Ранним утром пронесётся воронье,
Сон печальный разгоняя криком,
Грустно. Терпкий дым костров,
Листьев краснота на пляже диком...
Так начиналось одно из моих юношеских стихотворений. Все школьные годы будил меня шум огромной стаи ворон, как армада бомбардировщиков, проплывавшей над нашей пятиэтажкой. Летели они из огромного леса, раскинувшегося за Днестром.
Там, среди деревьев, птицы пристраивались на безопасный ночлег. По утрам, важно и неотвратимо, бесконечным тёмным облаком, они надвигались на щедрый хлебосольный Тирасполь. Милый уютный городок, вдоль и поперёк, был пронизан ласковым южным солнцем, доброжелательными улыбками, а также удивительным настроением, царившим на многочисленных улицах и переулках.
Вороны во время полёта беспрерывно громко каркали, переругивались и всячески шумели. Спорили , видно, из-за места в строю. А может они специально, по-садистки, мучили окружающих ребятишек, не давая додремать те, самые-самые, драгоценные минуты.
После мучительно-бесполезной борьбы со сладким сном, надо было вылазить из-под одеяла, наспех умываться, завтракать и топать в школу, неотвратимо встречавшую очередными диктантами, контрольными и прочими страшилками.
Моя СШ №11 находилась ровно в семи минутах спешной ходьбы через дворы, рассеченные двумя улицами - Правды и Карла Либкнехта. Позади оставалась остановка и вечно перегруженные работяги-троллейбусы первого и второго маршрутов.
С трудом закрывая двери за толпой пассажиров , они резко стартовали и уносились вдаль с каким-то особым улично-электрическим стоном. Затем, упорно продвигаясь через остановки завода Ткаченко, Дома Офицеров, Площади Конституции, поликлиники, добирались до центрального Почтампа.
Там, очень медленно, неповоротливо шумя штангами, часто слетавшими с контактных проводов , маршруты разделялись по разным направлениям. Первый шёл на Железнодорожный Вокзал, а второй - на Кол-Балку.
После перебежки через улицу Правда, меня встречал гордый, но по-осеннему мрачноватый серо-буро-малиновый четырёхэтажный дом. На нем красовалась небольшая табличка - дом коммунистического быта. В Тирасполе такое строение, кажется, было единственным. Мы-соседи, очень этим гордились.
После этого дома, на финишной двухсотметровке, по левой стороне, располагалось несколько скромных розовых двухэтажек с небольшим продовольственным магазинчиком. Оставалось только перескочить дорогу и , на полном ходу, влететь в гостеприимно распахнутые двери.
Двухэтажки были плотно заселены моими дорогими одноклассниками. Зачастую, перед самым носом, они пулей вылетали из небольшого прохода и первыми мчались к финишу, где возвышался строгий классический лик нашей школы.
За долгие годы, пролетевшие до обидного быстро, хронометраж главного маршрута, дом-школа-дом, был отшлифован до совершенства.
Как только за нами захлопывалась здоровенная дверь, которая трудно открывалась в начальных классах, и дряхлевшая, мельчавшая прямо на глазах, параллельно с нашим взрослением , раздавалась продолжительная трель звонка.
Давным-давно, звонками, украшенными длинными фигуристыми деревянными ручками, управляли дежурные. Это были важные, надутые от гордости второклашки-третьеклашки. Они обеспечивались настоящими взрослыми повязками и с азартом следили за стрелками больших часов, нетерпеливо ожидая окончательной отмашки от старенькой вредной уборщицы.
Та отряжалась специально, чтобы между бесконечными протирками полов, строго надзирать за важнейшим процессом течения времени. От него полностью зависела вся жизнь сложнейшего школьного механизма, состоявшего из тысячи учеников, нескольких десятков учителей, пары-тройки завучей и самого Директора.
Чего греха таить. Иногда особо талантливым хитрецам удавалось, таки, договориться о более раннем звонке, чтобы чуть быстрее кончились те уроки, что угрожали благополучию некоторых чистеньких и непорочных дневников.
Потом появились громкие, но безучастные электрические звонки. Магия звучания, при этом, растворилась, исчезла, куда-то улетучилась.
Когда на улицах дождило, все усложнялось. Перед зданием школы выстраивались долговязые строгие дежурные-старшеклассники. Они заставляли счищать и смывать с обуви налипшие комочки грязи, украшенные небольшими желтыми листиками.
В асфальтированном Тирасполе процесс занимал гораздо меньше времени, чем , например, в Сокирянах, где начиналась моя школьная жизнь. В непогоду там приходилось счищать с сапог или калош гигантские пласты тяжеленной грязи.
После этого, все ученики выстраивались во дворе и минут пятнадцать истово занимались физкультурой, стараясь успеть вслед за учителем, демонстрировавшим правильные движения.
В отличие от старой райцентровской школы, в Тираспольских имелись большие столовки.
Вместо сокирянских бутербродов, с густым слоем шмолца ( куринного жира, идиш), которые , наспех готовила бабушка, здесь, за 5 копеек продавали, и потрясающие пирожки с обжигающим яблочным джемом, и рассыпчато-нежные рогалики, и многочисленные коржики, кольца и сочники.
Большим успехом на переменках пользовались знаменитые котлеты в тесте, капустные салаты за три копейки с кусочком хлеба , а также полновесные обеды с первым, вторым и компотом. Это стоило целых двадцать восемь копеек.
Так как память наша более склонна к сохранению приятных моментов, то стрессовые, драматические подробности уроков, занимавших львиную долю нашего времени и усилий, значительно проигрывали обычным переменкам, насыщенным отчаянной беготней, приятными перекусами и бесценным общением со сверстниками.
Незабываемы наши новогодние утренники, танцевальные вечера, бесконечные кружки и смотры самодеятельности. А первые вечеринки, первые влюбленности, первые разочарования ?
Дорогие учителя запечатлелись не столько качеством предоставленных знаний, сколько количеством смешных ситуаций, удачных шуток, а также, наличием либо отсутствием доброты, ума и чувства юмора.
Наш дорогой Николай Николаевич - простодушный физик, не замеченный ранее в сентиментальности, раскраснелся как кирпич, долго сдерживая слезы и, под конец, разрыдался.
В отличие от нас, возбужденно гудящих непосед, он ведь прекрасно сознавал, что проводит свой, самый-самый, последний школьный урок в нашей жизни. Больше такого никогда не случится. Просто, не будет больше. Никогда.
Его, порывисто всхлипывавшего, бережно и , может, даже излишне осторожно, чуть неуклюже поглаживая по плечу, отпаивали водой наши взволнованные заботливые девчонки.
Слез нашей классной Эти Ароновны, математички Зои Владимировны, исторички Ольги Филипповны, «молдаванки» Валерии Дмитриевны, англичанки Клавдии Лазаревны, преподавательницы русского и литературы Фаины Георгиевны, биологички Веры Дмитриевны, я не запомнил. Видимо оттого, что к женским слезам у нас более привычны.
___________
Проделав несложное арифметическое действие, умудрился благополучно вычесть из нынешнего, тот, далекий выпускной 1972-го.
Получилось, более сорока лет.
Вновь, лето. Снова, наблюдаю массовое гуляние тысяч новых выпускников. Теперь, не в Тирасполе, а в старом добром московском Парке Горького.
Девчонки в белых передниках, мальчишки с прикреплёнными на груди и тренькающими при ходьбе блестящими маленькими звоночками.
Огромная надпись у самой реки, видная, и с Андреевского моста, и с каждого проплывавшего катера, и с противоположного берега
СЧАСТЬЕ В ПАРКЕ
В наше время, такой точной навигации не было и в помине. Мы простодушно искали Счастье везде, где ни попадя, по всему Свету, надеясь встретить его искрящиеся разноцветные искорки у каждого встречного - поперечного.
Этот бесконечный процесс поисков настоящего Счастья продолжается и сейчас. Вчера, например, смешавшись с группами новых выпускников, мы с приятелем прочесали весь Парк. Так, на всякий случай.
- А вдруг..?