Без родины 2 - Глава 27

               
                ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ.

    Жарким полднем  я  сижу  в своей  машине  возле  храма и наблюдаю, как ветер колышет траву на полях  и гоняет облачка по  небу. Кроме этого,  в Настино ровным счетом ничего не происходит.  Лишь изредка по дороге, пыля,  лениво проезжает трактор, который ищет по дворам, не нужно ли кому  вспахать огород.
  «Алексея упустил, –  грущу  я, – а  других спонсоров пока не наблюдается!»
  У меня возникает  желание  позвонить  к о. Герману, но потом я  решаю  поискать благодетелей среди местных жителей, а не дожидаться помощи со стороны. Конечно, может  чудесным образом выручить Бог. Однако,  как любит повторять на занятиях о.  Георгий,  если  все будет делать Он, за что нам тогда  жалуют венцы?
    Я вспоминаю про зажиточного московского  дачника Анатолия Степановича,  худощавого  старика с обритой головой, большого любителя  бильярда.  На первом этаже  его дома имеются столы для игры, и он всегда  рад, если кто-то заглянет на партию.
    Я  надумываю  поехать к старику. Конечно, он быстро  поймет, что я   не умею держать  в руках кий. Но  прежде чем он прогонит меня,  я успею произнести  речь, и, возможно, заинтересовать старика   восстановлением святыни.  Даже если  ничего не получится, поездка к Анатолию Степановичу – это  всё равно лучше, чем  впустую  возле храма  торчать.
  Подъехав к знакомому дому, я  вижу, что добротное  хозяйство Анатолия Степановича   находится  в запустении. Хотя калитка широко открыта, и вроде как приглашает  зайти, я  сомневаюсь: приехали ли  этим летом старик? « Возможно,  болеет, еще не появлялся…»  – думаю я,  рассматривая домовладение  с целью убедится, что сюда не проникли  злоумышленники. Однако сквозь широкие окна  я с облегчением замечаю   фигуру старика в бильярдной, и, поскольку неоднократно работал  здесь, захожу вовнутрь на правах старого  знакомого.
  Переступив порог  гостиной залы,  я обращаю внимание, что в ней давно не убирались. А клеток с певчими птицами, еще одной слабостью старика,  стало намного меньше. Я понимаю, что на это есть серьезные причины, и  собираюсь  тихо уйти, никак не проявив себя.  Но Анатолий Степанович замечает меня,  и  без  обычных для него добродушных приветствий,  спрашивает тихим голосом:
– Ты что? Работу ищешь?
– Здравствуйте, Анатолий Степанович! Нет, не работу. Вы  как-то  предлагали мне сыграть с вами. Вот  я, наконец, надумал.
– А–а… – рассеянно произносит Анатолий Степанович,  – что ж, можно, пожалуй…
  Он отходит от барной стойки, где  у него стоит стопка и открытая бутылка водки, и направляется к одному из бильярдных столов. Заметив мой взгляд, он смотрит на меня тоскливыми глазами и говорит:
– Этой зимой старший сын  от  рака скончался, собирался помянуть. Сердце болит, невыносимо…
    Мне становится жаль старика.  Я  вдруг чувствую, как ему плохо,  думаю, что наша игра   будет сейчас неуместна, и решаюсь честно сказать, зачем пришел:
–  Хочу  местную церковь привести в порядок.  Собирался  у вас совета спросить, как это лучше сделать.  Но теперь, в связи с постигшим вас горем,    приношу  свои соболезнования и …
    Я намереваюсь направиться к выходу, однако Анатолий Степанович  делает жест, означающий, что он просит меня остаться, и принимается  выкладывать шары на стол. Глядя на выражение его лица,  я соображаю, что партия старика не интересует, он боится остаться в одиночестве. «Пожалуй, я могу провести с ним часик – другой»  – Думаю я.
– Знаешь, ты,  за советом,  не по адресу.  Я  к  религиям  отношусь отрицательно, – вздыхая, говорит Анатолий Степанович, – вон их,  сколько! И каждая утверждает о своей исключительности. Это раздражает – поди ж ты, разберись!
– Религий действительно  много, – соглашаюсь я, – но русский народ  душой и сердцем выбрал  православие.
– О  нашем народе точно также можно сказать, что он  остался в  грубом язычестве.
–  Язычество растлевает  своих последователей,  русский человек в нём  теряет принадлежность к «русскому миру», и духовно гибнет. Мы спасаемся  только в православии. 
–  Да  что  это  такое  – православие? – безразлично спрашивает Анатолий Степанович, натирая мелком пальцы.
–   Мне представляется,  это синтез христианского вероучения с  классической греческой философией.
–    Сократа, Платона, Аристотеля,   учителями  я  признаю, однако кто засвидетельствует   мне  истинность  православия? Христос, о существовании которого нет  достоверных сведений? – недовольно хмурясь, спрашивает Анатолий Степанович.
– Примите свидетельство души вашей.  Люди, в большинстве своем,  живут  по   нравственным  законам  Евангелия.
– Не знаю, не знаю… – произносит  Анатолий Степанович, точным ударом разбивая  сложенные  в треугольник  шары, – мне кажется, что   религии держатся не на  правде, которую сами же и выдумывают, а на страхе смерти. Этой, непостижимой для человека,   загадке тленного бытия. – Старик тяжело вздыхает, – если бы Бог существовал на самом деле, наш мир был  более упорядочен, и родители не видели смерть детей. – Анатолий Степанович со слезами на глазах кладет кий на стол, и отходит к клетке с  птицами, где  делает вид, что проверяет, имеется ли в поилке вода.
– Да, смерть не вписывается в гармонию божественного мира. – Признаю я, –  а читая  книги  Бытия, мы узнаем, что  в Раю  смерти не было. Но из-за происков  сатаны,  все пошло « не так».
– Разве у настоящего Бога может  что-то пойти «не так»? – спрашивает Анатолий Степанович, вновь берясь за кий, – как  тогда я могу  в  него верить?
– На самом деле, то, что  у нас есть сейчас, это, своего рода компромисс. – Наблюдая, как старик  сложным ударом от  бортов загоняет шар в лузу,  говорю я, – ибо сказано в св. писании: «и сотворил Господь ризы кожаны». Так вот, эти «ризы кожаны», или наши тела,   и подвержены смерти. Сама же душа, имеющая в своем составе дух премудрости,  по окончании  земной жизни возвращается в Рай, где  ожидает  новое, бессмертное тело.
– Из этого можно сделать вывод, что  божьи  твари с душой, но без духа премудрости,  не унаследуют бессмертие. Вот  я с этим не согласен,  это меня от христианства отталкивает.  – Недовольно  говорит старик, бросив взгляд на своих любимых птиц.
–  Я не говорил, что не унаследуют бессмертие. Хотя души животных не имеют духа,  относительно них, среди  отцов церкви нет единого мнения. А что касается меня, мне кажется, что  в Раю певчие птицы должны быть обязательно! – Словно подтверждая мои слова, птички начинают красиво петь.
–  Все равно  не понимаю, почему  в христианстве  есть такой персонаж, как  упомянутый тобою  сатана, или бог тьмы. – Говорит Анатолий Степанович, обождав, когда птицы немного утихнут,  – чтобы была возможность указывать на него, как на источник всех  проблем? Этакая еврейская хитрость: мол,  во всём виновато не начальство в виде  Бога, и не  мы,  а некая третья сторона,  нас постоянно  искушающая.
– Существование антагониста действительно усложняет понимание Божьего промысла. Но человек потому и величается сыном божьим,  что может сам разобраться  –  где добро, а где зло.  Сатана желает уничтожить человека, потому что потомство Адама, по пророчеству,  «сотрет главу змия». Вопрос поставлен ребром: или он, или мы.
–    Человечество на данный момент таково, что уничтожит  себя гораздо раньше, чем кому-нибудь «сотрёт  главу» – мрачно говорит Анатолий Степанович, точным  ударом загоняя  в лузу сразу несколько шаров.
– « По вере вашей да будет вам!» – сказал Христос. Нам нужно верить в милость божию.  И в то, что предсказание о «новом Иерусалиме» сбудется!  Я уверен, что человечество гораздо лучше своей репутации, и  божественный план спасения человека исполнится! – я говорю это  с большим  вдохновением, чем, наверное, нужно в таком случае.
–    Выходит, что мы до сих пор живы только благодаря природному оптимизму? Есть еще объяснение, почему дьявол  пока до нас не добрался? – ехидно спрашивает старик, опять натирая  пальцы.
– Я думаю, что  вселенная сотворена  Богом  так, что сатана  не может ее увидеть.  Падший ангел  чувствует запах материи, и более чем явственно представляет, но видеть – нет, не видит. Ищет, где она, но не находит: ведь у него   такого зрения,  как у нас, нет. Поэтому дьявол и  «введет»  к нам  антихриста. Чтобы  его  глазами, наконец,  увидеть   сотворённый  Богом  мир, и уничтожить его.
    Наш разговор прерывается: сквозь потолок  внезапно проступает звездное небо. Возникает такое чувство, что мы в космическом пространстве, и можем потрогать рукой галактики, которые  своим существованием подтверждают наличие четкого замысла  у Творца. Мне кажется, что  я слышу  ангельское пение, и что звезды – это огоньки  в кадилах, которыми ангелы кадят  во славу божию.
– Знаешь, а я тебе, пожалуй, буду помогать, – говорит, зачарованно  глядя  со мною вверх,  Анатолий Степанович, – но не потому, что  уверовал. Просто благодаря нашему разговору  сердечная боль притупилась, и мне кажется, что  и мой  сын, «там», стал меньше сокрушаться по поводу  своей  преждевременной кончины. Видимо, искренняя молитва,  чего-то  стоит!.