С кухни пахло жареной картошкой. Артемка, коротко остриженный шестилетний мальчуган в футболке-тельняшке и темно-синих шортах, крутился возле матери, то и дело спрашивая:
— Мам, скоро? Есть охота.
Молодая женщина хитро посмотрела на сына:
— Ой, ли? Аппетит внезапно прорезался? Или приятели на улице дожидаются? Зови деда, обед готов.
Мальчишка ловко повернулся на сандалетной пятке и вприпрыжку бросился назад в прихожую, а через нее — к выкрашенной в бежевый цвет двери, на которой претенциозно красовалась наклейка «Вы ко мне, а я — на даче».
— Деда, мама обедать зовет.
— Читать умеешь? — Седовласый пожилой мужчина подмигнул внуку и, изобразив большим и указательным пальцем пистолет, качнул им в сторону двери.
— Так ты же не на даче. Мама обедать зовет. Картошечка — объедение: как я люблю — с корочкой!
— Однако, внучек мой гурман! Ладно, сейчас иду, — старик демонстративно уперся в телевизор.
Артемка вздохнул, и печально отправился на кухню.
— Что сказал дедушка?
— Идет, — мальчик уныло пожал плечами.
— Чем-то занят?
— Свое кино смотрит. Мам, без него пообедаем, а?
— Уж нет, дорогой! — Женщина сняла фартук, сполоснула руки, вытерла насухо кухонным полотенцем, и, поправив стрижку, решительно подошла к вышеупомянутой двери. Постучала. Тишина. Громче.
— Шурка? Заходи, дочь, — донесся из-за двери зычный голос.
Старик сидел в любимом продавленном десятилетиями, кресле и, не отрываясь, глядел на экран. Александра, забыв причину по которой явилась в «святая святых» комнату отца, застыла, глядя в том же направлении, что старик, а потом тихо присела на ручку кресла. Артемка печально замер у открытой настежь двери.
— Смотри, смотри — вхожу. Хорош?
На экране молодой разведчик произнес малозначимую фразу и присел за стол.
— Артемка, узнаешь дедушку? Разведчик.
Мальчуган, в который раз оглядел деда:
— Ну, да.… Тот молодой, подтянутый. А ты, деда, горбишься.
Дед расправил плечи:
— У меня сегодня праздник. В этот день родился Абель. Грех не выпить, дочка.
— Ладно, папа, идем за стол.
Старик ухватился за пульт:
— Еще разок! — нажал перемотку.
Снова молодой красивый разведчик.
— И ведь надо же! Случай. В тот день Савва Кулиш сказал, что съемка отменяется.
— Почему? — спросил Абель.
— В эпизоде входит разведчик, а его играет актер, который не приехал.
— Зачем отменять съемки? Есть Коля, чем не разведчик? Вылитый кагэбешник.
В ту пору у меня была особенность — красиво одевался, в общем — хорош был, и приглянулся Абелю.
— И, правда, зачем какой-то актер? Эпизодик-то маленький. Какая разница?
— Э-э, не скажи! — Старик значительно поднял вверх прокуренный указательный палец.
— Что ж, артистом не стал?
— Зачем хлеб отбирать у тех, для кого вся жизнь — игра? Да и осветителем я поболе многих зарабатывал.
— Жаль. Актеры хорошо живут. Не работа — сказка! — Александра вздохнула.
— Чушь собачья! Актер-мужчина — меньше, чем мужчина! Кто сказал? Ричард Бартон. — Призадумался. — Абель…Одиозная фигура, грандиозная, — дед мечтательно зажмурился, — елы-палы! Одних имен. Однажды у самого Абеля спросил, как настоящее имя.
— Уж и не знаю, — ответил тот, — а зовут, Рудольф Иванович.
— Неправда, — вмешалась Александра, — все знают, Вильям Фишер, никакой не Рудольф.
— Мама, — Артемка прижался к матери, — дедушка лучше знает, ему сам Абель открылся.
— Ну, вот, — Александра развела руками, — видишь, и пострел туда же. А я биографию Абеля-Фишера читала в серии «Жизнь замечательных людей». Черным по белому, но для моих — неписано. Спорщики, есть будем?
Старик поднялся, ворча.
Обед за время дискуссий поостыл.
— Претензий не принимаю, — объявила Шура, доставая из заветного буфета фигурную бутылку и стопку.
Дед развеселился:
— Одиннадцатое июля! — Кивнул на стенной календарь с изображением Казанской Божьей Матери. Посчитай, малыш, возраст Абеля, будь он жив. В тысяча девятьсот третьем году родился, теперь две тысячи тринадцатый. Ну?
— Деда, большие числа не умею.
Мать погладила сына по голове. Старик налил в стопку водки:
— За Абеля! Будь спокоен, дорогой! — выпил махом, и, отделив вилкой кусок котлеты, закусил. — У Вити Конецкого сказано: « металлическая доска с шестью именами одного человека. Могила разведчика Абеля». Шесть имен. Вдуматься только.
— Ты и Конецкого знал?
— Ха! Конечно. Выпивали. Могила Абеля, — Старик задумался, ковыряя вилкой еду, — совсем остыла. Так и человек остывает. Похороны Рудольфа Ивановича Абеля! Совсем другая история, непонятная.
— Расскажи, дедуля! — Артемка выскочил из-за стола, подбежал, прильнул к плечу деда, — Расскажи!
— Тут, брат — многозначительно уставился на бутылку. — Что-то горло першит. Кхе-кхе, налей, дочка, стопаря за Абеля. Да, с поры съемок я как-то, не то, чтобы сдружился с Рудольфом Ивановичем, но стали мы часто общаться. Порою, Абель говорил, что я очень похож на него молодого статью и профилем. Помнишь, доча, на стене в моей спальне пейзаж, «дорогому Коле от Абеля»?
— Папа, там просто подпись « Абель».
— Значит, в моих архивах.
— Ладно, посмотрю.
— На деле, это не просто пейзаж (надо сказать, Абель рисовал прекрасно!), а шифровка. Таким образом, Абель через картинки в журнале передавал шифрованные донесения. Представляешь себе: утром пьет кофе с Эйзенхауэром, а вечером передает шифровки.
Когда надо было снимать Абеля для картины «Мертвый сезон» КГБ сказал, нельзя чтобы его видели. Очки утверждало КГБ. Сотни очков перемерял! А парики! И такая нашлепка, и сякая!
Однажды его сфотографировали, а девчонки из лаборатории сказали: Давайте один кадрик вырежем для себя: это же Абель! Я только вам по секрету (старик прижал палец к губам) — КГБ и теперь не дремлет. Думаешь, Советы развалились и все говорить можно?
— Ладно, папа, не смеши. Кому надо могилы копать? А про Абеля столько легенд ходит, твоя далеко не первая.
— Дедушка, дальше: вырежем кадрик, девчонки сказали.
— Вырежем кадрик: это же сам Абель! Рудольф Иванович попросил пленку. Что думаете? Говорит:
— А куда дели тридцать шестой кадр? Меня снимали тридцать шесть раз, а здесь тридцать пять кадров.
— Ясно, разведка, ничего удивительного. Так что с похоронами?
— Ах, да. Доставляют заказным пригласительный билет на похороны Абеля. Приезжаю в Москву. Встречает машина, везут в гостиницу «Националь». Не скрою, выпил сильно — еще бы, вырвался от женки своей — и уснул. Просыпаюсь от стука в дверь:
— Поспешите на похороны! Машина ждет внизу.
А голова, что котел, с перепою-то. Внизу черная Волга. Сажусь в машину. Кроме меня, два бугая в бараньих шапках, два барана, — ха!
— Из машины — не выходить!
Машина огибает Донской монастырь, приостанавливается:
— Из машины — не выходить!
Объехали, снова останавливается машина, дверь открыли:
— Выходите. Похороны Абеля состоялись.
Ни венков, ни цветов. Таковы двуязыкие янусы, нерусские коммунисты, одержимые идеей. Многие из них жизнь закончили в концлагерях. Э-эх!
Пришел в номер, думаю: надо же так жизнь закончить, чтобы не только доброго слова, ничего. Машины объехали и все. Имена, имена, две семьи: своя русская и конспиративная. А ведь любил, обожал свою жену, дочь. Был знаком лично с президентом Эйзенхауэром, пил с ним кофе по утрам. Потом рисовал в журнал российские пейзажи. Вот такой Абель. Мог стать художником, ещё кем-то. Талант!
— Папа! Он все равно прославился!
— Дочь, не понимаешь ты: разве Абель думал о славе? Знал, в те времена имя его забудет всяк, а сам в первую очередь не должен помнить. Иногда думаю: что толкает людей забыть имя? Не понимаю.
— Кураж! Спроси у Артёмки, кем он хочет стать?
— Скажи, внучек, — дед улыбнулся.
— Хочу быть разведчиком-шпионом, как Абель. Не жизнь, а приключения!
— Рудольф Иванович говорил, что нудная, рутинная работа у разведчика. А опасности?
— Дед, ты не понимаешь! Он тогда устал, плюнул с досады, подумал, может на пенсию уйти, а потом выспался и айда с президентом в шахматы играть.
Александра улыбнулась:
— Папа, разве внук не ответил на твой вопрос?
— Не понимаю, — дед взъерошил волосы на голове внука, — откуда ты знаешь про Абеля?
— С ребятами в разведчиков играем, я всегда Абель, Серега — Штирлиц. Ты, если хочешь, будь президентом.
— Вся наша жизнь — игра, большой мальчик, — дочка обняла отца.
Старик хитро прищурился.