КРАХ.
«…жизнь – либо дерзкое приключение, либо ничто».
Хелен Коллер (Открытая дверь)
Часть 1
1
Разве можно объяснить, как и с чего, сойдя с привычных катушек, в какой-то момент забываешь обо всём? Где та пресловутая принципиальность? Хотя, о какой принципиальности речь, если стрелка часов подбирается к семи часам утра, если всё до определённой степени: и настойчивость, и честность, и самовыражение. В пятницу, хорошо, что сегодня не тринадцатое число, всплывает на поверхность чувство особой вины. У самого заурядного человека этого чувства вины за неделю накапливается под горлышко.
Тут и возникает вопрос, а как с последствиями?
Что это такое? Бог его знает. Я не шибко верю в приметы. Но то, что день принесёт массу неприятностей, я не сомневался. Чувство никак не рассмотреть, ни под микроскопом, ни приставив к глазу кружок из указательного и большого пальцев, и как бы через подзорную трубу вглядываться в даль, ни зажмурив оба глаза, так тоже можно что-то увидеть.
Пятница - стервозный день. Стервозность его находится в скрытном состоянии. У скрытного состояния и скорость отдачи, и теплота плавления пониженные. В пятницу я как бы ускользаю сам от себя. Не я, а некая форма меня выскользнула из тьмы в намерении дожить неделю. Я сам остался во вчерашних мгновениях засыпания. А некая форма пробуждения – это особое царство, нечто иное, совсем не то, чего, допустим, я жду.
Да, время непростое, живу среди людей, отучившихся улыбаться. В переходное время недоброты много. Переходное время не допускает, чтобы кто-то один безмерно счастлив был.
Всё существует само по себе, как и следует быть, совершается вокруг чего-то. Мои мысли должны крутиться вокруг сковородки с яичницей, а они норовят свернуть на сторону.
Если человек недобр, ему что и остаётся, так желать зла. Желать зло – это не ко мне. Желчь зла разъедает душу. Обострённое чувство абсурдности, которое, вроде бы, помогает отбросить видимость происходящего, тем не менее, оно и даёт мне право судить о сущности всего, судить с язвительной усмешкой.
Не с той ноги встал, так жди определённого знака или сигнала. Самому принимать решения несподручно, не на кого свалить будет, если что не так пойдёт. Не с утра же предполагать, как день пойдёт. Умел бы, так карты раскинул. Не дано этого. Я, что, я живу ожиданием лучшего.
Ах, жизнь, жизнь. Ничего не возможно удержать, как бы я ни хотел. Спешу, скольжу, надеюсь, не зная покоя. Мухой, проснувшейся вместе со мной, жужжит тишина.
Шага не шагнул, а уже полон ощущением, что прошлая жизнь кончена. Листок, на котором она записана, мой куратор складывает самолётиком: раз согнул, ещё раз, придавил, мне, что и надо, так форточку открыть. Сквозняк подхватит самолётик, - никаких усилий с моей стороны не надо. Нужно только проследить, куда поток самолётик понесёт.
Ясное дело, сигнала сверху жду.
Сигнал сверху – вроде бы телефон звенит. А телефон звенит всегда по-разному: то громко, то сухо и равнодушно, то требовательно, чуть ли не властно. Звонок пробуждает предчувствие, - каким будет разговор. Сбудется предчувствие, от этого как бы облегчение. Мой телефон давно молчит. Мне некому звонить.
День прошёл, месяц, несколько лет. Ничего не помню. Забыл. Будто меня и не было. Прошлого не было. У мужчины всегда должно быть прошлое. По карманам надо похлопать, может, крошка прошлого, где завалялась. Раз прошлого нет, - что-то с головой. Забыть – это простительно. А вот лишиться прошлого, это не всё равно, что избавиться от тени. Тень ведь не от самого человека, а тень – производное души.
Хватит чушь городить. Всё из-за того, что ни в чём не уверен.
Собственная душа рождает чудовищ не только во сне, призраки видятся за спинами многих и многих людей. И хочется не замечать ничего такого, хочется не осуждать, хочется угрызения совести притушить, но, может быть, таким образом, я надеюсь притупить своё отчаянье. Какая-то безжалостность у меня без решимости порвать оковы. Вериги, надетые кем-то, избавиться от которых не получается.
Чего там, понятно, на первый, второй, третий рассчитаться жизнь заставила. Третьим два шага вперёд. Я обязательно попадаю в категорию выделенных, и заставят меня пройди тест на выживание. Должна же жизнь определить, что я за зверь.
Зверь – это тот, кто не может жить без крови. Кто, в случае чего, ест себе подобных, кто запахи различает. Чем пахнет кровь, по крайней мере, зверь знает. Рыльце у него не в пушку. Меня потянуло посмотреть, чем заросло моё рыльце.
Мужику с утра смотреться в зеркало западло.
Я чувствую беспросветность тьмы, она рядом, она, как туман, не тает. Мне стоит гордиться, что живым выбрался из сна. Есть недоумение, так оно напоминает, что основа жизни сохранилась. Распорядок не поменялся.
Вроде как решимостью глаза светятся. Паники нет. Панику сеет сомнение прошлого, тогда готов поверить всякой пакости. День только начался, с сомнением шагнуть в него, значит, нахвататься презрения: то ли к себе, то ли к жизни вообще. Сомнение – это когда набор слов «кажется», «надеюсь», «может быть» с языка не сходит. Но ведь я на что-то надеюсь.
По сути, день сам о себе заботится, он себя настраивает, чтобы его прожили. Ни один день не так уж и плох, ни один – не чересчур хорош, как на него надеешься.
Но день же сам по себе не опора, не крючковатая клюка, не перильце лестницы, по которой карабкаешься вверх. День сам по себе – ничто, череда минут. Не минуты делают поступки, а человек, проживающий эти минуты, творит историю.
Высокопарное заявление. История превращается в историю, когда её на бумагу запишут. История вероломна. Вероломна – ветроломна. Ругаться на себя не хочется.
Не знаю, что и отчего. Никак не избавиться, не разбить, не спрятать так далеко, чтобы и самому не найти, муки домыслов и скорби. Они, скорее, отвращение, нежели гордость, внушают. Никакой благодарности к жизни. За что её благодарить? Нет в жизни радости.
Сговорчивости мне не хватает. Сил нет, бороться до конца. Не живу, а мыкаюсь. Мыкаюсь, потому что неудачник.
Раз вздохнул, второй раз вздохнул, третий. Утро только началось, а надо день прожить. Как день прожить?
Встал рано: неприятный, тревожный сон не дал спать дольше. Что снилось? Вроде как падал в колодец. И не расставив руки, не цепляясь за осклизлые стены, не вереща недорезанным поросёнком, а осмысленно падал. Падение – наказание. За что?
Наступление утра воспринял с облегчением.
Сегодня, как и вчера, и как три дня назад, и как месяц назад, я поднялся, чтобы продолжить жить. Не за тем, чтобы ещё одно кольцо прикрепить к цепи жизни, а, может, и за этим.
Не хочу пересчитывать, вслепую перебирать эти кольца. Какие-то, наверное, ржавчина уже тронула, какие-то ещё первозданно блестят. И разный вес у колец, и из разного металла они, и звон, при встряхивании, при переборе, разный. Где-то он мелодичный, где-то глухой, будто из подземелья. Наверное, в дни-кольца с глухим звоном, я в себе самом жил, словно в тюрьме.
Мысли - клише из слов.
Слова – словами. Славен тот, кто успешно пользуется словарным многообразием. Слова могут взять верх над человеком, обрести власть над ним. Я не хочу подчиняться. Я готов сражаться. Не размазня я, не маразматик. На память ещё полагаюсь.
Три года назад, пять ли лет назад жизнь нанесла нам всем одну саднящую рану, теперь она потихоньку затягивается, вроде, сама собой, но излечиться от боли, незримой для окружающих, но сосущей нутро, не удаётся. Не только жизнь снаружи перестроилась, но и основу душ она испоганила. В другой стране я теперь живу. Никуда не переехал, а всё другим стало.
Свою рану как-то заживить можно, время лечит, но то, что творится в стране – это неизлечимо.
Почему в три года или пять лет срок перемен выделил? Не знаю. Одна эпоха сменила другую. Без переходного периода, без подготовки. Происходящего до сих пор не понимаю. Гласности обрадовался. Родился в одной стране, живу – бог знает, в какой. Система рухнула. С ног на голову всё перевернулось. Вляпали нас во что-то, приходится терпеть. Есть желание послать, да возможностями такими не обладаю. А послал бы, ох, далеко послал бы.
Всё-таки, удивительна тишина. Звука включённого телевизора за стеной у соседей не слышу, он есть, но как бы и нет. И о чём кричит возле подъезда дворничиха, а она кричит, не слышу, стук капель об раковину перекрывает всё.
Не знаю, может быть, нечто особое есть основа меня. Фундамент, на котором я взрос, не для меня заливали. Может быть, по ошибке что-то, принадлежащее кому-то другому, перешло ко мне? Поэтому, частенько по утрам, растерянный, ошеломлённый, таращу глаза за заоконье. Вывеску читаю, автобусную остановку разглядываю, к шуму прислушиваюсь. Бог знает, куда мечтательность тогда меня заводит. Я ли проплываю мимо реальной действительности, действительность ли, маленьким мотыльком, упархивает за горизонт... Мне тогда всё равно.
Каждый человек, который мысленно встречается на пути, возбуждает вопрос: «Что ты есть такое?» И тут же ответ слышу: «В зеркало на себя посмотри и себя спроси».
В лоб ни о чём таком никогда не спрошу. И меня, знаю, не спросят об этом. Ко мне на худой козе не всякий подъедет. Тот ещё субчик. Не скрою, сильно изменился.
Не должны изменения происходить с бухты барахты. К ним подготовиться надо. Кто-то должен подготовить. Знать надо, согласно каким законам с нами со всеми изменения происходят? Отчего зеркало жизни вдруг помутнело, почему оно искажать реальность стало, вместе с реальностью мой облик стал чуждым мне самому?
Да, ладно. Заботы мозги отшибли, вот понимание и улетучилось.
В пятницу нередко посещают мысли, что жизнь пошла псу под хвост, про какое-то там безропотное самопожертвование думается, про непосильный крест, который приходится нести. И про то, что жизнь загнала своими проблемами в угол, во имя чего – непонятно. Скорее, во имя победы надо мной, грешным. Но ведь взять-то с меня нечего!
Про непосильный крест – это как посмотреть. Христос нёс кипарисовый крест на спине, а теперь увесистые кресты, золотые, грудь иным давят. Оно, конечно, новое время рождает новые цели. И процесс достижения цели отлажен. Для некоторых, это всё равно, что испечь пирожок. А испечённый пирожок первым пробует тот, кто ближе к миске.
К миске я не допущен. Я не победитель, который забирает себе всё. Всё – это что? Моя жизнь – всего лишь песчинка в высоченном бархане всей жизни, мои накопления – так это такой мизер, что его и под микроскопом не разглядеть.
Вот и считаю, что нет у жизни ко мне великодушия, нет. Занятных случаев было полно. Все они были нелепыми, неожиданными, как гром среди ясного неба: и моё рождение, и учёба в школе, и женитьба, и стремление мысленно за окоём уйти. Всего было много. Толку только не было.
Мне ли с моей деревенской психологией, приземлённому, боящемуся перемен, мне ли мысленно устремляться за окоём?
Каким-то бесконечно одиноким себя чувствую, каким-то беспамятством пропитался по отношению к тем дням, которые следа не оставили.
Но ведь не жалею о том, что было. Ну, ушли дни и ладно.
Не прошу я милостыню. Обхожусь тем, что есть.
Полнит с утра пустотелое блаженство ничегонеделания, казалось, помышлять о чём-то, кроме себя самого, невозможно, это блаженство обессиливает, но оно же и томит.
Стою возле окна, а мысли бегут, бегут. Кажется, звук их шагов слышу. Не понимаю, что это за импульсивное желание скрыться в отдалении, чтобы оттуда вытянуть новую мысль, и её переманить к себе. И что удивительно, мысли меня не опустошают при этом. И бессмысленно заградительную сеть вывешивать.
Мешанина из движущихся призраков загадочным образом обездвиживает.
В простую привычку, в некий ритуал выродилось это утреннее лицезрение части улицы через окно. Хочу удостовериться, что всё по-прежнему, всё так, как я привык видеть. Хоть в этом нет изменений.
Как мог, так и прожил кусок отпущенной мне жизни. Что сумел, то и сделал. Хвастать, в общем-то, нечем. Что-то отвергать, что-то стараться забыть… Радости особые не помнятся, зло – оно всплывёт, оно не забывается.
Не злюсь я, не злюсь. И наказание не жду. Не за что меня наказывать. В прошлом, может быть, были неблаговидные поступки, смысл которых не совсем понимал. Старался понять, и не мог. Не пытался бы понять, вообще прощение не заслуживал бы.
А нужно мне чьё-то прощение? Прощение ведь не медаль, которую с гордостью носить на груди можно.
Я не бог, чтобы создать свой мир. Я простой человек, которому и жизни не хватит, чтобы понять окружающий мир. Не дано мне умение прислушиваться к тому, что вокруг. Грешу, не без этого. Грань греха и добродетельности где-то рядом. Обман это, скорее всего. Рано или поздно обман обязательно раскроется. Конечно, лучше, когда пожить всласть до раскрытия обмана удаётся.
Я не хуже и не лучше других. Был бы лучше, иконы с меня писали. Живу по классику: ничто человеческое мне не чуждо. Ко всему примериваюсь, будто купить хочу. Возникает желание что-то изменить, но, как говорится, бодливой корове бог рога не даёт, а мои бесконечные «будто» нутро выхолащивают.
Утреннее небрежение не может остановить поток мыслей, но оно и не способно проложить дорогу вперёд.
Стало совсем грустно. Как личное оскорбление ощущаю преждевременную неизбежность расставания с чем-то. Знать бы, чему придёт конец?
Циник. Зло какое-то выудить хочу. Зло – это ведь проявление власти над другими. С моим бы злом начальником гарема быть. Если б не идти на работу, а любовался бы звёздным небом, сочинял стихи для любимой женщины.
У меня есть чувство слова, я знаю силу слова, отношусь к словам с уважением. Может быть, в другое время и служил бы слову, если бы был понахрапистей, понахальней, мог бы отстаивать свои убеждения.
Мне бы попасть в струю, в депутаты наладиться, уж тогда бы я сыпал словами без остановки.
Депутатом не просто так стать. Депутатом надо родиться, локотки острые иметь для расталкивания, позвоночник гибкий, особую плёнку на глазах, язык раздвоенный змеиный. Сыпать словами, значит, отрабатывать пригоршню медяков. В меня никто ничего не вложил.
Оно понятно, когда в кармане две копейки, половину отдать труда не составит. А если две тысячи? Десятую долю ведь отдать тогда трудно.
Когда нет ничего своего, вроде всё понимаешь, к чужому горю отзывчив…
Раз ничего такого нет, то и не стоит словами прикрываться.
Давно понял, что если сердце начинает сжиматься от невыносимой тоски, и тишина начинает шириться возле меня, то что-то обречено на гибель. Что?
Стискивает меня кольцо.
Поиграть хочется? Детское отношение к игре, оставшееся из детского сада, не работает. В детском саду мы играли понарошку. Игры с взрослыми жестокие, заканчиваются они зачастую плачевно.
Правила игры у детей и у взрослых совершенно разные. Взрослому, на шару, просто так, редко когда с неба свалится подарок, редко когда перед ним распахнут дверь в кладовую с богатством. Хочешь что-то получить, - ломись во всё закрытое. Согни спину перед сильным, не выбивайся из хора поддакивающих.
Мои размышления – размышления типичного недоношенного ребёнка, лучше сказать, выкидыша.12
Выкидыш…Недоношенный…Он изначально несчастливый. Он – несчастненький, он всем будет неудовлетворён. Даже если он абсолютно свободен, всё одно он будет не прав. По определению.
Мысль, всё-таки, прелюбопытная вещь, она из страны грёз. Зарыв голову под подушку, с ней не расстанешься. Чтобы её отвадить, сила воли нужна, сила духа. В первый момент после освобождения от мысли, запах пустоты и ненужности чувствуется. Этот запах предвестник неудачи. Вот и томит смутная угроза. Какая, с чем она связана, я не хочу домысливать.
Я стараюсь никого не посвящать в свою личную жизнь. Ни во что стараюсь никого не посвящать. Из-за того, чтобы никто не сказал, что я творю глупости.
Меня со всех сторон глупости окружают. Они всюду, везде. На кухне, в спальне, на автобусной остановке, на работе.
Седина в голову, бес в ребро – это не про меня. Я на той стадии, которую принято называть неопределённой. Ничего удивительного, если и эпоха теперь неопределённая. Я соответствую эпохе. У каждой эпохи свои герои.
Я вот не знаю, чего от меня хотят, вот и поступаю, как понимаю.
Вроде бы всегда отличался серьёзностью. Из-за этого, мне так казалось, медленно тащился вперёд за более шустрыми, старался обдумать каждый свой шаг, всё о правильном выборе думал.
А жить надо было, как жили тысячи людей, не думать о том, как жить.
Пора было отправляться на работу, но силы куда-то пропали, что-то навалилось, какие-то страхи накатили. Хорошо бы заболеть, не болея.
Такое не для меня. Фортуна, по большому счёту ко мне не благоволит. Не поворачивается лицом. Всё у меня теперь кувырком. Через голову или через противоположное место.
В пятницу тянет освободиться от бремени забот. В пятницу хорошо бы пожить отдельно от своих забот. Никаких объяснений, никаких доводов. Сидеть бы перед телевизором, есть блины со сметаной.
Мне много не надо. Тарелку супа, кусок хлеба…раз в день по-настоящему поесть. Ну, там почитать книгу, ну, когда-никогда поиметь женщину. Для души чуть-чуть пожить. Духовную пищу посёрбать.
Поморщился от приведённых доводов. Конечно, мужчина имеет право делать то, что ему хочется.
Вижу, как на стене пропечатались чьи-то удивлённые глаза, как у кошки в полночь, зелёные, но ярче. Ещё не хватало, чтобы и ухо показалось. Напугал, что ли, кого-то своими размышлениями? Ничего, домового успокою. Глупости – они были, есть и будут.
Чудное время: не могу ничего сделать, не могу сказать так, как надо. Понимаю, что от чего-то отказаться надо. От чего?
Мне бы исповедаться. Так-то оно так, только я не религиозный человек. Просто созерцать жизнь не могу. Встреваю, не понимая зачем, в происходящее.
Жить, получил-истратил, не по мне.
В этот момент солнце убралось за облако. Через стекло чувствовалось, что воздух утра стал колючим. Зато голова прояснилась. Бог с ним, с унынием. Оно поспешное и преждевременное. Будет день, возникнут и новые надежды. И настроение улучшится.
Я не из тех, кому только палец покажи, он прямо так и заулыбается. Я не из таких. Кто утверждает, что стоит пятничные утренние ожидания окрасить в радужный цвет, как тут же они осуществятся, тот человек врёт подобно сивому мерину. В чём лживо ржанье сивого мерина, - это не ко мне, это надо спрашивать у конюха. Лошадей люблю, но понимать их язык не научился.
Считаю, что вообще, есть вещи, которые предотвратить невозможно. То, что должно произойти, произойдёт, несмотря на все усилия не дать этому случиться.
Вот и выходит, что я ни за что не отвечаю.
Как говорится, для кого-то куш, а кому-то и кукиш приготовлен.
В это утро я был не из тех, кто готов причинить другим боль.
Уверенность в себе таяла, осыпалась, как иней с проводов в солнечный день.
Хотя, хотя где-то читал, что в пятницу хорошо начинать новое дело.
Неужели какой-то чудак суммировал сотни выкладок, и сделал этот вывод? Но то, что в конце недели души делаются более открытыми, ожидание выходных настраивает на удовольствия, - это и к бабке не ходи.
А как же тогда с моими наблюдениями, что в пятницу люди порой становятся странными и капризными. Начинают говорить сами с собой, и мне порой бессмысленно переключаться на что-то другое. Мысль постоянно переползает к той проблеме, которая мучает.
Пьянице нужен глоток водки, голод у него такой, утолить его надо, а мне в пятницу лишь бы порассуждать.
С самим собой я не церемонюсь. Уж выкать не стану. К себе у меня нет классового неприятия. Разве что, могу скривить губы в улыбке снисхождения.
Был гнев, была растерянность, но как-то всё утихло: не проснувшийся зверь, сонно выглянувший наружу, уполз в пещеру. И, слава Богу. Передышка нужна.
Не в эту пятницу, так в другую, судьба выстрелит. Просто она выжидает подходящий момент, накапливает энергию, прикидывает, куда ударить наверняка.
Вроде бы тихо, но в самой тишине чувствовалось отвращение. Каждый день одно и то же – сборы на работу. Все нормальные люди заняты этим. Нет у них претензий.
Нормальные люди, стыдиться нечему, из прожитого дня они извлекают важный урок.
Почему меня в это утро тянет кому-то доложить о своих мучениях? Ну, мир ополчился против меня, пришёл к такому выводу, чего раньше времени оплакивать свою жизнь? Не мне одному жизнь чинит препоны.
Пытаюсь понять, чего именно хочу? Раньше времени не хватало, теперь – денег. Время – деньги. Чтобы свести концы с концами, усилия приложить требуется. В прошлой жизни любил кофеёк неторопливо попить, а в этой? Кофеёк подорожал. Ничего удивительного нет, что ни на один вопрос не могу ответить.
Из двух составляющих, время – деньги, какое ни возьми, оба настолько удушливые, настолько пропотевшие и смердящие, что сил никаких нет, одно от другого оторвать.
Пропади всё пропадом, гори ясным огнём. Нет предела стенаниям. Но ведь если сказал «а», надо говорить и «б», и дойти до «я».
В это утро и воздух на кухне как-то загустел, словно наполнился вредными испарениями, которые я пять дней подряд приносил с работы.