Часть4 волки

 

    Утро в деревне тихое, всё село ещё спит и наша лошадь  без всякого желания тащит  телегу сквозь бледный и неуютный туман,   Тётя Нюра изредка подхлёстывает вожжами понурую лошадь, чтобы та не заснула совсем. Я, обернув босые ноги пустым мешком и зябко ёжась от свежей прохлады, дремал под жалобный скрип колёс. С каждым разом, когда я открывал   глаза, я замечаю, что  утро становится светлее и светлее.  И вот уже утреннее солнце слепит глаза  и беспричинная радость наполняет сердце, но  вдруг далеко позади  я увидел всадника, который гнал свою лошадь так, что пыль   поднимается столбом  и уже через пару минут он поравнялся с нашей телегой.
Это был пастух – Василий, которого в деревне называли просто – Дедвася.
–   Слышь,   Нюра! – крикнул он, осадив   лошадь у самой телеги, – Беда у меня!  Корова  из стада пропала. Всю ночь искал.

– Нашел?

– Нашел. Шкуру от коровы.
 
– Батюшки. Волки что ли?
 
– Какие волки? Тут волков сроду не бывало.

– Так кто ж тогда?

– Люди говорят,  городские жулики  скот крадут. В соседней деревне на днях  свиней украли.

– Господи! – тетя Нюра даже перекрестилась. – Дожили! Люди как волки стали.

– Волки и есть, – сказал Дедвася.

– Погоди-ка! А кто же теперь на конном остался? Я же тебя просила поглядеть хозяйство.

– Дык  там  Колька мой.  Стадо я пока на скотном дворе оставил.  А мне в район надо – в милицию сообщить.  Ты на покосе-то долго не мешкайся: отвезёшь харч и мигом назад.   Мало ли што можа  случиться  –  Дедвася взмахнул плёткой, низкорослая монгольская лошадь осела на задние ноги и с места рванула в сторону деревни.

   – Беда, что делается, – вздохнула тетя Нюра. – Ладно, что уехали не далёко. 
Вы вот што, мальчишки, слезайте-ка с телеги и дуйте назад в деревню. Тут напрямки через лес всего версты три будет. В деревне-то одна ребятня осталась,остальные  все на покосе… Вы ы уж без меня постарайтесь!  Колька к коровам пусть летит, да на пастбище стадо гонит.  Шурка, в конюховке возьми ключ от конюшни, ты знаешь, где он и закрой ворота на большой висячий замок.  Понял?  Да, прежде  Буяна  водой напои  и овса ему дай. Поспешайте, ребятки, поспешайте!
 

– Вот тебе  и скукота!  Ни дня без приключений, – подумал я, взял свою фляжку, повесил её на ремешке через плечо и спрыгнул с телеги.
 
– Ступайте всё  прямо и прямо до речки,  а дальше – налево вдоль реки и до плотины –  крикнула тётя Нюра, подстегнула лошадь и та резво побежала по просёлочной дороге.

    Нельзя сказать, что нам не было страшно. Утешало нас то, что солнце уже поднялось над лесом и сияло во всей своей красе. Не знаю, о чём молчал Шурка, но я думал о тех «волках», которые воруют скот, и тревога невольно заползала под рубаху ближе к сердцу. Мы свернули с просёлочной дороги в лес и, огибая кусты и пни, углубились в лес.  Вскоре сквозь кусты  блеснула полоска реки, лес  понемногу редел.  Оставалось пройти через кустарник и мы окажемся  на берегу реки.   
  И вдруг кусты с треском раздвинулись и из кустарника, обламывая ветки, вышел бородатый  мужик  в грязном ватнике и в охотничьих сапогах.

– Пацаны, постойте-ка!
 
Первое желание было бежать без оглядки, но он окликнул нас не страшным и вполне доброжелательным голосом:
 
– Не бойтесь!   Ничего худого вам не сделаю. Мне нужна ваша помощь.
Мы остановились.

– Чего вам, дяденька?

– Оказия вышла: приехали с приятелем порыбачить, а курево забыли взять. Далеко ли тут до деревни, табаку купить, ну и ещё чего нибудь – рыбацкого.

– Деревня-то недалече, – сказал Шурка – но магазин закрыт. Рано ещё
Мужик глянул на часы:

– Да, пожалуй, рановато. А идти-то мне куда?

– Вдоль по речке до плотины, а там – увидите.

– Спасибо. Сами-то местные что ли?

–Ага. Тутошние.  Деревенские.
 
– Скажи-ка парень, в деревне вашей трактор имеется?

– Шурка вдруг умолк и насторожился.

 – Трактор, спрашиваю, есть? – повторил свой вопрос мужик.

  Я почувствовал  настороженность в  голосе Шурки.  В таких случаях он всегда  отвечал вопросом на вопрос:

– А зачем вам трактор? – спросил он.

–  Машина наша по брюхо в грязи увязла – не хотелось бы до ночи здесь застрять.
Не понимая, почему Шурка замолчал, я ответил за него:

– Трактор-то есть, только в деревне одни малые да старые остались – все на дальнем покосе, и трактор там.

– А как далеко этот покос?
Отсель далёко. – Сказал Шурка и махнул рукой в неопределённую сторону. – За  Подсобкой  где-то.

– Зато в деревне есть конь – не хуже трактора, – сказал я.

– Шурка незаметно одёрнул меня за рубаху.

– До свидания, дяденька, – сказал он, – нам идти надо.

 –  До свидания! – сказал мужик и мы пошли.
.
     Пробираться через кусты мы не решились, а направились в обход и правильно сделали, потому что кустарник вскоре кончился, и мы вышли на открытый луг, за которым спокойно и тихо текла  река – Билимбайка.
 
– Ты чего меня дёргал–то? – спросил я Шурку.

– Штоб не болтал лишнего.
      
                В   НОЧНОЕ

      Солнце, поднявшись над лесом, зажигало  поляну ярким  светом, отчего роса сверкала тысячами разноцветных огоньков, а трава блестела так, будто её обрызгали подсолнечным маслом. Хотелось лечь  и жевать, жевать траву, как жуют её коровы. Река здесь  постепенно превращается в тихий пруд.   Вскоре мы оказались около овражка, по дну которого бежит ручей из родника, и  я узнал  то место, где совершил  сальто-мортале через голову споткнувшейся Косухи. Я снял с плеча фляжку и наполнил её холодной родниковой водой.  Отсюда хорошо была видна плотина, и  бурый  островок  водорослей  – «Русалкины космы». Интересно, какую загадку хранит это название.  Я поинтересовался у Шурки,  но ответ был не слишком обстоятельным:

– Не знаю. Говорят, что когда-то тут рыжую ведьму утопили, волосы всплыли и превратились в водоросли.  –  Сказал Шурка, сорвал пучок  луговой травы, помял его, отчего рука стала влажной и зелёной. – Добрая трава! -  Сказал он, и вытер руки о штаны.

– А почему – «Русалкины?»  Причём тут русалка? – не унимался я.

– Да сказки всё это. Говорят, что ведьма та в русалку превратилась и по сей день живёт в воде – людей топит, гадина. Ты вот что, дальше иди один. Тут уже не заблудишься.

–А ты куда? – не понял  я.

– Я скоро.  Вечером сюдой  лошадей в ночное   погоним:  Надо  сухих сучьев для костра натаскать…

– Я с тобой.  Вместе быстрей управимся.

– Нет. Мамка велела  Буяна к реке  сводить и овса в кормушку насыпать.  Ты это сможешь: он тебя признаёт.  А Кольке скажи, чтобы пулей летел   к коровам.   Понял?
   Мы с Шуркой почти одногодки, но сейчас мне кажется, что он намного старше  меня. Даже смешно: такой маленький, но рассудительный  и серьёзный мужичок.
 
  –  Слушаюсь!– сказал я  и  в шутку по-военному вскинул руку с растопыренными пальцами к  виску.
    Но  Шурке было  не  до смеха,  и  я почувствовал, что  сейчас, как никогда, надо быть серьёзным и ответственным.
        Прежде чем пойти на конный двор, я заглянул домой, но бабушки дома не оказалось.  Буквально на ходу я выпил кружку молока, прихватил с собой кусок  хлеба, обильно посыпанный солью, и бегом пустился к конюшне. 
 Колька  удивился, увидев меня одного, но   спрашивать  ни о чём не стал.
 
–Коля! – окликнул я его и сам удивился своей доброжелательности.

– Чего тебе?

– Давно хотел тебя спросить: зачем ты  тогда сказал, что я нарочно выпустил коня из конюшни?

– А чтоб ты не шибко задавался  – «герой!» – сказал он, круто повернулся и пошёл, бросив на ходу: Шурке скажи – вечером приду.

      Я  сделал всё, что мне поручали: насыпал в кормушку овса,  без приключений сводил Буяна  к реке на водопой, угостил его хлебом с солью. Надо сказать, что вёл он себя очень достойно  и, сохраняя независимый вид,  бережно нёс меня на спине к реке и обратно. Повесив на ворота конюшни тяжёлый замок, я отправился   домой, где с удовольствием отдался сну и проснулся ближе к вечеру.

        Вечером на конный двор пришли только я,  Шурка и Колька.  Табун, вернувшихся с покоса лошадей,  решили гнать на новое место: на прежнем пастбище трава уже съедена и вытоптана лошадьми, а там, возле речки, она  аж  хрустит под ногами.  Шурка говорит, что река весной разливается, наносит на луг ил,  удобряя им почву, и потому трава здесь такая сытая. Ехать решили на телеге, так как место ночлега новое и нужно его подготовить как следует.
   Тётя Нюра запрягла Буяна, который застоявшись в стойле, приплясывал от непонятного возбуждения. «Рано пляшешь,  свадьбы нынче не будет», – смеётся  тётя Нюра и хлопает его ладонью по шее.  Мы   погрузили в телегу брезент,  косу,  топор, ведро картошки, буханку хлеба и ещё что-то  –  не знаю что,  и  уселись на телегу, подложив под себя охапки свежего сена, привезённого тётей Нюрой с покоса. Стреноженные нами лошади, встряхивая гривами, скакали за нами так, как если бы действительно  были на трёх ногах.
         Место для костра заранее было подготовлено Шуркой.  Пока не стемнело, мы распрягли Буяна, привязали его к телеге, положив под нос коню свежескошенной травы, нарубили  еловых лап, шалаш, на случай дождя, покрыли брезентом.  Ночь наступала быстро, звезд становилось больше, сухой валежник вспыхнул, как порох, высветив круг, за ним деревья сомкнулись в темноте, окружив нас  черной оградой.

         БИЛИМБАЙСКАЯ РУСАЛКА.
   
Мы сидели   на еловых лапах возле костра, глядя на пляшущие языки пламени, и вслушивались в   журчание реки,  которая будто рассказывает повесть  о чём-то  далёком-далёком.
  – Тётя Нюра, почему речку так назвали – Билимбайка, – спросил я, решив, что лучшего случая для этого может и не быть.  Тётя Нюра оказалась замечательной рассказчицей: Рассказывала она  тихо, а сама, не мигая,  смотрела в костёр,  будто   в пламени и в раскалённых красных углях видела то,  о чём рассказывала нам.
   – «Давно это было, –  начала она,  –  когда-то   жили на берегу пришлые  люди: не то цыгане, не то башкиры. Спокойно жили  –   они никого не трогали и их не обижали.  Здешние ребятишки с их мальчишками  в  бабки играли. Рассорки, понятно, случались, да ненадолго.  И была среди них девчушка:  сама чёрненька, бровки тонкие, глазки тёмные да  косы   длинные – ниже пояса. На щёчках ямочки,  а как  засмеется  да  белые зубки покажет, так всем весело делается. На всякие игры первая выдумщица была.  Парнишки за ней табуном ходили, а она только одного Ивашку-сироту привечала. Смешной был парнишечка – этим и нравился ей. Ушами мог шевелить так, что девчушка смеялась  до слёз.  А он и рад стараться.   

    С годами-то  девчушка выросла, красавицей стала – век бы глядел, не нагляделся.  Да и умом  она крепка была. Не зря её  Билимой звали.  Мать-то все травки знала, лечить людей умела и ей все знания передала. Билима по-нашему, вроде как – знание или мудрость.  Эти знания помогли ей многих людей от смерти спасти. Любили  и уважали за это люди её.  А Ивашка, как был простяга, так и остался им.   Бывало, идёт он по деревне, а ему:
 –  Куды, Иван, идёшь? 
–  В соседне  село, соли купить надо.
– Так возьми у меня.
–  Не-а. Там подешевле.
– Так я даром дам.
– Всё одно – там подешевле.
Так и прозвали его: Ивашка-Подешевле.     В ту пору деревня  большущая была: дворов двести, ежели не более. И вот однажды приехал из   посёлка в повозке да на паре  хороших лошадей богатый купец.  Увидел нашу Еланскую красавицу и как с ума сошёл. С первого взгляда полюбили они друг друга крепко-накрепко.  Построил он  на горе над рекой дом богатый. Свадьбу справили –  всё село три дня и три ночи  гуляло. Поспят маленько  да опять за гулянку.   Один Ванька-сирота мрачный  в своей бедной хатке сидел.  Детская-то любовь   выросла, да только безответной осталась и превратилась она в лютую ненависть.  Тяжко было  ему смотреть на счастье своей возлюбленной, извёлся весь, высох и почернел  –   ну, прямо как упырь  какой. Вот и стал он слухи пускать – ведьма она!
Любили молодые-то  ночью при полной луне в лодке по реке   кататься. Далёко был слышен её чудесный голос, когда пела она     любимому свои песни   на родном ей языке. А для Ивашки-Подешевле они были, как собаке кипяток. Бежал от них, как ошпарен-ный да в конуре-то своей выл как пёс от боли да от тоски.
    Однажды    прокрался в потёмках он  к лодке, прорубил  дно да замазал смолой, чтоб не сразу протекла.
Поднялась луна круглая,  высыпали звёзды ясные,  выдалась ночь светлая, сели в лодку,  и поплыла  она лебедем по реке. Плывёт лодочка в ночной тишине по лунной дорожке,   далеко   над селом летит   песня Билимы….    И вдруг смолк её чудесный голос, будто подстреленный, а вместо песни – крик о помощи….   Утонула лодочка, а вместе с ней красавица,  только волосы чёрные всплыли над водой.     Ухватил её купец за косы длинные, потянул,  да только одни водоросли вытянул. Много раз нырял, чтоб  достать любимую Билиму – не достал и сам не вынырнул купец  по имени Бай – богач по-нашему. Вот и назвали люди речку –  Билимбайка, а место, где она утопла  – Русалкины космы.
       Люди до сих пор верят, что не утонула она, а превратилась в русалку. Говорят, что Ваньку-Подешевле  она утопила. Может правда, может – нет. Может сам утонул –  кто его знает. А ещё говорят, что в полнолуние можно увидеть, как она по воде  идёт в платье белом подвенечном.  Идёт, песню поёт, а ног у неё не видать. Хошь верь, а хошь –  не верь. Такая вот история».
 – Всё.  Давайте-ка ложитесь  спать, не то утром не подымитесь, – сказала она, взяла из шалаша не знаю, что и направилась  в сторону речки. Спать мне совсем не хотелось, и я ещё какое-то время сидел у костра, глядя на догорающие угли.  Я думал о Ивашке-Подешевле и размышлял  о  его несчастной любви. Бабушка мне говорила, что Бог любит всех на белом свете и хочет, чтобы люди любили друг друга, и тогда мир будет спасён от зла. Но как, же он будет спасён, если ненависть  сильней любви?  И как можно любить такого, как Ивашка-Подешевле.  Да  я бы его… Я бы с такими, как он, но я   так и не сумел придумать ничего стоящего.
        Круглая  огромная лунища   поднялась над лесом и смотрела на меня так, словно обещала мне продолжение истории о несчастной Билиме, и тут же в памяти всплыли слова тёти Нюры: «  В  полнолуние можно увидеть, как она идёт по воде  в платье белом подвенечном, а ног не видно…»   
   Любопытство оказалось сильнее желания лечь и уснуть,   и я решился…. Вы не поверите, но,  как только я подошёл к реке,  сразу  же я увидел то,  что стало для меня настоящим  потрясением: за камышами, на плотике, сколоченном каким-то рыбаком, сидит  ОНА  –   самая настоящая, живая русалка только без белого платья и вообще без всего.  Сидит, ладошкой   черпает воду из реки и плещет   себе на плечи и на грудь.  Я просто обалдел.  Я смотрел на неё так, будто хотел запечатлеть эту картину на всю жизнь. И надо сказать у меня это получилось.  А когда она встала во весь рост, я чуть сознание не потерял:  какая  она   молодая  и  красивая! 
 И нет у неё никакого хвоста, а есть самые настоящие человеческие ноги  и всё такое.   Я свалился на траву,  лежа на животе,  упивался потрясающей картинкой и с восторгом чувствовал, что   взрослею и это серьёзно.   Теперь у меня могут появиться тайны от мамы. 
 
Русалка спрыгнула в воду, обдав себя серебряными брызгами, и поплыла по лунной дорожке.  Я сообразил, что мне пора уходить.  На берегу лежала    одежда: всё, что женщины носят на себе, включая телогрейку и резиновые сапоги.
Я вернулся к костру и ещё долго сидел под впечатлением этого необычайного  видения.
 – Ты чего не спишь? – спросила тётя Нюра, проходя мимо меня с полотенцем на голове. 
– Не хочется. Я ещё немного посижу.
– Посиди, только не долго. Ночь коротка, а выспаться надо.     –  Сказала она, влезая в шалаш.
Я глянул на её «обутки», и   на меня напала непонятная тоска: я вспомнил свою маму  –  красивая,  хорошо одетая всегда с подкрашенными губами:  как ни как  –  солистка  хора.…  А тётя Нюра  – она, как Золушка из сказки, но только не в хрустальных башмачках, а  в сапогах, давно потерявших свой блеск. ….  И вдруг мне стало нестерпимо жалко красивую  русалку, уплывшую по золотой дорожке.
       В шалаше все уже тихонько посапывали, а Колька даже всхрапывал и дышал как-то очень не ровно.  Мне не хотелось ложиться рядом с ним, и я втиснулся в шалаш с краю  за спиной у тёти Нюры.  Неожиданно тётя Нюра повернулась ко мне, не просыпаясь, заботливо поправила на мне телогрейку и, думая, что рядом с ней   Шурка, обняла меня как мама.  Прядь её всё ещё влажных  волос упала мне на щеку, и  клянусь, что более счастливого мгновения в моей жизни у меня не было  никогда.   Согретый её теплом,  я  лежал, стараясь не  разбудить её, и мне очень хотелось, чтобы эта ночь ещё  долго  не кончалась.

                продолжение следует