Вечер. Шумная компания и Бэла расположились на ковре чьей-то спальни: День рождения Карины – единственный день, когда Бэла допускалась к общему веселью…формально. Пацаны на угловом диване мешали портвейн с тремя семерками на этикетке с одеколоном «Огни Москвы», как научил их старший товарищ, который ныне отсутствовал, кто знает, по какой причине, возможно, подобный коктейль вчера сыграл с ним злую шутку. Две подруги на раскладушке, забравшись под плед, пытались чиркнуть спичкой о коробок и прикурить сигарету, попутно решая, кто будет вести мопед. А новоиспеченный кавалер Марии тянул ее за ноги, пытаясь вытащить из шкафа, но та упиралась, брыкалась и противно смеялась, явно получая удовольствие от настырности юноши. Бэла сидела в кругу более менее трезвых товарищей, которые рисовали зубной пастой на лице одного несчастного, который, кто знает, очнется ли. Они смотрели на Бэлу, с желанием увидеть на ее лице физиономию несогласия, чтобы выпихнуть ее из круга, но та учтиво хихикала потом и вовсе открутила крышки от тубуса с масляной краской, который нашла в своем рюкзаке, желая заработать себе иммунитет. На лице Саши - зачинщицы арт вечеринки – отобразилась ухмылка одобрения, и она сказала, мол, пусть и Белка нарисует какую-нибудь непристойность на щеке спящего. Бэла повиновалась. Атмосфера накалилась до предела, когда с кухни с охапкой сухарей и апельсиновым соком, отнюдь не для употребления в чистом виде, в спальню ворвалась Карина – дочь, росшая без отца, но в полном достатке и даже несколько раз летавшая за границу, в прошлом гимнастка, теперь – просто среднестатистическая дворовая задавака. За ней проскользнул рыжий кот Кефир – единственный интеллигент в собравшемся обществе, которого виновница торжества оперативно спровадила обратно в коридор пинком под зад. Медленно продвигаясь между рядами празднующих, не обращавших внимания на ее шаги, Карина всячески угождала гостям: подала пачку сухарей «химикам», оккупировавшим диван, прикурила сигарету двум подружкам, вручила пакет с соком дебоширу у шкафа, дабы хоть чем-то занять его руки. Карина давно копила злость на Бэлу за факт ее существования на обетованной, но теперь, изрядно подвыпивши, она была готова извергнуть негодование на голову девушки: грохнувшись в брешь между Бэлой и полумертвым холстом, она злобно засопела и протяжно взвыла: «Убери от меня свои волосатые ноги!» Бэла молчала, но и не думала двигаться. И стоит добавить, что ноги ее были совершенно обыкновенные, не страшные, не волосатые, но и не сильно примечательные. Именинница, не привыкшая получать отказ в такой наглой форме, повторила: «Ты тупая или глухая? Ноги убери свои, свинота!» Но девушка вновь не поддалась на провокацию. Только сейчас она заметила, что почти все подростки умолкли, а те кому было до лампочки намечающееся действо, почувствовав недостаточную громкость фона, вышли из комнаты и продолжили гоготать в уборной. «Слышишь, ты, ненормальная, ноги двигай, или я сама ща тя подвину!» Тут уже подключились «художники». Самый дальний сказал: «Карин, ты чо, она ж подвыпившая, не в адеквате, что ты на нее агришься? Иди вон, Некит тебе мартини намутит». Все поддакнули, указав на бутылку мартини, чудом оставшуюся неоткупоренной. Но Бэла дала повод обратить на нее внимание: «Да, я не в адеквате, будь осторожна!» Она рывком сорвала с головы обидчицы красные броулайнеры и, никем не остановленная, прыгнула к окну и выкинула их на улицу. Со второго этажа было бы слышно, как разбилось стекло, если бы не крик обиженной, но не сломленной Карины: «Ах ты, швабра подзаборная, они пятеру стоили, что ты творишь…» - она было ринулась к выходу, бог знает, что ей понадобилось в коридоре, но не закрыла дверь и тут же вернулась. Она схватила Бэлу за кудри и с силой притянула ее к себе. Дымка из волосинок закружилась в сквозняке комнаты, запахло потом и лаком для волос. Бэла взвыла, а парень, до этого пытавшийся утихомирить бунтующую, кинулся отрывать Карину от Бэлы, а тот, что мешал алкоголь в другом конце комнаты, прогремел: «Ну девушки, ну №;%@^$, че началось-то, Карина, на@#$ тебе эта шмара? Давай, кончай, выкинь ее на@#$, а если не пойдет, стрелу кинем и все». Уже давно отцепившаяся от жертвы Карина, сидела на полу, и из носа ее пошла кровь. «Ты что сделала?» - заорал все тот же с конца комнаты. «Нормально, это так, побочка,» - прохрипела Карина, и поползла в темный угол комнаты. Бэла встала и, сопровождаемая чередой безумных взглядов, направилась из квартиры вон. Она не плакала, не трогала лысину, не вытирала крови на губе, она даже забыла уже о случившемся. Бэла шла к своим.
Полночь. Летя над городом, любуясь панорамой, она роняла капли крови на асфальт, пряди волновались, как огненные языки, руки сохли от ветра. Рядом с панельным домом, на третьей полосе стояла обугленная деревянная изба, размером с игровой домик, с кривым срубом, в маленьком окошке был виден свет. Бэлу, как кленовый лист, занесло в окно избы. Внутри не было ничего, кроме лавочек у каждой стены. Входа не было. На лавочках сидели две старые девы, одна лет 60, другая, уже угасавшая, полусидела, опершись обеими руками о деревянный шлифованный шест. «Няня!» - обратилась Бэла к той, что старше. Старуха ничего не сказала, а лишь подняла брови и качнулась вперед, словно приготовившись слушать. «Молодая»-старая дева, оторвалась от вязания и глазами спросила, что, мол, Бэла хочет. «Позовите мне того немца, что вчера с нами сидел, того, с грустными глазами, и чаю налейте мне…и газету дайте, ту, американскую». Младшая достала из под лавки пластмассовую кружку, в которой уже был крепкий чай с чабрецом. Старшая опустила брови и наклонила голову вперед. Девушка сняла с нее платок и сложила пополам. Платок обернулся свежим выпуском New York Times. Бэла пролистала страницы и нашла интересную статью, ткнула пальцем и запросила словарь. Тут же в ее руках оказался и словарь, и ручка, и записная книжка. Няня снова подняла брови, заморгала, затем двумя пальцами правой руки схватила фитилек зажженной свечи и покрутила. Свеча стала гореть очень ярко, а старуха, как казалось. Стала еще слабее. Младшая вздохнула. Пока Бэла читала статью о загрязнении среды в Пекине, о свободе слова, о правах беженцев и королевской свадьбе, попутно выписывая непонятные слова в книжку и зачитывая некоторые новости вслух, на что младшая хмурилась, а старшая озабоченно причмокивала, рядом с ней уже образовался тот самый немец, не то актер, не то писатель, не то студент, в общем, не самая известная личность, и Бэла, взвизгнув от радости, забыв про растрепанный вид, обняла иностранца и на немецком залепетала обо всем, что прочитала, тот слушал внимательно, иногда через очки вычитывая рассказываемое Бэлой. Потом он подмигнул собеседнице, указав длинным пальцем на часы, и попрощался с няней. Та уже не силилась поднять брови. Немец растворился в воздухе, оставив за собой приятный запах кардамона. Сеанс был завершен. Бэла, счастливая и уставшая, сложила журнал и отдала Младшей. Она одобрительно кивнула и показала на окно. «Хорошо, я уже иду,» - согласилась Бэла и, вновь подхваченная ветром, полетела в сторону панельного дома, не оборачиваясь посмотреть, что стало с избой. Вошла в подъезд, повернула ключ, хлопнула дверью, заснула.
Рассвет наступил рано. Проснувшись раньше будильника, Бэла решила не засыпать больше. Чем раньше проснешься – тем раньше позавтракаешь, чем раньше позавтракаешь – тем скорее уличные майские цветы примут тебя в душистые объятья. Она пришла в парк. Ветер давно уже стих, и она снова чувствовала прилив сил. Ее волосы почти отросли, а на щеках проступил розовый румянец. Слушая, как резонирует каменная плитка от ее шагов, она удалялась вглубь аллей. Пустая, пустая, пустая скамейка. Она не поднимала головы. Но вот чьи-то ноги. Она посмотрела в лицо сидящему и узнала в нем того парня, чье лицо беспощадно разукрасила пьяная свора подростков. Он тоже ее узнал.
-Бэла…
-…А тебя ведь Максимом зовут?
-…Да
-...
-А ты правильно сделала, что очки выбросила. Они были краденные. Это Олег для Карины украл. Ну, тот, что у шкафа был.
-А ты откуда знаешь, как все было?
-Вы и не заметили, как я очнулся.
-…
-Я не пил, честно, много я не пил…я вообще никогда не пью, а тут на поводу пошел.
-Да я тоже.
-Я знаю. Ты с нами никогда раньше не гуляла. Да по тебе и так видно.
-Голова болит?
-Ужасно. Я потому в парк и пришел, потому что здесь голова никогда не болит. Да и искать меня тут не будут…
-Кто?
-Кто-кто, парень Каринин и пацаны.
-А что им от тебя…
-Карина ногу сломала вчера, из окна прыгнула, а все подумали, что это я ее пихнул. А я ее даже не видел, я спиной к ней стоял
-Они тебя побить хотят?
-Даа, ерунда. Я уже привык. Вечно я мальчик для битья.
-Слушай, мне не велено, но я хочу помочь: я каждый вечер хожу в такое место, где и мне, и тебе помогут. Там всегда хорошо, там няня моя живет. Тебя там не найдут, заодно и голова болеть перестанет. Только вот утром там нельзя оставаться, но я что-нибудь придумаю.
-А где это?
-Это там, на третьей полосе.
-На дороге?
-Ну, можно и так сказать. Но ты не бойся.
-А я и не боюсь.
-Давай сначала ко мне пойдем, а ночью к няне заглянем.
Максим любил чабрец, знал английский, французский и немецкий, что очень импонировало Бэле, в его карманах всегда были игральные карты, потому что он очень любил путешествовать налегке и играть партии с соседями по вагону. А еще у него были длинные пальцы, как у пианиста. Они сделали, как и задумывалось, и вечером стали собираться к няне. Пробило полночь. Бэла подвела Максима к окну, чтобы показать, где стоит нянин дом. Но там ничего не было. Бэла вздрогнула и протерла глаза. «Посмотри, может ты увидишь?» - с надеждой обратилась она к другу. «Ничего не вижу,» - сказал Максим. Ветра не было. Не летная погода. Придется идти на дорогу.
Переход: первая, вторая – ага – третья полоса! Левее, левее иии – стоп! Нету домика.
«Почему их нет?» - в замешательстве всхлипнула девушка- «Пожалуйста, только не уходи, может часы спешат, только не уходи, это все правда!»
«Я верю,» - серьезно сказал Максим. Они оба сели на перегородку, разделявшую полосы дороги пополам. Они долго сидели так, прислушиваясь к грохоту приближающейся грозовой тучи. Никто и не думал уходить. Прошло десять минут. Грянул гром, начался ливень, у обоих занялось в груди, но опять никто не шелохнулся. Пронеслась одна машина….вторая, третья, седьмая… «И все-таки почему они не пришли?» Внезапно Максим встал и сказал, глядя в небо: «А знаешь, почему они не пришли?» «Почему же?» - настороженно спросила Бэла. «Они не пришли, потому что теперь у тебя есть я». В воздухе повисло молчание. Бэла сначала смотрела на ничем не примечательное лицо чудака, затем отвела взгляд влево, направила его вглубь экспозиции, в грозовое небо: словно бы прямо с облаков, к ним летел то ли флаг, то ли газетный лист, то ли… «Платок!» - Бэла истошно закричала, отчего Максим пришел в крайне возбужденное состояние и начал часто дышать – «Это ее платок! Нянин! Максим, смотри! ТЫ видишь?»
Но Максим не желал более ничего слушать, он был слишком напуган. Он подбежал к до нитки промокшей девчонке, схватил ее сзади и оттащил с проезжей части. Проезжавший мимо автомобилист еле успел сманеврировать, и из окна Лэнд Ровера раздалось: «Что, из жизни уйти захотелось? Других в это…» Дальше уже не было слышно. Авто умчалось вдаль. Бэла пребывала в состоянии аффекта, чем глупо было не воспользоваться. «Пойдем, лучше, сушить тебя будем, Бэла, ты заболеешь…только чай я лучше другой куплю, от этого в сон клонит». Бэла ничего не сказала, лишь робко подняла уголки губ вверх в знак согласия. Они достигли светофора, перешли, засмеялись, когда брызги от колес ночного такси прилетели на их одежду, и, сонные, вернулись домой.
На лобовое стекло автомобиля приземлился чей-то платок.