему дух – долгого, а может быть, всегдашнего большого достатка, который глядел из картин в красивых рамах, массы дорогих безделушек, фотографий – тоже в красивых рамках – ректора в разные годы его жизни, разных ролях в юности, семейных фотографий и фотографий актеров, которые Олегу всегда казались небожителями. И еще почему-то поразил буквально зеркальный дубовый паркет, который в разных местах в соответствии с мебелью прикрывался роскошными коврами.
У ректора был «малый междусобойчик». Олег хотел отдать папку и удалиться, но ректор втащил его в квартиру и пророкотал:
– Не моги и думать. Ты такую услугу мне сделал. Раздевайся. Гость к гостям.
Он представил двоих своих друзей, тоже пожилых мужчин, а Олега отрекомендовал:
– Подающий надежды, а пока актер для узкого круга, – ректор говорил так добродушно-весело, что Олег не услышал издевки. – Он еще второкурсник только. Олеж, – ободрил он засмущавшегося Олега, – я же знаю о твоем таланте импровизировать и подражать. Вот, попитайся, а потом, может, покажешь что-нибудь и нам?
Он усадил не на шутку испугавшегося Олега за стол, наложил на тарелку всякой всячины и приказал:
– Ешь! Что хочешь – вина, водку, коньяк?
Олег искренне от всего отказался, но с удовольствием опустошил тарелку.
В это время раздался звонок в дверь.
– Принцесса моя пожаловала, – объяснил ректор, и пошел открывать.
Через несколько минут в комнату вошла ректорская дочка Катерина, с которой он учился на одном курсе. Олег считал, что она никакая: не красавица и не уродина, не умная, но и неглупая. Его мама о таких говорила: «Пирог ни с чем».
Теперь этот «пирог» показался ему даже симпатичным. Она весело поздоровалась с отцовскими гостями и вопросительно взглянула на Олега.
– Да, да, это не двойник, а твой сокурсник Олег. Он мне помог – принес документы.
Катя кивнула и села к столу. А потом Олегу все же пришлось показать свое «искусство». Сначала чувствовал себя неловко, но все четыре его зрителя были так доброжелательны и так от души хохотали, что он разошелся и показал весь свой «репертуар» – в том числе изобразил и ректора. Когда спохватилась, что пора прощаться, оказалось, что уже половина второго.
– Нет проблем, – радушно успокоил всех ректор. – Ночуем у меня, на улицах столицы, сами знаете, не безопасно нынче. Завтра от меня – прямо в институт. А места – всем хватит.
– Я... не могу, – пролепетал Олег, – родители...
– Ну, чтоб не волновались, позвони, скажи – «с ректором заработался», – он подмигнул. – Вон телефон.
Олегу отвели небольшую комнату где-то в глубине квартиры. – Сколько же здесь комнат? – удивился он, устраиваясь на большой удобной тахте. И едва голова его коснулась подушки, уснул.
Проснулся от того, что нечем было дышать, а рядом кто-то был. И этот «рядом» целовал его в губы. Он не оттолкнул Катерину из вежливости – неудобно, он в ее доме. Но удивился несказанно. А еще через минуту она «утопила» его в таких ласках, что реальность исчезла. Ночь стала одной страстью и ненасытным нежеланием. Разум не просто отступил – он исчез.
Катерина стала его женой через месяц. Ректор, который не был хорошим актером, но был хорошим психологом, а еще лучше знал жизнь и людей, согласился с Катерининой любовью: eй не нужен был богатый муж – своего богатства достаточно, и именитый тоже – его именитости им на полжизни хватит. Он видел, что ни Олег, ни Катерина большими актерами не станут – таланта кот наплакал, а вот обычное семейное гнездо совьют, а под его крылом – гнездо весьма комфортное. Олег из простой семьи, не балованный, а карьеру ему сделать ничего не стоит.
Он был совершенно прав, мудрый ректор. После училища Олега определили – с помощью ректора, конечно, – в известный театр. Однако дальше ролей с несколькими словами он не пошел, как не пошли у него и кинороли, которые ему тоже устроил тесть. И хотя это были роли второго и третьего плана, а Олег очень старался и честно выкладывался, потом самому было стыдновато смотреть на свои «каракули».
И тогда тесть очень вовремя и удачно бесталанность зятя прикрыл педагогической деятельностью в училище: ведь импровизаторский-то талант был! Как ни странно, педагогом – тем более, что это были первокурсники – Олег оказался неплохим...
А Рита... Он ничего ей не сказал, хотя в течение того месяца, что ходил женихом Кати, не часто, но виделся с ней. А потом просто исчез – и делал все, чтобы как можно реже бывать у родителей – Рита жила рядом. В том же уголке Ленинского проспекта, где он обосновался у зятя-ректора, Рита, конечно, не бывала, да, он знал, и не стала бы из гордости интересоваться, где он живет и что делает.
Правда, этакая мини-слава все же пришла к нему. Его называли импровизатором – то ли признавая этот дар, то ли в шутку. Однако эта мини-слава – вот уже десятилетие – не выходила за стены училища, будто цепляясь за них незримыми руками. Он был актером для узкого круга. И этот круг уверовал в им же когда-то пущенную утку: «Я пожертвовал своим талантом ради воспитания юношества».
Сколько раз посылал он «Царство Небесное» покойному тестю, который так точно определил его место в жизни, то бишь в училище! Как безошибочно тот определил, что не быть ему не только большим, но даже средним актером. И как кстати успел он перед смертью сделать Олега проректором! И слава – не актерская, но, пожалуй, больше, чем актерская (он же ни от кого не зависел!) прочно обосновалась в реалиях его жизни: он был, как считали, талантливым педагогом, а теперь – таким же талантливым администратором.
И только изредка, ночами, проснувшись будто от какого-то толчка, он ощущал с годами не ослабевшую боль в «ране», и тогда до рассвета пытался представить – какой была бы его жизнь и как бы сложилась судьба, будь он с Ритой и не играй в поддавки...
И настал День. В жизни каждого, даже единожды предавшего (хотя «единожды» у предавшего не бывает), наступает на земле такой день.
ОН был ярким, летним, солнечным, даже не очень жарким. В училище прослушивали абитуриентов. И, может быть, потому, что училище изнутри и снаружи было переполнено, будто опоясано будущими «звездами» и еще не «раскрученными» талантами, часа через три после начала экзаменов Олег понял: если не выйдет на воздух, он просто задохнется. Он перешел улицу и направился к небольшому скверику, чудом не захваченному домостроительными акулами. Потом вспомнил – не чудом. Волей какого-то думского дьяка, который недавно хапнул тут особнячок ХVIII века и который по утрам минут десять протрясывал то ли необъятный зад, то ли выползавший из адидасовских тренировок живот, в неких движениях, которые называл «бегом трусцой».
Олег, когда приходил раньше на работу, видел его из окон кабинета и не уставал смеяться, забывая, что сам начинал приближаться к габаритам «думского светилы». А уж если честно говорить о «морде лица» то думец – скорее всего его сверстник – выглядел куда моложе и свежее, чем он. Он катастрофически быстро старел. И чтобы хоть часть морщин, а главное – мешки под глазами – как-то спрятать, отрастил бороду «а ля щипанная норка». Однако, ежедневно разглядывая себя в зеркале, вынужден был честно сказать, что его борода была похожа не на щипанную норку, а на ощипанную дворнягу, безвременно и как-то разномастно окрашенную.
Ему было только 38. Что за возраст! Мог бы выглядеть совсем молодым, но «левая» резвость, слишком частая, и тоже частые – «плипорции», да постоянные кутежи по каким-то «важным» случаям еще никого не украшали. Но у него всегда в запасе был источник оптимизма – его студентки. Он не давал себе труда вдумываться в нравственную сторону соотношения «проректор – студентки». Главное – они инициативны, безотказны, они радуют, возбуждают, молодят внутренне.
Олег уселся на свободную, будто ждавшую его скамейку. Все другие были заполнены «до краев». Он даже не посмотрел на этот соревнующийся молодняк – все было давно знакомо, понятно и уже неинтересно. Он научился, когда и на сколько нужно, отключать слух. Прошло, должно быть, минут семь. Он сидел с закрытыми глазами и ни о чем не думал.
– Ма, ну что ты психуешь? – раздался рядом еще не совсем окрепший басок.
– Тише, видишь, старик заснул, – сказал молодой женский голос.
Олег хотел открыть глаза, но почему-то ему стало интересно угадать – какие они, мать и сын? Было ясно, что он абитуриент.
– Я тебе сто раз говорил, – почти шепотом продолжал юноша. – Может, нет у меня никакого таланта. И чего ты придумала, что он есть? Во, не поступлю – поеду путешествовать, а твоя фирма – то есть ты – оплатишь, а? – радостно предложил он.
– Слушай, – юноша опять повысил голос, – a отцу давай скажем, что я завалился?
– Ты шалопаище великий. И трусище при том. Ты же три года об училище мечтал! Может, давай сразу в дворники или сантехники?
– Не, в сантехники... – запахи..
Олег открыл глаза и засмеялся:
– Точно, там запахи...
Мать и сын удивленно повернулись к нему, и он даже не поперхнулся – просто не стало воздуха. И вообще все в нем смолкло. Перед ним – почти не изменившаяся – сидела Рита. Идеально причесанная, в дорогущем костюме и таких же дорогущих туфлях, на шее совсем небольшой платиновый с бриллиантами кулон перекликался с таким же нешироким обручальным кольцом. На лице почти отсутствовал макияж, да в нем и не было надобности – оно было чистым, свежим, молодым, почти юношеским. А рядом с ней – сидел он сам, тот юноша, каким он был в свои 18 лет.
Молчание длилось довольно долго. Мать с сыном уже готовы были уйти, и тут он понял – а потому радостно встрепенулось и забилось сердце, –что она не узнала его. И тогда – голос тоже вернулся – он сказал:
– Пошли, неопределившийся талант, узнаем, есть ли он у вас! Юноша вопросительно посмотрел на мать, она неопределенно пожала плечами. А Олег добавил:
– Я председатель приемной комиссии и здешний проректор.
Они пошли, еще не до конца веря, за ним. Через полчаса юноша – красный, разгоряченный и радостный – вышел из аудитории и подошел к матери. Спрашивать ни о чем не было нужно: и талант есть, и примут, наверное, он будет здесь учиться, и он счастлив.
– Ма, ты что? – испугался он, увидев ее несчастное в слезах лицо.
Она покачала головой, не в силах говорить, и показала на противоположную дверь, где была табличка с именем проректора.
Этот старик – проректор, – тихо сказала она, – был моим другом в юности.
– О котором ты рассказывала, – он тебя предал?
– Она кивнула. Мальчик молчал, раздумывая.
А к ним уже подходил
Поздравляю! – сказал он, радостно разглядывая юношу и пожимая его руку:
– Считай, что уже принят, поздравляю, – он повернулся к женщине и протянул, а потом опустил обе руки. Она молча кивнула.
– Вот что, – сказал юноша каким-то странным голосом. – Я не буду у вас учиться. Я только хотел узнать, есть у меня талант или нет.
Олег хотел запротестовать. Хотел произнести заготовленные ей фразы о прощении. Но не мог выговорить ни слова.
Юноша нежно обнял мать за плечи, и они неспешно пошли к выходу, Олег стоял ошеломленный, потерянный, в полусознании. А внутри кто-то, будто вбивая в голову гвоздки, твердил:
– Жизнь твоя уходит!