Первая часть
Ночная буря захватила всю, переполненную солеными белыми песчинками, территорию одинокой пустыни. Маленькие белые вихри, с рассыпчатой тенью на земле, взмывали над горизонтом. Что ни ночь, то отрада богу за новый мир, созданный им в алкогольном угаре. Соль рассыпалась по всей земле, заливая своей белоснежной пеленой неизведанные еще доселе земли, где обитают не люди, не боги, а создания ничем не прославленные, никем не найденные, забытые господом, как воспоминания, провалившиеся в памяти после дикой попойки. Еще не взошла красная заря, а лишь тень неизведанной планеты вместе со всем космосом опустилась на пустынную местность. Страшно было идти по земле, где не знаешь чего ожидать. Где не ведаешь, какое создание встретиться тебе по дороге. Однако страшно было бы человеку земному, но не ему, шедшему где-то вдалеке, укрывающемуся руками от соляной метели. Он продвигался медленно, сквозь белые песчинки раздирающие его прозрачную оболочку. Голый, несчастный и забытый богом, зверь ли? Человек? Шаги мужественные, важные и вполне нормальные выдавали его, как разумное существо, может даже из людского племени. Тело, схожее с человеческим, было полностью окутано в прозрачную толстую оболочку. Вместо кожи — вода, прилипшая к нему с самого рождения. Он отмахивался от острых кристаллов соли, которые царапали оболочку на руках и ногах, принося ему невыносимую боль и страдания. Отстранялся и закрывал свое, лицо руками. О боги! Безликое, несчастное создание. Кто ты? Ответь. Увидев однажды его лицо, вы не почувствуете ничего кроме ужаса. Нет лица у него, как и не было никогда. Лишь ушные раковины, выступающие из его головы, как у человека. Они мельком различали звуки живой природы.
В порыве гнева он перестал замечать боль, темную пустыню вокруг и чёрное, как ночное море небо, над своей покрытой золотыми волосами головой. Отталкивая от себя соляные потоки, он жертвовал собственной оболочкой на руках ради того, чтобы спастись. Собственное легкомыслие и юное самобичевание привело безликого Амоса на край родного света и оставило в ночи умирать под сильнейшим соляным вихрем, разразившимся в ночь, когда голубая луна печально потемнела. Он шел, слушая звуки вокруг, ощущая страх и не нависать к тому, что привело его в эту чёртову пустыню погибать. Не смотря на свой уравновешенный характер, предполагающий большой терпение, Амос несомненно злился на природу этого гиблого места. Там где не растет деревьев, где нет живности, а лишь соляные пески и железные глыбы вдали, не может существовать странник. Не может насытиться путник тем, что здесь имеется, не может он скрыться от вихрей неземных и участь его одна, упокоение в соляных недрах.
Страшно было Амосу, когда он шел несколько часов по пустыне и вихрь не успокаивался ни на минуту. Однако страх этот не виднелся на безликой голове, его внутренняя кожа темнела в предчувствии конца. Боялся он смерти, как и все живые существа, пытался укрыться, но все его попытки оборачивались лишь ранами на руках. Дырявая оболочка на ладонях и кистях, багровая внутренняя кожа в этих местах ужаснули бы Амоса при свете красной звезды, если бы мог видеть он. Однако чувствовать он был способен и почувствовал, когда вдруг остановился, снедаемый вихрем потемневшей в ночи соли, узнал и отчётливо увидел в своем воображении, что означает страх и ненависть, смешанные с телесной болью. Если бы он мог издать хоть малейший звук, тогда можно услышали бы мы, находясь там в темноте и мгле, душераздирающий вопль лесного зверя. Но такой возможности не дал бог Амосу и оставалось ему только отвернуться от вихря, подставить свою еще не тронутую широкую спину, обтекаемую водяной оболочкой и закрыться, съежиться в комок, защищаясь от бури несбывшихся надежд и от настоящей бури, соляной. Он свернулся комком на земле и, мелкими движениями, похожими на дрожание, отряхивался от белой смерти, разъедающей его оболочку. Песчинки залетали ему в ушные раковины, тем самым нарушая единственный орган восприятия, который он имел. Не слышны были больше ни вихри, ни шёпот космоса. В других обстоятельствах Амос услыхал бы, как маленькая крупинка, песчиночка соляная упала за несколько метров от него. Почувствовал бы, как при падении кристалл касается гранями то одной стороны, то другой, пытаясь устоять на месте. Заметил бы, как он коснулся краешком своим до другой соляной песчинки в самом конце своего шевеления. В пустыне Амос не слышал больше ни звука. Соль забивалась ему в уши и водопадом высыпалась обратно. Подхваченная вихрем она делала несколько кругов в воздухе и ранила водяную кожу Амоса.
Больше не было у него связи с миром, хоть мир и был, правда, окутанный пустынной метелью, зарытый в глубинах соли, засыпанный, как спина юноши, когда он перестал дрожать и забылся в своей позе. Его мускулистое тело напоминало Роденовского мыслителя, однако, лежащего на боку. Амос еще несколько секунд пребывал в сознании, а потом окончательно ушел в себя, закрываясь от смерти психологически. Его тело перестало ощущать боль, водяная оболочка, как по волшебству наращивалась, спасая его покрасневшее тело. Но соль, стремительно разъедала оболочку и заживление , происходившее в течение нескольких минут становилось бесполезным . Соль почти добралась до его незащищенной кожи. Вихрь постепенно спадал. И на последнем злобном издыхании неожиданно закончился. Соль успокоилась, и пустыня погрузилась в ночную тишину. Горизонт, отделявший поблёскивающие кристаллы от чёрного неба стал виднеться яснее и чётче. Голубая луна, несколько часов назад потемневшая и почти слившаяся с небом, стала вдруг различаться среди темноты неестественной, и почти сразу заблестела светло-голубой землей своей. Пустыня обогатилась новым цветом, смешиваясь с собственным свечением, как белая краска с голубой в палитре. Цвет соли, все еще белый, приобрёл некоторый лазурный оттенок, легкий и ненавязчивый. Однако было бы прекрасно наблюдать такую картину вживую, если бы не тело Амоса, увязнувшее на половину в соли, на половину в смерти. Голубая луна радостно светилась, а Амос умирал в забытьи.
Вдали, где-то за краешком горизонта началось восхождение красного солнца. Словно рождённый вновь младенец, оно выходило из темной материнской утробы космоса. Росло над планетой, где еще некоторое время назад все вокруг было покрыто мраком и тьмой. Где еще некоторое время назад обделённый юноша скрылся в песках смертельно опасной пустыни и где находиться до сих пор.
С восходом светила пустыня приобрела цвет более яркий и если бы иное создание, прошедшее тут, имело глаза, то их ослепил бы ясный красноватый свет, отраженный через кристаллы соли на земле. Пустыня заполнилась красным туманом, вздымающимся с земли наверх. Окуталась звездным теплом.
Умирающий Амос все еще лежал на песке, заваленный крупинками соли — беспомощное и забытое богом существо. Его водяная оболочка давно уже восстановилась, однако в сознание он не приходил. Так пролежал бы он целую вечность, пока тело его ни сгнило, а от костей остались бы лишь крошки, со временем смешавшиеся с песком, если бы вдали не послышался необычный звук, который его и пробудил.
Юноша, способный различать лишь звуки, однако очень отчетливо, до мельчайшей детали, сразу услышал, гулкий голос, подзывавший кого-то издалека. Он неосознанно повернул ушную раковину в направлении звука и стал просыпаться. Желание жить сделалось острым настолько, что Амос, находясь в странном, предсмертном состоянии, смог заставить себя двигаться. Постепенно он поднялся на свои мускулистые ноги. Соль посыпалась с его спины водопадом. Взбудораженный и отрезанный от всего мира Амос, был бы рад снова голос услышать тот, который звал кого-то издалека. Но не слышал он голоса боле.
Сделав несколько шагов, Амос почувствовал, что не может идти, также хорошо, как раньше. Его правая нога болела невыносимо. Он прикоснулся к ней и ужаснулся тому, что почувствовал. Сильная боль в ноге и совершенное отсутствие водной оболочки на ране. Видимо соль, которая так стремилась разъесть Амоса, все же добралась до его ноги. Оболочка не успела зарасти, и участок ноги был сильно поражён кристаллами. Трудно было ему боль в ноге, идти по пустыне, прихрамывая, без какой-либо надежды отыскать помощь. Но была у Амоса одна радость — красное солнце, которое своими лучами, проходящими сквозь пустынную мглу, обогревала его оболочку и внутреннюю кожу. Светило огненное даровало ему необыкновенную силу, поддержало своей добротой и упрямством. Одно это заставляло Амоса продолжать путь, долгий, тернистый и трудный.
Юноша шел вдаль, не останавливаясь. Ожидания, с которыми он отправился в путешествие, были не такими страшными, как реальность. Казалось ему, что мир не страшен вовсе, а любовь можно найти на каждом шагу. Но любовь скрывается, таится от него и вот уже несколько долгих месяцев скитаний, он бродит по диким местам, ищет, но никак не найдет.
Столько времени бедный Амос не занимался музыкой. В скитаниях своих он не имел возможности творить. Потом и вовсе забросил свои занятия, ради которых и начал поиск вдохновения. Потерял свой струнный инструмент где-то очень далеко и теперь шел бесцельно, брёл в беспощадной пустыне, покрытой красным туманом и заколдованной дьяволом. Думалось ему о творчестве каждый божий день. Звуки струн, сладкие мелодии, придуманные им в дороге, исчезли где-то за горизонтом. Стало грустно ему и хотел бы он заплакать от безнадёжности своего положения, от потери единственного, что придавало его жизни смысл, но не мог и не знал, что это такое плакать, когда грустно. Почувствовал он лишь, что нога его сильнее заболела, но не смел до нее дотронуться, в страхе, что заболит она еще сильнее.
Двигался медленно он, прихрамывая, пробираясь через песок, босыми ногами шагая по земле. И снова вдруг голос услышал чей-то. Сначала очень отдалённый, расплывчатый. Но, навострив свои ушные раковины, Амос стал различать слова, произнесённые однозначно женщиной. Мелодичный женский голос звал путника к себе. Странные слова, еле различимые в пустыне постепенно превратились в красивую песню, по которой Амос мог ориентироваться. Голос был прекрасен. Он извивался, поднимаясь то выше, то ниже, без единой запинки, без единой неровности и неточности. Женщина, спасительница пела, но для кого? Амосу было невдомек. Он не верил своему счастью, перестал чувствами боль и продолжал двигаться к источнику песни. А она все пела и пела, пока Амос наконец не нашел ее. Среди красного тумана, в потёмках, откуда исходила песня, стремительно, по мере приближения юноши к звуку, росла гигантская железная гора. Темная и мрачная, как ночь, стояла она посреди пустыни скрытая от всех созданий обитающих здесь. Не мог увидеть Амос эту гору, да и почувствовать не мог, однако чувствал он что-то очень нехорошее, гнетущее что-то. Минутное счастье испытанное им от голоса спасительницы, превратилась вдруг в опасное предчувствие, которое все больше и больше увеличивалось. Не гора его тревожила , а предчувствие ужасных событий будущего, которое он пытался от себя отталкивать, творчества и счастья ради.
Голос перестал петь. Наступила тишина. Поглощающая тишина, неведомая еще доселе Амосу тишь. Она стала проглатывать его, затягивать его и тревожить. Но женский голос нарушил тишину. Сказал она: "Путник, куда бредёшь ты в пустыне белой смерти и чего ты ищешь?"
Амос встал, как вкопанный, повернувши к голосу ухо. Он лишь развёл руками на вопрос женский, но не двинулся с места. Ждал, когда снова заговорит она. Хотел услышать ее, объять все звучание голоса, мелодии и интонации. А женственность, как возбудила его женственность этого инородного звучания. Возбудила так, что снова он забыл про ногу свою. Страх, тревога и предчувствие смешались с неведомым ему доселе любовным чувством. Стыда за свою невозможность выразить мысли словами, обуял нашего героя. Единственное, что мог он сделать, это приклонить колени свои разодранные. Сел он тогда на колени и сложил руки в молитве с благодарностью за помощь, за спасение жизни его. Перед ним, закутанная в каменный глыбы гигантской горы, стояло существо в женском обличии. Оно было частью этой горы и в то же время отдельным от нее существом, выступом каменным. Из недр скалы виднелось лицо ее. Женское, милое лицо, но каменное. Глаза ее пламенем горели. Сущность женская, веселая, смелая, однако заточенная в камне, богом созданное. Еще одно недоразумение забытой им планеты. Черты лица ее естественные, глаза в меру широкие, нос прямой, вздернутый, улыбка губами воплощённая нежная и светлая. А вокруг уродства неземные. Глыбы каменные, неровные. Заострённые и тупые. Черепа вокруг смеющиеся, с глазами тёмными, засасывающими, а внутри черепов еще черепа, малюсенькие. Но все ужасы и страшилки эти меркли под огненным свечением ее ярких, горящих глаз. Пылали глаза ее огнём, настоящим. Отвела взгляд девушка от путника и захихикала тоненьким, приятным голоском. Засмеялась она словно ребенок обращённый лицом к своей матери, однако, с кокетством женским и выражением симпатии.
Услыхал Амос этот смех и смутился пуще прежнего. Покраснела его кожа и нога раненная заболела сильнее. "Ой, не пугайся, не бойся, давно я просто не видела никого" — заговорила вдруг она тоном успокаивающим. "Встань с колен, прошу тебя и не стыдись моего голоса"
Аккуратно поднялся Амос с колен и рукой указал в даль. "Из далека говоришь, явился" — сказала она. "Я Амфа, в горе заточена уже много веков" Раскланялся тогда Амос и сел на песок по-турецки. Завязал бы он разговор с Амфой, да не мог. Лишь мысли где-то внутри роились и не давали ему покоя. Представить хотел наш герой, как выглядит незнакомка, которую встретил он. Но не дано ему было, ни цвет ее вообразить, потому что не видывал он никогда ни одного цвета, ни лицо ее, заточенное в горе представить. Однако же звуками мыслил он не стесняясь. И Амфа нежная, по голосу печальная и в то же время смешливая по интонации, представилась ему в виде мелодии неземной, такой, что никто бы сочинить не смог, за неимением дара божьего, который был у Амоса. Расплылась мелодия по его телу, дошла до сердца и осталась там звучать пылко и страстно. Загорелась душа ярким пламенем любви и вознёс он руки к верху, давая понять Амфе, что чувства его больше чем симпатия. Не мог он говорить, но если бы сумел, то во весь голос прокричал бы "Скажи что-нибудь спасительница моя?".
Увидев его руки, отвернулась Амфа в смущении и тут же повернулась, всяко лучше смотреть на незнакомца, чем на черепа, оставленные вокруг скалы горой не милосердной. Вняла его молитвам и заговорила она голосом необыкновенным.
Взбудоражился Амос, услыхав ее голос. Принял он все звуки, издаваемые ею, разделил их по тонкости, прощупал каждую деталь интонации, почувствовал тембр женский, нежный, ощутил своим слуховым аппаратом мельчайшие нотки сладкозвучного гласа. А услышал он от нее такие слова "Не знаю, как звать тебя незнакомец" — остановилась она вдруг, замешкалась, подбирая выражения — "Но знай, что не причиню тебе вреда, да и не смогу при всем желании...не при желании, конечно...нет, нет и желания такого не было — сказала она и снова захихикала от неуверенности. Знаю, что слышишь меня ты, но почему молчишь...ах, боже, как же я сразу не заметила. Не можешь говорить ты и видеть, так же как и я не могу двигаться и искать свое счастье!"
Не понял Амос, что она сказала. Потому что вслушивался он лишь в голос ее нежный и засыпал под сладкое его звучание. "Ведь не можешь говорить ты путник? — произнесла она вдруг. В момент очнулся Амос от дрема сладостного, окутавшего тело его уставшее, когда вопрос услышал. Настала тишина тишайшая, замолкла Амфа, ответа ожидая от безликого юношы. И показалось на секунду ей, что не смогла она спасти его от бури соляной, что умер он у нее прямо на глазах, заснул от усталости вечным сном. Испугалась тогда Амфа, загорелись ее глаза красным пламенем пуще прежнего, и водяная слеза показалась на ее каменной щеке. Текла капля, причиняя Амфе нестерпимую боль. А глаза огненные затухали в тени отвесной скалы. Вырвался в воздух крик от боли нестерпимой и услышал его Амос и ужаснулся от того, что не ведал причин крика ее. А неизвестность всегда страшит, даже самых смелых воинов. Вот и Амосу она была в тягость. Зашевелился он, заерзал на песке, потом встал на ноги и замахал руками своими в панике с вопросом в голове.
"Жив ты еще, жив миленький, а я уж думала нет тебя больше, думала, что пустыня белая, смертельная забрала тебя. Ох, и испугалась же я". Прислонил Амос свою руку к ушной раковине и жестом показал, что слушает ее внимательно, не отрываясь слушает и может хочет сказать что-нибудь, да не в силах ни одного словечка произнести.
Засмеялась Амфа вдруг от радости, что жив ею спасённый юноша, завертела она головой с кокетством женским, как будто осматривая, все вокруг, а на самом деле из-за стеснения любовного, отводя свой взгляд от Амоса, прятала глаза огненные. И засмеялся в душе Амос, услыхав ее заразительный смех и расцвёл в нем пуще прежнего цветок любви все боле занимая его небольшое сердце.
Не садился он больше на песок, а стоял, с гордостью расправив свои мужские плечи, представая перед спасительницей своей во всей красе. Мускулы оформленные на руках и ногах предавали ему Аполлонов вид выразительный. Оболочка прозрачная, чуть синеватая не скрывала его наготы, и сам он не стеснялся своего нагого тела, ведь не имел зрения и не видел ничего, ни себя голого, ни других в одеждах. Знала это Амфа, и стеснялась сильно наготы его, не смотрела она прямо на него, а как бы огибая его широкие плечи, глядела вдаль, как любила. Единственным ее занятием на протяжении долгих веков было смотреть вдаль на пустыню, похожую на смерть, на горизонт отделяющий космос от места ее обитания. Представляла себе Амфа долгие века, что там за горизонтом кто-то есть, существа неведомые и что когда-нибудь придут они, что бы навестить заточенную в горе девушку, пожалеть ее или хотя бы с ней поговорить. Видела она не соль проклятую, не чёрное небо, а дальние края, где красота неописуемая царит, где птицы летают, ходят создания разные, такие, как Амос. Рада она была и тому, что Амос рядом. Не видела никого она за долгие столетия, но увидав однажды в дали создание божие, решила для себя, что сама судьба привела в пустыню путника, который теперь стоял перед ней совсем ногой, обуреваемый страстью к ней, чувственный, однако не умеющий ни говорить с ней, ни увидеть ее красоты. Но радовало ее это, что не может он видеть, а лишь слышать умеет. Радовало потому, что имей он зрение, увидел бы скалы неотесанные и гору гигантскую из железа природного, довлеющую над ней долгие века. Спала та гора пока и Амфа была спокойна. Однако все же радовалась и тому, что не видит спасённый ею юноша черепов ужасных, разбросанных вокруг нее и не увидел он, что в глазах их темных, такие же черепа, устрашающие и охраняющее Амфу от остального мира. Но не знал юноша о стражах, оставленных здесь горой для охраны жены своей, не знал он и о браке их несчастном. Думал Амос, что свободна Амфа также, как и он. Думал, что сможет уйти она с ним навсегда, но ошибался. Затрепетала гора, зашевелились черепа ужасные, и сказала Амфа "Сядь на песок лучше, не зли их". И проговорилась, таким образом, она и понял Амос, что они здесь не одни. С недоумением сел он на соль жгучую, не пожалел оболочки своей. Замер Амос в ожидании ее чудесного голоса. Подождала она тоже, пока гора успокоиться и черепа перестанут трещать, и заговорила потом тихим голосом.
"Заточена я здесь еще с тех времён, когда и пустыни не было этой. И соли не было смертельной и сотни самых разных созданий обитали здесь среди деревьев, уже тогда погибающих от жары небесной. Ходили они и прыгали, спасаясь от звезды красной, палящей, но не могли они сделать ничего, не могли спасти себе жизнь. Шли годы и вымирали твари невиданные, подыхали от лучей красных и тумана удушающего. Плавились их лица, раздавались ужасающие крики и вот тогда то, из недр планетных, вышла на землю соль смертельная. Окутала всю местность она своим белым покрывалом и не осталось созданий божьих на этой земле, кроме меня одинокой, не подверженной разрушениям и горы, мужа моего сурового"
Слушал ее Амос и виделись ему страдания неземные тех существ, что обитали здесь задолго до его рождения. Слышал как будто крики их, чувствовал души их бессмертные, оставшиеся в этой пустыне навсегда и плакал внутри себя, подергивая плечами от собственных страданий душевных. Прочувствовал он их горе и принял на себя. В сердце свое впустил их страдания и сам страдать начал пуще прежнего.
Однако, Амфа заметила изменения эти, замолчала на секунду, а потом вдруг и говорит: "Что с тобой милый путник? Почему плечами шевелишь ты, как будто плачешь и слезы свои в себе заточаешь и страдания душевные скрываешь ото всех?" Тогда то плечи Амоса и перестали дёргаться, тогда то он перестал страдать и понял, что есть создание на земле пустынной с которым можно разделить горе, с которым можно пополам поделить чувства ужасного сожаления о бессмысленной гибели обитателей здешних, а также о гибели краев нерукотворных, теперь уже пустынных и умерших совсем. И сделал шаг Амос к Амфе, спасительнице своей, что бы почувствовать ее лучше. Подошел к ней близко-близко. Раскраснелась Амфа, но не отвернулась от него и не оттолкнула спасённого ею юношу от себя. Ни звука издать не могла она, ни смеха хоть самого безобидного. Протянул он ей руку свою в оболочке синеватой, прекрасную мускулистую руку и кисть поднёс чуть ли не к губам ее, но не прикоснулся сам, а дал Амфе выбор сделать. В момент сей чудесный не ждала она сердца отклика, потому что откинулось оно, еще тогда, когда увидела она Амоса в первый раз где-то в дали. Коснулась Амфа губами своими каменными, молодыми кисти его и поняли они оба, что делить страдания друг друга, есть величайшая потребность живых существ.
Загорелись снова ее глаза, и протекла по ним слеза едкая. Услышал Амос, как плачет она и обнял ее руками широкими. Прижал камень горный к телу своему мягкому и поранился сам и заплакал в душе, но не от боли и страданий, а от счастья небесной близости их тел и душ. Неожиданной, удивительной близости.
Туман красноватый сгущался вокруг горы гигантской и соль вздыматься начала, как в ночь спасения Амоса. Поднялся тогда ветер опасный, сулящий всем оставшимся в пустыне существам неминуемую гибель. Страшный ураган надвигался на гору железную, которая и не заметила бы его если бы Амфа вдруг не вскрикнула бы, не задрожала бы всей своей сущностью каменной. Отпрянул Амос назад на свое место и удивился крику ее пронзительному. Испугался он, что причинил ей боль сильную, однако не причинил ей боли телесной, а лишь душевных страданий увеличил. Задрожала Амфа, но не испугалась она урагана соляного смертельного почти для всех живых существ, а представила, как Амоса уносит ветер пустыни умерщвляющей и убивает его где-то очень далеко от этого места. Сжалось ее сердце, загорелись тогда глаза огнём неистовым, и прокричала она, что есть мочи "Беги Амос, спасайся от урагана соляного! Не сможешь ты выжить любовь моя, если не укроешься в месте, где не достанет тебя белая смерть! Беги! Спасайся!"
Услыхал это Амос и в тоже время с ее пронзительным криком послышался ему грохот неистовой силы. Это гора, муж Амфы, проснулась ото сна своего крепчайшего. И затрепетала гора всей своей массой, почувствовала ветер неистовый и услыхала крик жены своей Амфы. Неладное почувствовала гора и подняла она тогда шум великий. Железными рудами и каменными скалами повелевая, сделала гора защиту для жены своей, как только увидала Амоса и ветер неистовый почуяла.
Закрылась Амфа беспомощная перед юношей безликим, погрузившись в гору всем телом. Видел юноша, как задвинулись стены каменные, как затрепетало железо горное и погрузило Амфу во мрак беспросветный. Лишь щёлочку оставила гора своей жене, что бы смотрела та на ураган и на пустыню соляную, чтобы видела хоть немного света звездного, но не могла спасти незнакомца Амоса. Отбежал Амос подальше от горы, спасаясь в тумане от ветра управляющего массами соляными. Пробирался юноша через соль смертельную наугад. И вот уже горы не видно было и ничего вокруг не видно. Бежал он что есть мочи, изрезанный солью, испуганный горой и влюблённый до умопомрачения в спасительницу свою, которая теперь не имела никакой возможности ни помочь ему, не убежать с ним в далекие края. Бежал и думал Амос, что жить ему больше не стоит, что стал он для бедной Амфы злом, а не добром. Думал о том, что не увидь его гора, не стала бы она заточать его любовь в каменных глыбах, так чтобы та света белого не видела, а лишь через щёлочку смотрела и плакала. О чьей судьбе плакала? Плакала ли о судьбе Амоса или равнодушна к нему была? Если равнодушна то и жить ему незачем теперь.
Закрыл Амос голову руками и остановился среди урагана соляного, чтобы умереть в пустыне. И умер бы он там и сгинул бы вместе с солью, зарылся бы глубоко и издох, если бы не услыхал свист пронзительный. Ветра ли свист или отверстия закрытого, где переночевать безопасно возможно. Не выдержал Амос и подумал о своей жизни и о спасении ее. Раз спасла она меня, думал Амос, пробираясь снова через ураган к свисту, значит достоин я пожить еще чуть-чуть. Немного пожить достоин.
Пробрался Амос к источнику свиста и прошел в отверстие открытое с двух сторон, похожее более на пещеру, однако насквозь проходящую. Присел Амос у стен пещеры и почувствовал, как затрепетала она от неожиданного визита. Подняла безликую голову пещера и опустила ее снова, принимая путника. Похожа пещера была на верхнюю половину тела человеческого. Голую половину. Голова лысая, соски открытые, и отверстие в середине темное, где схоронился Амос от урагана неистового. Спасся юноша от смерти во второй раз и был этому рад, но не потому что жизнь сохранил, а потому лишь, что имел еще возможность услышать голос небесный, доброй спасительницы своей. Слушать любовь свою, Амфу.
Заснул Амос в пещере человекоподобной и забылся в своих фантазиях.
Вторая часть
Спал Амос долго, не просыпался. Ураган бушевал в пустыне, как будто смерти хотел чужой, как будто искал кого-то среди соли песчаной, но никак не мог найти. В вихре соли никто выжить не мог, но стояла пещера человекоподобная погружённая не в человеческий сон, живая и невредимая. Защитила она юношу от опасности неминуемой, и схоронился он внутри пещеры от смерти белой. Тепло там было и чисто. Лишь шум ветра неистового доносился до Амоса. Сквозь сон слышал он, как буря бесчинствует на землях мертвых, шансу не дает разным тварям возродиться вновь и вырасти, как положено любому существу живому богом нашим. Слышал он ушными раковинами ветер воющий. То засыпал, то опять просыпался Амос от звука ужасного. Трудно ему было лежать в одиночестве, комком у стен пещеры свернувшись. Вспоминал он голос нежный Амфы и радовался внутри себя, что жизнь свела их. Но тогда же и грустил о том, что не рядом с ней он сейчас находиться. Представлял он страдания Амфы в скалах каменных, и плакал в себе, все больше ото сна просыпаясь. Но желал Амос заснуть поскорее, чтобы не чувствовать боли от разлуки. Чтобы не страдать от одной только мысли о ней. Не страдать от любви к ней, будучи в разлуке невыносимой. Чувствовал в пещере Амос, что первый раз в жизни полюбил создание живое, да не так, как птица птенчика своего, а как мужчина гордый женщину прекрасную.
Вспоминал он голос ее мелодичный и губ прикосновение к тыльной стороне его ладони. Горячих губ, как будто живых, а не каменных. Чувствовал он еще тепло от глаз ее огненных, но услыхал только вьюгу в пустыне, так сразу холодок по телу пробежался. Нет больше тепла ее и чувства памятного, как не бывало. Забылся тогда Амос во сне своем и перестал слышать звуки, которые его окружали. Глубоко заснул юноша, и снилось ему, как идет он по родным краям, по долам нерукотворным, слышит звуки птиц чудесных, топот слонов длинноногих. В руках у него инструмент музыкальный. Возрадовался Амос, что инструмент свой нашел и как начнёт играть, струны пальцами перебирать и плясать во всю ногами по траве ершистой. Услыхали это птицы чудесные всполошились на ветках деревьев и улетели прочь. Подумал юноша, что не к добру это, когда птицы от музыки улетают. Расстроился он и сел на траву. Положил рядом инструмент свой и сидит на природу смотрит. Смотрит и понять не может. Спрашивает себя, да как же получилось, что оказался я тут среди краев родных, когда некоторое время назад в пустыне спасался от смерти белой. Да как может быть такое, что нашел я свой инструмент, который выпал из моих рук на землю соляную и земля соляная забрала его в недра свои, засосала, и не достать его теперь. Посмотрел Амос на землю рядом с собой. Здесь инструмент, да как же быть такое может. Поднял он глаза свои и понял вдруг, что глаза заимел. Осознал, что видеть может этот мир чудесный глазами своими. Удивился Амос этому, да только в толк взять не мог, как же все так хорошо получилось. Посмотрел он тогда на поля зеленые и видит вдалеке идет кто-то семимильными шагами, как будто на крыльях. Обрадовался Амос существу неведомому и встал на ноги, чтобы встретить его. Столько бродил он по пустыне в одиночестве, столько страдал, пока Амфу не встретил и теперь снова не потерял ее. Увидел он старика по пояс голого. Но не старостью был болен тот старик, а молодостью. Мускулистый, с глазами радужными. Усы завитком старик имел и волосы седые, только так и понял Амос, что стар он, а молодился все. Подошел старик ближе в молчании и к уху прильнул Амоса. Говорил он ему вещи разные. Про край его родной, про инструмент музыкальный, затерянный в песках пустыни белой и про женщину в горе заточенную.
Отпрянул тогда Амос от старика и диву дался. Не пророк ли ты? — спросил Амос и понял, что разговор вести может. Но не ответил ему старик. Вспомнил тогда Амос, что Амфу гора заточила и пригорюнился. Сел на траву зеленую и забыл про старика. Сидел он так не долго. Снова прильнул старик к его уху и говорить разные вещи стал. Говорил, что есть способ, как освободить Амфу из плена каменного, как спасти ее от горы проклятой. Воспрянул духом Амос и навострил ухо свое, а старик то и говорит, что придётся ему, Амосу отдать самое ценное, что у него есть. Что придется пожертвовать многим ради любимой. Не дослушал его Амос, вспылил, встал на ноги и давай требовать от старика, что бы тот всю правду поведал о том, как освободить Амфу из заточения. И рассказал ему тогда старик всю правду и возрадовался тогда Амос. Поблагодарить он захотел старика. Повернулся только к инструменту своему музыкальному, чтобы взять его и мелодию счастья сыграть, а нет уже инструмента на траве. И трава не трава стала. В камень превратилась она. В твёрдый и темный камень пещерный. Повернулся тогда Амос к старику и его уже нет как нет. Заволокло Амоса в темноту беспросветную, и лишился он тут же зрения. Понял тогда Амос, что проснулся и заплакал в душе. Но слез из воды состоящих не было на его голове безликой.
Ветра свист не слышал он боле, лишь мычание чьё-то. Вышел Амос в пустыню соляную и поклонился он тогда пещере человекоподобной. Замычала пещера и заснула сном своим. Отправился тогда Амос к горе. Шел он дольше и путь ему казался больше, чем в прошлый раз. Толи от того это было, что ветер поменял все в пустыне, толи от утомленности внутренней. Барханы соляные сместились, где-то больше соли стало, где-то меньше. Шел Амос шагом тяжелым. Но не жарко ему было, не больно. Звезда красная садилась и вечер наступал. Раны его к этому времени затянулись уже, зажили хорошо. Одно его тревожило. Намело соли, да так, что ноги вязли в ней покалено. И шел он поэтому тяжело.
Слышал Амос впереди звуки разные. Толи гора трепещет в гневе, толи черепа своими челюстями цокают, отпугивают его, отвращают от любимой. Видимо подошел он уже довольно близко, так, что увидели они его издалека и пугать стали. Но не боялся Амос черепов сумасшедших, не страшился он и горы железной, гигантской. А думать мог лишь о том, как Амфу из заточения высвободить. Полюбил он ее сильно. И в разлуке с ней тяжело ему было. И она его полюбила. Кручинилась Амфа в заточении каменном. Тяжко ей было жить на свете, да видеть мир в щелочку маленькую. Смотрела она порой через эту щелочку, да все ждала юношу своего. Полюбила она его сильно, и жить без него не могла. В разлуке с ним и в заточении ужасном тяжко ей было. Провела она день, наблюдая за тем, как буря бесчинствовала. Улеглась потом та буря. Но не надеялась Амфа, что выжил ее возлюбленный. Опустила она тогда глаза свои горящие и погрузилась сама в темноту. Но лишь услышала, как черепа всполошились и зацокали челюстями своими, так и прильнула сразу к щелочке маленькой. Увидела она его, идущего по соляной пустыне. Загорелись ее глаза, да так, что через щелку почувствовали черепа жар огненный и еще больше заклокотали, подпрыгивая.
Пробрался Амос к черепам свирепым, да вспомнил он, что старец молодцеватый на ушко нашептал. Взял он тогда соли горсть в ладонь свою и обжегся солью. Рана на руке образовалась большая, оболочка водяная слезла, а кожа набухла, покраснела. Но не выбросил он соли белой из руки своей, а держал все также, подбираясь к черепам поближе.
Страшные те черепа были вблизи. Но не дал бог Амосу глаза и не мог он поэтому разглядеть глаза их заполненные такими же черепами маленькими — подрастающими порождениями зла. Не мог он увидеть зубы страшные гнилые на челюстях их. Стучали они челюстями и только этим Амоса пугали. Слышал он, как зубы ломаются. Различал он треск среди остальных шумов. Это зубы их трещинками обрастали, а потом и вовсе разваливались.
Подпрыгивать начали вдруг черепа с треском оглушающим. И отстранился Амос от них, чтобы не попасть под атаку. Прислушался он еще маленько и выбросил из ладони своей израненной горсть соли прямо на черепа мерзкие. Взял Амос еще горсть соли, только в другую руку и поранился снова. Но не пал духом, держался любви ради, терпел боль адскую. Прислушался Амос и выбросил горсть соли из второй ладони прямо на черепа поганые. Завизжали черепа визгом неслыханным, да так, что соль столбом встала вокруг. Закрыл Амос уши свои, но мало толку было от этого. Слышал он все равно этот звук нестерпимый. И полилась из его ушей кровь. Порвались перепонки в ушных раковинах. Но слышал он последний звук, как треснула скала, в которой Амфа заточена была. Треснула скала, разошелся шов сверху до самого низа. Не сломалась скала каменная. Не развалилась. Взял тогда Амос в обе руки большую горсть соли и бросил ее на черепа проклятые и завизжали они визгом, так, что на всю пустыню было их слышно. Однако не услышал Амос их и пригорюнился, но не отчаивался он. Понял, что не выжить поганым чудищам после последней горстки соли. На внутренний голос полагаясь, пошел Амос вперед на гору залезать, да без слуха Амфу спасать ценой жизни своей.
Услыхала уже тогда гора железная, что черепа, верные подданные ее умирают от соли, что визжат они и гибнут от рук чужака. Проснулась гора и затряслась со страшной силой, да так, что зазор уж большой образовался в тюрьме Амфы. Выглянула тогда Амфа из зазора широкого и увидела любимого своего. Карабкался Амос по скале крутой, да соскальзывал раз другой, рук не щадил израненных, кроваво-красных, в тех местах, где оболочку водяную не пожалел и солью обжог. Увидела Амфа его страдания, поглядела на ладони его стертые, на пальцы об скалу твёрдую обломанные и заплакала слезами горькими. Тот огонь сильный, в глазах ее пылающий каплями залило. Прокатились капли по лицу ее, обожгли щеки румяные. И стало ей невыносимо больно, но не от капель, а от того, что Амос погибал внизу. Залилась она еще большими слезами и не заметила сама, как глаза свои огненные потушила сзлезми. Вздохнула Амфа грудью каменной и умерла смертью несчастной. Склонилась ее голова, и потухли глаза. Остались на их месте только дыры черные. Не было больше Амфы, девушки радостной с глазами горящими. Но не знал об этом Амос, страдалец храбрый. Забирался он все выше и выше, руками цепляясь то за один выступ, то за другой. Чувствовала чужака гора злобная, тряслась от злости вся, но не могла сбросить Амоса настойчивого. Послала она тогда верных тигров своих из руды железной сотворенных. И спустились тигры к Амосу бедному, чтобы растерзать его в клочья. Но не слышал ничего Амос, не ощущал опасности. Карабкался он наверх не в состоянии понять уже, добрался ли до тюрьмы возлюбленной своей или же нет еще. Но вскрикнул он в душе, когда первый тигр, слабейший из трех впился зубами железными в ногу его и оторвал кусок от ноги. Бессилен был Амос, что-либо сделать. Повисла нога мертвая, как ненужная часть тела. Закричал он в душе снова, да так, что показалось ему, будто и в правду крикнул голосом живым. Это тигр второй впился зубами в живот его и растерзал костями своими оболочку водяную у него близ живота. Оторвал тогда мясо от живота тигр. Не мог больше Амос двигаться и чувствовал, что умирает уже. Но не смерть еще это была, а пытка зверская. Впился тогда зубьями своими огромными в сердце Амоса третий тигр, самый сильный и вырвал его целиком из тела юноши. Ослабли тогда руки Амоса и тело его мертвое полетело вниз и ударилось об скалы острые. Приземлилось тело Амоса на соль пустынную и сгинуло в ее глубинах, как будто и не было никогда ни тела, ни души.
Загромыхала тогда гора, засмеялась смехом злостным. Поднялась буря соляная и погрузилась пустыня в туман непроглядный. И не видно было больше звезды красной. Исчезла она, испарилась, как любовь в пустыне.
КОНЕЦ