11 историй о любви
Вступление
В русской истории есть явление, ставшее право-
славной национальной традицией, которой не знает ни
одна страна в мире.
По историческим источникам, летописям, житиям
и легендам, рождение этой традиции связывается с
X веком — временем принятия Русью христианства.
Однако нравственные, этические и национальные
составляющие традиции начали складываться еще во
времена дохристианские.
Традиция эта — женская праведность и святость.
Эталоном ее служила праведность древнерусских бла-
говерных княгинь. И это был образец для женщин дру-
гих древнерусских сословий. Русская православная
церковь к лику святых из великого множества благо-
верных княгинь, которых по праву можно было счи-
тать святыми угодницами Божьими, — причислила
очень немногих.
Расцвет русской православной праведности и свя-
тости приходится на Средневековье, на ХП-ХУ века —
лихие для Руси века татаро-монгольского ига и времена,
когда Русь «приходила в себя» после иноземного раб-
ства.
Главные черты женской праведности — и в дохри-
стианский период, и в христианскую пору — схожи:
любовь к мужу, детям, семье, покорность мужу и судьбе,
стойкость в испытаниях, смирение, всепрощение, вер-
ность супружескому долгу. После принятия христи-
анства эти черты обогатились еще боголюбием, глубо-
ким благочестием, богобоязненностью, благочинием,
нищелюбием, благотворением. Именно из этих черт
складывался образ идеальной жены в древнерусском
обществе. Хотя инокинями становились далеко не все.
Кроме того, именно все эти черты формировали
нравственные, высокодуховные черты русской нации,
лежали в основе национальной культуры, быта, отноше-
ний внутри древнерусского общества и внутри семьи,
смягчали нравы, совершенствовали национальные обы-
чаи.
При этом прослеживается удивительная особен-
ность: русские жены праведные, истинно святые в миру,
с какой-то особой, непостижимой силой активно, зна-
чимо и ярко проявляются в самые трудные, сложные и
судьбоносные периоды русской истории. Их духовное
подвижничество становится объединяющим нацию
центром, примером стойкости и самоотвержения.
Другая особенность — бесконечная временная про-
тяженность традиции русской женской праведности.
Она проявлялась как в древности, Средневековье, так и
в XVI-м, и в XVII-м, и в XVIII веках.
В веке XIX-м ее продолжили, в частности, и жены
декабристов. 11 юных женщин последовали — добиваясь
этого «последования» как блага у монарха Николая I, —
за своими осужденными по «делу 14 декабря» мужьями
в Сибирь.
При этом индивидуальное, казалось бы, решение
11 женщин их современники — и в России, и в Сибири,
общественное мнение России рассматривали как обще-
национальное — и прежде всего христианское, — духов-
ное достояние. Вот почему так велик был общественный
резонанс, который вызвало их добровольное изгнание.
Ореол любви, преданности и самоотвержения окружает
светлые лики всех 11 женщин. Достаточно прочитать
прошения их к монарху, написанные чистым сердцем
4 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
и искренним устремлением помочь любимому в беде,
горячим желанием выполнить свой христианский долг
женщины и готовностью к самоотвержению и самопо-
жертвованию, чтобы понять, как близки декабристки-
дворянки девятнадцатого столетия своим древнерус-
ским предшественницам — благоверным праведным
княгиням. Не следует забывать при этом, что писали они
свои прошения к царю, находясь в разных местах дер-
жавы, были разно материально обеспечены, некоторые
из них не были знакомы. А потому о каком-то коллек-
тивном решении или каком-то сообща выработанном
тексте не может идти речи. Эти прошения к царю бес-
ценны еще и тем, что зримо и ярко очерчивают характер
каждой женщины ,поражают духовной зрелостью юных
жен, готовых всем пожертвовать для любимых — даже
жизнью. И все это так роднит их с древнерусскими пра-
ведницами.
Сын Иркутского купца А.А. Белоголового (он был
другом декабристов), знавший с детства высокородных
ссыльных, почитавший и любивший их, Н.А. Белоголо-
вый (он стал врачом, был другом и биографом великого
Боткина) так написал о женах декабристов: «Ничто не
мешает признать в женах (декабристов) такие классиче-
ские образцы самоотверженной любви, самопожертво-
вания и необычайной энергии, какими вправе гордиться
страна, вырастившая их, образцы которых без всякого
зазора и независимо от политической тенденциозности
могли бы служить в женской педагогии во многих отно-
шениях примерами для будущих поколений.
Как не почувствовать благоговейного изумления
и не преклониться перед этими молоденькими и сла-
бенькими женщинами, когда они, выросшие в холе и в
атмосфере столичного большого света, покинули, часто
ВСТУПЛЕНИЕ 5
наперекор советам своих отцов и матерей, весь окру-
жающий их блеск и богатство, порвали со всем своим
прошлым, с родными и дружескими связями и броси-
лись, как в пропасть, в далекую Сибирь с тем, чтобы
разыскать своих несчастных мужей в каторжных руд-
никах и разделить с ними их участь, полную лишений и
бесправных ссыльнокаторжных, похоронив в сибирских
тундрах свою молодость и красоту!»
Ему вторят восторженные и признательные слова
декабристов, оставивших свои воспоминания, провед-
ших много лет в казематах Читы и Петровского завода
и испытавших на себе заботу, помощь и бесконечное
самоотвержение жен их товарищей. Но, пожалуй, самую
точную и исторически и христиански значимую оценку
совершенного женщинами подвига сделал декабрист
А.П. Беляев.
«Кто, кроме Мздовоздателя, может достойно воз-
дать вам, чудные ангелоподобные существа! Слава и
краса вашего пола! Слава страны, вас произрастившей!
Слава мужей, удостоившихся такой безграничной любви
и такой преданности таких чудных, идеальных жен!
Вы стали поистине образцом самоотвержения, муже-
ства, твердости, при всей юности, нежности и слабости
вашего пола. Да будут незабвенны имена ваши!»
Большинству жен ничего не было известно ни о
существовании тайного общества, ни об участии в них
своих мужей.
Прежде всего потому, что мужья не считали своих
жен способными понять и разделить их мысли и готов-
ности освободить Россию от крепостного рабства,
женам не говорилось о губительности для страны само-
державия, о беспрецедентных военных поселениях, о
необходимости изменить политическую и социальную
6 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
систему России. И потому арест мужей был для боль-
шинства женщин «громом среди ясного неба», ударом,
от которого их спасла любовь и молодость, а главное —
высота их нравственности и святое чувство долга — и
христианского, и семейного, и сердечного . Множества
подробностей жизни декабристских жен не дано нам
знать. Время сохранило лишь те эпизоды, что остались
в записках и воспоминаниях самих декабристов (а их
немного) и в записках-воспоминаниях М. Волконской
и П.Анненковой. Но и эти скупые фрагменты дороже
золота, ибо это свидетельства высочайшего духа и всего
того, чем замечательны эти женщины: самоотвержения,
мужества, чувства неколебимой дружбы.
Имена их были незабвенными и часто повторяе-
мыми в веке Х1Х-м. А в советские времена они служили
примером для многих поколений женщин. Безусловно,
пропаганда сыграла при этом большую роль.
Век назад жен декабристов, последовавших за ними
в Сибирь, поставили не столько на пьедестал, сколько на
революционные рельсы — очень уж подходяще их пре-
данность, бескорыстие и самоотвержение ставились на
эти рельсы революционно раскачивавшейся России.
Демократическая литература конца XIX века назвала
поступок жен декабристов «подвигом любви бескорыст-
ной». Литература «победившего октября» окрестила его
«подвигом революционным». И это определение иде-
ально укладывалось в революционные прописи.
На головы верных жен-дворянок лучших фамилий
России натянули красные косынки пролетарок, забыв
убрать их светские прически, шляпы и капоты. Это было,
заметим. И с удивлением искренним видим — есть,
бытует и в наш, такой просвещенно-аналитический век
это определение — «декабристки — революционерки».
ВСТУПЛЕНИЕ 7
Что это? Демократический фанатизм или инерционная
бездумность? Вряд ли. Скорее это некая идеологическая
диверсия на путях русской истории. Ибо, оказывается,
есть в наши дни тьма охотников не только переврать, но
извратить и опорочить русскую историю.
Главное — вообще выбросить самые светлые ее стра-
ницы. А эти светлые страницы занимают прежде всего
декабристы. Но не революционеры — этим определе-
нием они обязаны Ленину и политической конъюнктуре
его последователей, — но реформаторы. Реформаторы,
которых — тоже в силу политической конъюнктуры
николаевского царствования — умудрились называть
уголовными преступниками.
Советская историография намертво приклеила и
к женам, последовавшим за осужденными мужьями в
Сибирь, звание революционерок. А они, декабристские
жены, которым довелось до дна испить чашу страда-
ний, потерь, горя, смерти детей, из глубины двухсот-
летней истории ясно и просто отвечают современным
гробовщикам русской истории устами Александры
Ивановны Давыдовой: «Какие героини? Это поэты из
нас героинь сделали, а мы просто поехали за нашими
мужьями». Потому что считали это своим религиозно-
нравственным долгом. И не чувствовали своей исклю-
чительности или героизма. Ибо, как сказала в своих
«Записках» Мария Николаевна Волконская, «что же тут
удивительного? Пять тысяч женщин (в России. — В.К.)
каждый год делают добровольно то же самое».
Тем самым она подчеркнула, что их поступок был
на виду в силу их знатности и родовитости, а также
значимости участия их мужей в событиях 14 декабря.
Традиция же русской женской праведности и святости,
которую декабристские жены продолжили, жива и не
8 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
прерывалась в народе множество веков, но присущая
многим явлениям в русской истории безымянность
проявляется и здесь.
Однако, знаем мы имена праведных и святых рус-
ских женщин или нет, женская праведность и святость
всегда была цементирующим нацию «раствором», а
еще — озаряющим самые темные исторические времена
светом христианской духовной красоты, веры, надежды
и любви.
В веке XX-м — это безвинные жертвы сталинских
репрессий — «насельницы», мученицы Гулагов. Позд-
нее — героини Великой Отечественной войны 1941-
1945 гг. на фронтах и в тылу, в блокадном Ленинграде.
XXI век пока не дал образцов высокой духовности и
женского подвижничества, кроме солдатских матерей,
которые, чтобы найти своих пропавших или погибших
сыновей в «горячих» точках, отправлялись одни, напри-
мер в Чечню, и, пренебрегая опасностью, бесстрашно
искали своих детей или их могилы — в селах, где верхо-
водили боевики. Перед мужеством этих русских матерей
склоняли головы даже самые жестокосердные — коман-
диры боевиков.
Так и становится очевидным, что праведных и свя-
тых русских женщин — в том числе и декабристских
жен — объединяет главное и самое прекрасное свойство
во все века: они «в женском естестве мужескую крепость
имели», как говорится в Акафисте святой преподобной
благоверной княгине Анне Кашинской.
ВСТУПЛЕНИЕ 9
Глава 1.
Доброта
неисчерпаемая
(Екатерина Ивановна
Трубецкая)
За свою короткую 54-летнюю жизнь Екатерина
Ивановна Трубецкая сменила несколько зва-
ний: графиня — по отцу, княгиня — по мужу,
жена государственного преступника — по
воле мо наршей. Решение Катерины Трубец-
кой следовать за осужденным на сибирскую каторгу
мужем вызвало настоящую бурю — не только в доме ее
родителей, но и родителей мужа и, конечно, в свете и
придворных кругах.
Эта буря никак не волновала Екатерину Ивановну.
Приняв свое «невиданное» для ее круга решение, сразу
же начала действовать. Через чиновников, которые были
в подчинении ее отца, она узнавала все, что происходило
за стенами Петропавловки. Узнала и о дне отправления
Сергея Трубецкого в Сибирь.
Сборы в дорогу были «молниеносными» — она
уехала на следующий же день после пар тии осужденных,
в которой был ее муж.
Полосатый шлагбаум петербургской заставы, опу-
стившийся за ее дорожной коляской 24 июля 1826
года, — в прямом, физическом смысле отделил родину,
родительский дом, всю ее 25-летнюю жизнь от после-
дующей, сибирской жизни. Навсегда, безвозвратно.
Она никогда больше не увидит добродушные морды
львов из мрамора, охраняющих, как считали, и дом, и
его обитателей от всяких зол и напастей, не войдет в
роскошные сени особняка-дворца на Английской набе-
режной, не взбежит по изящной парадной лестнице и
не пройдется по мраморным полам, которые привезла
из Рима ее мать Александра Григорьевна, уверенная,
что это мраморные плиты из дворца самого Нерона.
Не полюбуется расписанными известными мастерами
потолками — особенно своими любимыми в библио-
теке. Ничего, ничего этого никогда больше не будет в
ее жизни. Только в воспоминаниях. Которые будут мед-
ленно стираться — за ненадобно стью — во второй, почти
равной прежней по годам — ее жизни сибирской.
Историк Шенрок писал о Екатерине Ивановне:
«Начертанный в ее сердце девиз: «Все при нести в жертву
мужу» — был неколебим. Все просьбы, мольбы матери и
родных остались тщетны. Она сама ездила к государю и
вымолила себе позволение. Недолго до отъезда она вто-
рично виде лась с мужем и на другой же день после его
отправки, последовала за ним в сопровождении секре-
таря своего отца».
***
Секретарь Карл Воше, удобно, будто в мягком буду-
арном кресле, устроился в углу кареты и, несмотря на
толчки и тряску, смешно посапывал, а иногда и поста-
нывал во сне. Каташа с жало стью смотрела на этого,
12 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
как оказалось, пугливого человека, не посмевшего ослу-
шаться своего гос подина, графа Лаваля.
— Как странно, непредсказуемо меняется чело-
век, — размышляла княгиня, разглядывая Воше. Умный
исполнительный секретарь отца всегда казался ей оли-
цетворением не только фран цузской элегантности,
учтивости, но и мужественности. А всего за несколько
недель дороги он будто стал ниже ростом, исчезла эле-
гантность, а в глазах появилось просительное, почти
жалкое выражение.
— Как у нелюбимой собачки, — определила Каташа.
Но ее доброе сердце тут же оправдало мсье Воше. — Не
все мужчины герои. И потом он же секретарь отца, а не
Сержа. Но мне... мне он не помощник.
Екатерина Ивановна отвела глаза от спящего Воше
и стала смотреть в окошко на безрадост ный, уже осен-
ний равнинный пейзаж.
Воспоминания вытеснили постоянные мысли
только о беде Сержа. Она вспоминала какие-то смеш-
ные или особенно помнившиеся картинки своего дет-
ства, игры, проказы, а потом интересные путешествия с
родителями по Европе.
Ярко высветилась их поездка с матушкой Алексан-
дрой Григорьевной в Париж в 1820 году. И Париж, и
вся последующая ее жизнь озарилась тогда Сержем. Их
встреча, знакомство, конечно же, были предопределены
свыше. Ах, эти светоносные дни и месяцы в Париже! Эта
непреходящая радость и счастье. Эта свободная любовь
с первого взгляда. Его скорое объяснение и предложе-
ние связать с ним свою судьбу. Такое Господь дарует
немногим!
Каташа вспомнила, как удивлена и смущена была
матушка той поспешностью, как она счи тала, с какой
ГЛАВА 1. ДОБРОТА НЕИСЧЕРПАЕМАЯ 13
блистательный князь Трубецкой — предмет обожания
и тайных воздыханий всех самых красивых светских
барышень — просил руки дочери. Каташа улыбнулась —
батюшка, граф Лаваль, извещенный письменно матуш-
кой о предложении Сергея Петровича принял его как
род ного, когда они вернулись из Парижа.
Каташа стала снова вспоминать те «парижские дни»,
их с Сержем веселые прогулки по Булонскому лесу — в
карете и пешком. Поездки в Версаль и на Луару, где они
с Сержем, его кузи ной княгиней Куракиной и Алексан-
дрой Григорьевной гостили в замках нескольких свет-
ских зна комых и родственников отца.
Екатерина Ивановна даже рассмеялась, вспомнив,
как неохотно Серж, тогда жених, отпускал ее на мазурку
с великим князем Николаем Павловичем. А рассмеялась
потому, что Серж даже не подозревал, какие пошлова-
тые комплименты-намеки делал ей младший брат госу-
даря.
— А если бы узнал, вызвал бы его на дуэль? — неиз-
вестно кого спросила Каташа. Она с тру дом представила
обоих на дуэли: оба высокие, красивые, статные, строй-
ные. Но какие разные! В фигуре, осанке, а главное в глазах
великого князя — холодное высокомерие. А глаза Сержа
постоянно излучают доброту, мягкость, понимание.
— А еще, — продолжала сравнивать она, — Серж —
герой войны, французских походов, о его храбрости
рассказывали в свете с восхищением все. А Николай
Павлович, всего на шесть лет моложе Сержа, пороха и
не нюхал. Интересно, а метко стрелять великий князь, а
теперь монарх, умеет? Или только муштровать и парады
принимать?
— А та мазурка..., — Каташа теперь будто с мужем
говорила. — Я же дочь хозяина бала графа Лаваля и не
14 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
в моей власти было отказать брату императора Алек-
сандра I. На горе России стал этот брат императором
теперь. Император-палач. Спаси нас всех, Господи, от
его жестокости.
Каташа приуныла и чтобы отогнать от себя тяжелые
раздумья о страшном человеке, заняв шем престол Рос-
сийский, заставила себя снова вернуться к радостным
воспоминаниям.
Ах, каким торжественным, счастливым и радостным
было их венчание с Сержем! И почти полгода, пролетев-
ших единым днем, их удивительной, тоже радостной и
счастливой близости!
Да, Господь даровал им счастье и большую любовь,
которая делалась все больше и нежнее с каждым днем.
Каташа почти физически почувствовала прикосновение
ласковых рук Сержа, уви дела его глаза, которые счаст-
ливо смеялись и говорили ей о любви. Милый, милый
друг Серж!
Она так далеко унеслась в воспоминаниях во вре-
мени и пространстве, что даже вздрогнула, осознав,
что картины прошлого — только счастливые миражи, а
унылый пейзаж за окном и под прыгивающая на ухабах
карета, влекущая ее в сибирскую даль, — это реальность.
Это страшная действительность ее теперешней жизни...
***
О невозвратном, редко кому даруемом Провиде-
нием прошлом Е.И. Трубецкой кратко и емко рассказал
Е.П. Оболенский:
«Ее отец со времени французской революции посе-
лился у нас, женившись на Александре Григорьевне
Козицкой. Получил вместе с ее рукою богатое наследие,
которое придавало ему тот блеск, в котором роскошь
ГЛАВА 1. ДОБРОТА НЕИСЧЕРПАЕМАЯ 15
служит только украшением и необходимою принадлеж-
ностью высокого образования и изящного вкуса.
Воспитанная среди роскоши, Катерина Ивановна с
малолетства видела себя предметом вни мания и попе-
чения как отца, который нежно ее любил, так и матери,
и прочих родных.
Кажется, в 1820 году она находилась в Париже с
матерью, когда князь Сергей Петрович Тру бецкой прие-
хал туда же, провожая больную свою двоюродную сестру
княжну Куракину. Позна комившись с графиней Лаваль,
он скоро... предложил ей руку и сердце, и таким образом
устрои лась их судьба. Которая впоследствии так резко
очертила высокий характер Катерины Ивановны и
среди всех превратностей судьбы устроила их семейное
счастье на таких прочных основаниях, ко торых ничто не
могло поколебать впоследствии».
Граф Лаваль без колебаний дал согласие на этот брак
своей юной дочери с 30-летним князем Трубецким — из
рода древнего, знатного, богатого. И сам Сергей Петро-
вич жених завид ный, образованный, один из героев
Отечественной войны 1812 г., участник Бородинского
сраже ния и заграничных походов. Награжден орденами
Анны 4 степени, Владимира 4 степени, прус ским орде-
ном «За заслуги» и Кульмским крестом. Обласкан госу-
дарем. Имея чин полковника, служил штаб-офицером
4-го пехотного корпуса.
К великой печали графа Лаваля, С.П. Трубецкой
оказался замешанным в «деле 14 декабря». И хотя был
избран диктатором выступления, на Сенатскую площадь
не явился и участия в восстании не принимал, Верхов-
ным уголовным судом был приговорен к «каторжную
работу вечно», причислен к государственным преступ-
никам 1 разряда. Екатерина Ивановна, узнав, что мужу
16 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
«да рована» жизнь и из Петропавловской крепости его
отправят в Сибирь, принялась хлопотать о сви дании с
Сергеем Петровичем.
Только в мае 1826 года Екатерине Ивановне было
разрешено свидание с мужем. После по лугодичных хло-
пот, просьб, молений.
В своих записках С.П. Трубецкой описывает это сви-
дание: «В понедельник на Святой неделе я имел неожи-
данное счастье обнять мою жену. Нелегко изобразить
чувства наши при этом свида нии. Казалось, все несча-
стия были забыты. Все лишения, все страдания, все
беспокойства исчезли. Добрый верный друг мой — она
ожидала с твердостию всего худшего для меня, но давно
уже ре шилась, если только я останусь жив, разделить
участь мою с ней, и не показала ни малейшей сла бости.
Она молилась, чтобы Бог сохранил мою жизнь и дал
мне силы перенести с твердостию тепе решнее и буду-
щее положение мое.
Наше свидание было подобно свиданию моему с
сестрой, в присутствии коменданта, кото рый, как будто
для того, чтобы дать нам более свободы, притворился
спящим в своих креслах.
До сих пор я не имел никакой надежды увидать когда-
нибудь жену мою. Но это свидание за ставило меня наде-
яться, что мы опять будем когда-нибудь вместе. И поэтому,
может быть, час разлуки не так показался мне тягостным,
как должно было ожидать. Воспоминание о проведенных
вместе часах сладостно занимали меня многие дни.
Я благодарил Бога от глубины души за то, что Он
милостию Своей так поддержал ее и в чув ствах внутрен-
них, и в наружном виде. Ничего отчаянного, убитого не
было ни на лице, ни в одеж де. Во всем соблюдено при-
стойное достоинство.
ГЛАВА 1. ДОБРОТА НЕИСЧЕРПАЕМАЯ 17
Вид ее и разговор с нею укрепили во мне упование
в Бога, и я с тех пор покорился воле Про видения, преда-
вшись всеми моими чувствами, с полною искренностию,
всему, что Ему угодно бу дет мне послать в будущности».
Как известно, Екатерину Ивановну Трубецкую и
сразу за ней приехавшую в Сибирь М.Н. Волконскую,
поэт А.Н. Некрасов сделал героинями своей поэмы
«Русские женщины». Широко известная в середине и
конце XIX века и особенно в России социалистической,
эта поэма нынче почти забыта. Хорошо было бы позна-
комиться с ней современному молодому читателю.
***
Она была первой. Первой обратилась к Николаю I
с просьбой разрешить следовать за мужем в изгнание.
Первой из 11 отправилась в Сибирь.Первой проложила
«сибирский путь».
Именно на нее — первую — обрушилась самая
большая «порция» жестокой непримиримо сти нового
монарха к его «друзьям по 14 декабря».
Ей первой было суждено открыть мучительное
«шествие» декабристских идеальных жен, которые так
походили на древних своих предшественниц — русских
святых благоверных княгинь.
А.Е. Розен писал в своих мемуарах о Екатерине
Ивановне: «Женщина с меньшей твердостью стала бы
колебаться, условливаться, замедлять дело перепи-
сками с Петербургом и тем удержала бы других жен
от дальнейшего напрасного путешествия. Как бы то ни
было, не уменьшая досто инств других наших жен, раз-
делявших заточение и изгнание мужей, должен сказать
положитель но, что княгиня Трубецкая первая проло-
жила путь, не только дальний, неизвестный, но и весьма
18 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
трудный, потому что от правительства дано было пове-
ление отклонять ее всячески от намерения соединиться
с мужем».
Розен несколько смягчил цель, которую преследо-
вал монарх Николай I. На Е.И. Трубецкой был опробо-
ван тайный циркуляр, предписывавший всеми мерами
преграждать проникновение в Сибирь декабристским
женам.
То есть Трубецкая должна была «закрыть» тот
сибирский путь, который она же и открыла.
А выполнить эту неблаговидную миссию должен
был помочь иркутский губернатор И.Б. Цейдлер.
Приехав в Иркутск, Е.И. Трубецкая сразу же обра-
тилась к нему за разрешением следовать дальше. В ответ
Цейдлер стал настойчиво убеждать ее вернуться обратно.
Он выполнял нигде не опубликованную инструкцию,
которую по воле монарха выработал петербургский
секретный ко митет. В нем было 4 главных пункта: 1.
Жена, следующая за своим мужем, теряет прежнее зва-
ние и признается женой ссыльно-каторжного. 2. Дети,
что родятся в Сибири, поступят в заводские крестьяне.
3. Ни денежных сумм, ни вещей многоценных взять с
собой не дозволяется. 4. Отъез дом в Нерчинский край
уничтожается право на крепостных людей, с ними при-
бывших.
К этим жесточайшим мерам Николай I добавил лич-
ные «ограничительные правила», кото рые еще больше
усугубляли и делали бесправным положение жен дека-
бристов в случае смерти мужей.
Екатерина Ивановна подписала все эти документы
и снова просила отправить ее дальше. Так началась
полугодовая борьба, чтобы не сказать битва Трубецкой
с Цейдлером, а по сути — с мо нархом, волю которого
ГЛАВА 1. ДОБРОТА НЕИСЧЕРПАЕМАЯ 19
губернатор беспрекословно выполнял. Много этапов и
периодов было в этой битве. Цейдлер менял тактику и
тон разговора с Екатериной Ивановной, запугивания и
уст рашения сменяли беседы почти отеческого харак-
тера. Он сказывался больным и неделями не при нимал
княгиню. Он не отвечал на ее письменные прошения и
не отправлял ее прошений в Петер бург, уверяя, что это в
Петербурге медлят с ответом.
Когда же принял Трубецкую «после долгой болезни»,
сообщил, что ей придется отправиться дальше вместе
с каторжниками под конвоем и добавил, что из 500
отправляемых человек до места доходят не более трети.
Остальные погибают в пути. Но и это не остановило
Екатерину Ивановну. И тогда случилось неожиданное:
высокомерный, бескомпромиссно жестокий губер-
натор куда-то исчез. Перед княгиней Трубецкой стоял
пожилой, все понимающий и сочувствующий ей чело-
век во фраке, с глазами, полными сострадания, в кото-
рых стояли слезы, и торопливо говорил:
— Княгиня, голубушка, вы поедете, конечно, пое-
дете...
Монаршие циркуляры, «ограничительные меры» и
необходимость выполнить жестокосерд ные государевы
установления повергла ниц эта хрупкая, но невиданно
мужественная и преданная своему мужу княгиня. За
эти полгода он так хорошо узнал ее чистую светлую
душу, что, наверное, если бы позволяли его статус и
светские приличия, он стал бы перед ней на колени и
низко покло нился бы. И, видимо, встреча и такое нелег-
кое знакомство с княгиней Трубецкой остались самым
прекрасным воспоминанием в его отданной государю и
отечеству службе. И еще, наверно, как до рогую релик-
вию хранил И.Б. Цейдлер прошение к нему Екатерины
20 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
Ивановны. Оно интересно и нам, потомкам этой вели-
кой женщины:
«Милостивый государь Иван Богданович!
Уже известно Вашему превосходительству желание
мое разделить участь несчастного моего мужа, но, заме-
тив, что Ваше превосходительство все старания употре-
бляло на то, чтобы отвратить меня от такого намерения,
нужным считаю письменно изложить Вам причины,
препятствующие мне согласиться с вашим мнением.
Со времени отправления мужа моего в Нерчин-
ские рудники я прожила здесь три месяца в ожидании
покрытия моря.
Чувство любви к Другу (именно к Другу с большой
буквы, а не просто мужу. — В.К.) заста вило меня с вели-
чайшим нетерпением желать соединиться с ним. Но со
всем тем я старалась хладно рассмотреть свое положе-
ние и рассуждала сама с собою о том, что мне предсто-
яло выби рать.
Оставляя мужа, с которым я пять лет была счаст-
лива, возвратиться в Россию и жить там во всяком
внешнем удовольствии, но с убитой душой, или из любви
к нему, отказавшись от всех благ мира с чистой и спо-
койной совестью, добровольно предать себя унижению,
бедности и всем неис числимым трудностям горестного
его положения и в надежде, что, разделяя все его стра-
дания, могу иногда любовью своею хоть мало скорбь его
облегчить?
Строго испытав себя и удостоверившись, что силы
мои душевные и телесные никак бы не позволили мне
избрать первое. А ко второму сердце сильно влечет
меня».
Есть в этом прошении Трубецкой к Цейдлеру от 15
января 1827 г. изложение еще одной важной причины,
ГЛАВА 1. ДОБРОТА НЕИСЧЕРПАЕМАЯ 21
которая объясняет ее стремление соединиться с мужем-
каторжанином. И эта причина безраздельно соединяет
ее (как и других жен декабристов) с ее древнерусскими
предше ственницами — великими русскими княгинями.
Екатерине Ивановне Трубецкой — единственной из
11 ее подруг — удалось мудро и просто объяснить глу-
бинные, внутренние мотивы своего поступка:
«Но если б чувства мои к мужу не были таковы,
есть причины еще важнее, которые прину дили бы меня
решиться на сие.
Церковь наша почитает брак таинством, и союз
брачный ничто не сильно разорвать. Жена должна делить
участь своего мужа всегда — и в счастии и в несчастии.
И никакое обстоятельство не может служить ей поводом
к неисполнению священнейшей для нее обязанности.
Страдание приучает думать о смерти. Часто и живо
представляется глазам моим тот час, ко гда, освободясь
от здешней жизни, предстану перед великим Судьею
мира и должна буду отвечать ему в делах своих, когда
увижу, как венцом Спаситель воздаст за претерпенное
на земле. Именно его ради, и вместе весь ужас положе-
ния несчастных душ, променявших Царствие Небес-
ное на проходящий блеск и суетные радости земного
мира».
Иван Борисович Цейдлер, втайне искренне жалея
и сопереживая Трубецкой, безусловно, был поражен
духовной зрелостью 25-летней княгини, глубиной и
цельностью ее натуры. Без коммен тария он отправил
письмо Екатерины Ивановны генерал-губернатору Вос-
точной Сибири Лавинскому, коротко сообщив: «По полу-
чении письма я ей сделал письменный отзыв с прописа-
нием всех тех пунктов, которые к женам преступников
22 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
относятся... Выдав Трубецкой прогоны, разре шил выезд
ее, и она отправилась за Байкал сего 20 января с при-
слугою из вольнонаемного человека и девушки».
***
Из «Записок» Е.П. Оболенского известны тайные
«шаги» Екатерины Ивановны в пору ее «иркутского
сидения»:
«Вопреки всем полицейским мерам, скоро дошла
весть, что княгиня Трубецкая приехала в Иркутск.
Нельзя было сомневаться в верности известия, потому
что никто не знал в Усолье о су ществовании княгини и
потому выдумать известие о ее прибытии было невоз-
можно...
Один из местных жителей помог связаться с Трубец-
кой первым восьмерым декабристам-каторжникам».
Оболенский продолжает рассказ: «Он верно испол-
нил поручение — и через два дня принес письмо от кня-
гини Трубецкой, которая уведомляла о своем прибытии,
доставила успокоительные известия о родных и обещала
вторичное письмо.
Письмо вскоре было получено, и мы нашли в нем
пятьсот рублей, коими княгиня делилась с нами. Тогда
же предложила она нам написать к родным, с обещанием
доставить наше письмо... Случай благоприятный был дра-
гоценен для нас, и мы им воспользовались, сердечно бла-
годаря Катерину Ивановну за ее дружеское внимание».
Сергея Петровича впервые в Сибири Трубецкая
увидела только перед отправкой восьмерых осужденных
из Усолья еще дальше — в Нерчинские рудники, их всех
собрали в Иркутске перед отправкой за Байкал.
«Но начальство, — рассказывал Оболенский, —
не хотело допускать этого свидания и торо пило нас
ГЛАВА 1. ДОБРОТА НЕИСЧЕРПАЕМАЯ 23
к отъезду. Мы медлили, сколько могли, но, наконец,
принуждены были сесть в назначен ные нам повозки.
Лошади тронулись. В это время я вижу Катерину
Ивановну, которая приехала на извозчике и успела
соскочить и закричать мужу. В мгновение ока Сергей
Петрович соскочил с по возки и был в объятиях жены.
Долго продолжалось это объятие, слезы текли из глаз
обоих. По лицмейстер суетился около них, прося их
расстаться друг с другом. Напрасны были его просьбы.
Его слова касались их слуха, но смысл их для них был
непонятен. Наконец, однако ж, последнее «прости»
было сказано».
«Чтобы еще более оценить величину подвига Тру-
бецкой... надо помнить, что все это проис ходило в 20-х
годах, когда Сибирь представлялась издали каким-то
мрачным, ледяным адом, от куда, как с того света, воз-
врат был невозможен и где царствовал произвол», —
писал Н.А. Белого ловый.
***
Приехав в Благодатский рудник, Екатерина Ива-
новна первым делом направилась к тюрьме, вернее к
забору, огораживающему тюрьму. Она долго вгляды-
валась в тех, кто был на тюремном дворе и, наконец,
с трудом узнала мужа. Блистательный Серж Трубец-
кой, князь, герой Отечественной войны и гордость
древнего рода Трубецких был в коротком оборванном
тулупчике, кото рый он подпоясал какой-то грязной
веревкой, в кандалах, обросший спутанными воло-
сами и бо родой. Это так потрясло Екатерину Ива-
новну, мужественно продержавшуюся целое полуго-
дие на нравственной пытке, что она прямо у забора
упала в обморок.
24 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
Через несколько дней в Благодатск прибыла М.Н.
Волконская.
Е.П. Оболенский с благодарностью и восхищением
писал о них:
«С их прибытием и связь наша с родными и близ-
кими сердцу получила то начало, которое уже потом не
прекращалось. Их родственной почтительности достав-
лять родным нашим те из вестия, которые могли их уте-
шить при совершенной неизвестности о нашей участи.
Но как исчислить все то, чем мы им обязаны в про-
должение стольких лет, которые ими по священы были
попечению о своих мужьях, — а вместе с ними и об
нас?»
***
Сохранилось несколько описаний внешнего облика
Катерины Ивановны Трубецкой, сделан ных в разное
время и разными людьми — и ее подругами по сибир-
скому изгнанию, и декабристами, и местными жите-
лями.
Хочется привести некоторые, ибо каждое описа-
ние высвечивает все новые свойства этой удивительной
женщины.
Н.А. Белоголовый (он тогда был подростком):
«Она была небольшого роста, с приятными чертами
лица и большими кроткими глазами. И иного отзыва о
ней не слыхал, как вот, что это была олицетворенная
доброта, окруженная обожа нием не только своих това-
рищей по ссылке, но и всего оёкского населения, нахо-
дившего всегда у нее помощь словом и делом».
Е.П. Оболенский:
«Екатерина Ивановна Трубецкая не была хороша
лицом, но тем не менее могла всякого об ворожить своим
ГЛАВА 1. ДОБРОТА НЕИСЧЕРПАЕМАЯ 25
добрым характером, приятным голосом и умною, плав-
ною речью. Она была обра зованна, начитанна и приоб-
рела много научных сведений во время своего пребыва-
ния за грани цей.
Немалое значение в образовательном отношении
оказало на нее знакомство с представите лями европей-
ской дипломатии, которые бывали в доме ее отца, графа
Лаваля. Граф жил в пре красном доме на Английской
набережной, устраивал пышные пиры для членов цар-
ской фамилии, а по средам в его салон собирался дипло-
матический корпус и весь петербургский бомонд».
А вот какой видела ее Волконская:
«Каташа была нетребовательна и всем довольство-
валась, хотя выросла в Петербурге, в вели колепном доме
Лаваля, где ходила по мраморным плитам, принадлежав-
шим Нерону и приобре тенным ее матерью в Риме. Но
она любила светские разговоры, была тонкого и острого
ума, имела характер мягкий и приятный».
А.Е. Розен, не скрывая своего восхищения, расска-
зывает о Каташе так:
«Не уменьшая достоинств других наших жен, раз-
делявших заточение и изгнание мужей, должен сказать
положительно, что княгиня Трубецкая первая проло-
жила путь, не только дальний, неизвестный, но и весьма
трудный, потому что от правительства дано было пове-
ление отклонить ее всячески от намерения соединиться
с мужем.
Екатерина Ивановна Трубецкая была не красива
лицом, не стройна, среднего роста, но когда заговорит, —
так что твоя краса и глаза, — просто обворожит спокой-
ным, приятным голосом и плавною, умною и доброю
речью, так все слушал бы ее. Голос и речь был отпечат-
ком доброго сердца и очень образованного ума — от
26 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
разборчивого чтения, от путешествий и пребывания в
чу жих краях, от сближения со знаменитостями дипло-
матии».
***
Екатерина Ивановна вместе с Волконской сняли
крошечную избушку, крытую дранью, с хо лодными
сенями и двумя маленькими подслеповатыми окош-
ками на улицу. О размерах этого их постпетербургского
«дворца» поведала Волконская: если лечь головой к
стене, ноги упираются в дверь. Зато в их жилище был
избыток свежего воздуха: между венцами и бревнами
зияли такие щели, что зимой волосы женщин пример-
зали к бревнам.
Почти год, проведенный в Нерчинске княгинями —
«пионерками», был настолько тяжелым, казалось, выше
их человеческих возможностей, что остальные годы
каторги в Чите и Петровском заводе показались им и не
такими уж страшными.
Прежде всего обе женщины очутились лицом к лицу
с неведомой им прежде проблемой ску дости средств, а
потом и почти полным их отсутствием, ибо по монар-
шему произволению, родст венникам запрещалось
посылать им деньги и продукты. Лишь очень небольшая
сумма выделалась на ежемесячное пропитание, и та
находилась в ведении коменданта...
Мария Волконская вспоминает, что и эти скудные
средства они тратили на еду — но не для себя, а для
мужей. Причем не только на своих, но и еще на шесте-
рых их товарищей (в Благодатском руднике в тот 1827
год отбывали каторгу декабристы Е.П. Оболенский, А.З.
Муравьев, В.Л. Давыдов, братья Андрей Иванович и Петр
Иванович Борисовы, А.И. Якубович).
ГЛАВА 1. ДОБРОТА НЕИСЧЕРПАЕМАЯ 27
Обе женщины отказывали себе во всем. Волкон-
ская рассказала в мемуарах, что наступило время, когда
стало особенно трудно: «У Каташи не осталось больше
ничего. Мы ограничили свою пищу: суп и каша — вот
наш обеденный стол. Ужин отменялся. Каташа, привык-
шая к изысканной кухне отца, ела кусок черного хлеба и
запивала его квасом».
В Благодатском Каташа вынуждена была ходить в
старых ботинках в стужу, потому что из своих роскош-
ных зимних сапог сшила — сама — шапочку для одного
из декабристов, который отчаянно мерз в руднике.
И в то же время — «как сейчас вижу перед собой
Каташу с поваренной книгой в руках, гото вящую для них
(декабристов) кушанья и подливы» — пишет Волконская.
Однажды за «квасным» ужином Трубецкую застал один
из сторожей тюрьмы и так несказанно удивился ее «раз-
носолам», что сказал об этом Сергею Петровичу. Только
тогда узники узнали о крайне стесненном положе нии
княгинь, и можно только представить, какую нежность
и восторг вызвали мужество и самоот вержение женщин
в их сердцах.
Все дружно отказались от обедов, а тюремные сол-
даты, не менее своих поднадзорных восхи тившиеся
добротой «барынь», предложили свои услуги — стали
сами готовить еду для узников.
Но не только о пище для своих страдальцев забо-
тились княгини, еще год назад не ведавшие, как обхо-
диться без горничных и прислуги в самых элементарных
бытовых и житейских делах. В Нерчинске они, опять же
экономя на себе и своих нуждах, покупали ткани и —
как могли — шили одежду «для своих». Не только мужья,
но все восемь узников-декабристов, стали их семьей.
И у всех восьми, работавших в тесном, грязном забое,
28 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
быстро рвалась и изнашивалась одежда. И все восемь —
бывших великосветских мужчин и радовались и уми-
лялись, были безмерно благодарны этим неискусно и
неловко сшитым одеждам, как и часто не очень съедоб-
ным «произведениям» кулинарного искусства Каташи
Трубецкой.
Богатство души, нравственные ценности, действен-
ная, всеобъемлющая любовь вытеснили все бытовое,
классово-кастовое, социально значимое когда-то, в про-
шлой жизни.
И можно только диву даваться, какой невообрази-
мый «выверт» — социальный, психологи ческий, эти-
ческий, гуманистический — совершился в наш, ХХ1-й
просвещенный век, отстоящий на два столетия от этого
времени, когда дочери бывших крестьян, с детства при-
ученные ко всем житейским нуждам — и шитью, и при-
готовлению пищи, и уходу за домашними животными,
и ве ликому множеству умений их матерей, приехав в
города и «оседлав» «богатеньких Буратино», стали пусть
и «со слоновьей грацией» — изображать сословие бар-
ственное, не делать ничего и жадно, ненасытно потре-
блять, потреблять все материальное.
Самое же забавное — иное определение и не под-
ходит, — что эти нынешние «барыни-крестьянки» на
удивление похожи, почти неразличимы внешне — будто
некто сработал их на од ной поточной линии, а потом
они сами, одев себя в одинаковые тряпки из одинако-
вых «бутиков» и выкрасив волосы, сделав одинаковый
макияж в одних и тех же салонах «красоты» и подпра-
вив свои крестьянские формы в одних и тех же фитнес
клубах, поместились с помощью кошельков их «бизнес-
мужей» в одинаковые избушки-дворцы в «элитных»
коттеджных деревеньках.
ГЛАВА 1. ДОБРОТА НЕИСЧЕРПАЕМАЯ 29
И все это так сумеречно-скучно, что всякое живое
русское сердце ищет свет нравственной отрады, идеала,
высоких поступков и чувств в высокородных, добро-
вольных изгнанницах века Х1Х-го.
Свет этот негасим уже два столетия. И будет нега-
сим, пока жива Россия и старушка-земля...
***
Один из восьми Благодатских узников Е.П. Оболен-
ский рассказал о том, как воспринимали они самоот-
вержение жен двух своих товарищей:
«Прибытие этих двух женщин — русских по сердцу,
высоких по характеру, благодетельно подействовало
на нас всех. С их прибытием у нас составилась семья.
Общие чувства обратились к ним, и их первою забо-
тою были мы же: своими руками они шили нам то, что
казалось необходи мым для каждого из нас. Остальное
покупалось ими в лавках — одним словом то, что сердце
жен ское угадывает по инстинкту любви, этого источ-
ника всего высокого, было угадано ими и испол нено».
И добавляет — с чувством великой признательности и
доброго юмора: «Как не вспомнить импровизированные
блюда, которые приносились нам в нашу казарму Благо-
датского рудника — плоды трудов княгинь Трубецкой и
Волконской, в которых их теоретическое знание кухон-
ного искусства было подчинено совершенному неведе-
нию применения теории к практике. Но мы были в вос-
торге, и нам все казалось таким вкусным, что едва ли
хлеб, недопеченный рукою княгини Трубецкой, не пока-
зался бы нам вкуснее лучшего произведения первого
петербургского булочни ка».
Почти год провели княгини Трубецкая и Волконская
в Благодатском руднике возле своих мужей и друзей
30 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
декабристов. Год, полный лишений, болезней, душевных
и физических страданий и невыносимых условий жизни.
Для восьмерых декабристов и двух жен это был самый
тяжелый год из всех, проведенных ими на каторге.
В сентябре 1827 декабристов из Благодатского руд-
ника перевели в Читинский острог. О радости встречи
читинских узников с прибывшими из ада Благодатского
рудника писали почти все декабристы, оставившие
мемуары.
Не меньшей радость встречи была у женщин. При-
бывшие княгини Трубецкая и Волконская застали здесь
А.Г. Муравьеву, Е.П. Нарышкину и А.В. Ентальцеву.
Вскоре к ним присоединились А.И. Давыдова, Н.Д. Фон-
визина и невеста Анненкова Полина Гебль.
В Чите женщины очень подружились и поистине
составляли одну семью. Как писала П. Ан ненкова, «все
было общее — печали и радости, все разделялось, во
всем друг другу сочувствовали. Всех связывала тесная
дружба, а дружба помогала переносить неприятности и
заставляла забывать многое».
Они были молоды и жизнерадостны. И это тоже
помогало во многих невзгодах. Их не остав ляло и чув-
ство юмора, и умение посмеяться над тем, что «истинно
смешно». Женщины были доб ры, ласковы и непринуж-
денны в отношении друг друга. Придумали прозвища,
которые отметали светскую принужденность и уста-
навливали простую доверительность. Нарышкина была
Лизхен, Трубецкая получила ласковое прозвище Каташа,
Муравьева стала Мурашкой, а Фонвизина — Визинкой...
Строгости первых лет в Читинском остроге
вызвали «тихий бунт» женщин, так как свидания с
мужьями разрешались лишь два раза в неделю — всего
по часу. При этом — в присутствии офи цера. Жены
ГЛАВА 1. ДОБРОТА НЕИСЧЕРПАЕМАЯ 31
придумали — садиться на большом камне против
тюрьмы и пользоваться любой воз можностью переки-
нуться хоть несколькими словами с декабристами. И не
только мужьями.
Каташа «пошла дальше». Здесь помог скверный слу-
чай. Как правило, солдаты отгоняли си дящих на камне
женщин. Но однажды самый грубый солдат ударяет
Катерину Ивановну. Возму щены все — и узники, и жены.
Но если первые совершенно бесправны, то женщины
немедленно отправляют жалобу в Петербург и гневно
рассказывают о случившемся родственникам.
А Трубецкая с этого времени устраивает демонстра-
тивные «приемы» у тюрьмы. Она прино сит стул, усажи-
вается удобно и беседует с арестантами — не только с
мужем, — которые собира ются у стены тюремного двора.
Выстраивается целая очередь жаждущих общаться с
Екатериной Ивановной. Так сообщаются вести и ново-
сти из Петербурга и Москвы, так обмениваются самой
разной информацией. И хотя приходится говорить
очень громко, почти кричать, узники чувству ют, что не
оторваны от мира, что рядом верные помощницы, кото-
рые никого не оставят в беде и печали.
Екатерина Ивановна щедро дарила им эту уверен-
ность и радость общения.
Щедра она была, как и Сергей Петрович, и в делах
материальных. В Читинском остроге де кабристы жили
артелью — а это значит, что книги, вещи, продукты были
общими. Как общими были и денежные взносы на все
это. Каждый из декабристов вносил в артельную кассу
столько, сколько могли прислать родственники. Были и
такие, кому не присылали денег вообще. Поэтому основу
артельной кассы составляли взносы богатых узников.
С.П. Трубецкой (а значит и Каташа) ежегодно вносили
32 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
в кассу артели от двух до трех тысяч, как Волконский
и Никита Муравьев, а Фонвизин — до тысячи. Это при
том, что позднее женатые вели отдельное хозяйство.
***
В Чите — и это продолжалось в Петровском
заводе — женщины взяли на себя доброволь ную и очень
непростую обязанность писать за узников. Декабристам
в годы каторги была запре щена переписка. Как свиде-
тельствовал И.Д. Якушкин в «Записках», Е.И. Трубецкая
писала род ным и близким десяти — и даже больше —
декабристов. Это были письма под диктовку или чер-
новики, которые декабристы отдавали женщинам.
Женщины писали от своего имени, и не просто
излагали содержание черновиков — они ча ще всего
вели некие собеседы в письмах. Они ободряли, поддер-
живали родных, сообщали даже самые мелкие подроб-
ности жизни узников. Женщины хорошо понимали, что
родственникам, осо бенно родителям, дорога каждая
мелочь, каждая подробность жизни их взрослых детей.
Чтобы понять, насколько тяжела была нагрузка на
каждую из жен, достаточно вспомнить со отношение: 120
узников и 11 женщин. Причем писали они не к одному
только адресату — родст венников и близких у узников
было несколько.
Каждой женщине — во все годы Читинского и
Петровского заточения — приходилось пи сать от
десяти до двенадцати писем в неделю. И это не было
пределом для Екатерины Ивановны и Марии Никола-
евны, которые были знакомы со многими родственни-
ками декабристов. Их «эпи столярная нагрузка» нередко
доходила до 30 писем «в почту». А почта отправлялась
один раз в неделю. Доходила же до адресатов — если
ГЛАВА 1. ДОБРОТА НЕИСЧЕРПАЕМАЯ 33
доходила — не ранее, чем через два месяца. Ибо на
тройную цензуру — комендант, канцелярия иркутского
генерал-губернатора, III Отделение — уходило немало
времени, и 2 месяца было минимальным сроком полу-
чения весточки и в Сибири, и в Петербурге. Отстава-
ние от событий, происходивших в мрачных сибирских
«норах», и в России нередко составляло полугодие. И
страшно было получать «приветы и поцелуи» умер-
шему в Пет ровском заводе ребенку или спрашивать о
здоровье матери или свекрови, которой уже не было на
свете.
За почти три года пребывания в Чите — трудных,
однообразных и не сулящих надежд — только 2 февраля
в дом Трубецких пришла настоящая радость и счастье.
Екатерина Ивановна ро дила дочь Александру. С ней,
шестимесячной крохой, она проделала путь в новый
острог — в Петровский завод.
Год в Нерчинске, три года в Чите. И, наконец,
специально для декабристов выстроенная тюрьма в
Петровском заводе. Потерей здоровья, а некоторые
декабристы и жизнью заплатили, во-первых, за неосмо-
трительность коменданта Лепарского — он болотистую
низину, в которой была выстроена тюрьма, принял за
удобный милый лужок с цветами и изумрудной зеленью,
а во-вторых, за торопливость исполнения монаршего
приказа поскорее разместить в плохо построен ной,
невысохшей тюрьме своих «друзей по 14 декабря». Мало
того, в этом остроге-новостройке были такие малень-
кие, а главное неудобно расположенные окна, что даже
среди дня в камерах было почти темно. Екатерина Ива-
новна писала матери об этой новой тюрьме: «Мы все
находимся в остроге вот уже четыре дня. Нам не раз-
решили взять с собой детей, но если бы даже позволили,
34 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
то все равно это было бы невыполнимо из-за местных
условий и строгих тюремных правил... Если позволите, я
опишу вам наше тюремное помещение. Я живу в очень
маленькой комнатке с одним окном, на высоте сажени
от пола, выходит в коридор, освещенный также малень-
кими окнами. Темь в моей комнате такая, что мы в пол-
день не видим без свечей. В стенах так много щелей, ото
всюду дует ветер, и сырость так велика, что пронизы-
вает до костей».
О том же 21 июня 1830 г., Екатерина Ивановна
писала отцу, графу Лавалю: «Я приехала в Сибирь ради
мужа — чтобы заботиться о нем». Но для этого ей прихо-
дится заключить себя в тюрьму вместе с ним — «настоя-
щую могилу, узкую, сырую и нездоровую». Мало того,
она, ос тавляя дома свою малышку Александру, подвер-
гает опасности жизнь ребенка.
А перед этим она писала прошение Бенкендорфу
разрешить ей видеться с мужем у себя дома ежедневно,
как это было позволено в Чите. Ибо в тюрьме быть с
ребенком не могла — она под робно описала шефу III
Отделения невыносимые условия жизни в Петровском
заводе. И снова женщины устраивают настоящий бунт.
Они засыпают письмами Петербург и Москву — род-
ным, близким, светским знакомым, в которых живопи-
суют условия, в которые попали после Читы, счи тая их
в «тысячу раз худшими». Посылали жалобы и прошения
и к Бенкендорфу.
Говоря о бунте женщин, оказавшихся в поистине
адовых условиях в тюрьме Петровского за вода, следует
иметь в виду, что на этот бунт решались только те, род-
ственники которых были близки ко двору, с которыми
считался неукротимый монарх: Волконская, Трубецкая,
Муравьева,Нарышкина, Фонвизина...
ГЛАВА 1. ДОБРОТА НЕИСЧЕРПАЕМАЯ 35
***
Женщины приехали в Петровский завод раньше пар-
тии заключенных. А.Г. Муравьевой уда лось купить дом
прямо напротив острога. И когда декабристы пришли в
Петровский, женщины «выстроились» именно у этого
дома и приветствовали всех.
И Екатерина Ивановна возле каземата построила
собственный дом. Рядом и напротив расположились
дома других декабристских жен — образовалась настоя-
щая улица, которую назвали Дамской. А местные жители
окрестили ее Барской.
Екатерине Ивановне в Петровском заводе, как и на
поселении в Оёке а потом в Иркутске,удалось так разу-
мно, уютно, даже комфортно организовать свой дом и
быт, будто за окном вовсе не было безнадежной Сибири.
Свой дом на Дамской улице она описала сестре Зинаиде
Лебцельтерн в мае 1836 г.: «У нас двухэтажный дом. В
нижнем — комната для служанки и кладовые. В верх-
нем этаже три комнаты. Я сплю в 1-й из них с Никитой
и его кормилицей. Другую занимают две малышки и их
няня, а средняя служит гостиной, столовой и кабинетом
для учебных занятий Сашеньки. Окна наши выходят на
тюрьму и горы, которые нас окружают. Ты, конечно,
знаешь, что Петровск представляет собой заболоченную
впадину среди высоких гор, покрытых редким лесом.
Вид их не имеет ничего веселого».
В Петровском заводе у малышки Александры появ-
ляются сестренка Елизавета (1834 г.), бра тишка Никита
(1835 г.) и еще одна сестренка Зинаида (1837 г.). За год
до отъезда из Петровского, в 1838 г., Екатерина Ива-
новна родит еще одного сына — Владимира, которого
через год, перед самым отъездом на поселение они
похоронят. 5-летний Никита переживет его всего на
36 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
один год — Трубецкие похоронят его уже в Иркутске.
Через год их ждут новые похороны. Новорожденная в
1841 г. Екатерина умрет в тот же год. Последние детские
похороны ждали Трубецких в 1845 г. — умерла их годо-
валая Софья. У Трубецких останутся три дочери и сын.
Причем двое из них пере шагнут век XX-й: Елизавета (в
замужестве Давыдова) 1834-1918, и Зинаида — (в заму-
жестве Свербеева) — 1837-1924. На жизнь Александры
и Ивана Сибирь наложит свою беспощадную пе чать уже
в России: оба едва минуют 30-летие.
Заботами о муже, детях, доме, обо всех декабри-
стах, нуждавшихся в ее помощи и поддержке, огром-
ным объемом корреспонденции и множеством других
хлопот были заполнены девять лет пребывания Тру-
бецкой в Петровском заводе. В письмах декабристов,
вышедших до 1839 г.на по селение, то и дело мелькает
ее имя — это их добрые благодарные воспоминания
о княгине Тру бецкой времен Петровского завода. Вот
только два из них.
Декабрист Петр Николаевич Свистунов 2 сентября
1831г. восторженно сообщал брату Александру:
«Княгиня Трубецкая — ангел доброты. Трудно
найти такую добрую, самоотверженную и милосердную
женщину, как она. Я часто сравниваю ее с Аглаей (так
в семье Свистуновых звали сестру Петра Николаевича
Глафиру. — В.К.), которую особенно люблю, и как-то
сказал княгине, что самое для меня заветное желание —
увидеть их впоследствии друзьями».
Скупой на похвалы Матвей Иванович Муравьев-
Апостол писал другу И.Д. Якушкину: «Его (Трубец-
кого. — В.К.) жена воистину очаровательна и соединяет
с значительным умом и развити ем неистощимый запас
доброты». Доброта была основой, фундаментом жизни
ГЛАВА 1. ДОБРОТА НЕИСЧЕРПАЕМАЯ 37
обоих супругов Трубецких, их любви, их самоотверже-
ния, их отношения к людям.
Однако к природной доброте Екатерины Ивановны
Господь присовокупил талант организа торский и еще
одно качество, которое в наш прагматический век мы
называем предприимчиво стью. И это всегда делало
доброту Трубецкой действенной.
Уже в пору своего вынужденного иркутского сиде-
ния и борений с губернатором Цейдлером эта изнежен-
ная, избалованная и, казалось бы, безумно далекая от
реалий жизни светская женщина, барыня естественно
и просто приблизилась к своему «страшно от нее дале-
кому народу».
Каким-то образом она знакомится и делает
своим помощником сектанта-духобора — и через него
вступает в «недозволенную переписку» с близкими.
25-летняя Екатерина Ивановна — непо стижимым обра-
зом — там же, в Иркутске знакомится и делает своим
надежным помощником из вестного сибирского купца
Е.А. Кузнецова. Он многие годы потом был посредником
в нелегаль ных сношениях декабристов. А провожая еще
в Красноярске занемогшего Карла Воше в Петер бург,
сумела так ловко запрятать письма к родителям, что ни
один обыск их не обнаружил.
Эта ее деятельная доброта по сути спасла и жизни
всех петрашевцев.
Спустя 25 лет после декабристов на сибирскую
каторгу были обречены петрашевцы. Около недели про-
были они в декабре 1849 г. в тюрьме в Тобольске — вме-
сте с уголовниками. Многие из петрашевцев не имели
никаких средств. Жившая в это время на поселении
Фонвизина не только добилась тайного свидания с узни-
ками, но одарила их Библией, в которую вложила деньги,
38 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
помо гала получить им пищу, одежду, ободряла их, как
могла. Когда петрашевцев распределили по гу берниям и
заводам, «эстафету» приняла Е.И. Трубецкая.
Е.П. Оболенский успокаивал брата Константина,
который беспокоился о судьбе их родст венника петра-
шевца Н.С. Кашкина: «Везде — по пространству всей
Сибири, начиная от Тоболь ска, — в Томске, Краснояр-
ске, Иркутске и далее за Байкалом — он найдет наших,
которые все, без исключения, будут ему помощниками
и делом и словом» и советует обращаться «прямо к
Катери не Ивановне Трубецкой».
Екатерина Ивановна стала своеобразным штабом,
куда стекались сведения о распределении по сибирским
губерниям петрашевцев, и информация о том, кому из них
в чем помочь и как. По том эта информация отправлялась
по местам поселения декабристов — именно благодаря
помощи всех декабристов удалось выжить петрашевцам.
Уже из Кургана, куда был отправлен на поселение в
октябре 1838 г., П.Н. Свистунов с доб рой улыбкой пове-
ствует о жизни Каташи Трубецкой: «Княгиня Трубецкая
еще в Петровском (срок каторги ее мужа истекал только
в 1839 г.), который должна покинуть будущим летом. У
нее две дочери и два сына (Петр Николаевич ошибся:
три дочери и сын). Трое младших очень красивые дети.
Заботы о них и воспитание старшей отнимают у нее
все время. Я не знаю, каким образом она устраивается,
чтобы все успеть, не покидая своей кушетки, так как
постоянно лежит на ней в сво ей величественной позе.
Но в хозяйстве полный порядок благодаря деятельности
ее мужа, встаю щего на свои ходули и измеряющего ими
пространство подобно жителю ланд.
Княгиня чувствует себя счастливой, так как ее
запросы весьма умеренны. Можно сказать, что она
ГЛАВА 1. ДОБРОТА НЕИСЧЕРПАЕМАЯ 39
создана специально, чтобы находиться в этом положе-
нии. У нее есть какие-то надежды, что она сможет пере-
ехать сюда и здесь обосноваться, подобно семье Аннен-
ковых, чего я ей желаю всей душой».
А в апреле 1839г. П.Н. Свистунов серьезно защи-
щает Екатерину Ивановну перед сестрой Александрой:
«Ты ошибаешься, дорогой друг, насчет княгини Тру-
бецкой, что отсутствие у нее воображения заставляет
ее довольствоваться лишь материальным благосостоя-
нием. Не понимаю, почему ты составила о ней такое
плохое представление. Действительно, у нее нет долж-
ного вкуса к изящным искусствам, но во всем осталь-
ном она обладает развитым умом. Она прекрасно может
вести беседы обо всем, много читает, и ее подчеркнутое
нежелание к передвижениям нисколько не влияет на ее
душевную активность.
Она счастлива в семье, у нее есть узкий круг друзей,
с которыми часто видится, когда хочет, а кроме того,
она обладает тем качеством, что называют «счастливой
натурой», которая заставляет ее во всяком положении
видеть все с хорошей стороны и этим быть глубоко удо-
влетворенной, ни когда не огорчаясь ни на минуту. В
этом ей очень помогает ее благочестие».
Письмо от 23 марта 1832 г., когда еще была запре-
щена переписка декабристов с родными (из Петров-
ского завода за П.Н. Свистунова писала Екатерина
Ивановна Трубецкая), очень вырази тельно рисует ее
христианскую убежденность. Она пишет: «Мы часто с
ним (Свистуновым) спо рим вот о чем: я доказываю, что,
даже имея сильную и безграничную веру в доброту и
всемогуще го Бога, невозможно было бы поверить в бес-
конечность мук даже на этом свете. Никоим образом не
в состоянии предугадать будущее, я все же твердо верю,
40 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
что когда-нибудь наши страдания смягчатся, а может
быть, и совсем прекратятся. И эта мысль моя придает
одновременно и мужест во, и смирение». Переписка
самих супругов Трубецких в Петровском заводе тоже
была очень обширной. Они переписывались с родными
и близкими в Петербурге и Москве. И касалась она не
только быто вых, событийных тем.
Екатерина Ивановна живо интересовалась всем,
что происходило в России и мире, и посто янно просила
присылать новинки литературы, музыки. Сергей Петро-
вич просил книги и журналы по различным отраслям
знаний. Им присылали отечественную и зарубежную
литературу, книги, журналы, учебники, энциклопедиче-
ские словари, каталоги, испанскую и греческую грам-
матику, итальянский словарь, научные труды по химии,
медицине, физике, математике и т.д. Уже в Пет ровском
у них составилась отличная библиотека, и ею пользова-
лись все декабристы.
И хотя до наших дней дошла лишь очень небольшая
часть корреспонденции (а писем Екате рины Ивановны
почти совсем нет), — она свидетельствует о безупречном
и строгом литературном вкусе Е.И. Трубецкой. В одном
из писем сестре она, например, сообщает, что художе-
ственных достоинств в произведениях таких авторов,
как Булгарин, Жанен, Э.Сю, нет и пеняет той, что сестра
ошибается в их оценке.
Екатерина Ивановна очень продуманно и
системно — вместе с Сергеем Петровичем — занима-
ется образованием детей. Сергей же Петрович даже
разработал собственную методику преподавания — не
только общеобразовательных предметов, но и теории
музыки, иностранных язы ков. А из сибирских дневни-
ков 1837-1839 гг., которые вел Трубецкой в Петровском
ГЛАВА 1. ДОБРОТА НЕИСЧЕРПАЕМАЯ 41
заводе, стано вится ясно, какое важное значение прида-
вали супруги Трубецкие детскому чтению.
На поселение в июле 1839 года С.П. Трубецкого
отправили сначала в село Оёк Иркутской губернии — в
30 верстах от Иркутска. Свой дом в Петровском заводе
Екатерина Ивановна прода ла горному ведомству. Тру-
бецкие с детьми добрались до Иркутска только первого
сентября. Здесь узнали о своем назначении в Оёк, здесь
же и постигло их первое тяжелое горе — умер годова-
лый Владимир. Об этом писал И.И. Пущин, оказавшийся
в Иркутске по пути на Туркинские минераль ные воды,
И.Д. Якушкину в ноябре 1839 г.:
«С Трубецкими я разлучился в грустную для них
минуту: накануне отъезда из Иркутска по хоронили их
малютку Володю. Бедная Катерина Ивановна в первый
раз испытала горе потерять ребенка. С христианским
благоразумием покорилась неотвратимой судьбе».
При отъезде из Петровского завода у супругов Тру-
бецких было пятеро детей: 9-летняя Алек сандра, 5-летняя
Елизавета (Ляка), трех с половиной летний Никита, двух-
летняя Зинаида и годо валый Володя. Из Оёка Екатерина
Ивановна писала сестре в Неаполь: «В настоящее время
мы жи вем в крестьянской хате весьма неудобно и тесно.
У детей нет места ни побегать, ни пошевелить ся, и мы
до такой степени сжаты, что я не могу найти никакого
серьезного занятия или приняться за какую-нибудь дли-
тельную работу, а это для меня большое лишение.
Сергей очень старается подвинуть вперед дело
предпринятой нами постройки. Это будет до вольно
маленький, зато удобно расположенный дом, который,
я надеюсь, будет теплым. Я жду с нетерпением резуль-
тата, больше для детей, чем для себя, того времени, когда
можно будет в нем поселиться».
42 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
И хотя от родных Трубецкие получили значитель-
ные суммы на переезд и строительство до ма, их семей-
ный бюджет был невелик, и в 1842 г. Трубецкой писал
Якушкину, что они должны жить более, нежели чем
скромно. Однако они всегда выкраивали на взносы в
малую декабрист скую артель, как и на помощь сельским
жителям.
Как поселенец Сергей Петрович получил земельный
надел в 15 десятин и тут же возвратил его местным кре-
стьянам, чтобы помочь сельскому обществу.
Князь Трубецкой занялся в Оёке сельским хозяй-
ством: разведением скота, лошадей, выра щиванием в,
казалось бы, неподходящих природных условиях фрук-
товых деревьев, самых разных огородных культур, у него
вызревала даже кукуруза.
Родным Екатерина Ивановна сообщала: «Огород
дает нам в смысле овощей все, в чем мы можем иметь
нужду в течение года. Мы имеем несколько коров, кото-
рые также помогают сводить концы с концами».
В 1840 году Трубецких постигла новая беда — умер
второй сын Никита. К этому времени сибирские тяготы
и испытания стали давать о себе знать: Екатерина Ива-
новна довольно часто бо лела. А в 1842 году захворала
настолько серьезно, что послала своим сестрам письмо-
завещание: «Когда меня не станет, я вам доверяю своих
мужа и детей. Позаботьтесь о них, сделайте так, чтобы
они ни в чем не нуждались. Пока Сергей жив, место его
дочерей подле него. Они должны по могать ему, облег-
чить последние дни его, закрыть ему глаза».
Никогда не изменяла Екатерина Ивановна девизу
своей молодости — всегда заботиться о муже.
В мае 1843 года Екатерина Ивановна разрешилась
сыном Иваном. А спустя год — родилась дочь Софья,
ГЛАВА 1. ДОБРОТА НЕИСЧЕРПАЕМАЯ 43
которой суждено было прожить всего 13 месяцев.
Потери детей еще больше усугуби ли нездоровье Екате-
рины Ивановны. Несгибаемая княгиня почувствовала,
что и ее собственное здоровье, и особенно детей, в отда-
ленном от города Оёке — под угрозой. Просила родных
хлопо тать о переводе семейства в Иркутск. Осенью
1845 года разрешение на переезд в Иркутск пришло, но
только для Екатерины Ивановны и детей. Сергей Петро-
вич должен был оставаться в Оёке и только навещать
семью в Иркутске.
Мать Трубецкой Александра Григорьевна купила
для семьи бывшую дачу губернатора И.Б. Цейдлера близ
Знаменского монастыря — с огромным садом. А в 1847
г. Александра Григорьевна стала хлопотать об определе-
нии своих внучек Елизаветы и Зинаиды в открывшийся
в Иркутске Девичий институт. Просьбу графини А.Г.
Лаваль удовлетворили, и девочки учились в этом инсти-
туте — и под своей фамилией.
В 1846 г. А.Г. Лаваль снова обратилась к Николаю I
разрешить дочери — Е.И. Трубецкой — приехать в Петер-
бург, чтобы проститься с умирающим отцом. Александра
Григорьевна клятвенно обещала, что об этом приезде
никто не будет знать, а Трубецкая, повидавшись с отцом,
сразу же возвратится в Сибирь. Монарх категорически
отказал и велел напомнить условие 1826 г. — ехать за
мужем без права на возвращение.
В 1847 г. С.П. Трубецкой переехал к семье в Иркутск.
К этому времени довольно большая иркутская дека-
бристская колония заметно поредела: не стало Лунина,
Никиты Муравьева. Но ос тавшиеся в Иркутске и окрест-
ностях декабристы жили дружной семьей. Н.А. Бело-
головый, ав тор книги «Из воспоминаний сибиряка о
декабристах» писал: «Двумя главными центрами, около
44 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
которых группировались иркутские декабристы, были
семьи Трубецких и Волконских, так как они имели сред-
ства жить шире, и обе хозяйки — Трубецкая и Волкон-
ская своим умом и образованием, а Трубецкая — и своей
необыкновенной сердечностью — были как бы созданы,
чтобы сплотить всех товарищей в одну дружескую коло-
нию. Присутствие же детей в обеих семьях вносило еще
больше оживления и теплоты в отношения». Дом Тру-
бецких, писал И.Д. Якушкин, «всегда набит слепыми,
хромыми и всякими калеками». Поэтому у их сына Вани,
которому только 10 лет (в 1853г. — В.К.), «премного бед-
ных, за которыми ухаживает». Старшая Саша (ей в 1853г.
23 года. — В.К.) — «добра, как ангел, чудная девочка и до
того привязана к родителям, что не хо чет решиться их
оставить. Преумнейшая особа и одарена многими талан-
тами» — сбылись пред сказания И.Д. Якушкина, который,
когда Саше было всего два года, написал в одном из писем
из Петровского завода: «Добрая Катерина Ивановна...
занимается своей Сашенькой беспрестанно, и к тому же
так благоразумна, что Сашенька теперь уже премилое
дитя и, наверно, будет преблаговоспитанная девушка»
***
Почти 15 лет прожили Трубецкие на поселении
в Иркутске. Время неумолимо приближалось к году
1854-му. К этому времени Екатерина Ивановна жила в
Сибири уже 28 лет.
Шенрок: «Екатерина Ивановна истощила все сокро-
вища своей души на поддержание в муже бодрости в
перенесении стрясшегося над ним злосчастия, на уте-
шение и облегчение его положе ния».
Летом 1854 г. Екатерина Ивановна тяжело заболела.
Ее дочь Александра (к этому времени уже Ребиндер)
ГЛАВА 1. ДОБРОТА НЕИСЧЕРПАЕМАЯ 45
писала сестре Бестужевых Елене Александровне: «Ее
здоровье очень меня беспо коит, дай Бог, чтобы оно
скорее поправилось. Теперь туда приехал Якушкин с
сыном, папенька и маменька очень были рады видеть
его после восемнадцатилетней разлуки». Видимо, это
была по следняя встреча с теми друзьями, которые жили
далеко от Иркутска.
14 октября 1854 года Екатерины Ивановны Трубец-
кой не стало. Ее хоронил весь Иркутск.
Сибирское изгнание пережили восемь из 11 жен.
Первой — в 1832 г. — ушла А.Г. Муравьева, еще в Петров-
ском заводе. Через семь лет за ней последовала К.П. Ива-
шева — на поселении в Туринске. В 1854 г. и Екатерина
Ивановна навсегда осталась в Сибири. Вместе с тремя
малолет ними детьми она похоронена в Иркутском Зна-
менском монастыре. Н.А. Белоголовый вспоминал: «Дом
Трубецких со смертью княгини стоял как мертвый.
Ста рик Трубецкой продолжал горевать о своей потере
и почти нигде не показывался. Дочери его все вышли
замуж, сын же находился пока в возрасте подростка».
После смерти Екатерины Ивановны у Сергея Петро-
вича впереди оставалось всего шесть лет: после амни-
стии 1856 г. он вернулся в Россию. Так как жить в сто-
лицах не дозволялось, он уехал в Киев к старшей дочери
Александре (в замужестве Ребиндер). Прожил там год, и
еще год жил в Одессе. За год до смерти ему было разре-
шено жить в Москве. В ноябре 1860 г. князя С.П. Трубец-
кого не стало. Могила его счастливо сохранилась до сих
пор — Сергею Петровичу Трубецкому, а значит и Ека-
терине Ивановне, чей прах в далекой Сибири, — можно
поклониться на подворье Но водевичьего монастыря в
Москве.
46 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
***
Екатерина Ивановна в Чите вела переписку Нико-
лая и Михаила Бестужевых, как и М.К. Юшневская. Без-
условно, Н. Бестужев писал портреты и Екатерины Ива-
новны, и Сергея Петровича не раз. К сожалению, они не
сохранились. До наших дней дошли их портреты, когда
все они были в Петровском заводе.
Однако сохранившаяся фототипия миниатюры на
слоновой кости, по мнению И.С. Зильберштейна, и по
возрасту, и по тому, что Екатерина Ивановна изобра-
жена в простом домашнем пла тье, что было немыслимо
в Петербурге, относится к первым годам ее пребывания
в Сибири и да тирует миниатюру 1828 годом.
Ее лицо на этой миниатюре совершенно подтверж-
дает словесные описания лица и всего об лика Екате-
рины Ивановны. От него исходит мягкий добрый свет.
И с трудом верится, что оно — нежное, женственное,
необыкновенно обаятельное — принадлежит такому
мужественному, само отверженному и стойкому чело-
веку, какой была Екатерина Ивановна Трубецкая. Поис-
тине, она, как и ее 600-летняя предшественница свя-
тая благоверная княгиня Анна Кашинская, в «женском
естестве мужескую крепость имела».
ГЛАВА 1. ДОБРОТА НЕИСЧЕРПАЕМАЯ 47
Глава 2.
Ангел, не
вспорхнувший
на небо
(Мария Николаевна
Волконская)
Она прожила всего 57 лет (25 декабря 1805г. —
10 августа 1863г.). И большую часть из них —
30 лет — поглотила (вернее было бы сказать,
проглотила) Сибирь, неволя, бесконечные
испытания, скорби.
Она оставила «Записки» — своим детям, внукам,
правнукам. Но, оказалось, не только своим, но мно-
гим поколениям российских детей и внуков. Инте-
ресные, умные «Записки» наблюдательного, зоркого и
глубоко аналитически мыслящего, доброго и талант-
ливого человека. И, как знать, оставила ли бы Мария
Николаевна Волконская — богатая, знатная, любимая
всеми, балованная аристократка — такой яркий след в
русской поэзии XIX века (Пушкин, Одоевский, Некра-
сов), в русской истории и в русской мемуаристике,
не соверши она подвига любви бескорыстной, разде-
лив 30-летнюю неволю в Сибири со своим мужем С.Г.
Волконским?! А еще след этот оказался значим и ярок
в истории традиционной женской русской святости,
начало которой положили древнерусские благоверные
княгини.
Внешне судьба расправилась с жизнью Марии
Николаевны своенравно, недобро и непреклонно
(она побаловала Волконскую только в ранней юно-
сти). Внутренняя же жизнь ее — это истинно христи-
анский подвиг женщины, которая жила для других,
возлюбив их даже больше себя: для мужа, детей, това-
рищей мужа, для страждущих и в ее помощи нуждав-
шихся...
Мария Николаевна родилась в семье и знатной, и
знаменитой — Раевских. Отец ее — Николай Николае-
вич Раевский — истинно русский воин, прославленный
генерал, герой Отечественной войны 1812 года. Гордость
русского воинства. Это о нем В.А. Жуковский писал с
восторгом:
Неподкупный, неизменный,
Хладный вождь в грозе военной,
Жаркий сам подчас боец,
В дни спокойные — мудрец.
Мать Марии Николаевны — Софья Алексеевна
(урожденная Константинова) — внучка Михаила Васи-
льевича Ломоносова. От матери, а может быть, и от
великого русского ученого унаследовала Мария тем-
ные глаза, темные волосы, а главное — гордую стать.
Братья Марии — Александр и Николай Раевские, оба
полковники — пытались активно препятствовать
Марии следовать за мужем в Сибирь, оба так никогда
и не простили С.Г. Волконскому, что он сломал жизнь
их сестры.
50 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
***
Впервые будущие супруги Волконские увиделись в
доме сестры Марии Екатерины, после ее замужества с
генералом М.Ф. Орловым в 1821 году. Сергею было в это
время 33 года, Марии — 16. Ко времени знакомства с
Раевскими Волконский был уже генералом (он стал им
в 24 года) и бригадным командиром в 19-й пехотной
дивизии. Герой Отечественной войны 1812г., чей пор-
трет был помещен в Зимнем дворце, в знаменитой Гале-
рее прославленных героев Отечества, «пламенно влю-
бился» в юную Марию, предложил ей руку и сердце. Ее
отец, Николай Николаевич Раевский, зная, что и Орлов,
и Волконский состоят в тайном обществе, потребовал от
обоих выйти из него, если хотят жениться на его доче-
рях. Оба жениха обещали это сделать и оба не сдержали
слова, хотя Орлов отошел от активного участия в делах
заговорщиков. Волконский же, что называется, соблю-
дал только внешние черты экс-заговорщика.
Свадьба состоялась 11 января 1825 года, в Киеве. По
непредсказуемой воле судьбы, шафером на свадьбе был
глава тайного Южного общества (об этом никто из непо-
священных не знал) П.И. Пестель, а среди гостей — буду-
щий начальник штаба корпуса жандармов (и это тоже
еще не было известно) Леонтий Васильевич Дубельт.
То есть будущие (о чем никто и предположить не мог)
жертва и палач.
«Испить» полную чашу счастья Марии не привелось:
после свадьбы вместе они были недолго — Волконского
звали в дивизию и служебные дела, и обязанности члена
тайного общества. А через несколько месяцев Мария
заболела и с родственниками отправилась на лечение в
Одессу. Когда же выздоровела, отправилась в Умань, где
служил муж. Несколько месяцев до рокового декабря
ГЛАВА 2. АНГЕЛ, НЕ ВСПОРХНУВШИЙ НА НЕБО 51
1825 года и были только месяцами досибирского семей-
ного счастья Марии Николаевны.
Декабрь 1825 года вторгается в дом Марии Никола-
евны в Умани ночным приездом мужа — через несколько
дней после выступления на Сенатской площади, о чем
она, конечно же, не знала. В «Записках» Волконская
рассказывает: «Он вернулся среди ночи: он меня будит,
зовет: «Вставай скорей». Я встаю, дрожа от страха... Он
стал растапливать камин и сжигать какие-то бумаги. Я
ему помогала, как умела, спрашивая, в чем дело? «Пестель
арестован. — За что? — Нет ответа». Уничтожив бумаги и,
видимо, личную переписку, Волконский уезжает с женой
в имение ее родителей Болтышку. Затем возвращается в
дивизию. В это время начинаются аресты членов Южного
тайного общества. Волконский понимает, что его арест
может последовать очень скоро и едет в Болтышку — к
жене и сыну, родившемуся буквально перед его приездом,
2 января. Видимо, не более двух дней пробыл он в имении,
знал, что, может быть, прощается навек с любимыми. По
возвращении в Умань, 7 января 1826 г. его арестовали.
Но это произойдет позднее. А за два дня до родов
Мария пишет мужу грустное и даже отчаянное письмо
в Умань.
Из письма 31 декабря 1825 г.:
«Не могу тебе передать, как мысль о том, что тебя нет
здесь со мной, делает меня печальной и несчастной, ибо,
хоть ты и вселил в меня надежду обещанием вернуться
к 1-му, я отлично понимаю, что это было сказано тобой
лишь для того, чтобы немного успокоить меня. Тебе не
разрешат отлучиться. Мой милый, мой обожаемый, мой
кумир Серж! Заклинаю тебя всем, что у тебя есть самого
дорогого, сделать все, чтобы я могла приехать к тебе, если
решено, что ты должен оставаться на своем посту».
52 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
И, конечно, ей и в голову не могло прийти, что, когда
Сергей отвозит ее в Болтышку, он уже знает, что его арест
вот-вот последует. Мария ждет ребенка, и все помыслы
ее только о будущем малыше и страстное желание, чтобы
в преддверии ее первых родов любимый был с ней.
И никому в те дни и месяцы не дано было знать, что
радостно-тревожные ожидания Марией первенца — под-
водят итог ее счастливой и безмятежной юности и жизни.
А ее роды — кажущиеся сейчас нелепыми от невежества
ее родителей и дворни и потому тяжелейшие — окажутся
началом череды бед и несчастий длиной в 30 лет.
***
В «Записках» Мария Николаевна и 40 лет спустя не
может без содрогания вспоминать эти роды:
«Роды были очень тяжелы, без повивальной бабки
(она приехала только на другой день). Отец требовал,
чтобы я сидела в кресле. Мать, как опытная мать семей-
ства, хотела, чтобы я легла в постель во избежание про-
студы. И вот начитается спор, а я страдаю. Наконец,
воля мужчины, как всегда, взяла верх. Меня поместили в
большом кресле, в котором я жестоко промучилась без
всякой медицинской помощи. Наш доктор был в отсут-
ствии, находясь при больном в 15 верстах от нас...
Наконец, к утру приехал доктор, и я родила своего
маленького Николая... У меня хватило сил дойти босиком
до постели, которая не была согрета и показалась мне
холодной, как лед. Меня сейчас же бросило в сильный жар
и сделалось воспаление мозга, которое продержало меня
в постели в продолжение двух месяцев... Когда я прихо-
дила в себя, я спрашивала о муже. Мне отвечали, что он
в Молдавии. Между тем, как он был уже в заключении и
проходил через все нравственные пытки допросов».
ГЛАВА 2. АНГЕЛ, НЕ ВСПОРХНУВШИЙ НА НЕБО 53
И еще достаточно долгое время по выздоровлении
и отец, и браться скрывали от Марии, что произошло с
Сержем. А когда скрывать уже стало невозможно, стали
дружно уговаривать Марию расторгнуть брак с государ-
ственным преступником.
В ответ молодая жена объявляет родственникам, что
едет в Петербург — она должна быть рядом с попавшим
в беду мужем.
В Петербурге она добивается не только свиданий и
переписки с Сергеем Григорьевичем, но еще — написав
императору — разрешения следовать за мужем в Сибирь.
Мария стойко выдерживает настоящую нравствен-
ную пытку родных, когда возвращается из Петербурга.
Они уже перестали взывать ее к здравому смыслу, про-
сить о расторжении брака — теперь они обвиняли ее в
том, что она не любит сына, раз может оставить его без
материнского попечения.
Но, видимо, беда с мужем сразу повзрослила ее, и
она всем своим существом почувствовала ответствен-
ность за его и свою жизнь. 21 декабря 1826 го да она
пишет отцу: «Мой добрый папа, Вас должна удивить та
решительность, с которой я пишу письма коронован-
ным особам и министрам, но что Вы хотите — нужда
и беда вызвали смелость, и в особенности терпение. Я
из самолюбия отказалась от помощи других. Я летаю
на собственных крыльях и чувствую себя прекрасно».
***
Каким был «полет» этой самоотверженной и безо-
глядной в своей решимости 20-летней юной жены, Мария
Волконская лучше и подробнее рассказывает в своих
«Записках» через 30 лет — по возвращении из Сибири
(В годы советской власти «Записки» издавались много
54 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
раз. Но в ближайшем обозримом будущем вряд ли они
снова появятся в периодической печати. Поэтому есть
прямой смысл использовать в этом эссе об удивительной
женщине фрагменты из ее воспоминаний. Тем более, что
написаны они живо, интересно и наполнены живыми
деталями жизни в годы казематские, как и на поселении. А
главное — «Записки» дают ясное и четкое представление
о созидательной роли в жизни декабристов, особенно в
годы каторги в Чите и Петровском заводе, жен-«ангелов»
и верных сотрудниц «государственных преступников»).
В том же апреле 1826 года, еще не выздоровевшая
и чрезвычайно слабая Мария Николаевна, добравшись
до Петербурга, сражу же выпрашивает разрешение уви-
деться с мужем в крепости.
«Государь, — рассказывает Волконская, — который
пользовался всяким случаем, чтобы выказать свое вели-
кодушие (в вопросах второстепенных), и которому было
известно слабое состояние моего здоровья, приказал,
чтобы меня сопровождал врач, боясь для меня всякого
потрясения. Граф Алексей Орлов сам повез меня в кре-
пость... Мы вошли к коменданту. Сейчас же привели под
стражей моего мужа. Это свидание при посторонних
было очень тягостно...
Свекровь расспрашивала меня о своем сыне, говоря
при этом, что не может решиться съездить к нему, так
как это свидание убило бы ее, — и уехала на другой день
с вдовствующей императрицей в Москву, где уже нача-
лись приготовления к коронации» (Николай I короно-
вался в Москве, в Успенском соборе Кремля 22 августа
1826 г. — В.К.).
Забегая вперед, следует добавить: мать Сергея
Волконского А.Н. Волконская — обер-гофмейстерина
трех императриц, кавалерственная дама ордена святой
ГЛАВА 2. АНГЕЛ, НЕ ВСПОРХНУВШИЙ НА НЕБО 55
Екатерины 1-й степени, статс-дама, носившая всегда
на груди осыпанный алмазами медальон с портретом
императрицы — не только ни разу не посетила сына в
крепости, ничего не сделала для облегчения его участи,
но и в Сибирь не писала ему сама лично. За нее делала
это ее компаньонка Жозефина Тюрненже. Эта тонень-
кая, худенькая, в клетчатом шелковом платье, в большом
чепце из лент на голове француженка была истинным
центром семьи Волконских. Сергей Григорьевич назы-
вал ее сестрой. Она писала под диктовку своей госпожи
письма и к родственникам непетербуржцам, и к жив-
шим за границей. Волконские только через нее узнавали
новости друг о друге и поддерживали связь. Именно от
нее уже в Сибири узнавала Мария Николаевна все петер-
бургские новости — письма из Зимнего от Жозефины
посылались в Сибирь регулярно, каждую пятницу...
***
После свидания с мужем Мария Николаевна отправ-
ляется в Москву. Ее известили, что ее величеству (импе-
ратрице Александре Федоровне — В.К.) угодно видеть
Волконскую и что она принимает в ней большое участие.
Мария Николаевна рассказывает: «Я думала, что импера-
трица хочет со мной говорить о моем муже, ибо в столь
важных обстоятельствах я понимала участие к себе, лишь
поскольку оно касалось моего мужа. Вместо того, со мной
беседуют о моем здоровье, о здоровье отца, о погоде...
Я заложила свои бриллианты, заплатила некоторые
долги мужа и написала письмо государю, прося разре-
шения следовать за мужем... Вот его ответ:
«Я получил, Княгиня, ваше письмо от 15 числа сего
месяца. Я прочел в нем с удовольствием выражение
чувств благодарности ко мне за то участие, которое я в
56 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
вас принимаю. Но во имя этого участия к вам, я и считаю
себя обязанным еще раз повторить здесь предостереже-
ния, мною уже высказанные, относительно того, что вас
ожидает, лишь только вы проедете далее Иркутска.
Впрочем, предоставляю вполне вашему усмотрению
избрать тот образ действия, который покажется вам наи-
более соответствующим вашему настоящему положению.
1826. 21 декабря. Благорасположенный к вам (под-
пись) Николай».
***
«Теперь я должна вам рассказать сцену, которую я
буду помнить до последнего моего издыхания.
Мой отец был все это время мрачен и недоступен.
Необходимо было однако, ему сказать, что я его поки-
даю и назначаю его опекуном своего бедного ребенка,
которого мне не позволяли взять с собой. Я показала
ему письмо его величества. Тогда мой бедный отец, не
владея более собой, поднял кулаки над моей головой и
вскричал: «Я тебя прокляну, если ты через год не вер-
нешься». Я ничего не ответила, бросилась на кушетку и
спрятала лицо в подушку... В ту же ночь я выехала (21
декабря 1826г.). С отцом мы расстались молча. Он меня
благословил и отвернулся, не будучи в силах выговорить
ни слова. Я смотрела на него и говорила себе: «Все кон-
чено, больше я его не увижу, я умерла для семьи».
Я заехала обнять свекровь, которая велела мне вру-
чить как раз столько денег, сколько нужно было запла-
тить за лошадей до Иркутска.
У меня была куплена кибитка. Я уложилась в одну
минуту, взяла с собой немного белья и три платья да
ватошный капот, который надела. Остальные свои
деньги я берегла для Сибири, зашив их в свое платье...
ГЛАВА 2. АНГЕЛ, НЕ ВСПОРХНУВШИЙ НА НЕБО 57
Перед отъездом я стала на колени у люльки моего
ребенка. Я молилась долго. Весь этот вечер он провел
около меня, играя печатью письма, которым мне раз-
решалось ехать и покинуть его навсегда. Его забавлял
большой красный сургуч этой печати. Я поручила сво-
его бедного малютку попечению свекрови и невесток и,
с трудом оторвавшись от него, вышла.
В Москве я остановилась у Зинаиды Волконской
(Волконская Зинаида Александровна (урожд. Бело-
сельская-Белозерская, 1792-1862), княгиня, писатель-
ница, хозяйка известного литературно-музыкального
салона, который посещали А.С. Пушкин, А. Мицкевич
и др. Супруга брата С.Г. Волконского — Никиты), мо-
ей третьей невестки. Она меня приняла с нежностью
и добротой, которые остались мне памятны навсегда.
Окружила меня вниманием и заботами, полная любви
и сострадания ко мне. Зная мою страсть к музыке, она
пригласила всех итальянских певцов, бывших тогда в
Москве, и несколько талантливых девиц московского
общества. Я была в восторге от чудного итальянского
пения, а мысль, что я слышу его в последний раз, еще
усиливала мой восторг... Я говорила им: «Еще, еще! По-
думайте, ведь я больше никогда не услышу музыки». Тут
был и Пушкин, наш великий поэт. Я его давно знала..,
когда он был преследуем императором Александром I.
Отец принял участие в бедном молодом человеке, ода-
ренном таким громадным талантом, и взял с собой,
когда мы ездили на Кавказские воды, так как здоровье
его было сильно расшатано. Пушкин никогда этого не
забыл. Он был связан дружбою с моими братьями и ко
всем питал чувство глубокой преданности.
В качестве поэта он считал своим долгом быть влю-
бленным во всех хорошеньких и молодых девушек...
58 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
Недалеко от Таганрога, увидя море, мы приказали
остановиться... и бросились к морю, любоваться им. Не
подозревая, что поэт шел за нами, я стала для забавы
бегать за волной и вновь убегать от нее, когда она меня
настигала... Пушкин нашел эту картину такой красивой,
что воспел ее в прелестных стихах, поэтизируя детскую
шалость; мне было только 15 лет.
Как я завидовал волнам,
Бегущим бурной чередою
С любовью лечь к ее ногам!
Как я желал тогда с волнами
Коснуться милых ног устами!
Позже, в «Бахчисарайском фонтане», он сказал:
...ее очи
Яснее дня,
Темнее ночи.
В сущности, он любил лишь свою музу и облекал в
поэзию все, что видел. Но во время добровольного изгна-
ния в Сибирь жен декабристов он был полон искреннего
восторга».
***
На этом вечере, кроме А.С. Пушкина, было много
московских литературных и музыкальных знаменито-
стей. Их единодушное впечатление не столько от пре-
красного, незабываемого вечера, сколько от юной
добровольной изгнанницы Марии Волконской, выразил
в своем дневнике брат поэта Дмитрия Веневитинова
А.В. Веневитинов:
ГЛАВА 2. АНГЕЛ, НЕ ВСПОРХНУВШИЙ НА НЕБО 59
«27 декабря 1826 года. Вчера провел я вечер, незаб-
венный для меня. Я видел во второй раз и еще более
узнал несчастную княгиню Марию Волконскую... Она
нехороша собой, но глаза ее чрезвычайно много выра-
жают. Третьего дня ей минуло двадцать лет. Но так рано
обреченная жертва кручины, эта интересная и вместе
могучая женщина — больше своего несчастья.
Она его преодолела, выплакала. Источник слез уже
иссяк в ней. Она уже уверилась в своей судьбе и, решив-
шись всегда носить ужасное бремя горести на сердце,
по-видимому, успокоилась. В ней угадываешь, чувству-
ешь ее несчастие, ибо она даже перестала бороться с
ним. Она хранит его в себе как залог грядущего...
Прискорбно на нее смотреть и вместе — завидно.
Есть блаженство и в самом несчастии!.. Она теперь будет
жить в мире, созданном ею собой. В вдохновении своем,
она сама избрала свою судьбу и без страха глядит в буду-
щее».
Мария Николаевна продолжает в «Записках» рас-
сказ об этом последнем вечере в Москве:
«Пушкин хотел мне поручить свое «Послание к
узникам», для передачи сосланным, но я уехала в ту же
ночь, и он его передал Александре Муравьевой. Вот оно:
Во глубине сибирских руд
Храните гордое терпенье;
Не пропадет ваш скорбный труд
И дум высокое стремленье.
Несчастью верная сестра —
Надежда в мрачном подземелье
Разбудит бодрость и веселье,
Придет желанная пора!
60 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
Любовь и дружество до вас
Дойдут сквозь мрачные затворы,
Как в ваши каторжные норы
Доходит мой свободный глас.
Оковы тяжкие падут,
Темницы рухнут, и свобода
Вас примет радостно у вход
И братья меч вам отдадут».
И будто предвкушая, какой короткой память ока-
жется у потомков — ее русских соотечественников — к
концу XX-го и в веке ХХ1-м, Мария Николаевна приво-
дит ответные стихи великому поэту «государственного
преступника», поэта, князя Александра Одоевского:
Струн вещих пламенные звуки
До слуха нашего дошли,
К мечам рванулись наши руки,
Но лишь оковы обрели
Но будь спокоен, Бард, — цепями,
Своей судьбой гордимся мы,
И за затворами тюрьмы
Обет святой пребудет с нами.
Наш скорбный труд не пропадет;
Из искры возгорится пламя,
И просвещенный наш народ
Сберется под святое знамя.
А после этого, такого памятного и доброго, дорогого
сердцу вечера у Зинаиды Волконской Мария Николаевна
ГЛАВА 2. АНГЕЛ, НЕ ВСПОРХНУВШИЙ НА НЕБО 61
уезжает ночью не просто в Сибирь, но в другую свою
жизнь. Безвозвратно, безоглядно, навсегда. По возвра-
щении из Сибири она не застала в России Зинаиду Вол-
конскую — та с 1829 г. жила в Италии, где в 1862 году и
скончалась.
«Сестра, — продолжает рассказ М. Волконская, —
видя, что я уезжаю без шубы, испугалась за меня и, сняв
со своих плеч салоп на меху, надела его на меня. Кроме
того, она снабдила меня книгами, шерстями для рукоде-
лья и рисунками.
Я должна была провести два дня в Москве, так как
не могла не повидать родственников наших сосланных.
Они мне принесли письма для них и столько посылок,
что мне пришлось взять вторую кибитку, чтобы везти их.
Я покидала Москву скрепя сердце, но не падая духом».
***
«Со мной были только человек и горничная... Я ехала
день и ночь, не останавливаясь и не обедая нигде. Я про-
сто пила чай там, где находила поставленный самовар.
Мне подавали в кибитку кусок хлеба или что попало или
же стакан молока. И этим все ограничивалось...
Так ехала я в продолжение 15 дней. То пела, то гово-
рила стихи, не встретив на пути ничего примечатель-
ного...
Приехав в Иркутск, главный город Восточной
Сибири, я нашла его красивым, местность чрезвычайно
живописною, реку великолепною, хотя она и была
покрыта льдом. Я пошла прежде всего в церковь, чтобы
отслужить благодарственный молебен».
Мария Николаевна остановилась на той же квартире,
где полгода мучилась Екатерина Трубецкая в ожидании
разрешения следовать далее к мужу. Юные жены только
62 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
и успели поздороваться, порадоваться встрече и напла-
каться. Трубецкая выехала в этот же день в Забайкалье.
А дальше последовал тот жестокий и позорный
спектакль, который вынужден был давать по воле
монаршей гражданский губернатор Цейдлер с Е.И. Тру-
бецкой: увещевания, описания страшных бед, грозящих
Волконской за Байкалом, обыск наглых чиновников и,
наконец, подписание пресловутой «подписки». Правда,
спектакль этот закончился много, много раньше, чем
для Трубецкой. Мария Николаевна без колебаний под-
писала все бумаги, лишавшие ее и ее детей гражданских
и всех других прав, кроме права быть заживо похоро-
ненной в Сибири.
Она уехала из Иркутска через день, передав «эста-
фету» прибывшей в Иркутск Александрине Муравьевой.
Та направлялась в Читу. Как пишет Волконская, она
очень гордилась тем, что добралась до Иркутска всего
за 20 дней.
Уже на другой день Волконская была в большом
Нерчинском заводе, где пребывал начальник рудников
Бурнашев. В его сопровождении на следующий день
рано утром Мария отправилась в Благодатск. Бурна-
шев — жестокий, грубый — стал мучителем 8-х декабри-
стов и двух юных жен во время их пребывания в Благо-
датском руднике.
Тогда же, по прибытии на рудник, он разрешил
Марии Николаевне (в своем присутствии) увидеться в
тюрьме с мужем.
Вид камеры и вид Сергея Григорьевича повергли
бесстрашную Марию в ужас. Вот только фрагмент ее
описания:
«Тюрьма находилась у подножия высокой горы. Это
была прежняя казарма, тесная, грязная, отвратительная...
ГЛАВА 2. АНГЕЛ, НЕ ВСПОРХНУВШИЙ НА НЕБО 63
Отделение Сергея имело только три аршина в длину и
два в ширину. Оно было так низко, что в нем нельзя было
стоять. Он занимал его вместе с Трубецким и Оболен-
ским. Последний, для кровати которого не было места,
велел прикрепить для себя доски над кроватью Трубец-
кого. Таким образом эти отделения являлись малень-
кими тюрьмами в стенах самой тюрьмы.
Сергей бросился ко мне. Бряцание его цепей
поразило меня. Я не знала, что он был в кандалах. Суро-
вость этого заточения дала мне понятие о степени его
страданий.
Вид его кандалов так воспламенил и растрогал меня,
что я бросилась перед ним на колени и поцеловала его
кандалы, а потом его самого.
Бурнашев, стоявший на пороге, не имея возможно-
сти войти по недостатку места, был поражен изъявле-
нием моего уважения и восторга к мужу, которому он
говорил «ты» и с которым обходился как с каторжни-
ком».
Еще больше начальник рудника был поражен сооб-
щением следующего дня: княгиня Волконская сумела
проникнуть в глубину рудника, где работали С.Г. Вол-
конский и семь его товарищей.
***
Ровно семь месяцев — с 12 февраля по 13 сентября
1827 года — прожили Волконская и Трубецкая на Благо-
датском руднике — рядом с тюрьмой своих мужей и их
товарищей. До монаршего распоряжения перевести их
в Читинский острог.
О бытовой стороне жизни обеих жен мы рассказали
в эссе о Е.И. Трубецкой. В «Записках» Мария Никола-
евна дополняет описание:
64 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
«Первое время наши прогулки с Каташею ограничи-
вались деревенским кладбищем, и мы спрашивали друг
друга: «Здесь ли нас похоронят?» Но эта мысль была до
того безотрадна, что мы перестали ходить в эту сторону.
Летом мы делали от 10 до 15 верст пешком. Нашим
любимым препровождением времени было сидеть на
камне против окна тюрьмы; я оттуда разговаривала с
мужем и довольно громко, так как расстояние было зна-
чительное».
«Я ездила в телеге со своим человеком, но прилично
одетая и в соломенной шляпе с вуалью. Мы с Каташей
всегда одевались опрятно, так как не следует никогда ни
падать духом, ни распускаться, тем более в этом крае,
где благодаря нашей одежде, нас узнавали издали и под-
ходили к нам с почтением. Я возвращалась с купленной
провизией, иногда сидя на куле муки. Это не умаляло
уважения ко мне, и народ всегда кланялся».
«Я видела, как выходили из тюрьмы несчастные,
отправлявшиеся за водой или за дровами. Они были без
рубашек, или в одном необходимом белье. Я купила хол-
ста и заказала им белье».
Она получила грубый выговор от Бурнашева: делать
это не положено. Но спокойно урезонила его простым
доводом: «В таком случае, милостивый государь, прика-
жите сами их одеть, так как я не привыкла видеть полу-
голых людей на улице».
***
В «Записках» Марья Николаевна рассказывала и о
таком происшествии в Благодатске, когда она подвер-
гала себя серьезному риску и когда проявились в пол-
ной мере главные черты ее характера: бесстрашие и
доброта.
ГЛАВА 2. АНГЕЛ, НЕ ВСПОРХНУВШИЙ НА НЕБО 65
«Кроме нашей тюрьмы, была еще другая, в которой
содержались бегавшие несколько раз и совершавшие
грабежи. Между ними находился известный разбойник,
Орлов, герой своего рода.
Он никогда не нападал на бедных, а только на куп-
цов, и в особенности на чиновников. Он даже доставил
себе удовольствие некоторых из них высечь.
У этого Орлова был чудный голос. Он составил хор
из своих товарищей по тюрьме, и при заходе солнца я
слушала, как они пели с удивительной стройностью
и выражением. Одну песнь, полную глубокой грусти,
они особенно часто повторяли: «Воля, воля дорогая».
Пение было их единственным развлечением. Скученные
в тесной, темной тюрьме, они выходили из нее только
на работы. Я им помогала, насколько позволяли мои
средства и поощряла их пение, садясь у их грустного
жилища.
Однажды я вдруг узнала, что Орлов бежал. Все пои-
ски за ним остались тщетны. Гуляя как-то в направлении
нашей тюрьмы, я увидела следовавшего за мной каторж-
ника... Он мне сказал вполголоса: «Княгиня, Орлов меня
посылает к вам, он скрывается на этих горах, в скалах
над вашим домом. Он просит вас прислать ему денег на
шубу. Ночи стали уже холодными». Я очень испугалась,
а между тем, как оставить несчастного без помощи?
Я вернулась домой, взяла 10 рублей — я сказала,
чтобы посланец заметил, где я во время прогулки
нагнусь, чтобы положить деньги под камень...
Прошло две недели. Я была одна в своей комнате.
Каташа еще не возвращалась со свидания с мужем. Я
пела за фортепьяно. Было довольно темно. Вдруг кто-то
вошел, очень высокого роста и стал на колени у порога.
Я подошла — это был Орлов в шубе, с двумя ножами
66 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
за поясом. Он сказал: «Я опять к вам, дайте мне что-
нибудь, мне нечем больше жить. Бог вернет вам, ваше
сиятельство!» Я дала ему пять рублей, прося его скорее
уйти. Каташа по возвращении из тюрьмы очень встрево-
жилась от этого появления...
Среди ночи я услыхала выстрелы. Бужу Каташу, и мы
посылаем в тюрьму за известиями. Там все спокойно,
но вся деревня поднялась на ноги... беглых схватили на
горе и всех арестовали, кроме Орлова, который бежал,
вылезши сквозь дымовое отверстие.
Несчастный, вместо того, чтобы купить себе хлеба,
устроил попойку с товарищами, празднуя их побег. На
другой день — наказание плетьми с целью узнать, от
кого получены деньги на покупку водки. Никто меня не
назвал».
***
Переезд в Читинский острог был отрадным: появи-
лась надежда на скорое помилование. Главное же —
радость встречи со всеми читинскими узниками и
с девятью женами, которые приехали сюда в разное
время. Отрадой был и достаточно сухой и теплый климат
и, конечно, здоровее сырого климата Благодатска.
Мария Николаевна по приезде стала жить в доме
дьякона: вместе с Трубецкой и Ентальцевой они заняли
одну большую комнату. Волконская сразу же включилась
в самую главную и ответственную работу добровольных
изгнанниц: переписку с родными и близкими всех дека-
бристов. Им самим переписка была запрещена.
Запрещение переписки декабристам Николай I
утвердил в «Правилах на счет содержания в работе госу-
дарственных преступников». 15-й пункт этих правил
гласил:
ГЛАВА 2. АНГЕЛ, НЕ ВСПОРХНУВШИЙ НА НЕБО 67
«Преступники сии не должны писать писем ни к
родственникам и ни к каким другим лицам. Жены же их,
как живущие в остроге, так и вне оного, могут посылать
от себя письма, но не иначе, как отдавая оные откры-
тыми коменданту, который будет препровождать их к
иркутскому гражданскому губернатору для дальнейшего
отправления куда следует. Письма же, на имя преступ-
ников и их жен адресованные, дозволяется получать как
тем, так и другим, но также не иначе, как через комен-
данта.
Другим же образом всякого рода письменное отно-
шение строго воспрещается под личной ответственно-
стью коменданта».
Волконская рассказала в «Записках» о буднях
сосланных декабристов: «Заключенные, вне часов,
назначенных для казенных работ, проводили время
в научных занятиях, чтении, рисовании. Н. Бестужев
составил собрание портретов своих товарищей. Он
занимался механикой, делал часы и кольца. Скоро каж-
дая из нас носила кольцо из железа мужниных кандалов.
Торсон делал модели мельниц и молотилок. Другие зани-
мались столярным мастерством, посылали нам рабочие
столики и чайные ящики».
Рассказала Мария Николаевна и о занятиях своих
подруг. Кроме того, дала характеристику каждой из
десяти дам — психологически точные, достаточно яркие
и полные сострадания к их судьбам.
Читинский период ссылки и по описанию
декабристов-мемуаристов, и по рассказам Волкон-
ской очень напоминал некую коммуну, в которой, как
она пишет, «все в тюрьме было общее — вещи, книги»,
а еще и деньги. Они создали казематскую артель, куда
вносились все деньги, которые приходили от родных
68 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
(некоторым не присылали ничего). Но все эти средства
были общими, распределялись поровну на нужды еже-
дневные и накапливались для того, чтобы тем, кто выхо-
дил на поселение, выдавалось пособие на необходимое
обзаведение.
По похожим — коммунно-артельным — принципам
жили в Чите и все 11 жен. Радости, печали, нужды были
общими. Как и тревога, опасения за мужей, помощь и
сострадание к ним, их товарищам.
Мария Николаевна рассказала о случае, когда эта
общность проявилась особенно ярко.
Стало известно (это было 15 февраля 1828 г.), что
одного из читинских узников ночью отправляют в Петер-
бург, снова в Петропавловку. Кого именно — известно
не было.
Предприимчивая Волконская сумела связаться
(безусловно, за приличную мзду) со знакомым фельдъе-
герем. Она назначила ему тайное свидание в церкви и
узнала, что должны увезти штабс-капитана Александра
Осиповича Корниловича — историка, умницу, кото-
рого все уважали. Однако женщины знали «монаршие
штучки»: в последнюю минуту увозимым мог стать
кто-то из мужей. Волконская в «Записках» рассказала:
«Мы решили не ложиться и распределили между собой
для наблюдения все улицы деревни. Холод стоял жесто-
кий. От времени до времени я заходила к Александрине,
чтобы проглотить чашку чая. Она была в центре наших
действий и против тюрьмы своего мужа. У нее все время
кипел самовар, чтобы мы могли согреться. Полночь,
час ночи, два часа — ничего нового. Наконец, Каташа
является и говорит нам, что на почтовой станции дви-
жение и выводят лошадей из конюшни... Мы все стано-
вимся за забором. Была чудная лунная ночь. Мы стоим
ГЛАВА 2. АНГЕЛ, НЕ ВСПОРХНУВШИЙ НА НЕБО 69
молча, в ожидании события. Наконец мы видим при-
ближающуюся кибитку. Подвязанные колокольчики не
звенят. Офицеры штаба, комендант идут за кибиткой.
Как только они с нами поравнялись, мы разом вышли
вперед и закричали: «Счастливого пути, Корнилович! Да
сохранит вас Бог!»
Это было театральной неожиданностью. Конвоиро-
вавшие не могли прийти в себя от удивления, не пони-
мая, как мы могли узнать об этом отъезде, который ими
держался в величайшей тайне. Старик комендант долго
над этим раздумывал».
***
Несколько первых месяцев в Чите были, что назы-
вается, сносными. Первая беда пришла в (уже соб-
ственный) дом Волконской с письмом от родных, что
17 января 1828 г. скончался ее первенец Николино. И
потом еще два года смерть близких преследовала ее по
пятам: 14 сентября 1829г. скончался обожаемый ею
отец, а 1 июля 1830г. она потеряла только что родившу-
юся девочку.
Письма этих лет к родным — будто стон сердца,
который не в силах удержать воля. После известия о
смерти Николеньки она писала отцу: «Дорогой папа,
справьтесь о том, какое впечатление произвела на меня
смерть моего единственного ребенка. Я замкнулась в
самой себе, я не в состоянии, как прежде, видеть своих
подруг, и у меня бывают такие минуты упадка духа, когда
я не знаю, что будет со мною дальше».
Однако через год, незадолго до своей смерти, Нико-
лаю Николаевичу удалось хоть немного облегчить боль
дочери — он прислал ей написанную А.С. Пушкиным
«Эпитафию младенцу кн. Н.С. Волконскому»:
70 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
В сиянии и в радостном покое,
У трона вечного творца,
С улыбкой он глядит в изгнание земное,
Благословляет мать и молит за отца.
2 марта 1829 года отец горевал, что его письмо
заставит дочь поплакать, но Пушкин «подобного ничего
не сделал в свой век». И сообщал, что строки эпитафии
будут вырезаны на надгробной мраморной доске Нико-
леньки. Волконская просила отца благодарить поэта, но
ему из гордости не написала, объяснив в письме к брату
Николаю: «В моем положении никогда нельзя быть уве-
ренным, что доставишь удовольствие, напоминая о себе
своим старым знакомым. Тем не менее скажи обо мне
Александру Сергеевичу. Поручаю тебе повторить ему
мою признательность за эпитафию Николино. Слова
материнскому горю, которые он смог найти, — настоя-
щее доказательство его таланта и умения чувствовать».
Однако Пушкин помнил ее, сострадал и сердечную
боль за ее судьбу навсегда оставил в посвящении к поэме
«Полтава», не называя ее имени:
Узнай, по крайней мере, звуки,
Бывало, милые тебе —
И думай, что во дни разлуки,
В моей изменчивой судьбе,
Твоя печальная пустыня,
Последний звук твоих речей
Одно сокровище, святыня,
Одна любовь души моей.
Боль от потери первенца никогда не прохо-
дила, но постепенно стала утихать. Жизнь сибирская
ГЛАВА 2. АНГЕЛ, НЕ ВСПОРХНУВШИЙ НА НЕБО 71
продолжалась, и каждое радостное событие ценилось на
вес золота. 5 июня 1829 го да она пишет свекрови А.Н.
Волконской:
«Сегодня Сергиев день, милая маменька, и с тех пор,
как мы женаты, я имею в первый раз счастье провести
его с мужем. В первый год я была в Одессе, а он в лагере.
1826-й год был преисполнен страданием для нас, а с тех
пор этот день не совпадал никогда с нашими свидани-
ями. Но теперь мой дорогой Сергей — со мной, окру-
жает меня, как и прежде, вниманием и любовью. Вы
подумаете о нас, добрая маменька и, сквозь слезы ваши,
благословите нас от глубины сердца.
Вы желаете нам счастия в будущем, но судьба наша
не изменится и не может измениться. Я не обманываю
себя на этот счет. Мой муж испивает чашу страдания
с покорностью и твердостью, а я сумею все перенести
возле него».
И судьба будто испытывает ее: всего через три
месяца после этого она получает известие о смерти
отца — 14 сентября 1829 г. И, может быть, ей передают
его предсмертные слова. Глядя на ее портрет, горячо
любимый батюшка сказал:
— Она самая удивительная женщина, какую я когда-
либо знал.
Горе Марии Николаевны было безмерно. Знала —
ей не разрешат поехать навестить могилу отца. И тогда
она посылает — чтобы украсить его могилу — вышитую
ею в Сибири бисером Сикстинскую мадонну Рафаэля.
А через восемь с половиной месяцев новое горе —
1 июля 1830г. у Волконской родилась и в тот же день
умерла дочь Софья. После похорон она пишет родным:
«Во всей окружающей меня природе одно только мне
родное — трава на могиле моего ребенка».
72 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
***
Три года прожила Мария Николаевна в Чите — пре-
одолевая горести и невзгоды и посвящая себя и все свое
время заботам о муже и его товарищах, когда пришло
известие, что всех переводят в новую, специально — по
повелению монарха — для декабристов построенную
тюрьму в Петровском заводе. Поначалу это всех обрадо-
вало, т.к. сообщалось, что там будут отдельные комнаты
для каждого — теснота и шум в каземате Читы были
нестерпимыми.
Переход — в августе 1830г. — в Петровский завод
было решено совершить пешком. К этому времени
из каземата в Чите на поселение уже вышло около 20
человек. В новую тюрьму отправлялось около 70 дека-
бристов.
Мария Николаевна, как и все декабристы, уже пере-
стает надеяться, что монарх освободит своих «друзей 14
декабря». И предстоящий переход был только новой точ-
кой на карте Сибири, где новые трудности, новые беды
и, может быть, новые потери.
В эссе о Трубецкой мы уже рассказали, каким шоком
для всех была тюрьма в Петровском, и о бунте женщин
в письмах к родным, в прошениях к Бенкендорфу. Но
когда прорубили окна и потихоньку обжились, снова
женщины — «ангелы» принялись хлопотать о своей
огромной семье декабристов, не считая собственных
мужей и постепенно увеличивающихся семей.
Поэт князь Александр Одоевский в декабре 1829
г. в Чите в воспоминание того, как жены декабристов
приходили к тюремной ограде в Чите, принося письма
и известия, написал стихотворение и посвятил его М.Н.
Волконской:
ГЛАВА 2. АНГЕЛ, НЕ ВСПОРХНУВШИЙ НА НЕБО 73
Был край, слезам и скорби посвященный, —
Восточный край, где розовых зарей
Луч радостный, на небе том рожденный,
Не услаждал страдальческих очей,
Где душен был и воздух, вечно ясный,
И узникам кров светлый докучал,
И весь обзор, обширный и прекрасный,
Мучительно на волю вызывал.
Вдруг ангелы с лазури низлетели
С отрадою к страдальцам той страны,
Но прежде свой небесный дух одели
В прозрачные земные пелены.
И вестники благие Провиденья
Явилися, как дочери земли,
И узникам, с улыбкой утешенья
Любовь и мир душевный принесли.
И каждый день садились у ограды,
И сквозь нее небесные уста
По капле им точили мед отрады...
С тех пор лились в темнице дни, лета,
В затворниках печали все уснули,
И лишь они страшились одного,
Чтоб ангелы на небо не вспорхнули,
Не сбросили покрова своего.
***
М. Волконская — о жизни в Петровском в письме в
ноябре 1830г. рассказывала:
«Я много занимаюсь музыкой. Известно вам или
нет, но это моя стихия, и ничто на свете меня так не
волнует и не убеждает в истинности, как музыка. В этих
74 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
моих занятиях участвуют госпожа Нарышкина и ее муж.
У нее прекрасное контральто; госпожа Анненкова и ее
муж; госпожа Розен обещает к нам присоединиться и
господин Ивашев, человек талантливый и очень любез-
ный, который прекрасно играет на пианино».
И проходили эти занятия в комнате-номере, кото-
рый занимал С.Г. Волконский — женам разрешили посе-
литься в казематах мужей.
Мария Николаевна перевезла из своего дома в
Петровском часть мебели и, как пишет в воспоминаниях,
«в нашем номере я обтянула стены шелковой материей
(мои бывшие занавеси, присланные из Петербурга). У
меня было пианино, шкаф с книгами, два диванчика —
словом было почти все нарядно».
Наконец, солнышко счастья озарило тьму Петров-
ского каземата. Мария Николаевна пишет: «В этом 1832
году явился на свет мой обожаемый Миша, на радость
и счастье родителей. Я была кормилицей, нянькой и
частью учительницей и, когда несколько лет спустя Бог
даровал мне Нелли, мое счастье было полное. Я жила
только для них, я почти не ходила к своим подругам. Моя
любовь к ним обоим была безумная и ежеминутная».
Мария Николаевна почти все свое время посвящает
детям, их воспитанию, как позднее, уже на поселении,
занимается образованием Миши и Нелли. Первое время
роль педагогов в домашнем образовании выполняют
товарищи по изгнанию: М.С. Лунин не только составил
«План начальных занятий» для Миши, но и учил его
английскому языку. П. Муханов — занимался математи-
кой, А. Поджио — историей, географией, русским язы-
ком, а сосланный поляк Юлиан Сабинский — широко
образованный, знавший несколько древних и новых
языков — обучал Мишу французскому языку.
ГЛАВА 2. АНГЕЛ, НЕ ВСПОРХНУВШИЙ НА НЕБО 75
Волконские покинули каземат Петровского завода
в августе 1836г. — их определили на поселение в с. Урик
Иркутской губернии.
После долгих хлопот и прошений на высочайшее
имя пришло разрешение на переезд в Иркутск, но только
для Марии Николаевны с детьми. Сергею Григорьевичу
разрешалось лишь навещать семью, оставаясь в Урике.
Через некоторое время и ему разрешили жить в Иркут-
ске.
Не меньше хлопот стоило Марии Николаевне опре-
делить Мишу в Иркутскую гимназию. Наконец, и этого
удалось добиться.
Казалось бы, внешняя жизнь Волконской была бла-
гополучной и обеспеченной. Был отличный, двухэтаж-
ный — один из лучших в Иркутске дом, подрастали
любимые дети. Правда, между супругами Волконскими
возникло некоторое отчуждение, оттого, что Сергей
Григорьевич активно и успешно занялся земледелием,
скотоводством, опростился, завел дружбу с купцами,
местными мужиками. Мария Николаевна сердилась,
упрекала мужа, что от него пахнет скотным двором. Он
не принимает участия в ее музыкальных вечерах, на
которых присутствовал весь бомонд Иркутска, игнори-
рует участие в ее светских салонах, отдаленно напоми-
нающих Петербургские. Она заводит нужные знаком-
ства, и прежде всего с иркутским генерал-губернатором
Н.Н. Муравьевым и его семьей. Скоро Мария Никола-
евна организует и домашний театр.
Но эта внешняя — активная и достаточно бурная —
жизнь дается Волконской все труднее. Идут годы, но
осознание, что сибирская ссылка будет вечной, что она
не в силах обеспечить будущность своих детей, будто
гасят для нее краски жизни, терзают душу.
76 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
В 1838 г. Мария Николаевна пишет сестре Елене:
«Я совершенно потеряла живость характера. Вы
бы меня в этом отношении не узнали. У меня нет более
ртути в венах. Чаще всего я апатична. Единственная
вещь, которую я могла бы сказать в свою пользу, — это
то, что во всяком испытании у меня терпение мула, в
остальном — мне все равно, лишь бы только мои дети
были здоровы. Ничто не может мне досаждать. Если бы
на меня обрушился свет — мне было бы безразлично».
Это она написала после 11 лет пребывания в Сибири.
Спустя еще 14 лет, в 1852 году в ее письмах еще больше
горечи и безнадежности:
«Первое время нашего изгнания я думала, что оно,
наверно, кончится через 5 лет, затем я себе говорила,
что будет через 10, потом через 15, но после 25 лет я
перестала ждать. Просила у Бога только одного: чтобы
Он вывел из Сибири моих детей».
И это ее страстное — и совершенно оправданное —
желание заставило ее по сути сломать жизнь Нелли.
Несмотря на отчаянное сопротивление мужа, неодо-
брение его товарищей, она выдает 15-летнюю Елену за
чиновника канцелярии иркутского генерал-губернатора
Дмитрия Молчанова — как оказалось, человека весьма
сомнительной репутации.
Через два года он был обвинен во взяточничестве,
отдан под суд, потом заболел, и Елене пришлось ухажи-
вать за ним. Вскоре он сошел с ума и умер.
Елена Волконская еще дважды выходила замуж, и
только в третьем браке обрела счастье, к сожалению,
недолгое.
Судьба Миши сложилась много благополучнее.
Его — по просьбе А.Ф. Орлова принял на службу став-
ший в 1847 г. генерал-губернатором Восточной Сибири
ГЛАВА 2. АНГЕЛ, НЕ ВСПОРХНУВШИЙ НА НЕБО 77
Н.Н. Муравьев. Михаил Волконский оказался удачливым
чиновником, покинул Сибирь, впоследствии он — сенатор.
Именно он — по повелению нового российского
императора Александра II — в 17 суток преодолел, вер-
нее пролетел, не отдыхая, только меняя лошадей, рас-
стояние в пять с половиной тысяч километров от Петер-
бурга до Иркутска, чтобы отцу и его товарищам вручить
указ о помиловании декабристам в августе 1856 года.
В то же время именно он, опасаясь за свою карьеру,
только через 40 лет после смерти матери, в 1904 году,
разрешил напечатать ее «Записки»...
***
В августе 1854г. Елене с больным мужем Дмитрием
Молчановым разрешили выехать в Москву на консуль-
тацию к врачам. Мария Николаевна впервые расстава-
лась с любимой дочерью и тяжело переживала это рас-
ставание. Но Нелли оставляла матушке отраду — своего
8-месячного сына Сережу.
А 11 января 1855 года супруги Волконские отметили
30-летие свадьбы. Сергей Григорьевич писал сыну Миха-
илу: «Все у нас благополучно в доме, и нонче тридцать
лет, что я женат. Год свободной жизни для твоей матери,
29 лет испытаний, лишений и несправедливостей.
Я счастлив ею и вами, но вы, друзья мои, как я иска-
зил вашу будущность!» Сергея Григорьевича всю жизнь не
покидало чувство вины перед женой, близкими и детьми.
А 1 августа этого же, 1855 года, пришло разрешение
на отъезд Марии Николаевны на родину: вместе с Сер-
геем Григорьевичем они хлопотали об этом — здоровье
Марии Николаевны ухудшалось. Вряд ли такое разреше-
ние дал бы Николай I, но с февраля 1855 года россий-
ский трон занимал уже Александр П.
78 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
6 августа 1855 года Мария Николаевна рассталась с
Иркутском, а потом и с Сибирью. С нею был маленький
внук Сережа, кормилица и иркутский доктор. Пять дней
до Красноярска их сопровождал Сергей Григорьевич,
которому предстояло еще год — до амнистии — оста-
ваться в Сибири.
Не в характере Сергея Григорьевича было преда-
ваться унынию и грусти, но отрывки из двух писем к
сыну ясно показывают, как тяжело переживал он раз-
луку с женой и свое одиночество: «Вероятно, удивит
тебя отъезд твоей матери. Не огорчайся о моем одиноче-
стве — перенесу его в разлуке с нею, в разлуке с вами —
лишь бы вам было хорошо, жене — спокойно. Мать твоя
целые 30 лет жертвовала собою, подвергалась испыта-
ниям в пользу мою. Счастлив теперь, что началась моя
очередь и что хоть малой лептой начинаю платить мои
долги» (27 августа 1855 г.).
И совсем грустное:
«Я вижу маму в Москве, Сережу там же, Нелю и
Дмитрия с ними под одним кровом и тебя, если Бог
позволит, с ними — поверь, мой друг, что мое одино-
чество здесь если и продолжится навсегда, не будет для
меня тягостно и что одного от вас всех прошу, чтоб не
было и в душе у вас обратно когда-нибудь отправлять
маму сюда. А ты и, если Нелли дозволит здоровье
Дмитрия, хоть раз еще посетите меня перед моей
смертью».
***
Мария Николаевна благополучно прибыла в Москву
6 сентября 1855 года. Очень скоро она организовала свою
жизнь в Москве по «иркутскому сценарию»: литературно-
музыкальные вечера, визиты, бурная светская жизнь.
ГЛАВА 2. АНГЕЛ, НЕ ВСПОРХНУВШИЙ НА НЕБО 79
Московский бомонд почитал за честь посетить салон
Волконской. А.В. Ентальцева писала в это время И.И.
Пущину: «Дом стал модным, беспрестанные посеще-
ния дам-аристократок, ищущих знакомства с княгиней
и Неллинькой. Дом их от 2-х часов дня до 5-ти беспре-
станно наполнен посетителями обоего пола, по вечерам
с 9-ти часов бывают только близкие, тут занимаются
музыкой, Миша и Неллинька поют и поют чудесно».
Этот светский уклад жизни не изменился и с воз-
вращением Сергея Григорьевича в 1856 году.
Но сибирские треволнения не оставляют семью
Волконских и в Москве.
Вскоре после возвращения из Сибири Марию Нико-
лаевну начинают «атаковывать» серьезные болезни,
которые в Сибири сдерживали ее неукротимая воля и
желание сделать своих детей счастливыми.
Марии Николаевне нужно хорошее лечение. Но
обстановка в доме чрезвычайно сложная и напряжен-
ная. Приступы сумасшествия Молчанова становятся
все чаще и страшнее. Мария Николаевна переселяет
Нелли с внуком в свою комнату — подальше от больного.
Страшно переживает вместе с Сергеем Григорьевичем
за дочь. Осенью 1857 г. Молчанов умирает. В конце
этого года Мария Николаевна вместе с овдовевшей Еле-
ной уезжает для лечения за границу.
В сентябре 1858 г. к ним присоединяется и Сергей
Григорьевич, который тревожится за состояние жены.
Так как он по возвращении из Сибири находится под
полицейским надзором, ему разрешен выезд только на
три месяца. Но пребывание его в Европе затягивается —
на него тоже наступают болезни.
Теперь семья Волконских в сборе: оба супруга, Нелли
с Сережей, а в октябре к ним присоединяется и Михаил,
80 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
хотя и ненадолго. Волконские не только лечатся — в
Париже, Ницце, но по письмам Сергея Григорьевича, и
путешествуют. Письма от них приходят из Виши, Фло-
ренции, Ливорно, Рима, Берлина, Висбадена, Женевы...
В начале 1859 г. Нелли вторично выходит замуж —
за Н.А. Кочубея. А в марте этого года Мария Николаевна,
Нелли, внук Сережа и Кочубей уезжают в Россию и посе-
ляются в имении Кочубея Воронки в Черниговской губер-
нии. Сергей Григорьевич, страдая серьезной болезнью ног,
остается в Виши. Осенью 1859 г. он приехал в Воронки, и
супруги Волконские прожили там до весны 1860 г. Болезни
обоих заставляют их снова отправиться за границу и пре-
бывать там более полугода. Мария Николаевна в Париже
лечится у популярного в те годы доктора Шершеля.
Последние годы живет она в Воронках, ей полюбившихся.
***
Не вернулись к Марии Николаевне ее прежняя
живость, ее стремительная активность — та самая
«ртуть», о которой писала родным, по возвращении в
Россию. Теперь, уже на родине, после 30 лет несвободы,
разделила ли бы она убежденность своей юности — в
первые годы в Сибири: «Счастье найдешь всюду, при
любых условиях; когда выполняешь свой долг и выпол-
няешь его с радостью, то обретаешь душевный покой»?
На двух ее фотопортретах, сделанных в Париже, в
1860 г. — лицо рано состарившейся, почти неузнавае-
мой М.Н. Волконской выражает не только бесконечную
усталость и глубокую грусть, но и какую-то неколеби-
мую твердость и в то же время отрешенность...
1863 год завершает супружество Волконских: Мария
Николаевна скончалась на руках своих любимых детей
10 августа 1863 г.
ГЛАВА 2. АНГЕЛ, НЕ ВСПОРХНУВШИЙ НА НЕБО 81
Сергей Григорьевич в это время гостил у сына в
Финляндии, в Фалле, где тот жил постоянно. Тяжелый
приступ подагры приковал его к постели, и он не смог
проводить свою Марию Николаевну в последний путь.
Михаил уехал в Воронки один.
Смерть жены потрясла Сергея Григорьевича. После
возвращения с похорон Михаил был ошеломлен про-
исшедшей с отцом переменой. Мало того, у него стали
отниматься ноги, он мог передвигаться только в кресле
на колесиках. Дочери Волконский писал в это время: «Я
просто таю, мой друг, я просто еще живая мумия, и когда
и чем это кончится — один Бог это знает, и я усердно
молюсь ему, чтоб допустил меня умереть в Воронках, чтоб
кости мои легли близ священных для нас могил».
Бог внял молитвам старого декабриста. Он последо-
вал за верной самоотверженной женой 28 ноября 1865г.
в Воронках. «Кости» супругов «легли» рядом. А благород-
ный дух обоих, хочется верить, воссоединился в Горнем...
***
Мария Николаевна завершила свои Записки годом
1856-м, когда все декабристы были амнистированы. Она
подвела горестный итог их сибирского заточения: «Из
121 члена тайного общества осталось от 12 до 15 человек
(позднее Сергей Григорьевич подсчитал точнее — оста-
лось в живых 19 человек. — В.К.). Остальные умерли или
были убиты на Кавказе».
Она подводит и политический, идеологический итог
событиям 14 декабря, который она поведала мужу, сыну
Михаилу и всем, кто не остался равнодушным к этим
событиям — ни в ее время, ни потомкам.
«Сергей Григорьевич, великодушный из людей,
никогда не питал чувства злопамятства к императору
82 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
Николаю и говорил, что и во всяком другом государстве
его постигло бы строгое наказание».
Мария Николаевна яростно спорила с ним. Она
утверждала, что наказание в иной стране «было бы не в той
же степени, так как не приговаривают человека к каторж-
ным работам, к одиночному заключению и не оставляют в
30-летней ссылке лишь за его политические убеждения и
за то, что он был членом тайного общества». И добавляла,
что если в совещаниях декабристов и «говорилось о поли-
тическом перевороте, то все же не следовало относиться к
словам, как к фактам. В настоящее время не то еще гово-
рится во всех углах Петербурга и Москвы, а между тем
никого из-за этого не подвергают заключению».
Последние слова Марии Николаевны Волконской
в «Записках» — не просто «мнение», как она говорит, а
настоящее политическое кредо.
Это, причем, не только ее «мнение», но всех жен,
бывших с мужьями на каторге и в ссылке, искренне
сочувствовавших идеалам декабристов, и выстрадавших
это мнение. И оно свидетельствует не просто о трезвом
политическом видении, но о серьезной политической
зрелости — едва ли не более четкой и взвешенной, чем их
мужей. И кредо это таково:
«Если бы я смела высказать свое мнение о событии
14 декабря и о возмущении полка Сергея Муравьева, то
сказал бы, что все это было несвоевременно. Нельзя под-
нимать знамени свободы, не имея за собой сочувствия,
ни войска, ни народа, который ничего в том еще не пони-
мает. И грядущие времена отнесутся к этим двум возму-
щениям не иначе, как к двум единичным событиям».
ГЛАВА 2. АНГЕЛ, НЕ ВСПОРХНУВШИЙ НА НЕБО 83
Глава 3.
Самая
любимая
(Александра Григорьевна
Муравьева)
С обликом и личностью Александры Григо-
рьевны Муравьевой навсегда соотнеслось
определение — самая.
Самая любимая и уважаемая из дека-
бристских жен. Любимая всеми: декабри-
стами, их женами, сибиряками, которым помогала, кого
опекала.
Самая молодая из жен (только Камилла Ледантю,
приехавшая в Сибирь невестой Ивашева, была
моложе ее).
Самая красивая. («Ее красота внешняя равнялась ее
красоте душевной», — писал А.Е. Розен).
Самая безоглядная в своем самоотвержении — не
только по отношению к мужу, но ко всем декабристам и
тем, кто нуждался в ее помощи.
Самая трагическая из всех юных матерей — дека-
бристских жен. К своим 28 годам она потеряла троих
детей из шестерых рожденных.
Самая первая из жен-изгнанниц, кого поглотила
Сибирь. Ее самая короткая, светлая и трагическая судьба
оставила по себе самую светлую память и неизбывную
печаль всех, кто ее знал. В день похорон Александры
Григорьевны 2 декабря 1832 г. Е.П. Нарышкина писала
матери: «Она обладала самым горячим, любящим серд-
цем, и в ней до последнего вздоха сохранился самоот-
верженный характер».
Время донесло до нас только два портрета Алексан-
дрины, как называли ее родные и подруги по изгнанию.
Первый — до отъезда в Сибирь работы известного худож-
ника П.Ф. Соколова, конца декабря 1825г. — начала
января 1826г... Второй, выполненный декабристом Н.А.
Бестужевым в Петровском заводе за четыре месяца до
ее кончины — в июле 1832 г. Всего неполных семь лет
отделяют эти портреты, а кажется, что это очень похо-
жие друг на друга мать и дочь. И это несмотря на то,
что Соколов дописывал портрет Александрины, когда
муж ее уже был арестован и находился в Петропавлов-
ской крепости. Любящие глаза Никиты Михайловича
сразу определили, как тяжело жена переживает постиг-
шее их несчастье: «Портрет твой очень похож и имеет
совершенно твою мину. Он имеет большое выражение
печали, — пишет он ей, получив портрет в Петропавлов-
ской крепости. — В минуту наибольшей подавленности
мне достаточно взглянуть на твой портрет, и это меня
поддерживает».
Действительно, в лице на этом портрете и грусть, и
печаль. Но больше в нем следов той жизни, которой жила
юная графиня Чернышева, ставшая в замужестве Мура-
вьевой. Лицо поражает не только красотой, но грацией,
одухотворенностью, возвышенностью чувств, романти-
ческой устремленностью и изнеженностью. Глядя на это
86 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
лицо, приходит сравнение с только что распустившимся
бутоном прекрасного цветка.
Портрет 1832 г. (Бестужев никогда не льстил, делая
портреты товарищей и их жен) потрясает не только тем,
что 28-летняя женщина выглядит почти пятидесяти-
летней, но выражением бесконечной, нечеловеческой
усталости и безысходности — даже обреченности.
А знакомясь с жизнью Александрины Муравьевой,
невольно думаешь: запаса ее жизненных сил и могло
хватить только на эти немногие 28 лет, ибо она вместила
в них столько самоотвержения, испытаний, горестей,
трудностей, а главное — ей пришлось исчерпать все
огромные запасы любви, которыми так щедро наградил
ее Господь, — к мужу, детям, близким, товарищам по
сибирскому изгнанию. Она отстояла вахту любви и муже-
ства на каторге в Чите и Петровском заводе, не испытав,
пусть относительной, свободы жизни на поселении...
***
Как и всех декабристских жен, жизнь Александрины
Муравьевой «переехало» 14 декабря 1825 года. Образова-
лись несоизмеримые «до» и «после». Жестоким «после» и
завершились судьбы Александрины, Каташи Трубецкой
и Камиллы Ледантю-Ивашевой. К счастью, остальным
8 их подругам по изгнанию суждено было вернуться к
начальному «до» — но уже не в прежнем состоянии во
всех отношениях... Досибирская жизнь Александрины и
в ее XIX веке, и в наши дни видится как жизнь поистине
райская. Она появилась на свет в 1804 г. — графиней.
3-м ребенком в семье рода знатного, богатейшего и при
том хлебосольного. Ибо таким был прежде всего отец —
Григорий Иванович Чернышев, граф, «офранцуженный
вельможа», который «был большим чудаком и мотом, но
ГЛАВА 3. САМАЯ ЛЮБИМАЯ 87
все же не успел спустить всего огромного своего состоя-
ния. У него были имения чуть ли не во всех губерниях», —
так назвала Григория Ивановича и охарактеризовала со
слов матери его правнучка А. Бибикова в своих мемуа-
рах «Из семейной хроники».
Григорий Иванович писал французские комедии и
стихи, делал роскошные театральные постановки при
дворе. Был настоящим знатоком французской литера-
туры, весельчаком и острословом. В Петербурге раз-
влекал двор. А своих многочисленных друзей и знаком-
цев — в своей летней резиденции в Орловской губернии,
в Тагино. Эта резиденция была некой репродукцией его
дворцовых увеселений.
У Григория Ивановича и жены его Елизаветы
Петровны (урожденной Квашниной-Самариной) роди-
лось шесть дочерей и сын Захар — единственный наслед-
ник графского титула и огромного родового майората.
Семья была дружной, все искренне любили друг друга. И
все же была не совсем обычная — для великосветского,
родовитого и очень богатого дворянства. Достаточно
сказать, что все 6 сестер буквально боготворили своего
брата Захара, а потом и мужа Александрины Никиту. И
когда те были арестованы, искренне восторгались ими
и называли героями. Когда же Александрина объявила
о своем желании следовать за мужем в Сибирь, слез,
истерик или отговоров не было. И родители, и сестры
поддержали ее на домашнем совете, трезво и подробно
обсудили возможное предстоящее.
Уже после отъезда Александрины все 5 сестер
заботливо и нежно ухаживали за умирающей матерью,
не доверяя ее прислуге. П.А. Вяземский писал жене в
феврале 1828 г.: «У Чернышевых торжество дочерней
любви, доведенной до высшей степени! Как заботливо
88 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
ухаживали они несколько лет за больной матерью, так
же ухаживали за умершею: сами ее вымыли, одели,
положили в гроб, пока он стоял в доме, читали день и
ночь Псалтырь над нею, ласкали, целовали ее с нежно-
стью, любовью, как живую... В ту самую минуту, как гроб
выезжал из церкви, прошла мимо толпа колодников в
оковах» (это не случайное упоминание Петра Андрее-
вича. Видимо, он хотел сказать, что эти колодники —
будто сын и дочь Елизаветы Петровны и ее племянники
прислали ей прощальный поклон)…
14 декабря «переехало» не только жизнь Алексан-
дрины, но и многих из ее большой семьи: брата Захара,
двоюродного брата Ф.Ф. Вадковского, М.С. Лунина —
кузена Никиты Михайловича и его родного брата Алек-
сандра, кузенов А.Н. Муравьева и А.З. Муравьева, осуж-
денных, сосланных в Сибирь.
Особенно же жестоко колесо декабрьских событий
прокатилось по родителям Александрины. С отправкой
в Сибирь сына Захара, а потом отъездом Александрины
в добровольное изгнание будто от взмаха палочки злой
ведьмы все изменилось в богатом и безбрежно счастли-
вом доме Чернышевых. Григорий Иванович утратил всю
свою живость и веселость, исчезли многолюдные приемы
в петербургском доме и в Тагино. Он впал в мистицизм, а
в последние годы — он прожил всего 4 года после ареста
сына и отъезда дочери — ложился спать в гроб, который
специально заказал для себя. Елизавета Петровна умерла
ровно через год после отъезда Александрины, спустя три
года последовал на нею и Григорий Иванович. . .
***
Какой пышной, торжественной, веселой, не говоря
уже о богатстве и изыске — была свадьба 19-летней
ГЛАВА 3. САМАЯ ЛЮБИМАЯ 89
графини Александрины Чернышевой и 28-летнего капи-
тана Генерального штаба Никиты Муравьева 22 февраля
1823 года! Красивые, молодые, страстно влюбленные
баловни судьбы, они даже не помышляли бросать вызов
своему безоглядному счастью. Оно, счастье, само, будто в
благоуханной купели тихо и нежно укачивало их. И даже
Никита Михайлович, видимо, уверовал в безмятежность
и счастье своей судьбы, хотя и не мог не размышлять
о возможных превратностях ее: он был одним из осно-
вателей первого тайного общества — Союза спасения,
потом Союза благоденствия, а в последние годы — чле-
ном Верховной думы Северного общества, правителем
его, а еще писал Конституцию будущей России.
Об этом ничегошеньки не знала Александрина. Она
действительно была счастлива. Ее счастливый брак имел
продолжении в счастливом материнстве: в середине
марта 1824 года она уже была матерью Катеньки, кото-
рую все называли Тото, а в марте 1825 года порадовала
Никиту сыном — Мишей, его звали Коко.
Александрина была на седьмом месяце беремен-
ности (Лизой, которая родилась 15 марта 1826 г.), когда
Судьба обрушила на нее первый страшный удар — она
гостила в декабре 1825 г. в орловском имении мужа в
Тагино и там получила известие об аресте Никиты. Дети
в это время были в Петербурге, у свекрови Екатерины
Федоровны Муравьевой. Александрина немедленно
отправляется в Петербург.
30 декабря Александрина уже в столице и активно
включается в хлопоты свекрови Екатерины Федоровны.
Той — до приезда невестки — неустанными, бесконеч-
ными и настойчивыми хлопотами удается много сде-
лать для арестованного сына: только Никите Муравьеву
и еще трем узникам разрешена ежедневная переписка с
90 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
домашними (при том, что 58 заключенным разрешается
писать лишь один раз в неделю, а 98 декабристов не могут
иметь переписки без особого разрешения монарха).
Кроме того, в первые же дни заключения с соизволе-
ния царя Муравьев получает Евангелие, Библию, молит-
венники, религиозные проповеди, книги по истории
церкви и даже исторические сочинения, среди которых
его любимые Тацит и Карамзин, Позднее, уже в мае, его
переводят в камеру, которую считают «самой хорошей».
И для Никиты она особенно хороша тем, что у камеры
не безмерные каменные стены, а довольно тонкая дере-
вянная перегородка — он смог общаться с товарищами,
даже играть в шахматы. Скоро Екатерине Федоровне
удается передать ему и настоящие шахматы.
19 января 1826г. стал «праздником» для супругов:
им разрешено первое свидание. Постепенно свидания
Никиты Михайловича с матерью и женой, детьми ста-
новятся регулярными.
Но до этого, в первые дни заключения в крепости
Никита Михайлович растерялся, как растерялись и мно-
гие его товарищи, так как готовы были или к немедлен-
ному освобождению (в их сердцах теплилась надежда,
что молодой царь, их сверстник, поймет и оценит их
гуманистические и такие нужные России устремления,
и они вместе сделают Россию свободной и процветаю-
щей державой), или к немедленному же расстрелянию,
если новый государь увидит в них своих врагов.
К долговременному и позорному прозябанию
в страшной Петропавловке все они не были готовы
морально.
Эта растерянность, как и чувство вины, прони-
зывает письмо к жене, когда он узнает, что она едет в
Петербург: «Сколько раз за время нашего супружества
ГЛАВА 3. САМАЯ ЛЮБИМАЯ 91
я хотел раскрыть тебе роковую тайну.. Я являюсь при-
чиной твоего несчастия и несчастия всей твоей семьи.
Мне кажется, что я слышу, как все твои близкие прокли-
нают меня. Мой ангел, припав к твоим ногам, умоляю
тебя о прощении».
Ответное письмо Александрины поразительно.
Поразителен даже нервный, во многих местах нераз-
борчивый почерк, несвойственные ее безупречному
французскому короткие отрывочные фразы. Стано-
вится понятно, что рука не поспевала за сердцем ее
горящим, за желанием оживить и одухотворить душу и
силы любимого.
В этом письме изнеженной, избалованной, хруп-
кой 20-летней графинюшки такая зрелость и твердость
духа, такая несгибаемая уверенность, что сила их обо-
юдной любви одолеет любые беды, такая убежденность в
нравственной чистоте, высоких помыслах и правоте его
дела, что опять и опять встают перед нашим внутренним
взором древнерусские святые благоверные княгини, «в
женском естестве мужескую крепость имевшие»:
«Мой добрый друг, мой ангел, когда я писала тебе в
первый раз, твоя мать не передала еще мне твое письмо,
оно было для меня ударом грома! Ты преступник! Ты
виновный! Это не умещается в моей бедной голове. Ты
просишь у меня прощения. Не говори со мной так, ты
разрываешь мне сердце. Мне нечего тебе прощать. В
течение почти трех лет, что я замужем, я не жила в этом
мире — я была в раю. Счастье не может быть вечным...
Не предавайся отчаянию, это слабость, недостойная
тебя. Не бойся за меня, я все вынесла. Ты упрекаешь
себя за то, что сделал меня кем-то вроде соучастницы
такого преступника, как ты. Я самая счастливая из жен-
щин...Письмо, которое ты мне написал, показывает все
92 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
величие твоей души. Ты грешишь, полагая, что все мои
тебя проклинают. Ты знаешь безграничную привязан-
ность к тебе. Если бы ты видел печаль бедной парализо-
ванной мамы! Последнее слово, которое я от нее услы-
хала, было твое имя! Ты говоришь, что у тебя никого в
мире нет, кроме матери и меня. А двое, и даже скоро
трое твоих детей — зачем их забывать. Нужно себя
беречь для них больше, чем для меня. Ты способен учить
их, твоя жизнь будет им большим примером, это им
будет полезно и помешает впасть в твои ошибки.
Не теряй мужества, может быть, ты еще сможешь
быть полезен своему государю и исправишь прошлое.
Что касается меня, мой добрый друг, единственное, о
чем я тебя умоляю именем любви, которую ты всегда
проявлял ко мне, береги свое здоровье».
И все то время, что Никита Муравьев будет нахо-
диться в Петропавловской крепости (до 10 декабря
1826г.) — почти ежедневно будут переписываться любя-
щие супруги (не считая свиданий).
Их письма — это восторженный и возвышенный
гимн любви, перед которой бессильны даже оковы и
крепость. Этот гимн неслышно звучал и сопровождал их
во всю их недолгую земную жизнь, давал силы и духовно
возвышал над всеми превратностями судьбы.
Вот всего несколько фрагментов из писем Никиты
Муравьева к Александрине:
«Я беспрестанно о тебе думаю и люблю тебя от
все души моей. Любовь взаимная наша достаточна для
нашего счастья. Ты сама мне прежде писала, что благо-
получие наше в нас самих».
«Милая Сашази, укрепляй себя, не предавайся
печали, я тебя люблю от всей души, от всего сердца, от
всех способностей моих». «Моя добрая Сашази, я люблю
ГЛАВА 3. САМАЯ ЛЮБИМАЯ 93
тебя со всей нежностью моего сердца и обнимаю тебя
тысячу и тысячу раз. Благословляю тебя и детей». «Твои
письма, милый друг, и письма маменьки производят
на меня такое впечатление, будто самый близкий друг
каждый день приходит побеседовать со мной. Время от
времени я перечитываю всю мою коллекцию, которая
стала теперь многочисленной. Моя мысль не в тюрьме,
она все время среди вас, я вижу вас ежечасно, я угады-
ваю то, что вы говорите, я испытываю то, что вы чув-
ствуете».
Письма Александрины вторят мыслям и чувствам
любимого, но они еще нежнее и проникновеннее. Она
любит своего Никиту до самозабвения. Достаточно
вспомнить, что ответила она декабристу И.Д. Якушкину
(уже на каторге) на его шутливый вопрос — кого она
любит больше мужа или Бога?
Александрина — без тени шутки, улыбаясь, очень
взволнованно ответила:
— Сам Бог не взыщет за то, что Никитушку я люблю
более.
***
Перед отправкой в Сибирь Никита Михайлович
попросил переплести всю его почти годовую переписку
с матерью и Александрой. Получился большущий том
(только писем Никиты Михайловича в нем 490). Мура-
вьев увез его с собой в Сибирь. Но письма подверглись
прочтению и проверке не только иркутским губерна-
тором, но и Читинским комендантом Лепарским — об
этом свидетельствует предваряющая то записка: «Все
сии письма, полученные через г-на иркутского губер-
натора, были мною читаны. Генерал-лейтенант Лепар-
ский 1-ой».
94 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
...Можно только предположить, на сколько оскудел
кошелек Екатерины Федоровны Муравьевой, чтобы она
и Александра смогли узнать о дне, вернее ночи отправки
Никиты в Сибирь (к ним присоединилась и сестра Алек-
сандры Софья) — с 10 на 11 декабря 1826г.
...Как и всех 120 декабристов из Петропавловской
и других крепостей, их отправляли четверкой: Никиту и
Александра Муравьевых, Ивана Анненкова и Констан-
тина Торсона. По придуманному монархом Николаем I
порядку. По этому же монаршему порядку не остывший
от страха и ненависти к своим «друзьям по 14 декабря»
самодержец не разрешил проститься с ними родным и
близким. А чтобы — паче чаяния — они не проведали
о дне и часе отправки в Сибирь арестантов, их увозили
из крепости в полночь или чуть позднее. День и час
отправки не был известен даже коменданту Петропав-
ловки — нередко его извещали об этом за несколько
часов до выезда из крепости.
***
Четверка лошадей притормаживала у первой от
Петербурга станции — полагался короткий отдых и чай
арестованным. Всех четверых это нимало не занимало.
Они еще не «отошли» от своих одиночных нор Петро-
павловки физически, а мыслями уносились к дорогим и
близким, с которыми, видимо, расстались навсегда.
Никита Михайлович, запахивая шубу и неловко под-
держивая кандалы, медленно вылезает из саней и вздраги-
вает от призрачного наваждения. Из темноты, чуть осве-
щенные неярким светом из окон станции, к нему движутся
три фигуры. Женские, закутанные в шубы. Он еще не успел
определить, реальные это люди или, действительно, явле-
ния его воображения, как оказывается в их объятиях.
ГЛАВА 3. САМАЯ ЛЮБИМАЯ 95
— Маман, Александрина, Софья, как вы тут? —
слезы, поцелуи, смех от радости смешиваются в эти
короткие минуты нежданного им свидания. Он нежно
целует Екатерину Федоровну, жадно вглядываясь в
такое любимое материнское лицо, будто хочет нагля-
деться на матушку — первейшего своего друга — на всю
оставшуюся жизнь.
Он крепко сжимает в объятии любимую Сашази —
они оба не замечают ни цепей, ни пытающихся их
разъединить сопровождающих казаков. Екатерина
Федоровна успевает благословить сына в тяжком
страдальческом его пути. Александрина же, обняв за
шею и целуя, плача и смеясь одновременно, все время
повторяет:
— Я люблю тебя, Ника!
А когда казакам удалось их разнять, и они вели
Никиту в здание станции, Александрина крикнула ему
вслед — и тоже, как заклинание:
— Я — следом за тобой! Слышишь? Я — следом за
тобой!
Женщины так и не объяснили Никите, как удалось
им узнать день и час отправки. Но, видно, деньги в Рос-
сии и в XIX веке имели свою надзаконную силу, да и
добрые люди на Руси никогда не переводились.
***
Александрина уезжала в Сибирь 2 января 1827 г. —
когда окрепла сама после третьих родов и когда немного
подросли малышки Лиза и Миша. Сердце ее разрыва-
лось, хотя знала, что золотое сердце свекрови Екате-
рины Федоровны сохранит ее малышей, что они будут
в добрых, умелых, нежных и бесконечно заботливых
руках бабушки и матери одновременно, что дети не
96 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
будут знать нужды ни в чем. Но ее сердце скорбело и
страдало: матери детям не заменит никто.
Эта боль сердца не затихала никогда — ни в дороге,
ни в Сибири, и даже когда и она, и Никита уже перепи-
сывались с Катей и Лизой. Вообще, дети стали трагедией
жизни Александры. И эта «детская» трагедия не завер-
шилась после ее смерти.
Вскоре после приезда в Читу она получила известие,
что ее Мишенька умер. Горю супругов не было предела.
А потом в письмах Екатерины Федоровны стали про-
скальзывать опасения за психическое здоровье стар-
шей девочки — Кати — она была нервной, неуравно-
вешенной.
Поистине солнечным лучом озарилась душа Алек-
сандрины когда в 1829 году родилась Софья, которую
потом все звали Нонушкой. Девочка часто болела, и это
тоже было источником сердечной муки Александры Гри-
горьевны. Но Нонушка росла, крепла и была безмерной
радостью родителей и любимицей всех декабристов.
Но новое «детское» горе подстерегало Александрин
уже в Петровском заводе.
Роды в Петровском были очень тяжелыми. Мало
того, родившаяся девочка Оленька не прожила и года.
Александрина очень тяжело пережила смерть малышки:
«Я по целым дням ничего не делаю, — писала она Ека-
терине Федоровне. — У меня нет еще сил взяться ни за
книгу, ни за работу, такая все еще на мне тоска, что все
метаюсь, пока ноги не отказываются. Я не могу шагу
ступить из своей комнаты, чтобы не увидеть могилку
Оленьки. Церковь стоит на горе, и ее отовсюду видно, и я
не знаю, как, но взгляд невольно постоянно обращается
в ту сторону... Я старею, милая маменька. Вы и не пред-
ставляете, сколько у меня седых волос».
ГЛАВА 3. САМАЯ ЛЮБИМАЯ 97
Это был год 1831-й — 27-й год земной ее жизни.
А через год ее ждала еще одна потеря — родившаяся
девочка умерла вскоре после родов. Это была последняя
потеря ребенка при жизни Александрины.
Из шести рожденных ею детей в живых останутся
только две дочери: Екатерина (1824-1870), родившаяся
до отъезда в Сибирь, и Софья (Нонушка) (1829-1892),
бесконечно любимая родителями и всем казематским
обществом декабристов, с которыми Нонушка дружила
и все годы по возвращении в Россию, когда уже стала
женой и матерью.
Господь уберег Александрину от двух других
страшных потерь. Есть что-то мистическое в судь-
бах оставшихся на родине двух ее дочерей — Кати и
Лизы. И это мистическое связано с Никитой Михай-
ловичем. Катя — странная, неуравновешенная с
детства, вероятно, больше тянулась к отцу, который
часто писал ей, особенно после смерти Александрин.
Она сошла с ума в год его смерти, в 1843г. Болезнь
оказалась неизлечимой — до ее кончины в 1870 году.
А Лиза умерла ровно через год после смерти отца — в
1844г., 18-ти лет от роду. Только Нонушка осталась
залогом прекрасной и возвышенной любви супругов
Муравьевых.
***
Разумеется, ничего не знала Александра ни о судьбе
оставленных в России детей, ни о детях будущих, в том,
1827 г., когда в январе стремительно преодолевала
заснеженную Россию, а потом Сибирь. Уже через месяц,
в феврале, она была в Иркутске.
Она прошла, как и все проехавшие перед ней жены
декабристов, процедуру отговоров и уговоров генерал-
98 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
губернатора Цейдлера, а потом без колебаний подпи-
сала все жестокие и унизительные монаршие предпи-
сания, «условия».
Н.И. Лорер:
«Александра Григорьевна Муравьева, урожденная
графиня Чернышева и внучка фельдмаршала Захара
Григорьевича, при прочтении ей условий пред отправле-
нием ее за мужем в Сибирь дозволила чиновнику дочи-
тать только до параграфа, гласившего о детях, вырвала
перо, подписала условие со словами: «Довольно! Я еду!»
Великая черта! Сильна была твоя любовь, достойная
женщина, к твоему мужу».
Позднее, в Чите, А.Г. Муравьева эти «Условия», а
также связанные с ними документы перепишет тушью
на батистовом платке. Этот платок и до сих пор хранится
в государственном архиве Российской Федерации. Он
стал не только исторической реликвией, но реликвией
высочайшей душевной и духовной щедрости, на кото-
рую способна русская женщина.
По приезде Александрины в Читу комендант
Лепарский прежде разрешения свидания ее с мужем
дает подписать новый «Суровый параграф», который
гласил: «Обязуюсь иметь свидание с мужем моим не
иначе, как в арестантской палате, где указано будет,
в назначенное для того время и в присутствии дежур-
ного офицера. Не говорить с ним ничего излишнего
и паче чего-либо не принадлежащего, вообще же
иметь с ним дозволенный разговор на одном русском
языке».
Но что для нее могли значить суровые эти «пара-
графы», если она рядом с любимым Никитушкой,
будет видеть его, говорить, помогать ему и его това-
рищам!
ГЛАВА 3. САМАЯ ЛЮБИМАЯ 99
***
Александрина была женщиной необыкновенно
впечатлительной, имела открытую и сострадательную
душу. Поэтому она с великой болью реагировала на все,
что по приезде в Читу увидела. Ее слуга Андрей Леля-
ков, когда через 9 месяцев его затребовали в Петербург
и подвергли допросу, рассказал: «На работу (заключен-
ные) ежедневно выгоняются, исключая высокоторже-
ственных дней, при весьма строгом карауле. А как они
должны проходить мимо окон Александры Григорьевны,
то с нею делаются в то время обмороки, иногда продол-
жающиеся до двух часов».
И это при том, что она обладала огромной выдерж-
кой, волей и безмерной добротой. Она никогда не огор-
чала не только мужа, но и все казематское общество сво-
ими недугами, бедами, не говоря уже о том, что никогда
никому не жаловалась.
И.И. Пущин вспоминал: «В ней было какое-то
поэтически возвышенное настроение, хотя в отноше-
ниях она была необыкновенно простодушна и есте-
ственна. Это составляло главную ее прелесть. Непри-
нужденная веселость с доброй улыбкой на лице не
покидала ее в самые тяжелые минуты первых годов
нашего исключительного существования. Она всегда
умела успокоить и утешить, придавала бодрость дру-
гим. Для мужа была неусыпным ангелом-хранителем
и даже нянькою».
Такой она предстала перед всеми в Чите, такой
оставалась и в Петровском заводе.
«С подругами изгнания с первой встречи стала
на самую короткую ногу и тотчас (они) разменялись
прозвищами. Нарышкину называли Лизхен, Трубец-
кую — Каташей, Фонвизину — Визинкой, а ее звали
100 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
Мурашкою», — писал Пущин одному из своих корре-
спондентов в Петербург.
Декабристские жены составили некую дружную
колонию, которую Александрина воспринимала скорее
как семью, а всех десять подруг как сестер.
По приезде в Читу Александрина купила у местного
жителя дом-развалюшку, напротив дома Каташи Тру-
бецкой. И очень скоро выстроила перед этой развалюш-
кой новый красивый дом, а старый снесла. Она, как и
все заключенные, не знала, сколько быть им «на этом
краю света», но хотела, чтобы ее Никитушка после осво-
бождения с каторги жил в красивом и добротном доме.
Александрина знала, как плохо питаются узники и,
как все жены, хотела научиться готовить, чтобы посы-
лать в каземат домашнюю хорошую еду. Как вспоминал
тот же слуга Леляков, по убедительной просьбе Алек-
сандрины он учил ее стряпать, «и она довольно успела»
в этом деле. Кроме того, уроки кулинарии «проходила»
она и у Полины Анненковой. Очень скоро любимый
Никитушка, и не только он, — с удовольствием погло-
щали кушанья, приготовленные самой Александриной. А
нередко отказывала себе и Никите в чем-то, если кто-то
нуждался в ее особой помощи.
И.Д. Якушкин вспоминал: «Довести до сведения
Александры Григорьевны о каком-нибудь нуждающемся
было всякий раз сказать ей услугу, и можно было оста-
ваться уверенным, что нуждающийся будет ею успо-
коен». Иван Дмитриевич в своих воспоминаниях рас-
сказывает о случае, когда в его присутствии горничная
Александрин доложила ей, что из каземата приходили
за салом, но она отказала, потому что сала оставалось
совсем мало. Муравьева тут же приказала отослать в
каземат все, что у них было.
ГЛАВА 3. САМАЯ ЛЮБИМАЯ 101
Тот же Якушкин писал восторженно: «Она была до
крайней степени самоотверженна, когда необходимо
было помочь кому-либо и облегчить чью-либо нужду
или страдания... Она была воплощенная любовь, и каж-
дый звук ее голоса был обворожителен».
***
Александрина почти год в Читинском остроге была
рядом с любимым братом Захаром, но видела его лишь
издали — им не разрешали свидания. И только при осво-
бождении Захара с каторги и отправки на поселение «я
имела счастье видеться с братом перед его отъездом, —
сообщала Александрин свекрови. — Но трудно сказать,
было ли это хорошо для меня или плохо, так как мысль,
что я, быть может, никогда больше его уже не увижу,
сделала для меня свидание очень мучительным». А М.Н.
Волконская весь трагизм этой разлуки выразила одной
фразой: «Прощание Александрины с братом было раз-
дирающим».
И оно не могло быть иным, это прощание, если
вспомнить, как любили и как привязаны друг к другу
были Захар и все его шесть сестер. Александрину же он
любил, пожалуй, больше и нежнее других сестер.
И вот теперь, в общем постигшем их несчастье они
находились совсем рядом, на «пятачке» Читинского
острога, и не могли ни поговорить, ни увидеться. И
потому весь этот год сердечной мукой Александрины
был не только муж, оставленные в Москве дети, но и
брат — Захар.
Умный, красивый, прекрасно образованный, что
называется светский лев, он пользовался большим
успехом — и не только у дам. Когда служил ротмистром
в кавалергардском полку, вступил в члены тайного
102 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
общества. Но никакого, тем более активного, участия
в делах общества не принимал. А 14 декабря 1825 г. в
Петербурге его вообще не было. Тем не менее Верхов-
ный уголовный суд приговорил его к каторге на два года
(по VII разряду, потом срок каторги был сокращен на
год). Дальнейшая его судьба была довольно милостива:
жил на поселении в Якутске, потом воевал на Кавказе,
был ранен, в 1834г. уволен в отставку и по приказу
правительства безвыездно жил в имении двоюродной
сестры — графини Чернышевой-Кругликовой в Подмо-
сковье. С 1841 по 1856г. был на гражданской службе, в
1856г. уехал с женой в Италию, умер в Риме.
Осуждение Захара Чернышева было еще более без-
законно, чем остальных декабристов. Так считало все
светское общество. Декабрист Александр Муравьев объ-
яснил причину:
«Граф Захар Чернышев был осужден только потому,
что его судья был его однофамильцем. Дед графа Захара
основал значительный майорат (Майорат — недви-
жимое имение, закрепленное специальным прави-
тельственным актом, неотчуждаемое и нераздельное,
переходящее по наследству в порядке первородства.),
и генерал Чернышев, член следственной комиссии, без
малейшей связи с фельдмаршалом, основателем майо-
рата, имел бесстыдство претендовать на овладение иму-
ществом семьи, которая ему была во всех отношениях
чужой» (Притязания палача декабристов генерала Чер-
нышева вызвали бурю возмущения — не только в свет-
ских, придворных кругах. Весь либеральный Петербург
называл генерала мошенником и подлецом. Видимо, в
эту некрасивую историю вмешался монарх — притя-
зания генерала Чернышева были признаны незакон-
ными. Но как бы щедро впоследствии — за расправу
ГЛАВА 3. САМАЯ ЛЮБИМАЯ 103
над декабристами — Николай I ни одаривал этого чело-
века, в истории он так и остался — жестоким палачом и
мошенником.).
***
Александрина Муравьева создала в Чите медицин-
ский пункт и аптеку. Средства на них, а также медицин-
ские инструменты и приборы, лекарства, порошки, а
потом и семена лекарственных трав присылала в Читу
мать мужа — Екатерина Федоровна Муравьева, чей
«кошелек был открыт для всех».
Сколько благодарственных слов, любви и молитв
посылали ей в далекие Москву и Петербург сибирские
изгнанники — не только декабристы, но и местные
жители, никогда не знавшие ни ее, ни о ней, но кого
спасли от болезней, да и от смерти ее щедрость, ее без-
оглядная доброта.
Екатерина Федоровна получила огромное наслед-
ство от своего отца барона Ф.М. Колокольцева. И она —
как истинная христианка и добрая женщина — с пер-
вых дней заточения своего сына помогала ему и его
товарищам. Когда же они оказались в Чите, Екатерина
Федоровна на протяжении всех лет каторги, а потом и
поселения сына отправляла в Сибирь целые обозы — с
продуктами, лекарствами, одеждой — всем необходи-
мым для сына, его друзей и, конечно же, содержала всю
семью сына, не считая забот о троих оставшихся у нее
на руках детях Никиты и Александрины.
О нуждах всех сообщала ей Александрина. И не было
случая, чтобы Екатерина Федоровна не откликнулась на
них и не сделала еще более того, о чем просили.
Невозможно перечислить бесценные дары Екате-
рины Федоровны. Это она присылала новейшие книги и
104 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
журналы — русские и зарубежные — по многим отрас-
лям медицины. Ими успешно пользовался врач дека-
брист Ф.Б. Вольф, лечивший всех декабристов, их жен, а
потом и детей. Книги по гомеопатии и лечебники с успе-
хом изучал и использовал в своей врачебной практике
П.С. Бобрищев-Пушкин, а также все, кого интересовала
медицина.
Это благодаря прямо-таки подвигу Е.Ф. Муравьевой
ее сын Никита получил в Сибири почти всю свою Петер-
бургскую библиотеку, которую мать высылала частями,
когда еще и разрешения на посылки не было. Это она,
мать Никиты Михайловича, обеспечивала необходи-
мыми инструментами и материалами Николая Бесту-
жева и Константина Торсона — для их «механических
занятий». А Николая Бестужева постоянно снабжала
красками, бумагой, кистями — всем необходимым для
его занятий живописью (благодаря этому мы имеем
теперь портреты большинства сибирских изгнанников).
Из присылавшихся Екатериной Федоровной книг и жур-
налов составилась богатая общеказематская библиотека
по самым различным отраслям знаний.
Доброта и заботливость Екатерины Федоровны
будто сливались воедино с добротой, заботливостью и
душевностью ее невестки.
***
В октябре 1827 г. Александрина получила посылку,
в которой были портреты ее детей, заказанные ее све-
кровью Екатериной Федоровной. Это было самой боль-
шой радостью после воссоединения с мужем. Об этом
она писала в ответном письме Екатерине Федоровне:
«Я получила портреты малюток. Изика так изменилась,
что я не узнала бы своего ребенка, а ведь прошло всего
ГЛАВА 3. САМАЯ ЛЮБИМАЯ 105
только девять месяцев, как я с ней рассталась. Что каса-
ется Кати, то она была гораздо красивее. Меня пораз-
ило сходство ее с мужем. Я ежедневно благодарю Вас
в душе за то, что Вам пришла мысль заказать для меня
портреты детей маслом и в натуральную величину. Они
доставляют мне большую радость.
В первый день я не могла оторвать от них глаз, и
на ночь поставила их в кресла, напротив себя, и зажгла
свечу, чтобы осветить их; таким образом, я видела их
всякий раз, как просыпалась. Я отдала портреты мужу».
И.Д. Якушкин вспоминал:
«Она всякий раз была счастлива, когда могла гово-
рить о своих детях, оставшихся в Петербурге».
А.Е. Розен: «Наша милая Александра Григорьевна,
с добрейшим сердцем юная, прекрасная лицом, гибкая
станом, единственно белокурая из всех смуглых Чер-
нышевых, разрывала жизнь свою сжигающим чувством
любви к присутствующему мужу и к отсутствующим
детям. Мужу своему показывала себя спокойною, даже
радостною, чтобы не опечалить его, а наедине предава-
лась чувствам матери самой нежной.
Дети, оставшиеся на родине, были ее неутихающей,
постоянной болью. Но эту боль, это горе она старательно
скрывала от мужа».
Из «Воспоминаний» Полины Анненковой:
«Почти во все время нашего пребывания в Чите
заключенных не выпускали из острога, и вначале мужей
приводили к женам только на случай серьезной болезни
последних, и то на это надо было испросить особое
разрешение коменданта. Мы же имели право ходить в
острог на свидание через два дня на третий. Там была
назначена маленькая комната, куда приводили к нам
мужей в сопровождении дежурного офицера. На одном
106 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
из таких свиданий был ужасный случай с А.Г. Муравье-
вой».
Об этом случае рассказал декабрист Н.В. Басаргин:
«Раз как-то госпожа Муравьева пришла на сви-
дание с мужем в сопровождении дежурного офицера.
Офицер этот подпоручик Дубинин не напрасно носил
такую фамилию и сверх того в этот день был в нетрез-
вом виде. Муравьев с женой остались по обыкновению
в присутствии его в одной из комнат, а мы все разо-
шлись — кто на двор, кто в остальных двух казематах.
Муравьева была не очень здорова и прилегла на постели
своего мужа. Говорила о чем-то с ним, вмешивая ино-
гда в разговор французские фразы и слова. Офицеру это
не понравилось, и он с грубостью сказал ей, чтобы она
говорила по-русски.
Но она, посмотрев на него и не совсем понимая его
выражения, спросила опять по-французски мужа: «Чего
он хочет, мой друг?»
Тогда Дубинин, потерявший от вина последний здра-
вый смысл свой и, полагая, может быть, что она бранит
его, схватил ее вдруг за руку и неистово закричал: «Я при-
казываю тебе говорить по-русски!» Бедная Муравьева, не
ожидавшая такой выходки, такой наглости, закричала в
испуге и выбежала из комнаты в сени. Дубинин бросился
за ней, несмотря на усилия мужа удержать его.
Большая часть из нас, и в том числе брат Муравье-
вой граф Чернышев, услышав шум, отворили из своих
комнат двери в сени... и вдруг увидели бедную женщину,
в истерическом припадке и всю в слезах, преследуе-
мую Дубининым. В одну минуту мы на него бросились,
схватили его, но он успел уже переступить на крыльцо
и, потеряв голову, в припадке бешенства закричал часо-
вым и караульным у ворот, чтобы они примкнули штыки
ГЛАВА 3. САМАЯ ЛЮБИМАЯ 107
и шли к нему на помощь. Мы, в свою очередь, закричали
тоже, чтобы они не смели трогаться с места и что офи-
цер пьяный, сам не знает, что приказывает им.
К счастью, они послушали нас, а не офицера, оста-
лись равнодушными зрителями и пропустили Мура-
вьеву в ворота. Мы попросили старшего унтер-офицера
сейчас же бежать к плац-майору и звать его к нам.
...Явился плац-майор... Мы рассказали, как все проис-
ходило. Он просил нас успокоиться, но заметно было,
что он боялся, чтобы из этого не вышло какого-нибудь
серьезного дела».
Вернувшийся на следующий день комендант все
уладил: Дубинина отправил в другую команду, узни-
ков просил на будущее быть осторожнее, ибо не всегда
может закончиться все так благополучно.
Однако потрясение было так велико, что до самой
отправки узников из Читы в Петровский завод она боя-
лась входить в тюрьму».
***
Надо сказать, что при самом возвышенном и при-
знательном чувстве ко всем декабристским женам, все
узники выделяли Александрину Муравьеву и ставили на
неизмеримую духовную высоту. Она была общей люби-
мицей. Ее называли ангелом-хранителем. Ангелом не
только доброты, но самоотвержения и любви.
И как знать? Не послал ли Господь этого человека-
ангела на землю, чтобы помочь пострадавшим за правду
людям, когда им было особенно, невыразимо трудно?
И вернул этого ангела к Себе, когда окрепли души этих
людей, и они уже могли преодолевать им предназна-
ченное? Как знать? Но, видимо, не могут долго быть на
земле ангелы — осветив и укрепив души людские, они
108 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
возвращаются в Горнее. И свидетельство того, что уда-
лось этой удивительной женщине выполнить свою пре-
красную миссию на земле — осветить и укрепить души
людские в тяжких испытаниях — рассказы, воспомина-
ния декабристов, трепетное благодарное чувство, кото-
рое они пронесли через свои жизни, отстоящие от ее
ранней могилы нередко на десятилетия.
Чуть менее года пробыл в Читинском остроге дека-
брист С.И. Кривцов, а света духовного богатства, кото-
рым одарила его Александрина, ему хватило до конца
дней: «Я не в состоянии, милая сестра, — писал он, —
описать тебе все ласки, которыми меня осыпали, как
угадывали и предупреждали мои малейшие желания...
Александре Григорьевне напиши в Читу, что я назначен
в Туруханск и что все льды Ледовитого океана никогда
не охладят горячих чувств моей признательности, кото-
рые я никогда не перестану к ней питать».
А декабрист Н.В. Басаргин добавлял: «Мы все без
исключения любили ее — как милую, добрую, образован-
ную женщину и удивлялись ее высоким нравственным
качествам: твердости ее характера, ее самоотвержению,
безропотному исполнению своих обязанностей».
И.И. Пущин — П.Г. Долгоруковой:
«Во время оно я встречал Александру Григорьевну в
свете, потом видел ее за Байкалом. Тут она явилась мне
существом, разрешающим великолепно новую, трудную
задачу. В делах любви и дружбы она не знала невоз-
можного: все было ей легко, а видеть ее была истинная
отрада. Душа крепкая, любящая поддерживала ее сла-
бые силы».
М.Н. Волконская:
«О своих подругах я должна вам сказать, что к Алек-
сандрине Муравьевой я была привязана больше всех: у
ГЛАВА 3. САМАЯ ЛЮБИМАЯ 109
нее было горячее сердце, благородство проявлялось в
каждом поступке. Восторгаясь мужем, она его богот-
ворила и хотела, чтобы мы к нему относились так же.
Никита Муравьев был человек холодный, серьезный —
человек кабинетный и никак не живого дела. Вполне
уважая его, мы, однако же, не разделяли ее восторжен-
ности ».
В начале 1832 г. окончился каторжный срок супру-
гов Розен. Анну Васильевну решено было отправить
прежде — через Байкал. У нее на руках был маленький
ребенок и вот-вот должен был появиться второй. Все
очень за нее беспокоились. А.Е. Розен вспоминал: «Всех
больше беспокоилась А.Г. Муравьева: прислала складной
дорожный стул, предложила тысячу вещей, уговаривала
при плавании через Байкал взять корову, дабы младенец
в любое время мог иметь парное молоко».
Н.А. Бестужев в знак признательности посвятил
Александрине свой рассказ «Шлиссельбургская кре-
пость». А по ее настоянию написал воспоминания о
Рылееве.
И.И. Пущин и в письмах на родину в том, 1827 году,
да и потом в течение жизни не раз с благодарностью
вспоминал о той радости, что принесла едва ли не в пер-
вый день приезда в Читу Александра Григорьевна:
«Помню тот день, когда Александра Григорьевна
через решетку отдала мне стихи Пушкина. Эти стихи она
привезла с собой. Теперь они напечатаны. Воспомина-
ние поэта — товарища лицея точно озарило заточение,
как он сам говорил, и мне отрадно было быть обязанным
Александре Григорьевне за эту утешительную минуту».
Во многих декабристских мемуарах упоминается,
что Муравьева, получая из России огромные суммы,
без остатка тратила их на то, чтобы облегчить жизнь
110 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
декабристов, обеспечить их хорошим питанием, боль-
ных — лекарствами и уходом.
Как и все декабристские жены, она несла тяготы
огромной переписки за узников, она действительно сто-
яла на вахте помощи и любви страждущим; и жизнь ее
была как «непрерывное душевное горение», как писал
академик Н.М. Дружинин.
И это при том, что, начиная с конца 1825г., когда был
арестован Никита Михайлович, потом брат Захар, беды,
будто стая голодных хищников, крались за ней — одна за
другой: потрясение от разлуки с родителями, сестрами,
а главное — разлука с тремя малолетними детьми; через
несколько месяцев после приезда в Читу — смерть сына;
в 1828г. — смерть матери, через три года, в 1831-м —
смерть отца. А потом ужас Петровского — когда уми-
рают обе родившиеся девочки. Больны обе оставшиеся
у бабушки девочки, а радость жизни Нонушка — слабая
и болезненная — заставляет страдать сердце и испыты-
вать постоянный страх за ее жизнь.
***
О тюрьме Петровского завода, куда перевели дека-
бристов в 1830 году, мы уже рассказывали. Какой была
эта тюрьма и образ жизни Александрины в эти два
неполных года, что предстояло ей еще быть на земле,
она рассказала в письме отцу — Григорию Ивановичу
Чернышеву:
«Итак, дорогой батюшка, все, что я предвидела, все,
чего я опасалась, все-таки случилось, несмотря на все
красивые фразы, которые нам говорили. Мы — в Петров-
ском и в условиях, в тысячу раз худших, нежели в Чите.
Во-первых, тюрьма выстроена на болоте, во-вторых, зда-
ние не успело просохнуть, в-третьих, хотя печь и топят
ГЛАВА 3. САМАЯ ЛЮБИМАЯ 111
два раза в день, но она не дает тепла, и это в сентябре,
в-четвертых, — здесь темно: искусственный свет необ-
ходим днем и ночью. За отсутствием окон нельзя про-
ветривать камеры.
Нам, слава Богу, разрешено там быть вместе
с нашими мужьями, но без детей. Так что я целый
день бегаю из острога домой и из дома в острог.
(Она построила дом в Петровском прямо напротив
тюрьмы. — В.К.).
Если бы нам даже дали детей в тюрьму, все же не
было бы возможности поместить их там: комнатка
сырая и темная и такая холодная, что все мы мерзнем...
Наконец, моя девочка (Софья, Нонушка) кричала бы
весь день, как орленок в этой темноте, тем более что у
нее прорезаются зубки, что очень мучительно».
Письмо Александрин дополняют воспоминания И.Д.
Якушкина: «Дамы, жившие в казематах... всякое утро,
какая бы ни была погода, отправлялись в свои дома,
чтобы освежиться и привести все нужное в порядок.
Больно было видеть их, когда они в непогодь или в тре-
скучие морозы отправлялись домой или возвращались в
казематы...
Никита Муравьев занемог гнилой горячкой. Бед-
ная его жена и день и ночь была неотлучно при нем,
предоставив на произвол судьбы маленькую свою дочь
Нонушку, которую она страстно любила и за жизнь
которой беспрестанно опасалась. Вольф отправился к
коменданту и объяснил ему, что Муравьев, оставаясь
в каземате, не может выздороветь и может распро-
странить болезнь свою на других. Комендант после
некоторого сопротивления решился позволить Мура-
вьеву на время его болезни перейти из каземата в дом
жены его».
112 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
***
О последних днях жизни и уходе Александры Григо-
рьевны Муравьевой — как главы летописи — рассказы
декабристов и некоторых жен:
Н.В. Басаргин:
«Смерть избрала новую жертву, и жертву самую
чистую, самую праведную. А.Г. Муравьева, чувствуя
давно уже общее расстройство здоровья своего, ста-
ралась скрыть ненадежное свое положение от мужа и
продолжала вести обыкновенную жизнь, не принимая,
как советовал ей Вольф, особенных предосторожностей.
Она ходила в зимнее время легко одета из каземата на
свою квартиру по нескольку раз в день, тревожилась при
малейшем нездоровьи своего ребенка и крепко просту-
дилась».
И.И. Пущин:
«По каким-то семейным преданиям, она боя-
лась пожаров и считала это предвещанием недобрым.
Во время продолжительной ее болезни у них загоре-
лась баня. Пожар был потушен, но впечатление оста-
лось. Потом в ее комнате загорелся абажур на свечке,
тут она окружающим сказал: «Видно, скоро конец». За
несколько дней до кончины она узнала, что Н.Д. Фон-
визина родила сына, и с сердечным чувством восклик-
нула: «Я знаю дом, где теперь радуются, но есть дом, где
скоро будут плакать». Так и сбылось. В одном только
ошиблась — плакал не один дом, а все друзья, которые
любили и уважали ее».
М.Н. Волконская:
«Вольф не выходил из ее комнаты. Он сделал все,
чтобы спасти ее. Но Господь судил иначе. Ее послед-
ние минуты были величественны: она продикто-
вала прощальные письма к родным... Исполнив свой
ГЛАВА 3. САМАЯ ЛЮБИМАЯ 113
христианский долг, как святая, она занялась исключи-
тельно своим мужем, утешая и ободряя его. Она умерла
на своем посту, и эта смерть повергла нас в глубокое
уныние. Каждая спрашивала себя: «Что станет с моими
детьми после меня?»
Е.П. Нарышкина:
«26-го числа (она умерла 22 ноября 1832 г. — В.К.)
бренные останки нашей милой госпожи Муравьевой
были преданы земле. Вы хорошо понимаете, что мы
испытали в этот миг. Все слезы тут были искренни, все
печали естественны, все молитвы — пламенны...
Она обладала самым горячим, любящим сердцем, и в
ней до последнего вздоха сохранился самоотверженный
характер — характер матери, любящей своих детей.
Поговорив с мужем, расставшись со всеми окру-
жающими и исполнив свой христианский долг, она
почувствовала сильное желание попрощаться с
маленькой дочерью, спавшей в своей комнате. Много
раз она спрашивала, не проснулась ли та, и все удер-
живалась, чтобы даже ни на мгновение не нарушить ее
покоя. Наконец, не смея поднять от сна ребенка, чтоб
поцеловать его в последний раз, она попросила при-
нести какую-нибудь вещицу, которую малютка часто
держала в руках. Няня принесла ей куклу. Чтоб скрыть
свое волнение, она пошутила немножко над нарядом,
в который куклу облачили в этот день, и попросила
поместить ее так, чтобы все время ее видеть. Сознание
ее полностью сохранилось, и она уже задолго предчув-
ствовала свой конец.
Все последние годы страшно истощили ее силы,
она была очень слаба, хотя ничем особенно не болела,
и организм не имел сил вынести осложнение опасной
болезни, внезапно унесшей ее.
114 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
Она страстно любила мужа и детей, и чувство ее
было так сильно, что она никогда не могла быть спокой-
ной, имея столько объектов горячей любви»…
Плац-адъютант Лепарский вызвал каторжников,
чтобы они вырыли могилу — земля была глубоко про-
мерзшей, стояли морозы, и обещал им хорошо запла-
тить. Каторжники даже возмутились:
— Какие деньги, господин полковник! Мы же мать
хороним, понимаете — Мать! Так не обижайте нас —
разве деньги заменят ее доброту? Осиротели мы, ваше
высокоблагородие!
***
Только на 11 лет пережил Александрину Никита
Михайлович. После каземата он поселился — вместе с
Волконскими, Трубецкими, Луниным, Вольфом в селе
Урик близ Иркутска. Всю любовь, заботы, время отда-
вал он дочери. Нонушку все декабристы нежно любили,
как и ее мать, память о которой свято хранили. Нонушка
обожала отца и заботилась о нем — как когда-то ее мать.
Девочка вряд ли помнила ее — Нонушке было всего три
года, но рассказы отца, воспоминания, частые, светлые,
наполненные любовью и нежностью к ее матери его
товарищей, будто прорастали в ней и ей казалось, что
она сама это помнит.
25 апреля 1843 г. Никита Михайлович неожиданно
занемог, а через три дня его не стало. 13-летняя девочка
осталась круглой сиротой. По высочайшему повелению
,сразу после кончины отца Нонушку отправили в Москву,
к бабушке Екатерине Федоровне. По монаршему указу,
после смерти родителей дети декабристов должны были
определяться в казенные учебные заведения. При этом
они не имели права носить фамилию родителей — их
ГЛАВА 3. САМАЯ ЛЮБИМАЯ 115
фамилии составлялись из имени отца — и причислялись
к мещанскому сословию.
Нонушку записали в Екатерининский институт под
фамилией Никитина. Однако Нонушка — Софья Ники-
тична Муравьева — на эту фамилию никогда в этом
институте не откликалась, и все были вынуждены назы-
вать ее по имени. Девочка, воспитанная в большой дека-
бристской семье и рано понявшая истинную трагедию
всех членов этой семьи, была достойна своих родителей
и воспитателей.
Когда в Екатерининский институт приехала импе-
ратрица Александра Федоровна, все воспитанницы, как
им было велено, встречали ее поклонами и называли
матушкой. Все, кроме Софьи Муравьевой.
— А что же ты не называешь меня матушкой? —
удивилась государыня.
— У меня есть только одна мать. И она похоронена в
Сибири, — с достоинством сурово ответила девочка.
116 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
Глава 4.
Теплая
и высокая душа
(Елизавета Петровна
Нарышкина)
Декабрь 1825 года ворвался в ее жизнь
нежданно-негаданной бедой. Будто неви-
данный ура ган с Невы в одночасье в раз-
ные стороны разбросал и разбил ее счастье,
любовь, ее спокойную безмятежность.
Правда, была она в это время еще в глубокой печали.
Совсем недавно умерла ее новорожденная девочка. И
сама она была нездорова. Сердечная астма, которая тер-
зала ее с детства, обост рилась. Едва справилась — и вот
теперь новая, еще более страшная беда...
В один из первых дней января 1826 г. в их москов-
ский дом явились жандармы и увезли ее Мишеля в
Петербург. Всего меньше часа на сборы, ни единого
ответа на тысячу ее вопросов, неж ное объятие, просьба
любимого беречь себя — и вот уже запряженная трой-
кой зимняя карета скрылась из глаз.
Она еще не успела осознать, что ее прежняя
23-летняя жизнь закончилась. Думала только о любимом
Мишеле, о том, что могло случиться, почему в Петер-
бург — в сопровождении жандар мфов? Отчего так ско-
ропалительно? Почему ничего не объяснил ей?
Некому было ответить на все ее вопросы. Беско-
нечно любимый батюшка вот уже три года как почил. Но
ответы пришли скоро. Вместе с двумя другими страш-
ными вестями. В тайном об ществе состояли и теперь,
как и Мишель арестованы, оба ее брата: Иван — прапор-
щик девятой конноартиллерийской роты и Петр — под-
поручик Генерального штаба. Дом Коновницыных сра зу
осиротел и погрузился в глубокий траур.
***
Обычно в семьях особенно любимой бывает млад-
шая дочь. Лиза была старшей и единствен ной дочерью.
Потом рождались только мальчики. Лиза с рождения
была притягательным центром всей семьи: отца, младших
братьев, не говоря уже о матери Анне Ивановне (урож-
денной Корсако вой). О ее нежности, мягкости и доброте
в свете ходили легенды. Лиза родилась 1 апреля 1802 года.
Все обожали девочку, баловали безмерно, и она платила
всем горячей любовью. Эти следы обожания близких как
бы запечатлело — уже в юности — ее лицо. У нее была
гордая посадка головы и будто устремленное вверх лицо,
а во всем облике даже некоторая над менность. Все это
бесследно исчезло с ее лица в Сибири...
Истинной и щедрой хозяйкой дома Коновницыных
была Любовь. Она же была во главе вос питания и обра-
зования детей, отношения родителей друг к другу. И она
же, любовь, невидимо для стороннего глаза отгоражи-
вала эту семью от пороков, злоречья высшего света, ско-
рого и беспо щадного в суждениях, оценках, вершителя
благо и злоглупостей.
118 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
Внешне же жизнь Коновницыных шла совершенно
в русле законов и традиций высшего све та. Отец Лизы —
граф Петр Петрович Коновницын (1764-1822) — герой
Отечественной войны 1812г., был храбрым воином и
искусным полководцем, а когда стал военным мини-
стром — отлич ным администратором, очень уважае-
мым государем и двором. Петр Петрович был истинным
бо гом для семьи: заботливым и нежным мужем, стро-
гим, но и очень добрым отцом.
Все дети до 16-17 лет воспитывались дома. Петр
Петрович приглашал для них лучших гу вернеров и гувер-
нанток, учителей и воспитателей и очень внимательно
следил, насколько образо ваны, искусны и полезны они
детям. Как и постоянно наблюдал, насколько усердны и
как пости гают науки дети.
Сыновья получили прекрасное образование и не
менее блестящее воспитание, прежде чем Петр посту-
пил на службу колонновожатым в свиту Генерального
штаба, а Иван — в Пажеский корпус.
Лиза, помимо наук, языков, обучалась еще музыке,
пению, танцам, рисованию. Она была очень способной
и любознательной. Особенно же любила музицировать и
петь. Довольно рано у нее обнаружился голос, который с
годами превратился в прекрасное контральто.
Она любила читать и читала много, хорошо рисо-
вала. И эти способности были спасительны для нее
тогда, когда заболевала — приступы астмы нередко при-
ковывали ее к постели.
И эти вторжения болезни — чаще всего непред-
сказуемые, и мир книг, который тогда заме нял ей мир
сверстниц, игр, рано развили в Лизе склонность к уеди-
нению и нелюбовь к шуму празднеств. Кроме того, — и
это знали только в семье — Лиза была очень застенчива
ГЛАВА 4. ТЕПЛАЯ И ВЫСОКАЯ ДУША 119
от природы. И внешняя горделивость была естественной
защитой ее застенчивости. В 16 лет она стала фрейли-
ной при вдовствующей императрице Марии Федоровне
(Следует заметить, что сведения о Елизавете Петровне,
особенно до ее отъезда в Сибирь, чрезвычайно скуд ны.
Они складываются буквально из крупиц информации, —
В.К.).
***
Известно, что декабрист М.А. Назимов, который жил
на поселении вместе с Нарышкиным в Кургане, очень
дружил с Михаилом Михайловичем, потом они служили
на Кавказе — хотя и в разных полках.
М.А. Назимов в 1872-1873 гг. встречался с Н.А.
Некрасовым и по просьбе поэта написал воспоминания
об А.В. Розен и Е.П. Нарышкиной. К сожалению, и эти
воспоминания Назимова, и большая часть его перепи-
ски с Некрасовым не сохранились.
Но даже если бы Назимовские мемуары уцелели, он
вряд ли мог бы много поведать о детстве и юности Ели-
заветы Петровны.
Видимо, с М.М. Нарышкиным юная фрейлина
Коновницына познакомилась во дворце. В том, 1823
году, Михаил Михайлович — уже полковник в 25 лет —
служил в лейб-гвардии Измай ловском полку. А фрей-
лина Элиза только что перестала носить траур по отцу и
чаще бывала на балах.
***
Балы у графини Ростопчиной отличались каким-то
особым уютом и в то же время непре взойденной изы-
сканностью. На них часто присутствовал двор, любил
бывать император Алек сандр I с Елизаветой Алексеевной
120 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
и вдовствующая императрица Мария Федоровна в окру-
жении своих прелестных фрейлин. Мария Федоровна
буквально заставляла свою любимицу Элизу не от вечать
отказом на приглашения. Правда, их было немного.
Несмотря на то, что она была богатой невестой, светские
кавалеры побаивались ее ироничности, ее серьезности
и ее больших глаз, кото рые все видели и все понимали.
Лиза с удовольствием отдыхала от танцев. Но
мазурку все же пришлось отдать князю Алек сандру
Голицыну. Когда мазурка закончилась, и князь Алек-
сандр провожал ее, Лиза буквально натолкнулась на
удивленные и одновременно восхищенные зелено-карие
глаза, которые принад лежали очень доброму, какому-то
изучающе-вдумчивому лицу с трогательной ямочкой на
подбо родке, которая делала это лицо немного детским.
Обладатель этого лица был высокий щеголь, с безу-
коризненными манерами и военной вы правкой.
— Дэнди. Богач. Утомлен поклонницами, — опреде-
лила Лиза.
Этот дэнди почему-то не танцевал и не приглашал
никого. И так как Лиза раньше в этот ве чер его не видела,
было понятно, что на бал он очень опоздал. Искусно
скрывая интерес к этому человеку — а интерес поя-
вился почему-то сразу же — она продолжала исподволь
наблюдать. Уви дела, что его окружили офицеры — мно-
гих она знала, что заметно оживились дамы — маменьки
и дочки. Защебетали оживленно и фрейлины.
Так она узнала имя щеголя — Мишель Нарышкин.
Действительно, богат и мечта всех петер бургских и
московских барышень лучших фамилий. Был он пол-
ковником лейб-гвардии Измайлов ского полка, славился
храбростью, был хорошим офицером и товарищем,
отличался добро сердечностью к солдатам.
ГЛАВА 4. ТЕПЛАЯ И ВЫСОКАЯ ДУША 121
Бал уже клонился к завершению, но во все время —
танцевала ли Лиза или была возле импе ратрицы, она то и
дело чувствовала на себе взгляды Нарышкина, то откро-
венные, с мягкой улыбкой , то тайные, то скорые, будто
пробегающие по ней. Обычно она сердилась, если ее
разглядыва ли — издали или вблизи. Игра глаз этого щеголя
ее забавляла. А его ямочка на подбородке даже умиляла.
Забавляло еще и то, что ей, как маленькой девочке,
хотелось неприличного — показать ему язык и звонко
рассмеяться.
— Откуда такая блажь? — одернула она себя, но не
сердито.
***
Лизе и в голову не приходило, что Мишель не смог
заснуть и в эту ночь после бала, и весь следующий день.
Юная красавица, — «А она действительно краса-
вица?» вопрошал себя — не просто пом нилась: как улы-
бается, наклоняет голову, как удивительно пластична в
танце. Она будто была ря дом с ним и смотрела на него
своими большими умными глазами, в которых — он был
в этом уве рен — прятались смешинки.
— Умными глазами? — удивлялся себе. — Как это
при дворе сыскалась фрейлина с умными глазами?
Вспомнил, что улыбалась она нечасто. А вот легкая
улыбка — чуть насмешливая, чуть высо комерная и все-
таки совершенно детская — то и дело появлялась на ее
личике.
— Нет, нет, не на личике, — поправлял себя
Мишель, — и не на лице. У нее такая гордая осан ка и эти
умные глаза! Это же классический лик эллинки!
Впечатление Мишеля не изменилось и потом: когда
встречались в свете, когда их представи ли друг другу,
122 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
когда они уже не однажды танцевали и когда беседовали
на темы, далекие от свет ской суеты, и Лиза поразила его
своей начитанностью, зрелостью суждений и тонким
юмором.
Лиза же, которую Господь наградил зорким и
добрым сердцем, сразу полюбила благородное, тоже
очень доброе сердце Мишеля, оценила главный его
талант — дружбы и преданности тем, ко го он любил.
Однако работа ума никак не помешала сердцу. Они
полюбили друг друга с первого взгляда и, как показала
жизнь, до взгляда последнего.
Не прошло и нескольких месяцев, как было объ-
явлено об их помолвке, а 12 сентября 1824 г. они стали
супругами.
Почти весь первый год замужества Лиза провела
в имении Кярово под Петербургом, только в первые
месяцы после венчания приезжая в столицу. Это был год
безмерного, какого-то солнечного счастья и любви. Лиза
ждала ребенка. Мишель не мог нарадоваться и счастью
обрете ния самой прекрасной на свете жены, и будущего
малыша — неважно, наследника или девочки.
Родилась девочка. Но прожила совсем недолго.
Через несколько месяцев ее не стало. Больше у супругов
Нарышкиных детей не было...
***
Лиза отправилась в Петербург всего через несколько
дней после отъезда Мишеля. Как и все жены осужден-
ных (не отказавшихся от своих мужей после ареста)
,она искала, находила и пользо валась всякой возмож-
ностью получить свидание с мужем в Петропавловской
крепости или хотя бы записку. От мысли сделать что-то,
чтобы освободить любимого, пришлось отказаться сразу
ГЛАВА 4. ТЕПЛАЯ И ВЫСОКАЯ ДУША 123
же. Петропавловка проглотила всех своих узников-
декабристов глубоко и накрепко.
О многом передумала Лиза за месяцы ожидания
приговора, впервые осознав, как изменчива бывает
судьба, и насколько неисповедимы пути Господни: «Два
года. Какую разную протяжен ность и значимость могут
они иметь в человеческой жизни! 8 января 1826 года
порог куртины Пе тропавловской крепости переступил
доставленный из Москвы декабрист Михаил Нарышкин.
А почти за два года до этого, я, молодая жена, получила
совсем другой царский подарок: по случаю свадьбы
фрейлине и графине Елизавете Коновницыной монарх
пожаловал 12 тысяч рублей»...
Когда приговор был объявлен, Елизавета твердо
решила следовать за мужем в Сибирь. М.М. Нарышкин по
конфирмации был приговорен в каторжные работы на
12 лет, потом срок сократили до 8 лет — с последующим
поселением в Сибири. 2 декабря 1827 г. он был отправлен
в Сибирь. Декабрист Н.И. Лорер пишет в своих мемуарах:
«Елизавета Петровна Нарышкина, дочь Петра
Петровича Коновницына, была фрейлиной при импера-
трице Марии Федоровне и только год замужем. Узнав об
участи мужа, она тотчас же как милости просила пись-
мом у императрицы, своей благодетельницы, позволе-
ния следовать за своим мужем. Получила его и снесла
крест свой до конца».
***
Видимо, в дни ожидания приговора и во время
посещений мужа в Петропавловской крепости Елиза-
вета познакомилась с женой декабриста А.В. Енталь-
цева — Александрой Васильевной, очень милой, слав-
ной 37-летней женщиной. Она тоже подала прошение
124 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
о разрешении следовать за мужем в Сибирь. Однако
Елизавета узнала, что Александра Васильевна в таких
затруднительных материальных обстоятельствах, что
вынуждена продавать все, что только можно было про-
дать: дом, мебель, серебро и т.д. Но супруги Ентальцевы
были небогаты, а за проданное удалось полу чить так
немного, что всего этого вряд ли могло хватить на долгое
и сложное путешествие, не го воря о средствах для жизни
в Сибири. Помочь же Ентальцевой было некому.
И тогда Елизавета Петровна предложила Ентальце-
вой ехать вместе с ней, и, конечно, обес печила всем эту
отважную женщину — и в пути, и позднее, в Чите.
Гессен в работе «Во глубине сибирских руд» так
описывает приезд Нарышкиной:
«Нарышкина и Ентальцева въезжали в Читу в яркий
майский день 1827 года. Уже издали они увидели окру-
женный частоколом Читинский острог.
Услышав за частоколом голоса, Нарышкина оста-
новила лошадей, заглянула в щель и увиде ла мужа. Это
было слишком неожиданно. Она громко позвала его. Он
узнал голос жены и, гремя кандалами, подбежал к часто-
колу. Оба прильнули к небольшой щели.
Незнакомый ей тюремный облик мужа, обстановка,
в какой она увидела его через год после свидания в
Петропавловской крепости, и звон кандалов настолько
потрясли молодую женщину, что она потеряла созна-
ние...
Быстро открыли ворота, привели Нарышкину в чув-
ство и после короткой встречи с мужем увели к Мура-
вьевой, которая на первое время приютила ее у себя».
А вот какой увидели Нарышкину и декабристы, и их
жены — ее подруги по несчастью. Нельзя не привести
почти всех описаний Елизаветы Петровны — ибо это
ГЛАВА 4. ТЕПЛАЯ И ВЫСОКАЯ ДУША 125
не только серия устных портретов, но как бы большое
живописное полотно, которое создает единый, гармо-
ничный, пол ный и интересный психологический пор-
трет Нарышкиной.
А.Е. Розен:
«В первый раз увидел я ее на улице, близ нашей
работы при Чертовой могиле. В черном платье, с талией
тонкой в обхвате. Лице ее было слегка смуглое с вырази-
тельными умными глазами, головка повелительно под-
нятая, походка легкая, грациозная».
Год спустя ее увидела М.Н. Волконская такой:
«Нарышкина, маленькая, очень полная, несколько
аффектированная, но в сущности вполне достойная
женщина. Надо бы привыкнуть к ее гордому виду, и
тогда нельзя было ее не полю бить».
Уже по возвращении из Сибири в своих воспоми-
наниях Полина Анненкова нарисовала (времен читин-
ского заточения) такой портрет Елизаветы Петровны:
«Нарышкина (рожденная Коновницына) была не так
привлекательна, как Муравьева. Нарышкина казалась
очень надменной и с первого раза производила непри-
ятное впечатление. Даже отталкивала от себя. Но зато,
когда вы сближались с этой женщиной, невозможно
было оторваться от нее, — она приковывала всех к себе
своею беспредельною добротою и необыкновенным бла-
городством характера». Позднее, уже в начале 30-х годов
в тюрьме Петровского завода «человек-университет» и
прекрасный художник Н.А. Бестужев создал серию пор-
третов декабристов и их жен, которую по праву можно
назвать летописью жизни их в Сибири.
Николай Александрович написал в одно время два
портрета Е.П. Нарышкиной и два портре та Михаила
126 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
Михайловича. Это почти копии. Видимо, Елизавета
Петровна просила об этом: чтобы два портрета — ее и
мужа — отправить родным в Россию, а два других оста-
вить себе.
В июне 1832 г. она пишет матери: «Мой портрет
окончен, дорогая мама... я жду, пока будет готов пор-
трет Мишеля, чтобы вы увидели оба портрета одновре-
менно».
В конце июля оба портрета Нарышкина отправила
в Петербург, немного иронично коммен тируя оба изо-
бражения:
«Вот наши два портрета, дорогая мама, — мой слиш-
ком льстит, но, однако, я на нем похожа. Я не совсем
довольна портретом Мишеля, который, по моему мне-
нию, не передает выражение его лица и представляет к
тому же его более толстым, чем он на самом деле».
Однако это было ее субъективное мнение. Все нашли,
что оба портрета безупречны, и На рышкины смотрят
с полотен, как живые. Тем более, что портрет Лизхен —
абсолютно точное вос произведение описанных ее психо-
логических портретов. И даже два века спустя И.С. Зиль-
берштейн, восхищаясь портретом Нарышкиной кисти Н.А.
Бестужева, писал: «Лицо Нарышкиной кажется вылеплен-
ным — так рельефно оно выписано, так оно скульптурно
четко. Великолепно передана фактура ткани лилового пла-
тья и его замысловатый покрой, с большим мастерством
вы писан сложный белый воротник, тонкая черная сетка,
прикрывающая высокую прическу, и гре бень».
***
«Читинский период» был самым трудным, сложным
периодом во всей сибирской жизни На рышкиной. Она,
пожалуй, тяжелее всех других дам «врастала» в новую
ГЛАВА 4. ТЕПЛАЯ И ВЫСОКАЯ ДУША 127
свою жизнь, которая по рой казалась ей дурным сном, и
она ждала пробуждения в ее прежней жизни.
Н.И. Лорер писал в своих мемуарах об этом началь-
ном этапе:
«В Чите она жила в одном домике с Муравьевой.
Трудно было ей одиночество. Муравьева, кроме мужа,
имела в остроге еще и двоюродного брата. То тот, то
другой пересылал ей весточку, а Нарышкина все одна
да одна — тем более что с другими дамами не была она
особо сообщительна. Оттого и страдала больше от оди-
ночества».
«Некоторое время спустя, — продолжает Лорер, —
Трубецкая, Волконская, Анненкова, Нарышки на и Давы-
дова уже жили в наемных домах, которые они хорошо
перестроили».
О бытовых подробностях жизни Елизаветы
Петровны в Чите известно немного. Как и у всех дека-
бристских жен, ее помыслы и заботы были о муже, ожи-
дание разрешенных свиданий через два дня на третий,
унизительные условия этих свиданий. И что называется
общественная еже дневная работа, которая занимала
массу времени и сил. Декабристам была запрещена
переписка с родными и друзьями в России. Неизвестно,
кто из жен придумал этот «эпистолярный жанр»: они
писали от своего имени родным узников, но так, что
вся информация о них, вопросы, сообщения и т.д. они
искусно перемежали с рассказами о собственных делах
и близких.
Каждой женщине приходилось писать по десять, а
то и по двадцать писем в неделю — не коротких, но под-
робных и обстоятельных: близким было дорого каждое
слово об их любимых. Женщины старались писать за тех
декабристов, родных и знакомых которых знали прежде.
128 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
По этому «корреспондентский круг» Волконской и Тру-
бецкой часто составлял до 30 писем в неделю, Нарыш-
киной доставалось писать меньше. Но зато, благодаря ее
письмам к сестре П.А. Муханова Елизавете Александровне
(в замужестве княгине Шаховской) узнаем о ее жизни в
Петровском заводе — с теми подробностями, о которых
она старалась не писать матери, дабы не расстраивать ее.
Читинская жизнь так и осталась самой мрачной
для Нарышкиной, тем более, что она там часто и тяжело
болела:
Е.А. Шаховский, 16 марта 1829 г., Чита
«Если бы вы были для меня чужой, я бы не осме-
лилась послать это письмо с чернильными пятнами. Я
пишу с трудом. Вот уже четыре месяца я не выхожу из
комнаты, так как мое здоровье расстроено уже давно».
Е.А. Шаховский, 20 марта 1830 г.:
«Я выхожу подышать свежим воздухом, но не смею
и думать, что улучшение моего состоя ния продлится. Это
неслыханно, до какой степени здешний климат вреден для
такой нервной кон ституции, как моя. А мои страдания
были настолько сильны, что я состарилась раньше вре-
мени, и волосы у меня очень поседели» — ей было 28 лет.
В конце лета 1830 г. все с радостью встретили весть
о переводе в новую тюрьму, где у каж дого будет своя
камера. Незадолго до отъезда из Читы Трубецкая, Вол-
конская, Нарышкина, Му равьева, Фонвизина и Давы-
дова обратились к Бенкендорфу с письмами, в которых
просили не разлучать их в Петровском заводе с мужьями.
Эти шесть писем сохранились в архивах III Отделе ния
(от 7, 9 и 10 июня 1830 г.).
В каждом жена декабриста пишет о том, что един-
ственное ее желание — делить с мужем тюремное поме-
щение, каким бы оно ни было.
ГЛАВА 4. ТЕПЛАЯ И ВЫСОКАЯ ДУША 129
Женщин не останавливало то, что жизнь в тюрьме
грозила серьезно здоровью каждой из них. Но, как пре-
жде, навещать мужей через два на третий день было
еще хуже. В Петровской тюрьме у каж дого узника была
отдельная камера.
28 сентября 1830г. Е.И. Трубецкая писала матери из
Петровской тюрьмы: «Эта жизнь от свидания до свида-
ния, которую нам приходилось выносить столько вре-
мени, всем нам слишком дорого стоила, чтобы мы вновь
решились подвергнуться ей: это было бы выше наших
сил».
Их просьбу удовлетворил комендант тюрьмы Лепар-
ский еще прежде разрешения из Петер бурга.
Однако сама тюрьма привела всех не только в смя-
тение, но ужас.
Мы уже рассказывали об этом.
Было ясно, что никакие жалобы узников не тронут
ни внимания, ни тем более сердце их «друга по 14 дека-
бря», равно как и Бенкендорфа.
Первое время декабристы бодрились. А.Е. Розен
рассказывал в мемуарах:
«Два отделения в тюрьме, 1-е и 12-е — послед-
ние, как крайние, были назначены для жена тых. Жены
нисколько не колебались разделить тюремное заклю-
чение с мужьями, что запрещено было в Чите по слу-
чаю тесного и общего помещения. А здесь комнатка
была отдельная для каж дого. В нашем отделении жили
Трубецкая, Нарышкина, Фонвизина и жена моя (Анна
Васильевна Розен). С.П. Трубецкой говаривал часто: «На
что нам окна, когда у нас четыре солнца!»
И тогда за дело взялись женщины. Лорер пишет:
«Наши жены, в особенности Трубецкая, Муравьева,
Волконская и Нарышкина, красноречиво описывали
130 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
родным наше мрачное жилище. Жена моя послала
князю Одоевскому портрет сына его (поэта Александра
Одоевского. — В.К.), сидящего в своем нумере, в полу-
мраке, как в пещере.
Комендант, со своей стороны, представил по
начальству, что мрачные кельи наши могут иметь худые
последствия для тех, которые имеют слабое здоровье
или наклонность к меланхолии.
Наконец, весною комендант объявил нам с радо-
стью, что, по ходатайству графа Бенкендор фа, импера-
тор повелеть соизволил, чтобы в наружной стене каж-
дой кельи прорублено было окно. Это было исполнено в
мае месяце. Окно имело сажень длины и четыре вершка
вышины, с желез ною решеткою. Так, что человек не мог
пролезть в него».
Розен рассказал также, что Н.А. Бестужев «срисо-
вал во многих экземплярах наше печальное жилище,
и рисунки эти рассеялись по всей России». И хотя
именно эти рисунки не сохранились, представление,
насколько печально было это жилище, дают рисунки с
изображением отдельных декабристов или декабристов
с женами — камеры Оболенского, Пущина, Вольфа, А.
Поджио, М. Бестужева, Панова, супругов Волконских,
Давыдовых и т.д.
О том, как жила Е. П. Нарышкина в Петровском
заводе до окончания срока каторги, т.е. еще два года, она
рассказала в письме Е. А. Шаховской.
Из письма Е. А. Шаховской от 11 сентября 1831 г. из
Петровского завода:
«Теперь необходимо, чтобы я сообщила, наконец,
некоторые подробности о своей несчастной персоне…
Жизнь моя здесь однообразна. Монотонность нашего
существования нарушается лишь прибытием почты. Часто
ГЛАВА 4. ТЕПЛАЯ И ВЫСОКАЯ ДУША 131
и ее ждут с чувством тревоги, так как… о многих несчастьях
я узнавала из писем — с тех пор, как живу в Сибири.
Я очень слаба здоровьем. Спазматическая астма,
с которой я, к несчастью, познакомилась вскоре после
моего прибытия в этот край, не покидает меня надолго.
Однако в течение последней зимы и весны она меня
не беспокоит, и я даже думала, что отделалась от нее
навсегда. Но плохая погода вернула мне мой недуг,
мучавший меня около трех месяцев.
Я не имею счастья, как вы, мой дорогой друг, быть
матерью и поэтому придаю слишком большое значение
своему собственному самочувствию.
В доме у меня никого нет, кроме чужого ребенка,
которого я воспитываю уже год. Мать принесла мне его
перед моим отъездом из Читы. Это маленькая девочка,
зовут ее Юлианой. Она мила, хотя сердце мое занято ею
не так, как это было бы с собственным ребенком. Но она
вызывает во мне участие, и я к ней привязалась. Бла-
годарю Бога, что Он послал мне случай быть полезной
этой сироте. Я буду воспитывать ее так, чтобы она была
доброй и способной служить Всевышнему. Да благосло-
вит Он меня на это мое занятие!...
Несмотря на то, что я имею счастье жить со всеми в
мире, вот те особы, общество которых подходит мне во
всем: госпожа Трубецкая, госпожа Муравьева и госпожа
Фонвизина. За все четыре года, что я их знаю, я не обма-
нулась в их доброте и приятности характера и вижусь
с ними всегда с истинным удовольствием. Я не могу
сказать, что отношения у меня с ними необыкновенно
теплые, как это бывает в 14 лет, но они разумны, и по
своему характеру соответствуют нашему возрасту.
Ведь это все женщины, имеющие истинных друзей
в лице своих мужей, а в сердцах — еще тысячу других
132 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
крепких и естественных привязанностей. Мы не зами-
раем от восхищения друг перед другом, но готовы раз-
делить горе и радость друг с другом самым чистосердеч-
ным и искренним образом.
Я также в дружбе с госпожой Розен. Она живет с
нами всего год, но уже проявила себя человеком надеж-
ным, я буду крестной матерью ее сына, которого зовут
Кондратий.
Госпожу Давыдову ни с кем не сравнить по доброте.
Я вижу ее реже, но она мне нравится.
Несмотря на то, что я нахожусь с удовольствием
среди стольких добрых особ, признаюсь вам, что еще
лучше я чувствую себя в своем уголке, наедине с мужем.
К этому человеку я привязана больше всех, как это и
должно быть… Мне очень не хватает моего семейства.
Смерть моего брата Петра была для меня тяжелым уда-
ром (подпоручик Петр Петрович Коновницын, член
Северного общества, был сослан в 1826 г. рядовым на
Кавказ, умер в 1830 г. — В. К.).
Что делать? Такова воля Божья. Так суждено, что
должны существовать несчастные люди в этом мире,
чтобы еще заметнее было счастье тех, к кому жизнь
более благосклонна.
К тому же все не кончается только этой жизнью, это
счастье знать, что нас ждет там, на небе, другая родина,
к которой каждый из нас призван стремиться».
Следующий этап сибирской жизни Нарышкиных —
почти в четыре с половиной года — приходится на годы
поселенские. Михаил Михайлович был отправлен в Кур-
ган. Вместе с Нарышкиными там отбывали ссылку М.А.
Назимов, А.Е. Розен с женой, А.Ф. Бриген, И.Ф. Фохт.
Этот городок, его климат и окружение близкими по
духу и окружение товарищей, были для Нарышкиных
ГЛАВА 4. ТЕПЛАЯ И ВЫСОКАЯ ДУША 133
временем достаточно благополучным. Михаил Михай-
лович купил просторный, красивый дом, из России
было доставлено пианино для Елизаветы Петровны. Она
нередко устраивала у себя музыкальные вечера, много и
с удовольствием пела.
А.Е. Розен вспоминал:
«Каждую неделю по пятницам я проводил по несколь-
ко часов в самой приятной беседе у Нарышкиных.
Михаил Михайлович Нарышкин начал военную
службу в 1813 году в полку родного брата своего Кирилла.
После переведен был в л.-гв. Московский полк, произ-
веден в полковники л.-гв. Измайловского полка, откуда
по своему желанию переведен был в Тарутинский полк,
квартировавший тогда в Москве.
Получив совершенно светское воспитание, сохра-
нял он скромность, кротость и религиозность. Был чело-
век с примерною душою, руководимый христианской
любовью,
А потому все легко было ему переносить. Он охотно
помогал другим, неделями облегчал страдания любимой
им жены, часто хворавшей от расстройства нервов.
Елизавета Петровна, единственная дочь, обожае-
мая славным отцом и нежною матерью, имела сердце
доброе, но расстроенное здоровье тяготило еще более в
разлуке с матерью, среди лишений общественных раз-
влечений и единообразия жизни изгнаннической.
В особенности худо бывало ей осенью и весною. В
это время я не раз полагал, что она не выдержит и не
перенесет. Но вера и любовь превозмогли телесные
страдания».
Елизавета Петровна очень любила мать и тосковала
по Анне Ивановне отчаянно — ведь к 1837 году они не
виделись уже 10 лет.
134 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
А в том 1837 году наследник престола Александр
Николаевич совершал поездку по Сибири и во время
этого путешествия посетил Курган.
А. Ф. Бриген — жене Софье Михайловне, 1837 год
сентябрь:
«При проезде его высочества наследника (Алексан-
дра) Елизавета Петровна подавала письмо, в коем она
просила только о позволении съездить в Россию пови-
даться с престарелой своей матерью и посоветоваться
с доктором о мучительной своей болезни с тем, чтобы
по истечении нескольких месяцев возвратиться опять в
Сибирь к своему мужу».
Это прошение Нарышкиной усиливала еще одна
серьезная просьба. Василий Андреевич Жуковский,
поэт, воспитатель наследника престола, сопровождая
его в путешествии по Сибири, в Кургане встретился с
Нарышкиной и беседовал с нею. В одном из писем к
императрице Александре Федоровне он говорит о своем
впечатлении о жене декабриста: «В Кургане я встретил
Нарышкину (дочь нашего храброго Коновницына), по
поручению ее матери. Она глубоко меня тронула своею
тихостью и благородной простотой в несчастии. Но она
была больна и, можно сказать, тает от горя по матери,
которую хотя раз еще в жизни желала бы видеть».
Однако просьбам этим не был дан ход. И все же Ели-
завета Петровна и в Россию вскоре попала, и увиделась
с любимой матушкой.
А. Ф. Бриген — жене Софье Михайловне, сентябрь
1837 г.:
«В последних числах июля достигло сюда известие, что
Михаил Михайлович Нарышкин переименован рядовым
на Кавказ. Эта новость нас всех встревожила не только за
самих себя, но и за доброго и милого нашего Нарышкина.
ГЛАВА 4. ТЕПЛАЯ И ВЫСОКАЯ ДУША 135
Елизавета Петровна слегла даже в постель.
1-го августа известие это вполне подтвердилось нео-
жиданным приездом в Курган графа Коновницына, брата
Елизаветы Петровны, который получил отпуск и позволе-
ние приехать сюда, дабы проводить сестру к матери своей
в деревню близ Гдова… 9 августа…получили здесь офици-
альное известие о назначении всех здешних моих товари-
щей рядовыми в Кавказский корпус, исключая меня.
Дамам позволено возвратиться в Россию с запреще-
нием въезда в столицу. Детей же их, буде таковые ска-
жутся, вписать в число военных кантонистов».
Скорый и крутой поворот в судьбе не позволил
Нарышкиным даже распорядиться своим имуществом
и собраться. Их дом — по просьбе Михаила Михайло-
вича — продавал потом Бриген, которого на Кавказ не
послали.
За четыре года пребывания в Кургане Нарышкины
стольким местным жителям помогли материально,
стольких утешили и стольких вылечили или обеспечи-
вали лекарствами, что практически весь город вышел
провожать их. Елизавета Петровна заказала молебен, а
когда его отслужили, оделила всех собравшихся подар-
ками или деньгами.
Нарышкины простились с Курганом 21 августа 1837 г.
***
По высочайшему повелению, М. Нарышкин был
зачислен рядовым в Навагинский пехотный полк рядо-
вым.
Видимо, монарх Николай I испытывал настоя-
щее сладострастие ненависти и мести, «повышая»
40-летнего полковника в унтер-офицеры, а потом — с
течением лет — в подпрапорщики, прапорщики. Болезни,
136 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
которыми Нарышкин был обязан Кавказу, избавили его
и от должностных повышений, и от самого Кавказа,
когда в 1844 г. его уволили по болезни со службы.
Через несколько месяцев после прибытия Нарыш-
кина на Кавказ, туда же, повидавшись с матушкой, близ-
кими и дорогими сердцу, приехала Елизавета Петровна.
Она и позднее, в течение всех семи лет жизни на Кавказе,
как только позволяло здоровье, ездила в Россию. Послед-
ний — перед окончательным возвращением в Россию
был ее приезд в мае 1843 года, когда она должна была
хоронить нежно любимую матушку. Графиня Анна Ива-
новна Коновницына умерла в возрасте 68 лет от гриппа.
Нарышкины поселились в Прочноокопской станице
(правильное ее название — Прочный Окоп) Кубанской
области, в просторном доме, окруженным большим
фруктовым садом. И климат, и условия жизни были
довольно благоприятны. Кроме тех дней, недель, а то
месяцев, когда Михаил Михайлович участвовал в воен-
ных походах и экспедициях, Елизавета Петровна места
себе не находила, пока муж не возвращался.
Жизнь Нарышкиных в Кургане, а потом на Кав-
казе, ее хронология воссоздаются по письмам друзей-
декабристов.
М. А. Фонвизин-Якушкину, ноябрь 1834 г.:
«Здоровье Елизаветы Петровны очень поправи-
лось. Им очень хорошо в Кургане. Михаил Михайлович
занялся садоводством и завел небольшой конный завод
из лошадей, приведенных из России. Он надеется, кроме
удовольствия, иметь от него и прибыль».
Фонвизин — Якушину, март 1835 г.:
«Бедная Елизавета Петровна опять страдает преж-
ними своими болезненными припадками, отдохнув от
них в продолжение целого года».
ГЛАВА 4. ТЕПЛАЯ И ВЫСОКАЯ ДУША 137
Фонвизин — Пущину, ноябрь 1839 г.:
«Наталья получила недавно письмо от Елизаветы
Петровны Нарышкиной из Прочного Окопа, куда она
недавно возвратилась, прожив несколько времени с
своей матерью и родными. Она пишет о смерти Одо-
евского. В отряде, в котором находился он, Нарышкин,
Лорер и Загорецкий в экспедиции к Черному морю, сви-
репствовали нервические горячки. Михаил Михайлович и
Загорецкий были очень больны, но, к счастью, их вовремя
перевезли на Тамань, и они были спасены. Одоевский же
не перенес болезни и умер почти в одно время с стариком
отцом своим» (поэт А. И. Одоевский скончался от маля-
рии в Псезуапе 10 октября 1839 г. — В. К.).
Назимов — Пущину, 9 декабря 1840 г. из крепости
Прочный Окоп:
«Здесь зимние квартиры нашего батальона. Миха-
ила Михайловича квартиры тоже здесь, там же и Заго-
рецкого. Мне отрадно быть с ними вместе. Все мы при-
мерно стараемся, несмотря на то, что климат здешний
тепел и для других очень здоров.
Елизавета Петровна, несмотря на два курса вод, не
перестает по временам хворать грудью».
Бриген — жене, февраль 1841 г.:
«Е. П. пишет, что в апреле надеется с тобою уви-
деться и познакомиться. Она поедет через Малороссию
для свидания с матерью и заедет погостить в Слоут или
в Пануровку. Прошу тебя полюбить эту добрую, умную и
почтенную женщину… Наше общее несчастье нас пород-
нило, а курганская жизнь еще более сблизила».
Назимов — А. Ф. Бригену, 19 апреля 1842 г. Проч-
ный Окоп:
«Елизавета Петровна пробудет здесь все нынеш-
нее лето, а может быть, и осень. Здоровье ее приметно
138 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
ослабело, хотя она не имеет боле прежних припадков —
ни грудных, ни нервных. Всякое движение и перемена
места утомляют ее силы, а тем более действуют на них
всякое душевное волнение или огорчение. Михаил
Михайлович приметно постарел здесь».
Да, постарел Михаил Михайлович. Физически. Но
ни душа, ни дух его не изменились.
По — настоящему и сама Елизавета Петровна, и
товарищи по заточению узнали Михаила Михайло-
вича сначала в казематах Читы и Петровского завода,
а потом и в ссылке — и в Кургане, и на Кавказе. Н. И.
Лорер говорил, что «недостойный человек не может
быть другом Нарышкина», а самому Михаилу Михай-
ловичу написал однажды: «У тебя теплая и высокая
душа». Е. П. Оболенский, вторя Лореру, говорил о
всеобщем уважении к Нарышкину, «которые воз-
буждали его добрая симпатичная фигура, его крот-
кий, тихий нрав, его стремление к добру, его верность
в дружбе».
***
Лето 1844 г. Е. П. собиралась проводить в своих
тульских владениях. У М. М. в это время было очень
плохое зрение, а он участвовал в экспедициях.
Однако в марте 1844 г. М. М. был уволен в отпуск из
Кавказской армии на шесть месяцев. А по истечении
этих шести месяцев в сентябре 1844 г. бывший пол-
ковник Тарутинского пехотного полка в чине пра-
порщика уволен от службы с обязательством жить
безвыездно в с. Высоком Тульского уезда, причем
для всяких отлучек требовалось особое разрешение.
Только в ноябре 1855 г. он был освобожден от над-
зора.
ГЛАВА 4. ТЕПЛАЯ И ВЫСОКАЯ ДУША 139
***
Декабрист Александр Беляев в своих мемуарах рас-
сказал:
«П. С. Бобрищев — Пушкин сделал для Елизаветы
Петровны Нарышкиной большое кресло, так как она
страдала сильно разными нервными болезнями… Креслу
Пушкина суждено было вместе с Нарышкиными перее-
хать на Кавказ (а до этого — после Петровского завода в
Курган на поселение. — В. К.), а потом в Россию.
Когда отец Пушкина увидел это кресло работы
своего сына, он заплакал, и просил его у Елизаветы
Петровны, а так как ей не хотелось расставаться с крес-
лом, то она решила, что «по смерти ее кресло перейдет к
нему, а после его смерти оно останется в ее роде».
В предыдущей книге — о декабристе Павле Сергее-
виче Бобрищеве — Пушкине — была описана эта встреча
Е. П. Нарышкиной с отцом Бобрищева — Пушкина Сер-
геем Павловичем (см.. В. Колесникова. Гонимые и неиз-
гнанные. М., 2002). Приводим фрагмент этого описа-
ния:
«Теплым апрельским полднем 1844 года вернулись в
свое имение Высокое, что под Тулой, Михайло Михайло-
вич Нарышкин и супруга его Елизавета Петровна. Почти
20 лет ждало их Высокое…
Едва отдохнули супруги Нарышкины после труд-
ного пути в весеннюю распутицу, как начались визиты
родственников и близких декабристов — тульских уро-
женцев. Что мог сказать им Михайло Михайлович, если
видел товарищей своих 12, а кого и все 15 лет назад в
Сибири? Но принимал ласково, заботливо, волнуясь и
сострадая. Понимал: их утешает даже просто встреча с
ним. Для отцов и матерей время остановилось на дека-
бре 1825-го — январе 1826 года. А он был там, в Сибири,
140 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
с дорогими их сердцу в самое трудное время — в крепо-
сти и на каторге.
И только одному — отцу Павла Бобрищева-Пушкина
Сергею Павловичу — им было что не только рассказать,
но и показать. Елизавета Петровна, осторожно готовила
75-летнего старика к своему известию.
— А что, любезнейший Сергей Павлович, как вам
показалось кресло, в котором я сижу? — Она встала и
неторопливо отодвинула его от стола.
Сергей Павлович недоуменно взглянул на Елизавету
Петровну:
— Помилуйте, сударыня, у вас все в доме отменно
красиво и изящно!
— А знаете ли, кто мне исполнил его?
Сергей Павлович решительно смутился, боясь отве-
чать, чтобы не обидеть хозяйку, и смотрел несколько
растерянно.
— А исполнил его, добрейший Сергей Павлович, —
протяжно проговорила Нарышкина, — сын ваш, Павел.
Такой реакции Елизавета Петровна не ожидала: ста-
рик несколько секунд непонимающе переводил взгляд с
неё на кресло, потом встал порывисто и вдруг, опустив-
шись на плохо гнущиеся колена перед креслом, зарыдал,
опустив руки и голову на сиденье.
Страшен безнадежностью плач стариков над соб-
ственной бедой, но ещё более потрясает горе отцовское,
когда вырывается оно из долгого заточения. И не выдер-
жали Нарышкины. Стоя рядом с Бобрищевым-Пушкиным
и не пытаясь поднять его, плакали тоже, может быть,
вспомнив своих ушедших родителей, а может — ощущая
и его своим отцом, плакали, не стесняясь, как плачут в
детстве, освобождая душу от тяжести, горечи, обид, от
так долго и стойко переносимых страданий...
ГЛАВА 4. ТЕПЛАЯ И ВЫСОКАЯ ДУША 141
…Нарышкины не отпустили Сергея Павловича в тот
день, пообещав отвезти в Егнышевку завтра. Он и не
настаивал. Елизавете Петровне пришлось пересесть в
другое кресло, — старик, примостившись на край стула,
держал «Павлушино кресло» за подлокотник и погла-
живал спинку, сиденье, все резные украшения, вгля-
дывался, будто хотел разглядеть сына в его очертаниях.
После вечернего чая перед отходом ко сну заговорил
умоляюще:
— Лисавета Петровна, Михайло Михайлович, бла-
годетели, родные, подарите, а то продайте мне кресло
сына!
Не было сил ни смотреть в его детски умоляющие
глаза, ни отказать, ни уступить. Нужна была правда.
— Не буду лукавить, мой добрый Сергей Павлович.
Мне дорого, очень дорого это кресло. Сын ваш пода-
рил мне его ещё в Петровском остроге, ко дню именин.
Тяжелое было время. Я ужасно страдала нервическими
припадками.
Всех поразил такой подарок, и удивило искусство
Павла Сергеевича. Но я, когда первый раз села в кресло,
уразумела: сын ваш подарил мне здоровье.
Елизавета Петровна остановилась, потому что Сер-
гей Павлович снова плакал, но уже беззвучно, боясь
пропустить хоть слово. Быстрые крупные слезы текли
по щекам, и он отирал их большим платком.
— С той поры я стала спокойнее, а если случались
прежние приступы, скорее садилась в кресло — Павел
Сергеевич доброту сердца рукам своим передал. Вот она
и лечила меня. Доброта сына вашего лечила, милый Сер-
гей Павлович. Вместе с нами кресло это было на поселе-
нии в Сибири, затем на Кавказе и вот домой приехало.
Это лекарство мое.
142 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
Казалось, сердце старика впитывало каждое слово
Нарышкиной.
— А знаете ли, что я придумала, добрейший Сер-
гей Павлович? предупредила его вопрос Елизавета
Петровна. — Давайте-ка сделаем такой уговор: когда
я умру, кресло перейдем вам. А когда умрете вы, пусть
кресло снова передадут в мой род. Согласны?
Что он мог ответить? Он знал, что земной его срок
вот-вот кончится, а у этой молодой еще женщины впе-
реди ещё много дней — и пусть не иссякнет в ней благо-
дарность к доброте сына».
***
После амнистии 1856 г. оставшиеся в живых друзья-
декабристы стали возвращаться на родину. Вся перепи-
ска декабристов этого времени наполнена радостью не
только от встреч с родными и близкими, но и с добрыми
соузниками, которые давно породнились Сибирью.
В письмах И. И. Пущина, Н. Д. Фонвизиной, П. С.
Бобрищева-Пушкина, А. Е. Розена, Н. И. Лорера и др.
рассказы о встречах у Нарышкиных в их гостеприим-
ном Высоком. И Нарышкины навещают друзей в ближ-
них городах: Туле, Калуге, в Бронницах…
Нарышкины удачно выдали замуж свою любимую
воспитанницу. Приемную девочку, воспитанницу, которую
Елизавета Петровна называла Юлианой, звали Ульяной. Ее
полное имя — Ульяна Андреевна Чупятова (в замужестве —
Давыдова). До замужества все называли ее Улинькой.
Чаще других — его очень любят Нарышкины —
посещает их совсем близкий сосед Павел Сергеевич
Бобрищев-Пушкин, которого они считают скорее бра-
том, чем товарищем. В 1857 г. супруги собрались за гра-
ницу. Но поездка не состоялась.
ГЛАВА 4. ТЕПЛАЯ И ВЫСОКАЯ ДУША 143
П. С. Бобрищев-Пушкин — И. И. Пущину, январь
1857 г.:
«Михайла с Елисаветой Петровной застряли в
Москве. И теперь в горе — пришлось хоронить доброго
старика брата, который 7 января скончался» (Нарыш-
кин Кирилл Михайлович, генерал-майор. — В. К.).
Свое путешествие Нарышкины совершили только в
1859 г.
П. С. Бобрищев-Пушкин — П. Н. Свистунову, июнь
1860г.:
«Недавно ездил с сестрою повидаться с Нарышки-
ными, которые с 3 мая в Высоком. В Париже они видели
ваших родных и оставили их здоровыми. Вообще не
нахвалятся заграничною жизнию, более парижскую,
потому что в других местах, кроме Седена, только были
на короткое время.
Часто бывали в нашей посольской церкви, настоя-
тель ее — отец Василий — очень умный и образованный
человек, участвует в издании французского журнала
религиозного, имеющего цель соединения христиан
той и другой церкви в духе любви. С этой точки зрения
пишут и некоторые католические прелаты. Разумеется,
не ультрамонтанисты.
Климат на обоих путешественников благоприятно
подействовал. Лизавета Петровна и до сей поры чув-
ствует его влияние: гораздо меньше отдышка и более
подвижности. Михаилу Михайловичу тоже лучше, но с
возвращением в наш суровый климат опять начал по
утрам покашливать, но, благодарение Богу, бодр, под-
вижен».
Однако Сибирь мало кому из декабристов дала
порадоваться долго — родиной, родными, свободой —
на этом свете.
144 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
«Похоронную процессию» открыл в 1857 году И. Д.
Якушкин, за ним ушел в 1859 г. Пущин, а в 1863 г. к ним
«присоединился» М. М. Нарышкин. Елизавета Петровна
пережила его всего на 4 года.
В газете «День» №3 за 1863 год была помещена ста-
тья Е. П. Оболенского «Несколько слов в память почив-
шего сего января 3-го 1863 г. Михаила Михайловича
Нарышкина»…
Называя эту статью Оболенского сердечною, дека-
брист М. А. Назимов в письме от 26 декабря 1867 года
после кончины Елизаветы Петровны пишет, что в этой
статье сделан «верный очерк характеристики и ново-
преставленной Елизаветы Петровны» и добавляет к этой
характеристике и свое мнение:
«С 1823 года он вступил в супружество с графиней
Елизаветой Петровной Коновницыной и с ней нашел ту
полноту сочувствия, которая в жизни выражается пол-
ной гармонией — и стремлений, и цели жизненной, и
надежд и желаний.
В этом сердечном союзе протекли многие и многие
годы: и Кавказ с его грозными твердынями, и Сибирь с
ее пустынями — везде они были вместе, и везде их сер-
дечная жизнь, восполняющая недостатки одного полно-
тою другого, выражалась в любви чистой, отражаемой
всем строем жизни…
К сказанному о Елизавете Петровне нечего при-
бавлять: так правдив, верен очерк ее характера в глав-
ных чертах. В них мастерски изображено все, что было
существенно хорошего и доброго в ее светлой личности.
То именно, что составляет высшее призвание женщины
вообще и характер русской женщины в особенности.
Конечно, нельзя при этом желать, чтобы сохра-
нились в исторической памяти отличительные черты
ГЛАВА 4. ТЕПЛАЯ И ВЫСОКАЯ ДУША 145
самой индивидуальности: ее природный ум, сердце,
воля, влияние на склад ее характера нравов отеческого
дома, добродетель ее матери, доблести ее отца — героя
12-го года, тщательного воспитания, руководителем
которого был ее просвещенный отец, стоических добро-
детелей, еще хранившихся после 12 года в обществе того
времени. Наконец, влияние на нее добродетелей и люб-
веобильной души Михаила Михайловича.
Но для всего этого надо иметь материалы, время и
спокойное, не возмущаемое свежими впечатлениями
созерцание той, о которой говорится, как равно и об ее
обстановке в разные последовательные периоды ее под-
вижнического поприща».
146 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
Глава 5.
Чадолюбивая
Александра
(Александра Ивановна
Давыдова)
Если позволительно сравнение меры жертвен-
ности, которую принесли 11 декабристских
жен, добившихся «высочайшего соизволе-
ния» монарха Николая I следовать за своими
мужьями в Сибирь, в несвободу, теряя свои
сословные, имущественные, гражданские,
а главное — материнские права взять с собой рожден-
ных в России детей, — то жертва Александры Ивановны
Давыдовой — самая большая. Ибо на родине она оста-
вила не одного, двух и даже не троих детей, но шестерых.
Младшему из них — Николаю — едва минуло полтора
года.
Жизнь Александры Ивановны, истинная, значимая,
любовь, счастливое материнство начались в 17 лет — в
имении Давыдовых Каменке, которая располагалась в
Чигиринском уезде Киевской губернии.
Страстная любовь 27-летнего отпрыска древней-
шего и богатейшего дворянского рода Давыдовых
Василия Львовича и 17-летней «безродной» дочери
губернского секретаря Александры Потаповой, сломала
все сословные преграды. Хотя с 1819 года, когда стали
жить вместе, к 1825 году они уже были родителями 6
детей, их брак был гражданским. И только в мае 1825
года Василию Львовичу удалось добиться разрешения на
законный брак.
Сашенька Потапова не просто страстно любила сво-
его Василия Львовича, но уважал безмерно и боготво-
рила. Редкого по красоте, чистоте и доброте души мужа
подарил ей Господь.
Василий Львович Давыдов родился в 1793 году
в одной из знатнейших дворянских семей, которая
оставила заметный след в истории России. Его отец —
генерал-майор Лев Денисович Давыдов — продолжал
древнейший род Давыдовых: с XV столетия этот род дал
России немало общественных, военных и культурных
деятелей.
Не менее родовита была и мать — Екатерина Нико-
лаевна Самойлова, получившая после смерти своего дяди
светлейшего князя Г. А. Потемкина огромное наследство
в Киевской и Херсонской губерниях.
В первом браке она была за Н. С. Раевским и имела
от него трех сыновей и дочь, которые были много старше
Василия — рожденного во втором браке за Л. Д. Давыдо-
вым. Например, с самым любимым сводным братом Нико-
лаем Николаевичем Василия разделяли 22 года (Николай
Николаевич — отец Марии Николаевны Волконской).
Именно Н. Н. Раевский определил военное поприще
Василия. Хотя тот, получив сначала прекрасное домаш-
нее образование, а потом продолжив его в одном из луч-
ших петербургских аристократических учебных заве-
дений — в пансионе прославленного аббата Николя,
был склонен к занятиям филологическим: с интересом
148 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
занимался «французскою словесностию» и был страст-
ным — на протяжении всей жизни — книгочеем.
Видно, воля Божия руководила Н. Раевским, когда
он в 1807 г. попросил прислать в действующую армию
15-летнего брата. И хотя, пока Василий добрался из
Каменки до армии, война кончилась, он не только
остался в армии, но и был активным участником Отече-
ственной войны 1812 года: в Бородинском сражении В.
Л. Давыдов адъютант главнокомандующего второй рус-
ской армии П. И. Багратиона. Отличился храбростью и
мужеством и был удостоен ордена св. Владимира 4-й
степени с бантом. Так же геройски он проявил себя в
боях под Вороновым, при Тарутинском контрнаступле-
нии, в боях под Малоярославцем. И за эти сражения был
награжден.
Василий Львович участвовал в заграничных похо-
дах Русской армии, был дважды ранен. И хотя в отставку
вышел официально в 1822 г., с 1818 года постоянно жил в
Каменке.В 1819 гг. он стал отцом. В этом же году началась
его тайная общественная жизнь — он был принят в Союз
благоденствия. Позднее стал членом Южного общества
декабристов. Явная для всех его жизнь была полна забот
и обустройства его имений, которых хозяйство пришло в
совершенный упадок. И еще полна семейных забот — к
июню 1825 года он был отцом пятерых детей. 6-й родился,
когда Василий Львович уже был на пути в Сибирь. Из
Петропавловской крепости Давыдова отправили 21 июня,
а сын Николай родился 3 августа 1826 года.
***
Василий Львович скорее всего ближе к осени 1825
года несколько посвятил Александру Ивановну в тай-
ные стороны своей «несемейной» жизни. Как и в какой
ГЛАВА 5. ЧАДОЛЮБИВАЯ АЛЕКСАНДРА 149
степени знала она о тайном обществе, судить трудно.
Но для нее к этому времени уже не было тайны, что
друзья — офицеры мужа не просто погостить заехали
в Каменку. Их многочисленные споры, беседы — не в
доме, а гроте или в биллиардной — совсем не напоми-
нали офицерские пирушки. Она очень тревожилась —
конечно, прежде всего за своего Василия Львовича. И в
то же время свято верила, что их намерения не могут
быть дурными. А потому, тревожась, и сострадала, и на
помощь была готова. Среди 11 декабристских жен Алек-
сандра Ивановна была одной из немногих посвященных
в тайные дела мужа.
Потому и не было женских «охов», истерик, слез,
когда случилось непоправимое…
В один из дней незадолго до ареста Василия Льво-
вича она поехала с детьми на прогулку в ближайший лес.
Ей не исполнилось еще и 23 лет, и она с удовольствием
участвовала в детских играх скорее как старшая сестра,
нежели как мать. В разгар веселой возни из имения
прискакал верховой и привез письмо от Василия Льво-
вича, который в то время был в отъезде. Муж сообщал
ей о возможном аресте и просил срочно уничтожить его
бумаги — прежде всего переписку с членами тайного
общества.
Оставив детей с прислугой и не подав вида, что полу-
чила ужасное, заставившее замереть сердце известие,
Александра Ивановна одна отправилась в имение. Сразу
пришла в кабинет мужа. Видимо, не один час разбирала
и сжигала она бумаги Василия. А с ними вместе сожгла
и так бережно хранимые Василием Львовича черно-
вики Пушкина. Видимо, хорошо помнила, как попла-
тился поэт за свое вольнодумие в 1820-м, и боялась, что
после общения с заговорщиками Пушкин в стихах мог
150 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
обнаружить еще большее вольнодумие и тем навредить
и себе и им…
И скорее всего не удерживалась юная Давыдова от
слез, выполняя свое одновременно необходимую и свя-
тотатскую работу. Успокаивала же себя тем, что спасала
мужа. И великого поэта. Пусть погибли черновики, но
ведь за месяц пребывания в Каменке написал он такие
шедевры, как поэма «Кавказский пленник», стихотво-
рение «Редеет облаков летучая гряда», «Я пережил свои
желанья», не считая множества посвящений, посланий
друзьям, эпиграмм. Он и Василию Львовичу посвятил
стихотворение «В. Л. Давыдову», которое начиналось
словами: «Меж тем как генерал Орлов…»
***
К счастью, Александру Ивановну миновал ужас
пребывания в Благодатском руднике. Хлопоты о
детях задержали почти на два года. Шестерых детей
нужно было не просто «пристроить» у родственников
(матушка Василия Львовича скончалась еще в начале
1825 года). Детей она хотела отдать только в любящие
руки и добрые семейства родственников. Старшую дочь
Марию и младшего Николая взял в свое семейство Н. Н.
Раевский, как и опекунство над имением. Двух старших
мальчиков Михаила и Петра забрал в Москву другой
брат — П. Л. Давыдов. А младших девочек Катю и Лизу
взяла на воспитание добрая сестра А. Г. Муравьевой С. Г.
Чернышева-Кругликова.
***
В казематские годы в Чите и Петровском заводе
жизнь семьи Давыдовых не отличалась от жизни дру-
гих «семейных». Разве только тем, что семья постоянно
ГЛАВА 5. ЧАДОЛЮБИВАЯ АЛЕКСАНДРА 151
увеличивалась. Да еще тем, что богатый Давыдов посто-
янно испытывал материальные затруднения. Все из-за
того, что деньги из России приходили нерегулярно и
поступали не в нужных количествах.
В письмах Александры Ивановны к детям на родину
часты жалобы. «Нашим горестям нет конца. День ото
дня они прибавляются, и наше положение таково, что
удерживаюсь вам описывать его, оно слишком поразит
вас. Отец ваш тоже крепится. Но один Бог может под-
держать нас» — писала Александра Ивановна старшим
дочерям Марии и Екатерине в феврале 1838 г. «Двенад-
цатилетние страдания всякого рода не истощили нашего
терпения и покорности воле Всевышнего», — пишет
1840 году детям Александра Ивановна.
Однако материальные трудности для обоих супругов
ничто по сравнению с волнениями и тревогой за детей.
В письме брату Василия Львовича Н.Н. Раевскому
Александра Ивановна, благодаря генерала, говорит о неиз-
бежной тоске по оставленным детям: « Вы меня и бедного
брата вашего не забыли, извещали о детях наших, как отец
и истинный брат… Муж мой много и часто горюет о детях
наших, но надеется на Бога и на вас, так же, как и я. Я уже
посвятила всю себя мужу бедному своему, и сколько ни
сожалев о разлуке с детьми моими, но утешаюсь тем, что
выполняю святейшую обязанность мою».
В июле 1835 года супруги Давыдовы получили пор-
треты детей. В письме к Фонвизиной Александра Ива-
новна передает радость от бесценного этого подарка и
разрывающего сердце безнадежность: «Как выросли,
как милы, и нам с мужем их не видать!»
Как и все декабристские жены, Александра Ива-
новна в годы каторги писала родным и близким дека-
бристов. И нагрузка эта так была велика, что нередко
152 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
не находилось времени, чтобы написать своим род-
ным и детям. В письме от 8 января 1838 года Давыдова
пишет дочерям:
«Не сетуйте на меня, добрые, бесценные мои Катя,
Лиза, за краткость письма моего. У меня столько хлопот
теперь, и на этой почте столько писем мне писать, что я
насилу выбрала время для этих нескольких строк.»
Все 11 лет в письмах, а Волконская и Анненкова
еще и в своих мемуарах, не устают говорить с радостью
и благодарностью судьбе за то, что в каторжные годы в
Чите и Петровском замке они жили как одна большая и
дружная семья, что все радости и горести делили между
собой. И потому отъезд каждого на поселение было
событием печальным — и потому что как бы разруша-
лась эта семья, а еще более потому, что знали: они могут
больше никогда не встретиться.
Накануне освобождения с каторги Александра Ива-
новна пишет Фонвизиным 6 июня 1838 г.: « Петровский
замок крепко опостылел нам, а Бог знает, не придется ли
с ним горевать, — такова судьба наша!»
А в письме дочерям 12 июня того же года сообщает:
«Милые Катя и Лиза, я не имею ни духу, ни времени
много писать к вам сегодня. Хочу наглядеться на милую
Нонушку, и перед ее отъездом побыть подольше с Ники-
той Михайловичем».
Тоска по друзьям и прежнему образу жизни реф-
реном проходит в письмах Александры Ивановны 1839-
1840 гг.:
«Признаюсь вам, — пишет она Фонвизиной из Крас-
ноярска в ноябре 1839г., — что нескоро сроднюсь я с
теперешнею жизнью. Привыкши быть в Чите и Петров-
ском как бы кругу родных столько лет, не перестану
жалеть о прошлом образе жизни».
ГЛАВА 5. ЧАДОЛЮБИВАЯ АЛЕКСАНДРА 153
В мае 1830 г. к родным вторит эту мысль: «Здоро-
вье наше вообще изрядно: весна началась здесь очень
рано, и дети пользуются с великой радостию. В первый
раз мы были все, тому два дни, за городом, и дети счаст-
ливы были как нельзя более: рвали и выкапывали цветы
и, возвратясь сажали в своем садике. Но они все сожа-
леют о Петровском. Там были у них маленькие друзья, и
мы все жили, как одно семейство».
В казематские годы у Давыдовых родилось еще
четверо детей. Их воспитанием, потом и образованием
занимался сам Василий Львович. Он постоянно просил
родственников присылать ему лучшие современные
педагогические издания, словари, энциклопедии, мно-
гие книги из каменской библиотеки. Все это очень при-
годилось в последующие годы, когда Давыдовы приехали
на поселение в Красноярск. В этом городе прошли все
поселенческие годы Василия Львовича — до самой кон-
чины в 1855 г. Отсюда уезжала на родину и Александра
Ивановна с семерыми детьми.
Годы в Красноярске — с 1839 по 1855-й были для
Давыдовых относительно спокойными и даже счастли-
выми. Пришли в порядок дела материальные — в доме
был достаток и благоденствие. Старших детей учил уже не
только Василий Львович, но учителя и гувернеры. Давыдов
отчислял неизменно значительные суммы в декабрист-
скую артель. Они купили хороший, большой, добротный
дом, где часто собирались поселенные в Красноярске
декабристы: П. С. Бобрищев-Пушкин, М. М. Спиридов,
которому Василий Львович серьезно помогал матери-
ально, М. Ф. Митьков, а позднее и супруги Фонвизины…
Удивительно чадолюбивый Василий Львович чуть
ли не ежедневно переписывался с детьми на родине.
Он знает все, даже самые незначительные подробности
154 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
и события их жизни. Часто пишет детям и Александра
Ивановна. Их активная и бурная переписка создает впе-
чатление, что эту славную семью и не разрушили, что
она едина, скреплена обоюдной любовью и дружбой
друг к другу и родителям. Письма наполнены такой неж-
ностью, вниманием и заботой друг к другу, что читаются
как истинный гимн человеческой любви.
***
Первым самым страшным и неизбывно горестным
для супругов Давыдовых стал 1845 г. — год смерти их
первенца — дочери Марии. Она родилась в 1818 году и,
отправляясь в Сибирь в 1828 г., Александра Ивановна
Машу и младшего сына Николая оставила на попечение
Н. Н. Раевского. Машенька, как и все остальные дети,
получила прекрасное образование и воспитание.
Последний раз Александра Ивановна видела
Машеньку 9-летней, а Василий Львович — 6-летней.
Ее, как и других оставленных в России детей, родители
видели только на присланных портретах в конце 30-х
годов. Необычайно чадолюбивый Василий Львович даже
больше и чаще Александры Ивановны переписывался с
детьми, и особенно с Машенькой, которую он называл
«ангелом-хранителем» семьи, ибо она, видимо, унаследо-
вав лучшие черты родителей, во многом заменяла млад-
шим детям мать, постоянно заботилась о них, любила и
помогала опекунам в воспитании братьев и сестер.
Супруги Давыдовы были несказанно рады, получив
от Машеньки письмо, в котором она просила их благо-
словения на брак с Робертом Карловичем Фелейзном
в 1840 г. (в это время он состоял секретарем великой
княгини Александры Николаевны). Родители сердечно
благословили Машеньку на брак и счастье.
ГЛАВА 5. ЧАДОЛЮБИВАЯ АЛЕКСАНДРА 155
И брак, и счастье Машеньки продлились всего пять
лет. В 1845 году, родив дочь, она умерла. Родственники
долгое время не осмеливались сообщить в Сибирь эту
страшную весть.
Когда же эта весть все же пришла, для Василия
Львовича удар был настолько силен, что он сам оказался
на грани смерти. Безмерно горюющая Александра Ива-
новна и в этом горе должна была быть сильнее и снова
спасать мужа. Вместе с 14-летней дочерью Сашей неот-
лучно дежурила у постели больного. Василий Львович
не смог оправиться после потери дочери. Видимо, удар
этот во многом ускорил и его уход.
Второй удар ждал супругов Давыдовых спустя годы. В
1853 или 1854 г. (упоминание в семейной хронике кратко
и неточно) погиб служивший на Кавказе сын Иван.
К счастью и смерть и серьезные беды обошли остав-
шихся детей. Все 11 получили прекрасное образование и
воспитание, многие из них прожили долгую и полезную
жизнь.
Как и другие добровольные изгнанницы, Давыдова
в условиях подневольной жизни, сурового климата, в
череде бесконечных переживаний и бед чувствовала
себя много старше своих физических лет и, конечно,
грустила, что старость приходила так рано. 37-летняя
Александра Ивановна пишет родным: «Нынешней
зимой мы все немного в семье пострадали — от про-
студы, а мы, я думаю, с мужем — от старости. В Сибири
она как-то скорее приходит, не для туземцев, а для
такого рода переселенцев, как мы: из товарищей мужа
трех не найдете без седых волос и заметных морщин,
хотя стариков не много. Если бы кто из знакомых
наших в России увидел нас теперь, то уж верно бы не
узнал».
156 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
***
…Весной 1856 года 54-летняя А. И. Давыдова воз-
вратилась в родную Каменку вместе с 6 своими детьми,
старшему из которых Василию было 27 лет, а младшему
Алексею — 7.
Семья, которую так безжалостно разорвал на две
половинки монарх Николай I, воссоединилась через
30 лет.
Есть ли слова, которые способны передать чувства, с
которыми встретились старшие, рожденные до Сибири
дети, с младшими и матушкой?! Письма, которыми они
обменивались долгие годы, хотя и помогали им помнить,
любить и заботиться друг о друге, не шли ни в какое
сравнение с этой реальной, живой, переполненной эмо-
циями, слезами и радостью встречей…
Всего пару часов отдохнула Александра Ивановна
с дороги. Ее досибирская счастливая жизнь проснулась
в ней и радостно запульсировала. Она, как ей казалось,
помнила все — сначала тайные свои свидания — с моло-
дым Василием Давыдовым, заветные места в дальних
уголках огромного сада. Их самое главное объяснение,
когда они решили жить вместе. И первое движение ее
Машеньки она тоже почувствовала здесь, в этом сказоч-
ном саду Каменки.
Александре Ивановне, как в юности, захотелось про-
бежаться по дорожкам сада, поприветствовать любимые
деревья и цветы, спуститься к пруду и полюбоваться, а
то и сплавать к середине за бело-желтыми кувшинками.
Это желание было так сильно и молодо, что Александра
Ивановна, только набросив на плечи шаль, в домашнем
платье быстро вышла в сад.
В ее воображении сад был летним, заполненным
птичьим пением и неустанным шепотом-шелестом
ГЛАВА 5. ЧАДОЛЮБИВАЯ АЛЕКСАНДРА 157
листьев деревьев. А газоны красовались яркими, весе-
лыми цветами. Но теперь, в этом «возвратном» 1856
году, была весна. Деревья голыми стволами и ветвями
устремились к небу, будто прося Всевышнего о солнце
и тепле для своих еще только распускавшихся почек.
Пусты были газоны, а пруд, наверно, еще и не помышлял
о кувшинках.
Будто сама природа говорила Александре Ива-
новне — невозвратна ее юность, 30 лет в чужом краю
украли эту юность. И только неугомонные птицы, кото-
рые пели так радостно, так звонко, задорно, готовясь
к своему празднику жизни — лету, вселяли надежду:
ее юность — в поре зрелости — может продолжиться
в детях, а даст Господь, во внуках и правнуках. Хотя и
нет друга любезного Василия Львовича. Ибо она дома, в
любимой Каменке.
Александра Ивановна прошлась по главной аллее и
вдали за деревьями увидела большой флигель с колон-
нами, который они прозвали «сереньким домиком»,
или бильярдной. Главным предметом в нем был боль-
шой бильярдный стол, за которым в бильярд играли не
столько Давыдовы, сколько их бесконечные гости. Их
было всегда много и разных.
— Жива бильярдная и будто не постарела! —
радостно воскликнула Александра Ивановна. — А
садик-то как разросся!
На фоне окружавших садик пирамидальных топо-
лей бильярдная казалась теперь совсем маленькой. Но
Александра Ивановна не замечала этого. Перед ее вну-
тренним взором стоял небольшой садик и красивый
домик с колоннами тех памятных 20-х годов. Какие
большие и шумные, притом частые, встречи царили
тогда в давыдовской Каменке! Приезжало множество
158 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
интересных людей, их с удовольствием любила слу-
шать любознательная Сашенька. Но особенно любила
она самых близких друзей Василия. И они, тогда моло-
дые офицеры с какой-то особой нежностью и ласко-
востью целовали ручки юной матери — гражданской
жены Василия Львовича. Они любовались хорошень-
ким личиком Сашеньки, ее гибкой грациозной фигур-
кой, но более всего любили ее приветливую сердечную
улыбку, которой она неизменно их встречала.
Александра Ивановна, как братьев, искренне
любила и чуть важничающего П. И. Пестеля, и внешне
сурового, но добрейшего сердцем И. Д. Якушкина, кото-
рый пользовался всяким случаем понянчить Машеньку,
уже начинавшую лепетать. И чуть манерного, гордели-
вого М. Ф. Орлова, и мягкого, редко улыбавшегося, но
всегда благожелательного М. А. Фонвизина, и скромных
Н. В. Басаргина и В. П. Ивашева.
Александре Ивановне и в голову не могло прийти,
что ее Василий, как и любимые друзья, — члены тай-
ного Южного общества. И приезжали они в Каменку не
столько погостить, сколько обсуждать и строить планы
будущего восстания и будущего России. И не ей, не им
также не приходило в голову, что вместе окажутся они в
«сибирских норах».
Александра Ивановна присела на скамью у бильярд-
ной. Она улыбнулась, вспомнив, как тогда, в 1820, не на
шутку взволновалась, когда получили письмо от очень
любимого сводного брата Н. Н. Раевского. Тот сообщал,
что едет в Каменку, но не один, а с А. С. Пушкиным, и
оба намереваются какое-то время погостить у Давыдо-
вых. Она волновалась, стоя вместе с Василием Львови-
чем и матушкой его Екатериной Николаевной и гостями
на веранде, встречая двух истинно легендарных людей:
ГЛАВА 5. ЧАДОЛЮБИВАЯ АЛЕКСАНДРА 159
генерала-героя Отечественной войны и поэта, которого
в его 21 год называли славой России.
Она хорошо помнит, как подъехала к дому карета. И
пока Николай Николаевич «вызволял» из дверей кареты
себя и свою прославленную шпагу, из противоположной
двери буквально «выпорхнул» невысокий, если не ска-
зать маленький человек в дорожном сюртуке, с копной
великолепных курчавых волос, с большими быстрыми и
чуть насмешливыми глазами и устремился к встречав-
шим. Он весело оглядел собравшихся и скорым шагом
подошел не к хозяевам дома, а к ней, Сашеньке, дер-
жавшей на руках Машеньку, и звонко расцеловал в обе
щеки. Все сконфузились тогда. Сашеньку ему еще не
представили, и уж если поэт пренебрег светским эти-
кетом, то позволительно было поцеловать только ручку.
Однако Александр Сергеевич не эпатировал общество,
вовсе нет. Как он потом признавался ей, его дух и сердце
сразу потянулись к ней, родному ему сердцу.
Он полюбил ее по-братски нежно, и когда был сво-
боден от своих стихов и «посиделок» с друзьями, с удо-
вольствием сиживал с нею в саду. Говорил он — то о
предметах серьезных, то смешил ее до слез, то был глу-
боко задумчив, и тогда она деликатно молчала, не мешая
ему. И он очень ценил это ее умение молчать.
Александре Ивановне казалось, что она и до сих пор
чувствует на щеках его мягкие губы и помнит запах его
легких приятных духов той первой встречи в Каменке. А
все почти два с половиной месяца, что поэт гостил у них,
он неизменно «втягивал» ее в какие-то увеселения, до
которых был охотник и которые сам же придумывал. Но
это — когда не работал…
Александра Ивановна медленно подошла к «серень-
кому домику» и даже вздрогнула. Через окно она увидела
160 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
тот же бильярдный стол. Сукно на нем за почти 40 лет
слегка выцвело, но стол так же бодро стоял на своем
месте. И снова память увела ее в годы 20-е…
С приездом Александра Сергеевича в бильярд играть
почти перестали. Поэт объявил, что в барском доме
шумно, а здесь, в «сереньком домике» — уютно, тихо.
Так бильярдная стала рабочей вотчиной поэта.
Александра Ивановна вспомнила, что бильярдную
почему-то любили все. Вечерами друзья-офицеры Васи-
лия Львовича собирались именно здесь — беседовали,
спорили, говорили о каких-то совсем неинтересных ей
предметах, играли на бильярде и засиживались до рас-
света. Пушкин, в те памятные два с половиной месяца,
нередко участвовал в «посиделках» друзей. Но на утра
и дни домик становился для всех недоступен. Васи-
лий Львович запретил беспокоить поэта и отрывать от
работы, — приставил старого слугу для этого. Хозяин
Каменки окружил Александра Сергеевича нежной
заботой и вниманием, но так ненавязчиво и деликатно,
что поэт, как никогда, почувствовал себя свободным и
счастливым.
Александра Ивановна даже засмеялась, вспомнив,
как без няни вскоре после приезда Пушкина с Машень-
кой на руках прогуливалась по саду и случайно загля-
нула в окно бильярдной. От удивления едва девочку с
рук не выронила. На большом бильярдном столе в белой,
расстегнутой до пояса рубахе, в домашних панталонах
лежал Александр Сергеевич и быстро писал, ничуть не
смущаясь неудобством своей позы. Вокруг стола были
разбросаны листы бумаги — исписанные или едва нача-
тые. Сашенька бесшумно и быстро вошла в заросли
жасмина, опасаясь, что поэт увидит ее и обоим будет
неловко. Теперь же, 36 лет спустя, Александра Ивановна
ГЛАВА 5. ЧАДОЛЮБИВАЯ АЛЕКСАНДРА 161
улыбнулась, подумав: «А в чем же неловкость? Ну, увидел
бы меня, со стола вскочил, придумал бы шутку какую-
нибудь, весело бы поболтали!»
— Что же это я все только об Александре Сергее-
виче вспоминаю? — почти вслух спросила себя Алексан-
дра Ивановна. — Я в Сибири много меньше о нем пом-
нила… — подумала немного и, улыбнувшись, заключила:
— Тут дух его остался. Навсегда.
И вспомнила, как он сказал однажды:
— А знаете ли, милая Сашенька, почему люди, не
знавшие друг друга и впервые встретившись, или при-
тягиваются или отталкиваются, испытывают симпатию
или враждебность?
Она покачала головой.
— Оттого, что прежде наших физических образов
встречается друг с другом дух наш. И определяет — род-
ной или нет дух перед ним.
— Так это не вы, а дух ваш Павла Ивановича Пестеля
не любит?
— Тсс, — Александр Сергеевич смешно приложил
ко рту ладонь с оттопыренным пальцем, — не будем об
этом, вечор скоро.
Александра Ивановна залилась смехом, а Пушкин
добавил:
— Мой дух оченно ваш дух возлюбил, милейшая
Сашенька. И дух Василия Львовича. А еще дух всей вашей
прелестной Каменки — дивной, где я счастлив!
Это простое и искреннее признание поэта, что он
счастлив в их доме и теперь, столько лет спустя, посе-
ляло в сердце радость. Тем более, что этот неугомон-
ный, общительный, веселый, остроумный, человек —
«ртуть», похожий на проказливого мальчишку, пожа-
луй, и теперь плохо в ее воображении вязался с умным,
162 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
высокообразованным и очень взрослым человеком,
пишущим гениальные стихи и видящим не видимое
многим его современникам.
Василий Львович тогда же, в 20-м рассказал ей, что
Пушкин не праздный путешественник по южным обла-
стям. Он в опале у царя Александра I. За вольнодумные
стихи. И быть бы ему не в южных местах России, а на
Соловках или в Сибири, если бы так усердно не хлопо-
тали за него В.А. Жуковский, Н.И. Карамзин и П.Я. Чаа-
даев. А Н.Н. Раевский пригласил поэта совершить с ним
и его семьей 4-месячную поездку по Кавказу и Крыму,
чтобы южная ссылка стала для Александра Сергеевича
не такой безотрадной. Воина и поэта навсегда связала
крепкая теплая дружба.
Сашенька хорошо знала стихи Пушкина и неска-
занно удивилась, что же усмотрел монарх такого воль-
нодумного, что выслал поэта из Петербурга, оторвал
от родных и родного дома, как холопа какого. Василий
Львович дал прочитать ей «крамольную» оду «Воль-
ность» и послание « К Чаадаеву».
Прочитала и все поняла. Недоумевала только —
почему это монарх спохватился через три года после
того, как уже вся Россия прочитала:
«Тираны мира! трепещите!
А вы, мужайтесь и внемлите,
Восстаньте, падшие рабы!»
И
«Россия вспрянет ото сна,
И на обломках самовластья
Напишут наши имена!»
ГЛАВА 5. ЧАДОЛЮБИВАЯ АЛЕКСАНДРА 163
И еще осознала, что написал это 18-летний Пуш-
кин! Она поняла теперь, почему Василий Львович,
как только Пушкин ложился спать, тихо пробирался
в бильярдную и бережно — до единой бумажки —
собирал с полу разбросанные черновики поэта и
прятал у себя в бюро — каждая строчка этого гени-
ального человека была дорога — не только ему, но и
потомкам…
***
«Незнатная», как и А.В. Ентальцева, М.К. Юшнев-
ская, К. Ледантю, П.Гебль, среди подруг по добро-
вольному изгнанию, принадлежавших к родовитому
дворянству, Александра Давыдова не выделялась
ни яркостью черт характера, ни неординарностью
поступков, ни блестящим образованием, хотя обра-
зована была изрядно, отлично говорила и писала
по-французски.
И внешне, и внутренне эта хорошенькая , обаятель-
ная, необыкновенно женственная 26-летняя женщина
(какой приехала в Сибирь в 1828 г.) полностью соответ-
ствовала зоркому определению двух декабристов. А. Е.
Розен писал: «Необыкновенная кротость нрава, всегда
ровное расположение духа и смирение отличали ее
(Александру Ивановну) постоянно». Н. И. Лорер допол-
нял отзыв друга: «Женщина, отличавшаяся своим умом
и ангельским сердцем».
Но Александра Ивановна владела огромным и
самым главным талантом женщины: она была замеча-
тельной, самоотверженной и мудрой матерью и супру-
гой. Наверно, поэтому Господь и благословил ее выпол-
нить главный священный долг женщины на земле, даро-
вав ей 13 детей: 6 дочерей и 7 сыновей.
164 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
При этом даровал ей Господь и редкое в XIX веке,
там более после сибирских испытаний, долголетие —
чтобы порадовалась Александра Ивановна на плоды
трудов своих воспитательных — не только детей, но вну-
ков и правнуков.
Все они, по свидетельству современников, бывавших
в давыдовском доме в имении Каменка в 60-90 годы, не
просто любили Александру Ивановну, но почитали, обо-
жали, нежно заботились о ней до самой кончины в 1895
году, когда ей минуло 93 года.
А. И. Давыдова, вернувшись из ссылки, говорила
восторгавшимся подвигом декабристских жен: «Какие
героини? Это поэты из нас героинь сделали, а мы просто
поехали за нашими мужьями».
Ей вторила М. Н. Волконская. Сын Михаил Сергее-
вич Волконский в предисловии к ее «Запискам», кото-
рые издавались впервые в 1904 г., писал: «Припоми-
наю слова, не раз слышанные мною в детстве, в ответ
на высказываемое ей удивление по поводу того, что она
могла добровольно лишить себя всего, что имела, и все
покинуть, чтобы следовать за своим мужем: «Что же тут
удивительного? — говорила она, — пять тысяч женщин
каждый год делают добровольно то же самое».
И это было общим мнением всех 11 женщин.
Верными оказались предчувствия Александры Ива-
новны по прибытию в Каменку. Ее молодость и жизнь
продолжались в любимой ею и Василием Львовичем
усадьбе еще 39 радостных лет, несмотря на случавшиеся
болезни, недомогания, мелкие огорчения.
Все оставшиеся 11 ее детей выросли, обзавелись
семьями, появились внуки, а потом и правнуки.
Судьба подарила Давыдовой встречу и дружбу еще
с одним русским гением, помимо А. С. Пушкина. В 1860
ГЛАВА 5. ЧАДОЛЮБИВАЯ АЛЕКСАНДРА 165
году ее Левушка женился на сестре великого компози-
тора Петра Ильича Чайковского Сашеньке. Петр Ильич
с первого своего приезда в Каменку к Давыдовым был
буквально очарован этим семейством, и прежде всего
его главой — Александрой Ивановной.
Петр Ильич Чайковский не однажды не просто с
восхищением, но с благоговением говорил об Алексан-
дре Ивановне в письмах к близким ему людям. 23 апреля
1878 года из Каменки он писал Н. Ф. фон Мекк: «Вся
прелесть здешней жизни заключается в высоком нрав-
ственном достоинстве людей, живущих в Каменке, т. е.
в семействе Давыдовых вообще. Глава этого семейства,
старушка Александра Ивановна Давыдова представляет
одну из тех редких проявлений человеческого совер-
шенства, которые с лихвой вознаграждают за многие
разочарования, которые приходиться испытывать в
столкновении в людьми.
Между прочим, это единственная оставшаяся в
живых из тех жен декабристов, которые последовали
за мужьями в Сибирь. Она была в Чите и в Петровском
заводе и всю остальную жизнь до 1856 года провела в
различных местах Сибири. Все, что она перенесла и
вытерпела там в первые годы своего пребывания в раз-
ных местах заключения вместе с мужем, — поистине
ужасно. Но зато она принесла с собой туда утешение и
даже счастье для своего мужа.
Теперь это уже слабеющая и близкая к концу ста-
рушка, доживающая последние дни среди семейства,
которое глубоко чтит ее. Я питаю глубокую привязан-
ность и уважение к этой почтенной личности».
Так же восторженно и с восхищением пишет об
Александре Ивановне великий композитор в другом
письме — от 15 октября 1879 года: «Все многочисленное
166 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
семейство Давыдовых питает к главе семейства обо-
жание, которого вполне достойна эта поистине святая
женщина… Вообще много горя пришлось ей перенести
в молодости. Зато старость ее была полна тихого семей-
ного счастия. И какое чудное это семейство! Я считаю
себя счастливым, что судьба столкнула меня с ними и
так часто дает мне случай видеть в лице их духовное
совершенство человека».
Видимо, и сама Каменка была мила и притягательна
для Петра Ильича — прежде всего тем, что там обитали
близкие ему и дорогие душевно и духовно Давыдовы.
В письмах к друзьям композитор обязательно, неиз-
менно с восхищением упоминает о хозяевах Каменки.
13 апреля 1884 года рассказывает в письме: «Обедать
хожу к старушке Александре Ивановне Давыдовой. Не
нарадуешься, когда смотришь на эту восьмидесяти-
летнюю старушку, добрую, живую, полную сил. Память
ее необыкновенно свежа, и рассказы о старине так и
льются, а в молодости своей она здесь видела много
интересных, исторических людей. Не далее как сегодня
она мне подробно рассказывала про жизнь Пушкина в
Каменке…»
***
Все декабристы, оставившие свои мемуары, с бес-
конечной любовью, уважением, преклоняясь, говорят не
только о своих женах, но и женах товарищей.
И все же самым пронзительно-возвышенным, серд-
цем написанным — как объяснение в вечной любви
жене, бесценному другу Александре Ивановне — было
признание В. Л. Давыдова в письме из Петровского
завода: «Без нее меня уже не было бы на свете. Ее без-
граничная любовь, ее беспримерная преданность, ее
ГЛАВА 5. ЧАДОЛЮБИВАЯ АЛЕКСАНДРА 167
заботы обо мне, ее доброта, кротость, безропотность,
с которою она несет свою полную лишений и трудов
жизнь, дали мне силу все перетерпеть и не раз забывать
ужас моего положения».
168 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
Глава 6.
Редкое явление
совершенства
(Полина Егоровна
Анненкова)
Она полюбила той самозабвенной, полной,
страстной, отрешенной от себя, своего «я»
любовью, которую называют идеальной. У
которой нет разделения на романтическую,
юношескую или зрелую. Ее любовь была и
романтической, и зрелой, и самоотверженной, кото-
рая — ради любимого — как полноводная река весной,
могла смести все преграды на пути, у которой нет меры
жертвенности и которая не признает никакого суда мир-
ского. Эта любовь редкостная, от Бога. О такой любви
говорил Христос ученикам и за такую любовь землян
друг к другу принес Он величайшую Свою жертву.
Ее настоящее имя — Жаннета Поль.
По приезде в Россию она взяла имя Полины (Пау-
лины) Гебль. Выйдя замуж за Ивана Александровича,
она на русский манер стала называться Полиной Его-
ровной, или Прасковьей Егоровной Анненковой. Но
так величали ее официально. В быту и для друзей она
звалась Полиной, или Полин. И в каком бы обществе она
ни оказывалась, все любили ее.
Полюбили Полину и все читинские узники и их
жены, когда она приехала туда. М.Н. Волконская писала:
«Анненкова приезжала к нам, еще нося имя м-ль Поль.
Это была молодая француженка, красивая, лет 30. Она
кипела жизнью и веселием и умела удивительно выис-
кивать смешные стороны в других... Под кажущейся
беспечностью скрывалось глубокое чувство любви к
Анненкову, заставившее ее отказаться от своей родины
и от независимой жизни».
А спустя некоторое время, когда все лучше узнали
Полин, общее мнение декабристов высказал В.С. Тол-
стой: «Она была красавица, умная и во всех отношениях
образцовая женщина».
До того, как очутилась в 1828г. в Сибири (ей было
28 лет), она прожила целую жизнь. И жизнь эта была
нелегкой.
Полина родилась в Лотарингии, близ Нанси, в старин-
ном замке Шампаньи, 9 июня 1800 года. Ее отец был роя-
листом, приверженцем монархии, и прожил очень корот-
кую и бурную жизнь: избежав смерти, как многие роя-
листы, потом служил Наполеону. Был успешен в службе.
Но рано женился, был отцом четверых детей и стеснен
в средствах. Он увидел способ разбогатеть на службе в
Испании. Его жена недолго получала бодрые, обнадежи-
вающие письма. Переписка внезапно оборвалась.
Полина пишет в своих «Воспоминаниях»: «Матери
моей было 27 лет, когда она осталась вдовой с четырьмя
детьми. Она имела свое состояние, но по французским
законам не могла распорядиться им, потому что отец не
оставил ни духовной, ни доверенности, а мы были мало-
летними. Состояние перешло в руки опекунов».
170 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
Опекуны оказались людьми бессердечными и бес-
совестными. Сначала они — после долгих выпрашива-
ний — еще давали какие-то деньги, потом семья оказа-
лась на грани нищеты. Полина со старшей сестрой стали
зарабатывать вышивкой и шитьем, и этим содержали
семью.
Потом пришел 1812 год. Полина рассказала: «Я
видела знаменитую комету, предшествовавшую войне
1812 года, и помню, как французские войска отправи-
лись в поход, когда Наполеону вздумалось покорить всю
Европу. В этом походе участвовал один из моих дядей —
брат матери. Накануне своего выезда он ужинал у нас и,
прощаясь с матерью, сказал:
— Бог знает, вернусь ли я. Мы идем сражаться с луч-
шими в мире солдатами. Русские не отступают.
Слова эти поразили меня: я пристально посмотрела
на дядю. Он как будто предсказал судьбу свою — потому
что лег на поле Бородинской битвы».
«Воспоминания» («Воспоминания» Полины Аннен-
ковой были переизданы в 1997 г. в Красноярске.). П.
Гебль не только обнаруживают её недюжинный лите-
ратурный талант. В них она — как непосредственный
свидетель — сумела показать, чем для народа Франции
обернулись игры Наполеона в мирового диктатора: «Не
было семьи, которая не надела бы траур по мужу, сыну,
брату... Начался целый ряд бедствий для всей Франции.
И стоны, и слезы увеличились, когда Наполеон сделал
второй набор. Тогда забирали всех без исключения, не
щадя и 17-летних юношей. В городе, где мы жили, не
оставалось буквально ни одного мужчины, кроме ста-
риков и детей». (Знакомая, заметим, картина. Только
немецкий капрал, возмечтавший о мировом император-
стве, в последний год войны, в 1945-м велел отправлять
ГЛАВА 6. РЕДКОЕ ЯВЛЕНИЕ СОВЕРШЕНСТВА 171
на фронт даже не 17-летних, а 13-14-летних детей из
Гитлерюгенда).
Ярко показала Полина и финал наполеоновского
безумия: «Страшнее и печальнее всего было видеть воз-
вращение солдат. Они шли в беспорядке, измученные,
недовольные, убитые духом, проклиная того, кого сперва
боготворили. Они были в таком изнеможении, что едва
передвигали ноги и беспрестанно останавливались под
окнами, чтоб попросить кусок хлеба или напиться.
За ними следом шла ужасная болезнь — чума... Поу-
тру, когда отворялись окна, глазам представало ужасное
зрелище: по улицам везде лежали мертвые тела или уми-
рающие солдаты».
Мать Полины, спасаясь от нужды, решила выдать ее
замуж — за нелюбимого, но богатого человека. Но Господь
спас ее от такого брака: накануне свадьбы ее жених про-
играл огромные деньги. Полине удалось убедить родных
простым доводом: «Сегодня он проиграл деньги, а завтра
проиграет и меня, если я сделаюсь его женою».
В 17 лет отправилась она в Париж и три года рабо-
тала по контракту с торговым домом Монор. Предпри-
имчивая, способная, она могла бы открыть собственное
дело — ей даже предлагали для этого кредит. Но ей не
нравился Париж, а главное — и это было неожиданно
даже для нее самой — она решила ехать в Россию:
«Какая-то неведомая сила влекла меня в эту неиз-
вестную в то время для меня страну. Все устраивалось
как-то неожиданно, как будто помимо моей воли, и я
заключила... контракт с домом Демонси, который в то
время делал блестящие дела в Москве».
Почему в Россию, а не в другую страну мира влекло
молодую француженку? Ни она и никто — даже теперь —
не может этого объяснить.
172 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
Вероятно, это одно из тех произволений Господних,
которое не под силу разгадать человеку.
Безусловно, Промысел Божий вел Полину по жизни.
Но она, как редко кто из людей, почувствовала его и
послушно следовала ему — навстречу той судьбе, что
была ей уготована Господом.
Поразительно, но еще будучи подростком, Полина
почувствовала «поступь» своей судьбы. Она рассказала
о таком случае:
«Однажды в Сиен-Миеле, когда я сидела в кругу
своих подруг, те шутили и выбирали себе женихов, спра-
шивая друг у друга, кто за кого хотел бы выйти; я была
между ними всех моложе, но дошла очередь и до меня,
и тогда я отвечала, что ни за кого не пойду, кроме рус-
ского».
Она покидала Францию на купеческом судне в сен-
тябре 1823 года и, прибыв в Россию, «чтобы не порочить
низкой должностью наследной фамилии», приняла имя
Полины (Паулины) Гебль ...
Красивая, обходительная и расторопная, всегда
улыбчивая и предупредительная, она скоро стала стар-
шей продавщицей в магазине Демонси, который завое-
вал признание самых знатных и модных особ Москвы.
Здесь не только демонстрировались последние париж-
ские моды, но и продавались самые модные французские
изделия, а продавщицы были просто обворожительны.
Видимо, блестящий кавалергард Иван Анненков не
однажды сопровождал свою богатейшую матушку Анну
Ивановну («Вся Москва знала Анну Ивановну Анненкову,
окруженную постоянною, необыкновенною, сказочной
пышностью», — пишет Полина. Она была несметно бога-
той. Единственная дочь И.В. Якобия, который во вре-
мена Екатерины II был наместником Сибири, иркутским
ГЛАВА 6. РЕДКОЕ ЯВЛЕНИЕ СОВЕРШЕНСТВА 173
губернатором. Он не брезговал ни взятками, ни казно-
крадством, в итоге — «удален от должности и подвергнут
ответственности». Но, видимо, богатств не лишился —
дочь получила огромное наследство, которое еще удво-
илось — она вышла замуж за богатого капитана, кото-
рый вскоре умер. Великое множество причуд, жадность,
вздорность, ограждение себя от мира, бесконтрольность
в ее огромном доме-дворце, как и в многомиллионных
имениях, привели Анну Ивановну в конце жизни едва
ли не к бедности — ее богатства разворовывались и слу-
гами, и наследниками.) В магазине Демонси он бывал,
может быть, сначала по ее требованию, а потом чтобы
увидеться с прелестной Полин, которая, скорее всего, с
первого взгляда влюбилась в молодого офицера. Их сбли-
жение было стремительным — к середине 1825 года это
был уже гражданский брак, а в апреле 1826г. родилась
Александра, их первая дочь, когда Иван Александрович
уже находился в Петропавловской крепости.
***
С приезда в Россию все приключения, как бы при-
готовленные для множества молодых девушек, устреми-
лись к Полине. Только приключения эти были больше
похожи на испытания: силы ее духа, ее нравственных
качеств, ее любви и преданности, а потом и чистоты ее
большого чувства к Анненкову.
...На неком ее нравственно-испытательном поли-
гоне орудием испытания стал он — красавец кавалер-
гард, наследник баснословно богатой матери — Анны
Ивановны Анненковой. Которая никогда и ни за что не
даст согласия на брак сына с безродной, нищей фран-
цуженкой, да еще и продавщицей торгового дома. Влю-
бленный — как оказалось, всерьез — Иван Анненков
174 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
решает обвенчаться с Полиной тайно. От матери, света.
И поначалу от нее, Полины. Иван приглашает ее пого-
стить в деревню, где, как оказалось, он уже договорился
со священником и нашел свидетелей для тайного венча-
ния. С его стороны — поступок отчаянный, почти под-
виг. Результатом которого было бы неистовство матери
и лишение сына наследства. Он боялся этого, но любовь
перевешивала здравый смысл.
Этот здравый смысл оказался у Полины. Она отказа-
лась от венчания тайного. И не только из-за возможной
потери Иваном наследства. Чувствовала — нет Божьего
благословения на такой брак.
...По поручению матери Иван в июле 1825 г. поехал
осматривать пензенские, симбирские и нижегородские
имения. Его сопровождала Полина. Почти полугодовое
путешествие по губерниям они считали своим свадеб-
ным путешествием.
Когда возвратились в Москву, пришло известие, что
умер монарх Александр I в Таганроге. Иван сразу же
отправился в Петербург. Но перед отъездом признался,
что состоит в заговоре. «Мрачные предчувствия теснили
мне грудь, — пишет Полина в мемуарах. — Сердце сжи-
малось и ныло. Я ожидала чего-то необыкновенного,
сама не зная, чего именно, как вдруг разнеслось ужас-
ное известие о том, что произошло 14 декабря».
А за этим — известие об аресте Ивана Александро-
вича. Тяжелые роды, а потом долгая болезнь помешали
Полине сразу отправиться в Петербург.
Когда же она оказалась в Петербурге, ее жизнь, дей-
ствительно, стала похожа на остросюжетный приклю-
ченческий роман.
...Полине удалось то, чего по нескольку меся-
цев добивались другие жены арестованных, — почти
ГЛАВА 6. РЕДКОЕ ЯВЛЕНИЕ СОВЕРШЕНСТВА 175
регулярные свидания с любимым. Чего стоило каждое
свидание, знала только она, но в каждом — ее настойчи-
вость, смекалка, находчивость, смелость, умение исполь-
зовать каждую ситуацию. Она то переодевалась горнич-
ной, то подкупала стражу (первое свидание с любимым
стоило ей, например, 200 рублей — это большая сумма),
то «прогуливалась» вдоль крепостной стены в часы про-
гулок заключенных, то пускалась в поистине смертельно
опасное плавание по Неве.
И, может быть, свиданий с Иваном было бы меньше,
если бы не потрясла ее первая встреча в крепости: «В
первый раз, когда мне, наконец, привелось его встре-
тить, — пишет Полина, — он проходил мимо меня в
сопровождении плац-адъютанта. Вид его до такой сте-
пени поразил меня, что я не в силах была двинуться с
места: после блестящего кавалергардского мундира на
нем был какой-то странный костюм из серой нанки,
даже картуз был из той же материи. Он шел тихо и
задумчиво, опустив голову на грудь, и прошел мимо, не
узнав меня, так как был без очков, без которых ничего
не видел».
А еще потому была у Полины необходимость часто
видеться с Анненковым, что до нее дошли слухи, что дух
его не только в смятении, но близок к душевной болезни.
Во время первого свидания она обещала сделать все,
чтобы разделить его судьбу. И тем спасла Ивана Алек-
сандровича от неминуемого безумия. С этого дня в его
сердце поселилась надежда.
...Меньше всего в сознании Полины тех дней и меся-
цев понятие «разделить судьбу с любимым» ассоцииро-
валось с Сибирью. Она сначала обратилась за помощью
к соотечественнику — Огюстьену Гризье (Огюстьен
Гризье, вернувшись в Париж спустя несколько лет,
176 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
написал мемуары о своем 10-летнем пребывании в Рос-
сии. Предприимчивый А. Дюма использовал мемуары
Гризье в романе «Записки учителя фехтования». Однако
судьба этих произведений в России оказалась различ-
ной. О. Гризье, пославший свои записки с благоговей-
ным посвящением Николаю I, был обласкан россий-
ским монархом. С признательностью он прислал Гризье
ответный подарок — бриллиантовый перстень. А роман
Дюма вызвал у монарха раздражение и был надолго
запрещен в России для издания. Свет «Записки...» уви-
дели только в 1925 г. — к 100-летию выступления на
Сенатской площади.), известному всему аристократи-
ческому Петербургу фехтовальщику. Его курсы фехто-
вания прошел Пушкин, самые именитые люди времени.
Уроки у Гризье брал и Анненков. Гризье очень сердечно
отнесся к Полине: снабдил некоторой суммой денег,
обещал и другую помощь и, видимо, не столько подал ей
мысль выкрасть Ивана из крепости, сколько поддержал
это Полинино желание.
Полина развивает активнейшую деятельность:
какой-то петербургский немец готов за шесть тысяч
рублей изготовить для Ивана паспорт. Добыть эти деньги
негде. Она срочно едет в Москву, к матери Ивана. Та,
выслушав ее, мгновенно охлаждает пыл:
— Мой сын — беглец!.. Я никогда не соглашусь на
это, он честно покорится своей судьбе.
Полина поняла, что план побега рухнул. Еще и
потому, что Анна Ивановна свои понятия о чести очень
крепко внушила сыну — Иван не согласится покинуть
своих товарищей.
...Истекал год заточения Ивана в Петропавловке. В
ночь с 9 на 10 декабря 1826 го да — будто сердце подска-
зало — Полина пришла на берег Невы напротив крепости.
ГЛАВА 6. РЕДКОЕ ЯВЛЕНИЕ СОВЕРШЕНСТВА 177
Мосты уже были разведены, по реке шел страшный лед.
На другую сторону переехать можно было только в ялике
и только днем — и то с опасностью для жизни. Вот как
рассказала сама Полина о поистине безумном своем
поступке (и прекрасном) в «Воспоминаниях»:
«Когда я подошла к реке, то очень обрадовалась,
увидав человека, привязывавшего ялик, и еще более рада
была узнать в нем того самого яличника, который обык-
новенно перевозил меня через Неву. В этакую пору, бес-
спорно, не только было опасно пускаться в путешествие,
но и безрассудно. Между тем меня ничто не могло оста-
новить. Я чувствовала в себе сверхъестественные силы,
и необыкновенную готовность преодолеть всевозмож-
ные препятствия.
Лодочник также меня узнал и спросил, отчего не
видать так долго.
Я старалась дать ему понять, что мне непременно
надо переехать на другую сторону. Он отвечал, что это
положительно невозможно. Но я не унывала, продол-
жала его упрашивать и, наконец, сунула ему в руки 25
рублей. Тогда он и призадумался, а потом стал показы-
вать мне, чтобы я спустилась по веревке, так как лест-
ница была вся покрыта льдом.
Когда он подал мне веревку, я с большим трудом
могла привязать ее к кольцу, до такой степени все было
обледеневшее. Но, одолев это препятствие, мигом спу-
стилась в ялик. Потом только заметила, что руки у меня
были все в крови. Я ободрала о ледяную веревку не
только перчатки, но и всю кожу на ладонях.
Право, не понимаю, как могли мы переехать тогда,
пробираясь с такой опасностью сквозь льдины.
Лодочник крестился все время, повторяя: «Господи,
помилуй!» Наконец, с большим трудом мы достигли
178 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
другого берега. Но когда я подошла к воротам, то встре-
тила опять препятствие, которое, впрочем, ожидала —
часовой не хотел пустить, потому что было уже 11 часов
ночи».
И снова просьбы, снова «в руку рубли». Свидание
было коротким, но таким важным для узника. И само
свидание, и ее уверения в любви и верности так приго-
дились и так укрепили дух его, что его твердости хватило
и на всю дорогу до Сибири, и на почти два года, что отде-
ляли их от встречи в Чите — уже без расставания во всю
жизнь.
Сердце не обмануло Полину — в эту же ночь
после свидания Анненкова с товарищами отправили в
Сибирь.
А утром следующего дня солдат крепости пере-
дал ей записку Ивана. В ней была только одна фраза
по-французски: «Встретиться или умереть!»
***
Обещание Ивану разделить его судьбу, как жестока
бы она ни была, подвигает Полину на самые активные
действия. 16 мая 1826 го да она обращается к царю. В ее
прошении продумано каждое слово, четко расставлены
акценты, чтобы вызвать милость монарха: «Ваше Вели-
чество, позвольте матери припасть к стопам Вашего
Величества и просить, как милости, разрешения раз-
делить ссылку ее гражданского супруга. Религия, Ваша
воля, государь, и закон научат нас, как исправить нашу
ошибку. Я всецело жертвую собой человеку, без кото-
рого я не могу долее жить, это самое пламенное мое
желание. Я была бы его законной супругой в глазах
церкви и перед законом, если бы я захотела преступить
правила деликатности.
ГЛАВА 6. РЕДКОЕ ЯВЛЕНИЕ СОВЕРШЕНСТВА 179
Я не знала о его виновности; мы соединились нераз-
рывными узами. Для меня было достаточно его любви...
Соблаговолите, Ваше Величество, открыть великое
сердце состраданию, дозвольте мне, в виде особой мило-
сти, разделить его изгнание. Я откажусь от своего отече-
ства и готова всецело подчиниться вашим законам.
У подножия Вашего престола молю на коленях об
этой милости.., надеюсь на нее».
Она узнает, что монарх отправляется в Вязьму на
маневры. Она точно рассчитывает психологические
ходы: на прием в Зимний к царю не попасть. А если и
попадет — какое настроение будет у государя? Все
знают — оно очень изменчиво. Оживляют, поднимают
монаршее настроение только парады, четкие построе-
ния и крики «Виват!» Полина надеется на царское благо-
душие.
Она бросается к царю перед началом парада — нео-
жиданно и отчаянно-смело.
— Что вам угодно? — спрашивает ее Николай I.
— Государь, я не говорю по-русски. Я хочу получить
милостивое разрешение следовать в ссылку за государ-
ственным преступником Анненковым.
— Это не ваша родина, сударыня, там вы будете
очень несчастны.
— Я знаю, государь, и готова на все.
— Ведь вы не жена государственного преступника.
— Но я мать его ребенка.
Николай I проявил к бесстрашной француженке
невиданные — особенно в тех обстоятельствах — не
только великодушие, но и щедрость: может быть, потому,
что Полина демонстрировала перед государем наи-
покорнейшее смирение — к судьбе любимого и своей
собственной, и ему нравилось это смирение, похожее
180 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
на рабство, когда он мог демонстрировать свою волю.
Полине повезло: монарх демонстрировал царскую
добрую волю. Об этом известно из письма Гебль, кото-
рое она приводит в своих «Воспоминаниях», к москов-
скому обер-полицмейстеру:
«Получив от вашего превосходительства... правила,
изданные относительно жен государственных преступ-
ников, в каторжную работу осужденных, я имею честь
ответствовать, что, соглашаясь со всеми условиями,
отправляюсь в Нерчинск для соединения законным
браком с государственным преступником Анненковым
и для всегдашнего там жительства. Что же касается
денежного пособия, нужного для свершения пути, я не
осмелюсь назначить суммы и буду совершенно довольна
тем, что Его Величеству Государю Императору благоу-
годно будет приказать меня наделить».
Императору было благоугодно наделить смелую и
покорную француженку суммой в три тысячи рублей —
«на известные Его Величеству расходы»». Очень немалая
по тем временам и такая необходимая Полине сумма.
Ибо упакованная в несметное богатство мать ее жениха
щедростью, кроме самой необходимой в пути в Сибирь
суммы, не озаботилась. Правда, дала для сопровождения
Полины — «до губернского города Иркутска» — своих
двух крепостных, Андрея и Степана.
***
Благорасположенность монарха предприимчивую
Полину вскоре подвигает на новое, тоже рискованное и
отчаянное, предприятие. Она решается на новое обра-
щение к императору Николаю I, закрепляя, так сказать,
первый успех, о чем, вероятно, не могла не думать во
время своего путешествия в Сибирь.
ГЛАВА 6. РЕДКОЕ ЯВЛЕНИЕ СОВЕРШЕНСТВА 181
Уже из Читы, после вступления в брак с Анненко-
вым, она пишет монарху 21 апреля 1828 года:
«Государь! Благодаря великодушию и доброму уча-
стию Вашего Императорского Величества я соединена
с человеком, которому я хотела посвятить всю свою
жизнь. В эту торжественную для меня минуту непреодо-
лимое чувство заставляет меня повергнуться к стопам
Вашего Императорского Величества, чтобы выразить
чувство глубокой и почтительной благодарности, кото-
рым вечно будет переполнено мое сердце.
Государь, Вы соблаговолили протянуть руку помощи
иностранке, беззащитной и безо всякой поддержки. Эта
августейшая и несравненная доброта дает мне смелость
опять обратиться к Вашему Императорскому Величе-
ству как к самому милостивому из монархов.
Муж мой предназначил мне сумму в шестьдесят
тысяч рублей, которая была отобрана банковскими
билетами во время его арестования. По его просьбе
следственному комитету и прежде, нежели был произ-
несен приговор его, она была отдана в руки его матери.
Теперь эта сумма оспаривается наследниками моего
несчастного мужа.
Государь! Без этой суммы я не имею средств к суще-
ствованию, и крайняя нужда будет моим уделом. Собла-
говолите приказать ее возвратить. Государь, докончите
Ваши благодеяния».
Однако это только первая часть ее послания — и так
достаточно дерзкого для жены государственного пре-
ступника — с точки зрения слуг закона того времени.
Полина осмеливается еще и на другую — так необходи-
мую — просьбу:
«Наша несчастная и невинная сирота без средств,
без родителей и даже без имени. Сжальтесь, Ваше
182 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
Величество, над этим несчастным существом, и собла-
говолите позволить ей носить имя тех, которым она обя-
зана жизнью. Простите, Государь, что я дерзнула еще раз
возвысить свой голос до Вашего трона».
И — о чудо! — неукротимый государь снова «собла-
говолил».
Он приказал навести справки, все ли верно изло-
жено относительно денег. Справку вместе с письмом
Анненковой представили государю — он находился в это
время на корабле «Париж» на рейде Варны.
11 сентября 1828 года Николай I написал собствен-
норучно: «Справедливо. Спросить у матери Анненкова,
согласна ли она возвратить жене его те 60 тысяч рублей,
и желает ли, чтобы дочь их, прижитая до осуждения,
носила имя Анненковой».
Видимо, несчастья, обрушившиеся на Анну Ива-
новну, сделали ее добрее. На запрос от имени государя
она отвечала, что «была и есть согласна» отдать деньги в
пользу жены сына. Касательно же внучки своей писала:
«Соизволение монарха с благоговением приемлю за осо-
бую милость и дерзаю упасть к священным стопам все-
милостивейшего государя испрашивать не только при-
нятия фамилии Анненковой, но да будет высочайшая
милость его повелеть рожденную дочь их Александру
возвести во все права и наследие отца ее и тем самым
облегчить горечь мою, как единое утешение в преклон-
ных летах несчастной матери».
Внучка, действительно, в это время была единствен-
ным утешением для Анны Ивановны. Ибо из двух ее
сыновей один погиб на дуэли, второго она не надеялась
никогда увидеть. И то, что Полина оставила девочку
на попечение Анненковой, уезжая в Сибирь, хотя вряд
ли тогда была этим довольна Анна Ивановна, теперь
ГЛАВА 6. РЕДКОЕ ЯВЛЕНИЕ СОВЕРШЕНСТВА 183
оказалось истинным благодеянием для старой, одино-
кой, атакуемой сворой наглых наследников — близких
и далеких, не имевших никакого права на ее наследство,
тем более еще при ее жизни.
***
Полина достаточно сносно перенесла путь до
Иркутска. Дальше ей предстояло путешествовать только
с одним крепостным — Андреем. Полина не знала рус-
ского языка совершенно (она и в конце жизни «плохо
ладила» с этим языком), но и до своей поездки в Сибирь,
и в самой поездке очень скоро усвоила грабительские
правила чиновников и всяких служилых людей. Об этом
она пишет с известной долей юмора: «Выехала я из
Иркутска 29 февраля 1828 года, довольно поздно вече-
ром, чтобы на рассвете переехать через Байкал.
Губернатор (Цейдлер — Авт.) предупреждал, что
перед отъездом вещи мои будут осматривать, и когда
узнал, что со мною есть ружье, то посоветовал запря-
тать его подальше; но главное — со мною было довольно
много денег, о которых я, понятно, молчала. Тогда мне
пришло в голову зашить деньги в черную тафту и спря-
тать в волосы, чему весьма способствовали тогдашние
прически. Часы и цепочку положила в образа, так что
когда явились три чиновника, все в крестах, осматри-
вать мои вещи, они ничего не нашли».
В пути Полина не уставала любоваться красотами
Сибири. Многие ее описания точны, ярки, даже поэ-
тичны:
«К Байкалу подъезжают по берегу реки Ангары. Это
замечательная река по своему необыкновенно быстрому
течению; вследствие чего она зимой не замерзает, по
крайней мере до января месяца. Около Иркутска Ангара
184 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
очень широка, но в том месте, где она вытекает из Бай-
кала, она течет очень узко, между двух крутых берегов.
Все это было для меня так ново, так необыкновенно,
что я забывала совершенно все неудобства зимнего путе-
шествия и с нетерпением ожидала увидеть Байкал, это
святое море, которое, наконец, открылось перед нами,
представляя необыкновенно величественную картину,
несмотря на то, что было покрыто льдом и снегами.
Признаюсь, что я с не совсем покойным чувством
ожидала переезда через грозное озеро, так как мне объ-
яснили, что на льду часто образуются трещины очень
широкие, и, хотя лошади приучены их перескакивать
и ямщики запасаются досками, из которых устраивают
что-то вроде мостика через трещину, но все-таки пере-
езды эти сопряжены с опасностию».
***
...Чита 1828г., как пишет Анненкова, «была малень-
кая деревня, состоявшая из 18 только домов. Тут был
какой-то старый острог, куда первоначально и поме-
стили декабристов.
Недалеко от острога был дом с балконом, а на бал-
коне стояла дама. Она стала подавать знаки, чтобы я
остановилась, и стала настаивать, чтобы я зашла к ней,
говоря, что квартира, которую для меня приготовили,
еще далеко, и что там может быть холодно. Таким обра-
зом я познакомилась с Александрою Григорьевною
Муравьевою. Это была чрезвычайно милая женщина,
молодая, красивая, симпатичная».
Александрина разочаровала Полину, которая торо-
пилась приехать к 5 марта, дню рождения Анненкова —
«даже на последней станции принарядилась», сказав, что
сразу не увидит Ивана Александровича. Действительно,
ГЛАВА 6. РЕДКОЕ ЯВЛЕНИЕ СОВЕРШЕНСТВА 185
вместо немедленного свидания с женихом, Полину
утром следующего дня навестил комендант Лепарский,
с кучей бумаг, которые она должна была подписать и в
которых ее обязывали ни с кем не общаться, никого у
себя не принимать, ни к кому не ходить, не передавать в
острог спиртных напитков и т.п.
И увидела Полина любимого в этот второй день при-
езда, когда заключенных вели в баню: «Я увидела Ивана
Александровича между солдатами, в старом тулупе, с
разорванной подкладкой, с узелком белья, которое он
нес под мышкой». «Подходя к крыльцу, на котором я
стояла, — пишет Полина, — он сказал по-французски:
— Полина, сойди скорее вниз и дай мне руку.
Я сошла поспешно, но один из солдат не дал нам
поздороваться — он схватил Ивана Александровича за
грудь и отбросил назад. У меня потемнело в глазах от
негодования, я лишилась чувств... Только на третий день
моего приезда привели ко мне Ивана Александровича.
Невозможно описать нашего первого свидания, той без-
умной радости, которой мы предались».
Так началась изгнанническая жизнь Паулины
Гебль.
А потом — томительное ожидание разрешенной
государем свадьбы.
«Наступил пост, — рассказывает Полина, — и как
Иван Александрович ни торопил коменданта Лепар-
ского разрешить нам обвенчаться скорее, приходилось
ждать. Наконец, был назначен день нашей свадьбы... — 4
апреля 1828 года. Сам Лепарский вызвался быть нашим
посаженным отцом, а посаженною матерью была Ната-
лья Дмитриевна Фонвизина... Добрейший старик поза-
ботился приготовить образ, которым благословил нас по
русскому обычаю, несмотря на то, что сам был католик».
186 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
Вероятно, вспоминая и рассказывая о необычном
своем венчании дочери Ольге в 1860 году, Полина еще
раз пережила этот день, в котором радостные и траги-
ческие, смешные и до слез печальные минуты перепле-
лись и сделали этот день незабываемым на всю жизнь
не только для молодоженов, но для всех декабристов и
их жен:
«4 апреля 1828 года, — рассказывает Полина, — с
утра начались приготовления. Все дамы хлопотали при-
нарядиться, как только это было можно в Чите, где,
впрочем, ничего нельзя было достать. Даже свечей не
хватило, чтобы осветить церковь прилично торжеству.
Тогда Елизавета Петровна Нарышкина употребила вос-
ковые свечи, привезенные с собой, и освещение вышло
очень удачное.
Шафера непременно желали быть в белых галсту-
ках, которые я им и устроила из батистовых платков и
даже накрахмалила воротнички, как следовало для такой
церемонии.
Экипажей, конечно, ни у кого не было. Лепарский,
отъехав в церковь, прислал за мной свою коляску, в кото-
рой я и поехала с Н.Д. Фонвизиной. Старик встретил нас
торжественно у церкви и подал мне руку.
Но так как от великого до смешного один шаг, как
сказал Наполеон, так тут грустное и смешное смешалось
вместе. Произошла путаница, которая всех очень забав-
ляла и долго потом заставляла шутить над стариком. Мы
с ним оба, как католики, весьма редко раньше бывали в
русской церкви и не знали, как взойти в нее... Церковь
была двухэтажная. Не знаю, почему, старику показа-
лось, что надо идти наверх. Между тем лестница была
ужасная, а Лепарский был очень тучен, и мы с большим
трудом взошли наверх. Заметили свою ошибку и должны
ГЛАВА 6. РЕДКОЕ ЯВЛЕНИЕ СОВЕРШЕНСТВА 187
были спуститься вниз. Между тем все уже собрались в
церкви и недоумевали — куда я могла пропасть с комен-
дантом.
Это происшествие развеселило всех, и когда мы поя-
вились, нас весело встретили. Особенно шутили наши
дамы... Веселое настроение исчезло, когда привезли в
оковах жениха и двух его товарищей — Петра Николае-
вича Свистунова и Александра Николаевича Муравьева,
которые были нашими шаферами. Оковы сняли им на
паперти.
Церемония продолжалась недолго, священник
торопился, певчих не было. По окончании церемонии
всем трем, жениху и шаферам, — надели снова оковы и
отвели в острог.
Дамы все проводили меня домой. Квартира у меня
была очень маленькая, мебель вся состояла из несколь-
ких стульев и сундука, на которых мы все кое-как разме-
стились. Спустя несколько времени плац-адъютант при-
вел Ивана Александровича, но не более как на полчаса...
Только на другой день нашей свадьбы удалось нам с
Иваном Александровичем посидеть подольше. Его при-
везли ко мне на два часа, и это была большая милость,
сделанная комендантом».
В первые же дни после свадьбы Полина занялась
не устройством своего быта, но проблемами мужа: как
облегчить его острожное существование. Прежде всего
с помощью жены начальника рудников Филицаты Оси-
повны Смольяниновой, доброй и очень привязавшейся
к Полине женщины, удалось добыть и передать в острог
Анненкову тюфяк и подушку, потом белье, какой-то
провизии.
Но самым ловким «действом» Полины была исто-
рия с кандалами Анненкова. Он был высокого роста, и
188 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
кандалы, мало того, что были тяжелые, еще и коротки.
Полина заказывает более легкие оковы и длиннее цепи —
через своего слугу Андрея, который тайно договарива-
ется с кузнецом, — разумеется, за деньги и угощение.
«Оковы надели Ивану Александровичу, конечно,
тайком и тоже с помощью угощения, — пишет Полина, —
а казенные я спрятала у себя и возвратила, когда оковы
были сняты с узников, а свои сохранила на память. Из
них впоследствии было сделано много колец на память
и несколько браслетов».
Весну следующего года Полина посвятила органи-
зации полноценного пищевого рациона — не только
своего любимого, но его товарищей и своих подруг по
изгнанию. Она занялась огородом (кстати, в этом, 1829
году, и декабристы внутри острога возделали огород,
посадили овощи и тоже, как и Полина, получили отлич-
ный урожай).
***
Полина была единственной из 11 жен, которая до
Сибири узнала цену, изнанку и тяготы жизни практи-
ческой. Притом самостоятельной практической жизни.
Без чьей-либо помощи и покровительства.
Насколько помогло это молодой жене Анненкова,
особенно в первые, наиболее сложные и тяжкие годы
в Сибири, рассказывает она сама в «Воспоминаниях»
(эти воспоминания, кстати, почти единственные свиде-
тельства обыденной жизни добровольных изгнанниц в
читинский период каторги).
Эпизод первый.
«В Чите климат самый благодатный, земля чрезвы-
чайно плодородна. Когда мы туда приехали, никто из
жителей не думал пользоваться этими дарами природы,
ГЛАВА 6. РЕДКОЕ ЯВЛЕНИЕ СОВЕРШЕНСТВА 189
никто не сеял, не садил и не имел даже малейшего поня-
тия о каких бы то ни было овощах. Это заставило меня
заняться огородом, который я развела около своего
домика. Тут неподалеку была река, а с северной стороны
огород был защищен горой. При таких условиях овощи
мои достигли изумительных размеров...
Когда настала осень и овощи созрели, я послала сол-
дата, который служил у меня, принести кочан капусты. Он
срубил два и не мог их донести, так они были тяжелы. При-
шлось вывезти эти два кочана на телеге. Я из любопыт-
ства приказала свесить их, и оказалось в двух кочанах 2
пуда 1 фунт весу (пуд — 16 кг, фунт — 400 г. — Прим. авт.).
Трудно себе представить, каких размеров были овощи:
свекла была по 20 ф., репа — по 18 ф., картофель — по 9
ф., морковь — по 8 ф.. Овощи всем нам очень пригодились
в течение зимы. Потом и другие занялись огородами».
Эпизод второй.
«Я каждый день посылала обед (Анненкову. — Авт.),
который приготовляла сама. Главное неудобство состо-
яло в том, что у меня не было плиты, о которой в то время
в Чите никто, кажется, не имел понятия... Я ухитрилась
варить и жарить на трех жаровнях, которые помещались
в сенях.
Когда я переехала в свой дом в октябре, там была
устроена уже плита, и дамы часто приходили ко мне
посмотреть, как я приготовляю обед, и просили научить
их то сварить суп, то состряпать пирог, но когда дело
доходило до того, что надо было взять в руки сырую
говядину или вычистить курицу, то не могли преодолеть
отвращения к такой работе, несмотря на все усилия,
какие делали над собой.
Тогда наши дамы со слезами сознавались, что зави-
дуют моему уменью все сделать, и горько жаловались
190 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
на самих себя за то, что не умели ни за что взяться. Но
в этом была не их вина, конечно. Воспитанием они не
были приготовлены к такой жизни, какая выпала на их
долю, а меня с ранних лет приучила ко всему нужда».
Эпизод третий.
«Однажды вечером, как всегда, сидела я на крылечке
и распевала французские романсы. Вдруг послышались
громкие голоса, и воздух огласился звонким смехом. Я
тотчас же узнала наших дам. Они шли, вооруженные
огромными палками, а впереди их шел ссыльный еврей,
который жил у А.Г. Муравьевой. Шел он с фонарем в
руках и освещал дорогу.
Мы радостно поздоровались, гости объявили
мне, что они голодны, что у них нет провизии и что
я должна их накормить. Они знали, что у меня всегда
в запасе что-нибудь, потому что я все делала сама. Я,
конечно, была рада видеть их и принялась хлопотать.
Нашелся поросенок заливной, жареная дичь, потом
мы отправились в огород за салатом с Е.П. Нарышки-
ной, которая фонарем светила мне. Ужин был готов,
но пить было нечего. Отыскался, впрочем, мали-
новый сироп. К счастью, все были неразборчивы,
а главное — желудки были молодые и здоровые, и
поросенок и салат прекрасно запивались малиновым
сиропом.
Все это веселило нас и заставляло хохотать, как
хохочут маленькие девочки. Надо сознаться, что много
было поэзии в нашей жизни. Если было много лишений,
труда и всякого горя, зато много было и отрадного.
Все было общее — печали и радости, все разделя-
лось, во всем друг другу сочувствовали. Всех связывала
тесная дружба, а дружба помогала переносить неприят-
ности и заставляла забывать многое.
ГЛАВА 6. РЕДКОЕ ЯВЛЕНИЕ СОВЕРШЕНСТВА 191
Долго мы сидели в описываемый вечер. Поужинав и
нахохотавшись досыта, дамы отправились домой».
***
Полина Анненкова с юмором писала в своих мемуа-
рах, как комендант Лепарский воспринял известие о
предстоящих прибавлениях в семействах декабристов:
«Нас очень забавляло, как старик, наш комендант, был
смущен, когда узнал, что мы беременны. А узнал он
это из наших писем, так как был обязан читать их. Мы
писали своим родным, что просим прислать белья для
ожидаемых нами детей. Старик возвратил нам письма
и потом пришел с объяснениями. «Но позвольте вам
сказать, сударыни, что вы не имеете права быть бере-
менными», — говорил он, запинаясь, и в большом сму-
щении. Потом прибавлял, желая успокоить нас: «Когда у
вас начнутся роды, ну тогда другое дело».
И Анненкова лукаво вопрошала: «не знаю, почему
ему казалось последнее более возможным, чем первое».
В марте 1829 года один за другим появляются
первые «каторжные» дети декабристов. У Полины —
дочь, которую в честь матушки Ивана Александро-
вича назвали Анною, у А.Г. Муравьевой — Нонушка,
у Давыдовой сын Вака. «Когда родились у нас дети, —
пишет Анненкова, — мы занялись ими, хозяйством,
завели довольно много скота, который в Чите был
баснословно дешев, и весь 1829 год прошел довольно
тихо».
Вторую дочь в Сибири Полина родила в мае 1830
года. Ее назвали Ольгой. С ней, трехмесячной, и полу-
торагодовалой Анной Анненкова отправилась в Петров-
ский завод, куда переводили декабристов. И переезд
этот был бесконечно трудным для Полины, потому что
192 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
младшая девочка дорогой сильно захворала: «Не знаю,
как я довезла», — вспоминала Полина.
Всего же, не считая оставшейся в России Алексан-
дры, Анненкова в Сибири рожала 17 раз! Благополучно —
только 7 раз. К 1856 году, году амнистии, в живых оста-
лись шестеро: трое дочерей и трое сыновей, доживших
почти до конца века Х1Х-го.
А за этими цифрами — 12 потерянных из 18 рож-
денных детей — нетрудно представить горе и каждый
раз разрывавшую душу печаль матери.
Декабрист И.Д. Якушин так объяснил в своих «Запи-
сках» смерть детей в годы каторги: «Образ жизни наших
дам очень отозвался на них. Находясь почти ежедневно
в волнении, во время беременности подвергаясь часто
неблагоприятным случайностям, многие роды были
несчастливы, и из 25 родившихся в Чите и Петровском
было 7 выкидышей. Зато из 18 живорожденных умерли
только четверо, остальные все выросли». Следует доба-
вить, что новорожденных в каторжные годы принимал
искусный доктор Ф.Б. Вольф. Он же и лечил своих това-
рищей.
Вообще, касаясь рождения детей в годы каторги,
нельзя не обратить внимания, что, кроме А.И. Давыдо-
вой, не потерявшей в то время ни одного новорожден-
ного ребенка, все 7 декабристских жен горько оплаки-
вали смерть новорожденных или совсем малолетних
детей (трое из 11 женщин — Нарышкина, Юшневская,
Ентальцева — были бездетными): Е.И. Трубецкая из 8
рожденных потеряла 4 детей; А.В. Розен из 7-х похо-
ронила одного 4-летнего сына; Н.Д. Фонвизина рожала
трижды, все дети погибли; М.Н. Волконская потеряла 2-х
из четырех рожденных; А.Г. Муравьева потеряла троих
малолетних; К.П. Ивашева — потеряла годовалого сына,
ГЛАВА 6. РЕДКОЕ ЯВЛЕНИЕ СОВЕРШЕНСТВА 193
а при родах — вместе с нею умерла и новорожденная
девочка. То есть самые большие детские потери понесла
Полина Анненкова.
Тяжела была бы для каждой женщины и еще одна
«оборотная» сторона безмерной любви Полины Гебль.
На ней немалое место занимал изменяющийся «лик»
любимого. Вот как описал Ивана Александровича исто-
рик М.С. Семевский, хорошо знавший декабриста еще
по Сибири:
«То был красавец в полном смысле этого слова не
только в физическом отношении, но достойнейший в
нравственном и умственном отношении представитель
блестящего общества гвардейских офицеров 1820-х
годов. Отлично образованный, спокойного, благородного
характера, со всеми приемами рыцаря-джентльмена».
Блистательный кавалергард, с легкостью перешаг-
нувший сословные рамки и предрассудки, стойко пере-
несший допросы в крепости и водворение в Сибирь,
спасенный от страшной депрессии самоотверженной
Полиной, Иван Александрович в Сибири с годами превра-
щался в хмурого, с тяжелым, деспотическим, болезненно-
нерешительным характером, склонным к «ипохондрии»
человека. Как вспоминала приятельница всех тобольских
декабристов М.Д.Францева, «Иван Александрович, хотя в
гостиной был необыкновенно мил и любезен, но в домаш-
ней жизни был далеко не легкого характера».
И здесь, возможно, с одной, стороны, просыпалась и
частично «материализовалась» своими странностями и
невыносимостями незабвенная его матушка Анна Ива-
новна, а с другой — сказывалось пережитое в крепости
и в первые годы каторги в Сибири.
Если эти «оборотные» стороны любви Полины сое-
динить воедино, становится понятно, что семейная ее,
194 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
бытовая жизнь «отбежала» от года 1825-го на неразли-
чимое расстояние.
Но Полинина любовь, ее бесконечное всепрощение,
жизнелюбие и редчайшая способность никогда не уны-
вать, как веселый родничок, питали ее жизнь, ее душу,
и будто запрятывали неприятности, обиды и огорчения.
Она всегда была весела, общительна. Она неустанно
«лепила», созидала и лечила душу своего любимого
Ивана Александровича. «Она в полном смысле слова
обожала своего мужа, — писала М.Д. Францева, — и в
продолжение всей своей жизни не переставала оказы-
вать геройское самопожертвование... Она сама готовила
ему любимые его кушанья, обшивала всю семью, была
всегда весела».
Полине удалось добиться, что ее любимый уже к
окончанию сибирского заточения стал иным, его душа
обрела покой и умиротворение. И это ее, Полины Аннен-
ковой заслуга, что муж, по возвращении из Сибири в
1857 году в Нижний Новгород, где супруги прожили до
конца дней, активно влился в общественную и государ-
ственную деятельность. Иван Александрович с 1861г.
несколько трехлетий избирался нижегородским уезд-
ным предводителем дворянства, принимал самое дея-
тельное участие в подготовке и проведении крестьян-
ской реформы 1861г., а в 1865-1 868 гг. был председа-
телем нижегородской земской управы. Общественной
деятельностью он не переставал заниматься до кончины
в 1 876 г. Полины Егоровны.
В 50-е годы сын декабриста И.Д. Якушкина Евгений
Иванович гостил у Анненковых в Тобольске и «заглянул»
в их семейный уклад:
«Без нее с своим характером (он бы) совершенно
погиб. Его вечно все тревожит, и он никогда ни на что
ГЛАВА 6. РЕДКОЕ ЯВЛЕНИЕ СОВЕРШЕНСТВА 195
не может решиться. Когда они были на поселении, не
раз случалось ей отправляться ночью с фонарем осма-
тривать, не забрались ли на двор воры, когда муж трево-
жился громким лаем собак.
Один раз ночью воры действительно залезли к
ним в дом. Анненков совершенно растерялся, но она
нисколько.
— Сергей, Иван! Григорий! — закричала она. — Сту-
пайте сюда скорее, да возьмите с собой ружья — к нам
кто-то забрался в дом!
Воры услышали такое громкое и решительное при-
казание, бросились бежать, а между тем ни Сергея, ни
Григория, ни Ивана никогда не было у Анненковых,
не говоря уже о ружьях. У них жила в это время одна
только кухарка».
***
Срок каторги для Анненкова истек в декабре 1835
года. На поселение его отправили в с. Бельское Иркут-
ской губернии. Там он пробыл с Полиной и тремя детьми
только до октября 1837г. Потом последовал Туринск —
до ноября 1839г. По ходатайству матери Анны Ивановны
было высочайше разрешено Ивану Александровичу
поступить на службу по гражданской части в Сибири. В
июне 1841 г. Анненков был переведен в Тобольск — в
штат канцелярии тобольского губернского правления. В
Тобольске семья жила до самой амнистии в 1856 г.
За эти годы семья Анненковых увеличилась: появи-
лись еще сын Николай и дочь Наталья. Старший Иван
вместе с Николаем с 1850г. стали учиться в тоболь-
ской гимназии. О жизни Полины в поселенческие
годы известно немного: занималась семьей и хозяй-
ством, часто встречались Анненковы с декабристами-
196 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
тобольцами и теми, кому удавалось по каким-то делам
проезжать через Тобольск. Дом супругов всегда был
гостеприимным, хлебосольным, всех оживляла веселая
говорунья Полина Егоровна. Всех наполняла она своим
юмором, своим умением не унывать.
В Тобольске у Анненковых был собственный
красивый и просторный дом, где часто собирались
декабристы-тобольцы — Свистунов, Бобрищев-Пушкин,
Фонвизины, Муравьевы... Часто бывали у них музыкаль-
ные вечера.
Полина Егоровна ни для кого не жалела ни любви,
ни ласки, ни своей щедрости, ни заботы о людях, кото-
рым была нужна ее помощь или участие.
Когда истек срок каторги у Ф.М. Достоевского и С.Ф.
Дурова, их приютили Анненковы. В это время их дочь Ольга
уже была замужем за К.И. Ивановым — он был старшим
адъютантом Отдельного Сибирского корпуса. Оба петра-
шевца прожили у Анненковых месяц перед отправлением
в ссылку в Семипалатинск. Уже оттуда 18 октября 1855г.
Достоевский писал Полине Егоровне: «Я всегда буду пом-
нить, что с самого прибытия моего в Сибирь Вы и все пре-
восходное семейство ваше брали во мне и товарищах моих
по несчастью полное и искреннее участие». И добавляет,
что знакомство с Ольгой Ивановной «будет всегда одним
из лучших воспоминаний моей жизни... Ольга Ивановна
протянула мне руку, как родная сестра, и впечатление
этой прекрасной чистой души, возвышенной и благород-
ной, останется светлым и ясным на всю мою жизнь... Я с
благоговением вспоминаю о Вас и всех Ваших».
***
Историк М.И. Семевский — активный собиратель
декабристских материалов — в 1861 году обратился
ГЛАВА 6. РЕДКОЕ ЯВЛЕНИЕ СОВЕРШЕНСТВА 197
к Полине Анненковой с просьбой написать мемуары.
Анненковы по возвращении из Сибири безвыездно жили
в Нижнем Новгороде. В это время Иван Александрович
был уездным предводителем дворянства, и Полина Его-
ровна выполняла и семейные, и светские обязанности и
была достаточно занята. Однако на просьбу Семевского,
с которым супруги Анненковы дружили, откликнулась
живо и с удовольствием. Правда, русский язык Полина
так и не «одолела». Поэтому свои воспоминания она
диктовала дочери — Ольге. Та записывала и затем пере-
водила на русский язык. К сожалению, Полина Егоровна
опубликованными их не увидела. В «Русской старине»,
издателем которой стал Семевский, «Воспоминания»
Анненковой появились только в 1888г., в №5. И пови-
нен в этой более чем 25-летней задержке публикации
«Воспоминаний» был зять Анненковых — генерал-
майор К.И. Иванов, муж их дочери Ольги. Он всячески
тормозил публикацию мемуаров — из опасений за свою
карьеру. Эта его боязнь очень огорчила оставшихся к
тому времени в живых декабристов, которые помнили
молодого бесстрашного Константина Ивановича, не
побоявшегося в Сибири приютить в своем доме ссыль-
ного Достоевского.
Опубликованные мемуары в «Русской старине»
назывались так: «Воспоминания Полины (Гебль) Аннен-
ковой. С приложением воспоминаний ее дочери О.И.
Ивановой и материалов из архива Анненковых».
Отдельной книгой эти воспоминания в советское
время выходили несколько раз — в 1929-м, 1932-м гг.,
и позднее.
По выходе «Воспоминаний» в «Русской мысли» за
1888 г. (кн.1У) один из критиков писал: «Для истории
декабристов они, правда, дают весьма мало нового, но
198 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
интересны благодаря самой личности Анненковой и
ярким картинкам частной жизни того времени... Све-
жей, молодой жизнью веет от этих мемуаров, продикто-
ванных 60-летней старухой».
Во всем прав этот критик, кроме того, что именно
«Записки» М.Н. Волконской и П.Е. Анненковой допол-
нили множеством деталей жизни в сибирском изгнании
тех декабристов, что также оставили мемуары. И тем
серьезно обогатили историю декабризма, а кроме того,
вписали — пусть небольшую страничку — в историю
России XIX века, рассказав о положении Сибири и быте,
нравах ее обитателей того времени.
М.И. Семевский в статье о Полине Анненковой,
опубликованной в сборнике историко-бытовых статей
«Жены декабристов» под редакцией В. Покровского
(М.,1906) писал: «Доброю, неизменно любящею и самою
заботливою женой и другом оставалась для Ивана Алек-
сандровича Прасковья Егоровна, спутница всей его
жизни. Живая, веселая, говорливая, превосходно знав-
шая характер своего мужа, самая нежная и заботливая
мать, Прасковья Егоровна, действительно, была ангелом-
хранителем Ивана Александровича Анненкова...
Как ясно оживает в нашей памяти эта прекрасная
чета Анненковых! Высокий красивый старик, с густыми,
кудряво-вьющимися седыми волосами и подле него —
несколько полная, необыкновенно подвижная, с весьма
симпатичными чертами лица и с постоянною француз-
скою речью на устах его супруга Прасковья Егоровна».
Она умерла 14 сентября 1876 г. внезапно, без
болезни.
М.И. Семевский писал: «Иван Александрович впал
в тяжкую ипохондрию, к которой был уже расположен
и ранее: тот самый недуг душевной болезни, который в
ГЛАВА 6. РЕДКОЕ ЯВЛЕНИЕ СОВЕРШЕНСТВА 199
нем начинался под сводами Петропавловской крепо-
сти, а затем в тюрьме острога в Чите, внезапно явился
и овладел им на закате дней и стал быстро усиливаться,
после внезапной кончины его нежного друга. Связь их
так была сильна, что он не мог усвоить себе мысли, что
навсегда потерял спутницу своей жизни».
200 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
Глава 7.
«Мадам Розен
всегда о детях»
(Анна Васильевна Розен)
Она была счастливейшей из женщин. Не только
из тех 11, кого мы называем декабристками.
Она была счастлива так, как бывают счаст-
ливы очень немногие женщины на земле во
все века
Она всю жизнь любила и была любимой благо-
роднейшим из мужчин. Она была заботливой матерью
четырех сыновей и дочери. Ее ревностное материнство
породило у декабристов шутливое, но полное глубочай-
шего уважения изречение: «Madame Rosen — toujours
les enfants: — мадам Розен — всегда о детях»
Она была прекрасно образованна, знала несколько
языков, умна, преданна мужу и мужественна во всех
жизненных испытаниях.
Она безропотно, но с радостью и любовью выпол-
нила свой христианский долг перед мужем, последовав
за ним в Сибирь.
Всю свою 86-летнюю жизнь она прожила как истин-
ная христианка — достойно, не жалуясь и не печалясь в
трудностях жизни в Сибири и на Кавказе, принимая все,
посылаемое Господом как испытание и благо, а преодоле-
ние любых тягот — как долг, который должна выполнить.
Она так и осталась для потомков — идеалом жен-
щины. Во многом — благодаря «Запискам» мужа. Стра-
ницы, ей посвященные, дышат любовью, благодарностью,
поклонением. Когда барон Андрей Евгеньевич Розен,
несколько рационально-рассудочный в своем повество-
вании говорит о своей Анне, он становится поэтом.
Все, что нынче известно о ней, известно благодаря
его мемуарам, которые несколько допол няют декабри-
сты и их жены.
***
Баронесса Анна Васильевна Розен — урожденная
Малиновская — дочь Василия Федоровича Малинов-
ского, первого директора Царскосельского лицея, в
котором учился А.С. Пушкин.
Как познакомились и стали друг для друга суже-
ными, рассказывает Андрей Евгеньевич в своих «Запи-
сках».
Он служил и был очень дружен с племянником В.Ф.
Малиновского Иваном. Часто (уже по сле смерти Васи-
лия Федоровича и матери Софьи Андреевны Малинов-
ских всех шестерых их де тей взяли на содержание и пре-
красно воспитывали дядя Павел Федорович Малинов-
ский и сестра Софьи Андреевны Анна) бывал в семей-
стве Малиновских. Скоро влюбился в одну из трех сестер
Малиновских Анну. Эта милая, умная девушка свободно
говорила и писала по-английски и по-французски,
хорошо знала русскую и мировую литературу.
«14 февраля 1825 года решился я просить руки Анны
Васильевны Малиновской, — пишет Розен. — Получив
202 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
наперед согласие дяди и тетки, заменявших ей отца и
мать, я обратился сам к избранной мною. Помню, что
было это в субботу вечером. Мы сидели в кабинете дяди.
Я заранее затвердил речь с предложением, которую
забыл в эту торжественную минуту. И просто и кратко,
с чистым сердцем предложил ей мою любовь и дружбу,
которые свято хранил в продолжении 45 лет. И невеста
моя также свято сдержала данное мне слово».
Андрей Евгеньевич скромно, но с гордостью объяс-
нил прочность и долговременность их брачного союза:
«С невестою моей был я соединен не одним обру-
чальным кольцом, но единодушием в наших желаниях и
взглядах на жизнь. В тот вечер (обручения, 19 февраля
1825 г. — В.К.) мы долго бесе довали наедине.
Казалось, что мы уже век были знакомы. Душа
откровенно слилась с душою».
19 апреля состоялось их торжественное бракосоче-
тание.
Анна Васильевна стала баронессой, а в июне 1826
года, — матерью. С ним, шестинедельным сыном Евге-
нием пришла она на последнее свидание в Петропавлов-
скую крепость перед отправкой мужа в Сибирь.
Еще до этого свидания Розена в крепости посетил
его племянник А.И. Мореншильд. «Он, — пишет Розен, —
утешил меня насчет жены моей и правдиво передал мне,
что она извещена о по стигшей меня участи и с христиан-
скою покорностью переносит это несчастье, что здоро-
вье ее и сына посредственно, что она спрашивает меня о
моих нуждах в дорогу и надеется сама меня уви деть...
— Через два дня, — продолжает Розен, — прислала мне
жена одежду и белье, а 25 июля приехала сама с сыном.
Не умею выразить чувств моих при этом свида-
нии. Моя Annette, хотя в слезах, но крепкая упованием,
ГЛАВА 7. «МАДАМ РОЗЕН ВСЕГДА О ДЕТЯХ» 203
твердая в вере и любви к Богу спрашивала о времени и
месте нашего соединения.
Сын мой шестинедельный лежал на диване и, как
будто желая утешить нас, улыбался то гу бами, то голу-
быми глазками.
Я упрашивал жену не думать о скором следовании
за мною, чтобы она выждала время, когда сын мой укре-
пится и будет на ногах, когда извещу о новом пребыва-
нии моем.
Она безмолвно благословила меня образом»...
***
Как только был объявлен приговор, в Петербург к
Анне Васильевне приехала сестра Мария, их тетушка и
брат — Иван Малиновский — лицейский товарищ Пуш-
кина и Пущина. Иван сыграл большую и добрую роль
в дальнейшей судьбе сестры. Он не только одобрил ее
решение следовать за мужем в Сибирь, но много хлопо-
тал о разрешении ехать, а потом — в сибирское изгна-
ние — регулярно присылал Анне Васильевне деньги.
Сестра Мария еще больше облагодетельствовала
сестру. Когда Анне было отказано, как и всем декабрист-
ским женам, взять с собой недавно рожденного сына,
она тяжело заболела. Когда же выздоровела, Мария,
вышедшая замуж за Владимира Дмитриевича Вольхов-
ского — тоже быв шего лицеиста, предложила оставить
мальчика у нее. Евгений Розен прожил у Вольховских
семь лет.
***
В полтора месяца преодолела Анна Васильевна путь
в Сибирь. Выехав из Москвы 17 июня, уже 31 июля она
была в Иркутске. Там ее задержали на несколько дней.
204 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
«Хотя ей не могли делать таких препятствий, как княгине
Трубецкой, — пишет Розен, — однако и от нее потребо-
вали пись менного отречения от всех прав состояния».
Следующая задержка, даже с опасностью для жизни,
произошла у станции Степной: там на столько поднялся
уровень воды в реках Селенга и Уда, что она затопила все
окрестности.
Десять дней прожила Анна Васильевна в бедной
деревушке в амбаре, прежде чем вода спала. Она оста-
вила в деревне свою коляску, а сама — с риском для
жизни — несколько верст переправ лялась на лодке.
И только 27 августа добралась она до Ононского
Бора, в котором остановились декабристы на дневку.
***
Из Читы в Петровский завод декабристы шли двумя
партиями. «Хозяином» первой был Па вел Сергеевич
Бобрищев-Пушкин, вторую возглавлял Андрей Евгенье-
вич Розен. Все дни перехода он нетерпеливо ждал Анну
Васильевну. Знал, что она уже где-то совсем близко.
В теплый тихий день 27 августа 1830 г. Андрей Евге-
ньевич был особенно неспокоен, даже возбужден. Пар-
тия остановилась на дневку в деревне Ононский Бор
неподалеку от Верхнеудинска.
Любимая Аннет не шла из головы, и все роились и
роились воспоминания. И до ареста — недолгие счаст-
ливые месяцы, и особенно после ареста. Несколько
недолгих свиданий в Петропав ловке.
То и дело всплывало в памяти лицо Аннет, залитое
слезами, горестное и все же улыбающее ся: от твердо
принятого решения следовать за ним в Сибирь. Это
было 25 июля 1826 г. Ровно че тыре года не видел он
любимую.
ГЛАВА 7. «МАДАМ РОЗЕН ВСЕГДА О ДЕТЯХ» 205
Ах, какие длинные были эти годы. И даже не из-за
Петропавловки и казематских тягот. Ее, ее, душеньки, не
хватало ему, чтобы чувствовать себя просто живущим, не
говоря о счастьи. И все же Андрей Евгеньевич не пожа-
лел, что сам отдалил их встречу. Тогда, в 26-м, на послед-
нем сви дании с женой, с нежностью глядя на шестине-
дельного первенца Евгения, которого Аннет держа ла на
руках, он — после долгих уговоров — настоял, чтобы она
отложила поездку в Сибирь, пока ребенок не подрастет и
не окрепнет. Сейчас Энни четыре года. Мария заменяет
ему мать. А он и Аннет, увидят ли сына когда-нибудь?
Декабристы расположились на обед у бурятских
юрт около большой дороги. Андрей Евгень евич — и все
понимали это — был так погружен в себя, что автомати-
чески роздал обед, так же ав томатически приготовился
обедать сам, как вдруг послышался звон почтового коло-
кольчика и стук колес по мосту.
Розен вздрогнул, обернулся на эти звуки и, молние-
носно накинув сюртук, помчался навстре чу почтовой
карете. Он еще издали увидел развевавшуюся на ветру зна-
комую с последнего свидания с Аннет ее зеленую вуаль.
Все на дневке пришло в движение. Николай Бес-
тужев кинулся вслед за Розеном — с галсту ком в руках,
Андрей забыл надеть его. Кто-то принялся приводить в
порядок стол, кто-то занялся своей одеждой, чтобы при-
нять даму в пристойном виде. Кто-то, волнуясь, вышел
на дорогу и ждал приближения кареты.
А в это время Розен стрелой летел по дороге, никого
и ничего не видя и не слыша, не сводя глаз с развева-
ющейся, как флаг, вуали. Тройка резко остановилась.
Видимо, ямщик испугался, что бегущий навстречу чело-
век может влететь в скачущих лошадей.
206 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
Андрей Евгеньевич буквально выхватил из кареты
свою Аннет, прижал к себе и долго не мог разомкнуть
объятий. А она, уставшая, измученная двухмесячной
тряской в карете, волнением, ласково и успокоительно
улыбалась мужу, гладила его лицо, волосы и не могла
наглядеться на любимого.
А потом их окружили: кто-то целовал ручку Анны
Васильевны, кто-то знакомый справлялся о ее здоро-
вье и как ей было в пути, кто-то грустно-радостно улы-
бался, вспоминая своих жен щин — матерей, невест,
супруг. Шум и гвалт стоял невообразимый, который
слегка стих только когда явился плац-адъютант. Он не
только тепло и почтительно приветствовал баронессу
Розен, но сообщил, что по распоряжению коменданта
супруги могут провести этот день в крестьянской
из бе.
Добросовестный и ответственный Розен соби-
рался сделать это позднее, а теперь только уст роить
там жену — он не мог оставить обязанности «хозяина»
артели. Но все друзья декабристы дружно воспроти-
вились и не допустили Розена до кухни и котлов. И не
только в этот день приезда Анны Васильевны. Однако
супруги — все время до прихода в Петровский завод —
уходили впе ред, чтобы приготовить для всей партии
обед и ужин.
Всех поразила неприхотливость баронессы, ее спо-
койствие и тоже, как и у мужа, добросове стное несение
обязанности «хозяйки» партии. Поразило и ее отноше-
ние к ночевкам в бурятских юртах. Она даже нашла,
что это приятно и романтично: сквозь дымовое отвер-
стие юрты, прямо над головой ее счастьем любовались
звезды — а она любовалась ими...
ГЛАВА 7. «МАДАМ РОЗЕН ВСЕГДА О ДЕТЯХ» 207
***
Мария Волконская, впервые в жизни увидевшая
Александру Васильевну и бывшая свиде тельницей этой
их встречи после разлуки, ограничилась только общим
от нее впечатлением:
«Баронесса Розен была отличная женщина,
несколько методичная. Она осталась с нами в Петровке
всего год и уехала с мужем на поселение в Тобольскую
губернию».
А вот Николай Иванович Лорер рассказал о ней
больше — с нежностью и искренним сочув ствием:
«Анна Васильевна, баронесса Розен, урожден-
ная Малиновская, оставила своего малолетнего сына
на попечение своей сестры и последовала за мужем в
Сибирь. Не имея больших средств, ка ким лишениям не
подвергалась эта бедная женщина!
Путешествие свое в шесть тысяч верст она совер-
шила без прислуги, на перекладных и дос тигла своей цели.
В Сибири она родила 4 мальчиков, сама их выкормила и,
поставив на ноги, сама же дала им воспитание и образо-
вание, — умственное и душевное. Сделавшись отличными
артил лерийскими офицерами, сыновья ее доказали, что
попечения достойной матери их не пропали да ром».
***
Общее потрясение от мрака, сырости казематов в
Петровском заводе вылилось в настоящий бунт жен-
щин. Все они писали родным и близким об ужасной
тюрьме, письма эти имели широкое хождение в свете.
Анна Васильевна Розен словесные описания своих под-
руг подкрепила тем, что отцу поэта Александра Одоев-
ского послала портрет сына, «сидящего в своем нумере
в полумраке, как в пещере».
208 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
«Наши дамы подняли в письмах такую тревогу в
Петербурге, — писал Михаил Бестужев, — что, наконец,
разрешено прорубить окна на улицу в каждом номере».
В письме к брату Ивану Малиновскому в июле 1831
года Анна Васильевна говорила об их общем с Андреем
Евгеньевичем желании и мечте — взять к себе сына и
объясняла: «Вот в чем со стоит все наше желание. Отно-
сительно каких-либо жизнеудобностей на поселении не
должно и беспокоиться, ибо жить несколькими граду-
сами севернее или южнее не есть большая разница для
людей, не поставляющих своего блаженства в одних
только чувственных наслаждениях». И до бавляла: «Мы,
слава Богу, постоянно здоровы и довольны»..., «здоровье
мое совершенно, о здоро вье Розена и говорить нечего,
он всегда здоров и спокоен, ... я скажу просто, что я
совершенно счастлива, как только можно того желать».
В Петровском заводе Анна Васильевна жила очень
уединенно. По утрам из острога отправ лялась на квар-
тиру, которую сняла по приезде в острог, делала необ-
ходимое по хозяйству, а потом возвращалась в острог.
Ровно год прожили Розены в тюрьме. Потом баронесса
переселилась на другую квартиру. Там в сентябре 1831
года у нее родился второй сын, которого в честь Рылеева
назвали Кондратием. Интересно, что нередко в пись-
мах — когда писала в Петровском заводе за Пущина, —
Анна Васильевна позволяла себе «вольность» и выска-
зывала свои мысли, мнения, как бы комментируя то, что
диктовал ей Пущин. Так, в письме к Е.А. Энгельдардту в
ноябре 1830 го да, говоря, что жизнь Ивана Ивановича
«бездейственная, однообразная», от себя добавляет:
«Жи вет потому, что Провидению угодно, чтоб он жил.
Без сего убеждения с трудом бы понял, к чему ведет тепе-
решнее его существование. Впрочем, не огорчайтесь:
ГЛАВА 7. «МАДАМ РОЗЕН ВСЕГДА О ДЕТЯХ» 209
человек, когда это нужно, находит в себе те силы, кото-
рые и не подозревал. Он собственным опытом убедился
в сей истине и благо дарит Бога».
Совершенно очевидно, что умная Анна Васильевна
не только успокаивает любимого учителя Пущина, но
внушает это самому Ивану Ивановичу, который в это
время отчаянно хандрил.
П.А. Муханов — Е.А. Шаховской, январь 1831 г.:
«Госпожа Розен чувствует себя очень хорошо. Она
очень ласковая, добрая женщина, и очень грустно будет
с ней расставаться. Правда, это эгоистическое чувство,
ведь она будет свободной на поселении. Впрочем, мы
будем наслаждаться ее обществом еще полтора года».
П.А. Муханов — В.А. Шаховской, сентябрь 1831 года:
«Я также в дружбе с госпожой Розен. Она живет с
нами всего год, но уже проявила себя че ловеком надеж-
ным». А Волконская, которая писала это письмо от
имени Муханова, от себя до бавляет: «Я буду крестной
матерью ее сына, которого зовут Кондратий».
***
Перед самым отъездом из Петровского завода на
поселение Н.А. Бестужев сделал портрет Анны Васи-
льевны. Портрет подтверждает мнение всех декабри-
стов и их жен — баронесса Розен не была красавицей
и в ее облике не было ничего примечательного. Но так
казалось при взгляде поверхностном. Как и в жизни,
на портрете ее привлекают внимание прежде всего
глаза — боль шие, печальные, женственно кроткие. Но
чем дольше смотришь на эти глаза, тем явственнее
про ступают черты характера Анны Васильевны: реши-
мость, твердость характера, при, казалось бы, хрупко-
сти и даже болезненности. Бестужеву — как глубокому
210 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
психологу — удалось передать суть натуры этой незау-
рядной женщины.
После возвращения супругов Розен с Кавказа этот —
единственный — портрет Анны Ва сильевны долгие годы
хранился у старшего сына Евгения. Но не только портрет
свой оставила ба ронесса своим детям и потомкам: Н.А. Бес-
тужев, который очень любил и почитал Анну Васильев ну
сделал акварельный рисунок камеры супругов Розен в
Петровском заводе. И не сама камера и предельная про-
стота обстановки привлекают в этом рисунке, но сидящая
у стола и пишущая под диктовку мужа Анна Васильевна
и стоящий у стола Андрей Евгеньевич. Бестужеву удалось
пере дать непритязательность и спокойствие, которые
царили в этой маленькой комнате-камере остро га.
Кроме того, в Пушкинском доме в Петербурге
сохранилось изображение Анны Васильевны на меда-
льоне (фотокопия) 1824 года. Медальон этот был с А.Е.
Розеном все годы в Чите и Петров ском, и он неустанно
любовался женой все четыре года до ее к нему приезда.
Это очень вырази тельная миниатюра неизвестного
художника. Позднее медальон также хранился у стар-
шего сына Розенов Евгения.
Кисти неизвестного художника принадлежит и более
поздний — конца 30-х годов портрет, в котором отраз-
илась нелегкая жизнь баронессы Розен. В ее лице даже
некоторая суровость, а глаза кажутся всевидящими.
***
А.Е. Розен продолжает повествование о сибир-
ских годах: «Приблизилось время ехать на по селение.
Срок окончания тюремной жизни наступал 11 июля
1832 г. Как мне было известно, что родственники жены
моей просили о поселении нас в Кургане Тобольской
ГЛАВА 7. «МАДАМ РОЗЕН ВСЕГДА О ДЕТЯХ» 211
губернии, и как жена моя ожидала разрешения от бре-
мени в конце августа, то упросил ее ехать вперед до
Иркутска, похлопотать там о нужных бумагах (по осво-
бождении из тюрьмы декабристы должны были ехать в
Иркутск — там генерал-губернатор объявлял им о месте
ссылки, куда они сразу же и отправля лись. — В.К.).
2 июля понес я сына моего Кондратия в тюрьму,
чтобы крестный отец его Оболенский и товарищи благо-
словили его. Младенец был одет в светло-голубую шинель,
сшитую крестным от цом. Он нисколько не смутился,
увидев моих товарищей, обнимавших и целовавших его.
Жена моя простилась со слезами. Дамы наши крепко
боялись за ее здоровье, за состояние, в коем она была с
маленьким ребенком в ожидании иметь скоро другого.
Всех более беспокоилась о ней А.Г. Муравьева. Она
прислала ей складной стул дорожной, предложила тысячу
вещей, уговаривала при плавании через Байкал взять
корову, дабы младенец во всякое время мог иметь парное
молоко. К.П. Торсон сделал для сына морскую койку. Н.А.
Бес тужев сделал винты и пряжки и привесил койку на
надежных ремнях к крайнему обручу от накид ки колясоч-
ной — так что эта койка была лучшею висячею люлькою.
Ребенку было хорошо ле жать, матери было спокойнее. За
люлькою висела занавеска, чтобы защитить от ветра».
М.Н. Волконская — Е.А. Шаховской в июле 1832 г.:
«Мы прощались сегодня с госпожой Розен, ее
мужем... Уезжающих отсюда ожидает совер шенно иная
жизнь. Образ жизни настолько зависит от места поселе-
ния, что к этому трудно подго товиться заранее. Уезжают
отсюда часто совсем без денег, неизвестно куда, неиз-
вестно кем ста нут — пахарем, рыбаком, торговцем... Что
касается господина Розена, он повсюду будет счаст лив,
имея такую добрую и достойную уважения супругу».
212 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
Анна Васильевна с малышом выехала из Петров-
ского раньше мужа, в начале июля 1832 г. Об этом ее,
втором уже, опасном для жизни путешествии рассказал
Андрей Евгеньевич.
«3 июля (1832 г.) уехала жена моя. Без остановок
достигла она Байкала. Там не было казен ных перевоз-
ных судов, тогда еще не было пароходов Мясникова. И
она наняла рыбацкое судно парусное, на коем поме-
стила коляску и несколько попутчиков.
Плавание было самое бедственное: посреди озера
поднялся противный ветер и качал их не сколько дней.
Сын мой захворал. Можно себе представить положение
матери. Запасное молоко, взятое с берега, прокисло.
Вареного младенец не принимал. С трудом поили его —
отваром из ри совых круп. Наконец, он не принимал
никакой пищи. Мать была в отчаянии.
На пятый день буря затихла, ветер подул попут-
ный, и через несколько часов пристали к бе регу. Жена
моя доныне с восторгом выражает чувство блаженства,
припоминая,что когда она ступила на землю, сын ее,
больной, измученный, голодный, освежившись свежим
молоком, уснул сладко. А она, сидя возле него на полу,
еще качалась всем телом, как на море, и благодарила
Бога за спасение сына>>.
«В Ильин день 1832 г., — пишет Розен, — про-
стился и я с товарищами и с тюрьмою. Охотно с
тюрьмою, но грустно с оставшимися товарищами.
Душевно уважал их и теперь, вспоминая, ува жаю и
люблю их.
Не менее грустно было мне проститься с нашими
дамами. Они с полным самоотвержением делали все для
облегчения нашего состояния, а сами терпели гораздо
больше нас».
ГЛАВА 7. «МАДАМ РОЗЕН ВСЕГДА О ДЕТЯХ» 213
***
По пути из Иркутска до Тобольска, в деревне, Анна
Васильевна разрешилась третьим сы ном — Василием.
Она провела в этой деревне несколько дней и, наконец,
встретилась с мужем. Оба с детьми прибыли в Курган
уже в сентябре. Друзья декабристы прямо в день их при-
езда на шли для Розенов хорошую квартиру.
Анна Васильевна, как никто из жен декабристов,
сама кормила грудью сыновей и она же бы ла их нянь-
кой. И домашнее хозяйство, и заботу о малышах она
спокойно воспринимала как свою христианскую супру-
жескую и материнскую обязанность.
И оттого в их доме (а в декабре 1832 г. А.Е. Розен
купил небольшой, но очень удобный дом с большим
садом) всегда было уютно и душевно комфортно.
Сосланные в Курган декабристы На зимов, Нарышкин,
Лорер, Фохт любили бывать у Розенов.
Пять лет в Кургане были счастливыми и спокой-
ными годами. Андрей Евгеньевич занялся сельским
хозяйством: купил немного земли и сеял на ней рожь,
горох. Имел даже небольшое стадо. В Кургане же завер-
шилось формирование всей семьи Розенов: родился еще
один сын Владимир и дочь Анна.
Как и многие декабристы и их жены, в местах посе-
ления супруги Розен помогали, чем могли, бедным,
лечили местных сибиряков. Андрей Евгеньевич писал:
«В Сибири мало докторов — по одному на округ в 40
000 жителей на пространстве 500 верст. Моя домашняя
аптека имела всегда запас ромашки, бузины, камфоры,
уксуса, горчицы и часто доставляла пользу».
А в сентябре 1837 г. Анна Васильевна снова пусти-
лась в путь — на этот раз вместе с мужем. По высочай-
шему повелению, объявленному военным министром в
214 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
июне 1837г, А.Е. Розен был определен рядовым в Кав-
казский корпус.
Анне Васильевне Розен, как и Е.П. Нарышкиной, было
разрешено следовать за мужьями из Сибири на Кавказ,
куда Розен и Нарышкин были отправлены в 1837 г.
На Кавказе Розены поселились в селении Белый
Ключ — неподалеку от Тифлиса. И там приобрели
небольшой, 4-комнатный домик. Позднее Розен по
высочайшему указу был переведен в Пятигорск. Семей-
ство Розенов пробыло там недолго. Здоровье Андрея
Евгеньевича расстрои лось, и он ходатайствовал о воз-
вращении на родину.
В 1838 году в Грузии осуществилась давняя мечта
Розенов — увидеть своего первенца, Ев гения, остав-
ленного в России у Вольховских. «10 ноября, — пишет
Розен, — был счастливый день моего свидания с сыном
моим Евгением... Сердце мое хотело выскочить от радо-
сти. В первый раз увидел он отца... Матери своей он не
помнил, потому что разлучен был с нею на четвертом году
от рождения. Братьев и сестру увидел он в первый раз».
Андрей Евгеньевич хотел, чтобы сын стал правоведом
и хлопотал об училище правоведения. Евгений Андрее-
вич Розен (1826-1899) наследовал от отца военную
службу. Он был штаб-ротмистром лейб-гвардейского
Уланского полка.
Следует добавить, что сыновья, рожденные в Сибири,
Кондратий, Василий и Владимир на Кавказе были опреде-
лены в Грузинский дворянский батальон военных канто-
нистов под фамилией Розановых, стали офицерами. Всем
им и дочери Анне (в замужестве Бобровой) только после
ам нистии 1856 г. были возвращены фамилия и титул отца.
М.А. Назимов сообщал с Кавказа в апреле 1838 г.:
«Розену позволено жить в Пятигорске для пользования
ГЛАВА 7. «МАДАМ РОЗЕН ВСЕГДА О ДЕТЯХ» 215
его ноги там. Он писал ко мне оттуда. С ним покамест
вместе его сын (старший сын Евгений, которого, уезжая
в Сибирь, Анна Васильевна оставила у своей сестры М.В.
Вольховской. — В.К.). Все прочие дети, так же, как и этот,
и Анна Васильевна, здоровы».
Безусловно, как и в Кургане, на Кавказе Анна Васи-
льевна занималась детьми, домом, трево жилась и ждала
мужа из военных экспедиций. И по-прежнему была
счастлива и умела делать сча стливым мужа.
***
В январе 1839г. новое — радостное — изменение.
Андрею Евгеньевичу было дозволено «ввиду болезнен-
ного состояния» уволиться с военной службы. Рядовым, «с
дозволением прожи вать под строгим надзором на родине».
В конце января 1839 г. Анна Васильевна с мужем и
четырьмя детьми покинула Кавказ. Сна чала они прие-
хали на Украину и несколько месяцев жили в Каменке
(Изюмский уезд). Но Андрей Евгеньевич хлопотал,
чтобы ему разрешили жить в имении брата близ Нарвы
в Эстляндской гу бернии.
И.И. Пущин — И.В. Малиновскому, брату Анны
Васильевны из Петровского завода в мае 1839г.:
«Ты можешь себе представить, с каким восторгом мы
здесь получили известие о позволении Розену жить близ
Ревеля. Я рад этому более, нежели бы он остался в Каменке.
Эта мысль, может быть, вам не понравится, но вы со мной
согласитесь, что, живши там, можно иногда быть в Ка менке,
а в том краю несравненно более средств к воспитанию детей.
В отставке Розен не откажет ся иметь помощь, это дает ему
способы более радеть о нравственном образовании».
Андрей Евгеньевич же иначе в мемуарах объяс-
няет, почему он предпочел жить в Эстляндии: «Почему
216 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
я предпочел Украине уголок севера, местность плоскую,
почву бесплодную, болотную, Эстляндскую губернию?
Она — моя родина. Меня манила вдаль не только любовь
к родине, но и гражданское устройство люда вольных».
Розены прожили в Эстляндии, на родине Андрея
Евгеньевича до 1855 года. И здесь, в Курга не и на Кав-
казе, а потом на Украине, Розены активно переписыва-
лись с друзьями декабристами. Они были в курсе всех
дел, проблем, событий всех оставшихся в живых дека-
бристов. А те все зна ли об Анне Васильевне и Андрее
Евгеньевиче.
И.И. Пущин — И.Д. Якушкину, июль 1841 г.:
«Розен пишет, что у него 7 мая родился сын Андрей:
«Теперь не знаю, как назвать этого пя того сына в умень-
шительном виде, этот говорит или вторит только «эй!» —
как в старину кликали холопов.
Пусть он будет просто Андрей. Мать и новорожден-
ный здоровы» (мальчик прожил всего 4 года, скончался
в 1845 г. — В.К.).
В этих словах узнаете ли вы нашего неизменного
оригинала? Я ему пишу, что Анна Василь евна скоро
заслужит пенсион, установленный в Лифляндии для
матерей, которые вскормят шесте рых сынов на службу.
Они не задумываются и действуют не на шутку».
***
В 1855 году Розены вернулись на Украину, в Харь-
ковскую губернию к старшему сыну Евге нию. А после
амнистии 1856 г. и восстановления в прежних правах в
1861 г. переехали в Камен ку — на этот раз оседлая жизнь
Розенов продолжалась до самой кончины.
Анна Васильевна была глубоко религиозна и хорошо
понимала роль и значимость человека на земле и его
ГЛАВА 7. «МАДАМ РОЗЕН ВСЕГДА О ДЕТЯХ» 217
долг перед Всевышним. Она никогда не демонстриро-
вала свою религиозность и это свое понимание.
Но в одном из писем сказала об этом предельно лапи-
дарно и точно. В 1865 году 13 и 26 февраля с разницей
всего в 13 дней умерли очень ею любимые и почитаемые
декабристы Павел Сергеевич Бобрищев-Пушкин и Евге-
ний Петрович Оболенский. Сестре Оболенского Наталье
Петровне она писала: «Конечно, это себялюбие — опла-
кивать такие христианские души. Они после страданий
и борений земных наслаждаются высшим блаженством
у престола Всевышнего и своими молитвами не забы-
вают и нас, оставшихся в юдоли плача».
Однако сама баронесса Анна Васильевна Розен
никогда, в самые тяжелые периоды своей жизни не позво-
ляла себе плача или сожаления о том, что сама избрала
именно такой свой путь — путь высокой духовности и
послушания Господу, путь служения мужу, детям, людям.
Супруги Розены прожили трудную, красивую и
счастливую жизнь. Они оба были долгожи телями и
одними из немногих долгожителей декабристов. В 1883
г. газета «Южный край» в публика ции о А.Е. Розене
писала: «Андрей Евгеньевич со своей женой представ-
ляют идеал супружеского счастья. Через два года ему
предстоит праздновать «диамантовую свадьбу».
К сожалению, такой свадьбы не состоялось. 24
декабря 1883 года Анна Васильевна сконча лась. Ей было
86 лет. Андрей Евгеньевич пережил любимую всего на
четыре месяца.
218 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
Глава 8.
Вот
старушка!
(Мария Казимировна
Юшневская)
Так совпало, что две из 11 декабрист-
ских жен, старшие из всех, были одно-
годками. И Алек сандра Васильевна
Ентальцева, и Мария Казимировна
Юшневская родились в 1790 году.
И судьбы их — и до и после Сибири — сложились
очень похоже. Обе рано вышли замуж, не были счаст-
ливы в браке и скоро расстались с мужьями. Обе имели
дочерей от первого брака.
Второе их замужество было по большой любви вза-
имной, мужья были людьми высокообра зованными,
благородными и нежно о своих женах заботящимися.
Обе женщины во втором своем браке детей не имели.
И что самое поразительное — они и вдовами стали
почти одновременно — с разницей в один год: А.П.
Юшневский умер в январе 1844 г., А.В. Ентальцев — в
январе 1845 г. И обеим вдовам по монаршей «милости»
было категорически отказано вернуться на родину; обе
добровольные изгнанницы еще 10 лет оставались —
вынуждены были оставаться — в Сибири, будто отбы-
вая за ушедших мужей срок их ссылки до самой амни-
стии.
Есть сходство и еще в одном: предельная скудость
сведений о них по сравнению с другими женами. При-
чина тому — и в ранней смерти их мужей, и в том, что
они не оставили мемуаров, а в письмах и мемуарах дека-
бристов им уделено очень малое внимание. В вышедших
в 1908 г. в Кие ве «Письмах декабриста Алексея Петро-
вича Юшневского и его жены Марии Казимировны из
Си бири» много таких бытовых и семейных подробно-
стей, которые вряд ли могут быть интересны современ-
ному читателю.
Как и о других декабристских женах, мы почли
целесообразным рассказать о Марии Казимировне
Юшневской словами друзей декабристов — из их писем
и мемуаров.
Розен в своих воспоминаниях писал:
«Большие достоинства имел Алексей Петрович
Юшневский, бывший генерал-интендант 2-й армии. Он
был стоик во всем смысле слова, с твердыми правилами,
умом и сердцем любил свое отечество и без малейшего
ропота переносил все испытания и лишения.
Юшневский был женат на вдове (мемуарист оши-
бается: данных о смерти первого мужа Юшневской
нет. — В.К.), не имел детей, но одну падчерицу. Жена
его Марья Казимировна прие хала к нему в одно время
с моею женою».
Мария Казимировна Круликовская (1790-1863)
была дочерью провиантского комиссионера Казимира
Павловича Круликовского. Она рано вышла замуж
за некоего Анастасьева, но скоро развелась с ним (в
220 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
мемуарах некоторых декабристов они называют ее вдо-
вою первого мужа).
От этого брака у Марии Казимировны была дочь
Софья, которую очень полюбил Алексей Петрович, когда
женился на Марии Казимировне. Софья тоже очень
любила отчима. Достаточно сказать, что когда мать в
декабре 1826 г. обратилась к Бенкендорфу с прошением
следовать за му жем в Сибирь, Софья настойчиво просила
графа Бенкендорфа сопровождать мать и быть подле
отчима. Марии Казимировне вышло позволение следо-
вать за мужем, а Софье отказано. И все же, Софья Алек-
сеевна, выйдя замуж за художника Христиана Рейхеля,
с мужем в начале 1840-х годов поселилась в Сибири, в
Кяхте, где некоторое время после смерти Юшневского
жила у них Мария Казимировна, а по дороге на Туркин-
ские воды в 1849 г. их навещал И.И. Пущин и был в вос-
торге от этой славной семьи.
***
В отличие от многих декабристских жен в мемуа-
рах сибирских изгнанников нет описания внешности
Марии Казимировны. Зато осталось несколько ее пор-
третов, которые в разные годы написал в Петровском
заводе Н.А. Бестужев. Н.А. Бестужев очень любил добрую
Марию Казимировну и на протяжении 9 лет, что они
вместе были в тюрьме в Петровском заводе много раз
писал ее портреты. До наших дней дошли, к сожалению,
только три.
Первый — это миниатюрный портрет немолодой
женщины, писанный гуашью на слоновой кости. Брат
Николая Александровича Михаил Бестужев в июне
1862 г. послал его М.И. Семевскому: «К вашей кол-
лекции посылаю портрет м-м Юшневской, — писал
ГЛАВА 8. ВОТ СТАРУШКА! 221
он, — рисованный братом Николаем и очень похожий».
Портрет выполнен в 1831-1832 годах. И.С. Зильберштейн
высоко оценил художественное исполнение портрета и
считал, что «портрет Юшневской весьма значителен по
характеристике. В лице ее чувствуется большая доброта.
Миниатюра эта — ценный вклад в созданную Бестуже-
вым в Сибири портретную галерею замечательных жен-
щин».
На втором портрете Юшневская изображена в том
же наряде, что и в миниатюре, но портрет выполнен
акварелью и изображение поколенное, а на миниа-
тюре — погрудное.
Третий портрет явно относится к последним
годам пребывания Марии Казимировны в Пет ровском
заводе. Он не завершен, художник тщательно выписал
только лицо. И.С. Зильберштейн делает предположе-
ние, что это начатая и незаконченная копия того пор-
трета, который Юшневская послала деверю Семену
Петровичу с каким-то знакомым его, сопроводив
письмом: «Он увез мой портрет, увез бы и портрет
брата твоего, но нет теперь сделанного. Он хотел его
показать вам, как я изменилась. Теперь я еще более
не похожа на себя: этот портрет нарисован до моей
болезни».
Об этом портрете И.С. Зильберштейн пишет: «Пор-
трет повествует о нелегкой доле Юшневской. Реалист
Бестужев передал в облике рано состарившейся жен-
щины ее тяжелую судьбу. И вместе с тем он выразил
и своеобразную поэтичность ее не очень сложного
духовного склада».|А сама Мария Казимировна писала
Пущину о своем портрете так: «Может, вы увидите мой
порт рет — очень похожий, вновь сделанный. Вот ста-
рушка!»
222 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
Изустное же описание Юшневской — очень своео-
бразное, не очень объективное, а глав ное — не рисующее
черт лица или впечатления от этого лица, скорее просто
собственное виде ние — дала только Волконская. «Юшнев-
ская... уже пожилая, она ехала от Москвы целых шесть
месяцев, повсюду останавливаясь, находя знакомых в
каждом городе. В ее честь давались вечера, устраивались
катания на лодках. Наконец, повеселившись в дороге,
и узнав, что баронесса Розен уже в Верхнеудинске, она
наняла почтовую телегу, как молния, пролетела вдоль
нашего каравана и остановилась у крестьянской избы, в
которой ждал ее муж. Ей было 44 года. Совсем седая, она
сохранила веселость своей первой молодости».
Волконская «состарила» Марию Казимировну на
четыре года. В 1830 году, когда она прие хала в Сибирь,
ей было 40 лет. Молодости Волконской простительно
даже некоторое осуждение «веселости» Юшневской.
Это потом она узнала, что «пожилая» Юшневская, чтобы
как-то обеспе чить свое путешествие в Сибирь, продала
последнюю шубу и серебряные ложки, а снаряжала ее
в дальний путь Е.Ф. Муравьева. Сомнение вызывает и
информация о нанятой «почтовой телеге» — у Юшнев-
ской была карета, подаренная ей Е.Ф. Муравьевой.
Собственно этим изустным восприятием Марии
Казимировны Волконской можно было бы пренебречь,
имея ее прекрасные портреты кисти Н.А. Бестужева.
Но это описание — единствен ное и в нем есть какие-то
живые штрихи, которые дополняют живописные изо-
бражения Юшнев ской.
***
Мария Казимировна вряд ли знала о принадлежно-
сти Алексея Петровича Юшневского к тайному обществу.
ГЛАВА 8. ВОТ СТАРУШКА! 223
В Тульчине, где он служил и они жили постоянно, она не
могла не знать о час тых заседаниях и вечерах, в которых
принимали участие одни и те же офицеры 2-й армии, в
том числе и ее муж. Но воспринимала их — как обычные
офицерские пирушки.
Живость и веселость характера делали Марию Кази-
мировну — генеральшу — «дамой, приятной во всех
отношениях» и всеми любимой. Она активно жила туль-
чинской светской жизнью и скучные армейские дела
мужа весьма мало ее заботили.
Безусловно, ее удивил и озадачил, как и все туль-
чинское общество, арест П.И Пестеля 13 декабря 1825
года. С Павлом Ивановичем ее муж был особенно дру-
жен, тот часто бывал в их доме и всем нравился Марии
Казимировне: манерами, обхождением, приятностью
беседы. Она, как и многие в Тульчине, находила, что он
похож на Наполеона. А Наполеона — судя по тогдашним
ли тографиям с его портретов, — она считала эталоном
мужской красоты.
Нет сомнения, что Мария Казимировна ничего не
знала ни о тайном обществе, ни того, что общество это
в Тульчине возглавлял П.И. Пестель, а ее муж Алексей
Петрович был одним из его ближайших помощников в
руководстве обществом.
Поэтому арест Юшневского она восприняла, как
и арест Пестеля, как некую досадную ошибку, которая
вот-вот будет исправлена. Но время шло, из Петербурга
вестей не было, зато произошло множество арестов
офицеров — преимущественно молодых — поручиков,
подпоручи ков, прапорщиков.
Мария Казимировна взволновалась не на шутку.
Об ошибке речь уже не шла, и Юшневская с тревогой
и нетерпением ждала вестей из Петербурга, потому что
224 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
в приходящих в Тульчин газетах или вообще об арестах
не говорилось, или говорилось так невнятно и невразу-
мительно, что понять что-то было трудно. Арестован-
ных только в одном сообщении назвали уголовными
преступника ми — но какое отношение это имело к ее
мужу и Павлу Ивановичу Пестелю, к другим офицерам
2-й армии?..
***
О приговоре мужу Мария Казимировна, оставав-
шаяся в Тульчине после ареста А.П. Юшнев ского, узнала
из столичной газеты «Русский инвалид, или Военные
ведомости» за 17 июля 1825 г.: генерал-интендант А.П.
Юшневский был осужден по первому разряду и после
конфирмации при говорен к пожизненной каторге.
Через несколько дней после этого она отправилась
в Петербург и подала прошение разре шить ей последо-
вать за мужем в Сибирь.
Она, в частности, писала в этом прошении: «Для
облегчения участи мужа моего повсюду по следовать за
ним хочу. Для благополучия жизни моей мне больше
теперь ничего не нужно, как только иметь счастье видеть
его и разделить с ним все, что жестокая судьба предна-
значила... Про жив с ним 14-ть лет счастливейшей женой
на свете, я хочу исполнить священнейший долг мой и
разделить с ним его бедственное положение.
По чувству и благодарности, какую я к нему имею,
не только бы взяла охотно на себя все бедствия в мире и
нищету, но охотно бы отдала жизнь мою, чтобы только
облегчить участь его».
Прошло несколько месяцев, прежде чем при-
шло разрешение следовать за мужем в Сибирь. А
потом начались сборы. Были они нехитрые, но заняли
ГЛАВА 8. ВОТ СТАРУШКА! 225
довольно много времени. Оказалось, что средств на
такую дальнюю дорогу, а тем более на проживание в
Сибири просто не было. Видимо, Юшневские в Туль-
чине жили на казенной квартире, а другой недвижи-
мости, которую она могла бы продать, не было. И тогда
Мария Казимировна начала продавать все, что имело
хоть какую-нибудь серьезную цену. Оказалось, что ее
шуба и серебряные ложки — самые ценные вещи в их
семье.
Не совсем ясно, почему Юшневская потом поехала
в Москву — то ли прощаться с родствен никами и, может
быть, надеясь на их материальную поддержку, то ли ее
пригласила Екатерина Федоровна Муравьева, может
быть, узнавшая о стесненности в средствах Марии Кази-
мировны.
Так или иначе Юшневская оказалась под добрым
любящим крылом Екатерины Федоровны.
Екатерина Федоровна Муравьева — мать братьев
декабристов Никиты Михайловича и Алек сандра Михай-
ловича — была добрым гением, другом и помощником
не только декабристов — друзей сыновей, но всех, кто
нуждался в помощи, заботе и участии. Особенно забот-
лива была к женам, решившим следовать за мужьями.
М.К. Юшневская писала деверю С.П. Юшневскому
23 мая 1830 г., когда ехала уже на катор гу, с дороги:
«Я столько была счастлива в Москве, что никогда
еще в моей жизни нигде меня столько не ласкали и не
любили... Представь себе, что я без гроша приехала в
Москву и нуждаясь во всем, и в такое короткое время и
с такими выгодами проводили меня из Москвы в такой
путь!
Я еду теперь в Сибирь, имея все, что только мне
нужно. Дала Катерина Федоровна коляску, за которую
226 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
заплатила 300р. серебром и которая сделана на заказ
лучшим мастером в С. Петербурге.
Одним словом, она меня так проводила в дорогу, что,
если бы я была ее дочь любимая, она не могла бы больше
входить во все подробности и во все мои надобности».
И, как знать, не снаряди ее Екатерина Федоровна
Муравьева так основательно в путешест вие, удалось ли
бы Юшневской добраться до Сибири?
Но, думается, добрые чувства, которые она вызы-
вала у всех своей добротой, простотой, доб росердечием
и готовностью помочь или быть полезной, могли вполне
сподвигнуть кого-то одного или нескольких ее знакомых
на помощь ей в сибирском ее вояже.
***
Больших бедствий она не испытала — ни по пути в
Сибирь, ни оказавшись в Сибири, а вот нищета власть
над ней обрела сразу же. Комендант С.Р. Лепарский
даже счел необходимым в официальном рапорте отме-
тить «великую нужду» Юшневской, когда она прие-
хала.
А.Е. Розен рассказал в «Записках» о некоторых под-
робностях жизни Юшневской в тюрьме и о причинах
материальных трудностей Алексея Петровича, о чем
другие мемуаристы упоминают вскользь:
«Супруги жили в Петровской тюрьме в стесненном
положении, оттого что имение Юшневского было под
запрещением. Даже наследник его, родной брат, не мог
оным вполне распоряжать ся, пока не кончилась реви-
зия интендантских дел 2-й армии. Это дело, долго тянув-
шееся, огорчало Юшневского в тюрьме...
По прошествии 8 лет прислали ему копию с доне-
сением комиссии, в коей было сказано, что бывший
ГЛАВА 8. ВОТ СТАРУШКА! 227
генерал-интендант 2-й армии А.П. Юшневский не
только не причинил ущерба казне, напротив того, благо-
разумными и своевременными мерами доставил казне
значительные выго ды...»1
С первых дней пребывания в Петровском заводе
Мария Казимировна очень подружилась с братьями
Бестужевыми — Николаем и Михаилом. Она приехала в
острог в 1830 году, и все девять лет, до окончания срока
каторги для осужденных по первому разряду в 1839 году,
она писала за них к их родным и друзьям.
В одном из писем она упомянула, что нередко по
двое суток подряд пишет — вернее перепи сывает с
черновиков — письма Бестужевых. Братья были без-
мерно благодарны ей, ибо их пере писка с ее помощью
за эти годы значительно «разрослась» и достигла — без
преувеличения — ог ромных размеров. Мария Казими-
ровна помогла Бестужевым не только быть в постоян-
ной и тес ной связи с их близкими в России, но и активно
переписываться с друзьями декабристами, кото рые уже
были на поселении в разных уголках Сибири.
Отправляя это огромное количество — еще и за
нескольких других декабристов — писем, Мария Кази-
мировна очень редко или чаще всего не упоминала о
себе, своих делах и заботах.
1 По каким-то интендантским расчетам — в этом трудно
разобраться — на Алексея Петровича было наложено взыска-
ние — огромная сумма в 326 тысяч рублей. Сенат долгие годы
рассматривал это дело и, наконец, признал, что взыскание
было наложено неправильно. Но пока шла чиновничья волокита,
супруги Юшневские были в очень стесненных материальных об-
стоятельствах, что тяжело отразилось на здоровье и жизни
их. В немалой степени ранний уход из жизни Юшневского —
следствие этого крючкотворства.
228 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
Н.И. Лорер в своих «Записках моего времени»
заключал:
«Описывая наших дам, я кончу тем, что в продол-
жение всей нашей ссылки они постоянно были нашими
ангелами-хранителями и первое время, когда нам не
дозволялось писать самим, раз делив нас между собой,
занимались нашей корреспонденцией, уведомляя еже-
месячно дорогих нашему сердцу в России».
Хотя Мария Казимировна миновала «читинский
период» ссылки, в Петровском заводе она скоро позна-
комилась и подружилась со всеми женами, просто и
естественно влилась в декабрист скую общую семью.
Она не могла по своим средствам купить дом в
Петровском, потому жила с Алексеем Петро вичем,
когда это было разрешено, на съемной квартире, создав,
как и другие жены, уют, сделав дом гостеприимным и
душевно теплым.
Ее быт, жизнь ничем практически не отличалась от
жизни всех супружеских пар. В несколь ких письмах она
коротко и емко писала об этом:
М.К. Юшневская из Петровского завода сестре Бес-
тужевых Елене Александровне:
«Жизнь наша такая единообразная, что один день
можно на целый год полагать. Одно и то же, и ничего
не изменяется в нашей здешней жизни: скука, горесть,
страдания не покидают нас».
И почти о том же — брату мужа Семену Петровичу
Юшневскому:
«Вообрази, как они мне близки. Живем в одной
тюрьме, терпим одинаковую участь и тешим друг друга
воспоминаниями о милых любезных родных наших».
Мария Казимировна, приехав уже в Петровский
завод, не видела мужа в кандалах. Но Нико лай Бестужев,
ГЛАВА 8. ВОТ СТАРУШКА! 229
сделавший из кандалов декабристов кольца и для них и
для их жен, сделал кольцо и для Марии Казимировны.
С.П. Юшневскому она, спустя годы, пишет, «что пере-
шлет ему «желез ное кольцо, оправленное в золото. Оно
будет сделано из «желез, которые носили все наши стра-
дальцы», а также «железный крестик, сделанный из
выломанного кусочка железа у окошечной решетки из
того номера и того каземата, в котором жил твой добрый
брат и я с ним».
***
В 1835 году Ивашевы потеряли своего годовалого
первенца Сашу. Все жены, друзья декаб ристы разде-
ляли их горе. Н.А. Бестужев успел написать акварельный
портрет малыша, и он сохра нился до наших дней. Часто
бывали на могилке Саши в Петровском заводе родители
и их друзья. Но в 1836 году казематский срок Ивашевых
истек. Они уехали на поселение в Туринск. И за мо гилкой
Саши ухаживали остававшиеся до 1839 года женщины.
Уже через две недели после отъезда Ивашевы
получают письмо от М.Н. Волконской, кото рая пишет
Камилле Петровне: «Дорогой и добрейший друг, я только
что вернулась с могилы ва шего ангелочка, где отслужила
панихиду. Миша (4-летний сын Волконских) по соб-
ственному побуждению положил букет к его ногам. Я с
Марией Казимировной Юшневской нарвала незабудок,
которые она вам перешлет».
А еще через неделю Камилле Петровне пишет
Юшневская и, посылая «незабудки от этого ангела»,
вкладывает всю доброту сердца и сострадание, казалось
бы, в самое простое повествова ние. И это создает для
осиротевшей, горюющей Камиллы Петровны иллюзию
ее личного присут ствия на могилке сынишки:
230 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
«Были с Марьей Николаевной у Саши... У Сашеньки
лилий желтых и саран (полевых лилий) множество,
много и разного сорта цветов, все так же, как было при
вас, и будьте уверены, что по куда я здесь, буду все испол-
нять, как исполняли вы сами».
Радует Ивашеву Мария Казимировна и в другом
письме: «Иван Иванович (Пущин) здоров, третьего дня
ходил к Саше и сказал мне, что хочет посадить деревья.
Вчерась я была у Сашеньки: все там исправно, цветов
много. Он молит о счастье своих добрых родителей».
***
В 1839 году из Петровского завода на поселение
уехали последние узники, осужденные по первому раз-
ряду. В их числе и супруги Юшневские. Местом посе-
ления им была определена де ревня Кузьминская близ
Иркутска. Однако там Юшневские не жили. Они сна-
чала обосновались в деревне Куда, потом в Жилкино. И
только в ноябре 1840 года — после долгих хлопот А.П.
Юшневского и его брата Семена Петровича — их пере-
вели в деревню Малая Разводная.
Каких-то радостных подробностей жизни М.К.
Юшневской на поселении известно очень немного. Напри-
мер, в 1840 г. она вместе с женой генерал-губернатора
Восточной Сибири В.Я. Руперта Еленой Федоровной
ездила лечиться на Туркинские серные воды.
Мария Казимировна много и активно переписы-
вается со всеми декабристами, с их женами. Особенно
много и часто пишет Камилле Петровне Ивашевой, кото-
рую любила больше всех. Мо жет быть, еще и потому, что
она напоминала ей дочь Софью.
И четырех лет не минуло со времени приезда
Юшневских в Малую Разводную, как случи лась страшная
ГЛАВА 8. ВОТ СТАРУШКА! 231
беда — неожиданная, непредвиденная, навсегда омра-
чившая жизнь Марии Казимировны. Об этом в мемуа-
рах рассказывает А.Е. Розен:
«В 1839 году Юшневский был поселен в Оёке2, близ
Иркутска, с некоторыми товарищами. Один из них, Ф.Ф.
Вадковский, в 1844 году захворал опасно. Умер 7 января,
и похороны его со вершились 10 января. Товарищи сго-
ворились отнести гроб в церковь, чего Юшневский не
мог сделать, потому что голова его не терпела холода. А
ему пришлось бы идти по улице с непокры тою головою
в сильный мороз. По этой причине он пришел в церковь
один и стал подле гроба у изголовья умершего това-
рища.
Когда священник стал читать Евангелие, то Юшнев-
ский внезапно упал и тут же окончил жизнь свою...
Он окончил свои страдания 10 января 1844 года..,
был окружен женою и друзьями». После смерти А.П.
Юшневского генерал-губернатор Восточной Сибири
В.Я. Руперт немед ленно вошел с представлением о раз-
решении Марии Казимировне возвратиться на родину,
в при надлежавшее ей имение в Киевской губернии.
Петербург ответил отказом. И только 24 июля 1855 г.
Марии Казимировне разрешено было вернуться — с
установлением за нею секретного над зора.
У Марии Казимировны было небольшое имение в
Киевской губернии, куда она и вернулась в июле 1855
года 65-летней вдовой. О почти восьми последних годах
2 Деревня Малая Разводная находилась в трех верстах от Ир-
кутска, на восток по дороге к Байкалу. По дороге от Иркутска в
Якутск примерно в 30 верстах от Иркутска располагалось село
Оёк, где жил Федор Федорович Вадков¬ский. Андрей Евгеньевич
Розен ошибся: Юшневские приехали на похороны Вадковского в
Оёк из Малой Развод¬ной.
232 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
ее жизни известно очень не много — в основном из
предельно коротких сообщений в письмах С.П. Трубец-
кого — и упомина ний о ней в письмах других — остав-
шихся к тому времени в живых — декабристов.
В марте 1857 г. по возвращении из Сибири С.П.
Трубецкой приехал на жительство в Киев. Он разыскал
там А.И. Давыдову и М.К. Юшневскую. Ни в одном из
писем он не говорит о своей помощи в делах матери-
альных Юшневской, но и всем хорошо известная его
доброта, и чувство декабристского братства, конечно,
не могли оставить Марию Казимировну в ее стесненных
об стоятельствах.
Дочери Зинаиде по приезде в Киев написал, что
сразу повидался с Марией Казимировной, а «на другой
день был у нее и видел дочь и внучку» (Софью Алексе-
евну Рейхель и внучку Софью Христиановну Рейхель. —
В.К.)
Сообщал Сергей Григорьевич — больше намеками —
о некоторых подробностях семейной жизни Юшнев-
ской. В 1857 г. ее зять — Христиан Рейхель был еще в
Иркутске, а дочь Марии Казимировны Софья с дочерью
Софьей и ее детьми — Софьей и Яковом — жили с ней.
И, видимо, внук был большой для них всех проблемой:
«Дочь Марии Казимировны уезжает послезавтра
к дяде, где, кажется, намерена оставаться, ожидая от
него земных благ», «Мария Казимировна простудилась,
говевши,., однако поправляет ся. На ее руках остался
здесь Яша, которого она передала одному учителю
гимназии, человеку се мейному, который не знает, как
с ним пособиться. Жалко, а между тем смешно, что он
выделыва ет» (март 1857 г.).
«Марья Казимировна кое-как поживает, сегодня
поутру сошелся у нее с С. Дочку не видали, она от зубной
ГЛАВА 8. ВОТ СТАРУШКА! 233
боли лежала. А внучки нет, я, кажется, писал, что оста-
лась у дяди. Самого же Рейхеля скоро должны ожидать.
Он писал им, что выезжает в первых числах июня»;
«Вчера были именины Марьи Казимировны, и она
угощала нас вечерним чаем, гости были... М-м Рейхель,
кажется, поселилась совсем с матерью, и я думаю, оста-
нется с нею, когда и муж приедет. Мать очень довольна
дочерью и разнежилась с ней. Если с нею не будет
папеньки с доч кой, то есть причина ожидать, что жизнь
будет продолжаться в согласии».
Так становится известно, что семья дочери Юшнев-
ской распалась: Х.Я. Рейхель, вернувшись из Сибири в
1857., вскоре оставил жену и уехал с дочерью в Тульчин.
В том же году он там умер. Почему эта семья распалась
и почему у Марии Казимировны с зятем и внучкой были
натянутые отношения и оттого она была довольна, что
дочь осталась с ней, — неизвестно.
В мае 1857 г. в Киеве проездом был с семьей Н.В.
Басаргин. Радостной и душевной была его встреча с
жившими там и в окрестностях Трубецким, Давыдо-
выми и Юшневской после 20-летней разлуки: с 1837 г.,
когда Басаргина отправили из Сибири на Кавказ.
В январе 1858 г. Трубецкой сообщает Пущину:
«Марья Казимировна все скучает и не может похва-
литься здоровьем. Она теперь в городе, но ездила на
свадьбу племянницы на Украину к Се мену Петровичу
Юшневскому, который выдал дочь за Граве».
В октябре 1858 г. Трубецкой переехал в Одессу. В
письме к дочери в Париж писал: «Долго не знали мы
ничего о Марье Казимировне. Она была очень больна
и совсем приготовилась к смер ти. Теперь выздоравли-
вает».
234 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
После этого сообщения Мария Казимировна про-
жила еще почти пять лет, видимо, часто сражаясь с
болезнями и страдая от недостаточности средств, а
может быть, еще и от невнимания ближних.
Она скончалась в Киеве в 1863 году, 73 лет от роду.
***
У каждой из 11 «ангелов-жен» были свои таланты,
какие-то выдающиеся свойства. Талантом Марии Кази-
мировны Юшневской было добросердечие и предан-
ность. И этот талант не растратила она в течение всей
своей 73-летней жизни, жизни — ничем особенным не
примечательной, кроме этой ее беспредельной предан-
ности мужу, приведшей ее в Сибирь. Точно так же она
была предана всей декабристской семье, всем женам,
разделившим с мужьями изгнание.
И в этой преданности Юшневской — истоки и ее
самоотвержения, и стойко переносимой нужды, и спо-
собности не унывать в самых, казалось бы, безнадежных
жизненных ситуациях.
Почти не известны последние годы ее жизни. Вряд
ли нужда оставила ее. Вряд ли здоровье поправилось. Не
исключено, что провела эти годы в одиночестве. Труд-
ная жизнь, трудная судьба. Но она всегда безропотно
исполняла волю Господню и верила, что ее тяготы зем-
ные вознаградят ся и, думается, никогда не пожалела,
что отдала жизнь мужу и сибирскому изгнанию.
ГЛАВА 8. ВОТ СТАРУШКА! 235
Глава 9.
Жизнь — как
один счастливый
день
(Камилла Петровна
Ивашева)
Судьба этих двух людей складывалась очень
похоже на известную сказку: после множе-
ства самых разных препятствий и приклю-
чений влюбленные, побеждая зло, счастливо
соединяются. И заканчивается сказка успо-
коительным сообщением: «Они жили долго и счастливо
и умерли в один день».
Да, эти несказочные люди были очень счастливы.
Вот только жили недолго. И умерли почти в один день, с
небольшим временным отстоянием — в один год.
А начиналась несказочная, но счастливая жизнь —
двух красивых, талантливых, очень высо кого духа моло-
дых людей в богатом имении Ивашевых под Симбир-
ском, на живописном берегу Волги.
Декабрист Н.И Лорер в своих мемуарах рассказал
об этом так:
«Ивашев, получив блестящее светское образо-
вание, пользуясь огромным состоянием своего отца,
наделенный от природы прекрасной наружностью и
талантом к музыке, уроки которой брал у знаменитого
Фильда, мог бы надеяться на счастливую будущность...
Имение его отца находилось в Нижегородской
губернии на берегу прекрасной Волги, окру женное
обширными садами и всеми затеями барства. Семей-
ство Ивашевых проводило однажды лето в деревне, и
юный Ивашев воспользовался отпуском, чтоб в кругу
родных насладиться дере венскою жизнью.
В доме их жила старая гувернантка сестер Ивашева
М. Dantu с прехорошенькой 18-летней дочерью своей.
Немудрено, что молодые люди сошлись, полюбили друг
друга, и Ивашев не на шутку ухаживал за подругой своих
сестер.
М-ль Dantu обладала великолепной каштановой
косой», которая делала юную красавицу просто неот-
разимой...
***
Июльское утро было тихим, чуть прохладным, а воз-
дух наполнен тонким, чуть сладковатым ароматом. На
цветах в саду высыхала роса, и цветы будто говорили
людям: «Пейте наш утренний аромат, пока не наступила
жара. Аромат вечерний уже не будет таким тонким и
изысканным». Рано вставший в это утро Василий Ива-
шев и уже совершивший быстрым галопом двухчасо-
вую прогулку на любимом жеребце, остановился перед
домом, у начала садовой дорожки. Он не заметил, как
любовался им из окна мезонина отец — генерал-майор
Петр Никифорович. Он знал, что его сын и среди лучших
офицеров своего Кавалергардского полка отличался
статью, красотой высадки и всегда побеждал на смо-
трах. Гордился Петр Никифорович и тем, что Василий,
238 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
когда стал адъютантом командующего 2-й Южной
армии П.Х. Витгенштейна, сделался любимцем гра фа.
Василий же, отдав поводья конюшему, быстро вошел в
дом и, убедившись, что прислуга заня та приготовлением
к завтраку, а господа еще не выходили из своих комнат,
бесшумно взбежал по лестнице и так же бесшумно очу-
тился у дверей комнаты Камиллы. Прислушался. Она
что-то не громко напевала по-французски — он понял,
что она заканчивает туалет. Когда он, приподняв слегка
дверь, чтобы не скрипнула, вошел в комнату, Камилла у
зеркала ловко заплетала свою косу.
Василий, приложив палец к губам, призывал ее мол-
чать, когда она увидела его в зеркале и испугалась. Он
нежно обнял и поцеловал ее, а потом — неожиданно
для себя, взял с ее туалетного столика ножницы и ловко
отрезал нижний кончик ее косы.
Она несказанно удивилась и едва не заплакала, но
он снова нежно поцеловал ее и прошептал:
— Это на память вечную.
С туалетного столика Камиллы он взял ее тонкий,
приготовленный на этот день носовой платок, завернул
в него свой трофей и, пряча его в карман, так же бес-
шумно вышел из комнаты.
Как и тогда, когда он вернулся с прогулки, он не
заметил любовавшегося им отца, так и те перь не увидел
отца, который наблюдал его таинственное посещение
Камиллы.
За общими оживленными разговорами Ивашевых
за завтраком никто не обратил внимания на пылающие
щеки Камиллы и необычную молчаливость Петра Ники-
форовича.
День прошел, как обычно — в прогулках, катании
на лодках, молодежь придумывала себе развлечения.
ГЛАВА 9. ЖИЗНЬ — КАК ОДИН СЧАСТЛИВЫЙ ДЕНЬ 239
Василию с Камиллой удалось, оставив всех, уединиться
в дальних аллеях парка. Оба были веселы, счастливы
и беспечны — любовь не любит рассуждать, и прежде
всего — о буду щем.
О будущем подумал Петр Никифорович, которому в
это утро открылась любовная тайна сы на. После ужина
он пригласил его в свой кабинет.
Петр Никифорович был человеком добрым, в выс-
шей степени благородным и, как большин ство военных,
прямолинейным. Потому заговорил с сыном так, будто
они уже имели разговор на эту тему прежде, а нынче
явилась причина этот разговор продолжить:
— В твои лета, сын мой, естественно влюбляться. И
даже жениться. 25 лет — самое на то время. И будь она
ровня тебе, пусть даже и не очень богата, я бы женил
тебя, не задумываясь!
— Папенька, о чем это вы? — пытался выиграть
время Василий.
— Не лукавь, я все знаю, — осадил его Петр Ники-
форович. — Она и вправду девушка милая, умненькая и
добрая. И красавица какая!
— Так жените нас! — попытался пошутить Василий,
чем раздражил родителя.
— Не веди себя как шалопай! — остановил его
отец. — Это разговор серьезный — я не вер нусь к нему
более. Потому хочу, чтобы в твоей голове поместилась
истина: благородство дворя нина не только в его рат-
ных или других делах на пользу отечества. Не только
образованность, светские манеры, уважение и почита-
ние родителей. Но еще и ответственность за тех людей,
с которыми ты входишь в тесные отношения. Это не
только твои товарищи по полку, светские друзья. Но и в
таком тонком предмете, как любовь.
240 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
— Но я люблю м-ль Камиллу и готов жениться, если
вы, батюшка, благословите.
— Не благословлю. Не ровня она тебе. Она прислуга.
И чем быстрее ты ее оставишь, тем лучше для нее.
— Почему лучше? — взмолился Василий, уже пони-
мая, что отец разлучает его с любимой и решения своего
не изменит.
— А ты сам подумай! Разве честно и благородно
играть репутацией женщины, если ты не имеешь воз-
можности жениться на ней? А ты подумал о грустной,
может быть, страшной будущности ее? Ты не можешь
не знать о подобных историях.
— Но разве она не избежит такой будущности, если
я женюсь на ней?
— Я не позволю тебе, сын, жениться на прислуге.
У меня уже есть на примете приличная и выгодная для
тебя партия. Изволь разорвать эту связь.
Разговор их продолжался еще некоторое время, но
ни просьбы, ни мольбы Василия на Петра Никифоро-
вича не подействовали. Он был непреклонен и закончил
разговор почти угрозой:
— Если не послушаешься, в тот же день отпуск твой
закончится.
Василий не послушался. А на утро следующего дня у
крыльца стояла дорожная коляска, на сборы отец выде-
лил ему всего несколько минут. И минуту на прощание
с домашними. Генерал-майор Петр Никифорович Ива-
шев досрочно отправлял сына из отпуска в Тульчин — к
месту службы...
***
После отъезда Василия Камилла все силы душевные
тратила на то, чтобы никто не заметил великое ее горе.
ГЛАВА 9. ЖИЗНЬ — КАК ОДИН СЧАСТЛИВЫЙ ДЕНЬ 241
С ее хорошенького личика исчезла улыбка, она похудела
и стала молчаливой. Все в доме знали, что она скучает
по Василию — они были так дружны, так неистощимы в
придумы вании забав и увеселений. Замечали, конечно,
и нежные взгляды, которыми они обменивались. Но это
был обычный флирт молодого господина с прислугой,
который испокон веков существовал и даже поощрялся в
дворянских домах. Что это была первая, большая и глубо-
кая любовь юной де вушки, никому просто не могло при-
йти в голову. Так прошел почти год. И «грянул» декабрь
1825-го. Камилла с матерью жили теперь в Москве.
Петр Никифорович и все его семейство были
потрясены известием об участии Василия «в противу-
правительственном заговоре», а главное — сообщением,
что его заключили в Петропав ловскую крепость. Отча-
яние Камиллы, когда об этом узнала, было так велико,
потрясение так сильно, что она серьезно заболела.
Врачи какие-то время опасались за ее жизнь и ничем
не могли помочь, не зная, что не тело, а душа ее молила
о помощи.
Видимо, во время одного из приступов отчаяния
Камилла рассказала матери о причинах сво его недуга, и
о безмерной своей любви к молодому Ивашеву.
В это время уже был объявлен приговор декабри-
стам, и Камилла умоляла мать добиться у Петра Ники-
форовича позволения разделить участь Василия и после-
довать за ним в Сибирь.
И колесо событий — а это было колесом судьбы и
Камиллы, и Василия — завертелось.
Мать Камиллы Мария Петровна, поняв, насколько
серьезны и любовь дочери, и ее решение, написала обо
всем в Симбирск своей приятельнице г-же Санси — с
тем, чтобы та передала ее письмо матери Василия
242 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
Ивашева Вере Александровне. Так все стало известно
Петру Никифоровичу Ивашеву.
Вместе было решено, что к гр. Бенкендорфу обра-
тятся с прошением обе матери — с просьбой о разреше-
нии Камилле следовать к Василию Ивашеву в Сибирь.
Бенкендорф доложил обо всем государю. Тот дал
согласие — при условии согласия на этот брак и при-
езд девушки самого Ивашева. Государево разрешение и
вопрос к Ивашеву отправились в Петровский завод.
А в это время П.Н. Ивашев получил из Сибири тай-
ную весточку о сыне. Весточка эта сооб щала, что сын его
пребывает в глубочайшей меланхолии, которая может
иметь худые и непредска зуемые последствия. Однако
старший Ивашев и предположить не мог, насколько
худы намерения его сына.
***
Н.В. Басаргин — как лучший друг и свидетель поис-
тине чудесного поворота событий в жиз ни Василия Ива-
шева — в своих «Воспоминаниях» рассказал: Ивашев,
пережив в каземате Читы приступы «меланхолии» — так
называли в то время депрессию, при переезде в тюрьму
Петров ского завода задумал побег. При этом он не хотел
думать ни о каких последствиях ни для себя, ни для това-
рищей, ни для родных. Был просто одержим этой идеей,
и никакие уговоры, доказательст ва не помогали.
Тогда Басаргин, все-таки надеясь, что друг одума-
ется, попросил Ивашева отложить побег на неделю, при-
грозив, что иначе скажет об этом коменданту.
Ивашев согласился ждать неделю. И, видимо, воля
Божия руководила Басаргиным, когда он задержал
друга. Ибо в эту-то неделю и произошло чудо — дека-
бристы рассматривали случившие ся именно так.
ГЛАВА 9. ЖИЗНЬ — КАК ОДИН СЧАСТЛИВЫЙ ДЕНЬ 243
Однажды вечером, пишет Басаргин, когда они с
Ивашевым были вместе в его камере, Васи лия вызвали к
коменданту. Оба подумали, что Лепарский, может быть,
как-то проведал о побеге. Ивашева долго не было. А когда
вернулся, был растерян и обескуражен: «Комендант при-
сылал за ним, чтобы передать ему два письма: одно от его
матери, другое — матушки будущей жены его, — пишет
Басаргин. — Комендант спросил его, согласен ли он
жениться на девушке, мать ко торой писала это письмо.
В нем госпожа Ледантю открывала любовь дочери
к ее сыну, ... эта любовь была причиной ее опасной
болезни... Она упоминала также, что дочь ее ни за что не
открыла бы тайны своей, ес ли бы Ивашев находился в
прежнем положении. Но что теперь, когда его постигло
несчастье и ко гда она знает, что присутствием своим
может облегчить его участь, доставить ему некоторое
уте шение, то не задумывается нарушить светские при-
личия — предложить ему свою руку.
Мать Ивашева отправила это письмо вместе со
своим графу Бенкендорфу, и тот, с разреше ния государя,
предписывал коменданту спросить самого Ивашева,
согласен ли он вступить в брак с девицею Ледантю».
Н.И. Лорер вторит Басаргину и передает реакцию
всех декабристов по получении этого из вестия:
«Старик Ивашев, который был рад, что находится на
свете существо, могущее утешить в ссылке его любимого
сына, пав к ногам государя, просил дозволения не брак
сосланного сына.
Послали спросить согласия молодого Ивашева.
Я помню живо тот день, когда комендант по требовал
к себе Ивашева для объяснений. Мы все принимали
живое участие в судьбе нашего то варища. Когда-то этот
брак совершится? Ведь нас разделяют 6000 верст со
244 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
всем образованным миром! Но и в остроге время имеет
свой полет».
За время этого «полета» Ивашев, дав радостное
согласие на брак с Камиллой, начал деятель ную подго-
товку к приезду невесты, уже совершенно забыв о бре-
довой идее побега.
Мало того, он просит позаботиться о ней в ее нелег-
ком путешествии. Об этом узнаем из письма М.Н. Вол-
конской, которая писала за П.А. Муханова из Петров-
ского завода, когда перепис ка узников еще была запре-
щена (княжна Варвара Михайловна Шаховская — неве-
ста Муханова П.А., умерла в 1836 г.).
М.Н. Волконская — В.М. Шаховской, 15 ноября 1830 г.:
«Муханов по просьбе своего товарища Ивашева
обращается к вам с просьбой о том, чтобы вы позабо-
тились о мадемуазель Камилле Ледантю, его будущей
супруге. Она очень интересный человек и вызывает
во мне чувство восхищения... Кто сказал бы, сколько
есть таких невест, кото рые уже утешились, устраши-
лись, окунулись в светскую жизнь!.. Все, что я узнаю о
Камилле, ук репляет мое мнение о благородстве ее чув-
ства и характера. Ее жених показал мне письмо, напи-
санное ею госпоже Ивашевой-матери, где она ей заяв-
ляет о своем твердом решении ехать в Си бирь.
Это письмо продиктовано самыми щедрыми и вме-
сте с тем очень тонкими чувствами: и в то же время оно
написано с такой сдержанностью, какая подобает жен-
щине, особенно такой молодой особе при условиях, в
которых она находится».
Действительно, письмо Камиллы к Вере Алексан-
дровне Ивашевой поражает и зрелостью, и благород-
ством, и простотой совершаемого ею подвига, который
она считает естественным по ступком любящего.
ГЛАВА 9. ЖИЗНЬ — КАК ОДИН СЧАСТЛИВЫЙ ДЕНЬ 245
В этом письме в ответ на похвалы ее самоотверже-
нию она возражает:
«В чем же состоит моя заслуга? Я не приношу боль-
шой жертвы, отказываясь от света, кото рый меня вовсе
не привлекает. Мне дорого только мое семейство, с кото-
рым придется расстаться. Но вот уже четвертый год, как
мои родные страдают за меня при виде моей непонятной
скрытно сти, которая их так поражала... Любите меня,
так же, как я вас люблю, любите меня как мать, ко торая
позволяет мне посвятить жизнь для ее дорогого сына...
Вся моя добродетель заключается в моем чувстве к
нему, и я ограничиваю свое честолюбие частицей любви,
которую его родители согласятся уделить мне».
«Я не скрою от вас, — писала Камилла, — как я
счастлива чувствами, которые он выражает, и как мне
приятно быть в состоянии утешить и успокоить его
почтенных родителей».
«Молитесь о вашей дочери! — обращается Камилла
к Вере Александровне. — Я под рукою Провидения, оно
доведет свою милость до конца и, надеюсь, не откажет
мне в счастии скорого свидания с вами»...
***
Камилла собрала все силы, все мужество свое, чтобы
быть твердой в разговоре с отцом лю бимого. Тот никак
не мог поверить в искренность ее самоотвержения.
— Я люблю вашего сына. Люблю всей душой. Наде-
юсь, что и он, как говорил, любит меня. Но даже если
разлюбил или любовь его теперь не столь сильна, как
прежде, я готова последовать за ним.
— Дитя мое, я знал о вашей любви. Но тешил себя
надеждой, что это обоюдное юношеское увлечение, и
разлука ваша положит ему конец.
246 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
— Моя болезнь тому свидетель, что это не мимолет-
ное чувство.
— Но знаете ли вы, что есть Сибирь?! Мало того, что
там ужасный климат и жестокие морозы. Там дикие
условия жизни, скверные жилища. Кроме того, там мно-
жество ссыльно-каторжных и разбойников. Ваша жизнь
будет постоянно подвергаться опасности!
— Но живут же там и хорошие добрые люди! Там
есть города и селения. Добрые люди и помогут мне.
Может быть, приютят.
— Это только ваши прожекты. Истинная Сибирь —
ужасна. Ведь именно туда ссылают преступников и
ослушников! Мужчин! Сильных и крепких. А вы? Вы
нежная барышня, да и здо ровьем слабая. Вы же на вер-
ную смерть отправляетесь.
— Даже у самой слабой женщины есть такое гроз-
ное оружие, что победит все — и разбой ников, и жесто-
кие морозы и все, все!
— Оружие? — изумился Петр Никифорович. —
Какое?
— Любовь!
— Это химерическое понятие кажется вам всесиль-
ным здесь, в тепле и уюте дома. Это грезы ваши, потому
что вы и представить себе не можете, да и я, грешный, —
какие сюрпризы может приготовить Сибирь.
Петр Никифорович еще долго устрашал Камиллу
ужасами Сибири. Наконец, Камилла не выдержала и
сказала неожиданно твердо и сурово:
— Мы все говорили с вами обо мне. А в беде ваш
сын. Как бы мне плохо ни было — ему еще хуже. И если
он будет знать, что рядом с ним преданный и любящий
его человек — участь его облегчится. Ему станет теплее и
радостнее в душе. Значит, что бы со мной ни случилось,
ГЛАВА 9. ЖИЗНЬ — КАК ОДИН СЧАСТЛИВЫЙ ДЕНЬ 247
хоть сколь ко-то, но я смогу ему помочь. Даже если он
разлюбил меня. Я люблю его беззаветно, и буду лю бить
всегда!
Потрясенный Петр Никифорович долго молчал. И
в минуты этого молчания он понял то, что никогда не
приходило ему в голову и что он почитал предметом
упования праздных умов. Креп кие социальные врата
его представлений о миропорядке пали. Пали — без
войн и революций. Прежде неведомая ему искрен-
няя любовь — до полного самоотвержения, снесли эти
врата. Руку спасения его сыну и самому ему, его сердцу
протягивала та самая «неровня», протягивала просто
и бескорыстно. Ведь за весь разговор она ни разу не
сказала о браке, о намерении соединиться с его сыном
семейными узами!
Маленькая хрупкая девочка, дочь его гувернантки,
ничего не прося взамен, как о милости умоляет о под-
виге — да, подвиге великом во имя любви и готова к
любому повороту судьбы в страшной Сибири.
Петр Никифорович медленно встал и так же мед-
ленно подошел к сидевшей в кресле девуш ке:
— Благодарю, о благодарю вас, м-ль Камилла! — он
нежно поцеловал ее руку и тихо доба вил: — Мы совсем
скоро вернемся к этому разговору. — И вышел...
***
Вернуться к разговору пришлось гораздо скорее, чем
почитал Петр Никифорович. Когда он из Сибири полу-
чил весточку, что сын находится не просто в плохом, но
в плачевном состоянии, снова встретился с Камиллой.
Подал ей записку. Едва прочитав, вскочила:
— Я еду к государю. Мне говорили, что он разрешил
нескольким женам последовать за мужьями.
248 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
— Так то женам! — печально сказал Петр Ники-
форович. — К государю поеду я. Но попрежнему ли ты
тверда ехать в Сибирь?
— Может ли идти о том речь? Я уж и салоп меховой
купила! — горячо уверила девушка.
— Сердце ты мое золотое! — воскликнул генерал.
Он подошел к Камилле, обнял ее, будто дочь свою, и
беззвучно заплакал. Когда она почувст вовала на плече
его слезы, тоже перестала сдерживаться и по-детски
расплакалась. Они долго си дели на диване — плача, а
потом утешая друг друга. И не было в эти минуты людей
ближе, ибо их печаль, их боль сердечная была об одном
и том же любимом человеке, попавшем в беду...
Когда Камилла утром следующего дня спустилась
к завтраку, Петра Никифоровича уже не было. Еще
затемно он отправился в Петербург.
***
Нетрудно представить, сколько тревожных волне-
ний пережили все в доме Ивашевых, преж де чем при-
шло согласие на брак и царя, и Василия Ивашева, а
потом и монаршее соизволение сле довать в Сибирь м-ль
Камилле Ледантю с тем, чтобы стать госпожой Камил-
лой Петровной Ива шевой.
Живо представляется и как готовились в доме Ива-
шевых к отъезду Камиллы. И Петр Никифорович, и жена
его Вера Александровна продумывали каждую мелочь,
каждый предмет, который мог пригодиться на житель-
стве в Сибири, особенно во время свирепых зим. Как
умело и споро ук ладывала прислуга все это в карету.
Камилле повезло — когда пришли, наконец, все необ-
ходимые распоряжения и бумаги, было лето. Она ехала
сносными дорогами и прибыла последней из 11 жен: не
ГЛАВА 9. ЖИЗНЬ — КАК ОДИН СЧАСТЛИВЫЙ ДЕНЬ 249
в Читу, а уже в новую тюрьму — в Петровском заводе, в
начале сентября 1831 года.
***
В своих «Записках» Н.И. Лорер — это чувствуется
по стилю повествования — не без удо вольствия вспо-
минает трогательные, торжественные и даже смешные
моменты приезда Камиллы:
«Полгода прошло после этого. В один ясный день
мы были все на работе, как к толпе нашей прискакали
два нарочно посланные крестьянина с уведомлением к
М.Н. Волконской, что на по следнюю станцию прибыла
м-ль Дантю в карете. Лепарский позволил Ивашеву
дожидаться ее прибытия у Волконской, а мы занялись
приведением в порядок наружности нашего молодого
то варища-жениха: кое-как повычистили его черный
сюртучок, напомадили ему голову, расцеловали и отпра-
вили.
Мы видели, как к дому подъехала карета, как из нее
вышла стройная женщина и побежала и повисла на шее
своего возлюбленного, без цепей, которые Лепарский
велел снять для торжествен ного случая.
Без чувств внесли ее в дом, но радость и восторг
смертельны не бывают. Скоро она пришла в себя и была
обвенчана в церкви.
Лепарский, в ленте, был по высочайшей воле их
посаженным отцом, а двое друзей ссыльно го — шафе-
рами.
У Волконской был ужин, где все наши дамы радушно
приняли в свой круг новую чету счаст ливых молодых».
Н.В. Басаргин: «Летом 1831 года (в начале сентя-
бря. — В.К.) приехала невеста Ивашева, мо лодая, милая,
образованная девушка. Он успел приготовить дом и все,
250 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
что нужно для первона чального хозяйства. Она оста-
новилась у княгини Волконской и прожила у нее до
свадьбы своей, которая совершилась дней через пять по
приезде ее(16 сентября).
Я радовался, видя его вполне счастливым, и нашел в
его супруге другого себе друга. Им по зволили пожить у
себя дома около месяца... По прошествии этого месяца
она, по примеру других дам, перешла с мужем в его
номер и оставалась тут до тех пор, пока всем женатым
позволили жить у себя.
Свадьба Ивашевых не была уже так оригинальна,
как Анненковых».
Третий свидетель — самый зоркий и наблюдатель-
ный — М.Н. Волконская, у которой первое время по
приезде жила Камилла Петровна, в своих «Записках»
дополняет сообщение Лорера и Басаргина:
«Наш дамский кружок увеличился с приездом
Камиллы Ледантю, помолвленной за Иваше ва... Это было
прелестное создание во всех отношениях и жениться на
ней было большим счасть ем для Ивашева.
Свадьба состоялась при менее мрачных обстоя-
тельствах, чем свадьба Анненкова. Не было больше кан-
далов на ногах, жених вошел торжественно со своими
шаферами (хотя и в сопровож дении солдат без оружия).
Я была посаженной матерью молодой четы. Все наши
дамы проводили их в церковь.
Мы пили чай у молодых и на другой день у них обе-
дали. Словом, мы начали мало-помалу возвращаться к
обычному порядку жизни.
На кухне мы больше не работали, имея для этого
наемных людей».
Поэт, князь Александр Одоевский был так тронут и
восхищен дивной молодой красавицей Камиллой, а что
ГЛАВА 9. ЖИЗНЬ — КАК ОДИН СЧАСТЛИВЫЙ ДЕНЬ 251
еще больше ее невиданным поступком и отвагой, что
посвятил ей стихотворение, которое назвал «На приезд
в Сибирь к жениху» (в поэтических сборниках нашего
времени оно по чему-то называется по первой строчке
стихотворения. — В.К.)
По дороге столбовой
Колокольчик заливается
Что не парень удалой
Чистым снегом опушается?
Нет, а ласточка летит —
По дороге красна девица.
Мчатся кони... От копыт
Вьется легкая метелица,
Кроясь в пухе соболей,
Вся душою в даль уносится;
Из задумчивых очей
Капля слез за каплей просится:
Грустно ей… Родная мать
Тужит тугою сердечной;
Больно душу оторвать
От души разлукой вечною.
Сердцу горе суждено,
Сердце надвое не делится, —
Разрывается оно…
Дальний путь пред нею стелется.
Но зачем в степную даль
Свет-душа стремится взорами ?
Ждет и там ее печаль
За железными затворами.
252 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
«С другом любо и в тюрьме! —
В думе мыслит красна девица. —
Свет он мне в могильной тьме…
Встань, неси меня, метелица!
Занеси в его тюрьму…
Пусть, как птичка домовитая,
Прилечу я — и к нему
Притаюсь, людьми забытая!»
***
В Петровском заводе Ивашевы прожили четыре
года. Их жизнь — сначала в каземате, в но мере Ивашева,
потом в снятом доме, когда женатым разрешили жить
дома, — ничем не отлича лась от жизни всех женатых
декабристов.
Василий Петрович Ивашев очень дружил — и
Камилла Петровна также — с Николаем Ва сильевичем
Басаргиным. До последнего часа обоих Басаргин делил с
ними радости и горести, нежно заботился о жене друга.
Поэтому его воспоминания об Ивашевых особенно
дороги и досто верны.
Басаргин:
«Я имел большое утешение в семействе Ивашевых,
живя с ними, как с самыми близкими родными, как с
братом и сестрой. Видались мы почти каждый день,
вполне сочувствовали друг другу и делились между
собою всем, что было на уме и на сердце.
Приближалось время нашего поселения, и мы
желали только одного — чтобы не разлучаться по выезде
из Петровского. Это желание впоследствии исполнилось.
Родные Ивашева просили о том графа Бенкендорфа, и
он удовлетворил их просьбу.
ГЛАВА 9. ЖИЗНЬ — КАК ОДИН СЧАСТЛИВЫЙ ДЕНЬ 253
У них родился сын, мой крестник, и это событие,
можно сказать, удвоило их счастье. Хотя впоследствии,
потеряв его на втором году, они испытали все то, что
родительская нежность может испытать в таких случаях,
но вскоре рождение дочери, тоже моей крестницы, уте-
шило их и мало-помалу залечило их сердечные раны».
Камилла была не только хорошо образована, но и
талантлива: любила и хорошо знала музы ку, прекрасно
играла на фортепиано, имела отличный голос. Еще в
Петровском заводе, когда же натые с супругами жили
в своих домах, а декабристам неженатым разреша-
лось по воскресным дням приходить к ним в гости, все
очень любили пение Камиллы дуэтом с Марьей Вол-
конской.
***
В годовщину свадьбы, 16 сентября 1832 года,
Камилла написала матери: «Год нашего союза, матушка,
прошел, как один счастливый день».
Она могла бы так написать и на вторую, и на третью
годовщины — и на все такие короткие, выпавшие ей на
долю восемь лет. Они были безгранично счастливы все
эти восемь лет.
За эти годы у них (кроме умершего мальчика в
1834г.) годились дочь Мария (1835), сын Петр (1837) и
еще одна дочь — Вера (1838).
В каждое рождение ребенка светом и счастьем
озарялся их дом. Дом в Туринске они понача лу купили
небольшой. Но через несколько лет, когда стала расти
семья, Василий Петрович начал строить новый — про-
сторный и удобный дом.
17 октября 1839 года прибыл на поселение в Туринск
И.И. Пущин и остановился на отвод ной квартире. И на
254 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
следующий же день к нему пришли Басаргин и Ива-
шев — уже старожилы Туринска.
«Ивашев потащил к себе, — сообщает Пущин в
письме к Оболенскому. — Камилла Петров на необыкно-
венно добра и встретила меня как брата. Познакомился
с почтенной матушкой и по нимаю, как утешительно
их соединение» (Мария Петровна приехала к дочери в
феврале 1839 г.). Дом Ивашевых стал родным и притя-
гательным для Пущина, как для Басаргина (летом 1839
г. он женился). Добрым духом этого дома была, конечно
же, Камилла Петровна — нежная и заботливая мать и
жена, радушная и гостеприимная хозяйка.
Пущину, к сожалению, недолго оставалось наслаж-
даться обществом этой удивительной женщины и испы-
тывать на себе ее заботы постоянно. Его воспоминания,
такие же дорогие своей достоверностью и любовью
к Камилле Петровне и другу Ивашеву, приходятся на
события траги ческие, неотвратимые...
Пущин — Оболенскому, 12 января 1840 г.:
«30 декабря Ивашев лишился доброй жены своей —
ты можешь представить, как этот жес токий удар поразил
нас всех. Трудно привыкнуть к мысли, что ее уже нет с
нами.
Десять дней только она была больна — нервическая
горячка прекратила существование этой женщины. Она
расставалась с жизнию, со всем, что ей дорого в этом
мире, как должно христиан ке.
Укрепившись причащением святых тайн, она с спо-
койной душой утешала мужа и мать, де тей благословила,
просилась с друзьями. Осиротели мы все без нее. Эта
ранняя потеря тяготит сердце невольным ропотом. Ива-
шев горюет, но понимает свою обязанность к детям: она
заставля ет его находить твердость, необходимую в таких
ГЛАВА 9. ЖИЗНЬ — КАК ОДИН СЧАСТЛИВЫЙ ДЕНЬ 255
трудных испытаниях. Ему подает достойный пример
достойная Madame Ledantu. Я с истинным уважением
смотрю на ее высокую покорность воле Провидения».
Пущин — Якушкину, 19 января 1840 г.:
«Без нее опустел наш малый круг. Эта ранняя потеря
набросила ужасную мрачность на все окружающее. 2-го
января мы отнесли на кладбище тело той, которая умела
достойно жить и уме реть с необыкновенным спокой-
ствием, утешая родных и друзей до последней минуты».
Этой же искренней любовью, восхищением и острой
болью от ее внезапной и ранней кончи ны проникнуты
письма Пущина ко всем декабристам, разбросанным
на поселении в разных угол ках Сибири. Это было общее
горе всей декабристской семьи, тем более, что этой
потере предше ствовала еще более ранняя — Алексан-
дрины Муравьевой. Сибирь поглотила самых молодых,
са мых самоотверженных и от того самых беззащитных
из «ангелов-жен». Неисповедимы пути Гос подни...
Спустя почти два месяца после ее кончины Пущин
писал Свистунову:
«Кочевал на двух квартирах, теперь переселился...
к Ивашеву в исполнение давнего при глашения доброй
Камиллы Петровны, которая, видя хлопоты холостого
моего, глупого хозяйства, непременно хотела меня от
них избавить.
Грустно, что она нас покинула. Ее кончина, как вы
можете себе представить, сильно порази ла нас — до сих
пор не могу привыкнуть к этой мысли. Воспоминания о
ней на каждом шагу».
Пущин — Оболенскому, апрель 1840 г.: «Она унесла
с собой все земные радости... С поло вины марта мы
живем в новом доме Ивашева, который всех нас про-
сторно помещает. У меня две отдельные большие
256 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
комнаты. Бываю один, когда хочу, и в семье, когда схожу
вниз. Хозяева рады постояльцу».
И.Л. Якушкину, май 1840 г.: «Для меня (Ивашевы)
делают большое одолжение, что хлопочут за меня и при-
няли в свою артель. Эта мысль принадлежит покойной
Камилле Петровне. Она пер вая пригласила меня на
хлебы. Ужасно недостает ее для всех нас здесь».
Пущин — Е.А. Энгельгардту, бывшему директору
Лицея, с которым переписывался все годы ссылки и
которому поверял события своей и товарищей жизни;
июль 1840г.:
«Я часто говорю о вас с тещей моего товарища Ива-
шева, у которого я постояльцем живу. Она в старые годы
нанимала квартиру у вас в Петербурге и очень хорошо
вас знает, хотя знаком ства между вами не было.
Она приехала к дочери, девять месяцев только про-
жили вместе: судьбе угодно было, чтобы мать похоро-
нила дочь. Трое малюток остались на ее попечении, она
помогает отцу в воспитании сирот».
Пущин скромно умалчивает, что и он, и Басаргин
помогали Ивашеву в воспитании детей и в массе бытовых
дел и забот. Ведь дети были совсем маленькими: Марии —
4 года, Петру — 2 и го довалая Верочка, когда их матери
не стало. Однако новое страшное горе пришло в ива-
шевский дом ровно через год после трагического ухода
Камиллы. Поистине громом среди безоблачного неба для
всей декабристской семьи стало сообщение Пущина в
письме к Якушкину о внезапной смерти П.В. Ивашева от
апоплексического удара. И.И Пущин — со слов Басаргина
и всех домашних, доктора — подробно рассказывает (в
письме И.Д. Якушкину) о смерти Василия Петровича:
«Вечер (27 декабря 1840 г. — В.К.) кончился обыкно-
венным порядком. Ивашев был спокоен, распорядился
ГЛАВА 9. ЖИЗНЬ — КАК ОДИН СЧАСТЛИВЫЙ ДЕНЬ 257
насчет службы в кладбищенской церкви к 30-му числу,
велел топить церковь всякий день. Отдавши все при-
казания по дому, пошел перекрестить сонных детей,
благословил их в кро ватках и отправился наверх спать.
Прощаясь с Марьей Петровной, сказал, что у него болит
левый бок, но успокоил ее, говоря, что это ничего не
значит.
Между тем, пришедши к себе, послал за доктором, —
и лег в постель. Через полчаса пришел Карл (фельдшер
Кароль Казимирович Юдинович, сосланный поляк. —
В.К.). Тронул его пульс — рука холодная и пульс очень
высок. Карл пошел в комнату возле — взять ланцет. Воз-
вращается и видит Ивашева на полу. В минуту его отсут-
ствия Ивашев привстал, спустил с кровати ноги и упал
без чувств.
Бросают кровь — кровь нейдет. Трут, качают — все
бесполезно: Ивашев уже не существует.
Между тем пришел Басаргин, которого успели
позвать, когда Ивашев послал за лекарем. Он, видя эту
картину, спрашивает, ничего не понимая:
— Ивашев, что с тобой?
Ответу нет. Глядит — вся левая сторона головы и
грудь покрыта синими, багровыми пятна ми. Карл пла-
чет. Весь дом на ногах. Марья Петровна совсем синяя
стоит над телом. Так ее застает Прасковья Егоровна,
прибежавшая с мужем. Увели старуху в ее комнату.
Наверху — покойник, внизу — сонные дети и плачущая
старуха пред образом на коленях.
Все это было между девятью и десятью часами...
Одним словом, 30-го декабря вместо поминок
Камиллы Петровны в тот самый час, как она сконча-
лась, хоронят Ивашева, который сам для себя заказал
обедню».
258 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
Эта горькая ирония Пущина, который вместе со
всеми декабристами оплакивал уход Васи лия Петро-
вича, не смогшего пережить разлуки с любимой, объ-
яснима: заказать обедню на годов щину смерти жены
и быть отпетым на этой обедне — редчайший случай
в жизни людей. И очень значимый: любовь этих двух
людей была так сильна и глубока, что, видимо, Господь
не разлучил их — призвал в горнее и Василия Петровича.
Редкая преданность, редкая любовь — и за то вели кая
милость Божия.
Пущин — Оболенскому, январь 1841 г.
«Теперь на наших руках (Пущина и Басаргина. —
В.К.) четверо детей, из которых старшему 68 лет — это
их бабушка, приехавшая похоронить и дочь, и зятя. Ты
можешь себе представить, как эти два удара подейство-
вали на бедную женщину...
Ты спрашиваешь, что будет с этими малютками? Не
могу думать, чтобы их с бабушкой не отдали родным, и
надеюсь, что это дозволение не замедлит прийти... Бог
не оставит сирот. Стран но было бы сомневаться в Его
помощи. Кажется, никакая человеческая сила тут не
может противустать...
Часто спрашиваю себя: как и каким образом я с
ними соединился и почему ни ее, ни его уже нет? Где раз-
решение этих вопросов? За месяц до этого писал ко мне
Ивашев (Пущин был в Тобольске на лечении), что ему
нездоровится. Я советовал ему делать больше движения.
И здесь ему Басаргин то же говорил не раз. В день своей
смерти нисколько не чувствовал себя хуже — сам за казал
обедню в кладбищенской церкви, в память своей жены к
30-му числу, и на этой обедне его самого отпевали.
Все жители соединились тут — он оставил добрую
по себе память в Туринске, где потерял в течение двух
ГЛАВА 9. ЖИЗНЬ — КАК ОДИН СЧАСТЛИВЫЙ ДЕНЬ 259
лет мать, отца, жену и где, наконец, и сам лег. С трудом
верю, что его нет. И часто ищу своего хозяина».
Пущин — Якушкину, январь 1841 г.:
«Дети необыкновенно ко мне привязаны. С Машень-
кой всякое утро занимаюсь. Петя и Ве рочка беспре-
станно со мной. Верочка уверяет, что меня узнала
(Пущин несколько месяцев лечил ся в Тобольске). По
крайней мере бросилась ко мне, когда я вошел, и они
все мне приготовили пи рожки и ждали с часу на час. С
Марьей Петровной поплакали. Я поселился возле них,
чтоб быть ближе. Верх пуст. Дай Бог, чтоб все шло, как
теперь, пока не придет позволения сиротам возвра титься
к родным... Машеньку с Петей переводят к Басаргину:
они с женой переезжают сюда (т.е. в дом Ивашевых, на
второй этаж. — В.К.)».
Не довелось ни дня пожить в новом, большом доме
Камилле Петровне, а Василий Петрович прожил в нем
всего несколько месяцев. В доме, где они мечтали родить
еще много детей и жить здесь до старости, ибо никто уже
не надеялся на царскую милость возвращения домой.
И вот теперь старушка Мария Петровна Ледантю
стала матерью двух друзей зятя, которые не оставили ее
с внуками в беде и теперь переселились в этот новый
красивый дом, чтобы помо гать и заботиться о них всех.
Они же, друзья Ивашева Пущин и Басаргин, при-
нялись за активные хлопоты, чтобы Мария Петровна с
детьми как можно скорее отправились к родным в Рос-
сию. И здесь произошел неред кий чиновничий казус,
стоивший нескольких месяцев продолжения сибирской
ссылки старой женщины, «добровольной изгнанницы» с
тремя сиротами на руках.
Оказалось, что в бумагах, посланных в Петербург с
сообщением о происшедшем и прошени ем отправить
260 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
Ивашевых в Россию, были указаны только дети, без упо-
минания Марии Петровны, ибо — по здравому смыслу —
само собой разумелось, что дети едут в ее сопровожде-
нии. Да и родные уверили Марию Петровну, что в их
просьбе Бенкендорфу она, безусловно, упоминалась.
Как и всегда в России, чиновничьи волокита и про-
махи, не раскрываются. Возмущению всех декабристов
не было предела. Конечно, протест и возмущение в пись-
мах к родным выразили все декабристские жены. Безу-
словно, до Петербурга это дошло и, вероятно, в какой-то
степени уско рило отъезд Марии Петровны с детьми в
июне 1841 года.
Отправляя Марию Петровну Ледантю в Россию, ни
Пущин, ни Басаргин не волновались о будущности детей
Камиллы Петровны. Дети в России обретали все: дом,
любящих родственников, материальную обеспечен-
ность.
Н.В. Басаргин сообщал всем декабристам об этом
с радостью: «Я невольно удивлялся той неограничен-
ной любви, которую родители Ивашева и сестры его
питали к нему. Во всех их пись мах, во всех их действиях
было столько нежности, столько заботливости, столько
душевной пре данности, что нельзя было не благоговеть
пред такими чувствами.
По смерти родителей Ивашева и его самого с женою
сестры отдали трем детям все его со стояние, которое
следовало на долю отца, если бы он осуждением не поте-
рял прав своих, и кото рое — по закону — принадлежало
уже им, а не его детям».
И.И. Пущин рассказал в письме Д.И. Завалишину о
счастливом завершении грустной ис тории Ивашевых:
«Я жил вместе с ними (Марией Петровной и
детьми. — В.К.), пока они не уехали в Сим бирск. Теперь
ГЛАВА 9. ЖИЗНЬ — КАК ОДИН СЧАСТЛИВЫЙ ДЕНЬ 261
они живут у тетки, княгини Хованской (сестры Камиллы
Петровны). Машенька мне пишет очень мило. Опекун
их Андрей Егорович Головинский. Дела финансовые и
образование детей идут очень хорошо. Скоро соберется
с именья капитал, назначенный тетками в пользу детей
Ивашева. Они трое будут иметь 450 тысяч ассигнаци-
ями. И этот капитал до возраста будет нарас тать про-
центами».
Духовный же капитал, который оставили детям их
родители — Камилла Петровна и Василий Петрович, а
также друзья Пущин и Басаргин, вся декабристская
семья, был неисчерпаем до конца жизни детей Иваше-
вых: все трое дожили до конца XIX века (1896, 1897 гг.).
262 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
Глава 10.
Тайны
Александры
Ентальцевой
(Александра Васильевна
Ентальцева)
Как ни об одной из 11 декабристских жен,
сведения об Александре Васильевне
Ентальцевой крайне скудны. Но и те с
налетом некой тайны.
Кропотливые поиски этих сведений в
архивных источниках, мемуарах и письмах декабри стов
дали очень немного. И хотя по крупицам, но все же вос-
создался небольшой мозаичный порт рет Александры
Васильевны.
Она — небогатая и незнатная (как и А.И. Давыдова),
лишилась родителей в ранней молодо сти. Юная Лисов-
ская была бедна. Собственно бедность была, наверное,
самой верной ее подругой и спутницей всю жизнь. И,
видимо, и она сама, и все вокруг считали, что ее брак
с дворянином, подполковником Андреем Васильевичем
Ентальцевым был большой удачей, счастьем.
1825 год это счастье разрушил: Андрей Васильевич —
как член Союза благоденствия и Юж ного общества был
осужден по VII разряду. А это год каторги с пожизнен-
ным поселением в Сиби ри.
Александра Васильевна ни минуты не колебалась
последовать за мужем. В мае 1827 г. она уже была в
Чите. Как удалось ей добиться разрешения следовать за
мужем, поддерживал ли кто-то ее просьбу к монарху —
неизвестно. Как неизвестна потом была для всех дека-
бристов ее жизнь до замужества с Ентальцевым. Алек-
сандра Васильевна умела крепко хранить свои тайны.
Однако из «Записок» Н.И. Лорера известно, как
добралась эта маленькая и не очень здоровая женщина
до Сибири. Он пишет:
«Госпожу Ентальцеву, не имевшую средств денеж-
ных, чтоб следовать за мужем, пригласила с собою Ели-
завета Петровна Нарышкина, и они приехали в Сибирь
вместе».
А из «Записок» М.Н. Волконской известно о первых
месяцах пребывания Ентальцевой в Чи те. 26 сентября
1827 го. М.Н. Волконская в письме матери из Читы рас-
сказала:
«Со всеми дамами мы как бы составляли одну семью.
Они приняли меня с распростертыми объятиями, так
как несчастье сближает.
Г-жа Ентальцева передала мне игрушки, которые
послал мой бедный мальчик, произнеся мое имя и имя
отца. Я была очень тронута таким вниманием этой превос-
ходной женщины. Мы живем вместе. Она — моя экономка
и учит меня бережливости. Помещение мое несравненно
удобнее, чем в Благодатске. У меня по крайней мере есть
место для письменного стола, пяльцев и рояля».
А в другом письме добавляла:
«Нарышкина жила с Александриною. Я пригласила
к себе Ентальцеву и втроем с Каташею мы заняли одну
264 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
комнату в доме дьякона. Она была разделена перего-
родкой, и Ентальцева взяла меньшую половину для себя
одной.
Этой прекрасной женщине минуло уже 44 года. Она
была умна, прочла все, что было напи сано на русском
языке, и ее разговор был приятен.
Она была предана душой и сердцем своему угрю-
мому мужу, полковнику артиллерии».
И хотя Мария Николаевна, тогда 22-летняя кра-
савица, на целых 7 лет «состарила» Александ ру Васи-
льевну (она родилась в 1790 году и ей было 37 лет),
описание первоначального, самого трудного бытия в
Чите очень красноречиво: никто не чинился родови-
тостью и знатностью, богат ством и местом в обще-
стве. Перед лицом большой беды они были равны
и хорошо понимали это. Важно было сердце, его
доброта, участие и взаимопомощь. А эти бесценные
свойства все декаб ристские жены обнаружили друг в
друге сразу же.
***
Только год пробыли Ентальцевы в Чите вместе со
всеми декабристами, а Александра Ва сильевна наслади-
лась обществом прекрасных молодых, умных и добрых
жен. В июне 1826 года супругов отправили на поселение
в Березов.
После благодатного климата Читы они очутились
в краю сурового климата. Мало то го, обоих угнетала и
плохо действовала на здоровье непривычная и для вся-
кого человека пагубная необычайно долгая ночь и очень
короткий день.
Кто-то из близкой родни Ентальцева и он сам настой-
чиво просили о переводе в место с более благоприятным
ГЛАВА 10. ТАЙНЫ АЛЕКСАНДРЫ ЕНТАЛЬЦЕВОЙ 265
климатом, южнее Березова. Просьбу удовлетворили. Так
в 1830г. Ентальцевы оказались в Ялуторовске.
***
Трудно, стесненно в средствах жили бездетные
супруги Ентальцевы: только на казенное по собие —
помогать из дома им было некому.
С трудом можно вообразить себе, как удавалось
Александре Васильевне сводить концы с концами, эко-
номя буквально на всем. И не удалось бы это вовсе, если
бы не помощь Малой декаб ристской артели, которую
составляли взносы богатых декабристов (артель суще-
ствовала и после смерти последнего декабриста П.Н.
Свистунова: дети и даже внуки декабристов уже на
родине продолжали помогать друг другу).
Положение Ентальцевых осложнялось еще целой
чередой тяжб, доносов, жалоб чиновников Березова,
где отбывали ссылку Ентальцевы до Ялуторовска. Мало
понятные тогда и тем более те перь чиновничьи склоки
и притязания к Ентальцеву вместе с беспросветностью
будущего сильно подействовали на Андрея Василье-
вича.
Николай Иванович Лорер в «Записках» рассказы-
вает о поистине трагикомическом происше ствии, слу-
чившемся с Ентальцевым. Он называет его анекдотом,
притом «презабавным».
Нам он тоже представляется и анекдотом, и про-
явлением обычного полицейского идиотизма. Но для
Ентальцева, смертельно уставшего от клевет, доносов,
преследований чиновников, кото рые будто сговорились
сжить его со свету, это была еще одна капля, перепол-
нявшая чашу его тер пения. Лорер пишет:
266 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
«Однажды с ним случился презабавный анекдот
(который коснулся и Александры Васильев ны — В.К.).
Когда-то у какого-то сибирского губернатора были
три старые пушчонки, из которых стре ляли в торже-
ственные дни при постах. Негодные лафеты их доста-
лись каким-то способом старой бабе, которая и вывезла
их на базар для продажи.
Ентальцев, имея надобность в железе для оковки
своей повозки и зная — как старый артил лерист, —
какую можно из старого железа пользу извлечь, купил
эти лафеты и привез к себе до мой.
Так как доносы в царствование императора Николая
распространились по всей России и ка ждый отовсюду
мог писать в 3-е отделение все, что ему вздумается, то и
на Ентальцева донесли, что он завелся 3 пушками и наме-
рен стрелять ядрами в проезд наследника по Сибири.
3-е отделение поверило этой клевете. Нарядили
секретное следствие, ночью окружили жи лище бед-
ного сосланного, полицмейстер с солдатами вошли в
дом, перепугали жену Ентальцева и допытывались, где
ядра и пушки, предназначенные для такого важного
дела? Наконец, убедились, что с старых лафетов стре-
лять нельзя и что вся эта история есть чистая выдумка,
и Дубельт успо коился».
Сначала признаки раздражительности, нетерпимо-
сти и периодических депрессивных состоя ний Енталь-
цева и Александра Васильевна, и ялуторовские друзья
объясняли дурным настроением, усталостью. К началу
1 842 г. врачи определенно заговорили о психическом
заболевании.
Ентальцеву с женой было разрешено отпра-
виться на лечение в Тобольск. Однако через че тыре
месяца губернские врачи вынуждены были заключить:
ГЛАВА 10. ТАЙНЫ АЛЕКСАНДРЫ ЕНТАЛЬЦЕВОЙ 267
«болезнь А.В. Ентальцева — помеша тельство ума, — и
оно неизлечимо».
Какая сила воли, твердость духа и настоящее
мужество должны были жить в этой уже немо лодой,
с подорванным здоровьем в Сибири женщине, чтобы
практически без врачебной помо щи — только одной
силой своей доброты, любви и духовной несгибаемо-
сти «тащить» на себе ума лишенного мужа — еще три
долгих года!
Но, действительно, Господь не дает нам испытаний
выше наших сил. Александра Васильев на безропотно,
кротко и незлобиво пронесла тяжкий свой крест. Когда
в 1845 г. Андрей Василье вич Ентальцев умер, и она в
отчаянии размышляла, что же теперь делать, ее будто
обняла добрая материнская рука.
Но, конечно, не монаршая рука.
Александре Васильевне Ентальцевой, как и М.К.
Юшневской, после смерти мужа монарх не разрешил
вернуться на родину. Только после амнистии 1856 г. она
простилась с Сибирью, прожив безвыездно в Ялуторов-
ске с 1830г., оставалась здесь после смерти мужа и жила
до сентября 1856 г. В Москве, куда вернулась, она про-
жила всего два года.
Александра Васильевна на редкость спокойно
отнеслась к тому, что Петербург, монарх и та кое ей
теперь далекое и чужое общество отказали в возвраще-
нии домой:
«Моя семья тут. Мои любимые — тут. Что с ними
будет, то и со мной. Не благословит Гос подь вернуться
на родину, значит сибирская земля примет и меня, и их.
Я покорна воле Твоей, Господи! Благодарю, Многомило-
стивый, за мою прекрасную семью, за любовь и заботу
всех обо мне, грешной!»
268 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
Надо сказать, что довольно спокойно отнеслись к
новой монаршей жестокости и ялуторов ские декабри-
сты. Они прекрасно понимали, что Александре Васи-
льевне на родине будет много хуже. Там нет близких и
любимых. А они не смогли бы ей помогать, как теперь,
из далекой Сиби ри.
Так протекло еще 11 лет...
Ее обласкала вся ялуторовская семья. Ентальцева,
будучи старше всех, стала им и старшей сестрой, и даже
матерью — так по крайней мере относились к ней муж-
чины.
А подросшие дети — и родные и приемные — отно-
сились к ней как к родной бабушке, лю били ее и были
всегда внимательны.
И Александра Васильевна полюбила их всех. Впер-
вые в жизни — на старости лет — она ока залась в семье.
Не как приживалка или досаждающая молодым род-
ственница. Она — любимая се стра, мать, бабушка.
Сколько благодарственных слез пролила она у своих
икон и в церкви, молясь за новую се мью, сколько проше-
ний к Господу направила она о благополучии каждого!
Н.В. Басаргин очень точно определил характер
отношений ялуторовских декабристов: «это какой-то
братство-нравственный и душевный союз». Этот крепкий
и многолетний потом союз возник по сути после переезда
в Ялуторовск неразлучных (хоть по монаршей воле после
тюрьмы и разлученных на четыре ссыльных года) дру-
зей — Е.П. Оболенского и И.И. Пущина в июле 1843 г.
Они дополнили прежнюю ялуторовскую дека-
бристскую колонию — Ентальцева с женой Алексан-
дрой Васильевной, М.И. Муравьева-Апостола с женой
Марией Константиновной, И.Д. Якушкина, В.К. Тизен-
гаузена. Недалеко от Ялуторовска позднее, в 1848 г.,
ГЛАВА 10. ТАЙНЫ АЛЕКСАНДРЫ ЕНТАЛЬЦЕВОЙ 269
обосновался с семьей Н.В. Басаргин — он часто бывал
в своем прежнем дружеском кружке (декабристы до
конца дней называли друг друга «свои» и «наши» — так
повелось еще на каторге).
Ялуторовский декабристский кружок, пожалуй, был
исключением даже среди других декаб ристских колоний-
кружков, которые после каторги образовались в местах
ссылки: в Тобольске, Кургане, Оёке, Иркутске и др.
Однако определение «союз», «кружок» — не совсем
точное. Ялуторовские поселенцы были единой семьей.
Между ними не было тайн: ни политических, ни духов-
ных, ни семейных, ни мате риальных. И существовала эта
семья на прочнейшей основе — дружбе и любви друг к
другу. За боты и трудности одного становились заботой
всех. Из материальных «ям», в которые то и дело попа-
дал кто-то, вытаскивали сообща. Горе и радость были
общими.
Может показаться, что из дали времени мы идеали-
зируем этих людей. Но стоит почитать их письма друг к
другу и родным, их поздние «Воспоминания», и стано-
вится ясно: и грешили, и кая лись, и заблуждались — как
все люди. Только никогда не нарушали кодекса чести —
человече ского, дворянского, декабристского. И ни один
из сибирских декабристов не запятнал ни чести, ни
совести своей.
Александре Васильевне Ентальцевой повезло жить в
этой ялуторовской семье.
***
Всех любила, всех обласкивала и чем могла помо-
гала в делах житейских добрая Александра Васильевна.
И все-таки... Все-таки был у нее в этой семье любимчик.
Но не простой, как у ма меньки или сестры, любимчик.
270 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
Пожалуй, нет в русском языке такого определения. Точ-
ного опре деления.
Любимчиком этим был Иван Иванович Пущин. Авгу-
ста Созонович, воспитанница Муравье вых-Апостолов,
так описывала его:
«И.И. Пущин не отличался особой красотой. Но это
был очень видный мужчина. Его глубо кие, умные, серые
глаза вместе с улыбкой красивого рта придавали много
прелести его лицу, вы купая излишнюю ширину нижней
части носа... В обыденной болтовне, особенно в женском
круге, он был неподражаем, хотя для красного словца не
щадил ни друга, ни отца».
А декабрист Н.В. Басаргин рассказывал, чем обора-
чивалось для Пущина его обаяние:
«Он очень нравился женщинам, и многие из них
преследовали его своей любовью и брачны ми предложе-
ниями... Старые и молодые вдовушки были существен-
ным несчастьем в жизни Ива на Ивановича».
...Все видели, что Александра Васильевна выделяет
Пущина особенно. Всегда старается ему первому дать
что-то вкусное из ее кулинарных изобретений — гото-
вила она мастерски и даже творчески, ее стряпня в мгно-
вение ока исчезала со стола, хотя и кухарка готовила
недурно. Ен тальцева любила смотреть, как Пущин ест,
румянец заливал ее щеки, когда он хвалил или подшу-
чивал над ней.
Она нежно заботилась о Пущине. Если уезжал, тща-
тельно проверяла его чемодан — не за были ли положить
лишнюю теплую вещь или что-то нужное.
Она забрасывала его письмами, когда он задержи-
вался в своих путешествиях — в Тобольск или на Тур-
кинские воды. Когда вся «семья» собиралась по вече-
рам (чаще у Муравьевых-Апостолов), Ентальцева не
ГЛАВА 10. ТАЙНЫ АЛЕКСАНДРЫ ЕНТАЛЬЦЕВОЙ 271
принимала участия в разговорах, спорах, обсуждениях —
собственно, как и все женщины. Она, сидя в любимом
кресле, вязала или вышивала. Но когда говорил Иван
Иванович, она оставляла свое рукоделие и вся обраща-
лась в слух, не сводя восхищенных глаз с его лица.
Сначала с доброй иронией, а потом и привычно
все стали говорить, что Александра Василь евна обо-
жает Пущина. Как любимого сына. Или любимого члена
семьи. Тем более, что Пущин был любимчиком всей ялу-
торовской семьи.
И только мудрый Пущин — тонкий психолог и не
менее тонкий и глубокий знаток женской души пони-
мал, что есть это обожание Ентальцевой. За годы общей
ссыльной жизни в Ялуторов ске он узнал ее хорошо,
любил и уважал ее душу. И потому смог верно все про-
читать в этой ду ше...
***
Неплохо знал Пущин и Андрея Васильевича Енталь-
цева. Прекрасный храбрый офицер, уча стник Отече-
ственной войны, человек дельный и честный. Но хму-
роват и даже угрюмоват был он по характеру, а потому
несколько тяжеловат для семейной жизни.
Вряд ли большая любовь или жаркая страсть свели
этих двух людей и подвели к алтарю. Но они были достой-
ной, верной парой. И скорее верность долгу и брачным
обязательствам стояли во главе их семейной жизни.
И именно долг, верность супружескому долгу руко-
водили Александрой Васильевной, когда она отпра-
вилась в Сибирь вслед за мужем, которому была, как
писала Волконская, предана душой и телом. И этому
долгу христианки она оставалась верна во все трудное
15-летие сибирской ка торги и ссылки мужа, и трехлетие
272 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
его горестного безумия — до самой смерти Андрея Васи-
льевича в 1845 году...
После своих тяжелейших испытаний и смерти
единственного родного человека, Ентальцева попадает
в совершенно иной мир. В мир семьи, состоящей не
из родных по крови, но родных по духу людей. Людей
бодрых духом, неунывак, несмотря ни на какие испы-
тания.
Александра Васильевна признавалась, что никогда в
жизни так много не смеялась, так легко не было у нее
на душе, пока она не попала в ялуторовскую «семью».
Она ожила, помолодела и даже похорошела в первые же
месяцы после смерти мужа.
Пущин много сделал для того, чтобы именно так
легко и душевно спокойно чувствовала себя в их кружке
Александра Васильевна. Он хорошо видел, что пури-
танизм мужа, хоть и отложил не кий отпечаток на их
семейный уклад, но ни души, ни характера Ентальцевой
не задел. Она была беспредельно добрым, приязненным
человеком, мгновенно спешащим на помощь, кому бы
она ни потребовалась. А главное — обладала снисходи-
тельным, всепрощающим характером. Большие и малые
обиды, если и случалось, забывала быстро. И не от бес-
характерности, а опять же — по ве ликой доброте своей и
христианскому прощению человеческих недостоинств.
В Пущине она скорее всего увидела мужчину своих
девичьих грез. Идеал, который не дове лось встретить в
дни молодости.
Ее сердце, никогда не знавшее истинной, горя-
чей и, конечно же, взаимной любви, вдруг про снулось,
ожило и забилось с молодой энергией. Но оно забилось
уже тогда, когда тело ее перешло 55 —летний рубеж,
когда страдания и испытания сделали ее когда-то
ГЛАВА 10. ТАЙНЫ АЛЕКСАНДРЫ ЕНТАЛЬЦЕВОЙ 273
хорошенькое личико старче ским. И именно такой — не
старухой, но очень пожилой женщиной видел ее обо-
жаемый человек.
Александра Васильевна, закаленная 15-летними
сибирскими испытаниями, прошла еще и недюжинную
школу мудрости. Эта спасительная мудрость теперь, в
году 1845-м, очень помогла ей. Она глубоко в душу спря-
тала свое молодое пылкое обожание — любовь. Это была
ее сладкая тайна.
А перед всей ялуторовской семьей, и прежде всего
перед возлюбленным Пущиным, она об рела образ обо-
жавшей его матери, сестры, некой родственницы. Забот-
ливой, несколько забавной, не скрывавшей, что именно
он — любимчик ее в этой семье.
Пущин, единственный из всех понявший это, был
бесконечно благодарен Александре Ва сильевне и за уди-
вительную деликатность, и за ее доброе обожание и в то
же время восхищался ее мужеством, искренне уважал
Ентальцеву, тщательно скрывая от всех это свое пони-
мание — за шуточками, подтруниванием — как и над
всеми в их ялуторовской семье.
***
Нам неизвестны многие факты бытия Александры
Васильевны в Ялуторовске после смерти ее мужа. Как
правило, в письмах декабристов к ялуторовцам — пере-
даются ей приветы и уверения в уважении и почтении к
ней. Чуть больше — хотя тоже очень бегло — сообщает о
ней друзьям И.И. Пущин.
В его письмах 1852 г. Ентальцева упоминается
довольно часто, хотя и несколько однообраз но. Он дал
ей прозвище «примадонна»: «был обед у примадонны»,
«вчера принимала нас и корми ла примадонна».
274 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
1854г., декабрь:
«28-го, день рождения Ивана Дмитриевича, мы
праздновали, по обычаю у Александры Ва сильевны, уго-
стительной почтенной нашей вдовы».
Н.Д. Свербееву, июль 1856 г.
«Здешняя колония здравствует, одна только Алек-
сандра Васильевна не в нормальном поло жении эти дни:
была на каком-то городском бале и простудилась. Никак
не хочет согласиться, что в известные годы нужны неко-
торые предосторожности».
Даже эти малые штрихи — к явно благоприятной
картине: одинокая женщина естественно и просто вли-
лась в дружную декабристскую семью и за неимением
собственной, живет интересами и заботами этой боль-
шой, любящей ее семьи и очень ею любимой.
И поистине громом среди ясного, без единого
облачка неба было случившееся в 1856 году. Ока-
залось, что у Александры Васильевны была давняя,
никому не ведомая тайна, которая откры лась с полу-
чением письма, которого Ентальцева не ждала, да
видимо, и не хотела — от своей род ной сестры Ольги
Лисовской. Самым же ошеломляющим было то, что до
Ентальцева у нее был муж. И от этого первого брака
осталась дочь.
Степень потрясения этой открывшейся тайны пере-
дает письмо Пущина к Фонвизиной:
«Несколько дней назад была здесь Романова и гово-
рит мне и всем, что Черкасов, псковский губернатор,
знает дочь Ентальцевой, которая живет замужем в его
губернии. Вероятно, говорила это и Александре Васи-
льевне. А Александра Васильевна на мой вопрос когда-то,
имела ли она де тей, отвечала мне: «Я имела дочь, но она
умерла вскоре после рождения». Как же объяснить эти
ГЛАВА 10. ТАЙНЫ АЛЕКСАНДРЫ ЕНТАЛЬЦЕВОЙ 275
факты? Уж тут и ложь! И зачем эта ложь? Просто ничего
не понимаю...
Она и мне никогда об этом не говорит. Тут какая-то
семейная тайна. При всей мнимой моей близости со
вдовою, я не считал себя вправе спрашивать и допраши-
вать. Между тем на меня дела ет странное впечатление
эта холодная скрытность с близким ей человеком. Вооб-
ражение худо как-то при этом рисует ее сердце».
Да, у Александры Васильевны Ентальцевой была
тайна — вероятно, настолько трагическая, болезнен-
ная и глубокая, что она будто изъяла из своей жизни и
людей — ближайших, — и собы тия, с ними связанные.
Самое страшное состояло в том, что эта тайна сопут-
ствовала ей всю жизнь.
Ялуторовские, да и все другие декабристы, только
теперь, почти перед самым отъездом из Сибири, узнали,
что у Ентальцевой есть родная сестра.
«Ольга Васильевна прислала мне передать ей письмо
сестры. Я это письмо отсылаю. Потом спрашиваю, от
кого она через меня получила весточку. Она отвечает: «от
старой знакомой». Я за молчал, но думалось тяжело»..., —
писал Пущин.
***
По какой причине распался ее первый брак — точно
неизвестно. То ли слух, то ли версия гласили: первый
муж был игрок, она сбежала от него, а родившуюся дочь
забрали у Александры Васильевны родственники мужа
и воспитывали ее в неприязни к матери и скорее всего
запрещали девочке видеться с ней. Эта семейная тайна
первого брака Александры Васильевны не раскрылась
до сих пор.
276 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
Тогда же, в 1856 году, она повергла Пущина в изу-
мление и печаль. Изумление и печаль са мого любимого
на свете, ее обожаемого Ивана Ивановича, видимо,
подвигнули Александру Ва сильевну рассказать ему все
свои — не такие уж и тайны. Просто поведать о разнес-
частной, не сложившейся с самой юности жизни и о
самой страшной трагедии отнятого материнства.
Иван Иванович — это знали все — был джентльме-
ном. И никогда, никому ни в письме, ни в разговоре не
раскрыл он тайну «первой жизни» Александры Васи-
льевны.
Но, думается, глубокая жалость к этой несостояв-
шейся жизни, к ее одинокой, безнадежной старости еще
больше душевно приблизили Пущина к Ентальцевой, ибо
в письмах к друзьям-декабристам появились постоян-
ные о ней заботы. Особенно тогда, когда была объявлена
амнистия и было разрешено вернуться домой, Пущин
тревожился в письме к Оболенскому:
«В Сибири из приехавших жен остается одна Алек-
сандра Васильевна. Ей тоже был вопрос вместе с нами
(перед амнистией декабристам вручались опросные
листы. — В.К.). Я не знаю даже, куда она денется, если
вздумают отпустить. Отвечала, что никого родных не
имеет».
***
Когда амнистия уже была объявлена, Пущин долго
размышлял, как и с кем отправить Ентальцеву в Евро-
пейскую Россию. Наконец, было решено, что она отпра-
вится на родину с семейст вом Е.П. Оболенского. Ей спе-
циально сделали отдельную удобную повозку, и Пущин
писал Фон визиной в ноябре 1856 г.:
ГЛАВА 10. ТАЙНЫ АЛЕКСАНДРЫ ЕНТАЛЬЦЕВОЙ 277
«Евгений 11 числа уехал. С ним Александра Васи-
льевна в особой повозке на буксире. Она из Нижнего —
в Киев, он — в Калугу».
Видимо, в дороге, Ентальцева передумала ехать в
Киев и отправилась в Москву.
Из писем Пущина 1857-1858 гг., в которых фигури-
рует Ентальцева, составляется целый рее стр его благо-
деяний и забот о ней:
Е.П. Оболенскому, январь 1858г
«Получил письмо от Казимирского. Александре
Васильевне оставлены 600 руб., асс., где бы она ни
была».
Е. Якушкину, март 1857 г.
«Прилагаемые сто целковых немедленно вручить
Александре Васильевне».
Е.П. Оболенскому, май 1857 г.
«Получил письмо от Александры Васильевны. Вдова
нежничает страшно, но видно, что ей не совсем ладно в
Москве — все истории с квартирой и с прислугой... Это
вечная история».
Е.П. Оболенскому, июль 1857 г.
«Александра Васильевна, кажется, успокоилась
насчет квартиры — перейдет к просвирне, где удобное
помещение. Все деньги из казначейства и кабинета
получила, не высылают только биле та. И я уже писал в
разные места».
Е.И. Якушкину, сентябрь 1857 г.
«Один мой портрет отдайте Александре Васильевне,
когда пойдете к ней пить кофе. Она дав но, очень давно
просит меня о моей фигуре».
Письмо Пущина к Оболенскому от 16 апреля
1858г. целиком посвящено Ентальцевой, ее бытовым,
материальным проблемам. Как и Оболенский, Пущин
278 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
трогательно заботится об одино кой старой женщине,
хотя сам серьезно болен:
«Отвечаю тебе, друг Евгений, на один пункт твоего
письма... — насчет нашей милой вдовы, как ты называ-
ешь Александру Васильевну. Очень хорошо сделаешь, что
явишься к ней с предло жением перебраться в Калугу — это
докажет ей твое участие, которое она оценит и не будет
для нее обязательным, если она сама того не желает.
Пожалуйста, только не касайся ее финансовых
дел — это может ее огорчить, тем более, что ты совер-
шенно не так их видишь, как они есть. Она никаких
денежных сношений не имеет с Вол конскими, особенно
с Илларионом Михайловичем Бибиковым (муж сестры
М.И. Муравьева-Апостола Екатерины. — В.К.), который
и не думает и не вправе ей помогать. Ты знаешь, как она
на этот счет и щекотлива, и осторожна.
Доходы ее из Малой артели 300 целковых, от прави-
тельства — около 200 и потом не знаю, сколько теперь от
ее капитала маленького, который, вероятно, и еще ума-
лился от издержек за об заведение в Москве. Следователь-
но, наверно, она может проживать в год по 500 целковых.
Может быть, есть какие-нибудь подарки от Волконских.
Главное — с отсутствием их она лишается прият-
ного для нее близкого общества (Волкон ские собира-
лись за границу. — В.К.) Жаль ей расстаться с дочерью
Бибикова, но эта разлука толь ко до осени. В резерве у
нее Репнина (племянница С.Г. Волконского Варвара
Николаевна. — В.К.), Нонушка, К.П. Торсон, Мамон-
товы (семья откупщика И.Ф. Мамонтова — отца Саввы
Ма монтова. — В.К.).
Вот все, что я знаю и почел нужным тебе сказать
об ее теперешних обстоятельствах и обста новке. К
обстановке добавь еще Фотографа и жену его (сын
ГЛАВА 10. ТАЙНЫ АЛЕКСАНДРЫ ЕНТАЛЬЦЕВОЙ 279
И.Д. Якушкина Евгений и его жена Елена Густавовна. —
В.К.). Фотограф в память отца каждую неделю является
в известный день пить кофе. Ты знаешь, что и этим
она дорожит. Ее здоровье с некоторого времени плохо.
Москвой она вообще недовольна, но будет ли довольна
Калугой? А хлопоты переезда? И пр. и пр. Дейст вуй, как
знаешь, не говоря о квартире, экипаже. Она с этим в
Москве ладит своими средствами».
***
Последующие сообщения о Ентальцевой были уже
печальны — ей оставалось пребывать на земле всего
несколько месяцев:
Е.П. Оболенскому, апрель 1858 г.
«Пишет Александра Васильевна. 14-го проводила
Волконских. Заехали к Иверской, помоли лись. В конторе
дилижансов она с ними рассталась. Приехала домой, не
спала всю ночь, руки дрожат, льет дождь, не хочется
смотреть на Божий свет. Грустно ей, бедной».
Е.П. Оболенскому, май 1858 г.
«В Москве поразила меня своей худобой Александра
Васильевна. Я ее не видел с ноября. Кажется, и голова
похудела — парик кажется шапкой».
Е.П. Оболенскому, июль 1858 г.
«Александра Васильевна, видимо, тает. Правда,
нельзя сказать, чтобы она была молода. На все воля
Божья! Грустно, что при болезни она совершенно одна...
Впрочем, Александра Василь евна так вела свои дела, что
одиночество ее — необходимое следствие ее сношений
с самыми близкими к ней».
М.М. Нарышкину, июль 1858 г.
«24 числа Александра Васильевна Ентальцева кон-
чила земное свое странствие. Бог упокоит ее там за все
280 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
волненья здесь. 26-го ее похоронили в Алексеевском
монастыре близ могилы Мамон товой. Жалко, что не мог
отдать ей последний долг».
Г.С. Батенькову, 3 августа 1858 г.
«Александру Васильевну мы здесь помянули... пере-
ход этой доброй женщины был тихий, без стенаний —
заснула вечным сном при чтении девятого еванге-
лия, когда ее соборовали. До то го повторяла почти все
молитвы».
***
Так случилось, что время не донесло до нас ни еди-
ного портрета А.В. Ентальцевой — ни ри сованного, ни
дагерротипного. Нет его и среди портретов жен дека-
бристов, написанных в Чите и Петровском заводе Н.А.
Бестужевым. И.С. Зильберштейн объясняет это вполне
убедительно: «Портрет А.В. Ентальцевой Бестужев вряд
ли успел выполнить. Она уехала (из Читы) с мужем в
апреле 1828 года на поселение в Березов, а писать пор-
треты жен декабристов до сентября 1828 го да, т.е. до
снятия оков и облегчения тюремного режима, для него
было весьма затруднительно.
Но портреты жен других своих товарищей Бестужев
писал в Чите неоднократно. Однако ни один из этих
портретов читинского времени не уцелел.
Сохранились портреты П.Е. Анненковой, А.И. Давы-
довой, Е.П. Нарышкиной, Н.Д. Фонви зиной, но они
были выполнены позже, уже в Петровской тюрьме». В
это время Ентальцевы уже были на поселении в Ялуто-
ровске.
И вот там в Ялуторовске — уже в 50-е годы —
Михаил Знаменский, сын священника ялуто ровской
церкви С.Я. Знаменского, друга декабристов, нарисовал
ГЛАВА 10. ТАЙНЫ АЛЕКСАНДРЫ ЕНТАЛЬЦЕВОЙ 281
ялуторовское общество на веран де у М.И. Муравьева-
Апостола. На переднем плане, правда, не очень отчет-
ливо выписанное, лицо А.В. Ентальцевой — маленькой
хрупкой пожилой женщины с очень печальными гла-
зами и доб рым лицом.
***
И наше небольшое исследование о жизни Алексан-
дры Васильевны, и тот психологический портрет, кото-
рый в результате обозначился, позволяют сделать вывод:
ни одна из 11 женщин, по следовавших за мужьями в
Сибирь, не прошла такой суровой и жестокой школы
жизни, не под верглась таким испытаниям бедности,
нездоровья своего, а потом и безумия мужа. Она стойко,
не жалуясь, с достоинством несла свой жизненный
крест, как истинная христианка. Не случайно, Господь
принял нее, когда она читала молитву.
* Недавно иркутскому художнику О.В. Беседину уда-
лось сделать реконструкцию портрета А.В. Ентальцевой
с картины М.С. Знаменского 1850-х годов.
282 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
Глава 11.
И
страстотерпица,
и грешница
(Наталья Дмитриевна
Фонвизина)
Ее сознательная жизнь началась как настоя-
щий авантюрный роман. В 16 лет она тайно
убегает из родительского дома. Убегает в
ближний Бельмажский монастырь. Ее не
смущает, что этот монастырь мужской. Мест-
ный священник — тоже тайно — помогает
девушке: остригает ей волосы, дает платье своего умер-
шего сына. Она и имя избирает себе, как ей кажется,
очень «монастырское» — Назарий.
Религиозным экстазом, экзальтированным устрем-
лением к иноческому подвигу наполнено все ее суще-
ство. Как и чем обернется ее «пришествие» в мужской
монастырь, она не думает. Главное — явиться в мона-
стырь и нести там самое тяжкое послушание. И тем
вызвать восторг и изумление родителей, родственников,
света.
Ибо убегает она не из лачуги и не от бедности, а из
дома родовитых и тогда еще богатых дворян Апухтиных,
души не чаявших в своей единственной дочери. Через
почти три дня, когда беглянку поймали (а ее поисками
активно занялся двоюродный брат матери М.А. Фонви-
зин), ни изумления, ни восторгов, а тем более одобрения
не последовало. Все посчитали это девичьим сумасброд-
ством и были безмерно рады, что она все-таки сыска-
лась.
Наталья Дмитриевна Апухтина (в замужестве Фон-
визина) осталась такой до конца дней — страстной,
экстатичной, сумасбродной, бунтующей против всего
общепринятого, искусственного, скучного, традицион-
ного, всегда готовой к чему-то необычному — подвигу,
поступку, действию.
И это органично вписывалось в другие особенно-
сти ее личности: способности к верной дружбе, любви
до самозабвения, пока эту любовь питают только ей
ведомые истоки. А еще дарованы Богом ей были высо-
кие интеллектуальные способности и искренняя, часто
доходящая до фанатизма вера в Бога. Умная, начитан-
ная и глубоко религиозная, она — в отличие от всех
сибирских своих подруг — очень серьезно и вдумчиво
изучала Святое Писание, теологические труды, филосо-
фию. Как писала много позднее ее сибирская сначала
воспитанница, а потом подруга М.Д. Францева, «Ната-
лья Дмитриевна была замечательно умна, образована,
необыкновенно красноречива и в высшей степени
духовно-религиозно развита. В ней так много было увле-
кательного, особенно когда она говорила, что перед ней
невольно преклонялись все, кто только слушал ее. Она
много читала, переводила, память у нее была громадная.
Она помнила даже все сказки, которые рассказывала
ей в детстве няня, и так умела хорошо, живо, картинно
представлять все, что видела и слышала, что самый
284 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
простой рассказ, переданный ею, увлекал каждого из
слушателей.
Характера она была чрезвычайно твердого, реши-
тельного, энергичного, но вместе с тем необычайно
веселого и проста в обращении, так что в ее присутствии
никто не чувствовал стеснения.
Высокая религиозность ее проявлялась не в одних
внешних формах обрядового исполнения, но в глубоком
развитии ведения духовного. Она в полном смысле слова
жила внутренней, духовной жизнью. Читала она всевоз-
можные духовные книги, не говоря уже о Библии, кото-
рую знала всю почти наизусть, читала творения святых
отцов нашей православной церкви и писателей като-
лической и протестантской церквей, знала немецкую
философию. К тому же обладала еще необыкновенно
ясным и глубоким взглядом на жизнь. С ней редко кто
мог выдержать какой-нибудь спор, духовный ли, фило-
софский или политический.
Как бывало мудро и глубоко умела она соединить
мировые события с библейскими пророческими пред-
сказаниями. Не раз приходилось ей развивать архие-
реям такие евангельские истины, в которые они сами
не вникали, и поражать их глубиною своего духовного
ведения».
А судя по письмам Фонвизиной к самым разным
людям, она владела еще и недюжинным литературным
даром, а ее способность к глубокому, разносторон-
нему психологическому анализу вызывала общее вос-
хищение.
Собственно, восхищение сопровождало всю ее
жизнь, с раннего детства. Господь наградил ее красивой
и оригинальной внешностью, которая только примерно
к пятидесяти годам начала активно угасать.
ГЛАВА 11. И СТРАСТОТЕРПИЦА, И ГРЕШНИЦА 285
Н.И. Лорер, декабрист, уже в Сибири, писал: «Ната-
лья Дмитриевна Фонвизина, урожденная Апухтина, одна
из прелестнейших женщин своего времени. В ее голу-
бых глазах отсвечивалось столько духовной жизни, что
человек с нечистой совестью не мог смотреть ей прямо
в эти глаза».
Ее, может быть, даже генетическая устремленность к
сверхпоступку, подвигу, риску и абсолютная безбоязнен-
ность этого риска собственно и определила ее необычную
не только для женщины ее круга, но и для всякой жен-
ской судьбы жизнь. Вероятно, женщины фонвизинского
психотипа в веке XX-м в России становились героинями
войны, разведчицами, бесстрашными партизанками.
***
Романтически-авантюрный побег Натали в мона-
стырь оказался судьбоносным — и для нее, и для ее
дядюшки, который отыскал ее. 35-летний генерал-
майор, прошедший всю Отечественную войну 1812 года,
Михаил Александрович Фонвизин без памяти влюбля-
ется в свою юную очаровательную двоюродную пле-
мянницу. Он делает — в 1821 году — ей предложение и
получает отказ — и Натали, и ее родителей. Жених вдвое
старше Натали и близкий родственник. Натали с роди-
телями живет в это время в имении Давыдово — непо-
далеку от имения Фонвизина.
Примерно через полгода — уже к концу 1821 г. —
Михаил Александрович снова появляется в Давыдове и
снова делает предложение Натали. На этот раз он полу-
чает согласие.
Однако не любовь движет Натальей. Уже в Сибири
в минуту откровения она объяснит причину этого
286 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
согласия своему другу и духовнику С.Я. Знаменскому:
«Надобно было отца из беды выкупать».
Бедой же было разорение ее отца — Дмитрия Аки-
мовича Апухтина. К 1818 году стало понятно, что ему не
погасить долги. И если поначалу семье еще удавалось, как
говорила Наталья, «прикрывать ложным великолепием
настоящую нищету», то уже в конце 1818 года Апухтины
переезжают в имение Давыдово. Чтобы купить его, Дми-
трий Акимович занимает деньги у двоюродной тети своей
жены Марии Павловны, урожденной Фонвизиной.
Эта тетя — Екатерина Михайловна Фонвизина —
была матерью Михаила Александровича. Почти год
Синод и местные церковные власти не давали согласия
на этот брак — слишком близким было родство жениха
и невесты. Но Михаил Александрович все же добился
своего. В сентябре 1822 г. свадьба состоялась.
Этот брак оказался счастливым. В августе 1824 г.
Натали родила сына Дмитрия, младший сын Михаил
родился, когда Михаил Александрович уже был в Петро-
павловской крепости, — в феврале 1826 года.
***
Михаила Александровича арестовали практически
на глазах Натали, но она не поняла, что приехавшие в
их усадьбу Крюково (под Москвой) были не товарищами
Мишеля, а жандармами в штатском. Когда же увидела,
что тройка, в которой ехал с ними муж, повернула не на
Московский, а на Петербургский тракт, упала в обморок
прямо на пороге дома. Ибо поняла — это арест. Потому
что сразу после выступления на Сенатской 14 декабря
Мишель рассказал ей, что был членом тайного обще-
ства. Но женившись, никакого участия в делах общества
не принимал и был спокоен — арест ему не грозил.
ГЛАВА 11. И СТРАСТОТЕРПИЦА, И ГРЕШНИЦА 287
Натали примчалась в Петербург через пять месяцев
после его ареста — едва оправившись от родов. Детей
оставила на попечение своей матери и прислуги. Как и
большинство жен, последовавших потом за мужьями,
Натали совершала «чудеса» смекалки и настойчивости,
чтобы добиваться свиданий с мужем, часто писала ему,
поддерживая и ободряя.
Когда в июле 1826 года было вынесено решение
Верховного уголовного суда (Михаил Александрович
был отнесен к IV разряду, т.е. приговорен к 12-летней
каторге с последующим поселением в Сибири), Натали
без малейших колебаний, решила следовать за мужем.
В.И. Шенрок писал: «Бросить все и пуститься за мужем
в ссылку, торжественно похоронив в виду всех свою
молодость и светлые надежды — такой порыв как
нельзя больше согласовался с ее страстной натурой».
Она будто обрадовалась возможности совершить
сверхпоступок, разорвать какую-то завесу обыденно-
сти, обыкновенности. Беда, при всей ее скорбности,
позволяла Натали проявить героико-активные дей-
ствия.
Никакие уговоры близких, никакие взывания к
разуму и ответственности за малолетних сыновей ее не
останавливали. Единственным отступлением было подо-
ждать, пока немного подрастут сыновья.
Безусловно, сердце ее разрывалось между детьми
и мужем. Но утешала мысль, что ее матушка и опекун
детей Иван Александрович Фонвизин — родной брат
Михаила — смогут заменить детям родителей.
И когда она, уезжая, прижимала к сердцу и целовала
4-летнего Дмитрия и двухлетнего Мишу, думается, до ее
сознания не доходило, что делает это она в последний
раз, и никогда больше не увидит сыновей.
288 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
***
Фонвизина прибыла в Читу в марте 1828 года. Ей
предстояло 25 лет сибирского изгнания. Много вместили
в себя эти 25 лет. Были радости, периоды спокойные и
относительно благополучные, были встречи с интерес-
ными и врачующими душу людьми. Но больше было бед.
Особенно в первые шесть лет — это были годы пребыва-
ния в Чите и Петровском заводе. Сибирское захолустье,
грязь, строжайшие правила встреч-свиданий с мужем,
его и свои болезни, неудобства, материальные труд-
ности, когда еще не разрешались посылки и денежная
помощь близких из России. Все это называлось поло-
жением жены ссыльно-каторжного «государственного
преступника».
Но самыми страшными для Фонвизиной эти годы
каторги мужа были потери детей. Дважды рожала она
мертвых младенцев. Несказанной радостью стало рож-
дение в Петровском заводе в 1832 году мальчика Ивана.
Родился он перед самым окончанием срока каторги
Михаила Александровича. Малыш непрестанно болел, и
супруги Фонвизины почли за лучшее остаться в Петров-
ском заводе — прежде всего потому, что там был пре-
красный врач — декабрист Ф.Б. Вольф. Два года сра-
жался за жизнь ребенка Фердинанд Богданович вместе
с родителями. Но в 1834 г. мальчик умер.
И.Д. Якушкин писал в те дни близким в Петербург:
«Здоровье Натальи Дмитриевны очень разрушилось,
несколько раз она была при смерти, чем это кончится,
Бог знает». Она выжила, но ее психическое здоровье
серьезно пошатнулось. Позднее она сама рассказы-
вала М.Д. Францевой о своем нервном заболевании.
А о ее страхах и страданиях в Петровском заводе рас-
сказала в «Записках» М.Н. Волконская: «Ее бессонницы
ГЛАВА 11. И СТРАСТОТЕРПИЦА, И ГРЕШНИЦА 289
сопровождались видениями; она кричала по ночам так,
что слышно было на улице». Нервной болезнью Фонви-
зина страдала 10 лет.
На поселение по воле монарха Николая I Фонви-
зины были отправлены в Енисейск, небольшой уездный
город с плохим климатом и полным отсутствием врачеб-
ной помощи. Наталья Дмитриевна снова ждала ребенка.
Понимая, что в такой сибирской глуши она снова может
потерять младенца, она обратилась в Петербург с прось-
бой разрешить ей переехать в Красноярск (он был
губернским городом Енисейской губернии) для родов,
а мужу сопровождать ее. В сентябре 1834г. согласие
было дано, но только для одной Натальи Дмитриевны.
Она не смогла оставить мужа одного — он сразу же стал
хлопотать и о своем переводе в Красноярск к жене. Но
пока шла переписка с Петербургом Наталья Дмитри-
евна родила. И снова нездорового мальчика, который
через несколько месяцев умер. Непередаваемо ее отчая-
ние, горе. Только непрестанная молитва, только святая
вера, что то воля Господня движет ее жизнью, и Господь
никогда не оставит ее, помогала выжить и выстоять.
Летом 1835 года Фонвизиным было разрешено
переехать в Красноярск. Трехлетие в Красноярске было
спокойным. Оба супруга будто отдыхали и приходили в
себя после трудных и трагических лет. Михаил Алексан-
дрович позднее писал брату: «Мы там обжились, и нам
было нехудо». Тем более, что — в отличие от каторжных
лет — родные могли обеспечивать Фонвизиных всем
необходимым, а главное — снабжали журналами и кни-
гами. Они были в курсе всего, что происходило в России,
в курсе новостей культуры, науки и литературы.
Они, действительно, обжились и еще приобрели вер-
нейшего друга, духовного брата и добрейшего товарища
290 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
Павла Сергеевича Бобрищева-Пушкина, дружба с кото-
рым продолжалась и в Тобольске, куда после долгих хло-
пот родных перевели сначала Фонвизиных (они уехали
туда в 1838 году), а в 1840г. — и братьев Бобрищевых-
Пушкиных, и по возвращении на родину, до конца дней
своих. Старший брат Павла Сергеевича Николай еще с
заключения в Петропавловской крепости страдал пси-
хическим расстройством. Павел Сергеевич все годы
ссылки, а потом по возвращении на родину неустанно
опекал брата и ухаживал за ним.
***
Фонвизины прожили в Тобольске почти 15 лет.
(Подробно о жизни Н.Д. Фонвизиной в Сибири и по воз-
вращении на родину см. в книге В.Колесниковой «Тайны
любовного треугольника».)
Они взяли на воспитание двух девочек из бедных
тобольских семей. Вырастили и хорошо воспитали их, а
когда возвращались на родину, взяли с собой. Позднее
обеспечили всем необходимым и выдали замуж.
Воспитывался в семье Фонвизиных и старший
сын священника С.Я. Знаменского Николай, которому
супруги дали отличное образование. У Фонвизиных в
Тобольске был дом с большим садом и оранжереей,
предметом особой гордости Натальи Фонвизиной. В
оранжерее — огромное количество цветов, за которыми
она постоянно и заботливо ухаживала, — ее «домашний
психотерапевт». Только в саду, среди своих любимцев-
цветов она успокаивалась и отдыхала душой.
Самым большим горем была тоска по оставлен-
ным на родине сыновьям, тем более, что, когда после
смерти ее матушки Марии Павловны, воспитанием
детей занялся Иван Александрович, они, подрастая,
ГЛАВА 11. И СТРАСТОТЕРПИЦА, И ГРЕШНИЦА 291
выказывали далеко не лучшие черты характера, были
своевольными, строптивыми. Родителей своих они,
конечно, не помнили, и ни рассказы о них Ивана Алек-
сандровича, ни письма родителей из Сибири не вызы-
вали в них никаких теплых чувств.
В одном из писем даже не укоряя, а с надеждой
Фонвизина писала:
«Как бы я поглядела на вас, мои милые! Когда встре-
чаю молодых людей ваших лет, сердце мое всегда болез-
ненно сжимается, я и смотрю на них и слушаю их с мыс-
лью о вас.
О, Боже мой! Неужели никогда не суждено мне
познакомиться с детьми моими? Неужели я всегда оста-
нусь для вас идеей, а вы для меня незнакомцами?.. Пре-
странное положение!
По крайней мере утешаюсь мыслью, что, если бы
вы познакомились с нами, то, вероятно, и полюбили бы
более».
Но не дал ей Господь счастья родительского.
Старший сын Дмитрий, уже студент Петербургского
университета, в 1850 году уезжает на лечение в Одессу
(ему 26 лет) и там неожиданно умирает. Супруги Фон-
визины еще не успели оправиться от этой страшной
потери, как получают — всего через год — известие, что
там же, пытаясь поправить здоровье, умирает и млад-
ший Михаил. Ему 25 лет, он был подпоручиком Преоб-
раженского полка.
Друзьям — супругам Нарышкиным, которые в это
время, вернувшись с Кавказа, уже живут в своем име-
нии Высокое под Тулой, Фонвизина пишет в декабре
1851 года:
«Как пьяницы в вине, так и я в цветах топлю свое
горе. Но, как видно, сердце берет свое, и это средство не
292 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
всегда помогает... Что делать, слава Богу о всем. Я и за
цветоводство свое благодарила и благодарю Бога, потому
что охота к цветам так сильно возгоралась во мне, что,
может быть, она дана мне, как предохранительное сред-
ство от мизантропии».
Кажется, нет большего горя, чем хоронить взрослых
детей престарелым родителям. Горе же Натальи Дми-
триевны усугублялась тем, что она жила, утешалась и
надеялась только на одно светлое начало своей жизни —
увидеть своих сыновей. Это горе ее было еще и жесто-
ким — оно как бы разделилось надвое: умерший стар-
ший сын, как ни велика была беда, оставлял надежду на
свидание с младшим. Всего через год эта мука потери
повторилась. И можно только поражаться, сколько сил
и мужества было в этой женщине, что запасов их хва-
тило ей на жизнь оставшуюся и даже на счастье в самом
ее конце. Господь, и только Господь давал ей эти силы. И
она это хорошо понимала, и молитва ее была непрерыв-
ной и истовой, молитва благодарности и надежды.
***
Рассказывая о Фонвизиной, нельзя обойти молча-
нием два события, которые без преувеличения грозили
лично ей заточением в крепость.
Первое было связано с осужденными петрашевцами.
Как известно, в 1849 году 21 член философского кружка
М.В. Петрашевского был приговорен к расстрелу, который
в последний момент был заменен каторгой. В январе 1851
года их по этапу доставили в Тобольск. Далее их отправ-
ляли на разные заводы Нерчинского горного округа — на
Акатуйский, Шилкинский и Александровский.
Тобольские декабристы приняли самое деятельное
участие в судьбе петрашевцев. Она оказывали новым
ГЛАВА 11. И СТРАСТОТЕРПИЦА, И ГРЕШНИЦА 293
«друзьям» Николая I и материальную, и моральную
помощь и поддержку. Однако необходимо было соблю-
дать конспирацию и осторожность. Поэтому непосред-
ственную связь с петрашевцами было решено осущест-
влять через декабристских жен — Н.Д. Фонвизину и Е.И.
Трубецкую.
Об этом сохранилось воспоминание М.Д. Франце-
вой, которое следует дополнить: тобольские декабристы
заботу о петрашевцах — как эстафету — передавали
друзьям — декабристам в Иркутске, а те — дальше —
по пути следования философов-этапников по Сибири:
«Была привезена в Тобольск партия политических пре-
ступников, так называемых петрашевцев, состоявшая из
восьми человек: Достоевского, Дурова, Момбели, Львова,
Григорьева, Спешнева и самого Петрашевского. Отсюда
их распределяли уже по разным заводам и губерниям.
Наталья Дмитриевна Фонвизина, посещая их в
Тобольском остроге, принимала в них горячее участие и,
находясь тогда в дружеских отношениях с князем Гор-
чаковым, просила его оказать сосланным в Омск Досто-
евскому и Дурову покровительство, что и было сначала
исполнено.
Накануне их отправления, мы с Натальей Дмитри-
евной выехали проводить их по дороге, ведущей в Омск,
за Иртыш, верст за семь от Тобольска. Мороз стоял
страшный.
Отправившись в своих санях пораньше, чтобы не
пропустить проезжающих узников, мы заранее вышли
из экипажа и нарочно с версту ушли вперед по дороге,
чтоб не сделать кучера свидетелем нашего с ними про-
щания. Тем более, что я должна была еще тайно дать
жандарму письмо для передачи в Омске хорошему
нашему знакомому, подполковнику Ждан-Пушкину, в
294 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
котором просила его принять участие в Достоевском и
Дурове.
Долго нам пришлось прождать запоздалых путников.
Не помню, что задержало их отправку, и 30-градусный
мороз порядочно начинал нас пробирать в открытом
поле.
Прислушиваясь беспрестанно к малейшему шороху
и звуку, мы ходили взад и вперед, согревая ноги и муча-
ясь неизвестностью, чему приписать их замедление.
Наконец, мы услышали отдаленные звуки коло-
кольчиков, вскоре из-за опушки леса показалась
тройка с жандармом и седоком, за ней — другая. Мы
вышли на дорогу и, когда они поравнялись с нами, мах-
нули жандармам остановиться, о чем уговорились с
ними заранее.
Из кошевых (сибирский зимний экипаж) выско-
чили Достоевский и Дуров. Первый был худенький,
небольшого роста, не очень красивый собой молодой
человек, а второй лет на десять старше товарища, с пра-
вильными чертами лица, с большими черными, задум-
чивыми глазами, черными волосами и бородой, покры-
той от мороза снегом. Одеты были они в арестантские
полушубки и меховые малахаи, вроде шапок с наушни-
ками. Тяжелые кандалы гремели на ногах.
Мы наскоро с ними простились, боясь, чтобы кто-
нибудь из проезжающих не застал нас с ними, и успели
только им сказать, чтоб они не теряли бодрости духа, что
о них и там будут заботиться добрые люди. Я отдала при-
готовленное письмо к Пушкину жандарму, которое они
аккуратно и доставили ему в Омске.
Они снова уселись в свои кошевые, ямщик уда-
рил по лошадям, и тройки помчали их в непроглядную
даль горькой их участи. Когда замер последний звук
ГЛАВА 11. И СТРАСТОТЕРПИЦА, И ГРЕШНИЦА 295
колокольчиков, мы, отыскав наши сани, возвратились
чуть не окоченевшие от холода домой».
К счастью, все сошло благополучно. Как сошло бла-
гополучно и в другом деле. В июне 1840 г. через Тобольск
проезжал Алтайский миссионер архимандрит Макарий
Глухарев. Он был известен тем, что и царю, и митропо-
литу тогдашнему Филарету безуспешно пытался вну-
шить мысль о необходимости перевести всю Библию на
русский язык. Фрагментарно такие переводы с еврей-
ского и европейских языков были. Но они не могли
полностью служить главной цели, о которой мечтал
Макарий, — религиозному просвещению всего русского
народа. В Тобольске он познакомился с декабристами,
о которых знал немного, да и сведения эти были иска-
женными. Когда же он познакомился с супругами Фон-
визиными, с П.С. Бобрищевым-Пушкиным и другими, к
тому времени переехавшими в Тобольск декабристами,
понял, что эти люди и их обширные знания, а главное —
владение языками, могут сослужить делу его жизни, его
миссионерству серьезную службу.
И эту службу — прежде всего М.А. Фонвизин, П.С.
Бобрищев-Пушкин и частично Наталья Фонвизина
сослужили четыре года спустя, когда беспокойного и
настойчивого Макария Глухарева уволили с миссио-
нерской службы. И в том, 1844 году, это было делом
опасным, нелегальным и грозило серьезными карами
участникам переводов Библии и переписчикам перево-
дов, так как от монарха и III отделения преосвященный
получил секретное и строжайшее предписание отыски-
вать и отбирать библейские рукописи и переводы на
русский язык.
И на этот раз все сошло благополучно. Но в обоих
случаях Натали Фонвизина испытала такое же чувство
296 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
удовлетворения от своих сверхпоступков, как и приезд
за мужем в Сибирь. Авантюрное, сопряженное с опасно-
стью для жизни, свободы и по сути героическое действо
снова украсило однообразие и однотонность ее жизни.
***
Надо сказать, что в принципе Фонвизина посто-
янно жила сосредоточенной внутренней жизнью. Она
много читала — прежде всего религиозной и мистиче-
ской литературы. В то же время много и часто пере-
писывалась — не только с друзьями-декабристами и их
женами, но и со священниками: С.Я. Знаменским, кото-
рый жил в Ялуторовске, с тобольским епископом Вла-
димиром виделась и часто беседовала, а потом поразила
его своим рассуждением о молитве Господней, которое
она изложила на 40 страницах. Какое-то время перепи-
сывалась и со священником Петром Мысловским, кото-
рый был духовником декабристов в Петропавловской
крепости.
***
По возвращении из Сибири Ф.М. Достоевский неко-
торое время переписывался с Фонвизиной. На него там,
в Сибири, она произвела огромное впечатление. Еще
до их встречи на морозном ночном тракте Фонвизина
вместе с Екатериной Ивановной Трубецкой добились
(«умолили», писал Достоевский) тайного свидания с
петрашевцами в остроге. В своем «Дневнике писателя»
за 1873г. он вспоминал: «Мы увидели этих великих стра-
далиц, добровольно последовавших за своими мужьями
в Сибирь. Они благословили нас в новый путь, перекре-
стили и каждого оделили Евангелием — единственная
книга, позволенная в остроге. Четыре года пролежала
ГЛАВА 11. И СТРАСТОТЕРПИЦА, И ГРЕШНИЦА 297
она под моей подушкой в каторге». В Евангелие же вло-
жены были еще и деньги. В письме к брату от 22 фев-
раля 1854г. Достоевский писал: «Что за чудные души,
испытанные 25-летним горем и самоотвержением! Мы
видели их мельком, ибо нас держали строго. Но они при-
сылали нам пищу, одежду, утешали и ободряли нас».
В письмах к Фонвизиной по возращении Федор
Михайлович делится самым сокровенным, их сближает
религиозность и неустанный духовный поиск. И, конечно,
огромная признательность и благодарность писателя за
прошлую помощь и сострадание, уважение к ней и почи-
тание: «С каким удовольствием я читаю письма Ваши,
драгоценнейшая Наталья Дмитриевна, — пишет Достоев-
ский в 1854 году. — Вы превосходно пишете их, или, лучше
сказать, письма ваши идут прямо из вашего доброго чело-
веколюбивого сердца, легко и без натяжки».
***
В 1853 году, благодаря неустанным многолетним
хлопотам брата Ивана Александровича М.А. Фонвизина
освобождают из сибирской ссылки. Фонвизины только
начали готовиться к отъезду, как получили известие, что
Иван Александрович тяжело и опасно заболел. Михаил
Александрович немедленно отправился в Москву, хотя
была середина апреля, лед на Байкале начинал таять и
его путешествие было опасным для жизни. Он добрался
до Москвы даже меньше, чем за месяц, но брата в живых
уже не застал.
Наталья Дмитриевна отправилась домой спустя
месяц после отъезда мужа. Обоим было запрещено жить
в Москве. Они поселились в имении Ивана Александро-
вича в селе Марьино Бронницкого уезда. Там — спустя год
после приезда — был похоронен Михаил Александрович.
298 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
***
А жизнь Фонвизиной после ухода мужа сделала
неожиданный вираж. Ее давняя, еще в Сибири дружба
с декабристом И.И. Пущиным перерастает в глубокое
чувство, которого она не знала, несмотря на свои много-
численные увлечения в течение жизни. Она понимает,
что это любовь. Поздняя, но пылкая, страстная.
Фонвизина знает, что Пущин — убежденный холо-
стяк, несмотря на свои — тоже многочисленные — увле-
чения. Она хорошо помнила, что рассказывал ей друг П.С.
Бобрищев-Пушкин. Одна молодая вдовушка страстно
влюбилась в Пущина, когда он был на поселении в Ялу-
торовске и настойчиво уговаривала его жениться на
ней. Никакие уговоры и отказы не помогали.
— Тогда я, старый, убежденный холостяк, — расска-
зывал Пущин, — мне уж полсотни лет стукнуло, и говорю
ей: «Будь по-твоему. Пойдем под венец. Да только сразу
после венца я пулю себе в лоб пущу. А ты снова вдовой
станешь». Тогда Фонвизина посмеялась и спросила
Павла Сергеевича:
— Думаете, он вправду пустил бы себе пулю в лоб?
Тот, не колеблясь, серьезно ответил:
— Конечно.
Однако после смерти Михаила Александровича и в
письмах Пущина заметила Фонвизина больше чем дру-
жеские изъявления чувств. Вскоре состоялось и объ-
яснение. Но стыдятся оба этих чувств — прежде всего
перед памятью Михаила Александровича.
Преградой почитают и немалые свои лета: Пущину
59, Фонвизиной 52, хотя волнуются, переживают и
страдают совершенно по-юношески. Трудно предпо-
ложить, как повела бы себя изменчивая фортуна, не
выбери влюбленные в качестве вестника и советчика
ГЛАВА 11. И СТРАСТОТЕРПИЦА, И ГРЕШНИЦА 299
общего их друга Павла Сергеевича Бобрищева-Пушкина.
Часто свои письма — исповеди Пущину Фонвизина
направляет сначала П. С. Пушкину. Без его совета, что
называется шага не делает. А он незаметно все больше
сближает влюбленных. «Насчет Ивана мое мнение, как
прежде, так и теперь — одно и то же. Твой жребий был
если не испытанием — готова ли ты пожертвовать даже
и своими воззрениями, то указанием прямо на него, а не
на кого-либо другого», — пишет он Фонвизиной.
Наталья Дмитриевна пишет любимому длинные — и
покаянные, и сомневающиеся письма, что называется
обнажает душу, поминая все свои грехи и признаваясь
в таких, о которых никто не подозревал. Она признается
Пущину, рискуя потерять его, что если умом служит
Богу, то «телом моим уже совершенно служу закону гре-
ховному».
Но даже эти признания не погасили любовь
Пущина. У него она, как и у Фонвизиной, была первая
и по-юношески страстная, горячая, бескомпромиссная.
В письмах она называет Пущина юношей, а себя Татья-
ной. Трудно сказать, когда, но Фонвизина придумала
легенду, что А. С. Пушкин написал с нее Татьяну Ларину,
а за основу сюжета «Евгения Онегина» принял историю
ее замужества.
Нельзя не отметить, что почти все историки, дека-
бристоведы вторили в советские времена этой ее
легенде, не удосуживаясь сопоставлять очевидные даты
и факты. Пушкин не был знаком, не видел и не слышал
о Фонвизиной. В 1822 году, когда она выходила замуж
за Фонвизина, он был в южной ссылке. По возвраще-
нии из нее он мог слышать в свете рассказы об этом
необычном браке. Но вряд ли заинтересовался, так как
300 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
в свете было множество похожих браков с близкими
родственниками, даже с кузинами и кузенами.
Объяснить, почему эта легенда пришла в голову
Фонвизиной нетрудно. Зацикленность на себе, своих
ощущениях и переживаниях, а одновременно пыл-
кая фантазия при отсутствии красок жизни, какого-то
ее движения, романтики, чуда полета, мечты, а потом
обыденности или даже трагичности течения жизни —
все это «строительный» материал легенды, которую
часто — и в наши дни тоже — создают о себе женщины
такого психотипа как Фонвизина. Сначала они создают
легенду, потом «изукрашивают» ее деталями, а скоро и
сами начинают верить в реальность этой легенды.
Скорее всего Пущин не верил этой ее легенде, но
деликатно молчал. Называть же себя Онегиным или
Евгением не разрешил.
***
К началу 1856 года накал страстей в письмах ста-
новится таким, что требует кардинального разрешения.
Фонвизина намекает, что может приехать к Пущину в
Ялуторовск, и это все решит, но сомневается, нужно ли
это любимому и свободен ли он в своем решении свя-
зать с ней свою судьбу.
Ответ Пущина окончательно убеждает: она поедет
к любимому. В Сибирь, из которой она вернулась всего
три года назад. Пущин пишет:
«За кого ты меня принимаешь? Ужели ты, все веду-
щая в изгибах сердца можешь допустить, что твой юноша
может терпеть малейшие принуждения в свободном
чувстве любви? Если на минуту он смел это думать, ты
должна его презирать как ничтожного деспота. Эти два
ГЛАВА 11. И СТРАСТОТЕРПИЦА, И ГРЕШНИЦА 301
слова не совсем ладно сочетаются, но тут есть полный
смысл.
Любовь свободна, как воздух, как птица — я не хочу
и тени любви, если она чем-нибудь принужденным,
не добровольным вызвана. Я не хочу срамить любви-
свободы и потому никому не предлагаю ее.
Подумай хорошенько, и ты со мной согласишься. Я
далеко не то, что ты во мне видишь. Твое горячее вооб-
ражение, твое увлечение поставило меня на пьедестал.
Мне совестно, хотя и отрадно читать твои листки, но, с
другой стороны, я внутренно сознаю, что если то малое,
которое ты во мне отыскала, сколько-нибудь живит чув-
ство, то это чувство не умрет. Решит Бог и свидание».
Фонвизина едет в Сибирь. Тайно — от властей и
близких. О поездке знают только друг Павел Сергеевич
и верная Францева.
Ее приезд в Ялуторовск был громом среди ясного
неба для всей декабристской колонии, но Фонвизина
объясняет, что приехала проведать не только их, но и
тобольских декабристов и навестить своего названного
племянника петрашевца Дурова.
Она, действительно, навещает друзей в сибирских
городах, возвращается в Ялуторовск и здесь в конце
августа 1856 года ее застает известие об амнистии всем
декабристам. По возвращении в Марьино пишет дру-
зьям Нарышкиным в Высокое.
Из письма Н. Д. Фонвизиной к Е. П. Нарышкиной,
декабрь 1856 г.:
«Если бы спросили меня, когда я пробиралась по
торговому тракту на Златоуст, сбилась с дороги и про-
ездила по разным заводам около 200 верст лишних, для
чего еду, я бы ничего не могла сказать в ответ, кроме
«так надо»…
302 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
Я убеждена, что сделала хорошо и исполнила волю
Божию моей поездкой. Но уверять в этом никого не
стану, доказательств для убеждения других никаких не
имею.
Нам дано не только веровать, но и страдать. За все
слава Богу!..
Апостол говорит: «нам дано не только веровать, но
и страдать». В этом тексте страдания принимаются как
дар свыше. И точно, способность или умение страдать
есть наука святых, и дар всех даров полезнейший для
души, укрепляющий ее в вере, надежде, любви…
От болезни что ли, я была в каком-то восторженном
настроении, как бы готовясь к близкой смерти более,
нежели к жизни или путешествию в Сибирь далекую,
принимая желания мои и мечты об этом за расположе-
ние к бреду»…
По возвращении Пущина из Сибири они тайно от
всех венчаются — 22 июня 1857 года. Первым сообщает
Наталья Дмитриевна о своем замужестве Нарышкиным:
«Венчание Ивана и Натальи — двух существ, соеди-
ненных странною судьбою, по особенному и дивному
назначению. Хорошо, что 22-го венчались. Потом, позд-
нее он, бедный, не мог бы и вокруг аналоя пройти… Итак
я в 52 года вступила вторично в брак — не правда ли, что
это противно и здравому смыслу, и приличиям, и даже
обыкновенным христианским верованиям».
Иван Иванович был уже неизлечимо болен. Но он
пытался бодриться, и Фонвизиной, вероятно, не прихо-
дила в голову мысль о скором его уходе. Она все два года,
что длился ее брак, разъезжала по многочисленным
своим имениям, которые были запущенны еще Иваном
Александровичем, видимо, помещиком не очень раде-
тельным.
ГЛАВА 11. И СТРАСТОТЕРПИЦА, И ГРЕШНИЦА 303
Из письма Н. Д. Фонвизиной к М. М. и Е. П. Нарыш-
киным, 29 марта 1859 г.:
«Здоровье мужа черепаховым шагом подвигается к
лучшему — сил как будто побольше, потому что иногда
сам спускается писать письма, но скоро утомляется…
Он при малейшей возможности действовать с жад-
ностью хватается. Например, хлопочет о перестройке
бани, о разных бумагах по делам моим и других. Даже
иные бумаги пишет, чего прежде положительно не мог
делать…
У нас на днях гостила Дорохова с Аннушкой. Про-
жили всего 10 дней. Больному моему весьма отрадно
было свидание с директрисой и с дочкой. Аннушка-
Нина — премилое и преласковое 16-летнее существо.
Такая приличная девочка — прямодушная, без всяких
вычур».
Иван Иванович скончался 3 апреля 1859 года
на руках своего сердечного друга Павла Сергеевича
Бобрищева-Пушкина, который был при нем неотлучно
последний месяц. Обоих мужей похоронила Фонвизина
на кладбище в городе Бронницы, у городского собора.
Из письма Н. Д. Фонвизиной к М. М. и Е. П. Нарыш-
киной — 8 апреля 1859 года:
«Нынешний год, день вчерашний, день рождения
моего — положил траур на всю оставшуюся мою земную
жизнь, насколько Господь продлит ее.
Общий друг наш Павел Сергеевич пишет вам, близ-
кие сердечные друзья мои, о моем горе. Я еще не свы-
клась с ним, не проникла до самой глубины его — стою
перед лицом Божиим, ошеломленная поразившем меня
ударом мощной десницы Его. Говорю: да будет! А сердце
обливается кровью — пустота сердца невообразимая!
Потому что все силы его сосредоточены на одном…
304 ВАЛЕНТИНА КОЛЕСНИКОВА
Наша привязанность друг к другу была для меня как
что-то библейское. То не была дружба, то была любовь!
Но любовь какая-то могучая, отзывающаяся нездеш-
ним. Это был какой-то неожиданный вставной эпизод в
моей странной жизни…
Не хочу бороться с печалью, разработка которой,
видно, давно для меня предугадана. Что будет послед-
ствием этой разработки, до меня не касается. Мое дело
терпеть и приступы тоски, пожирающей — попаляющей
сердце без всякой видимой или понимаемой отрады, и
приступы равнодушия, не менее тягостного.
А делами занимаюсь, как будто ничего не случи-
лось. Все говорят, какая сила воли у нее!, не подозревая,
что воли — то и нет. Страдаю как скот, которого бьют
больно — кричит, боль утихнет — и все как забыто, опять
бить начнут — опять кричит от нестерпимой боли».
Она прожила после Ивана Ивановича еще 10 лет.
О том, как жила она эти годы, известно мало, кроме
того, что постепенно разум ее угасал, и в конце жизни
это было уже слабоумие. Ее имения и богатство доста-
лись дальним родственникам. А похоронили ее рядом с
обоими мужьями — там же, в Бронницах, у городского
собора.