ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ
Когда-нибудь историки, экстрасенсы и маги разных мастей разберутся, что представлял собой год одна тысяча девятьсот девяносто третий от Рождества Христова. Вроде не високосный, а какой-то неудачный, словно при рождении его уронили, а вместо бутылочки с тёплым молоком подсунули плохо очищенную самогонку. И пошло...
В каких позициях стояли планеты? Куда светили звезды? Что вытворяли на Солнце протуберанцы? И много ли собралось летающих тарелок посмотреть на нашу глупость и бестолковость?
Весна выдалась поздней и неудачной. После засухи девяносто второго года деревья вроде бы воспрянули духом и разом зацвели, обещая хороший урожай. Но мороз в середине мая выкосил все надежды. Лето выдалось слезливым, всё залило, и выкапывать картошку пришлось под дождём по колено в воде. В сентябре, едва пошли грибы и уже ожидались опята, снова вдарили морозы!
Такая же чехарда отмечалась и в политической жизни. Хорошо запомнилась майская демонстрация - одни, участники и непосредственные исполнители, прочувствовали её своей шкурой, другие, хватаясь за нитроглицерин и негодуя, постигали азы демократии по драматическим кадрам телепередач. Потом был Референдум, который в принципе, ничего не прояснил. Во всяком случае, цены после его проведения нисколько не двинулись в сторону снижения. На границах России (а больше - за её пределами) воевали, стреляли, убивали, жгли, пытаясь этим доказать, что путь демократических преобразований, столь запутанный и тернистый, на самом деле опять же единственно правильный и практически невозможен без массовых убийств.
Осень преподнесла сюрпризы - в начале октября в столице уже снова, как и в девяносто первом, возводились баррикады, рычали бэ-тэ-эры и вспарывали асфальт танки. Только теперь ещё и стреляли. И самыми что ни на есть боевыми! И не только из автоматов и гранатометов, но и из танков.
В городе.
В столице.
В самом центре.
На глазах всей изумлённой мировой общественности.
Одна власть - в другую.
И каждая сторона возлагала всю ответственность, разумеется, на сторону противоборствующую, совершенно серьёзно полагая, что именно она защищает интересы не абы кого, а самого настоящего народа! И покрытая тайной, легендарная «Альфа» [1] на этот раз всё же взяла реванш за своё бездействие во время прошлого путча - штурмовала-таки Белый дом, и, говорят, весьма успешно! А потом, с опозданием почти на сутки, с горем пополам проснулся и, превозмогая жуткую головную боль, кое-как выступил первый Президент России.
_________________
[1] Это сверхсекретное подразделение КГБ с самого начала своего существования фигурировало как «группа А». «Альфой» её окрестили газетчики в дни августовского (1991 г.) путча.
С потугами на эпохальность и попыткой серьёзного анализа сложившийся ситуации.
И с упорным нежеланием смотреть прямо в телекамеру.
А потом...
Запрет оппозиции.
Арест банковских счетов неугодных партий.
Комендантский час.
Цензура.
И, логически вытекающая из всего случившегося, самоцензура...
* * *
Неудачи не обошли и меня. Нет, меня не зацепила автоматная очередь, не сразила шальная пуля, и снаряд, выпущенный из танка по Белому дому, не угодил в нашу квартиру. Мои беды начались примерно на неделю раньше.
Итак, вначале было слово: меня оборали в метро, за то, что я попросил три жетона. Помните, такие салатовые, пять рублей за штуку...
Потом подохла курица. Миссис Хадсон, я так её называл. Заболела, захромала и подохла. И началось! Через три дня, в пятницу, прямо накануне заварухи, я попал в аварию - въехал на своем «Москвиче» в зад ГАЗу-53. Так уж получилось, ничего не мог сделать. Свернуть влево было невозможно - там неслись две иномарки, справа шли люди, а подлый «газон» резко затормозил и встал, как вкопанный! Ну, я ему и врезал! Итог оказался плачевным - фаркоп «газона» разрезал капот примерно на две равные половины. Разбились фары, решётка радиатора и лобовое стекло. Оказались смятыми оба крыла и завернут штопором бампер. «Газон», к счастью, остался невредим...
Но самым страшным в такой ситуации оказалось наличие у меня в машине трёх женщин - жены, её двоюродной сестры и дочери! Никто из них не пострадал и шторм, который они, придя в себя, учинили, мог бы снести любую власть, вплоть до абсолютной монархии. [2]
Подъехавшие работники ГАИ, уставшие и оттого, наверное, медлительные, спокойно объяснили мне, что виноват я, ремонт делать мне, а посему, чтобы не оформлять аварию (это тоже стоит денег, и немалых!) езжай-ка ты, парень, своей дорогой! Честно, говоря, меня это устроило.
______________________
[2] Если уж кому-то приспичит попасть в аварию, постарайтесь сделать это без женщин!
Имея столь значительные повреждения, мой четырёхколёсный друг (это истинная правда!) всё же остался на ходу! Через два с половиной часа, преодолев сто двадцать километров и добравшись, наконец, до тепла, мы приняли и расслабились. Тёща сообщила, что и тут не всё обстояло гладко: ветром сломало яблоню, мыши прогрызли мешок с зерном и, кроме всего прочего, во время дождя протекла крыша, и не просто протекла, а прямо в телевизор, чего последний, несмотря на свое чисто российское происхождение, выдержать всё-таки не смог.
На следующий день в лесу на меня напала незнакомая собака. Укус был средним, но прочитав в справочнике практического врача о последствиях, уже к обеду я, в свою очередь, ощутил сильное желание кусаться! Вечером того же дня мне пришлось вернуться в Москву. Поставив изуродованную машину в гараж, я принялся названивать знакомым, дабы прозондировать почву насчёт ремонта. Пока зондировал, в стране обострилось. Си-Эн-Эн вела репортаж с крыши какого-то высотного дома. Я пребывал в апатии.
Ничего не добившись, лёг спать. Где-то далеко трещали автоматные очереди, и это убаюкивало. Взяв книгу, я попытался читать, но в голове крутилось: капот, крылья, решётка радиатора, фары, лобовое стекло, зеркало заднего вида...
Звонок в дверь прозвучал робко и вкрадчиво. Споткнувшись о выпавшую из рук книгу, я пошёл открывать.
Даже не спросив заученное с детства «кто там?», я открыл дверь. На лестничной клетке стоял полумрак (лампочки побили ещё во время прошлого путча и с тех пор мы все погрязли в сумерках), но всё равно я узнал его сразу! По высокой худой фигуре, по седой бороденке, по какому-то особенному, тёплому, и в то же время хитрющему взгляду. И, конечно же, по голосу!
- Можно? - вкрадчиво спросил он.
- Конечно! - с радостью ответил я. - Здравствуй, Кузьмич, проходи! Раздевайся.
Он вошёл в холл, подал мне тросточку, аккуратно снял старенькую шляпу, поношенный плащ и передал всё это мне.
- Кузьмич, - я замялся, - ты извини, в комнате не убрано, проходи на кухню, ничего?
- Нормально, - он старательно вытер ботинки о половичок, - не наслежу?
- Пойдём-пойдём.
Мы прошли на кухню и расположились за моим столом. Несколько минут молча рассматривали друг друга. Старик нисколько не изменился - та же реденькая бородёнка, тот же хитрый прищур, те же выцветшие, много повидавшие, но на редкость живые глаза.
- Ну, как жизнь? - он чуть заметно улыбнулся.
- Да, по-разному, всего помаленьку, - говорить за жизнь у меня не было никакого желания.
- Ясно, - он откинулся на спинку стула и вытащил из бокового кармана пиджака помятую пачку «Беломора», - а что нового в общественном сознании? Марию-то ещё не трахнули? [3]
- Точно не знаю, я эту муру не смотрю. Но, по-моему, один раз всё же состоялся.
- Помню-помню... Но это по первости. Мне об этом Виолеттушка рассказывала. А второй?
- Не в курсе, врать не буду. Это надо у тёщи спросить. Она за всем этим действом очень зорко следит. Молодец, говорит, кремень баба. Так и надо! Кузьмич, а ты таких встречал?
- Нет, - Анальгин улыбнулся, покачал головой и достал спички, - таких, по-моему, не бывает. Это фантастически удачная находка режиссера!
- Кузьмич, выбрось ты свой «Беломор», у меня есть «Винстон», хочешь, возьми, - я достал из шкафа красную пачку и протянул её старику.
- Спасибо, - сказал Анальгин, извлёк сигарету, закурил, затянулся и спросил, - откуда это у тебя? Ты ж вроде не куришь?
- Подаяния прихожан, - ответил я. - Представляешь, целый блок «подтянули». С полгода лежит.
Старик ещё раз глубоко затянулся, и томно прикрыв глаза, продолжил:
- Ну, а в общем-то, как оно ничего?
- Нормально, - ответил я без особого энтузиазма. - Брёвен на дом не хватило, собака покусала, и в довершение ко всему разбил машину! Не жизнь - а постоянное стремление совершить подвиг. Так что ещё немного - и, как ты говоришь, и анальгин не поможет! А тут ещё Белый дом закоптили... [4]
- Это всё поправимо! А с Белым домом - что ж, этого следовало ожидать. Россия всегда жила при монархии, а последние семьдесят лет - тем более, ярчайшим образом доказали, что мы воспринимаем только такой уклад жизни. Бывали, конечно, и у нас всплески, когда свергали царей и вроде бы даже обретали свободу на некоторое время, но это, как правило, грызня между своими же. А народ, в такие ситуациях обычно некоторое время вволю пьянствует, а потом, сокрушив несколько памятников, чуть протрезвев, начинает снова с удвоенным усердием возводить очередной пьедестал. Ну, не могут иначе. Так уж заведено, так было всегда, так, очевидно, и будет!
- А вообще, если честно - то демократия совсем доконала. Может сейчас поприжмут малёк?
- В моё время демократы тоже были, и даже про перестройку затевали, но отец народов предусмотрительно всех перестрелял, чтобы не мутили воду...
- Веришь, Кузьмич, как в метро спущусь, от голых сисек тошнит!
- Это верно, в моё время до такого не доходило. Всё скрывали, а уж эти места - и подавно!
- Приходилось даже подсматривать? - я легонько поддел старика.
- Было дело, - хмыкнув, согласился он и тут же спросил: - А что на даче? Урожай будет?
- На даче не знаю за что хвататься. Potatoes Fields Forever! [5]
- А почём нынче ваучеры? - казалось, он вот-вот прыснет. - Ты-то свой уже сделал золотым?
____________________
[3]1 Имеется в виду героиня мексиканского телесериала «Просто Мария».
[4] Последствия крупной разборки между мафиозными кланами 3 - 4 октября 1993 года.
[5] Potatoes Fields Forever! (англ. )- картофельные поля навеки. По аналогии с Джоном Ленноном, заявившем в конце шестидесятых Strawberry Fields Forever (земляничные поля навеки).
- Я свой отдал детям, велел на даче в туалете на стену приклеить! А ты куда пристроил?
- Мне этого добра не досталось, - Анальгин почесал бородёнку.
- Почему? В больнице пролежал или из-за репрессий?
- При чём тут репрессии? - старик вскинул брови. - Просто в нашей компании все равны!
- Ясно, - сказал я, хотя ясности в его ответе как раз и не наблюдалось. - Ну а в общем, чем занимаешься?
- Да, знаешь, всё больше лежу... Иногда с Пелагеюшкой в картишки перекидываемся. Тут недавно Виолеттушка явилась, вся в слезах! Ну как же, сын в третий раз женился, да такую себе кралю отыскал, что хоть беги! В общем, довела невестка мою графиню до инфаркта. До реанимации не довезли...
- К-кузьмич, - прошептал я, отчего-то заикаясь, - я это... что-то тебя не пойму...
- А что тут понимать? - старик развёл руками. - Всё ясно, как на ладони. Я чего зашёл-то - как там у вас мой Ванечка?
- Что значит «там у вас»? - спросил я настороженно и даже немного отодвинулся от стола.
- Ну, на вашем, белом свете? - уточнил он.
- А ты, прости - на каком?
- Я? - старик искренне удивился. - На том... Ты что, забыл?
- Чего?! - вскричал я. - Кузьмич, что ты мелешь?
- Вот те раз! - Анальгин хлопнул себя ладонями по коленям. - Так я же умер!
- Как?! Когда?
- В семьдесят девятом, на семьдесят третьем году жизни! - казалось, старик очень гордился этим фактом в своей биографии. - В послеоперационной палате урологического отделения. И ничего мне не помогло - ни анальгин, ни амидопирин, на даже промывания раны тёплым фурациллином. Так что - от тяжелой интоксикации, обусловленной нагноением операционной раны и присоединившейся двусторонней пневмонией, развившейся на фоне хронического бронхита, эмфиземы лёгких и диффузного пневмосклероза, а также из-за выраженной гиподинамии. И, насколько мне известно, диагноз, спасибо врачам, в морге полностью совпал! Кстати, перед смертью ко мне мой Ванечка приходил. Так он мою душу облегчил!
Я до боли ущипнул себя!
- Погоди, Кузьмич, но... ты же здесь...
- Ну и что? Просто сейчас я тебе снюсь! А на самом деле - я умер! И все мои косточки давно и тщательно обглоданы! - Анальгина просто веселила моя непонятливость!
- Но... я же об этом ещё не написал! Я только думал...
- Вот пока ты думал, я и «сделал зайчика»! - наставительно подчеркнул старик, аккуратно «забычковав» окурок.
- Как же так! - недоумённо произнёс я.
- Да ты не переживай, у нас всё нормально. Места хватает. Условия, можно сказать, райские. Развлечений, правда, не ахти, но всё равно, не скучаем... Тебя к себе не приглашаю - рановато ещё, поживи, помучайся! Детей вырасти, ваучер пристрой. Посмотри, чем весь этот бардак закончится. С Марией, опять же, выясни, как и с кем...
- Ты кофе-то пей... Сахар бери, не стесняйся, - я совсем ошалел и не знал, что теперь делать!
- Ты про Инессочку ничего не слыхал? Она, говорят, кооператив открыла. По чёрной магии. Набрала длинноногих девок, таких знаешь, смуглых, черноглазых. Они в дыму пляшут почти нагишом, мужиков охмуряют, а она от столика к столику ходит, гадает, предсказывает, кому, значит, удача в бизнесе, кому потери, кому баба рогов наставит... Всё, стерва, наперёд знает. Ну и деньгу, конечно, гребёт лопатой! Даже книгу, вроде бы, пишет про свои достижения в области потусторонних наук. Не слыхал?
На плите неожиданно засвистел чайник. Я повернулся, чтобы снять его и в руке вдруг оказалась телефонная трубка!
- Валя здесь не живет! - со сна я не узнал собственного голоса. - Вы ошиблись номером!
Часы показывали 6:47. Будильник я завёл на семь, и досыпать тринадцать минут не было никакого смысла. Я встал и проследовал в ванную комнату. Чёрт, почему так погано на душе? Стал перебирать события прошедших трёх дней: так, разбил машину, оба крыла, капот, фары, лобовое стекло. В лучшем случае «штук» на семьдесят! [6] Покусала собака, чтоб она сдохла! То есть нет, пусть проживёт хотя бы две недели, а уж дохнет потом. Дальше - почта-телеграф-мосты. Белый дом. А что - Белый дом? Ничего, отремонтируют, за наш, разумеется, счёт, не привыкать. Комендантский час. Цензура. Что ещё? Ах да, ещё зеркало заднего вида и решётка радиатора - всё это тоже вдребезги...
___________________
[6] 1 В ценах 1993 года.
- Сер-рё-о-о-ж-жа-а-а! - раздалось в коридоре мощное контральто, и на кухню неслышно вплыла моя любимая и обожаемая соседка, единственная и во всех отношения неповторимая!
Ксения Андреевна с детства мечтала стать знаменитой оперной певицей, но ещё в молодости на этой карьере был прочно поставлен крест. Военные подобные вещи делают быстро и качественно!
Старлей (и звание-то не так уж, чтобы очень!) пролетел как комета, оставив после себя дымный шлейф кошмарных воспоминаний, вдребезги и навсегда разбитое сердце, дочку Дашеньку, и, как следствие - стойкую ненависть ко всему мужскому полу. Единственным мужчиной, которого Ксения Андреевна не ненавидела лютой ненавистью, оставался я.
С момента расставания со старлеем соседка практически никогда не разговаривала, а только пела. Наверное, кому-то это могло бы показаться странным, но я привык к этим чудачествам с детства и уже не представлял себе её просто говорящей. Она имела низкий, бархатный голос и, наверное, могла бы составить конкуренцию самой Монтсеррат Кабале, тем более что комплекцией она даже превосходила известную испанскую оперную приму.
Я каждый раз удивлялся, как она умудрялась передвигаться? Создавалось впечатление, что своими тоненькими ножками Ксения Андреевна совершенно не касалась земли, а перемещалась в пространстве, лишь умело используя воздушные потоки.
- Сер-рё-о-о-ж-жа-а-а!
Я старательно пожелал ей максимально доброго утра.
- Я-а не-е зна-а-ла, что-о вы-ы до-о-ма...
На вы она меня стала называть, когда мне исполнилось шестнадцать лет.
- К вам приходи-ил,
Почтенный ста-арец,
Но я сказа-ала,
Что вас н-не-ет...
В поно-ошенном плаще-е,
В широкопо-олой шля-япе,
С краси-ивой то-о-н-н-кой тросточкой в руке-е-е!
Я недоуменно посмотрел на часы - они показывали семь минут восьмого! Когда ж он приходил? Вчера вечером никого не было, а сегодня утром - не рановато ли для гостей?
Мои мысли прервал речитатив Ксении Андреевны - на этот раз она наполнила пространство с поднятой рукой:
- У вас хороший вку-у-ус,
Друзья у вас - что н-на-адо!
На этот явный комплимент не покраснеть я просто не мог.
Дальше пошло в гармоническом миноре сначала вверх:
- Он ин-те-ре-ес-ный со-бе-се-едник!
Потом вниз:
- И нас-то-я-ящий джен-тль-мен!
А далее снова речитативом на одной ноте:
- Хорошо разбирается в вокальном иску-усстве,
И, к тому же, прекрасно говорит по-францу-у-у-узски-и,
И, межд-у-у про-очим, по-це-ло-о-вал мне ру-у-чку!
Перед ухо-о-дом!
В этот момент на плите засвистел чайник, а Ксения Андреевна, исчерпав весь запас полезной информации, выбрала подходящий сквознячок и медленно уплыла в свою комнату.
Я обернулся, чтобы взять тряпку и неожиданно ощутил легкое головокружение - на моём кухонном столе стояла чашка с недопитым кофе! Рядом лежала начатая пачка «Винстона»...
Отличный собеседник, хороший французский, изысканные манеры, старенькая шляпа, поношенный плащ, трость... Господи, да как же я раньше-то не догадался - ведь это же был Анальгин!
Постой-постой! Но он же умер! Стоп! Как умер?! Ну да, он же сам мне так и сказал... Погоди, погоди, что за бред! Как он сам мог мне такое сказать? Ведь это только я могу решить! А я говорю - он жив! Он будет жить! Будет!!!
* * *