Когда моя мама в тридцать лет выходила замуж, у нее было девятнадцать платьев, черные лаковые туфельки и одна подушка с одеялом. Она чувствовала себя умной, богатой и счастливой. К тому же мама была учительницей, а в те времена учитель в деревне считался вторым человеком после председателя.
Мама родом с Мстиславщины. В конце войны немцы, отступая, сожгли всю ее деревню, и в землянке, которую выкопал мой дед, ютилось девять человек. Поэтому, как только после оккупации в Мстиславле вновь открыли педучилище, мама сразу же поехала туда и поступила.
Поступить одно, а учиться как?.. В чём ходить на занятия? Все ведь сгорело! Если какое-то платьице еще имелось, то на ноги, кроме лаптей, обуть было нечего. И тут вдруг из Мстиславля приехала невестка – жена маминого старшего брата, который был на войне (на тот момент брат уже погиб, но об этом еще никто не знал), – и привезла ей в подарок небывалое богатство: новые черные резиновые галоши! В этих черных блестящих галошах, словно в лаковых туфельках, мама потом и щеголяла на первом курсе, даже в холод. А другие студентки, тоже погорельцы из деревень, ходили на занятия в лаптях и завидовали ей.
Как только мама окончила училище и пошла на свой хлеб, то все деньги стала тратить себе на наряды. Молодость, которая пришлась на тяжкие военные и послевоенные годы, уходила – хотелось хоть немного покрасоваться. И первое, что мама ухватила себе на базаре – настоящие черные лаковые туфельки на высоких, крепких каблуках! Трофейные наверное. После войны прошло два или три года, и домой уже вернулось много фронтовиков, которые дошли до Германии. Вернулись не только с медалями, но и с трофеями. Счастливицам, которые дождались своих мужей-победителей, подарков хватило не только для себя, чтобы пощеголять, но и осталось, что и продать – на строительство новой хаты, на покупку коровы… Потому в те времена даже на базаре маленького белорусского городка можно было ухватить шикарное платье или красивые туфельки.
Нет, понятно, мама помогала деньгами и своему отцу – хату новую ставить, и маленьким племянникам всегда гостинцы привозила… И всё-таки, как потом сама признавалась, лишний кусок хлеба не ела, лишь бы только обновку заиметь. Обычно это был отрез на платье. Те отрезы, наверное, тоже были трофейные – немецкие или даже японские, потому что платья из них получались отличные: легкие, полупрозрачные, пышные, цветочных рисунков… Из крепдешина, креп-шифона, шёлка… Низ платьев – то в складку, то плиссе, то с оборками… И все – в сборку по талии… С поясками, пряжками, бантами… По большой горловине – пелерины, по маленькой – воротнички… Плечики – на подкладке… На рукавах часто – высокие манжеты, и на каждой манжете – с десяток маленьких пуговичек, обтянутых тканью. А на лифе – пуговичек аж двадцать пять: от воротничка до пояска с пряжкой, который туго охватывал мамину тонкую девичью талию… И ко всему этому – представьте себе! – настоящие черные лаковые туфельки на высоких и крепких каблуках, а еще – маленькая пузатая сумочка и щегольски загнутая вверх высокая шляпка. Не учительница, а артистка с экрана!
Недаром, когда в начале 1950-х годов мама в поисках женского счастья перебралась из Восточной Беларуси, где война всех кавалеров побила, в Западную, на Гродненшину, она оказалась самой модной и привлекательной девушкой в деревне. И парень красивый тут же нашелся, да не лишь бы кто – он умел водить машину (в армии научился), потому и работал в городе. Это был весомый аргумент в его пользу. Другие кавалеры перекидывали вилами навоз в колхозе и еще только примеривались, как бы в город сбежать. И вскоре мама вышла замуж за моего отца. Деревенские девчата только вздыхали с завистью: “Что же, она ведь богатая: у нее – девятнадцать платьев!..”
Моя бабушка-“западница” невестку богатой не считала. Ну и что, если у молодой – девятнадцать платьев, зато – всего одна подушка с одеялом! Своей дочке бабушка дала в приданое не только сундук з ткаными рушниками, покрывалами и скатертями, но еще корову и гумно. Гумно пересыпали – разобрали по бревнышку, перевезли на двор жениха и снова по бревнышку собрали. И стояло оно после этого еще более полувека…
Поэтому всю оставшуюся жизнь моя любимая бабушка припоминала моей маме ту единственную подушку с оделом и девятнадцать платьев:
– Крепдешины!.. Зачем они замужней?..
И правда, рождение трех детей за пять лет так испортило мамину фигуру, что девятнадцать платьев – легких, пышных, полупрозрачных, с оборками и пелеринами, из крепдешина и шифона – висели, забытые, в шкафу. Даже если бы фигура и позволяла бы, надеть их маме все равно было некогда: трое детей – один за другим, строительство собственного дома, хозяйство – корова, свиньи, куры, большой огород, а еще – каждодневные проверки ученических тетрадей и написание планов!..
Так что висели мамины девичьи платья, висели, висели… и дождались меня! Я подросла, стала открывать шкаф и перебирать платья. Нет, я их не надевала – они казались мне чересчур старомодными. В моем детстве платья из крепдешина и шелка уже не ценились – на пике моды был кримплен.
А вот туфельки черные, лаковые я примеряла. Они блистели, будто новые. Привлекали их высокие каблуки. Я часто ходила по дому, громко стуча этими каблуками по полу, и чувствовала себя высокой и стройной, умной и уверенной. Я не была модницей, я была книжницей – в классе училась лучше всех девочек. И первой мне хотелось быть повсюду – и на уроках, и после уроков. Поэтому к маминым платьям я имела конкретный интерес.
У моих подружек были красивые куклы – немецкие, с настоящими волосами, которые можно было расчесывать, и с глазками, которые закрывались. А уж платьев красивых им подружки нашили! Еще бы, у одной мама была швея, а у другой – продавщица!.. Они могли своим дочкам хоть какие-то лоскуты с работы принести. А у меня кукла была пластмассовая, с пластмассовыми волосами и с глазками, вылитыми из пластмассы. Да и платье красивое у нее было только одно, в котором она в магазине продавалось. А сшить новые было не из чего – из выцветших обрезков от моих ситцевых халатиков, из которых я вырастала за лето, мне шить не хотелось. А что могла принести с работы моя мама? Только чужие испорченные тетради. Вот и чесались мои руки на мамины платья. Но она не отдавала их – берегла как воспоминание о молодости, о своих надеждах на счастливую и богатую семейную жизнь, которые так и не свершились.
И все же мне повезло! Однажды весной, перед Первомаем, мама, убирая в доме, достала все свои девичьи наряды и вынесла их в кладовку, повесила их в старый, еще фанерный шкаф. Наверное, наконец полностью распрощалась со своей молодостью, перестроилась на другую жизнь.
Из кладовки выцыганить платья было легче. Вооруженная ножницами, я мгновенно испортила всю ту красоту – отпорола оборки, отрезала пуговички, вытащила из поясков пряжки, порезала широкие платья на узкие локуты… И на этом моё швейное вдохновение закончилось. Все заготовки для будущих кукольных нарядов я сложила в шуфлядку старого шкафа и… больше никогда ее не открыла. Я переросла свое желание – уже неинтересно было играть с куклами. И больше не волновало то, что у подружек куклы красивее моей. В тот момент у меня уже появились другие приоритеты.
Еще спустя несколько лет мама, прибираясь в кладовке, скрутила и засунула в старый мешок те крепдешиновые и шифоновые обрезки и без сожаления выбросила их вместе с другим тряпьем, ни словом меня не попрекнув.
А вот черные лаковые туфельки остались. Много лет они лежали в мамином доме в серванте, в нижней, закрытой его части, вместе с другой обувью. В верхней же, за стеклом, красовались фарфоровые рыбки-рюмки вместе с большой фарфоровой рыбой-графином, а также разные фужеры, чашки, вазочки, статуэточки – красивые, но недорогие ученические подарки маме на праздники.
Шли годы. Менялась мода на форму обуви, каблуки, цвет, кожу… Покупались новые туфли, изнашивались и выбрасывались, а эти, мамины девичьи, оставались лежать в своей картонной коробке, жили. Они пережили и другие туфельки, и мамин сервант, и маму.
Теперь они живут в моем шкафу, среди моей обуви. И мне кажется, что они по-прежнему блестят, как новые. Время от времени я обуваю их и, стуча каблуками по полу, хожу по своей квартире. Я чувствую себя в них высокой и стройной, умной и уверенной, как и много лет назад. В них и сегодня можно было бы пойти “в люди”, на какую-нибудь вечеринку, да вот беда – мне не с чем их носить. У меня нет не то, чтобы девятнадцати платьев, – лёгких, пышных, полупрозрачных, с оборками и пелеринами, из крепдешина и шифона, – даже одного! Только брюки с пиджаками.
Перевод с белорусского языка автора.
(Опубликовано в журнале "Неман", №11-2017, г. Минск)